Черные Мантии (№5) - Королева-Малютка

Мы — веселый беззаботный народ, в нашем веселье — наше мужество, и даже из наших разбойников во все времена получались отменные персонажи комедий.

Но, справедливости ради, мы все же отметим, что последние дни Империи были овеяны грустью, а канун Ватерлоо был печален…

«Эти Господа», угрюмые и мрачные, собрались вокруг стола, на котором пылал пунш из вишневой водки. Завсегдатаи бильярдной были правы: никто из членов клуба сегодня не надел обычного костюма. Несмотря на летнее тепло, все были в верхней одежде, битком набитые карманы свидетельствовали о переезде.

— Похоже, будет мерзкая погода! — сказал со своим южным акцентом Комейроль, сильно понизив голос.

— Жуткая погода! — жалобно повторили остальные на разные голоса.

Добряк Жафрэ добавил:

— В такую погоду и собаку на улицу не выгоняют! Действительно, гроза, которая, как мы видели только что, начинала собираться над набережной, приближалась: стало слышно, как полил дождь и как ветер сотрясает закрытые ставни окон.

— У нас у всех есть зонты, — сказал сын Людовика XVII, наименее хмурый из всех собравшихся.

И встретил недружелюбный взгляд.

— Когда нечего терять… — начал Добряк Жафрэ. Комейроль прервал его ругательством и следующими словами:

— Я не то чтобы жалуюсь, что чересчур богат, но хорошо бы все-таки уважать своих начальников, а этот маркиз мне вовсе не нравится!

— Господа, я видел его в деле, — сказал доктор Самюэль, чья неприятная физиономия не казалась слишком мрачной. — Этот парень — не первый встречный. Он в моем присутствии разработал махинацию, которая сперва показалась мне ребячливой и топорной, но потом вполне успешно осуществилась. Девушка, о которой я говорил вам, — девушка с вишенкой, — уже в особняке де Шав, и госпожа герцогиня признала ее.

— Вот и отлично! — сказал Жафрэ, невольно улыбнувшись. — Хоть я и против него, надо быть справедливым: это отлично!

— У кого инструкции? — спросил Комейроль.

— Не у меня, — ответил Жафрэ, — и я не в большой обиде, что господин маркиз не осчастливил меня своим доверием. А у вас, доктор, они есть?

Самюэль ответил отрицательно.

— Ну, значит, мы сегодня на том же месте, что и вчера, — подытожил Комейроль. — Значит, это случится еще не нынешней ночью.

Явное облегчение отразилось на всех лицах.

— Ах, пташки мои, — прошептал со вздохом Жафрэ, — где наш пыл прежних дней?

— Твой — у тебя в железном сейфе с секретом, старина, — ответил ему бывший письмоводитель нотариальной конторы.

И добавил:

— Держу пари, наш осторожный Аннибал нашел способ исчезнуть.

— Тем хуже для него! — воскликнул сын Людовика XVII. — Хозяин, кажется, не ценит шуток. Да выпьем же наконец, черт побери!

Он разлил пунш по стаканам, но никто, кроме него самого, не притронулся к напитку.

Комейроль поднялся и приоткрыл двойную дверь, ведущую в коридор. Потом тщательно закрыл ее.

— Я уже проверил ставни, — сообщил он, вновь усаживаясь на свое место. — На этот раз никто не сможет ни увидеть, ни услышать нас. Поговорим открыто. Нас облапошили, дружочки мои, по-крупному облапошили, это точно. У нас было когда-то отличное дело, все было устроено наилучшим образом, герцог находился у нас в руках, как игрок у крупье, и самые большие неприятности, которые могли нас ожидать, — это мелкие стычки с уголовной полицией. И вдруг эта птичка свалилась на нас прямо из каминной трубы со всем нашим багажом былых времен: ножами, фальшивыми ключами… Беда! Нам уже не по двадцать лет, и он подведет нас прямиком под суд присяжных. А мне это не подходит!

— Никому это не подходит, — заметил Добряк Жафрэ.

— Я уже видел нечто подобное, — продолжал бывший помощник нотариуса, — когда Маргарита Бургундская силой взяла власть. Но Маргарита Бургундская была графиней и герцогиней де Клар[20], а мы тогда были на двадцать лет моложе.

— На двадцать пять, — уточнил Добряк Жафрэ.

— Куда это вы клоните? — спросил Самюэль, сидевший без всякого дела с безмятежным видом.

Комейроль сказал тише:

— А если пропустить свидание?

— Или пустить ему пулю в голову? — предложил доктор. — Но кто займется этим?

В наступившем за его предложением молчании стали слышны шаги в коридоре.

— Пришли от господина маркиза де Розенталя! — объявил через дверь мэтр Массене.

— Пусть войдут! — воскликнул Комейроль, возвращаясь к тону весельчака. — Мы как раз пьем за его здоровье.

Симилор в парадной ливрее переступил порог. Он приветствовал собравшихся так, как сделал бы это учитель танцев, и направился к столу на прямых Ногах с разведенными в сторону носками. В отличие от остальных присутствующих, его лицо сияло. Он казался помолодевшим на двадцать лет.

Он прислушался к шуму, который, должно быть, исходил от захлопнувшейся в конце коридора второй двери, и снова поклонился с самым дружелюбным видом.

— Имею честь провозгласить вам, что на дворе — день, ясный день, солнечный день, да, и что сам черт взялся за оружие. Мне приятно видеть вновь начальников, которым я повиновался когда-то, которым был верен и которым я теперь стал почти равен, благодаря связям родства, соединяющим меня с моим сыном. Этот последний поручил мне сообщить вам, что танец назначен на эту ночь. Окончательно.

— Мы готовы повиноваться Хозяину, — ответил Добряк Жафрэ.

— А вы, — вскричал Симилор в восхищении, — вы ничуть не постарели, такой же сморщенный, как когда-то! Людовик XVII, к примеру, совершенно не похож на своих родителей, а господин Комейроль теперь не так хорошо выглядит… Я бы с удовольствием выпил стаканчик пунша!

Самюэль протянул ему свой полный стакан. Симилор мгновенно проглотил содержимое, достал из кармана пакет и открыл его.

— Приказ Отца-Благодетеля, — объявил он и приблизился к свету, чтобы прочесть:

«Наши друзья должны, собравшись в обычном месте встреч, оставаться там и дожидаться меня, возможно, до наступления дня…»

— Вот-вот, — прервал чтение Симилор. — Вы ведь не намерены отправиться спать, глубокоуважаемые?

И снова начал:

«Простаки» должны собраться у торговца вином с площади Сен-Мишель, готовые двинуться по первому сигналу…»

— Так и есть, — оборвал его на этот раз Комейроль. — Там ждут двенадцать первоклассных парней, которыми Отец наверняка будет доволен.

— И еще есть неплохие ребята в нашем распоряжении, — добавил Добряк Жафрэ. — Там и сям, ждут по углам…

— Мне поручено, — продолжал Симилор, — самому дать сигнал этим храбрецам. Именно мне выпала честь возглавить операцию.

Самюэль вырвал из записной книжки листок и набросал на нем ряд цифр.

— Глава «простаков» — старина Куатье, — сказал он. — Отдадите ему это и скажете: «Лейтенант, галопом!»

— Хорошо, — важно ответил Симилор. — Понятно. Мне еще поручили сообщить вам, что, если вы захотите принять участие в «танцах», то вы должны будете зажечь свои трубки химической спичкой и запомнить пароль: «Буря? — Тем лучше». Это послужит сигналом к открытию решетки на авеню Габриэль…

Все поклонились.

— И, наконец, мне поручено, — заключил Симилор, — доложить Отцу, кто не явился на сегодняшнюю встречу.

— Не хватает только нашего дорогого Аннибала, — сказал Жафрэ, — но, может быть, он вот-вот придет.

— Вряд ли, вряд ли! — живо отозвался Симилор. — А давно ли у вас отрубали ветку!

В кружке Черных Мантий всем на мгновение стало не по себе.

— Очень давно, — сухо ответил Самюэль.

— Ну ладно, — Симилор проглотил второй стакан пунша, который он сам без приглашения налил себе. — Значит, это покажется вам чем-то новеньким. До встречи, глубокоуважаемые, и будьте умненькими!

Он надел на голову шляпу, дошел нарочито театральным шагом до двери и исчез за ней.

Когда он удалился, Жафрэ надул худые щеки и по очереди оглядел своих товарищей. На их лицах был написан ужас.

— Да-да, — проворчал он подавленно. — Глубокоуважаемые — это мы!

— Проклятье! — вскричал Комейроль. Да ведь он клонит к тому, что кое-кого придется… устранить!

— Аннибал ослушался, — холодно произнес Самюэль. Жафрэ пронзил его острым взглядом и прошептал самым нежным голосом:

— Да, все верно, он ослушался.

Щеки Комейроля вспыхнули, но он не вымолвил ни слова. Недоверие зародилось в самой сердцевине кружка.

Члены клуба так и оставались неподвижными и молчаливыми, за исключением сына Людовика XVII: счастливая натура — он даже время от времени выпивал стаканчик пунша.

Было слышно, как бушуют за закрытыми ставнями ветер и дождь.

Так они ждали долго. Часы прозвонили полночь, когда по плиткам коридора сухо и быстро застучали каблуки господина маркиза де Розенталя.

— Господа! — сказал вошедший чрезвычайно развязным тоном. — Час поздний, но я прибыл вовремя: в особняке де Шав еще не спят.

Он уселся на диван в отдалении от кружка за столом.

— Я очень устал, — сказал он. — Много работал сегодня. Меры, которые нужно было принять, весьма сложны, но я принял их, и теперь мы можем быть совершенно уверены в успехе.

— Браво! — откликнулся Принц. Остальные молчали. Саладен продолжал так, будто ему был оказан самый радушный прием:

— Два миллиона франков — это ваше дело, господа. Вы абсолютно уверены, что они в кассе?

— Уверены, — ответил Жафрэ.

— А я, — снова взял слово Саладен, — могу официально уведомить вас о том, что господин герцог лично получил сегодня полтора миллиона франков, присланных из Бразилии, у господ Ротшильдов.

— Куча денег! — тихо сказал Комейроль.

— Вы находите, что их слишком много? — сухо осведомился маркиз.

Он замолчал и обвел взглядом присутствующих.

— Господа! — переменил он тему. — Я никогда особенно не рассчитывал на вас и хочу, чтобы вы это хорошо усвоили. Я нуждался в вашей организации и в ваших людях, которые могут служить хорошим орудием. Я пришел просить их у вас. Но что касается вас самих — то ваш возраст и ваша «осмотрительность», — он с нажимом произнес последнее слово, — естественно заставляют держать вас в резерве.

Жафрэ и доктор согласились, кивнув головой. Комейроль проворчал:

— Мы еще не все зубы растеряли!

— Я, — сказал Принц, — если бы понадобилось, пошел бы в бой, как юноша.

Саладен продолжал:

— Мне не хотелось бы подвергать вас большей опасности, чем себя самого. Но поскольку я доверяю вам еще меньше, чем вы мне, то вы должны подвергаться такой же опасности, как я сам.

— Мы хотели бы знать… — начал Жафрэ.

— Здесь нечего обсуждать, — решительно оборвал его маркиз. — Я сказал: я так хочу. Теперь желательно быстро посвятить вас в суть дела. Я провел большую часть дня в особняке де Шав, где я чувствую себя почти как дома. Доктор Самюэль может рассказать вам о причинах этого: я знаю обитателей особняка так же хорошо, как если бы прожил с ними десять лет. Мне не надо вам говорить, что кабинеты и касса находятся в правом крыле первого этажа. Их охраняют два человека, которых господин герцог привез из Бразилии и которые спят прямо в кабинетах. Они оба очень хорошо вооружены, но они не проснутся нынешней ночью. Я об этом позаботился.

— Смотри-ка! — воскликнул Принц с робким намеком на энтузиазм. — Наконец-то нами руководит настоящий мужчина!

— Не прерывайте меня, — сказал Саладен все так же холодно. — Господин герцог де Шав живет на втором этаже, слева от входа по авеню Габриэль, а госпожа герцогиня занимает правое крыло. Я сделал так, что мадемуазель де Шав, о которой мы с вами уже как-то раз коротко поговорили, выбрала себе в качестве апартаментов очень красивый домик в саду. Ваши люди, «простаки», как вы их называете, имеют сейчас точный план всех помещений, а мой лакей, или — если вам так больше нравится, — мой отец, который руководит ими, имел благодаря мне возможность посетить место действия днем. Мадемуазель де Шав — а она ни в чем мне не отказывает, — подождет у калитки…

— В такую погоду! — прошептал Добряк Жафрэ, всегда склонный к сочувствию. — Бедная милая малютка!

— Погода прекрасная, — отрезал Саладен. — Огонь химической спички станет ей сигналом открыть калитку. Она обменяется паролем с людьми и сама проводит их в кабинеты, от которых у нее есть ключи.

— Что за ангел эта барышня! — воскликнул растроганный Принц.

Остальные, вопреки собственной воле, с интересом слушали.

Они не могли отказать этому человеку, который сам им навязался в начальники, в точности прицела и чистоте исполнения.

— Далее, — снова заговорил Саладен. — Бывший ваш предводитель Аннибал Джоджа в настоящий момент также находится в особняке де Шав. Он привез туда молодую девушку, к которой я запретил ему приближаться. Не мне напоминать вам, господа, законы нашей организации. Будьте любезны немедленно решить судьбу Аннибала Джоджа. По моему мнению, настало время отрубить ветку.

Это выражение, которое мы уже употребляли и драматическое объяснение которого можно найти в других романах, было частью тайного словаря бывших Черных Мантий, или братства Обители Спасения в Сартене на Корсике, и означало смертный приговор.

Только один голос поднялся в защиту несчастного неаполитанца: Комейроль робко произнес несколько слов, прося о снисхождении.

— Во мне нет ни ненависти, ни гнева по отношению к Аннибалу Джоджа, — ответил Саладен. — Он просто сделал свое дело, предав эту девушку. Но, делая свое дело, он повредил нам, и этого достаточно, чтобы заслужить наказание.

— Извините, — спросил Жафрэ, — можно сделать одно замечание?

Саладен милостиво кивнул.

— Аннибал — стреляный воробей, — сказал Добряк. — И он обо всем прекрасно осведомлен. У него, должно быть, звенит в ушах в этот момент — как если бы он слышал, о чем вы тут нам говорите.

— Вы опасаетесь, что он еще и предаст после того, как ослушался? — осведомился Саладен.

— Я боюсь, что это уже произошло. Полиция уже может быть в особняке де Шав.

Самюэль, Комейроль и сам Принц, казалось, вздрогнули при этом предположении.

— Друзья мои, — ответил Саладен. — Этой ночью в особняке де Шав разыграется не одна драма. Вы еще не знаете, чего я стою. Господин герцог будет очень занят, и наших людей на первом этаже никто не услышит. Что до виконта Аннибала, он не из тех, кто идет напролом без крайней необходимости. Я его видел не далее, как сегодня, и поскольку — по мотивам, которые касаются меня одного, — полностью переменил мнение о девушке, коей он занимается, предоставил ему полную свободу действий. А судя по его характеру, он захочет убить двух зайцев сразу: сначала получить свое за похищение, потом — свою долю за участие в нашей операции.

— Но, — вмешался Комейроль, — если вы ему предоставили полную свободу действий, значит, он вовсе не ослушался.

— Мы же со своей стороны, — продолжал, не отвечая, Саладен, — мы следуем древним обычаям нашего сообщества. Для того, чтобы совершить преступление, нужен преступник. Аннибал уже отправился на место преступления: я хочу, чтобы виновным был он.

— Он заговорит! — вскричали два или три голоса.

Саладен медленно ответил:

— Он не заговорит.

Сказав эти последние слова, он посмотрел на часы и встал.

— Господа, — спросил он, — я полагаю, вы вооружены?

Да, они, эти несчастные, были вооружены — и даже сверх меры. То, что заполняло их карманы, было оружием всякого рода: там находились пистолеты, кастеты, ножи. В ручках зонтов скрывались шпаги.

Никогда еще, наверное, такие плохие солдаты не были снабжены таким количеством смертоносных орудий.

Когда Саладен дал сигнал к отправлению, каждый проверил свой арсенал. Уже от вида этих арсеналов могло бросить в дрожь. Под подкладкой сюртука одного только Жафрэ, этого Добряка, этого мирного предпринимателя, таилось столько оружия, что им можно было бы оборонять баррикаду.

Они последовали за Саладеном, своим генералом, и прошли через большой зал кафе «Массене», к тому времени уже опустевший. Официанты, однако, не закрывали свое заведение из уважения к «Этим Господам».

— Мы позволили себе некоторые излишества, — сказал на ходу Жафрэ, — завтра поспим подольше…

Они вышли и под прикрытием зонтов (вернее сказать: щитов) направились к ожидавшим их двум фиакрам.

Господин Массене, смотревший, как они усаживались в экипажи, сделал такое наблюдение:

— Не знаю, хорошо ли они повеселились сегодня, эти славные господа, но идут они, как побитые собаки.

К двум часам ночи дождь уже лил как из ведра и ветер сотрясал высокие вязы на Елисейских полях.

Конечно, по мнению полицейских, в чьи обязанности входило патрулирование и которые где-то — уже не знаю, где точно — укрылись от дождя, ни одно человеческое существо не должно было блуждать в этом потопе на всем бесконечно длинном проспекте.

Два фиакра потихоньку продвигались вдоль Гард-Мебль; лошадьми управляли кучера, придавленные весом своих промокших насквозь накидок.

То ли из-за грозы, то ли из-за вмешательства человеческих рук, но оба газовых фонаря — справа и слева от сада, окружавшего особняк де Шав, разом погасли. Здесь образовалась площадка шагов в пятьдесят длиной, где было совершенно темно — хоть глаз выколи.

В. центре этого темного пространства и прямо напротив калитки ярко вспыхнул огонек химической спички.

И все. Никто не появился в саду, за деревьями которого виделись освещенные, несмотря на поздний час, окна особняка.

Вторая попытка со спичкой имела тот же результат.

Симилор сам подавал условленный сигнал, прикрывая огонек своей шляпой.

— Барышня боится подхватить насморк, — проворчал он. — Ну, однако, и ночка для работы!

Глаз, привыкший к темноте, мог бы увидеть, что Симилор не один. Соседние деревья были окружены движущимися тенями, и вдоль решетки крадучись шел съежившийся под ливнем человек.

В конце ведущей к площади Согласия улицы показались два фиакра.

Человек, который крался вдоль ограды, остановился и вскрикнул от удивления.

— Ворота широко распахнуты! — прошептал он.

— Ба! — сказал Симилор. — Войдите и посмотрите, Лейтенант, но только действуйте поосторожнее.

Куатье вошел в темный сад и, сделав несколько шагов, исчез из вида.

Два фиакра приблизились. Симилор подошел к одному из них и рассказал, что произошло.

— Мы здесь уже час, — доложил он. — Каждые пять минут я подаю сигнал, но — никакого движения.

В этот момент Куатье вернулся из разведки и сообщил:

— Дверь дома тоже распахнута настежь.

— Что делать? — спросил Симилор.

Дверца первого фиакра открылась, и Саладен выпрыгнул прямо в лужу.

— Выходите, господа, — приказал он тем, кто оставался в экипажах.

Мгновение спустя члены «Клуба Черных Шелковых Колпаков» уже совещались под крышей из шести зонтов.

Мнения в этом союзе разделились так: Комейроль, Добряк Жафрэ, доктор Самюэль и Принц настаивали на том, чтобы уйти.

Но Саладен, единственный из всех, был против. Он приказал им остаться — и они остались.

XIX

НОЧНЫЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ

Мы оставили мадемуазель Гит-Чего-Изволите мирно спящей рядом с потерявшей сознание герцогиней. Мадемуазель Гит долго еще похрапывала от всей души. Проспавшись после своей ночи в Аньере и завтрака в «Буа-Коломб», она очнулась в очень красивом будуаре — задней комнате домика в саду.

— Ни и ну! — сказала она себе. — Что за нежная забота со стороны дорогой мамочки! По-моему, мы споемся!

Она позвонила. Две горничные ожидали, пока она соизволит заняться своим туалетом. Еще вчера мадемуазель Гит сама стирала свои воротнички, сегодня же она с поистине королевской непринужденностью позволяла себя обслуживать.

Перед обедом к ней зашла госпожа герцогиня де Шав, и Гит расцеловала ее в обе щеки. Девушка не была злобным созданием: ей искренне хотелось принести счастье в свою новую семью.

Она даже не заметила, что первые порывы материнской любви у мадам де Шав сменились холодностью.

Она уселась за стол между герцогом и герцогиней, чувствуя себя ничуть не хуже, чем, бывало, в отдельном кабинете «Золотого Дома». Мадам де Шав чрезвычайно церемонно представила ее.

Герцог показался ей человеком холодным и неразговорчивым, но вежливым. Она одна взяла на себя труд поддерживать беседу — и при этом ела с завидным аппетитом.

Герцог и герцогиня обменялись лишь несколькими словами. Вид у герцогини был явно болезненным.

Оставшись после обеда в одиночестве, поскольку ей не пришло в голову последовать за мадам де Шав в ее апартаменты, мадемуазель Гит, посоветовавшись сама с собой, решила:

«Здесь можно сдохнуть от скуки! Самое умное, что можно сделать — смыться отсюда при первом удобном случае. Моя дорогая матушка унылая, как ночной колпак, мой благородный отец похож на ревнивого испанца, а господин маркиз де Розенталь — один из самых нудных и назойливых типов, каких я только встречала в своей жизни. Каждый веселится, как может».

Для начала она приказала заложить экипаж и одна отправилась кататься в лес.

Назавтра мадам де Шав осталась в постели. Мадемуазель Гит нанесла ей коротенький визит утром и предупредила, что весь день будет занята.

Господни маркиз де Розенталь зашел ее навестить. Она показала ему особняк сверху донизу — от парадных гостиных до помещений, предназначенных для кабинетов и кассы Бразильской компании. Пообедав в своих покоях вместе с маркизом, она отправилась с ним в Оперу.

Мадемуазель Гит ближе был Аньер и улица Вивьенн, чем квартал Ле Пелетье. Тем не менее, сидя в своей ложе, она выглядела настоящей маркизой и уж во всяком случае походила на нее больше, чем Саладен — на маркиза.

Дело обстояло очень просто — всему виной было то, что настоящие маркизы из кожи вон лезли, стараясь походить на мадемуазель Гит.

Записные моралисты советовали им — да и сейчас советуют — помериться силами с мадемуазель Гит, чтобы вернуть мужей и кузенов к принятым в высшем свете развлечениям. Маркизы послушались и теперь имеют у своих кузенов успех того же рода, что и мадемуазель Гит, но несколько менее блестящий.

Чего они добились у мужей — вот это мне неизвестно.

Выйдя из Оперы, Саладен возымел желание проверить, хорошо ли затвердила мадемуазель Гит список мелких услуг, которых он от нее ожидал, но ему не хватило духу. Дело было серьезное и опасное, и он перенес урок на следующий день.

Назавтра же, едва он произнес первые слова, как мадемуазель Гит перебила его — и совершенно успокоила.

— Может, кто другой и не согласился бы, — сказала она, — но я-то на все готова. Не стоит труда надевать перчатки, чтобы объясняться со мной. Вы не похожи на человека, который задаром благодетельствует молодым девушкам, и я никогда не думала, что пришла сюда для того, чтобы низать жемчуг.

Беспокойство Саладена улеглось, но кое-какие сомнения у него все же оставались.

— Вы далеко пойдете, — ответил он, — и я верно оценил вас. Но то, что предстоит сделать, — довольно трудная штука.

— Ну, валяйте. — Мадемуазель Гит его заявление нисколько не взволновало.

— Надо будет открыть нынешней ночью калитку в ограде, выходящую на авеню Габриэль.

— У меня есть ключ, — сказала мадемуазель Гит.

— Как? Уже?! — вскричал пораженный Саладен.

— Я его попросила на случай, если мне захочется вернуться через эту калитку ночью или днем. Я не стесняюсь, ни в чем себе не отказываю, что попросила, то и получила, и все-таки здесь — смертная тоска… Ну, выкладывайте, что у вас там еще…

Она думала, Саладен кинется целовать ее, так он обрадовался, но он ограничился весьма пристойным рукопожатием.

И продолжил свои нескончаемые объяснения.

Мадемуазель Гит слушала его очень внимательно, не выказывая ни малейшего волнения.

Когда с разъяснениями было покончено, она только и сказала:

— А сколько я получу за работу?

— Пятьдесят тысяч франков, — ответил Саладен. Она состроила гримасу.

— Ладно, не будем торговаться, — сказал он. — Сто тысяч франков — и договорились, что это последняя цена.

— И мне можно будет исчезнуть?

— Полная свобода!

Она бросила наполовину выкуренную папироску, до тех пор зажатую между ее молочно-белыми зубами, ударила Саладена по руке и подытожила:

— Ставки сделаны, по рукам!

Саладен еще на некоторое время задержался в особняке, чтобы вычертить точный его план и дополнить свои инструкции. Перед уходом он снова крепко пожал ручку мадемуазель Гит.

— Не забудьте пароль! — предупредил ее Саладен.

— Я еще ни разу в жизни ничего не забыла… До скорого!

Саладен откланялся. Мадемуазель Гит окликнула его, чтобы — рискуя удивить своих читателей! — сказать:

— Знаете, эта женщина страдает. Она была добра ко мне, и я не хочу, чтобы ей причиняли зло.

Саладен не имел ни малейшего желания причинять зло госпоже герцогине, он заверил мадемуазель Гит в невинности своих намерений и наконец удалился.

Было еще довольно рано. Оставшаяся в одиночестве мадемуазель Гит не испытывала угрызений совести, но ощущала нестерпимую скуку. Она нанесла визит вежливости мадам де Шав, которая лежала в шезлонге и, казалось, была совершенно истерзана лихорадкой. Таким образом ей удалось убить полчаса.

Выходя от герцогини, Гит зевала так, что едва не вывихнула челюсть.

Около десяти часов она приказала подать себе очень недурной ужин и отпустила своих служанок.

Она была из тех людей, которые способны в одиночестве есть и пить с искренним удовольствием. Когда часы прозвонили половину двенадцатого, она все еще сидела за столом, попивая мелкими глотками шестой бокал шартреза.

Ужин помог ей развеселиться.

— Придется поднапрячься, — сказала она. — Я предпочла бы хорошую погоду, но мне случалось подхватывать простуду и из-за одного луидора, а тут речь идет о пяти тысячах ливров дохода!

Настал условленный час. Она оделась потеплее, взяла ключ и вышла в сад.

Сад был буквально затоплен: дождь стоял сплошной стеной. Мадемуазель Гит отважно прошла по аллеям и стала искать укрытие, где можно было бы дождаться условленного сигнала.

На полдороге к ограде она оглянулась и посмотрела на особняк.

В нескольких окнах горел свет, но это были ночники, стоявшие у изголовья спящих. Только спальня мадам де Шав была ярко освещена.

В комнатах герцога царила темнота, равно как и в кабинетах Бразильской компании.

— Мой почтенный папаша пьет и играет, — сказала себе мадемуазель Гит. — Вот кто умеет пожить! Он осыпает женщин банковскими билетами и за один вечер, не моргнув глазом, проигрывает десять тысяч луидоров! Просто больно видеть, как его грабит такой тупица, как господин де Розенталь!

Она зашла под крытый соломой навес беседки в сельском стиле, стоявшей недалеко от ворот в том конце ограды, который был ближе к площади Согласия.

«Вот я и на месте, — подумала она. — Лишь бы они не заставили себя ждать слишком долго!»

Миновало четверть часа, потом полчаса, и мадемуазель Гит, которой больше совершенно нечем было заняться, принялась ругаться, как застрявший в грязи ломовой извозчик. Ноги у нее насквозь промокли и замерзли, и, хотя она стояла в укрытии, с каждым порывом ветра струи дождя больно хлестали ее по лицу.

В полночь с минутами небо прояснилось. Разорванные бурей облака стремительно проносились по небесному своду.

Впрочем, мы спешим уверить вас, что мадемуазель Гит и не думала вглядываться в небеса.

Около половины первого по песку авеню Габриэль прошуршали колеса экипажа.

— Наконец-то! — воскликнула мадемуазель Гит.

Но прежде чем рассказать, как точно и ловко она выполнила свое задание, следует вернуться к двум нашим персонажам, которых мы надолго покинули.

В тот же самый вечер, около девяти часов, двухместная карета остановилась у ворот особняка де Шав со стороны улицы Фобур-Сент-Оноре. Из кареты вышли двое мужчин: один выглядел чисто одетым крестьянином, другой был в черном с головы до ног.

Этот другой был человек высокого роста, худой, с прямой спиной; его движения казались немного скованными. Длинные седые волосы, седая борода…

Несомненно, это был хозяин принаряженного крестьянина.

Они спросили у консьержа, можно ли видеть мадам де Шав, и в ответ услышали, что госпожа герцогиня очень нездорова и никак не может их принять.

Мужчина в черном внушительным тоном, хоть и вежливо, настаивал на своем. Обычно такого тона достаточно, чтобы сломить сопротивление прислуги, но на этот раз все было бесполезно.

— Раз госпожа герцогиня не может принять нас, — сказал он, — я бы хотел видеть господина герцога.

— Господина герцога нет дома, — ответил консьерж.

— Судя по времени, он должен вот-вот появиться.

— Господин герцог чаще возвращается утром, чем вечером.

Человек, одетый в черное, и крестьянин посовещались между собой.

Потом хозяин заговорил снова, причем тоном таким властным, что возражений последовать не могло:

— Дело, по которому я пришел, очень важное, гораздо более важное для госпожи герцогини и для господина герцога, чем для меня самого. Проводите меня туда, где я мог бы написать записку или подождать.

Консьерж не осмелился отказать: в тоне, а главное — во внешности этого человека было нечто, от чего начинало знобить и что заставляло подчиниться.

Когда консьерж вернулся к жене, он сказал ей:

— Я только что видел человека, похожего на привидение!

Повинуясь желанию незнакомца, его провели через двор и открыли для него приемную Бразильской компании, где на столе было все необходимое для письма.

Хозяин уселся за стол, крестьянин остался стоять в сторонке. Больше они между собой не разговаривали.

Хозяин написал письмо, порвал его и сжег кусочки на свече. Он начал второе письмо, которое постигла та же участь. Когда он заканчивал третье, — пока он писал, его перо не раз замирало над листом бумаги, — часы в соседней гостиной пробили одиннадцать раз.

— Я подписался твоим именем, — сказал хозяин крестьянину, — она охотнее вспомнит его, чем мое.

Крестьянин утвердительно кивнул и не сказал ни слова.

Хозяин сложил письмо и надписал адрес: «Госпоже герцогине де Шав, в собственные руки, немедленно».