Черные Мантии (№5) - Королева-Малютка

Когда при императорском дворе впервые прозвучало имя дона Эрнана-Мария да Гуарда, герцога де Шав, в толпе, окружавшей трон, прошел гул, и в этом возбужденном ропоте уже послышались ревнивые нотки.

Эрнан-Мария был великолепным кавалером, но черные волосы и смуглая кожа обличали в нем мулата — по словам чистокровных португальских и бразильских грандов, которые, по правде говоря, сами раза в три смуглее квартеронов.

На первой же аудиенции он холодным и горделивым тоном попросил Его Величество императора оказать ему честь, приняв к себе на службу.

В тех краях, обладая знатным именем и миллионами, наверх поднимаются очень быстро. В двадцать четыре года Эрнан-Мария, герцог де Шав стал очень влиятельной персоной; к тому же он сумел одним махом удвоить свое состояние, женившись на одной из самых красивых и самых богатых наследниц в империи.

В течение шести месяцев он был влюблен без памяти и целые дни проводил у ног своей герцогини. Так происходило всегда, когда он любил — его обожание было рабским.

Через полгода он похитил танцовщицу из Императорского театра и подарил ей дворец.

С этого момента он стал устраивать самые разнузданные оргии. Его карточные проигрыши шокировали даже город, где представители всех слоев общества до безумия обожают азартные игры.

Однажды в школе верховой езды он убил на дуэли на ножах какого-то мексиканского полковника, а затем был дважды ранен в дуэли на револьверах с гражданином Соединенных Штатов.

В этот день при дворе был бал; он зашел домой, чтобы переодеться и станцевать кадриль с рукой на перевязи. Благодаря этому поединки вошли в моду, и одна красивая дама, к чьим советам весьма внимательно прислушивался глава государства, попросила дать герцогу важный дипломатический пост.

Так он оказался в Париже с ответственной миссией уладить серьезные взаимные государственные недоразумения.

В Париже он жил на широкую ногу, но незнание обычаев чужой страны и очевидная неспособность внятно выражать свои мысли на французском языке усугубили его природную дикость и застенчивость. Он держался в стороне от всех; в свете его считали дикарем сурового нрава и целомудренно-стоических принципов.

По правде говоря, единственное, на что он здесь осмелился — это предложить какой-то танцовщице содержание, достойное министра.

С Глорьеттой он повстречался совершенно случайно, когда решил осмотреть Ботанический сад.

Страсть поразила его мгновенно, как удар молнии. В Бразилии он похитил бы эту женщину в тот же вечер. В Париже сделать это он побоялся — поэтому принялся играть роль мрачного и неловкого поклонника.

В течение нескольких недель он преследовал Глорьетту, словно тень. Мы знаем, чем завершилось это ухаживание и с помощью какой грубой лжи удалось ему обмануть материнскую любовь Лили.

Знаем мы также, что он обещал ей брачный союз.

Добавим же мы лишь одно: исполнению этой клятвы мешала живая преграда, ибо на борту корабля, уносившего Глорьетту в Бразилию, находилась и законная супруга герцога, красавица герцогиня де Шав.

XXIII

ГОСПОЖА ГЕРЦОГИНЯ ДЕ ШАВ

Орлеанских ворот между двумя широкими аллеями берет начало охотничья тропа, пересекающая лес по диагонали, — она ведет в пустынные рощи, совершенно незнакомые большинству парижан, гуляющих возле озера. Ибо многие люди ездят в Булонский лес триста шестьдесят пять раз в году, выбирая все триста шестьдесят пять раз одну и ту же дорогу.

Так уж устроена самая остроумная нация мира. Гектор и его спутница двигались шагом в тени больших деревьев. Они вели беседу именно о той госпоже герцогине де Шав, которая была первой женой герцога де Шав и которую мы упомянули в конце предыдущей главы. Лили невольно понизила голос, рассказывая об этой женщине, и в голосе ее зазвучала откровенная печаль.

— Я была очень одинока на корабле, — начала она, — ваш дядя подкупил всех, кто мог бы открыть мне глаза на происходящее. На палубе я часто видела изумительно красивую, но очень грустную даму, чью бледность только подчеркивали длинные черные волосы. Господин герцог при мне ни разу не заговорил с ней, и только многие годы спустя я узнала ее имя. Она звалась так же, как я сейчас, — госпожа герцогиня де Шав.

— Значит, вы слышали…? — начал было Гектор. Лили властным жестом приказала ему молчать.

— Через год после нашего приезда в Бразилию, — тихо промолвила она, — господин герцог де Шав обвенчался со мной в часовне церкви Сент-Мари-де-Глуар в Рио. Потом я узнала, что к этому моменту его первая жена уже семь месяцев, как умерла. Не расспрашивайте меня. Я знаю лишь то, что собираюсь открыть вам, а это очень немного.

Господин герцог де Шав представил своей первой жене одного из юных кузенов, только что окончившего университет, и попросил госпожу герцогиню оказать мальчику покровительство в свете.

Затем в один прекрасный день он обвинил ее в том, что она с излишним усердием исполняет его волю.

В ночной стычке молодой человек был убит неизвестным злоумышленником. Герцогиня же умерла.

А брата герцогини, весьма влиятельную персону при дворе, отправили в изгнание, поскольку он осмелился заговорить о яде.

— Мадам, — сказал, нахмурившись, Гектор, — вы правы. Мне следует реже бывать у вас.

— О! — сказала герцогиня де Шав с улыбкой. — Не напускайте на себя этот роковой вид, ведь мы не в Бразилии — в Париже яд больше не в моде. К тому же, — добавила она, став серьезной, — это, быть может, клевета.

Наступила долгая пауза. Когда же лошади, выйдя из леса, пошли шагом по лугу в окрестностях Мадридского замка, мадам де Шав вдруг воскликнула наигранно-веселым тоном:

— А что наше восьмое чудо света? Наша красавица из красавиц? Мы совсем забыли о вашей страстной любви, Гектор.

— Дорогая кузина, — ответил молодой граф, — если бы ее не существовало, мой дядя, быть может, имел бы основания для ревности.

Лили рассмеялась от души, что случалось с ней весьма редко.

Однако за эти несколько дней характер ее сильно изменился.

— Кузен, — вскричала она, — это почти признание либо дерзкое, либо коварное.

— Могу ли я быть дерзким с вами, кузина, — с искренним волнением возразил Гектор, — а уж тем более коварным? Вам известно, что я вас люблю, и вы знаете, как я вас люблю. Без сомнения, вы слишком красивы, чтобы пробудить только привязанность, словно к сестре, но равным образом не подлежит сомнению, что в сердце моем безраздельно властвует любовь, устоявшая даже против насмешек — а они способны убить любое чувство — причем, насмешек явных и очевидных. Не следует шутить с любовью, которая уже сделала меня несчастным, а впоследствии, быть может, сломает мне жизнь.

Герцогиня, не останавливая коня, протянула юноше руку.

— Вам уже есть двадцать, Гектор? — спросила она.

— Через одиннадцать месяцев мне исполнится двадцать один год, — ответил Гектор, — я скоро стану совершеннолетним.

— И что же вы намереваетесь делать, став совершеннолетним?

Гектор отозвался не сразу.

— Так что же? — настойчиво повторила мадам де Шав.

— Что же? — вскричал Гектор со страстью, заставившей вздрогнуть его прелестную спутницу. — Если она любит меня, я женюсь на ней, если не любит — умру!

Мадам де Шав уже не улыбалась. Оба они отпустили поводья, предоставив лошадей самим себе.

— Вы никогда не рассказывали мне подробно о вашей любви, — промолвила герцогиня серьезным тоном. — Вы больны, а каждая женщина — немножко лекарь. Ну же, я жду исповеди.

Юный граф просиял. Для этих бедных влюбленных нет большего счастья, чем поведать о своих муках.

Он начал с первых движений сердца в ту пору, когда был в семинарии Манса. Он описал — с робостью, явно опасаясь увидеть насмешливую улыбку на губах спутницы — эту девочку, подлинный идеал красоты, целомудренную, как грезы поэта, которой суждено было танцевать на канате среди толпы грубых ярмарочных шутов и паяцев.

Он подчеркнул, что стыд перед низким ремеслом был ей неведом, но и бурные восторги зрителей ее не опьяняли.

Молодой граф Гектор де Сабран сумел увидеть Сапфир такой, как она есть, ибо любовь его была искренней и глубокой.

Он угадал ангельскую безмятежность ее души и дремавшую в ней гордость, которой еще не представилось случая проявить себя.

Мадам де Шав, не сознавая того, с величайшим вниманием следила за этим по-детски наивным рассказом, а интерес, сверкавший в ее глазах, все больше подогревал влюбленного юношу.

Он ничего не утаил: напротив, все сильнее волнуясь, поведал без усмешки о знаменитой сцене, когда попросил руки Сапфир у Эшалота и мадам Канады; он пересказал наизусть заученные письма, посланные девушке, и признался даже в своей дерзости — иными словами, поведал о том, что вложил в конверт свою фотографию.

Но герцогиня де Шав даже не улыбнулась; она слушала с большим вниманием, и лишь изредка у нее вырывались восклицания, поощрявшие рассказчика продолжать.

Гектор, мысленно вознося ей благодарность, все более воодушевлялся и с восторгом открывал свою драгоценную тайну.

В его истории не было никаких драматических поворотов, а Гектор уже достаточно долге жил в Париже, чтобы понять, какую снисходительность проявляет к нему эта светская женщина, одаряя своим вниманием подобные пустяки.

— Я надоел вам, прекрасная кузина. — говорил он, — все это сущая безделица, только вот люблю я ее до безумия. Чтобы вы могли понять силу моей любви к девушке, которая столь ниже меня по происхождению, по крайней мере, внешне, вам нужно было бы увидеть ее.

— Я увижу ее, — сказала мадам де Шав как бы помимо воли.

— Нет, нет, умоляю вас! — вскричал Гектор. — Увидеть ее вы могли бы только на вершине триумфального успеха, иными словами, в самом жалком виде. Я не хочу, чтобы вы увидели се такой!

— Но, стало быть, — задумчиво прошептала Лили, — она красива, очень красива!

Гектор гордо выпрямился, и спутница опустила глаза под его пламенным взором.

— Она красива, как вы, — промолвил он, стараясь сохранить хладнокровие, — а я не встречал никого, кто мог бы сравниться с вами. У вас другие черты лица, вы с ней совсем несхожи, однако каждый раз, когда смотрю на вас, я думаю о ней. В душе моей образовалась какая-то таинственная связь между вами и ею… Как мне это объяснить? В нежном чувстве к вам я вижу отражение любви к ней… Вы плачете! Отчего вы плачете, мадам?

Герцогиня поспешно вытерла глаза и промолвила, стараясь на сей раз быть насмешливой:

— Верно, я плачу… Не знаю, кто из нас больший безумец, я или вы, Гектор, бедный мой племянник! Ибо, — продолжала она, — я, в конце концов, ваша тетка, и мне следует вас образумить. Но прежде я хочу все узнать. Вы не виделись с ней до того, как нашли ее в Париже?

— Я часто искал ее и порой находил, — ответил Гектор, — однако в страсти моей больше горечи, нежели вам кажется. Я пытаюсь сопротивляться этой любви, стыжусь ее. Я предпочел бы не видеть Сапфир никогда, чем смотреть на ее выступление, слушать эти ужасные аплодисменты, разрывающие мне сердце.

— Тем не менее… — начала мадам де Шав.

Гектор прервал ее нежным жестом, а голос его звучал проникновенно.

— Однажды случай помог мне, — сказал он, — и в моем печальном романе все же есть счастливая страница. В прошлом году она заболела, когда труппа проездом оказалась в Мелене. Эти славные люди, которые эксплуатируют ее талант, относятся к ней с подлинно религиозным обожанием. Знаете, есть такие семьи, где мать с отцом ползают перед ребенком на коленях. Полагаю, живут они в относительном достатке; во всяком случае, для своей любимицы не жалеют ничего. На время выздоровления они сняли ей маленькую квартирку в красивом доме у опушки леса Фонтенбло, возле берега Сены.

— Видите ли, — пугливо перебил сам себя Гектор, — она совершенно лишена страхов и предрассудков, свойственных молоденьким девушкам. Каждое утро она в одиночестве отправлялась верхом в лес. У влюбленных есть свой бог-покровитель, прекрасная кузина, — во время первой же прогулки я увидел ее.

— Однако, — продолжал Гектор, — это мне не слишком помогло. Я ведь не был уже семинаристом из Манса, смелым благодаря невинности. Любовь моя возросла, а дерзость исчезла: я прятался за деревьями, провожая ее взглядом, и мне казалось, что я никогда не наберусь мужества выйти к ней навстречу.

— А ведь про вас нельзя сказать, будто вы робки, — прошептала герцогиня.

— Да, — промолвил Гектор, — с женщинами нашего круга я отнюдь не робок. Они счастливы и благородны, их ограждает всеобщее уважение, тогда как эта девушка… Для меня она выше любой принцессы, однако в обществе она стоит на такой низкой ступени, что подойти к ней немыслимо. И о чем говорить с ней в этом лесу? Разве что сразу встать на колени?

Однажды мне пришло в голову также отправиться в лес верхом. Каждое утро она посещала маленькую часовню на берегу реки, словно дала обет или исполняла епитимью. Она набожна, как ангел, и я не знаю, от кого пришла к ней такая вера.

Она увидела меня, выйдя из часовни. Напрасны были все мои опасения, и мало найдется знатных дам, которые повели бы себя с такой непринужденностью. В ней чувствовалась властная решимость тех, кто по рождению имеет право сделать первый шаг.

Она узнала меня прежде, чем я успел поклониться; радостно вскрикнула и произнесла мое имя, затем протянула мне руку, прошептав:

— Сегодня завершился мой девятидневный молитвенный обет, и я просила у Господа вас.

— Увы, прекрасная кузина! — вскричал Гектор в мучительной тоске. — Вы, быть может, плохо о ней подумаете. Она принадлежит к той среде, где подобные слова означают безумство.

Мадам де Шав крепко сжала ему руку.

— Продолжайте, — сказала она, — вам не нужно защищать ее. Раз она дорога вам, то дорога и мне.

Гектор поднес изящную руку герцогини к своим губам.

— Спасибо! — пробормотал он. — Спасибо от всего сердца! Но не спрашивайте, что происходило во время этого необыкновенного и сладостного свидания, которое останется в моей памяти навсегда как лучший день моей юности. Я помню, о чем мы говорили, но когда пытаюсь повторить эти слова, мне кажется, будто они теряют свой истинный смысл. Сам ход мыслей Сапфир отличен от нашего — в ней поражает некая странная наивность вкупе с подлинно святыми прозрениями. Она словно бы явилась к нам из какой-то феерии, и весь мир кажется ей туманной грезой. В ней нет ничего, что имело бы отношение к грубой среде, где она провела детство. Правда, она искренне привязана к людям, воспитавшим ее…

— Значит, она не их дочь? — с живостью спросила мадам де Шав.

— Она не их дочь, — ответил Гектор.

И он еле слышно добавил с меланхолической улыбкой:

— Прекрасная кузина, простите мне мой эгоизм: я не должен был говорить о ней, я забыл, что у вас тоже была обожаемая дочка.

— Это правда, — прошептала герцогиня, и ее щеки вспыхнули лихорадочным огнем, — я думаю о ней всегда, всегда! Но это не мешает мне слушать вас, Гектор. Продолжайте, прошу вас.

— Я уже все рассказал, — промолвил молодой граф. — Мы долго ехали рядом, как едем сейчас с вами, прекрасная кузина; над нашими головами колыхались зеленые ветви деревьев, и ни одна живая душа не нарушила нашего уединения. Мы говорили о любви, вернее, о чем бы мы ни говорили, все имело отношение к нашей любви. Уверяю вас, ей нечего утаивать, и сердце ее раскрылось мне в своей горделивой чистоте. Через час мы уже были женихом и невестой, которые не сомневаются в верности друг другу, поэтому им не нужно клясться в нежных чувствах. Какие слова мы произнесли? Самые пустяковые — из тех, что лишь сердце может оценить, но стоят они гораздо больше, чем банальные уверения в вечной любви.

Она была восхитительно красива в блеске охватившей ее радости; душевный восторг озарял ее лицо: в будущем у нас не было препятствий, и Господь должен был даровать нам счастье!

Прежде чем расстаться со мной, она склонила ко мне свой очаровательный лоб, и я запечатлел на нем первый поцелуй.

За деревьями уже виднелась опушка и дорога на Мелен.

— До завтра! — сказала она мне. И я остался один.

На следующий день она не появилась. Я узнал, что она выехала из маленькой квартирки, где поправлялась после болезни. Сам же я отправился в Париж, куда призвал меня опекун.

В Париже на все начинаешь смотреть иначе. Я познакомился с юношами моего возраста и стал стыдиться своей любви, о которой не посмел рассказать никому.

Смотря на своих новых друзей, я думал: кому из них можно признаться в том, что я без памяти влюблен и хочу сделать своей женой бедную девушку, сироту без роду и без племени, которая зарабатывает на хлеб, танцуя на канате?

Склонив голову на грудь, Гектор умолк.

— Но ведь мне вы в этом признались, — мягко промолвила мадам де Шав.

— Это правда, — ответил Гектор так тихо, что его с трудом можно было расслышать. — Не знаю почему, но мне казалось, что вам надо узнать мою историю.

Они обменялись долгим взглядом, а затем оба опустили глаза.

Лошади их перешли на крупную рысь.

Переехав через весь Булонский лес, Гектор и его спутница оказались в квартале Мюэт.

— Вы больше ничего не хотите мне сказать? — прошептала мадам де Шав.

— Нет, хочу, — произнес Гектор с усилием, — я должен повиниться перед вами… Прекрасная кузина, однажды я испугался вас так же, как своих друзей.

— Когда же? — с напряжением в голосе осведомилась герцогиня.

— Совсем недавно, во время прогулки с господином герцогом в Ментенон. Вы сидели в кабриолете, я ехал верхом. Надо вам сказать, я упорно боролся с этой любовью, и порой мне казалось, что я выйду победителем в схватке.

— Бедная красавица Сапфир! — вздохнула мадам де Шав.

Гектор, повернувшись к ней, еще раз поцеловал ее руку.

— Вы — святая, — произнес он, — и Бог воздаст вам. Вы будете счастливы. В тот день, когда мы выехали из Ментенонского леса и повернули на парижскую дорогу, нам встретился жалкий дом на колесах, в котором Сапфир живет вместе со своими приемными родителями-шутами.

— Я его видела! — вскричала мадам де Шав. — И помню, как сказала вам: «Настоящий Ноев ковчег!»

— Да, — произнес Гектор, покраснев, — вн пошутили, а я боюсь шуток над теми, кто мне дорог. Окошко комнаты Сапфир было открыто, но я не придержал коня… и даже не обернулся.

— По рыцарским законам, — весело промолвила герцогиня, — это страшный грех, дорогой племянник, и вам придется ею искупить. Вы испросили прощения у дамы сердца?

— Я видел ее, — ответил Гектор де Сабран, — но не говорил с ней.

— Где же вы видели ее? — герцогине были интересны все подробности истории Гектора.

— В том месте, — ответил он печально, — где и должен был ее найти. Ярмарочные балаганы стоят на площади Инвалидов в ожидании празднества 15 августа. Разумеется, там оказался и бродячий театр родителей Сапфир.

Они выехали на широкую аллею, которая ведет от квартала Мюэт к воротам Дофин. Гектор хотел повернуть в ту сторону, но герщииня остановила его со словами:

— Мы поедем другой дорогой.

Гектор взглянул на свою кузину вопросительно, и та пояснила:

— Мы отправляемся на площадь Инвалидов. Я хочу ее видеть!

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

МАДЕМУАЗЕЛЬ САПФИР

I

МЕДОР, ПОСЛЕДНИЙ ШПАГОГЛОТАТЕЛЬ

Мадам де Шав непреклонным тоном высказала желание повидать Сапфир. Гектор не ожидал этого, он даже в лице переменился.

Любовь его была велика, но он еще не расстался с присущей его возрасту детской самолюбивой гордостью.

— Неужели вы сделаете это, сударыня? — воспротивился он. — Герцогиня де Шав — и появится в подобном месте?!

— Я это сделаю, — ответила она. — Я так хочу, не спорьте со мной. Мне весело, мое сердце переполнено какой-то надеждой. Повторяю вам, у меня сегодня добрые предчувствия!

И, поскольку Гектор все еще колебался, она прибавила:

— Не смейтесь надо мной. Эта сомнамбула сказала мне поразительные вещи. Еще вчера я ни во что не поверила бы… но как знать?.. Если сомнамбула способна, как она утверждает, отыскать маленький браслет, почему бы ей не найти и ребенка?

Гектор сдался. Они пересекли лужайки Ранелага и направились по главной улице Пасси.

Когда они миновали мост, ведущий к площади, солнце уже склонялось к горизонту. Поскольку они не могли верхом появиться на гулянье, им пришлось свернуть в боковую аллею и, добравшись до улицы Сен-Доминик-дю-Гро-Кайу, поручить своих лошадей заботам виноторговца, а потом вернуться на площадь уже пешком.

Сегодня не был день полного сбора, и все же по обыкновению у нескольких балаганов толпилось немало любителей; прочие же шатры стояли пустые и заброшенные.

Посреди ярмарки, там, где находились заведения наиболее «солидные», как выражался наш друг Эшалот, гордо возвышался разукрашенный в восточном стиле театр мадемуазель Сапфир, расписанный самыми оригинальными картинами, какие когда-либо выходили из прославленной мастерской Каменного Сердца.

Там изображены были все обольщения, какие только можно представить: волшебные номера, чудеса силы и ловкости рук, дикие звери, фокусники и атлеты, и другие приманки.

На первом плане центрального панно мадемуазель Сапфир, в наряде Сильфиды, с крыльями бабочки, стояла на носочке одной ноги на середине натянутого каната. Судите сами, была ли у несчастного Гектора причина мешать исполнению прихоти госпожи де Шав!

Сапфир, юная его любовь, мечта двадцатилетнего юноши, высмеянная чудесной кистью господина Гонрекена-Вояки, единственного художника, славой своей превзошедшего Рафаэля — по мнению господ ярмарочных артистов.

Его соперник господин Барюк, вторая звезда мастерской Каменного Сердца, здесь же, на различных планах, с тем неподражаемым талантом, который вполне обходится без умения рисовать и писать красками, изобразил индийского жонглера, прыгающую через обруч африканскую пантеру, танцующего на бутылках китайца и бой полинезийского крокодила с морским чудовищем; в уголке уместился еще Саладен, глотающий шпаги, в то время как по соседству с распятым среди двух разбойников Христом на животе некой великанши дробили огромные камни. На горизонте, чуть пониже каната мадемуазель Сапфир, виднелась охота на тигра в бенгальских джунглях, а справа император Наполеон III, заключив мир в Виллафранке, возвращался в свой славный город Париж.

Вверху справа, среди облаков бросался в глаза разделенный надвое медальон: в одной половине — взятие Пекина, в другой — события в Нельской башне; слева, тоже в облаках, такой же картуш являл взорам ценителей полночную мессу в римском соборе Святого Петра и пожар в Ла Виллетт.

Это покажется невероятным, но на картине нашлось еще место для бородатой женщины, окруженной жандармами и академиками, едва доходившими ей до пупка; для юноши, голова которого росла посреди живота; для быка, вскинувшего на рога испанца; для каталептической девы, горизонтально висевшей в пустоте, лишь кончиком мизинца держась за согнутый гвоздь.

Только из мастерской Каменного Сердца, чью великую и правдивую историю мы уже излагали, могли выходить такие картины, на которых ни один квадратный дюйм не был бы скучным и бесполезным. (А цены между тем не выше, чем в других местах! Господа Барюк и Гонрекен берутся, помимо того, восполнять недостающие части церковных картин, пришедших в негодность от времени или перевозок.)

На подмостках театра мадемуазель Сапфир царило оживление. Эшалот, одетый паяцем, кричал в рупор, а мадам Канада в новехоньком парике из пакли била в барабан. Но за исключением неотразимой пары — горбуна Поке по прозвищу Атлас и великана Колоня, игравших один на тромбоне, другой на кларнете, — состав старого Французского Гидравлического театра полностью изменился.

В оркестре было не меньше шести музыкантов, трое из которых были одеты польскими уланами, а трое других — турками.

Труппу представляли еще четыре барышни, наряженные одалисками, шут, переодетый маркизом, и пять или шесть первых актеров, каждый из которых обладал по меньшей мере европейской известностью.

Кроме того, оглушительно грохотали два больших гонга, а маленькая паровая машина свистела так, что лопались барабанные перепонки.

Сбор был полный. Им удалось затмить самых блестящих знаменитостей ярмарки: семью Кошри и легендарного Лароша, чьи заведения рядом с дворцом семьи Канада казались убогими лачугами.

Пока граф Гектор и его спутница пробирались сквозь толпу, Эшалот объявил в свой рупор, что большое представление мадемуазель Сапфир вот-вот начнется.

— Хотя она не совсем здорова, — прибавил он, — она вовсе не нуждается в снисходительности публики.

Гектор раскраснелся, и по вискам у него текли капли пота.

Он противился как только мог капризу спутницы, предлагая ей снова приехать сюда вечером, когда госпожа де Шав хотя бы снимет наряд амазонки, притягивавший к ней все взгляды.

Но прекрасная герцогиня была неумолима. Она повторила слова, заменяющие женщинам любые объяснения: «Я так хочу!»

Госпожа герцогиня де Шав была взволнована не менее своего кавалера; он чувствовал, как дрожала ее рука.

Модный балаган неудержимо влек к себе, и зрители валом валили туда под звуки совершенно невыносимой музыки.

Мадам де Шав тащила за собой Гектора, уже переставшего сопротивляться и сдерживавшего свою нетерпеливую спутницу лишь в силу инерции. Однако к сцене не так-то легко было протолкнуться.

Остальная часть площади была почти пуста: заведение семьи Канада ни с кем не делило успех.

В пятидесяти шагах оттуда, в другом ряду палаток, стоял самый жалкий из всех балаганов, кое-как сколоченный из расползающихся досок.

У этого балагана вовсе не было вывески, он обходился табличкой, на которой гуталином было выведено обещание продемонстрировать «Великое искусство Клода Морена, последнего шпагоглотателя».

Жалкий бедняк, одетый в лохмотья, с исхудавшим лицом, почти скрытым под густой шапкой курчавых волос, сидел на земле перед этой лачугой, уронив голову на колени.

Он тоскливо поглядывал в сторону торжествующего заведения Канады, находившегося как раз напротив.

Ни одна живая душа в Париже не знала этого бедолагу, и читатель, должно быть, уже забыл, что Клод Морен — настоящее имя Медора.

Герцогиня де Шав и Гектор, повернувшись к нему спиной, стояли между его конурой и театром Канады.

В это время у рва перед оградой Дома Инвалидов остановилась карета. Двое мужчин вышли из нее и направились в самую гущу толпы. Оба были немолоды; манеры и костюм тоже резко выделяли их из этого сборища обывателей.

Один из них был очень смуглым, в низко надвинутой широкополой шляпе на тускло-черных волосах, в которых кое-где виднелись седые пряди.

Лицо другого было белее мела; вычурно и кокетливо уложенные волосы и борода были тоже черными, но шелковисто отливавшими, и блеском своим выдавали, что они крашеные.

Первому, казалось, хотелось бы спрятаться; второй гордо и высоко вскинул голову, глаза его холодно сверкали, на лице играла довольная улыбка.

Именно второй вел за собой первого; он проталкивался вперед, усиленно работая локтями, в ответ на недовольные возгласы рассыпаясь в изысканных приветствиях и обильных извинениях, произнесенных с итальянским акцентом. Действуя таким образом, он сумел подтащить своего более вялого спутника к самым подмосткам.

Оказавшись рядом со сценой, он обратился к нему с угодливой улыбкой, обнажившей ряд белоснежных зубов:

— Вот мы и у цели, господин герцог. Ради большого удовольствия приходится терпеть кое-какие мелкие неприятности. Представляю вашей светлости судить об увиденном и голову даю на отсечение, что вашей светлости понравится моя находка.

Господин герцог вместо ответа лишь угрюмо кивнул.

Теперь эту пару отделяли от госпожи де Шав и ее кавалера всего десять шагов. Гектор, шедший впереди, попятился и, поскольку герцогиня этому удивилась, молча указал пальцем в сторону лестницы, на которую только что следом за своим спутником ступил герцог.

Проследив за его жестом, герцогиня невольно вскрикнула.

Оба мужчины разом обернулись.

Госпожа де Шав проворно пригнулась, надеясь, что укрылась от устремленных на нее взглядов; но когда смуглый человек, которого называли господином герцогом, продолжил свое восхождение по ступеням, на его губах промелькнула странная улыбка. Точно такая, какую Саладен за несколько часов до того видел за полуприкрытыми решетчатыми ставнями окна, выходящего на портал дома Шав.

— Ну, что же? — спросил сияющий лучезарной улыбкой спутник герцога, чье белое лицо возвышалось теперь над сценой. — Идем мы или нет?

Герцог приблизился к нему тяжелым шагом и, сжав ему руку, ответил:

— Друг мой Джоджа, даже если мы напрасно потеряем время в этой лачуге, я буду считать, что не зря сюда пришел.

Джоджа блестел с ног до головы — от лакированной кожи сапог до металлических отсветов на крашеных волосах. Он вопросительно уставился на герцога своими светлыми, холодными, стальными глазами. Но герцог не снизошел до объяснений.

Им пора было входить, и они вошли.

Мадам де Шав застыла на месте, словно окаменев. Гектор, не произнося ни слова, ждал ее решения.

Она все так же молча схватила его за руку и потащила в направлении, противоположном общему движению.

Им пришлось пройти мимо жалкой лачуги бедняка Медора, который тоже вытаращил глаза от изумления, увидев, что герцог переступил порог театра Канады.

Память у Медора не отшибло. Лучше всего он помнил то, что связано было с главным событием его жизни: похищением Королевы-Малютки. С первого же взгляда он узнал «милорда» с улицы Кювье.

Существуют баловни судьбы, но существуют и такие люди, которых постоянно преследуют неудачи; говоря это, мы вовсе не оправдываем всех тех нытиков, что постоянно жалуются на невезение. С тех пор как мы расстались с Медором, прошло четырнадцать лет, и все эти годы Медор изо всех своих довольно слабых сил пытался пробиться в жизни; он был сторожевым псом мадам Нобле, и это занятие как нельзя лучше отвечало его умственным способностям, к тому же он мог проявить в полной мере величайшее свое достоинство — верность.