Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Черные Мантии (№5) - Королева-Малютка

ModernLib.Net / Исторические приключения / Феваль Поль / Королева-Малютка - Чтение (стр. 22)
Автор: Феваль Поль
Жанр: Исторические приключения
Серия: Черные Мантии

 

 


— Я клянусь… — попытался прервать его Аннибал.

— Замолчите! Ваши клятвы стоят не больше, чем вы сами! Меня останавливает лишь одно: герцог, привыкший видеть вас каждый день, может насторожиться и что-то заподозрить, если вы вот так вдруг исчезнете. Единственное, во что я верю, — это в вашу беспредельную любовь к собственной шкуре. Вы меня понимаете?

Все заулыбались, а Джоджа смертельно побледнел.

— Вы трус, — холодно продолжал Саладен, — в этом я убежден, а значит, я могу ограничиться одним только предупреждением: оставьте мадемуазель Сапфир в покое, иначе я убью вас, как собаку, потому что ваши делишки могут здорово навредить нам.

В гостиной воцарилось молчание. Совет явно поддерживал Саладена, и Добряк Жафрэ выразил общее мнение, сказав своим двум соседям:

— Милое дитя! Вот уж поистине — мудрый, как царь Соломон!

Комейроль покачал головой и, прошептав свое излюбленное проклятье, изрек:

— Да, пожалуй, он оживит наши встречи.

— Его просто Бог послал, — воскликнул Принц, — чтобы он возродил нашу великую организацию!

— Последний пункт, — сказал Саладен. — С Джоджа все ясно, не станем больше к нему возвращаться. Доктор Самюэль, я хочу задать вам научный вопрос: знаете ли вы что-нибудь о родинках?

— Медицине известно много их разновидностей… — начал было врач.

— Прекрасно, — прервал его Саладен. — Значит, вы разбираетесь в родинках. Я полагаю, что действительно существует много их разновидностей, потому что сам видел родинки всех цветов. Научный вопрос состоит вот в чем: как вы думаете, можно ли воспроизвести родимое пятно на теле здорового человека? Объясняю: вы желаете, к примеру, изобразить на груди молодой женщины один из тех знаков, что так часто встречаются в этом месте и имеют причиной чревоугодие дочерей Евы, — половинку персика, сливу-ренклод или гроздь смородины; смогли бы вы это сделать?

— Разумеется, — ответил Самюэль. — Для этого существуют вещества, разъедающие материю, и реактивы.

— Отлично! А легкая неровность, свойственная поверхности родинок?

— Хе-хе, — улыбнулся доктор, — вы, решительно, весьма наблюдательны. Достичь этого, возможно, несколько труднее, но тем не менее я могу утверждать, что в состоянии отыскать средства, способные помочь воспроизвести эту легкую шероховатость, не повредив здоровью.

— А умеете ли вы рисовать, доктор, хоть немного? — снова спросил Саладен.

— Кажется, я догадываюсь… — начал было доктор.

— Догадывайтесь, о чем хотите, — оборвал его Саладен. — Я и не собираюсь ничего скрывать; отвечайте же!

— Да, — ответил доктор. — Если речь идет о плоде, я нарисовал бы его; я мог бы даже написать его красками, потому что когда — то пытался постичь искусство живописи, чтобы отдохнуть и рассеяться.

Саладен встал.

— Господа, — произнес он. — Я в высшей степени доволен тем, что завязал с вами отношения, которые в будущем могут принести пользу и вам, и мне. Собрание закончено… если только у вас нет для меня каких-либо сообщений.

— Но, — сказал Комейроль, — мы же не разработали никакого плана.

— Действительно, — вздохнул Жафрэ, — наш молодой Отец-Благодетель оставляет нас блуждать в каких-то тревожных сумерках…

Саладен пожал руки им обоим.

— Мы расстаемся ненадолго, дорогие мои, — успокоил он их. — Спите нынче спокойно, вам надо хорошенько отдохнуть, потому что я не поручусь, что вы сумеете вздремнуть следующей ночью.

— Тогда настанет день! — спросил Принц.

— Вы не представляете, какими ребяческими кажутся мне эти старые формулы, оставшиеся от наивных времен. Но не будем ничего менять: традиции достойны уважения. Итак, я оставляю вас. Каждый из вас услышит обо мне завтра до полудня. Если ваша мудрость подскажет вам, что присутствующего здесь Джоджа следует крепко-накрепко привязать за лапку к клетке, то я только похвалю вас за усердие. Доктор, приготовьте ваши разъедающие вещества, ваши реактивы и все ваши коробки с красками: завтра рано утром я буду у вас. Да, кстати, не хотите ли дать мне ваш адрес?

Доктор Самюэль с готовностью протянул шпагоглотателю свою карточку.

— Я появлюсь у вас, — продолжал Саладен, — с очаровательной юной особой — особой крайне изнеженной, предупреждаю вас, так что вам не следует доводить ее до слез, когда вы, играя роль Провидения, станете изображать на ее правой груди вишенку сорта бигарро, что означает — «пестрый».

Саладен поклонился всем по очереди и скрылся за дверью.

После его ухода в маленькой гостиной, служившей убежищем членам «Клуба Черных Шелковых Колпаков», долгое время царила тишина. Доктор бездельничал, Жафрэ попивал свой пунш, а Комейроль разжигал трубку, которую до сих пор не вынимал из кармана; может быть — в знак уважения к новоиспеченному Отцу-Благодетелю.

Нарушил молчание сын Людовика XVII.

— Кажется, мы поднимаем изрядный шум.

— Ничего особенного ожидать не приходится, — отозвался Комейроль.

— У молодого человека накоплен немалый житейский опыт, — заметил Добряк Жафрэ. — Но если бы наш приятель Джоджа не повел себя, как мокрая курица, у него не получился бы даже трюк с подсвечником.

— Я замешкался лишь на мгновение, — мрачно сказал итальянец.

— Сила малыша, — вслух подумал Самюэль, — заключается в том презрении, которое он к нам испытывает. Впрочем, его манеры мне не претят, а его рассуждения я считаю неглупыми. И потом — мы же все время мечтали о сильной личности, которая возглавила бы организацию.

— А он и впрямь сильная личность? — спросил Джоджа.

— Ей-богу, — ответил доктор, — на этот счет мне ничего не известно, но зато я отлично знаю: он не такой подлый трус, как ты, дружок мой Джоджа!

— Поживем — увидим, — проворчал тот. Комейроль и Жафрэ одновременно взглянули на него.

— Я рад, что Джоджа не нанес свой удар, — сказал Комейроль.

— И я тоже, — согласился с ним Добряк Жафрэ. А Самюэль добавил:

— Хоть мы еще и не совсем дряхлые, но все-таки и не первой молодости, так что совсем не плохо иметь во главе братства этакого молодца.

Похоже было, однако, что все они слегка лукавили.

— Двадцать пять лет минуло с той поры, — снова заговорил Жафрэ, легонько похлопывая Комейроля по плечу, — как ты в кабачке «Нельская башня» произнес речь о бумажнике человека, убитого в последнюю карнавальную ночь. А знаешь, в те времена ты был замечательным оратором.

— Да и выглядел чуть поэлегантнее некоторых шпагоглотателей, — ответил бывший клерк нотариуса. — И у меня были отличные идеи. Многим из них этот тупоголовый паяц наверняка позавидовал бы.

— Но надо сказать, — продолжал Жафрэ, — что были два человека, способные и тебя поставить на место. Это Приятель-Тулонец и Маргарита Бургундская.

— Тогда, в те времена, мы все были хоть куда! — воскликнул Комейроль, у которого глаза засверкали и кровь прилила к щекам.

— Однако же не стоит забывать, — миролюбиво продолжал Жафрэ, — что прежде речь шла о несчастных двадцати купюрах по тысяче франков, а теперь мы говорим о миллионах. Господа, дорогие мои друзья, мы были молоды, пылки, у нас хватало иллюзий, надежд, стремлений. В юности можно чувствовать себя богачом, имея жалкие двадцать тысяч франков, но нынче у нас другие запросы, мы хотим иметь деньги и вовсе не хотим работать. В общем, надо признать: этот юный плут явился как раз вовремя!

— Он нам дорого обойдется! — заметил Комейроль.

— Верно, — согласился Жафрэ, — но мы же снова вернемся к нашему с ним разговору, когда дело дойдет до дележки. Конечно, сейчас именно он — хозяин положения, но скоро работа будет закончена, и тогда мы вновь поменяемся ролями. Не забывайте, что низшие чины нашего братства знают только нас.

— Я думал об этом, — сказал бывший клерк нотариуса.

— И я тоже, — сообщил доктор Самюэль, — мы, конечно, старики, но…

Он расхохотался, и остальные присоединились к нему.

— Но не такие уж дряхлые! — закончил Жафрэ, допивая последнюю каплю своего пунша.

Таким образом, сложившееся положение дел было подвергнуто сомнению.

— Вы правы, вы совершенно правы! — сказал Принц. — Вы еще хитрее его!

— И потом вот еще что, — снова начал Жафрэ. — Я полагаю, что после того, как дело будет сделано, мы заполучим столько денег, что нам станет совершенно безразлично, кто возглавляет эти самые Черные Мантии. Подумаешь, Отец-Благодетель! Нам-то что до какой-то тайной организации!..

— …к которой мы никогда не принадлежали! — вставил доктор Самюэль.

— Вот-вот… Я и говорю: какая разница, кто станет начальником — Аннибал Джоджа или же господин маркиз де Розенталь… Ба! Часы на Сен-Жак-дю-О-Па прозвонили десять, крошки мои, я иду в постель…

Он водрузил на черный шелковый колпак широкополую шляпу и, опираясь на палку, направился к двери.

От порога он обернулся к итальянцу и сказал ему со всегдашней своей нежностью в голосе:

— А ты, сынок, послушайся меня и не сбивайся с пути! В то же время тяжелая рука Комейроля опустилась на плечо виконта.

— Проклятье! — выругался он, пристально глядя на итальянца. — Повинуйся приказу, милейший! Если с малышом что-нибудь произойдет до завтрашнего вечера, тебя изрубят в котлету.

Он вышел. Самюэль последовал за ним молча, но взгляд его был достаточно красноречив.

Последним из членов клуба уходил сын Людовика XVII. Он пожал руку виконту и сказал ему:

— Кажется, твоя шкура не будет стоить и двух су, если ты сдвинешься с места, крошка моя. Наконец-то мы встретили настоящего мужчину.

Аннибал Джоджа, оставшись один, упал на диван и обхватил голову руками.

— И все-таки я не сдаюсь, — прошептал он. — И вряд ли они станут искать меня в Италии.

В то же самое время Симилор и его сын Саладен шли под руку по пустынным улицам, тянущимся за Люксембургским садом.

Саладен присоединился к своему почтенному папаше, как только покинул кафе «Массене», и с удовольствием поздравил его с успешным исполнением интереснейшей роли.

Они беседовали. Господину маркизу де Розенталю в этот вечер трудно было сдерживать чувства.

— Понимаешь, папа, — говорил он, когда впереди показалась Западная улица, — с этими мумиями я проверну только одно дело. Воровство — не мое призвание. Кража может послужить отправной точкой для порядочного человека, но, в общем, на свете нет ничего, кроме коммерции. Я уже обо всем подумал: тебе ведь хватит для полного счастья трех тысяч ливров ренты, правда?

— Но… — хотел был возразить Симилор.

— Давай подсчитаем, — не дал ему договорить Саладен. — За шестьсот франков у тебя будет не квартирка, а райский уголок; тысячи двухсот тебе с лихвой хватит на пропитание; еще четыреста уйдут на гардероб. У тебя останется еще шестьсот франков на мелкие расходы и на прачку. Если захочешь, ты можешь даже кое-что откладывать…

— Да, у тебя-то самого будет полтора миллиона! — вскричал возмущенный отец.

— Я, папа, — это совсем другое дело, — не моргнув глазом, ответил господин маркиз. — Я мог бы, если бы захотел, получить еще два миллиона и много чего в придачу, коли сыграл бы роль зятя. Я бы как сыр в масле катался, уверяю тебя! Я всерьез подумывал об этом, но решил, что есть одно непреодолимое препятствие: моя жена. Я, видишь ли, родился холостяком, нельзя же себя переделать… А впрочем, эта история не может тянуться слишком долго: в один прекрасный день эта Сапфир еще сыграет с нами шутку. Я уж не говорю о Джоджа — пока, правда, я держу его в руках, но ведь есть еще Эшалот и Канада, которые тоже хлопочут… В общем, надо ковать железо, пока горячо, и сделать все побыстрее. Все должно быть закончено за три дня — и тогда мадемуазель Сапфир сможет наконец показывать свою вишню, единственную и неповторимую, кому ей заблагорассудится, а я умою руки. Эй! Кучер!

Проезжавший мимо фиакр остановился.

— Папа, — сказал Саладен, становясь на подножку, — можешь прогуляться пешком или садись на козлы, мне надо потолковать с самим собой.

Он скрылся в глубине экипажа и захлопнул дверцу перед самым носом своего родителя.

XI

РОДИНКА

Юная модистка, которую Саладен демонстрировал своему отцу Симилору через витрину магазина мод на бульваре Ришелье, звалась просто — Маргерит Баумшпигельнергартен (произносилось: «Боспигар»). В свое время она родилась в Германии, откуда и прибыла в Париж вместе с сотнями себе подобных и ничем не примечательных девиц.

Мы знаем, что Симилор нашел в ней большое сходство с мадемуазель Сапфир. Правда, немке недоставало грации, однако же Маргерит Баумшпигельнергартен, более известная под кличкой Гит-Чего — Изволите, была очень красивой особой то ли семнадцати, то ли восемнадцати лет, выглядевшей всего лишь на пятнадцать.

Ее прозвище — Гит-Чего-Изволите — не имело никакого отношения к ее взглядам на мораль, вполне, впрочем, соответствовавшим нравам, царящим среди модисток. Оно лишь указывало на то, что число профессий, перепробованных ею, несмотря на молодость, было очень велико. Она отличалась редкой ловкостью, и ей все всегда удавалось, но в то же самое время она была настолько ленивой, что ей случалось страдать от голода единственно потому, что она не хотела нигде служить.

Она продавала метлы на улицах, пела на перекрестках, выступала как статистка в маленьких театриках, шила сорочки, прошивала подтяжки и ботинки; кроме того, как говорили ее враги, умудрилась провести несколько месяцев в Сен-Лазар.

Тем не менее она всегда умела пристроиться на работу даже в почтенные дома, потому что никто во всем Париже не мог так, как она, из ничего соорудить изумительного изящества шляпку.

В последнее время господин маркиз де Розенталь считался в шляпном ателье любовником Гит-Чего-Изволите. Ее приятельницы вовсе не думали, что маркиз похож на богатого наследника из предместья Сент-Оноре, но им нравились его тщательно причесанные прекрасные волосы; когда же они узнали, что он увлекается игрой на бирже, то стали наперебой поздравлять подружку.

Сборище биржевых маклеров всегда имело странное очарование в глазах этих девиц.

Когда Гит поздравляли, она улыбалась или краснела — в зависимости от настроения, но всегда казалось, что она скрывает какой-то секрет.

И раскрытие этого секрета, судя по улыбке, не доставило бы удовольствия господину маркизу де Розенталю.

В конце концов барышни модистки стали на свой лад трактовать улыбку Гит, и, когда маркиз де Розенталь проходил мимо, они говорили: — Бедный молодой человек! Так, словно у него не хватало руки или глаза.

Наутро после того вечера, который мы провели в компании членов «Клуба Черных Шелковых Колпаков», между пятью и шестью часами, Саладен постучал в дверь комнатушки, находившейся на самом верхнем этаже самого высокого здания на улице Вивьенн и служившей пристанищем мадемуазель Маргерит Баумшпигельнергартен.

Спросили: «Кто там?», и господин маркиз де Розенталь назвался.

В комнате сейчас же раздался шум: мадемуазель Гит явно была там не одна. Кто-то ходил туда-сюда, шаркал шлепанцами, стучал каблуками, разговаривал и даже не стеснялся смеяться.

Господин маркиз де Розенталь совершенно не обижался на это, но, поскольку он торопился, то и выражал время от времени нетерпение, шагая по лестничной площадке.

Через четверть часа дверь мадемуазель Гит открылась и оттуда вышел молодой человек, похожий на коммивояжера, торгующего модным товаром. Он приветствовал маркиза насмешливой улыбкой, в которой можно было заметить и некоторую дерзость. Господин маркиз серьезно ответил ему на приветствие и переступил порог.

В комнате царил жуткий беспорядок. Гит, одетая в муслиновый пеньюар, причесывалась у туалетного столика. Ее чудесные волосы были растрепаны, плечи оставались полуобнаженными.

И эти плечи, правду сказать, были необыкновенно хороши.

Саладен, однако, даже не посмотрел на них. Он сел на стул и сказал:

— Давай, давай, малышка, мы опаздываем.

Гит отбросила назад свои роскошные локоны и послала ему самую кокетливую из своих улыбок.

— Значит, вы скупитесь на время? — спросила она.

— Просто не могу его терять, — ответил маркиз.

— Ах, так! — воскликнула Гит, с досады топая ножкой. — Какой же вы все-таки противный! Холодный, как лягушка. А может, вы не находите меня красивой? Ну же, отвечайте!

— Нахожу, — ответил Саладен. — Я вас и выбрал именно потому, что вы красивы.

— Но вы не ревнуете? — снова спросила нахальная девчонка тоном, выражавшим презрение.

— Ей-Богу, нет, — ответил Саладен. — Прошу вас, скорее.

Мадемуазель Гит покраснела от гнева.

— Вы… — начала она.

Но остановилась и засмеялась.

— В конце концов — не все ли мне равно?

Саладен подошел к девушке и дотронулся до ее щеки рукой. Его ладонь была такой холодной, что и вправду заставляла вспомнить кожу лягушки или змеи. Гит полуобернулась: любопытно, что он хочет сказать?

Но он повторил только:

— Ну, малышка, поторапливайся.

Гит причесалась и мгновенно зашнуровала ботинки.

— Хотите побыть моей горничной, господин маркиз? — спросила она, в последний раз испытав на нем силу своего чарующего взгляда.

Саладен охотно согласился: взял платье, надел на нее, застегнул и снова уселся.

— Ну, знаете! — воскликнула пораженная мадемуазель Гит. — Честное слово, немного найдешь таких маркизов, как вы, господин де Розенталь!

— Поспешим, сокровище мое, — ответил Саладен. — Экипаж ждет внизу.

Мадемуазель Гит нацепила шляпку на свои кое-как уложенные волосы, и они спустились.

Внизу их действительно ждала карета, а в карете — человек в потертом костюме весьма причудливого покроя. Он сидел на переднем сиденье, а рядом с ним стояла большая плоская коробка, сильно смахивавшая на ящик, с каким ходят маляры.

Когда Саладен и Гит уселись на заднем сиденье, мужчина неуклюже снял свою каскетку.

Карета тут же тронулась с места, направилась к Сене, пересекла Новый Мост и остановилась перед красивым домом на улице Генего, неподалеку от Монетного двора.

В пути они обменялись лишь несколькими словами. Мадемуазель Гит спросила:

— Что же все-таки мы собираемся делать?

Господин маркиз ответил просто:

— Там посмотрим.

Три наших персонажа поднялись на второй этаж по прекрасной старинной лестнице, и Саладен позвонил в дверь, на которой была прикреплена медная табличка с надписью: «Практикующий врач».

Им открыла служанка, которая сразу же, не спрашивая ни их имен, ни того, зачем они сюда явились, провела посетителей в сурового вида гостиную, где пахло пылью и стояло множество разношерстных предметов. Комната эта сильно смахивала на лавку старьевщика.

Доктор Самюэль славился тем, что охотно соглашался на любую плату. Когда он посещал семью слишком бедную для того, чтобы оплатить его счет, он совершенно не сердился и попросту уносил в кармане какой-нибудь «пустячок».

И когда он возвращался вот так, неся под полами своего редингота пару подсвечников, или подушку, или статуэтку, или даже метелку для камина, он, по примеру императора Титуса, прозванного «отрадой рода человеческого», говорил: «День прошел не зря!»

— Доложите о нас вашему хозяину, — сказал Саладен служанке, — он ждет нас и знает, что мы торопимся.

Человек с плоской коробкой и в причудливом костюме скромно занял место в самом темном углу гостиной.

Саладен и его подружка уселись на диван.

Через три минуты появился доктор Самюэль в сопровождении служанки, которая несла на большом подносе множество флаконов и стаканов.

Можно было бы подумать, что гостеприимный хозяин готов Предложить утолить жажду доброй дюжине гостей, вот только прохладительные напитки выглядели не слишком аппетитно.

Служанка поставила поднос на стол, и хозяин жестом отослал ее.

— Это и есть пациентка? — спросил доктор Самюэль, изучая Гит, которая отчего-то переменилась в лице. — Прежде чем начать операцию, прошу вас, милостивый государь, обрисовать мне в точности форму и размеры требуемого предмета.

Потом, наклонившись к уху Саладена, врач добавил:

— Это и есть мадемуазель де Шав, господин маркиз?

— Самая что ни на есть настоящая, — ответил Саладен.

При слове «операция» Гит задрожала всем телом.

Уродливая внешность Самюэля только усиливала ее страх.

— За все золото на свете, — испуганно призналась она, — я не позволю этому доктору сделать мне больно.

Саладен притянул к себе ее светловолосую головку и страстно поцеловал, чего никогда не делал, когда они оставались наедине.

— Милая маленькая сумасбродка, — нежно прошептал он. — Это я-то хочу сделать тебе больно? Не бойся человека, которому ты доверила свою судьбу, ничего плохого с тобой не будет.

Затем, обратившись к доктору, он сказал:

— Я глубоко верю в ваше искусство, мой ученый друг, но я слишком люблю это прелестное дитя, чтобы пойти даже на самый минимальный риск. Если вы не возражаете, мы сначала проведем опыт на другом живом существе.

— На вас? — спросил Самюэль.

— Нет-нет, я почти так же изнежен, как моя очаровательная подружка.

И добавил с улыбкой:

— Все, что нужно, у меня с собой.

Доктор поискал глазами под стульями, надеясь найти там какое-нибудь четвероногое, но в этот момент человек с плоской коробкой встал, вышел из своего угла и сказал:

— Не хочу вам указывать, господин доктор, но дело, видите ли, в том, что живое существо — это я, Лангедок, ярмарочный артист, художник и гример, готовый услужить вам при любых обстоятельствах.

Пока удивленный Самюэль разглядывал своего «подопытного», Лангедок расстегнул старый редингот, диковинного фасона жилет и рубашку не первой свежести.

Мадемуазель Гит, несколько успокоившаяся, по крайней мере — на время, глядя на него, весело и от души смеялась.

Лангедок, быстро скинув одежду, остался в одних штанах. Взорам собравшихся открылся его узловатый торс, причем не в том виде, в каком он был дан ему Богом, но испещренный многочисленными татуировками и картинками.

Он тяжелыми шагами подошел к доктору, выпятил грудь и показал пониже соска место, покрытое волосами, но еще не тронутое кистью художника. Место было величиной с монету достоинством в сто су.

— Не хочу вам указывать, господин доктор, — сказал он, — но вот место где еще ничего нет. Посмотрим, как вы делаете свою работу.

— Ну и волосатый! — воскликнула мадемуазель Гит, бросая выразительный взгляд на гладкие щеки Саладена. — Вот это я понимаю!

— Это настоящая шерсть дикого зверя, — пробормотал доктор, — а на мехе не рисуют!

— Не хочу вам указывать, — ответил Лангедок, — но различные изображения, которые покрывают мое тело, были выполнены, несмотря на присутствие волос. Волосы тут ни при чем, потому что они неотъемлемы от природы индивидуума.

— Он мог бы торговать ими! — с восхищением прошептала Гит.

Лангедок гордо выпрямился.

— Такова была воля Провидения, — сообщил он. — Рука человека ничего сюда не добавила!

Саладен поднялся, набросал на листке бумаги из своего блокнота эскиз вишни обычной величины, передал его доктору и сказал:

— Вот здесь она красная, здесь — розовая, в этой части оттенок должен быть чуть желтоватым; поверхность же — бархатистая.

Доктора, казалось, это привело в замешательство.

— Дружок, — сказал он Лангедоку, — возьмите четыре стула, лягте на спину и лежите неподвижно. Сейчас мы попробуем осуществить операцию.

— Вы что-то китайские церемонии разводите, господин доктор, — отвечал Лангедок, — но если уж вам так хочется, давайте. Я здесь для того, чтобы повиноваться.

Он лег на четыре стула, вытянувшись во весь рост, и замер без движения.

Гит развеселилась еще больше.

— Этот парень мне жутко нравится! — сказала она Саладену. — Когда я стану герцогиней, я возьму его к себе. Как вы думаете, он даст себе разрисовать и спину тоже?

Доктор подставил пятый стул, а потом и шестой, чтобы поместить на него поднос со склянками. Он поочередно открыл несколько флаконов, обнюхал их и сделал в стаканах ряд смесей.

Жидкости, которые он смешивал, распространяли вокруг себя именно те острые фармацевтические ароматы,

ъХ® 338 @&о

какие заставляют опасаться соседства с аптекарем. Они были красивых цветов — красные, синие, оранжевые — и иногда начинали внезапно закипать на дне сосуда.

Лангедок по-прежнему лежал без движения на своем импровизированном ложе.

Самюэль, смешав краски, выбрал две или три кисточки и несколько маленьких хирургических инструментов и начал накалывать, процарапывать и разрисовывать указанное место — единственно свободное, располагавшееся между галльским петухом, отличавшимся изумительной прочностью окраски, и имперским орлом, распростершим крылья среди знамен над группой пушек и под двумя целующимися с большим чувством голубками.

Лангедок не шевелился, только говорил время от времени:

— У каждого свой метод. Эта ветвь изящных искусств с начала нынешнего века очень разрослась.

Гит, а за ней и сам Саладен встали с дивана, чтобы заглянуть поверх спинок стульев.

Это продолжалось довольно долго. Доктор работал битый час и, как сочувственно заметил Лангедок, просто-таки взмок от пота.

Час спустя Самюэль сказал:

— Вот как примерно выглядит то, чего вы хотели. Сейчас это, конечно, кажется несовершенным, но к завтрашнему утру, а то и раньше, родинка приобретет надлежащий вид.

На груди славного Лангедока виднелось черноватое пятно, отдаленно напоминавшее то ли дикую вишню, которую мальчишки прозвали «негритоской», то ли небольшой нарыв, грозивший гангреной.

— Если мне собираются сделать то же самое, — решительно заявила Гит, — я всех здесь перекусаю и вызову полицию.

— Да уж, — добавил Саладен, — мы явно не добились того, чего хотели.

— Подождите несколько часов… — начал было лепетать доктор Самюэль, но Лангедок, который к тому времени уже встал и посмотрел на себя в зеркало, беззлобно и без горечи оборвал его:

— Вот что я вам скажу, господин доктор. Вы испортили мне единственное свободное место на груди. Есть только одно средство исправить положение: налепить туда пластырь. Понимаете, у каждого — свой талант, и вам бы наверняка не выдержать экзамен на художника. Не хочу вам указывать, но теперь пришла ваша очередь представить мне свой участок кожи, где бы я мог разместить рисунок, предназначенный для украшения тела этой юной особы. Увидев у нее на груди нечто подобное тому, что вы сделали на моей, родители сказали бы, несмотря на все свое умиление: «Это? Но это же не вишня, а кошмарный нарыв!»

— Я предупреждал вас, — бормотал смущенный доктор, — волосы — помеха всему… Из шкуры этого парня можно шубу сшить!

— Покажите-ка свою! — воскликнул Лангедок, надевший рубашку и весело засучивавший рукава; он готовился открыть свой плоский ящик с малярными принадлежностями.

Но доктор наотрез отказался подвергнуть свою особу подобному эксперименту.

— Ладно, — сказал Лангедок, — тогда идите на рынок и купите другое «живое существо», лучше всего — курицу; кожа птиц удивительно напоминает человеческую.

Мадемуазель Гит тем временем исследовала содержимое плоской коробки.

— Я такое уже видела, — сказала она, совершенно успокоившись. — Там, внутри, нет ничего похожего на крысиный яд. У графинь такие же коробки, только из красного дерева.

Лангедок немного подумал, а потом ответил:

— Вся разница — в богатстве… Но, уверяю вас, эти дамы умеют пользоваться этим арсеналом куда хуже, чем я.

Гит похлопала его по щеке.

— Хорошо, папаша, — сказала она. — Тебе-то я верю, ты мне вполне подходишь. И если ты мне пообещаешь — но клятва должна быть священной! — если ты пообещаешь не делать мне «бобо», то можешь возиться со мной, сколько хочешь. Кричать же я стану, только если ты станешь сдирать с меня кожу.

На задубелом лице Лангедока появилось выражение горделивого умиления.

— У девочки есть чутье, — прошептал он. А затем, подняв руку, добавил:

— Клянусь, цыпонька, обжечь вас не больше, чем это сделал бы стаканчик сухого!

XII

ТРИУМФ ЛАНГЕДОКА

Мадемуазель Гит не заставила себя дольше упрашивать и принялась медленно расстегивать платье, а когда Саладен и доктор Самюэль из приличия собрались удалиться, простодушно сказала им:

— Да не стоит беспокоиться — это же предмет искусства!

Лангедок, который методично обшаривал все потайные уголки своей шкатулки, проникновенно прошептал:

— Что за ангел небесный! И я смогу помочь ей обрести счастье и богатство в благородном замке ее благородных предков!

— Мне надо лечь? — спросила Гит.

— Ну что вы! — откликнулся Лангедок. — Оставьте это докторам, я не намерен создавать вам таких затруднений. Присядьте здесь, мое сокровище, на краешек стола, подставьте стульчик под ваши ножки, и думайте о своих возлюбленных. Вот только шевелиться нельзя: вишенка может получить не такой круглой, как надо. Договорились?

— Договорились, — ответила девица, удобно устраиваясь там, где ей было указано, и демонстрируя всем атлас своей белоснежной груди, где не было ни галльского петуха, ни знамен, колышущихся над имперским орлом.

— Честное слово, — сказал Лангедок, — не родись я в 1807, в год битвы при Эйло, моя рука дрогнула бы, но когда к природному целомудрию нашего пола добавляется зрелость лет, художник уже не отвлекается.

И он принялся за работу, время от времени спрашивая:

— Не больно, деточка?

На третий раз Гит вместо ответа громко запела модную в том сезоне фривольную песенку.

— Н, е, ц, нец, конец! — важно произнес Лангедок спустя четверть часа.

Гит вскочила на ноги и бросилась к зеркалу.

— Ну что за прелесть! — воскликнула она. — Так и хочется обмакнуть в водочку и съесть!


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29