Смерть на ипподроме

      Во втором случае я прямиком отправился в какую-то разгульную компанию, старательно напился, первый и единственный раз в жизни, и очнулся в постели у Паулины. Оба мероприятия оказались поучительными, но от любви к Джоан меня не вылечили.
      Она отодвинула пустую тарелку и повторила свой вопрос:
      - Ну, что же все-таки случилось? Я рассказал ей про Арта. Она выслушала внимательно, а когда я закончил, заметила:
      - Вот бедняга! И жену его жаль... А как ты считаешь, почему он это сделал?
      - Скорее всего из-за того, что потерял работу... Понимаешь, он во всем хотел достичь совершенства. Был слишком горд и никогда не признавал, что в чем-то ошибся во время скачек... И мне кажется, он просто не смог пережить, что все будут знать о его увольнении. Но самое странное во всем этом, что работал он так же хорошо, как всегда. Ему было уже тридцать пять, но это еще не предел для жокея. И хотя они с Корином Келларом, тренером, у которого он служил, вечно скандалили, если их лошади проигрывали, - Арт полностью сохранил свой стиль. Его обязательно пригласил бы на службу кто-нибудь другой, пусть не с такими первоклассными конюшнями, как у Корина.
      - В этом-то, я думаю, все дело, - заметила Джоан. - Он решил, лучше смерть, чем потеря положения.
      - Похоже на то.
      - Надеюсь, когда тебе придет время уходить в отставку, ты сделаешь это не таким радикальным способом. - Я улыбнулся, а она добавила:
      - А что ты будешь делать, когда придется все-таки уйти?
      - Уйти? Я же только начал!
      - А через четырнадцать лет ты станешь сорокалетней посредственностью, потрепанной, ожесточившейся... И будет слишком поздно изменить жизнь. Да и жить останется нечем, кроме никому не интересных лошадиных воспоминаний! Такая перспектива вызвала у нее раздражение.
      - Ну а ты, в свою очередь, станешь пожилой толстой дублершей-контральто, жутко боящейся потерять форму. А твои драгоценные голосовые связки с каждым годом будут становиться все менее гибкими.
      Она засмеялась.
      - Как мрачно! Что ж, я постараюсь не осуждать больше твою работу за то, что она лишена будущего.
      - Но будешь осуждать ее из других соображений?
      - Конечно. Ведь в самой основе своей это пустое, непроизводительное, развлекательное занятие, лишь побуждающее людей выбрасывать деньги и время на ветер.
      - Так же, как и музыка, - согласился я, - За это ты будешь мыть посуду, сверкнула она глазами, вставая и собирая тарелки, Пока я, допустив самую страшную для семейства Финнов ересь, отбывал наказание, Джоан снова взялась за портрет. Но близились сумерки, и, когда я явился с мирным предложением в виде свежезаваренного кофе, она согласилась оставить на сегодня свою работу.
      - Ты не возражаешь, если мы включим на четверть часа телевизор?
      - Кто играет? - машинально спросила она. Я вздохнул.
      - Никто. Будет передача о скачках.
      - А-а, пожалуйста, - улыбнулась она. - Раз тебе нужно. Я включил телевизор. Мы посмотрели хвостик эстрадного представления, и после порции рекламных объявлений наконец раздались будоражащие и настойчивые начальные аккорды "Майора, скачущего галопом". На экране замелькали мчащиеся лошади обложка еженедельной четвертьчасовой передачи "На скаковой дорожке".
      Появилось знакомое, небрежно улыбающееся, красивое лицо Мориса Кемп-Лора, В своей обычной приятной манере он представил гостя сегодняшней передачи известного букмекера - и объявил, что речь пойдет о том, как подсчитываются суммы ставок и выигрышей. "Но прежде всего я хотел бы отдать должное памяти Арта Мэтьюза, жокея стипльчеза, принявшего смерть из собственных рук сегодня, на скачках в Данстэбле.
      Многие из вас видели, как он скачет, и вы разделите со мной потрясение из-за того, что такая долгая и успешная карьера внезапно оборвалась так трагически. Арт, хотя и не был чемпионом, числился в шестерке лучших жокеев страны по стипльчезу. Его прямой, несгибаемый характер будет служить прекрасным примером для молодых жокеев, только вступающих на свой путь..."
      Джоан, подняв бровь, покосилась на меня, а Морис Кемп-Лор, аккуратно закруглив свой блестящий некролог Арту, снова представил букмекера. И тот наглядно и увлекательно продемонстрировал, как нужно поступать, чтобы выиграть. Его рассказ, иллюстрированный кинокадрами и мультипликацией, вполне соответствовал высокому уровню передач Кемп-Лора.
      Поблагодарив букмекера, Кемп-Лор закончил обзором скачек следующей недели. Он не указывал, как лошадь может победить, но давал кое-какие отрывочные сведения о людях и лошадях, разумно считая, что так публика будет больше заинтересована результатами скачек. Его рассказы об участниках интересны, забавны, и он приводит в отчаяние спортивных журналистов, умудряясь опередить их с какой-нибудь занятной историей...
      Изображение померкло под звуки "Майора, скачущего галопом", и я выключил телевизор. Джоан спросила:
      - Ты смотришь это каждую неделю?
      - Мне необходимо. Гостями передачи часто бывают люди, которых я знаю...
      - А мистер Кемп-Лор мастер своего дела?
      - Еще бы! Он на этом вырос. Его отец еще в тридцатых годах выиграл Большой Национальный Приз. А сейчас он важная шишка в Национальном Комитете по конному спорту. - В ответ на ее недоумевающий взгляд я пояснил:
      - Это административный орган, которому подведомственны скачки с препятствиями.
      - А-а! А сам Кемп-Лор выигрывал какой-нибудь Национальный Приз?
      - Нет. По-моему, он вообще не ездит верхом. У него от лошадей астма, что ли... Он часто бывает на скачках, но мне с ним разговаривать не приходилось.
      Скачки никогда особенно не трогали Джоан, а тут ее интерес и вовсе угас.
      Прозвенел дверной звонок. Она пошла открывать и вернулась в сопровождении мужчины с незаконченного портрета. Это был один из тех двух. Он все еще продолжал волновать ее. Уверенно обняв Джоан за талию, поцеловал ее и кивнул мне.
      - Ну, как прошел концерт? - спросила она. Он играл партию первой скрипки в Лондонском симфоническом оркестре.
      - Так себе, - ответил он, - Моцарт прозвучал неплохо, если не считать того, что какой-то идиот начал аплодировать после замедления и испортил переход к аллегро.
      Джоан сочувственно поахала. Я встал. Мне неприятно было видеть, как хорошо им вдвоем.
      Зевнув, он пожелал мне доброй ночи, снимая при этом черный галстук и расстегивая воротничок рубашки.
      Я вежливо ответил: "Доброй ночи, Брайан!", а про себя подумал: "Чтоб ты сдох!"
      Джоан проводила меня до двери. Ее силуэт четко выделялся на фоне мягко освещенной комнаты, где Брайан, усевшись, снимал туфли.
      Я сказал ровным голосом:
      - Спасибо за бифштекс.., и за телевизор.
      - Приходи еще.
      - Обязательно.
      - А как Паулина?
      - Замуж собирается. За сэра Мортона Хенджа. Джоан рассмеялась.
      Глава 3
      Через две недели, как погиб Арт, я провел ночь в доме Питера Клуни. Это был первый день Челтенхэмских скачек.
      Машины у меня не было. Я, как обычно, приехал специальным скаковым поездом, прихватив с собой лишь маленький чемоданчик с кое-какими вещичками.
      Я был занят в двух скачках - по одной в день - и собирался найти какую-нибудь гостиницу подешевле. Но Питер предложил заночевать у него. Я поблагодарил и согласился.
      День предстоял неинтересный. Я должен был скакать на новичке с противной кличкой Ослик, не обещавшего никаких шансов на победу. "Сошел с дистанции" или "Внезапно остановился" - вот что про него было известно. Не могу понять, почему его владелец так носится с этим проклятым животным. Но на всякий случай заранее подготовил Ослику несколько комплиментов. Ведь владельцам не нравится, когда им прямо дают понять, что их лошадь никуда не годится. Такого жокея, режущего правду-матку, просто перестают нанимать.
      Ценою больших усилий мне удалось чуть-чуть разбудить Ослика - от старта к финишу. Так что, хотя мы и финишировали практически последними, с дистанции не сошли. Победа была уже в том, что лошадь вообще выдержала скачку. К моему удивлению, тренер думал так же. Он похлопал меня по плечу и предложил скакать назавтра еще на одном новичке.
      Ослик был первой лошадью из конюшен Джеймса Эксминстера, на которой я скакал. Он пригласил меня, чтобы не подвергать риску своих постоянных жокеев. Вообще на мою долю доставалось много таких скачек. Но я был рад и этому. Если наработать достаточно опыта на плохих лошадях, это сослужит добрую службу, когда достанется хорошая.
      В конце дня мы с Питером уселись в солидный семейный автомобиль и поехали к нему. Он жил вблизи Котсуолдовских холмов - милях в двадцати от Челтенхэма в маленькой деревушке, расположенной в лощине.
      Питер указал:
      - Вон тот дом с белыми окнами - мой.
      Мы спустились с холма и остановились у современного кирпичного домика с подстриженной лужайкой и ровными цветочными клумбами.
      Жена Питера вышла нам навстречу. На вид она была не старше школьницы, но вскоре ожидала ребенка. Она застенчиво пожала мне руку.
      - Питер звонил, что вы приедете, Все готово.
      Я последовал за ней. Внутри дома было удивительно чисто. Пахло полировкой для мебели. Полы покрыты голубоватым линолеумом, и на нем разложены терракотовые коврики. Жена Питера сделала их сама.
      В гостиной одна из стен была сплошь покрыта фотографиями. Пока жена готовила к столу, Питер показывал мне снимки.
      Было ясно, что супруги любят друг друга. Это проявлялось в каждом взгляде, слове, прикосновении. Оба такие добродушные, отзывчивые.
      - Вы давно женаты? - спросил я, откусывая кусочек сыра. Питер ответил:
      - Девять месяцев. - А его жена очаровательно покраснела.
      Мы убрали посуду и потом весь вечер смотрели телевизор и болтали о скачках. Когда собрались спать, супруги начали извиняться:
      - Мы еще не успели обставиться как следует...
      - Мне будет вполне удобно, Выспался я прекрасно.
      Утром, после завтрака, пока Питер хлопотал по хозяйству, его жена показывала мне свой садик. Каждый цветок и овощ она, казалось знала в "лицо". Растения были ухожены так же тщательно, как и все в доме.
      - Питеру теперь приходится делать за меня всю домашнюю работу, - сказала она с любовью. - Он очень заботливый муж. Самый лучший на свете! Именно о таком человеке я мечтала всю жизнь.
      Мы выехали в Челтенхэм позже, чем собирались. Вверх на холм по извилистой дороге мы поднялись на большой скорости, не думая об осторожности. На наше счастье, в этот момент встречных машин не было. Но перед поворотом на главное шоссе мы заметили танковый перевозчик, наглухо загораживающий проезд. Бледному мрачному Питеру пришлось примерно с четверть мили ехать задом, прежде чем он смог развернуть машину. Танковый перевозчик удлинил наш путь миль на двадцать.
      Несколько раз Питер восклицал с отчаянием:
      - Я опаздываю! - Он был занят в первой скачке. А тренер, у которого он служит, требовал, чтобы Питер появлялся в весовой за час. Ведь тренеры должны объявлять, какой жокей скачет на их лошади, примерно за сорок пять минут до начала скачек. И если они рискнут и объявят жокея, который не явится, - то какие бы уважительные ни были на то причины, сам тренер не оберется неприятностей.
      И вот тренер, для которого должен был скакать Питер, предпочитал не рисковать. Если ровно за час до скачки жокей не появлялся, он находил замену.
      Когда мы добрались, до начала первой скачки оставалось сорок три минуты. От стоянки Питер бросился бежать, хотя мы оба понимали, что ему не успеть, до весовой не близко. Я последовал за ним, и когда подходил, со звонком включился репродуктор, и диктор стал объявлять лошадей и жокеев, участвующих в первой скачке. П.Клуни в списке не было.
      Я нашел его в раздевалке, сидящим на скамье и обхватившим голову руками.
      - Он не стал дожидаться, - с несчастным видом воскликнул Питер. - Я знал, что так и будет. Я знал! Вместо меня поставили Ингерсола.
      Я посмотрел на Тик-Тока. В другом конце раздевалки он натягивал скаковые сапоги поверх нейлоновых чулок. На нем - алый вязаный камзол, тот самый, в котором должен был скакать Питер.
      Тик-Ток заметил мой взгляд, состроил гримасу и сочувственно покачал головой. Но он не был виноват в том, что эту скачку отдали ему, и не считал нужным извиняться.
      Хуже всего было то, что он победил. Когда алый камзол победителя проскочил финиш, я стоял рядом с Питером на жокейских скамьях. И услышал, как он сдавленно всхлипнул, - вот-вот расплачется, Ему удалось сдержаться, но глаза были влажные и ни кровинки в лице.
      - Не расстраивайтесь, - неловко ободрил его я, смутившись. - Это еще не конец света.
      Конечно, ему не повезло, что мы опоздали. Но тренер, для которого он должен был скакать, человек хотя и нетерпеливый, но разумный. Поэтому и речи не было о том, чтобы больше не приглашать Питера. В тот день, попозже, Питер скакал на его лошади. Но она шла хуже, чем ожидали, и, захромав, сошла с круга, И в весовой он жутко всем надоел, твердя без конца про танковый перевозчик.
      Мои дела были чуточку лучше. И хоть в скачке молодняка моя лошадь упала, прыгая через воду, я отделался травяными пятнами на брюках.
      У молодого жеребца, на котором я в последней скачке должен был скакать для Джеймса Эксминстера, была такая же дурная репутация, как и у Ослика. И я опасался, что мне придется заканчивать скачку в единственном числе. Но, по непонятным причинам, мы от самого старта великолепно поладили с этим капризным животным. И, к моему изумлению, - а это чувство разделяли все присутствующие на ипподроме - мы перескочили через последний барьер вторыми. И на прямой у финиша, шедшей в гору, вырвались вперед. А предполагаемый фаворит закончил скачку четвертым.
      Это моя вторая победа в сезоне и первая в Челтенхэме встречена была гробовым молчанием. В загоне, где расседлывают победителей, я попытался как-то оправдаться перед Джеймсом Эксминстером:
      - Мне очень жаль, сэр, но я не смог иначе...
      Я знал, что он не поставил ни пенни на эту лошадь. А ее владелец даже не явился, чтобы полюбопытствовать, как она пройдет дистанцию.
      Не отвечая, он задумчиво смотрел на меня. И я подумал, что этот тренер уже никогда - даже в самом крайнем случае - не пригласит меня. Бывает, что неожиданно победить так же скверно, как и проиграть на фаворите.
      Я расстегнул пряжки подпруги и, надев седло на руку, стоял в ожидании, когда же разразится буря.
      - Ну что ж, идите взвесьтесь, - неожиданно сказал Эксминстер, - А после того, как оденетесь, я хотел бы поговорить с вами.
      Когда я выходил из раздевалки. Джеймс стоял посреди весовой, разговаривая с лордом Тирролдом, лошадей которого он тренировал. Они замолчали и обернулись ко мне. Но я не смог разглядеть выражения их лиц - они стояли спиной к свету.
      Джеймс Эксминстер спросил:
      - На какую конюшню вы больше всего работаете?
      - В основном я скачу на лошадях фермеров, которые сами их тренируют. Постоянно я не работаю ни у одного из известных тренеров. Но я скакал для некоторых из них, когда они просили. Например, мистер Келлар несколько раз приглашал меня.
      "И это, - иронически подумал я, - правдивая картина того ничтожного места, которое я занял в мире скачек."
      - Я слышал, кое-кто из тренеров говорил, что для совсем уж плохих лошадей они всегда могут пригласить Финна, - сказал лорд Тирролд, обращаясь исключительно к Эксминстер.
      Тот усмехнулся в ответ:
      - Как раз это я и сделал сегодня, А что в результате? Как мне объяснить владельцу, что для меня это такая же неожиданность, как и для него. Я часто повторял ему, что лошадь никуда не годится, - обернулся он ко мне. - А теперь из-за вас я выгляжу форменным идиотом.
      - Извините, сэр!
      - Ну, не стоит так расстраиваться, У вас еще будет случай показать себя. Есть у меня ленивая старая кляча, на которой, если вы еще не заняты, я прошу скакать в субботу. И еще на той неделе я займу вас - раза два или три. А там.., поглядим.
      - Большое вам спасибо! - изумленно выговорил я. Будто он сунул мне в руку золотой слиток, а я ожидал скорпиона. Если я неплохо покажу себя на его лошадях, он сможет приглашать меня регулярно в качестве запасного жокея. А для меня - это огромный шаг вперед! Джеймс Эксминстер участливо и даже озорно улыбнулся:
      - Ну, тогда Герань на скачках с препятствиями в Херефорде. Вы не заняты в субботу?
      - Нет.
      - Как насчет веса? Нужно весить десять стонов (63 кг), - Будет порядок, Мне предстояло согнать три фута за два дня, но никогда еще необходимость голодать не выглядела так привлекательно, - Ну и хорошо. Значит, там и встретимся, Я услышал, как они с лордом Тирролдом рассмеялись, выходя из весовой. Стоял и смотрел им вслед. Это была парочка, выигравшая все призы в состязаниях по скачкам с препятствиями. Джеймс Эксминстер был во всех отношениях "большим человеком": двухметрового роста, солидного сложения, он двигался, говорил и принимал решения суверенной легкостью. У него было крупное лицо с выдающимся вперед носом и тяжелой квадратной челюстью. Когда он улыбался, обнажались выступающие вперед нижние зубы и это были ровные, крепкие, удивительно белые зубы. Его конюшни - в числе шести самых крупных в стране. Его жокей Пип Пэнехерст - чемпион последних двух сезонов. И среди его лошадей - а их около шестидесяти - самые лучшие из тех, что существуют в настоящий момент.
      Получить от него такое предложение, такую зацепку, было так же удивительно, как и страшно. И если я упущу такой случай, мне следует отправиться вслед за Артом.
      На другой день я бегал по Гайд-парку в трех свитерах и ветровке, борясь с желанием выпить хоть глоток воды. Некоторые жокеи принимают мочегонные, чтобы согнать лишнюю жидкость. Я однажды пробовал этот способ, но ослабел настолько, что едва смог скакать, Часов в шесть вечера я сварил себе три яйца вкрутую и съел их без соли и хлеба. А потом мне пришлось срочно убираться из дома: мать устроила званый обед, и служанка заполнила кухню деморализующе аппетитными запахами. Решил было пойти в кино, чтобы забыть о желудке, но получилось неудачно: пришлось смотреть, как трое пробираются через засушливую пустыню, деля свою еду на все уменьшающиеся кусочки.
      После этого испытания я еще отправился в турецкие бани на Джереми-стрит и провел там ночь, потея весь вечер и утро.
      Затем дома еще три крутых яйца, и можно отправляться в Херефорд.
      Я сел на весы с самым легким седлом и в тончайших сапогах. Стрелка дрогнула, зашла за отметку десять стонов, качнулась в противоположную сторону и замерла.
      - Десять стонов! - удивленно объявил клерк, стоящий у весов. - Как вам это удалось? Наждаком счистили?
      - Похоже на то, - усмехнулся я.
      На смотровом круге Джеймс Эксминстер взглянул на табло: какой вес несет каждая из участвующих в скачке лошадей? И проверил, совпадают ли эти данные с теми, что объявлены в скаковых программах.
      - Лишнего веса нет? - спросил он, обернувшись ко мне.
      - Откуда, сэр? - небрежно бросил я.
      - Гм. - Он поманил конюха, водившего по кругу медлительную старую клячу-"мою". - Вам придется основательно наподдать кобыле.
      Я привык наподдавать ленивым лошадям. Дал ей хорошего пинка, кобыла прыгнула, показав, что прыгун она неплохой, и мы пришли третьими, - Гм, снова удивился Эксминстер, когда я отстегивал подпругу.
      Взял седло, взвесился - полфунта потеряно. Потом переоделся в цвета другой лошади, на которой мне предстояло скакать в этот же день. А когда вышел в весовую, Эксминстер ожидал меня, Ни слова не говоря, он протянул мне какую-то бумажку.
      В ней перечислено пять лошадей, участвующих в разных скачках на будущей неделе. Около имени каждой лошади указан вес и номер скачки, - Ну и что? спросил он. - Вы сможете скакать на них?
      - На четырех смогу. Только в среду на эту скачку молодняка я уже записан.
      - А освободиться не сможете?
      Мне ужасно хотелось сказать, что смогу. Бумажка, которую он протянул, была для меня приглашением в рай. А если я откажусь скакать хоть на одной из его лошадей, он вообще не станет приглашать меня.
      - Я.., нет! Я обещал фермеру, который первым разрешил мне скакать на своих лошадях...
      - Ну, хорошо. Значит, вы скачете на четырех - Спасибо, сэр. Я буду счастлив.
      Он отошел, а я сложил драгоценный список и сунул его в карман, В тот же день я должен был скакать для Корина Келлара. После смерти Арта он приглашал разных жокеев и всем жаловался, как неудобно, что нельзя по первому требованию заполучить первоклассного жокея. Поскольку именно он своим обращением заставил лучшего жокея покинуть его самым ужасным способом, мы с Тик-Током решили, что у Корина не все дома.
      - А если Корин предложит тебе, пойдешь на место Арта? - спросил я Тик-Тока, когда мы с седлами и шлемами шли взвешиваться.
      - Если предложит, пойду. Меня ему не удастся загнать на тот свет! Тик-Ток искоса взглянул из-под растрепанных, нависших бровей, тонкие губы раздвинулись в беззаботной усмешке.
      Такими, как он, я представлял себе жителей двадцать первого века жизнерадостными, трезвыми, безобидно любопытными, без всякого оттенка апатии, злости или жадности. Рядом с ним я чувствовал себя старым: ему всего девятнадцать.
      Мы вышли на смотровой круг.
      - Оскаль зубки! Глаз мира смотрит на нас, - предупредил меня Тик-Ток.
      Телевизионная камера, установленная на высокой открытой платформе, следуя за движением серой лошади по кругу, нацелила на нас свое тупое рыло. Потом плавно двинулась дальше.
      - Совсем забыл, что нас будут показывать, - заметил я равнодушно.
      - Да, да, и сам Кемп-Лор, великий и неповторимый, тоже где-то тут. Этот тип, как слоеный пирог, слишком быстро поднялся. Но хорош на вкус, красив, хотя уж очень пышет жаром.
      Я рассмеялся. Мы приблизились к Корину, и он начал инструктировать нас перед скачкой, У Тик-Тока была хорошая лошадь, а я, как водится, должен был скакать на кляче. От нее ничего путного не ожидали и, как выяснилось, справедливо. Мы остались далеко в хвосте, но я успел заметить по огням на табло, что другая лошадь Корина победила.
      В загоне, где расседлывают победителей, Корин, Тик-Ток и владелец лошади были заняты обычной процедурой взаимных поздравлений. Я шел в весовую, и Корин поймал меня за руку и попросил, как только я сброшу шлем и седло, прийти и рассказать про его клячу.
      Я подождал неподалеку, не желая прерывать разговора Корина с худощавым мужчиной лет тридцати, с лицом так же знакомым, как лицо собственного брата. Это был Морис Кемп-Лор.
      Телевидение не льстит никому. Все кажутся коротышками, с какими-то плоскими физиономиями. Поэтому, чтобы блистать на экране, ведущий должен буквально ослеплять в реальной жизни. И Кемп-Лор не был исключением. Обаяние, которое постепенно захватывало вас во время передачи, при личной встрече покоряло мгновенно.
      Но, отвечая на его улыбку, я понял, что это улыбка профессиональная, специально рассчитанная, чтобы произвести нужное впечатление, а заодно так ободрить собеседника, чтобы и он расцвел и развернулся.
      - Вы пришли последним, - сказал он, - не повезло!
      - Скверная лошадь, - улыбнулся Корин, добродушно настроенный, пребывая рядом с Кемп-Лором.
      - Я уже давно собираюсь сделать передачу о неудачливом жокее, - улыбка смягчала колкость его слов. - Вернее, о жокее, пока еще не добившемся успеха. - Его голубые глаза блеснули. - Вы не против выступить в нашей передаче и рассказать зрителям, какое у вас финансовое положение и о том, как вы зависите от случайных предложений, о неуверенности в завтрашнем дне... Ну и все в этом роде. Чтобы публика увидела и оборотную сторону медали. Ведь все знают лишь о сказочных гонорарах и царских подарках, которые достаются чемпионам, побеждающим в больших скачках. А мне хочется показать, как живется жокею, даже в рядовых скачках редко добивающемуся победы. Пока тот еще не пробился. - Он тепло улыбнулся:
      - Ну, согласны?
      - Конечно, - ответил я. - Только у меня все это не совсем типично. Я...
      Он перебил меня:
      - Ничего мне сейчас не рассказывайте. Я знаю о вас достаточно, и, по-моему, вы как раз подходите для того, что я задумал. А я предпочитаю до выхода в эфир не слышать точных ответов на свои вопросы - это делает передачу более непосредственной. Если же все заранее прорепетировать, передача получается напряженной и неубедительной. Лучше я пришлю вам примерные вопросы, которые буду задавать, а вы сможете продумать свои ответы. Идет?
      - Ладно, - согласился я.
      - Ну и хорошо. Значит, в следующую пятницу. Начало в девять часов. Вам надо прибыть в студию в полвосьмого: для установки света, для грима и тому подобного. Может быть, мы и выпьем чуточку перед началом. Вот, как добраться на студию.
      Он протянул мне карточку, на одной стороне которой большими буквами было написано: "Юниверсал Телекаст", а на другой нарисована схема Уилсдена.
      - Да, еще, между прочим, вы получите гонорар, и вам оплатят расходы. - Он улыбнулся, давая понять, сколь приятно это сообщение, - Спасибо, - улыбнулся я в ответ. - Приеду, Еще что-то он сказал Корину и удалился.
      На лице Корина я заметил выражение, которое так часто видел у прихлебателей, крутящихся вокруг моих родителей, Самодовольная и вместе с тем раболепная улыбочка, означающая; "Я запросто разговариваю со знаменитостями. Вот я какой!"
      - Он у меня спрашивал, годишься ли ты для его передачи, - громогласно объявил Корин, - в качестве, э-э-э, неудачливого жокея. И я заверил, что вполне.
      - Благодарю.
      Он явно этого ждал.
      - Да, грандиозный парень Морис! Его отец выиграл Национальный Приз, а его сестра - много лет чемпионка среди женщин по кроссу. Сам Морис не участвует в скачках из-за астмы. А если бы мог скакать, ни за что не пошел бы на телевидение. Так что все к лучшему.
      - Пожалуй, - отозвался я.
      К вечеру похолодало, а я все еще не снял с себя легкий шелковый камзол. И, выслушав выговор за то, что пришел последним, вернулся в раздевалку. Почти все жокеи ушли уже на финальную скачку. Оставшиеся сплетничали, натягивая свое уличное платье. Грэнт Олдфилд стоял у моей вешалки, держа в руке какую-то бумагу. Подойдя ближе, я с досадой понял, что это список лошадей, который дал мне Джеймс Эксминстер. Грэнт лазил по карманам!
      Но выразить свое возмущение я не успел. Не говоря ни слова, Грэнт развернулся и стукнул меня кулаком по носу.
      Глава 4
      Крови хватило бы на целую клинику, набитую донорами. Алыми пятнами она выплеснулась на грудь светло-зеленого шелкового камзола и большими неровными кляксами легла на белые брюки. На скамье и на полу появились пятна. И когда я попытался утереться, руки у меня тоже оказались в крови.
      - Ради бога, скорее положите его на спину, - крикнул подбежавший гардеробщик.
      Но забота была излишней, поскольку я и без того лежал на полу, привалившись к ножке скамьи. Грэнт стоял надо мной как бы удивляясь, что виновник он. И я бы расхохотался, не будь так занят проглатыванием собственной крови.
      Майк подсунул мне под плечи седло и уложил на него голову. Через секунду он плюхнул мне на переносицу холодное мокрое полотенце, и постепенно кровотечение прекратилось.
      - Вы пока полежите тут немного, - сказал Майк. - А я позову кого-нибудь из санитаров.
      - Не надо, уже все хорошо. И, пожалуйста, не ходите.
      - Какого дьявола вы это сделали? - спросил он Грэнта, Я бы тоже хотел это узнать, но Грэнт не ответил. Он злобно посмотрел на меня, потом резко повернулся и вышел из раздевалки, растолкав жокеев, возвращавшихся после скачки, Злополучную бумажку Майк поднял и вложил мне в руку.
      Тик-Ток свалил седло на скамейку, откинул назад шлем и упер руки в боки:
      - Что здесь произошло? Кровавая баня? Вокруг стали собираться, и я, решив, что лежу достаточно долго, снял с лица полотенце и поднялся осторожно.
      - Грэнт дал ему раз, - объяснил один из жокеев.
      - За что?
      - Спроси о чем-нибудь полегче.
      - Надо сообщить распорядителям.
      - Не стоит.
      Я вымылся, переоделся, и мы с Тик-Током пошли на станцию.
      - Ты ведь, верно, знаешь, чего он налетел на тебя? - заметил он.
      Я показал ему список Эксминстера. Он прочел и вернул.
      - Понятно. Ненависть, зависть и ревность. Ты занял место, которое ему заполучить не удалось. Шансы-то у него были, но он их проворонил.
      - А почему Эксминстер от него отказался?
      - Честно говоря, не знаю. Поинтересуйся лучше у Грэнта, чтобы не повторять его ошибок, - ухмыльнулся Тик-Ток. - Ну и носик у тебя!
      - Для тех, кто глазеет в телевизор, сойдет. И я рассказал ему о приглашении Мориса Кемп-Лора. Он сорвал с себя тирольскую шляпу и отвесил мне шутливый поклон:
      - Дорогой сэр, я потрясен.
      Мы отправились по домам. Тик-Ток в свою берлогу в Беркшире, я в Кенсингтон. Дома никого не было. Суббота-день концертов. Я вынул из холодильника лед, положил его в пластиковый мешок, обернутый полотенцем, и, уместив все это на лбу, улегся на кровать. Нос был похож на малиновое желе. Грэнт ударил меня с силой, за которой ощущалось жестокое психическое расстройство.
      Я лежал и думал о них - о Гранте и Арте. Один был доведен до того, что совершил страшнейшее насилие над собой.
      А другой, озлившись на весь мир, готов вымещать свою ярость на других.
      "Бедняги, - самодовольно подумал я, - им не хватило внутренней твердости, чтобы справиться с тем, что выпало на их долю".
      Позднее мне еще придется припомнить, как я их пожалел.
      В следующую среду Питер Клуни появился на скачках, весь искрящийся от счастья. Родился мальчик, жена чувствует себя нормально - будущее рисовалось ему в розовом свете. Он похлопывал нас по плечу, объясняя, что мы и сами не понимаем, чего лишаем себя.
      Его лошадь начала скачку как фаворит, а потом отстала. Но даже это не омрачило его настроения.
      На следующий день он должен был участвовать в первой скачке и опоздал.
      Мы уже знали, что он упустил шанс. Потому что за пять минут до объявления по радио его тренер присылал служителя в раздевалку, но Питера еще не было. Приехал он за сорок минут до начала скачки. Бегом перемахнул лужайку, и даже издали видно было, как он взволнован. Его тренер перехватил Питера, и до меня донеслись обрывки сердитого выговора: