Смерть и рождение Дэвида Маркэнда

      - Где я был? - переспросил он, ошеломленный.
      - Да вы на себя не похожи! - Она отошла к печке. - Раньше всего вам нужно поесть, но не слишком много сразу. Потом выспаться.
      Он сел.
      - Снимите башмаки и носки.
      В кухне было слишком тепло; он наклонился над раковиной; даже холодная вода не могла разогнать овладевшую им дремоту.
      - Наши еще все наверху. Фила нет дома, но он вернется к ужину. С тех пор как мы здесь, Эстер отдыхает, потому что я взяла на себя заботу о завтраке. - Стэн умер, умер... - Она поставила перед ним яйца всмятку, молоко и хлеб.
      Он начал есть. - Стэн умер... - Усталость, по мере того как исчезало напряжение в теле, волнами заливала его, он пьянел от усталости. - Стэн умер... - Напротив сидела Кристина. Свободные складки ее шали были стянуты на высокой груди. - Стэн умер... - Ему незачем спрашивать, как умер Стэн. Если б не он, Кристина не осиротела бы, ее грудь не осиротела бы! _И Кристина это знает_. Он не чувствовал вкуса пищи, слышал лишь сладостный голос своей плоти: "Что мне до Стэна? Я - жив". Страх перед его вопросами, сдавивший горло Кристины, смерть Стэна, его голод - все сливалось в одурении сна.
      Наконец она отвела его в маленькую спальню, и он сбросил с себя платье и лег... и проснулся в темноте. Откуда-то снизу поднимался мужской голос, в ушах у него звенело от стремительного, длившегося весь день падения в ночь. Ощупью он нашел свечу и спички на стуле у постели. Там же лежали костюм и белье, все новое, еще с магазинными ярлыками (пока он спал, Кристина вместе с маленькой Кларой отправилась в город и купила это все на остаток денег, присланных им Стэну). Все было впору; только носки и ботинки оказались велики. Он взял свечу, распахнул дверь в темный холл и пошел вниз, на голоса.
      Филип Двеллинг встал и протянул свою маленькую руку; пожимая ее, Маркэнд увидел желтую комнату, громко тикающие часы на камине, свое лицо, странно затуманенное в стекле окна, и хозяина, небольшого и пухлого, который говорил ему: "Добро пожаловать... мы вас давно уже ждем", и обеих женщин. Взгляд Кристины казался отсутствующим, хотя она смотрела прямо на него; у другой женщины глаза были черные при электрическом свете; никто по двинулся с места, пока часы не пробили десять ударов.
      - Я проспал четырнадцать часов! - Ему стало не по себе, словно через Кристину он уже давно вошел в комнату и это новое появление было нереальным.
      - А теперь, - сказала Эстер, поднимаясь наконец со своего стула, - вы, должно быть, голодны.
      - Этот сон был настоящим пиршеством, - сказал Маркэнд, - по я действительно голоден.
      Эстер пошла к дверям.
      - Я недолго обеспокою вас, - услышала она уже из кухни. Она повернулась. - Завтра по телеграфу потребую денег и поеду домой.
      - Зачем же торопиться? - оживленно возразила Эстер; тень от притолоки падала теперь на ее глаза. - Вам лучше отдохнуть немного, прежде чем пускаться в такой дальний путь.
      Маркэнд наклонил голову, точно повинуясь приказу. - Что они думают? Что я делаю здесь?.. - Кристина молча продолжала шить. Черное шерстяное платье туго обтягивало ее тело. - Есть и моя доля в этом трауре. - Двеллинг терялся в поисках темы для разговора. Эстер сказала: "Суп на столе" - и позвала Маркэнда в кухню.
      На следующее утро Маркэнд уже спустился вниз (проспав еще семь часов), когда в комнату вбежала Клара. Девочка изумленно вскинула глаза, потом бросилась ему на шею. Устроившись уютно у него на коленях, она сказала:
      - Ну вот, теперь и папочка вернется.
      Кристина улыбнулась ей, напряженно, не отводя глаз, чтобы взглядом не встретиться с Маркэндом; улыбка угасла; взгляд угас.
      Маркэнд отложил посещение телеграфа. Вместе с Двеллингом он шел вдоль ряда стройных деревьев, скрывавших пузатые домики, по направлению к конторе Двеллинга. "Звезда округа Горрит" занимала нижний этаж дома у поворота на главную улицу - одну комнату, узкую и длинную, загроможденную наборными кассами, кипами бумаги, печатными машинами и подшивками газет; стены ее были оклеены вырезками и карикатурами; меж двух грязных окон стояли линотип и конторка.
      Невысокий коренастый человек с седой головой и молодыми глазами выключил машину при виде хозяина.
      - Знакомьтесь: мистер Дэвид Маркэнд из Нью-Йорка.
      Столичное прошлое Маркэнда не произвело большого впечатления на Тима Дювина; все же он занялся разговором с ним, а Двеллинг отошел к своей конторке.
      Юноша лет девятнадцати, слишком высокий, с неловко болтающимися руками и ногами, вошел в комнату и положил перед Двеллингом рукопись.
      - Хотите бессмертные стихи для завтрашнего номера вашей эфемерной газеты?
      Двеллинг перелистал рукопись без определенного выражения. Вдруг он схватил юношу за плечо и подтолкнул его к Маркэнду.
      - Познакомьтесь с нашим городским поэтом, мистером Сиднеем Леймоном! Сид, это мистер Маркэнд из Нью-Йорка. Он вам скажет, чего стоят ваши стишки.
      - Это ода к Лиге фермеров, - сказал Леймон. И Маркэнд увидел узловатое тело, устремленное вперед, словно какой-то внутренний огонь непрестанно глодал его; увидел длинное серое лицо с крупными расплывчатыми чертами, на котором выделялись только девический рот и глаза, горевшие бесцветным пламенем.
      - Я ничего не понимаю ни в поэзии, ни в Лиге фермеров, - улыбнулся Маркэнд.
      - Великолепно! - горячо отозвался Леймон, словно действительно так думал. - Вы будете превосходным судьей.
      - Давайте, давайте! Прочтите нам вслух, - понукал его Двеллинг.
      - Пусть лучше сам читает. Моя интонация может помешать его беспристрастию.
      В многочисленных строфах поэмы заключалось восхваление воинствующему фермерству, которое под руководством Лиги должно возвратить стране ее былую добродетель. Это была риторическая смесь из Киплинга и Суинберна, но для Маркэнда, который никогда не слыхал о втором и смутно знал о существовании первого, стихи прозвучали дивной музыкой.
      Кажется, Леймон усмехнулся? В странном порыве самозащиты Маркэнд схватил рукопись и, сказав: "Слушайте", прочел заключительную строфу:
      Отныне никогда родной Америки сыны
      Не будут доллару служить покорно
      Рабами прихотей, рожденных во мраке города
      восточной стороны.
      Отныне и вовек их труд, смиренья полный,
      Что стелет под небес прозрачной синевой
      Пшеничных и ржаных полей покров златой,
      Чтобы заслуженный досуг украсить свой,
      Нам сохранит, и навсегда,
      Земли цветы, плоды и семена.
      - Должно быть, фермерское движение очень жизненно, если оно могло вдохновить на создание таких стихов. - Маркэнд обернулся к Двеллингу. Дювин, поскребывая свой щетинистый подбородок, снова взялся за работу.
      - Жизненно? - сказал Двеллинг. - Пойдите-ка сюда. - Он потянул Маркэнда к своему столу.
      Леймон остался один посреди комнаты. Он надвинул шляпу на лоб, широко расставил ноги и принялся декламировать свою оду сначала. Дювин стучал на линотипе. Двеллинг рылся в куче бумаг. Маркэнду показалось, что юноша потешается над собственным произведением. Открылась дверь, вошел грузный, неповоротливый человек, Курт Свен, с недавних пор ревностный член Лиги. Сомнения быть не могло: юноша издевался - не то над стихами, не то над поэтом. Дювин работал. Двеллинг усердно копался в бумагах. Свен сплюнул на пол.
      - Что ж тут о свиньях ничего нет? Мне главное - свиньи.
      Леймон подскочил к нему, обнаружив вдруг девическую грацию в своем длинном теле.
      - Просвещенный эгоцентризм? - Он махнул рукой Маркэнду, словно союзнику, и вышел из комнаты.
      Свен кивнул Двеллингу, и Двеллинг кивнул ему в ответ. Свен зажег трубку и неподвижно остановился в углу, оглядывая помещение с безмолвным удовлетворением хозяина.
      - Чудак большой, - сказал Двеллинг Маркэнду, - но парень хороший. Его отец бакалейщик, самый богатый в городе. Сид много нам помогает: он собаку съел на правописании и всяких таких вещах - он прочел несметное множество книг. В благодарность, когда у нас остается место, мы печатаем какие-нибудь его стихи.
      (Сидней Леймон как-то сказал своему отцу, что конторка Фила Двеллинга в "Звезде" похожа на самого Фила Двеллинга: из мягкого дерева, желтоватая, и всегда в беспорядке.)
      Наконец руки Двеллинга перестали шарить по столу.
      - Вот, - сказал он, - что я хотел вам показать. Это цифры - статистика. Вы ведь житель Нью-Йорка, деловой человек. Вот тут, например...
      Вскоре Маркэнд многое знал о Лиге фермеров: ее программу, ее бюджет, число членов в различных штатах. Он любил землю, и в нем нашла сентиментальный отклик идея о построении на земле царства тех, кто ее обрабатывает.
      Двеллинг оживился:
      - Может быть, вы могли бы помочь мне тут?
      Он расправил измятый отчет казначея, присланный из Сен-Поля, Миннесота. Маркэнд просмотрел его, быстро уловил суть, объяснил, в чем дело. Двеллинг почувствовал себя увереннее. Он вспомнил про Свена; тот сидел в углу, наблюдая, восхищаясь. Позднее можно будет познакомить его с гостем из Нью-Йорка, ослепить фермера.
      - Популисты были неправы, - сказал он. - Они допустили ошибку, вмешавшись сразу в вопросы государственной политики. Мы хотим, чтобы земледельческие штаты были сильнее, а единственный путь к этому действовать тут, в земледельческих штатах. Мы заставим Вашингтон прийти сюда, к нам, вместо того чтобы самим идти к Вашингтону. Так поступили банкиры на Востоке: они сперва организовались сами, а потом, в тысяча девятьсот седьмом, когда правительство очутилось в беде, пришлось ему послать за Морганом! Сначала власть экономическая, потом уж политическая. Это закон.
      Маркэнд пристально смотрел на Двеллинга; он говорил необычайно разумно, чего нельзя было ожидать, судя но его виду.
      - Мы хотим побить банкиров их собственным оружием, - продолжал Двеллинг. - Вы хотите давать нам взаймы под нашу землю? Хотите получать от нас страховые? Хотите контролировать цены? Хотите накапливать избыток наших товаров? Но-но-но, мы все это хотим приберечь для себя. Самоуправление! То самоед за что в тысяча семьсот семьдесят шестом году мы дрались с Англией...
      - Об этом говорится и в стихах.
      - Попятное дело, - сказал Двеллинг. - Мальчик проникается... э-э-э... нашими идеями. Но вам и в голову не придет: это называют социализмом!
      - Что ж с того? - спросил Маркэнд.
      - Вот это верно сказано. Что ж с того? Но есть немало вредных бездельников, которые называют себя социалистами. Типы вроде Дебса или вот уоббли, которые сеют смуту среди наших батраков. Слыхали про уоббли?
      - Да.
      - Мерзавцы! Только вчера они взорвали шахту в Лэнюсе. - Он выудил еще один исписанный листок. - Вот, - сказал он, - некоторые мои мысли. Это передовица для следующего номера.
      Рукопись была озаглавлена: "Банки для общественной пользы, а не для частных прибылей". Маркэнду сначала понравилось, по в середине он запутался.
      - Это не совсем ясно выражено. - Он колебался. Но Двеллинг уже всунул карандаш ему в руку; в комнату, грузно ступая тяжелыми сапогами, входил еще один фермер.
      - Вот вам, сделайте, как вам кажется лучше, - сказал Двеллинг и оставил Маркэнда, чтобы присоединиться к фермерам.
      Маркэнд тщательно разобрался в содержании неудачного абзаца, взял листок бумаги и изложил все просто и ясно, словно писал отчет мистеру Соубелу. Двеллинг возвратился наконец и внимательно прочел новый вариант.
      - Так яснее, - сказал он, - да, так яснее, - и стал смотреть на грязное окно.
      ...Вечером, за ужином, Фил Двеллинг вдруг сказал:
      - Слушайте, Маркэнд. Если вы не особенно торопитесь домой, почему бы вам не остаться тут на некоторое время? Зоркий взгляд со стороны будет очень полезен для "Звезды" и для Лиги. Вы можете жить тут у нас, мы будем очень рады. А чтобы все было как следует, вам будут платить жалованье.
      Эстер поставила на стол блюдо яблок в тесте, горячих и ароматных, и сама села. Кристина наклонилась к Кларе вытереть глаза, щеки и нос, которые не меньше маленького ротика принимали участие в ужине. Ингерсолл воткнул вилку в яблоко.
      - Пожалуй, мне некуда спешить, - медленно сказал Маркэнд, и его ответ неуловимо скользнул от мужчины, который задал вопрос, к женщине, которая не произнесла ни слова. - Во всяком случае, мне кажется, что мне некуда спешить.
      Он искал взгляд Кристины, который встретился наконец с его взглядом; но Маркэнд ничего не сумел прочесть в нем.
      Эстер Двеллинг одиноко сидит в своей кухне. Все еще день... бледный декабрьский день над равнинами и улицами Мельвилля, но в запертых кухнях, где сидят одинокие женщины, уже темно. Жаркое стоит в печи; Эстер видит, как жилки огня пробиваются сквозь щели в стенках. Она чувствует, что печка близка ей; она питала ее изо дня в день, зиму и лето, год за годом; питала ее огонь, который сжег бы весь дом, вырвавшись на свободу. И в ней самой тоже горит огонь, но Филип - холодное и пресное существо, которое ее пламенная честолюбивая воля готовит к роли вождя фермеров. - Он делает все, что я говорю ему, иногда охотно, иногда ворча, но у него нет ни одной собственной мысли. И если б он понял, бедняга, что главная роль принадлежит мне, был бы конец всему. Он должен считать, что во всем действует самостоятельно. Что он _сам_ женился на мне; что он _сам_ открыл в себе призвание к этой карьере; что _ему_ пришла в голову мысль о "Звезде". Сейчас, вероятно, ему кажется, что это _он_ пригласил Маркэнда. И получается вообще неплохо. Только одного я никогда не могла сделать за него - любить. Тут уж ничем не поможешь: в любви мужчина должен быть самостоятелен. Но это дело прошлое. Когда женщине тридцать пять лет... Что ж, может быть, у меня были слишком романтические представления о любви... Беспорядочная возня, а потом мужчина, раскиснув, укладывается в твоих объятиях, готовый заснуть. Так если это - все, может ли женщина отдать свою жизнь, свою душу за любовь? Серьезная женщина - никогда. Может быть, несерьезные женщины смотрят по-иному. Это верно. В ту пору, когда я еще грезила о любви, что мне было до политики или женских прав? Только почувствовав всю пустоту своих грез, я образумилась. Любовь и серьезность не вяжутся вместе. Или женщина - дура, которая только и мечтает о поцелуях мужчины... по всему телу (есть ведь и женщины беспомощные, как Фил, но для женщины, я думаю, это гораздо хуже), или же она обладает здравым смыслом и находит себе дело. И дело процветает! Фил пользуется влиянием; "Звезда", она уже почти оправдывает себя! Фил уже сейчас фигура в фермерском движении: на январском съезде в Сен-Поле все его узнают. Но меня там не будет... Маркэнд? Вот человек, у которого есть свои мысли. Конечно, к нам они не имеют отношения - и Тем лучше. Я чувствую это, знаю это. Но ведь он взялся за дело в "Звезде"! Все его интересует - от уборки помещения и отливки шрифта до писания передовых. И как много он читает - все книги Фила но экономике взял к себе. Каждый вечер сидит над ними. Говорит мало. Размышляет? Я знаю, он вдумчив и глубок. Глубокие мысли, глубокие чувства. Любил ли он свою жену? Почему он оставил ее? Наверно, она была с ним счастлива, пока он не ушел от нее. Дать женщине счастье... Опять романтика. Никак ты не избавишься от этого, Эстер. Какой вздор! Нет, это правда, наверное, это правда. Я уверена, что Дэвид может дать женщине счастье. А Кристина? Почему ей вздумалось уйти к Стэну и жить с ним в лачуге, в то время как сын богача Харрингтона, да и Гаспер тоже, с ума сходили, чтоб добиться ее? Стэн дал ей счастье? Что он с ней делал, Стэн? Как он целовал ее? Целовал ли ее грудь, ласкал ли бедра сильной и нежной рукой, держал ли ее, обессиленную, в своих объятиях? Что же теперь с ней? Нет, Кристина несерьезна. У нее совсем нет хватки, так же, как и у Стэна. Помогла ли она ему достигнуть чего-нибудь в мире? Оба они шли в жизни скорее вниз, чем вверх. И когда она позволила ему опуститься на самое дно, он умер. Вот вам любовь! Мне непонятно это... Эстер, существует мир, который тебе непонятен; Кристина из этого мира; Маркэнд из этого мира. Холодное красноватое тело Фила... короткая судорога - и уже готов заснуть. Проснись, Фил! Стань великим... Миссис Филип Двеллинг, супруга губернатора. Миссис Филип Двеллинг, жена сенатора штата Канзас... "Президент Соединенных Штатов Америки и миссис Вильсон просят сенатора Двеллинга и миссис Двеллинг оказать им честь отобедать с ними в Белом доме..." Нужно с толком использовать Маркэнда. Глупо позволять ему тратить время на линотип. Он слишком много возится с Дювином. У пего есть глубина мыслей. Он должен ездить, организовывать. Он должен работать на Филипа. Я буду откровенна с ним. Я прямо скажу ему, чего я хочу. Он из тех людей, которые готовы сделать все, о чем их просят, если только у них нет причин поступить иначе... Дэвид Маркэнд, я хочу, чтоб вы кое-что сделали для меня. - Охотно, Эстер Двеллинг, а что, собственно? - Я хочу, чтоб вы помогли мне сделать из моего мужа большого человека. И я вовсе не хочу, чтоб вы целовали меня в губы. Видите ли, Фил действительно хороший человек. Он будет преданным борцом за дело фермеров. Наша жизнь, видите ли, - бесплодная жизнь... Все, что у меня есть, поставлено на карту для успеха Фила!.. Пора полить маслом жаркое... Не поможете ли вы мне, Дэвид Маркэнд?.. Пора зажечь лампы. Пора Ингерсоллу, и Кристине, и Кларе, и Филу, и Дэвиду возвращаться домой, к ужину...
      - Пойдем в сарай, - говорит Ингерсолл Двеллинг.
      - Это еще зачем? - спрашивает девушка.
      - Просто для забавы.
      - Что же забавного в старом грязном сарае? - Она следует за ним.
      - Полезем на сеновал.
      - Чтоб сено набилось в глаза и волосы?
      - Велика беда!
      Она вслед за ним взбирается но лестнице.
      - Пойдем, детка, темнеет уже, - Кристина берет Клару за руку.
      Девочка цепляется за руку матери, просто чтобы удостовериться, что она рядом. От этого ей становится радостно и спокойно. В темноте деревья кажутся выше, прохожие двигаются быстрее, воздух сильнее щиплет лицо, стук конских копыт звонче. У кошек глаза горят в темноте, и у домов - тоже, а автомобили... - вот как раз один!.. - в темноте грохочут, как гром.
      - Наверно, это дядя Фил возвращается домой. Видишь, как мы запоздали!
      Но сама она не торопится. Целый месяц стояла теплая погода, и Кристина сонно наблюдала жизнь Маркэнда в доме ее родных. Сейчас, в декабре, воздух наконец стал зимним; сверкающая лава прерии застывает в твердый металл; и Кристине, возбужденной сухим холодным воздухом, хорошо идти так, держа Клару за руку, и думать. Месяц прошел с тех пор, как этот человек, из-за которого умер Стэн, оборванный и голодный, постучался у дверей Двеллингов. Что думает он о себе? Ему нигде нет места. Нет в Нью-Йорке - иначе он не уехал бы оттуда. Нет в Клирдене... Но Стэн любил его. Нет и здесь, конечно! Но он работает, помогает Филу. А Стэн? Разве его место было в Клирдене?.. Клара цепляется за руку матери; Кристина сжимает ее маленький кулачок. Мир стал чуждым, когда Дэвид оказался здесь, а Стэн ушел навсегда. Старая ферма... вот там все было реально. Мать и отец хозяйничали на ней. Фил хозяйничал на ней. Потом явился Стэн. Явилось чудо. Да, Стэн был чудом и научил ее понимать чудо; а теперь он покинул ее, одинокую и потерянную. Она слышит его голос: "Стой, оглянись, прислушайся". Они едут домой в шарабане, и у перекрестка Стэн читает вывеску на столбе: "Стой, Оглянись, Прислушайся". "О, мисс Кристина, случалось ли вам когда-нибудь остановиться и прислушаться - не к поезду, а к жизни? Как замечательна жизнь! Вы, американцы, останавливаетесь только, чтобы прислушаться к поезду". Она смотрит на прерию - зеленые поля пшеницы, набегающие на горизонт, - она слушает ее шелест, и пение лугового жаворонка, и гул проводов на вотру. Жизнь!.. Как она замечательна! За это все она любит его. - Больше ничего он мне не дал. Только чувство, что жизнь замечательна и принадлежит мне! А теперь она слова чужда и больше уже мне не принадлежит. Но она будет принадлежать Кларе. Дэвид? Я не могу смотреть ему в глаза. Я люблю и жалею его, я его ненавижу, я его презираю, я не могу смотреть ему в глаза. Стэн любил его...
      - Мамочка, не сжимай мне так сильно руку.
      - Я тебе больно сделала, детка?
      - Мама, пусти.
      Девочка побежала вперед и скрылась в густой тьме под придорожным вязом. Мать не двигалась с места. Вдруг Клара появилась снова, сияя белокурой головкой, и ткнулась лицом в платье матери.
      - Я тебя нашла! - кричала она. - Стой тут!
      Снова она убежала и с криком страха и радости примчалась назад. Новая игра.
      - Но нам надо домой, деточка.
      - Нет! - Девочка кулаками колотила по юбке Кристины. - Стой тут!
      Кристине показалось, что она повисла в воздухе, что Клара одна в темноте, и только она, Кристина, может о ней позаботиться... а она висит в воздухе. Снова девочка прибежала назад, и Кристина подхватила ее на руки. Клара отбивалась.
      - Пусти, мамочка, пусти! - И снова умчалась в темноту.
      Голос Стэна, теплый в прохладной ночи, коснулся ее: "Как замечательна жизнь, мисс Кристина! Если остановиться, и оглянуться, и прислушаться, делается ясно, что наше место - в мире. Но мы не знаем где, не знаем как..."
      Девочка возвратилась и, словно слыша голос отца, шла теперь спокойно рядом с матерью, крепко держась за ее руку.
      - Нужно бы зажечь фонари. Темнеет, - сказал Платон Смейл.
      Двеллинг сбрасывает скорость до десяти миль в час и переводит рычаг. _Чух-чух_ его нового "форда" отмечает биение его сердца. Они побывали у старого Паара, который, как обычно, вышел из себя и обозвал Двеллинга "набитым дураком". _Чух-чух_. - Дела идут на лад, не так ли? На прошлой неделе "Нэшнл лидер" перепечатал мою передовую - то есть, собственно, передовую Маркэнда. Мы делаем успехи. _Чух-чух_. Даже Эстер довольна. Почему бы не отдохнуть? _Чух-чух-чух_...
      - Сегодня, что называется, деловой день, - говорит Смейл. - Ведь мы с самого полудня за работой. Но вот у меня маленькое личное дело...
      ...Вовсе я не великий человек, разве я не понимаю? Да и кто велик в наши дни? Артур Верт, наш вождь? Кто знает? Великие люди все просты, как и я. Всем великим людям свойственно сомневаться, как и мне. У всех есть жены - добрые, преданные, которые их не вполне ценят... Если б не жена моя, Эстер Двеллинг, возлюбленная супруга моего сердца, я никогда не достиг бы таких высот...
      Смейл думает о предстоящем ужине. - Будет жаркое, свинина или говядина, с густой коричневой подливкой. Отличная стряпуха миссис Двеллинг, и всегда помнит, что я люблю лук. У этих Двеллингов денег много.
      - ...я уже говорил вам об этих нефтяных акциях, - продолжает Смейл. "Оклахома Голден Рокет". Если мы с вами телом и душой преданы делу, это еще не причина, чтобы нам не заработать на том, что само идет в руки. (_Чух-чух_... машина и сердце.) Мне встретился старый мой приятель, его преподобие Маллигатоуни из Второй баптистской церкви в Тульсе. Вы знаете, я ведь был проповедником прежде и до сих пор поддерживаю связь кое с кем из старых собратьев. И вот достопочтенный Маллигатоуни знает эти источники, как собственную церковь. И я специально спросил его: "Можно ли мне и Двеллингу присоединиться к этому делу?" - "А достоин ли он?" спрашивает тот. "Еще бы не достоин!" - говорю я.
      ...Беспокоиться не о чем... _чух-чух_. Маркэнд нянчится с газетой, а в этих делах он смыслит не меньше меня. Даже больше, пожалуй. Хороший парень Маркэнд! Великие люди славились своим умением подбирать помощников. Кабинет Линкольна, маршалы Наполеона. Беспокоиться не о чем... _чух-чух_. Верт написал совсем короткое письмо. Манера великих людей. Впредь и мне надо писать очень коротко: не забыть бы. Он будет доволен, когда увидит результаты через месяц на съезде... "Сигару, Двеллинг? Не курите? Как-нибудь сыграем с вами партию, дружище. Я следил за вашей работой. Выше всяких похвал..." И Эстер тоже довольна. Она одобряет Маркэнда. "Правда, это я ловко придумал - взять его к нам в газету?" Не совсем охотно, но согласилась со мной. Что ж, таковы все женщины: как ни преданны, а все же немножко завидуют великим делам своих мужей. Я не очень пылкий любовник. Но то, что Устер еще получит от меня, куда важнее. Она серьезная женщина. Глупости всякие - это не по ней. Я докажу ей, я заставлю ее гордиться мною. Поглядите-ка на Кристину. Уж они со Стэном, наверное, каждую ночь занимались любовью...
      - ...Надо будет подумать, Смейл. У меня, знаете, с женой вроде условия: все денежные дела обсуждать вместе. До сих пор как-то не приходилось иметь дело с акциями. Миссис Двеллинг очень осмотрительна. Это вроде тормоза для меня - я ведь довольно беспечен, вы знаете. (_Чух-чух_.) Она предпочитает закладные и процентные бумаги. Но посмотрим. Сделаю что могу.
      Миссис Ильсбет Паар всегда умудрялась явиться к самому закрытию, когда Джон Леймон связывался по телефону со своими лавками в четырех ближних городах, чтобы получить отчет за день. Ругаясь про себя, он горячо приветствовал миссис Наар. Никакого уважения к маленькой женщине с притворной улыбкой он не питал, но она была очень хорошей покупательницей. Он демонстративно оттолкнул приказчика и сам стал против нее за прилавок.
      - Боюсь, вам уже время запирать, мистер Леймон.
      - Нет-нет, что вы!
      - Но мне, знаете ли, мистер Паар только в три сказал о том, что завтра будут гости. Приезжает его брат с женой.
      - Ах, эти мужчины, неосмотрительные мужчины! Ваш муж недостоин вас.
      - Ну-ну, будет вам, мистер Леймон. Достоинства тут ни при чем, и вы это знаете.
      - Конечно, знаю, миссис Паар! Счастье для нас, мужчин, что достоинства тут ни при чем.
      - Мне нужны оливки. Вам бы никогда и в голову не пришло, глядя на моего мужа, до чего этот большой мужчина любит оливки.
      Леймон пожелал лично донести до кабриолета корзину с покупками.
      - Всего доброго, миссис Паар. Благодарю вас.
      Она не слышала его. Вынырнув из тени, по тротуару шел Ловджой Лейн.
      - Мистер Лейн, вы! Что вы делаете так поздно в городе?
      - Ильсбет Паар! Мне нужно было купить пряжи для матушки.
      - Ну, как ваша милая старушка?
      - Неважно... благодарю тебя. Совсем неважно.
      - Вы в коляске?
      - Нет, мэм. Кобыла так уютно прикорнула в стойле, что я предпочел пойти пешком. Мне полезно пройтись время от времени.
      - О, мистер Лейн! Сегодня, наверно, ниже нуля. Но я подвезу вас.
      - Узнай же, Ильсбет Паар, я чувствовал, что обратный путь совершу в экипаже. Я доверился богу.
      - О, мистер Лейн!
      - Он ниспосылает ангелов своих к тем, кто верует. И ты - один из ангелов божьих.
      - Я всего лишь грешная женщина, мистер Лейн.
      - Ни от кого я не стад бы слушать это, кроме тебя. - Он сел на сиденье рядом с нею. - Я знаю, что ты ангел.
      - Полноте! - сказала Ильсбет Наар.
      - Я поглядел на старую Долли. Ей ни много ни мало, а двадцать лет есть, и я сказал: "У меня не хватает духу вывести тебя из стойла, да еще на склоне дня, когда ты уверена, что работа окончена. Я пойду пешком, сказал я старой кобыле, - и господь позаботится обо мне".
      - Вы добрый человек, мистер Лейн.
      - Ильсбет Наар, у моей старенькой матушки никого больше нет, кроме меня. И я всегда был предан ей и ни разу не взглянул на женщину с намерением жениться. Но клянусь, Ильсбет Наар, когда я сижу рядом с тобой и так близко, я готов позабыть о своей матушке. Как хорошо, что ты уже замужем.
      - Полноте! - сказала миссис Паар, думая о своем муже, который держал ее в ежовых рукавицах. И она подвинулась ближе к мужчине, сидевшему рядом с ней.
      - Слыхала ли ты меня, Ильсбет Наар?
      Маленькая женщина уронила вожжи на спину лошади; та несколько шагов пробежала быстрее, но потом снова затрусила обычной рысцой.
      - О, мистер Лейн! - сказала Ильсбет Паар.
      Молча они ехали навстречу холодному закату; горизонт, вспыхнув оранжевым пламенем, угасал в пурпуре. Они ехали вперед, две маленькие фигурки. Плеяды звезд осыпали высокое небо. Вдалеке завыла собака. Копыта ударились о железо. Две маленькие фигурки отодвинулись друг от друга.
      - Вот вы и дома, мистер Лейн.
      - Благодарю тебя, Ильсбет Паар, благодарю тебя.
      - Привет вашей доброй матушке, мистер Лейн.
      - Деревенщина, - сказал Сидней Леймон вслух. - А папаша мой кормит их.
      Он сидит у стола в своей комнате, на два этажа выше лавки, и смотрит в окно. В этот час он обычно начинает писать: лавка запирается, улица замирает, и он старается избежать ужина в обществе родителей. Все это он тщательно разъяснил своей матери: "Ты же понимаешь, мама, не могу я писать стихи, зная, что прямо подо мной папаша торгует свиной требухой и вареными бобами. И потом, я не могу писать на полный желудок. Так что ужинать с вами вместе для меня невозможно". Часов в десять, когда родители уже спят, он обследует ледник в поисках вареного мяса и пирожков, которые оставляет ему мать. Это единственная трапеза, которую он совершает с радостью.
      Он видит, как его отец торопливо устанавливает корзину с продуктами на дно кабриолета, видит, как взбирается на сиденье маленькая женщина, а потом маленький мужчина. Он представляет себе жесткие седые щеки отца, блеск его глаз, когда он торопливо возвращается в лавку. - Прижимистый старик, имеет пять лавок, а не хочет, чтоб я поступил в колледж. Сукин сын!
      На столе листы желтоватой плотной бумаги; в пальцах оранжевая ручка с золотым вечным пером (из Чикаго). - Но как, черт побери, писать? Все, что я вижу, уродливо... - Он видит отца, живого и деятельного... ради чего? Почему не находит он другого применения своим способностям, кроме того как сбывать с рук залежавшиеся консервы? Господи! Будь он бандитом, я больше гордился бы им. - Он видит мать, добродушную, большегрудую, всегда в переднике. Она сама готовит обед, потому что... "А что же ей еще делать на свете? Я не желаю, чтоб меня обворовывала наемная служанка только потому, что я в состоянии платить ей жалованье". - Для чего они копят деньги? Почему не дать какой-нибудь бедной девушке поживиться немного? Мне этих денег не видать, покуда я не убью их обоих... - Он думает о Двеллинге и его Лиге. - Тоже рвачи. Под громогласными лозунгами свободы кроется одно желание: вздуть цены.