Корона Звезд (№3) - Пылающий камень (ч. 2)

— Надеюсь, принц не задержится тут надолго, — произнес Ивар, стуча зубами. Он весь день дрожал от холода, и осознание того, что принцу предоставят и теплую постель, и вкусную еду, злило его еще больше.

— Он должен быть рядом с бабушкой, — сказал Болдуин и внимательно осмотрел себя в зеркале, чтобы убедиться, хорошо ли он побрился. — Иди сюда, Ивар, мы хотя бы укроемся одеялом. Вдвоем будет намного теплее.

— Нет! — воскликнул Ивар. — Ты же знаешь, что я дал обет целомудрия, его нельзя нарушать.

— Принц Эккехард и его свита тоже давали обеты, но их это не останавливает.

— Но я не хочу быть таким, как они, — возразил Ивар. На самом деле ему этого очень хотелось, и было обидно, что он зависит от каких-то условностей. Болдуин вздохнул и снова принялся за бритье.

Над Кведлинхеймом поплыл колокольный звон. Колокола звонили и в монастыре, и на городской церкви.

— Кто-то умер, — сказал Болдуин. — Пойдем быстрее. — Он надел плащ с капюшоном, чтобы спрятать лицо.

— Но если нас заметят в монастыре, то узнают…

— Никто нас не узнает. Подумают, что мы — простые горожане. Я больше не могу сидеть здесь и ждать непонятно чего.

Болдуин схватил Ивара за руку и выволок на улицу. Там они смешались с толпой.

— Королева умерла, — слышалось со всех сторон.

К тому времени как они добрались до ворот монастыря, в толпе разразилась настоящая истерика. Люди рыдали, кричали и заламывали руки. Толпа походила на взбесившееся стадо.

— Нас никогда не пропустят! — крикнул Ивар.

Хотя, может, это и к лучшему — монастырь пугал его. Однажды ему удалось сбежать оттуда. Если он войдет в эти ворота, сумеет ли выбраться на сей раз?

Наконец ворота распахнулись, и произошло нечто удивительное: как только народ вступил на священную землю монастыря, все успокоились. В тишине раздавался лишь плач младенца, взрослые шли молча, слышались только шарканье ног и тихие всхлипы. Многие сжимали Круги Единства и молились.

Собор заполнился людьми, за которыми наблюдали несколько пожилых монахинь, больше всего похожих на свирепых сторожевых псов, присматривающих за стадом овец. Ивар поглубже надвинул капюшон, чтобы никто не увидел его достаточно приметные рыжие волосы. Болдуин изо всех сил расталкивал людей локтями и даже один раз пнул кого-то, в результате они сумели вырваться и устроиться подальше от алтаря. Казалось, каменные колонны с вырезанными на них львами, орлами и драконами угрожающе нависли над ними. Когда-то Ивар молился под их бдительными взорами, и при воспоминании об этом его бросило в дрожь: что если в них заключена какая-то магия и они узнали его? Не предал ли он Церковь, сбежав от маркграфини Джудит? Не восстал ли он против Церкви, слушая проповеди леди Таллии?

Болдуин обнял Ивара, словно хотел согреть его. Люди, заполнившие собор, переминались с ноги на ногу. В конце концов руки у Ивара согрелись, и он почувствовал себя лучше.

Когда в церковь вошли монахини, все сразу опустились на колени. Внесли гроб с маленьким хрупким телом королевы Матильды в скромном монашеском одеянии, но с дорогими кольцами на пальцах и золотой короной в седых волосах. Мать Схоластика и принц Эккехард шли за гробом. Когда гроб установили перед алтарем, мать настоятельница подошла к усопшей и поцеловала ее ступни. Принц последовал ее примеру. Послушники стояли на коленях перед гробом. Ивар надеялся увидеть Зигфрида, но капюшоны скрывали их лица, и невозможно было угадать, кто есть кто.

Мать Схоластика шагнула к алтарю, и брат Мефодиус начал читать заупокойную молитву:

— Благословенна страна Отца и Матери жизни…

— Ложь! — Человек встал с колен и обратился к горожанам: — Все это ложь! Вы заблуждаетесь! От вас скрывают правду! Господь благословил святую Эдесию, и она дала жизнь святому Дайсану, который был одновременно и Сыном Божиим, и сыном человеческим. Блаженный Дайсан говорил, что ему предначертано страдать и умереть во искупление наших грехов…

Ивар узнал Зигфрида, который рассказывал ему о жизни и смерти мученика, когда он еще учился в монастырской школе. Три монаха подбежали к Зигфриду, схватили его и куда-то потащили, а он все продолжал проповедовать, пока ему не заткнули рот. Ивар точно прирос к полу, а люди взволнованно обсуждали произошедшее у них на глазах.

— Это же Зигфрид! — прошептал Болдуин. — Он что, сошел с ума?

— Вот что с ним случилось, ведь нас не было рядом, чтобы защитить его!

— Мы должны его освободить!

— Но как? — горько спросил Ивар и, подхватив Болдуина за локоть, потащил к выходу. — Пойдем. Что если нас увидят?

Он видел, как разгневана мать Схоластика. Она что-то недовольно говорила брату Мефодиусу, тот покивал, затем встал на колени перед гробом, поцеловал подол платья королевы и вышел из церкви через заднюю дверь.

Мать Схоластика подняла руки:

— Давайте помолимся, сестры и братья. Давайте попросим у Господа прощения за наши грехи. Через молитву мы обретем спасение, следуя примеру блаженного Дайсана, который, как и все мы, был чадом Божьим. Давайте помолимся, ибо желание и вожделение, которые нам посылает враг рода человеческого, подобны блестящей мишуре, привлекающей взоры нестойких… Давайте же смиренно принимать волю Господа нашего, ибо истинны Его слова, все же прочее — от врага.

— Мы должны остаться и послушать! — прошипел Болдуин. — Принц Эккехард сможет освободить Зигфрида. Его тетя ему ни в чем не откажет.

— Ты действительно так думаешь? Я лучше знаю, что делать. — Ярость придала Ивару силы, и он молча поволок Болдуина дальше.

— Если мы уйдем прямо сейчас, это может показаться подозрительным!

У выхода была настоящая давка: люди, которые не попали в монастырь, пытались прорваться внутрь, а те, кто находился там, наоборот, мечтали выйти. Ивару пришлось двигаться вместе с толпой — два шага вперед, один назад. Наконец они выбрались на улицу. Там по-прежнему шел моросящий дождь, обычный для середины осени.

Болдуин был рассержен, но Ивар не обращал ни малейшего внимания ни на его надутые губы, ни на косые взгляды. Он понимал, что им не удастся помочь Зигфриду, если их самих схватят. Всем известно, что мать Схоластика не склонна проявлять милосердие.

То и дело спотыкаясь, — от дождя дорогу развезло так, что скоро молодые люди перемазались в грязи и промокли до нитки, — они добрались до дома. Болдуин, все еще сердясь, закутался в одеяло и отвернулся лицом к стене, но Ивар все никак не мог успокоиться и ходил по комнате взад-вперед. Он чувствовал, что все равно не уснет.

Зачем Зигфрид сделал это? Смог бы Ивар так же отважно защищать то, во что верит, проповедовать, как леди Таллия, и нести за это ответственность?

Но правда была слишком горька: он всего лишь жалкий, несчастный грешник и никогда не решится на такой подвиг.

— Ивар, — наконец подал голос Болдуин, — мне так холодно, и я так тебя люблю! Я знаю, ты просто не решаешься, потому что никогда…

— Неправда! Мой отец всегда справляет пятнадцатый день рождения своих детей. На мой день рождения он отправил ко мне служанку…

— Чтобы сделать из тебя мужчину. Это совсем другое дело. Ты никогда не испытывал того, что у меня было с Джудит.

— Нет, испытывал, когда я…

Когда я думал о Лиат. А она покинула его.

— Ивар, давай сделаем это. Просто попробуем. Тебе понравится. К тому же ты согреешься.

В конце концов, не все ли равно? По крайней мере Болдуин, в отличие от Лиат, всегда заботился о нем. Ивар лег к Болдуину, тот улыбнулся и погладил его по бедру.

Жить чувствами все-таки намного проще.

С утра прискакал Мило, с красным от холода носом.

— Нужно сейчас же выезжать из города, — сказал он. — Ждите на дороге к Генту.

Мимо то и дело проезжали повозки, Ивар нервничал. Они укрылись в колючем кустарнике, который рос по обе стороны дороги, и завернулись в одеяло.

— Мы ничего не сделали для Зигфрида, — пробормотал Болдуин.

— Ведь и ты ничего не мог сделать, когда за тобой явилась маркграфиня Джудит. Мы бессильны против них. Или ты хотел бы вернуться к своей жене? С ней тебе было бы намного теплее?

Болдуин лишь фыркнул в ответ.

Ехали повозки, шли странники, которые плакали и выкрикивали имя королевы Матильды. Несомненно, к королю Генриху уже отправили гонца, чтобы сообщить о ее смерти, а пилигримы рассказывали о том, что происходит в стране, простым людям, которые за рассказ давали им кусок хлеба и приют на ночь.

— Смотри! — воскликнул Болдуин, вскочил, но запутался в ветках. К тому времени, как кавалькада принца поравнялась с ними, Ивару удалось освободить приятеля.

— Где это вы ухитрились так измазаться? — спросил принц, нахмурившись.

— Нам пришлось идти пешком. Есть какие-нибудь новости?

Прежде чем ответить, принц Эккехард всегда задумывался. Обычно в ясные и солнечные дни он был приветлив и радостен, но когда погода портилась, портилось и настроение принца. Он сердито посмотрел на них и ответил:

— Нелегко было разговаривать об этом с тетушкой. Ваш приятель, должно быть, сошел с ума! Как он может так поступать? Где его почтительность? Он никого не уважает! Он оскорбил память моей бабушки! Тетя сказала, что его ждет суровое наказание. И скорее всего мы его больше не увидим.

— Но вы обещали…

— Довольно! Больше я ничего не могу для него сделать. — Принц усмехнулся. — Но я дал хорошего пинка моему кузену Реджинару. Я сказал, что аббатство Фирсбарг теперь свободно, поскольку лорд Хью сослан, и тетя послала туда Реджинара. Он был так мне благодарен, что пообещал оказать любую услугу. И тогда я рассказал ему о послушнике Эрменрихе, которого видел во сне, и сказал, что хочу, чтобы тот приехал в Гент и служил мне. — Его молодые спутники рассмеялись. — Пойдем, Болдуин, — принц повернулся, уговаривая его следовать за ним, — я сделал все, что от меня зависело.

— Вы бы могли освободить Зигфрида…

— Я ничего не могу сделать, когда моя тетя в ярости. Это ужасно… — Принц осекся, увидев выражение лица Болдуина. — Я сделал все, что ты хотел, Болдуин. Ты и правда меня любишь?

— Конечно, — ответил Болдуин и немного тише добавил: — Пока вы держите меня подальше от маркграфини Джудит. — Ивар толкнул его. — Я вам так благодарен, мой принц.

— Разумеется. Поезжай рядом со мной.

Болдуину тотчас привели лошадь.

Ивар нашел себе место в одной из повозок. На дороге то и дело попадались ямы, телега немилосердно тряслась. До Ивара доносились пение принца, смех и болтовня слуг. Он уже привык к этим звукам — чего же ожидать от молодых неостепенившихся людей, которые еще не понимали, что, возможно, дадут жизнь дочерям, наследницам их состояний. Неудивительно, что женщины держат бразды правления в своих руках. Чего ожидать от беспомощных мужчин? От своевольного принца Эккехарда? От милого испорченного Болдуина?

Но чем лучше их Ивар, сын Харла и Харлинды? Ведь он хочет обладать женщиной, которая никогда его не любила. Трус, он не мог ничего, в отличие от Зигфрида, который не побоялся во всеуслышание сказать правду.

По щекам Ивара покатились слезы.

4

— Светловолосая! Белоснежная!

Унгрийские воины сидели на земле, скрестив ноги, и точили мечи, но когда мимо прошла Ханна, все взгляды устремились на нее. Где бы она ни появлялась, девушка сразу приковывала к себе всеобщее внимание. А все благодаря светлым волосам и белой коже. В посольстве унгрийцев только принц Боян знал вендийский язык, но за эти несколько дней все солдаты выучили хотя бы несколько слов, которые и выкрикивали вслед Ханне, нисколько не смущаясь своего ужасного акцента.

— Прекрасная, белоснежная девушка! Я готов умереть за тебя! — воскликнул молодой черноволосый человек. Как и все прочие унгрийцы, он носил широкий плащ поверх мешковатой рубахи.

— Мои наилучшие пожелания вашей жене, мой друг, — ответила она на унгрийском.

Все засмеялись и тотчас принялись что-то живо обсуждать. Скорее всего, именно Ханну. Это так утомительно — постоянно оказываться в центре внимания.

Брат Брешиус усмехнулся:

— Надо четче произносить букву «г». Хотя, с другой стороны, попытка вполне удалась. У тебя способности к языкам получше, чем у твоего наставника.

— Они так ужасно флиртуют, брат. Но ни один не предложил мне ничего дурного. Гуляя по лагерю, я чувствую себя в полной безопасности.

— Пока — да. Дав клятву, они блюдут ее, опасаясь, что если перед битвой потратят силы на женщину, то умрут от руки человека, который не преступал такой же клятвы и поэтому оказался сильнее. Во многом они еще язычники.

— Но так или иначе, те, кто придерживался клятвы, все равно умрут.

— Верно, такова воля Божья. Но, по их мнению, причиной такой смерти будет не нарушенная клятва, а что-то совсем другое. Например, кому-то изменила жена, которая находится за тысячи миль отсюда, или, может, муха села на левое ухо вместо того, чтобы сесть на правое, ну и так далее. Они поклоняются Господу, пока мы являемся их союзниками, но это поклонение скорее внешнее. Да ведь и ты, дитя мое, пришла из земель, которые лишь недавно были обращены в истинную веру, и наверняка у вас есть люди, которые не перестали почитать старых богов. Ведь и ты в первый день весны положишь цветы на распутье, чтобы год был удачным, не так ли?

Ханна резко обернулась и подозрительно посмотрела на монаха, а потом лукаво улыбнулась. Она успела полюбить этого человека за его надежность и умение вовремя прийти на помощь, подставить крепкое плечо.

— Видно, что ты много путешествовал, брат, и многое знаешь.

— Все мы невежественны, — усмехнулся Брешиус. — Я делаю что могу, чтобы донести свет тем, кто еще прозябает во мраке. Но я хочу предупредить тебя, «орлица»: после битвы все мужчины обезумеют, и я советую тебе в это время держаться поближе к хозяйке.

Ханна взглянула на цель их путешествия — каменную башню на противоположном берегу реки Витади. Часть укреплений была построена не меньше поколения назад, а потом заброшена. Сейчас по велению принцессы Сапиентии целые полчища набранных из окрестных деревень батраков трудились над завершением строительства.

Люди копали ров, таскали бревна, ругались, укрепляли ров камнями, словом, трудились в поте лица. Ханна и Брешиус вскарабкались вверх по тропинке, высеченной в каменном утесе, добрались до ворот, а потом прошли под низким сводом арки. Ханне даже пришлось пригнуть голову, настолько невысоким был проход.

До нее донесся веселый смех принца Бояна, эхом отдававшийся от каменных стен. Принц разговаривал с вендийским капитаном, но, завидев Ханну, улыбнулся и поманил ее.

— Пришла белоснежная женщина! Скоро на ее пути будет падать снег! — Когда он говорил, его глаза щурились в озорной усмешке, так что даже если речь шла о серьезных делах, все равно казалось, что он подшучивает. — Куда же ты направляешься, моя королева? — поинтересовался он.

Ханна взглянула на брата Брешиуса, который милосердно спас ее из затруднительного положения.

Прибыла леди Удальфреда из Наумансфурта, она привела двадцать всадников и тридцать пять человек пехоты, поэтому принцесса Сапиентия чувствовала себя обязанной развлекать ее.

По правде говоря, Ханна предполагала, что, несмотря на всю свою любовь к сражениям и битвам, принцесса просто не осмеливается сама отправиться смотреть на то, свидетелем чего предстоит стать ей, Ханне.

Узнав, зачем она пришла, Боян лишь добродушно пожал плечами. Вендийский капитан повел их в подвал. Там было очень холодно. Вода капала с грубо отесанных камней и собиралась на полу в обширные лужи. Возле двери пылала красными углями жаровня, и какой-то солдат держал в ней железный прут, раскаляя его. В углу, освещенный слабым светом единственного факела, лежал дикарь, лодыжки и запястья которого были скованы железными цепями. Как только вошел Боян, солдаты тотчас подхватили пленника и поставили его на ноги. Тот смотрел отупевшим взглядом, никак не реагируя на появление новых людей. Но увидев принца, он попытался плюнуть в него.

— Это один из захваченных нами два дня назад, — пояснил капитан. — Мы пытали его каленым железом, но он говорит лишь на своем языке, которого никто из нас не понимает.

Веселость принца Бояна куда-то исчезла, теперь это был совершенно другой человек. Ханну испугало безжалостное выражение его лица, когда он посмотрел на куманского пленника. Принц обратился к солдатам на унгрийском, а брат Брешиус снова выступил в роли переводчика для Ханны.

— Принесите серебряный брус и топор.

Затем Боян приказал расковать левую руку узника и подтащить его поближе. У пленника, разумеется, не было оружия, но на нем остались доспехи. Ханна никогда раньше не видела ничего подобного: маленькие кусочки кожи были сшиты таким образом, что составляли прочную поверхность, которую не пробила бы стрела. Кожаный пояс украшали золотые бляхи в виде лошадей и грифонов. На поясе висел какой-то предмет, но Ханна не могла разобрать, что это такое. За спиной кумана виднелся необычный доспех из дерева и железа, к которому крепилось несколько металлических перьев.

От узника исходило такое зловоние, что Ханна почувствовала тошноту. Он не издал ни звука, когда вендийский солдат положил его левую руку на деревяшку, а принц Боян вытащил из-за пояса нож. Через секунду он отсек куману мизинец.

У несчастного вырвался стон, из раны хлынула кровь. Боян обратился к нему на незнакомом Ханне языке, но тот лишь плюнул в своего мучителя. Боян отрезал другой палец, потом следующий. Ханна отвела взгляд. Принц задавал вопросы пленнику так спокойно, словно не причинял ему дикой боли. Вдруг раздался дикий крик, который Ханна никогда не забудет. Она подняла глаза и увидела, что пленник корчится на полу с отрезанной рукой.

Теперь она смогла рассмотреть предмет, свисающий у него с пояса: темный и сморщенный, с гривой грязных соломенных волос… С ужасом Ханна осознала, что это и в самом деле человеческая голова. Принесли каленое железо, чтобы прижечь рану. Еще один вопль ударил в уши.

— Меня сейчас стошнит, — пробормотала Ханна. Брат Брешиус подоспел вовремя, отвел девушку в сторону, и ее вырвало в углу.

В это время принц Боян продолжил пытку. Теперь он принялся за правую руку. Сначала он переломал все пальцы, один за другим, а потом стал поочередно отрезать их, но узник лишь бормотал что-то неразборчивое.

В конце концов Боян тихо выругался и перерезал куману горло, отступив в сторону, чтобы хлынувшая фонтаном кровь не испачкала его.

— Рука, которой он держит меч, сломана, и он больше не смог бы сражаться. Поэтому его не приняло бы племя, — объяснил Боян, словно извиняясь. — Такова воля Божья. Он все равно не заговорил бы. Упрямые ублюдки. — Боян засмеялся, и смех отдавался в этом подвале страшным эхом. — Хорошие слова, правда? Меня научил им принц Санглант — «упрямые ублюдки».

Боян больше не удостоил труп ни единым взглядом — теперь он значил для него не больше, чем дохлая собака на обочине дороги.

— Идем, — обратился он к Ханне. — Белоснежная женщина должна смыть с себя этот запах и снова стать как лилия, правда? Мы отправимся на пир.

Когда они расселись за столами, Боян принялся развлекать леди Удальфреду немного неприличными, но веселыми историями о его приключениях с женщинами-воинами Саздаха. Он утверждал, что те не считали себя женщинами до тех пор, пока не захватят и не уложат в постель девственника. Потом они отрезали ему половой орган и оставляли себе как трофей. Ханна не могла съесть ни кусочка, хотя брат Брешиус и пытался ее уверить, что, если выпить немного вина, воспринимать действительность станет намного легче.

Она успокоилась только после того, как в зале показались двое запыленных разведчиков, которые доложили о приближении армии куманов.

Унгрийские воины спали, ели и развлекались, не снимая доспехов, поэтому были готовы в любую секунду вскочить на коней, в отличие от вендийских солдат. Последним понадобилось немалое время на сборы.

— Мать принца Бояна поедет с нами? — спросила Ханна, завидев паланкин.

Брешиус кивнул в сторону повозки, которая больше всего напоминала маленький дом на колесах — с дверью, окнами, которые сейчас закрывали ставни, и прочными стенами. Ярко раскрашенная, такая повозка выглядела бы странно в военном походе, если бы с нее на свисали кости, собранные в грубые ожерелья. Слава богу, эти кости принадлежали животным, а не людям. На крыше фургона было установлено небольшое колесо, украшенное разноцветными лентами, трепещущими на ветру.

— Шаманы кераитского племени не приносят удачу, — пояснил монах. — Удача заключается не в них самих, а в другом человеке, в ком-то, кто родился в тот же день и в то же время. Говорят, что удача матери Бояна была заключена в том человеке, который потом стал отцом принца, — и это единственная причина, по которой она вышла за него замуж. Но тот умер как раз в тот день, когда родился его сын, поэтому считается, что его удача перешла на Бояна. И принцесса племени кераитов осталась, чтобы наблюдать за ним. — Брешиус усмехнулся. — Но на самом деле ей не грозит никакая опасность. Даже куманы не решатся причинить вред кераитской принцессе. Они знают, какая судьба ждет того, кто хоть пальцем дотронется до шамана без его собственного позволения.

Каменная башня осталась позади, и Ханна с облегчением вздохнула. Прохладный осенний воздух, запах травы и ароматы цветущих кустарников заставили ее забыть о той ужасной вони в подвале. Но образ страшной, сморщенной головы, казалось, отпечатался в ее памяти навечно.

Они переехали реку вброд. Лето здесь было жарким и продолжилось сухой осенью, поэтому в реке было совсем мало воды. Сапиентия ехала перед Ханной, рядом с Бояном. Принцесса так весело смеялась, что можно было подумать, что они едут на охоту, а не на битву. Позади них в воду входили быки, запряженные в повозку. Их вели красивые мужчины-рабы. На мгновение Ханне показалось, что перед быками волны словно расступились, вероятно, это была лишь игра света. За повозкой следовали воины, им вода доходила почти до пояса. Кое-кто поеживался и морщился от холода, и тогда остальные принимались смеяться над такими неженками.

Армия перебралась через реку, свернула на восток и двинулась по берегу. Вендийцы затянули свой гимн, его подхватили унгрийские воины, и хотя не все они попадали в такт, все кричали с большим удовольствием, предвкушая битву. Унгрийцы перестроились, развернув фланги, Боян поскакал в центр, громко отдавая приказы своим людям. Примерно половина унгрийской конницы отделилась и скрылась в холмах. Вендийская пехота построилась в каре на возвышении.

В воздухе раздался странный звенящий звук. Казалось, он доносится отовсюду и ниоткуда. Лошадь Ханны нервничала. Как только «орлице» удалось ее успокоить, она встала рядом с братом Брешиусом за Бояном и Сапиентией, приготовив копье. Раздались воинственные крики солдат Бояна, они выли, ревели и рычали, как дикие звери. Но даже этот шум был лучше, чем загадочный звон. Ханна пыталась определить, откуда все-таки идет звук. На востоке облака потемнели. Где-то грохотал гром. Наверное, скоро хлынет ливень.

Внезапно принц Боян оглянулся и посмотрел на нее и брата Брешиуса, а потом что-то произнес. Сапиентия запротестовала. Они обменялись парой резких фраз. Сапиентия даже побелела от гнева, а Боян зло нахмурился.

Наконец Сапиентия уступила. Она повернулась к Ханне и крикнула:

— Идите! Идите! Смотрите, что случится. Всадники расступились, и Ханна вместе с братом Брешиусом поехала назад сквозь строй.

— Что это за ужасный звук? — прокричала Ханна.

Монах не успел ответить, солдаты расступились, чтобы пропустить их внутрь каре. Возле повозки Ханна остановила свою лошадь. Вендийские солдаты закричали, и их крик подхватили унгрийские воины. И вот Ханна увидела куманов. Ей показалось, что они вовсе не люди: у них не было лиц, а за спиной вздымались крылья. Мелодичный звон стал громче. Куманы надвигались беззвучно — не слышалось ни военных криков, ни угроз, лишь легкий звон да стук копыт.

Унгрийцы атаковали. Они ринулись на врага, как стая голодных псов на добычу. Их крики полностью заглушили стук копыт и звон крыльев. Даже издалека Ханна видела, что Сапиентия нетерпеливо смотрит на ринувшихся в бой солдат. Она даже порывалась скакать вслед за унгрийцами, но Боян остановил ее, схватив за руку. Он ждал, наблюдая, как его люди стремительно и беспорядочно несутся на врага.

— Их всех перебьют! — закричала Ханна, которая представила, что случится с вендийцами после того, как их союзники так глупо бросились на врага.

Брешиус мягко усмехнулся, как человек, который давно не боится смерти.

Занавеска на одном из окон повозки шевельнулась. Ханна услышала свист, незнакомые слова на чужом языке, затем что-то легкое и белое вылетело из-за занавесок. Гусиное перо медленно, словно нехотя опустилось на землю.

— Вон там! — закричал один из солдат. — Они идут.

Куманы надвигались ровными рядами.

Сумасшедшие унгрийцы вдруг развернулись и выпустили залп стрел, их свист слился со звоном металлических крыльев. Когда унгрийцы стали беспорядочно отступать к линии вендийских солдат, враги понеслись за ними. Сапиентия пыталась послать свое войско вперед, она что-то кричала, отдавала какие-то приказы и даже схватилась за меч, но Боян снова помешал ей, перехватив руку. Строй унгрийцев распался, они отступали в совершенном беспорядке.

Брешиус что-то проворчал, Ханна с ужасом смотрела на отступление, не в силах вымолвить ни слова. Равнина выглядела как растоптанный муравейник. В спину одного из унгрийских солдат, оказавшегося в арьергарде, вонзилась стрела, он свалился с коня, и его тело мгновенно исчезло под копытами куманских коней. В ту секунду Ханна как никогда остро почувствовала собственную смертность и присутствие вечности. Из ровных рядов куманов вперед вырвались самые молодые и нетерпеливые воины. Теперь Ханна могла их подробно рассмотреть. Оказалось, что в них нет ничего необычного: перед ней были не крылатые творения, а лишь мужчины, прикрепившие за спиной крылья в подражание птицам. Лица их были скрыты металлическими пластинами шлемов. Часть кавалерии унгрийцев, которая скрывалась в холмах, вылетела из засады. Они набросились на растянувшийся фланг армии противника, который, предвкушая победу, слишком увлекся преследованием. Унгрийцы, которые до этого беспорядочно отступали, словно напуганные мощью врага, внезапно развернулись и атаковали куманов. При этом от прежней неорганизованности не осталось и следа.

— Хей-ли-ли! — закричала Ханна, подражая своей хозяйке. Она видела, как Сапиентия помчалась вслед за атакующими. Вскоре ее догнал Боян, который в одной руке держал знамя. Принц и принцесса ринулись в бой.

Куманы оказались между молотом и наковальней, у них не было никаких шансов. Множество дикарей было взято в плен. Боян, натешившись боем, отъехал к повозке матери и оттуда осмотрел поле боя. На Ханну он не обратил внимания, зато подозвал к себе брата Брешиуса. То и дело к принцу подъезжали воины и вручали ему то кусочек ткани, то нож, то изрубленный шлем. Каждую вещь он внимательно рассматривал, а потом отбрасывал в сторону и снова смотрел на сражающихся воинов.

Бой продолжался до самой ночи. Наконец в лагерь возвратилась Сапиентия, лицо ее сияло, с меча капала кровь, над головой развевалось знамя.

— Хей-ли-ли! — прокричала она, приветствуя мужа. — Победа! Мы спровоцировали их, а потом полностью разгромили.

Боян в ответ поднял свой меч, тоже обагренный кровью.

— Я убил мужчину! — воскликнул он. — Теперь я могу стать мужем своей женщины.

Сапиентия расхохоталась. В ней бурлила энергия, так после грозы в воздухе остается пьянящий запах озона.

Когда вся армия собралась на холме, освещенном фонарями, Ханна почувствовала, как нарастает напряжение. Боян и Сапиентия отправились к палатке, Ханна последовала было за ними, но Брешиус остановил ее.

— Прикоснись к повозке! — строго сказал он. — Делай, что говорю.

Она несмело дотронулась до повозки — обычное дерево, ничего магического. В следующий миг повозка двинулась по ухабистой дороге, Ханна послушно пошла за ней. Рядом шагал Брешиус. Ханна чувствовала на себе взгляды сотен унгрийских солдат. Несомненно, вендийцы тоже смотрели на нее, но для них она была прежде всего «Королевским орлом». Они знали о ее клятве и понимали, что она под защитой короля.

— Рядом с повозкой ты в безопасности, — промолвил Брешиус, — а когда мы возвратимся в лагерь, оставайся возле меня.

— А что может случиться?

Он пожал плечами. Но Ханна отнюдь не была глупа. Теперь, когда бой остался позади, она могла рассуждать здраво.

— Это не битва, — сказала она в конце концов. — Это больше походило на убой скота.

— Но ведь на нас напала не армия, дитя мое. Я видел армию куманов — устрашающее зрелище. А это всего лишь набег. Молодых выносливых воинов послали вперед добыть славу, а если они не вернутся, для армии это послужит знаком того, что впереди опасность. Ты сама видела, как они сражались — глупо вырвались вперед и начали драку. Они не видели дальше своего носа. Уловка Бояна стара как мир. Думаю, у них не было опытного военачальника, который мог предугадать действия противника и воспрепятствовать им.

— Принц Боян сдержал принцессу Сапиентию, когда она рвалась в бой, навстречу смерти.

Брешиус внимательно посмотрел на нее, но Ханна не могла понять, о чем он думает.

Сопровождающие шаманский фургон рабы зажгли факелы. Когда переезжали через реку, волны действительно расступились, и Ханна даже не промочила ноги. Из лагеря доносились пение, ругательства и взрывы хохота. Мужчины беспрестанно прикладывались к флягам со спиртным и, опьянев, орали, ревели, пели и танцевали какие-то дикие танцы. Победа опьяняла их едва ли не сильнее алкоголя. Обстановка в лагере была накаленной.

— Моя бабушка говорила, что убить в бою — полдела, — решительно заявила Ханна.

— Мудрая женщина твоя бабушка, — отозвался Брешиус. — Что же она сказала о второй половине?

— Ну, вообще-то она до сих пор молится старым богам.