Черные Мантии (№5) - Королева-Малютка

И сторож, не переставая смеяться, повернулся к Медору спиной, продолжая восклицать:

— Бывают же шутники!

Медор в раздумье топтался на месте. У него не было ни единого шанса догнать фиакр. Как узнать, в какую сторону он направился, выехав с улицы Кювье? Медор встрепенулся и бросился назад, в рощу, — посоветоваться.

Добежав до площадки, Медор огляделся — и первым, кого он увидел, был смуглокожий мужчина, который не сводил завороженных глаз с Лили.

Внешность этого человека в точности соответствовала описанию, данному сторожем; Медор, пылая благородным гневом, с разбегу бросился на бородача и вцепился в него, как коршун в добычу.

Мужчина даже не подумал сопротивляться. Краска прихлынула к его лицу; он удивленно и даже с некоторой застенчивостью взирал на толпу.

Толпа, слава Богу, не оставила этот взгляд без внимания. Новая коллизия чрезвычайно понравилась ей. Теперь заурядное происшествие превращалось в подлинную драму, и возбужденных зрителей буквально лихорадило от любопытства.

Прошу заметить, что болезненное любопытство наших парижан не мешает им проявлять сострадание и иные добрые чувства. Ни в одной другой стране мира горе героев мелодрамы не заставляет проливать столько слез, сколько льется в парижских театрах.

Когда же трагедия разыгрывается под открытым небом, на площади, на первый план сразу выступают смешные стороны драматического действа, а, значит, появляется новая возможность получить удовольствие от увлекательного зрелища.

Все смотрели на незнакомца и удивлялись, как это до сих пор никто его не заметил… Как охотно писали в романах тех лет, «на лице его лежала печать рока»! Во всяком случае, внешне он совершенно не походил на тех мужчин, которых каждый день во множестве встречаешь на улице.

Матушка Нобле заговорила первой:

— У этого чужестранца и вправду злобный вид!

— А, главное, хитрый! — добавила дамочка, явившаяся в сад без кавалера; голос ее звучал весьма дружелюбно.

— Ну и красавец же мужчина! — заметила другая особа, чей возраст явно перевалил за сорок.

— У него злые глаза! — испуганно воскликнула молоденькая работница.

Какая-то нянька сокрушенно добавила:

— Ох, кого только не увидишь в Париже!

Малыши уже считали смуглолицего мужчину людоедом и смотрели на него широко раскрытыми от страха глазами.

И только Лили, эта несчастная мать, даже не взглянула на бородатого господина. С потухшим взором она недвижно сидела возле дерева. Губы ее шевелились, однако с них не слетало ни звука; впрочем, по их движению многие догадались, что она повторяла имя дочери: Жюстина.

Толпа, окружавшая незнакомца, сумевшего, наконец, вырваться из рук Медора, становилась все гуще; неожиданно бородач заговорил; сильный акцент сразу выдал в нем иностранца, но никто не брался определить, откуда же этот человек родом.

— Отпустите меня, я не собираюсь бежать! — произнес чужеземец.

Его глухой голос звучал сурово и торжественно.

— Разумеется, он никуда не убежит! — воскликнул мальчишка ростом чуть ниже солдатского сапога. — Отсюда сейчас и мышь не ускользнет!

— С ним все ясно, — заметила матушка Нобле, — он возместит все убытки — да еще с процентами.

— Но зачем ему девочка? — спросил какой-то простак из второго ряда.

— Маленькие дети часто нужны богатым семьям, — со знанием дела важно заявила молоденькая работница. — Особенно когда приходится улаживать дела с наследством.

— Или сохранить благородное имя, — заметила ее соседка. — Да чего уж там, об этом все знают.

— Не говоря уж о том, — подзуживала дама без кавалера, — что эта молоденькая мамаша хороша как ангел, и негодяй вполне мог стянуть ребенка, чтобы заставить маменьку быть посговорчивее.

Подобная мысль явно пришлась собравшимся по вкусу. По толпе пронесся шорох, предвещающий обычно бурные аплодисменты. Отныне смуглый и — что еще хуже! — чернобородый иностранец окончательно превратился в глазах зевак в мелодраматического злодея, которого они с успехом вывели на чистую воду.

Раздались крики:

— Полицию сюда! — И тут же:

— А вот и городская стража!

Настало время арестовать виновного, и, против обыкновения, появление городской стражи было встречено публикой с искренним восторгом.

Общественное мнение нередко склонно заблуждаться — причем самым нелепым образом; так, например, оно охотно обвиняет в жестокости смиренных городских стражей, чья форма послужила образцом для портных Политехнической школы. Держу пари, что, выбрав наугад любого городского стражника и положив ему в карман яйцо, через неделю вы найдете это яйцо в целости и сохранности.

Привычка не спешить превращается постепенно в состояние души, граничащее с религией и философией перипатетиков[12], живущих по принципу festina lente[13].

И потому блюстители порядка всегда прибывают на место преступления тогда, когда колесо фиакра уже давно переехало ногу пожилой дамы, споткнувшейся на мостовой; их видят только после того, как уличная стычка затихла сама собой, и я знаю множество злобных натур, готовых потребовать ликвидации славного института городской стражи; критиканов останавливает лишь одно: очень уж сладостно созерцать, как доблестные стражники по двое или по трое неспешно шествуют по тротуару, болтая о вещах в высшей степени достойных и являя собой умиротворяющую картину полного и абсолютного ничегонеделания, ожидающего праведников в райских кущах.

Вот и сейчас городские стражники были верны своему девизу: «Поспешишь — людей насмешишь». Блюстители порядка не торопились, опасаясь разбить яйцо. Следом за ними шли двое мужчин в штатском, которых никто никогда не спутал бы ни со мной, ни с вами.

Часть толпы бросилась к ним, окружила их тесным кольцом и принялась рассказывать о случившемся.

Дело выглядело простым и ясным: имелся некий злоумышленник — англичанин, русский или еще какой-нибудь подозрительный иностранец; его только что схватили на месте преступления, когда он похищал ребенка, то есть, похищал не он, а его сообщница, женщина, переодетая монахиней, а он на глазах у всех вручил ей кошелек, полный золота.

Может быть, в пылком темпераменте парижан и кроется одна из причин, по которой осмотрительные сержанты городской стражи предпочитают бездействовать. Они знают, как охотно обитатели Парижа выдумывают самые невероятные истории.

С серьезным, но скептическим видом оба блюстителя порядка двинулись к иностранцу.

Каждый из них шел, заложив руки за спину: эта поза, как и униформа, является обязательной деталью облика тех, кто днем и ночью охраняет наш покой.

Следом за сержантами по-прежнему следовали двое в штатском.

Десятка три голосов гневно возопили:

— Однако вы не торопитесь!

— А ребенка тем временем увозят все дальше и дальше!

— Эй, не будьте трусами, хоть перед вами и милорд!

— А я? Как мне теперь зарабатывать на хлеб, если родители перестанут доверять мне своих детей? — добавила матушка Нобле. — Вот он, разбойник! Хватайте его!

Медор услыхал вопль почтенной матроны и, скрестив руки на груди, заявил:

— Господом Богом клянусь, что этот человек — преступник!

Два сержанта бесцеремонно отстранили любопытных, преграждавших им путь. Что касается манер наших городских стражей порядка, то мы вполне можем посоветовать этим людям быть несколько помягче.

Оказавшись нос к носу с незнакомцем, один из сержантов с ледяным спокойствием произнес:

— Ваши документы, пожалуйста.

— Еще чего — «ваши документы»! — загалдели со всех сторон. — У таких, как он, всегда есть любые документы. Ребенка! Ребенка давайте!

Второй сержант, до сих пор не проронивший ни слова, гаркнул:

— А ну-ка, прекратите толкаться и оставьте нас в покое! Проходите!

В ответ раздался ропот, однако сержант шагнул вперед, и толпа отступила.

В эту минуту все, наконец, вспомнили о Глорьетте, по-прежнему сидевшей возле дерева и совершенно не понимавшей, что творится вокруг. Решив, что обвиняемого можно больше не держать, Медор поспешил к молодой женщине и попытался поднять ее. Она молча улыбнулась ему и жестом показала, что хочет остаться на земле. Медор опустился перед Лили на колени.

Толпа не обращала на них никакого внимания.

Все взоры были устремлены на милорда; он вызывал всеобщую неприязнь, так как его внешность полностью опровергала все понятия о приличном цвете кожи и волос, введенные англичанами. Толпа страстно надеялась, что у милорда не окажется документов, поскольку вместо того, чтобы достать свой бумажник, он с растерянным видом попытался пуститься в объяснения.

Сержант городской стражи, подозрительный по долгу службы и вежливый по причине «приличного костюма» иностранца, величественным жестом протянув руку, терпеливо ждал.

— Это не настоящий милорд! — выкрикнул мальчишка. — У него нет бумаги, доказывающей его благородное происхождение!

— Да и быть не может. — со вздохом поддакнула одинокая дама, — такие умеют только пыль в глаза пускать, а на деле и гроша ломаного не стоят!

— Вот уже больше двадцати лет, как я прекрасно гуляю с детьми, — рассказывала тем временем матушка Нобле второму сержанту. — В прежние времена этому мошеннику зажали бы большие пальцы в тиски и не отпускали бы, пока не признается, где малышка, да еще заставили бы заплатить матери, а тогда та и мне бы должок вернула…

— О! О! — раздались изумленные возгласы, и круг любопытных стал быстро сужаться. — Внимание! Вот он полез в карман! Достал паспорт!

В самом деле, иностранец медленно расстегнул свой черный редингот и столь же неторопливо извлек из внутреннего кармана бумажник, открыл его, нашел среди множества документов маленькую визитную карточку и протянул ее сержанту.

— Вот уж нашел, что предъявить! — послышались возмущенные голоса.

Прочитав то, что было написано на карточке, сержант тут же сорвал с головы свою треуголку, словно самую обыкновенную гражданскую шляпу.

Двое державшихся в стороне мужчин в штатском обменялись многозначительными взглядами.

— Ничего удивительного, ведь у него вид настоящего вельможи, — с достоинством произнесла дама без кавалера.

— Да что же это такое! — захлебываясь от негодования, заверещала Пастушка. — Может, сержант еще и извинится перед этим типом?

— Господин герцог, — тихо, но вполне отчетливо произнес один из блюстителей порядка, — прошу прощения, но я лишь исполнял свой долг.

— Вот так, — заключила матушка Нобле, — только вы его и видели! А мне — оставайся у разбитого корыта! Ах, моя репутация погибла! О, эти богачи!

Толпа заволновалась.

— Ребенка! Ребенка! Давайте ребенка! — кричали люди.

Лили обняла за плечи Медора и спросила его:

— О каком ребенке они говорят?

Казалось, ее мозг силился что-то припомнить; но рассудок ее по-прежнему был окутан мраком. Медор сжал свои огромные кулаки; его зычный голос перекрыл все остальные звуки:

— Я не солгал, — рявкнул он, — этот человек действительно говорил с похитительницей детей. Если его отпустят, я последую за ним… и сам схвачу его!

Глаза Лили затуманились.

— Похитительница детей…

Склонив свою хорошенькую головку, молодая женщина пыталась прислушаться к тому, что вопили вокруг.

Возмущенные парижане яростно тыкали пальцами в сторону иностранца, невозмутимо застегивавшего свой редингот. Мадам Нобле велела своим овечкам построиться и жестко прикрикнула на Медора:

— А ну-ка, принимайся за работу!

— Нет, — ответил Медор, — эта женщина очень несчастна, и я останусь с ней.

— Ах! — вздохнула Глорьетта, растерянно озираясь по сторонам, — это вы обо мне?.. Это я очень несчастна?

Пастушка бросилась к сержантам, чтобы те своей властью заставили Медора уважать авторитет работодательницы, но те, посчитав, что инцидент исчерпан — причем, ко всеобщему удовольствию, уже встали спина к спине, готовясь выкрикнуть сакраментальную команду:

— Разойдись!

— Но ребенок! Ребенок! — не унималась толпа. Медор же добавил:

— И мать!

— А что с матерью? — спросил один из сержантов. Никто не ответил: Лили лишь минуту назад поднялась с земли. Теперь она стояла и, казалось, ждала, что к ней кто-нибудь обратится. Сержант понял, что эта женщина и есть несчастная мать пропавшего ребенка.

— Вам надо пойти в полицейский участок вашего квартала вместе с вон теми господами, — ласково объяснил страж порядка Лили, указывая ей на двух агентов в штатском. — Вам повезло, что они были здесь рядом, на вокзале, вы сможете сделать им заявление. Если имеются свидетели, с них тоже снимут показания.

Лили смотрела на сержанта широко раскрытыми глазами.

— Так, значит, они говорят обо мне! — прошептала бедняжка. — И все эти люди собрались тут из-за меня! И это у меня украли мою Королеву-Малютку!

И Лили непременно рухнула бы на землю, как подкошенная, если бы Медор не подхватил ее.

Словно по волшебству, шум мгновенно стих. Воцарилась гробовая тишина. Горе матери никого не оставляет равнодушным. На лица собравшихся легла скорбная тень, они были преисполнены сострадания и безмолвного уважения.

— Я рассталась с ней сегодня утром, — продолжала Лили. — Каждый раз, когда мне приходится покидать мою крошку, я вся дрожу от страха. Мне всегда кажется, что я слишком счастлива, и поэтому кто-нибудь наверняка позавидует мне и пожелает отнять у меня мое сокровище. Всю дорогу я думала только о Жюстине. Я всегда думаю только о ней… А вы уверены, что ее украли? Зачем?! Кому она нужна, кроме своей матери?

Женщина говорила медленно и очень тихо, однако слова ее были слышны даже в последних рядах толпы.

Две крупные слезы, первые после всего случившегося, скатились по бледной щеке Лили.

— Девочку обязательно найдут, — раздалось несколько неуверенных голосов.

Лили, которую все еще поддерживал Медор, встрепенулась; глаза ее заблестели, но голос по-прежнему звучал тихо и надломленно:

— Что вы хотите за то, чтобы ее найти? Я отдам все, что вы пожелаете… Свою плоть, свою кровь, все, все… Ах! Пожалуйста, берите мои ногти и пальцы, мои волосы и глаза, всю мою душу!

— Пошли, — скомандовал один из мужчин в штатском, и шепотом прибавил: — Клянусь честью, мы вернем ей дочь!

Вместе со своим товарищем он направился к выходу. Никто не обратил на них внимания. Сержант пробормотал:

— Обычно матери потерявшихся младенцев вопят без умолку, и мне их ни чуточки не жаль, но от безмолвного горя этой красавицы у меня просто сердце разрывается.

И все, кто стоял вокруг, согласились с блюстителем порядка. Теперь уже никто не взирал на разыгравшуюся в саду сцену как на очередной спектакль; любопытство уступило место состраданию. Толпа была столь же безутешна, как и молодая мать.

Иностранец, вызвавший недавно подозрения собравшихся, а затем почтительно названный сержантом городской стражи господином герцогом, совершенно не собирался воспользоваться предоставленной ему свободой. Он стоял на прежнем месте и все так же взирал на Лили.

Когда зеваки стали постепенно разбредаться, а сержанты собрались уходить, герцог приблизился к блюстителям порядка.

— Этот молодой человек прав, — с трудом произнес он, указывая пальцем на Медора. — Я видел похитительницу детей и разговаривал с ней. Проводите меня в полицейский участок.

— Да вы, оказывается, славный малый! — с чувством воскликнул Медор.

Своим простодушным возгласом он выразил всеобщее удивление, отразившееся на лицах собравшихся; иностранец невольно улыбнулся.

— Да, — ответил он, — я славный малый.

Когда он улыбался, лицо его становилось на редкость привлекательным. Он занял место рядом с сержантами и вместе с ними во главе многочисленной колонны направился к площади Валюбер.

Мнение толпы переменчиво, толпа ведет себя, как капризная женщина. Еще недавно все эти люди были готовы утверждать, что каждый из них лично наблюдал, как по приказу смуглолицего вампира гнусная старуха похищала ребенка; теперь же все увидели в чернобородом господине романтического героя, а может быть, и самого ангела-хранителя.

Один из сержантов поддерживал Лили под одну руку, Медор — под другую; следом шла Пастушка со своими овечками, за ними тянулись любопытные, количество которых явно не уменьшалось.

Пастушка изо всех сил старалась привлечь внимание к своему маленькому батальону, постоянно подчеркивая, какой изумительный порядок царит в его рядах.

Проходя мимо главных ворот, Лили, вновь ставшая совершенно безучастной ко всему вокруг, неожиданно простерла руки к торговке игрушками и сладостями, устроившейся возле решетки сада; отчаянное рыдание вырвалось из высоко вздымавшейся груди несчастной женщины.

— Господи, неужели это правда? — спросила торговка. — Неужели кто-то похитил наше сокровище, нашу Королеву — Малютку?

— Правда, — пролепетала Лили, — правда, правда!.. Вчера она останавливалась здесь, хотела купить кулечек драже…

— А вы же знаете, она получала все, что просила, — вздохнула торговка. — Помните, когда у вас не было денег, я охотно отпускала вам в кредит!

— Я оставила ее на целых полдня… и у меня ее украли!.. Ах, это правда! Правда, правда!

По щекам Лили обильно заструились слезы, речь стала торопливой и бессвязной. У женщины начиналась лихорадка.

— Идемте, будьте мужественной! — произнес сержант.

— На целых полдня, — повторила Глорьетта. — И каждая минута сулит мне горе. О, как хорошо тем, кто богат! Они могут позволить себе не доверять своих детей чужим людям!

— Ну вот, началось! — ворчала мамаша Нобле, проплывая мимо торговки. — Теперь давай валить все на меня! Того и гляди, она еще потребует с меня возмещения ущерба. Ох, и тяжко же мне придется… Все, все пошло прахом!.. А все потому, что в сад теперь пускают, кого ни попадя… И пансионеров, и сорванцов, и солдат, чума их побери! А за солдатами бегут кормилицы, разрази их гром! Если и дальше так пойдет, то скоро туда и бешеных собак пускать будут! Так что, если у нас опять начнут строить баррикады, пусть правительство не надеется, что я отправлюсь его защищать!

Ществие двигалось вперед. Со всех сторон сбегались люди, они хотели увидеть все своими глазами. Увидеть! Вот истинная страсть, которой покоряются и взрослые, и дети! И они увидели медленно идущую Лили, растрепанную, в слезах и по-прежнему восхитительно прекрасную. Как только произносили имя Королевы-Малютки, всем все сразу становилось ясно. Скорбная процессия двигалась по кварталу, где жила мадам Лили. Здесь был ее дом. Большинство обитателей этого района знали Королеву-Малютку. Поэтому нет ничего удивительного в том, что квартал погрузился в негласный, но всеобщий траур. Многие рыдали — и мужчины, и женщины; проходя мимо, Лили смотрела на них своими огромными заплаканными глазами и в отчаянии повторяла:

— У меня больше нет дочери! Они украли ее у меня! Это правда! Это правда! Правда!

IX

ПОЛИЦЕЙСКИЙ УЧАСТОК

Вначале Аустерлицкого моста Глорьетта внезапно остановилась. Высвободив обе руки, она вытерла заплаканные глаза. В этом месте имеется небольшое возвышение; обернувшись, Лили могла увидеть отсюда Ботанический сад, от которого ее отделяло теперь бурное людское море. Забыв о той мысли, что секунду назад мелькнула у нее в голове, женщина пробормотала:

— Все эти люди собрались здесь ради нее. Ее любили все, и если бы все они стали искать ее днем и ночью, как стану искать ее я…

— Я обязательно буду искать, — произнес у Лили над ухом глухой голос, — искать днем и ночью…

Она посмотрела на говорящего. Лицо несчастного Медора опухло от слез.

— Завтра, — произнесла она, — эти люди обо всем позабудут…

— Но я, — воскликнул Медор, — я не забуду никогда!

Вместо благодарности Лили, словно ребенок, которому обещают исполнить совершенно нереальное желание, только пожала плечами.

— Вы меня еще не знаете, — выразительно заявил Медор.

Но тут Лили вспомнила, о чем думала минуту назад.

— Я хочу вернуться! Хочу вернуться! — воскликнула женщина. — Мы же совсем не искали Жюстину, сад большой, а она такая маленькая. Чтобы спрятать ее, хватит и большой цветочной клумбы. Все эти люди идут вместе со мной, наверное, никто не откажется помочь мне в поисках, а завтра…

— К тому же, — заторопилась Лили, отталкивая протянутые к ней руки, — я кое-что забыла в саду… Вы мне не верите, а я действительно забыла… Послушайте, матушка Нобле, покажите мне то место, где вы видели малышку в последний раз… я взгляну на землю, по которой ступала ее маленькая ножка… и унесу эту землю с собой… возьму ее… и сохраню…

Молодую женщину душили рыдания.

— Ну, полно! Полно! — успокаивал ее сержант, усиленно моргая глазами.

Судя по виду Медора, тот уже готов был кинуться на стража порядка с кулаками и отвести Лили обратно в сад, поэтому сержант быстро прибавил:

— Дружище, у тебя чувствительное сердце, но время не ждет. Господин Пикар и господин Риу издалека машут мне руками… Даю голову на отсечение: они решили прочесать пряничную ярмарку, что раскинулась на Тронной площади. Сегодня — последний день торговли, так что вперед!

Признав правоту сержанта, Медор увлек за собой Лили; та больше не сопротивлялась.

Оба агента, господин Пикар и господин Риу, неожиданно исчезли.

Процессия продолжала двигаться вперед. Чем ближе она подходила к улице Лакюе, тем больше любопытных примыкало к скорбному шествию. На площади Мазас оно увлекло за собой всех зевак, собравшихся вокруг канатной плясуньи, ежедневно демонстрировавшей здесь свое искусство, пылкой поклонницей которого была Королева-Малютка. Канатная плясунья вместе со своими тремя крошками-девочками и двумя маленькими мальчиками присоединилась к процессии; дети были совершенно не похожи друг на друга.

Взглянув на семейство уличной комедиантки, пораженная Лили шептала:

— Неужели все эти дети — ее собственные?

— Все матери немного колдуньи, — усмехнулся сержант. — Поищем на Тронной площади. Вперед! Вперед!

Теперь на каждом шагу им встречались соседи, те, кого Лили видела каждый день и кто каждый день останавливался поговорить с Королевой-Малюткой, улыбался ей или целовал ее.

— Неужели это правда? — всплескивали руками люди. — Не может быть! Она была такая хорошенькая! Особенно сегодня утром, когда отправлялась на прогулку! А как кокетливо держалась! Как изящно ступала своими хорошенькими ножками, как разворачивала носочки!

— Проходя мимо, она поздоровалась со мной…

— Она пела и смеялась…

— Они украли ее у меня! — говорила всем Лили. — Я совсем одна, у меня больше никого нет, это правда, чистая правда!

— Господи, да со мной впервые приключилось такое! И надо же было негодяям украсть именно Королеву-Малютку! — рыдая, причитала Пастушка, пряча лицо под широкими полями своей огромной соломенной шляпы. — Такой ребенок, его все знали! Теперь пиши пропало! Никто больше не доверит мне своих детей!

Надо сказать, что этим вечером мамаше Нобле действительно не пришлось разводить по домам своих овечек. Пока процессия двигалась по улицам, можно было заметить, как родители, одни за другими, молча хватали своих детей и, словно драгоценную добычу, быстро тащили их домой.

Когда толпа дошла до полицейского участка, Пастушка окончательно лишилась своего стада.

Скрестив руки на груди под старой шалью, мадам Нобле злобно сверкнула глазами в сторону Лили и проворчала:

— А ведь жалеть все будут ее!

Почтенную матрону пригласили войти в участок следом за Лили; сраженная горем несчастная мать хранила молчание. Затем позвали еще дюжину выбранных наугад свидетелей, остальные же остались ждать на улице.

Милорд, как упорно называли в толпе смуглого иностранца, вместе с обоими агентами и одним сержантом городской стражи уже находился в кабинете полицейского комиссара.

В приемной, где сидел секретарь, Лили предложили стул; Медор, словно часовой, встал рядом.

— Это гораздо хуже, чем мятеж, — сказал второй сержант секретарю. — Я работаю вот уже двенадцать лет, но никогда не видел ничего подобного. Подняли шум, словно украли не простую девчонку, а настоящую принцессу.

Секретарь с сосредоточенным видом сунул за ухо перо; ему предстояло еще раз сто выслушивать подробный рассказ о случившемся. Лили молча плакала; Пастушка роняла отрывистые фразы:

— А мне отдуваться! Мне одной! Вот увидите, только я и пострадаю!

В соседнем кабинете остались только милорд и комиссар; полицейский почтительно слушал смуглолицего иностранца, время от времени бросая взгляд на визитную карточку, где были перечислены все имена и титулы бородача.

«Эрнан-Мария Жерес да Туарда, герцог де Шав, португальский гранд, чрезвычайный посланник Его Величества императора Бразилии».

Герцог де Шав говорил медленно и с видимым трудом, но сидя перед полицейским чиновником, он совершенно естественным образом обрел приличествующий своему званию покровительственный тон.

— По причинам сугубо личного характера, — объяснял он, — я интересуюсь этим ребенком и его матерью. Час назад я легко мог исправить причиненное им зло, ибо случай поставил меня на пути гнусной женщины, укравшей малышку; но усилия, которые мне приходится прилагать, чтобы говорить на вашем языке, желание сохранить инкогнито, а также обстоятельства, о которых мне не хочется упоминать, — все это в сочетании с некоторой робостью, испытываемой мною из-за полного незнания ваших нравов и обычаев (я всего лишь месяц назад приехал в Париж), помешало мне задержать преступницу. Я упустил такую превосходную возможность и сейчас безмерно сожалею об этом, ибо слезы несчастной юной матери обжигают мне сердце. Но все, что я теперь могу сделать, — это подробно описать внешность женщины, похитивщей ребенка.

Полицейский комиссар взял перо и под диктовку зафиксировал на бумаге все приметы Саладена, переодетого старухой.

— Господин герцог, — произнес чиновник, завершив свою работу, — могу ли я задать вашей светлости несколько вопросов?

— Разумеется, можете, — ответил герцог де Шав.

— Человек, который привел вас сюда, утверждает, что вы говорили с похитительницей ребенка, — начал комиссар.

— Это правда, — кивнул бородач.

— Мне необходимо знать, о чем вы, ваша светлость, беседовали с этой женщиной, — продолжал полицейский.

Герцог задумался.

— Все, о чем мы говорили с этой особой, — произнес он после недолгих размышлений, — не имеет никакого отношения к делу, кроме, пожалуй, моего первого вопроса и ее первого ответа. Я поинтересовался у нее: «Куда вы ведете этого ребенка?»

— Малышка знала вас? — пытался уточнить комиссар.

— Да, потому что она улыбнулась мне… — вздохнул герцог. — Женщина в чепце заявила мне: «Я помощница мадам Нобле, прогулочницы, и веду Королеву-Малютку к ее отцу, куда за ней придет ее мамочка».

— И это все? — нахмурился чиновник.

— Нет… — покачал головой смуглокожий иностранец. — Женщина прибавила еще несколько слов, но они касались только меня… и воззвала к моей щедрости.

Полицейский комиссар положил на стол руки и впился глазами в собеседника.

— И вы дали ей денег? — тихо спросил он.

— Да, — просто ответил герцог. — Я богат.

— Это была милостыня? — осведомился комиссар. На смуглых щеках герцога проступил румянец.

— Сударь, — с откровенным удивлением произнес бородач вместо ответа, — в нашей стране с помощью денег можно удвоить рвение полиции.

— Во Франции, — с достоинством ответил комиссар, — полицейские чиновники почитают предложение денег самым тяжким оскорблением.

Герцог поклонился и поднялся со стула.

— Тем не менее, я думаю, — продолжал комиссар, — что вы, ваша светлость, не хотели нанести оскорбления честному человеку, который не сделал вам ничего плохого. И я только предполагаю, вернее, не сомневаюсь, что ваша светлость интересуется этим делом исключительно бескорыстно.

Похоже, в словах комиссара проскользнула язвительная насмешка, тщательно замаскированная серьезным тоном полицейского чиновника. Герцог де Шав вздрогнул.

— Я говорю так лишь для того, — продолжал комиссар, — чтобы понять, насколько это возможно, ход мыслей вашей светлости. Во Франции, как и везде, руководящие лица имеют подчиненных. Именно нижние чины занимаются поисками виновных и в конце концов находят преступников. Никто не будет отрицать, что деньги позволят значительно расширить сферу деятельности наших агентов; надежда же на заслуженное вознаграждение безусловно заставит их работать еще лучше, чем всегда.

Герцог де Шав достал из портмоне два банковских билета по тысяче франков и положил их на письменный стол.

— Это слишком много, — улыбнулся комиссар. — У нас в стране нет золотых россыпей… Половины этой суммы хватит за глаза; потом я дам вам подробнейший отчет, как и на что были употреблены ваши деньги.

Чиновник взял один билет, быстро черкнул на бланке несколько слов и протянул этот листок благородному португальцу.

— Я предложил бы вашей светлости немедленно отправиться в префектуру, к начальнику сыскной полиции, — сказал комиссар, вставая из-за стола. — В этой записке я объясняю причину вашего визита; в префектуре вы наверняка найдете применение своему второму тысячефранковому билету.

Комиссар почтительно раскланялся с герцогом, и тот покинул кабинет.

Как только португалец удалился, комиссар позвонил. Вошел Пикар.

— Что-то тут не так, — сказал ему комиссар. — Эта молодая женщина красива?

— Красива — это не то слово! — воскликнул Пикар. — Она просто божественна — даже с покрасневшими глазами и бледными, как у мертвеца, щеками.

— Пригласите Риу, — распорядился комиссар.

Риу был довольно поганеньким человеком, но прекрасным полицейским агентом. В профиль он отдаленно напоминал левретку, однако, вопреки хрестоматийным утверждениям френологов[14], был не лишен сообразительности. С озабоченным видом Риу вошел в комнату.

— Этот герцог держал свой экипаж у главных ворот, — заявил он, — хотя сам проник в Ботанический сад через калитку со стороны улицы Кювье. Все это очень странно…