Корона Звезд (№3) - Пылающий камень (ч. 2)

Она неожиданно опустилась перед ним на колени и почтительно поцеловала ему руку.

— Вы не должны так делать! — смущенно воскликнул Алан. Он поднял ее и хотел было еще что-то сказать, но в церковь вошла «орлица» и позвала его к королю.

Когда все собрались, Таллия, единственная женщина, которую Алан любил и которая не пожелала ни говорить с ним, ни даже увидеться, встала перед королем, свидетельствуя.

— Ты можешь поклясться перед судом и Владычицей нашей, что ваш брак никогда не был таковым на самом деле.

— Да, — ответила она, и Алану показалось, что она с радостью произнесла это слово.

Жоффрей засмеялся. Генрих смотрел на племянницу, и стало так тихо, что Алан отчетливо слышал, как за окном жужжит пчела, а с далеких полей доносятся удары мотыги, вонзающейся в землю.

— Согласно клятве, которую вы принесли после брачной ночи, ты имеешь право поддержать его, ведь ты — его родня, — продолжил король, почти предлагая ей сделать это. — Ты будешь говорить в его поддержку.

— Я не его жена, — победно заключила Таллия. — Если брачной ночи не было, то и брачные клятвы нельзя считать действительными.

Алан вспомнил о розе, спрятанной на его груди, острие старого гвоздя сдвинулось с места, словно целясь в сердце. Ее предательство ранило его больше всего.

Генрих с глубоким вздохом откинулся на спинку кресла.

— Пусть будет так, — сказал он недовольно. — Ни мужчина, ни женщина не могут править без поддержки своего рода. Поскольку у этого человека, Алана, нет родни, мне ничего не остается, как решить дело в пользу лорда Жоффрея. Его дочь Лаврентию я назначаю графиней Лаваса, ее отец будет регентом до тех пор, пока ей не исполнится пятнадцать.

В зале поднялся бессмысленный шум.

Сколько времени длился этот суд? Разве его приемный отец не обвинял его в том же, в чем обвинил Жоффрей, кроме разве колдовства?

Поскольку на вопрос короля «Ты точно знаешь, что ты — сын Лавастина?» Алан ответил, что не знает, король не мог принять иного решения.

Смог бы он править многие годы, как Лавастин, без Таллии? Нет, хорошо, что все кончено. Ничего другого от этого суда он и не ждал.

Алан знал, что отчаяние — грех, и он не станет позорить Лавастина, растравляя раны жалостью к себе.

Он пришел в себя, услышав крик и грохот. Жоффрей вскочил с криком радости, видно было, что его опьянила победа:

— Прошу вас, ваше величество! Вы должны наказать его за неуважение! Пусть Церковь судит его за колдовство!

Гончие встали, в своей безмолвной ярости они были страшней целой своры рычащих собак. Один из родственников ухватил Жоффрея за рукав и силой усадил на место.

Генрих поднялся, ударил скипетром три раза, и все встали.

— Нет! — твердо сказал король, сверля Жоффрея таким взглядом, что тот испуганно вжал голову в плечи. — Твое поведение не делает тебе чести. Я не вижу в этом деле никакого колдовства, а лишь ошибку человека, нашедшего любимого сына, которого считал навсегда потерянным.

Даже Жоффрею хватило ума оставить все как есть. Он поднял на руки свою маленькую дочь, символ победы.

Генрих повернулся к Алану:

— Ты верно служил Господу и моему трону, Алан. Я предлагаю тебе выбор: ты можешь покинуть Лавас и никогда больше сюда не возвращаться под страхом смерти, или стать одним из моих «львов», что достойно твоего рода, и верно служить мне.

Колесо фортуны снова завертелось, и нужно быстро принять решение. Он должен действовать. Он не выставит графа Лавастина на посмешище перед Жоффреем и его ухмыляющейся родней.

Но Генрих, конечно, знал, что у него не было выбора. Куда бы он мог пойти? К тетушке Бел? Но ведь Осна — часть Лаваса.

Алан выступил вперед и опустился перед Генрихом на колени, как это делали «орлы» и как совсем недавно перед ним самим опускались слуги. Казалось, что с тех пор прошли годы. Алан почувствовал, что его роза снова ожила.

— Я буду верно служить вам, ваше величество, — произнес он.

3

Принц Эккехард увидел на дороге золотое перо. Один из грумов поднес его принцу, и тот воскликнул, показывая перо кузену:

— Ты видел что-нибудь подобное? Думаю, это чистое золото! Повезло, что я первым его увидел!

— Убери его от моего лица, — произнес Уичман, отпихивая руку Эккехарда. — От него воняет!

— Ничего подобного! — выкрикнул Эккехард, поднес перо к носу и глубоко вдохнул.

Он тут же закашлялся, а Уичман, улучив момент, выхватил перо у юного принца. По выражению его лица Ивар мог сказать, что Уичман заинтригован.

— Это мое! — возмутился Эккехард, откашлявшись.

— Конечно, маленький кузен, но сейчас моя очередь смотреть.

Уичман передал перо одному из своих приятелей, и оно пошло по рукам.

Отряд Уичмана не очень отличался от шайки бандитов с большой дороги. Эрменрих называл их лорд Безрассудство и его компаньоны — Глупость, Беспечность, Бесчувственность, Болтливость, Эгоизм, Безумие, Бесполезность, Бессмысленность, три брата Громобоя и шесть Пьяных Кузенов. Зигфриду не очень нравились эти клички, но когда Эрменрих изображал их, выходило очень похоже, так что даже Зигфрид, не одобряющий развлечений, не выдерживал и начинал хохотать.

— Это золото, — мудро заключил Громобой. — И, черт меня побери, хотел бы я увидеть птичку с такими перьями, а еще лучше девицу, наряженную в такую юбчонку!

Известный также как лорд Эддо, Громобой отличался тем, что мог думать только о женщинах.

— Не может быть, — возразил Глупость, который, как и все прочие товарищи Уичмана, был здоровенным детиной, родом из Саонии. — Золотых птиц не бывает.

— Слишком уж оно золотое, — произнес Бесполезность, выхватывая перо из рук Глупости. — Это вообще не птичье перо, а куманское. У них тоже есть крылья.

— Я не видел ничего подобного, — подытожил Уичман. — Но и мне бы хотелось взглянуть на такую птичку. Вот, отец Эккехард, — он с ухмылкой протянул перо своему младшему кузену, — может, такой образованный клирик, как ты, и сумеет изречь что-нибудь мудрое по этому поводу. О Боже! — тут же воскликнул он. Все повернулись и уставились на него. — Я забыл всех своих клириков в Генте!

Шутка уже приелась, но все его товарищи находили ее очень смешной.

Как ни странно, принц Эккехард научился держать язык за зубами. Он молча передал перо Болдуину на сохранение.

Появились первые признаки человеческого жилья: поваленные деревья, обработанные поля и поля заброшенные. Птиц было не слышно. Солнце уже перевалило за полдень, и его лучи, пробиваясь сквозь весеннюю листву, были окрашены в зеленоватый цвет. Отряд проехал мимо цветущего сада. Из-за деревьев выскочили грязные мальчишки.

— Смотрите на их копья! — воскликнул один из них.

— Вы приехали убить чудовище? — завопил второй, помчавшись по дороге и не глядя под ноги. Разумеется, он тут же угодил в рытвину. Впрочем, грязнее он уже не стал.

Когда кавалькада въехала в деревню, встречать гостей вышла целая делегация: три старые женщины и два согбенных старца во главе, а остальные жители сгрудились позади них — пожилые матроны с кучей сопливых ребятишек, мужчины и мальчишки всех возрастов, маленькие девочки. Удивительно, но среди толпы не было девиц на выданье. Ивару уже доводилось видеть подобные сцены, когда они ехали из Гента: жители деревни сейчас поднесут небогатые дары, а потом попросят проехать дальше, в соседний замок или монастырскую гостиницу. Уичман откажется, предпочитая останавливаться в деревнях, где всегда можно найти пригожую девицу.

— Господь милостив! — закричала одна из старух, которая уже не могла стоять прямо и опиралась на палку.

Она странно растягивала слова. «Должно быть, местный диалект», — мимоходом подумал Ивар.

— Наши молитвы услышаны! Скажите, вы приехали, чтобы убить чудовище?

— О каком чудовище идет речь? — спросил Уичман, оглядывая хижины и амбары. За зелеными полями виднелись кусты и деревья, там мелькало что-то белое — то ли коза, то ли собака.

Крестьяне загомонили:

— Ужасная тварь, рожденная не на земле! С тех пор как маркграф Виллам и герцогиня Ротрудис ушли в Покои Света, а минуло уже двадцать лет, все было тихо. Но теперь! В лесу всегда водились привидения, и мы с ними ладили, но это! Сначала в камнях появился странный свет, потом прилетела эта тварь! За что Господь наказывает нас?

— Что это за тварь? — повторил Уичман, презрительно усмехаясь.

— Она не ходит по земле. Как-то ночью она прилетела из старых камней. Она размером с дом, похожа на орла. Наверняка враг рода человеческого прислал ее, чтобы уничтожить нас! У нее когти — как грабли, может корову унести. Сначала она охотилась на оленей, но теперь мы боимся…

— У вас что, нет дочерей, кроме этих малюток? — перебил один из компаньонов.

Жители деревни побледнели, ребенок, попытавшийся заговорить, получил по губам.

— Съедены! — хрипло сказала старуха. — Сначала тварь сожрала оленей, а потом дочерей.

— Я бы сделал наоборот, — сказал Бесчувственность. Все компаньоны расхохотались.

— Придержите свои поганые языки! — приказал Уичман. — Чья это земля?

— Наша, милорд. Я пришла сюда со своим мужем, упокой Господь его душу, когда здесь были только дикари. Король Арнульф заключил с нами договор. Мы обязаны служить только ему.

Уичман задумчиво хмыкнул:

— Я должен чем-то вознаградить своих товарищей, иначе они не станут рисковать. Что вы можете нам предложить?

— Еду и кров, милорд.

— Я знаю, что вы прячете, — сказал Уичман. — И хочу, чтобы вы это отдали мне и моим людям.

И тут принц Эккехард выступил вперед. По сравнению со своим старшим кузеном он казался маленьким и слабым, но держался с королевским достоинством.

— Я — принц Эккехард, сын короля Генриха, — объявил он. — Я пришел, чтобы спасти вас. Я не прошу награды ни для себя, ни для моих товарищей. Я знаю, что обязанность принца — защищать своих подданных. Расскажите мне о чудовище.

Ивар пробирался по заросшей тропинке вслед за своим проводником — худым перепуганным парнишкой, речь которого он не мог понять. Ивара послали на разведку к логову ужасной твари, поскольку Эккехард не слишком его жаловал, а мальчишку выбрали, вероятно, потому, что он был сиротой и никто не стал бы о нем беспокоиться. Наживка, как сказал Уичман, а его компаньоны разразились радостным гоготом. Болдуин попытался было заступиться, но Ивар его остановил. Он в самом деле был горд, что пойдет на разведку.

Он верил во Владычицу и Господа и надеялся, что они не дадут ему погибнуть, но сердце у него колотилось так, что оставалось только удивляться, почему оно не выскочит из горла. Достоин ли он теперь венца мученика? Они с Зигфридом и Эрменрихом проповедовали столь усердно, что разгневали даже флегматичного брата Хумиликуса, и епископ засадила их под замок, обвинив в распространении ереси.

Эккехард уезжал с Уичманом на следующий день, и Болдуин упросил принца помочь им сбежать. Эккехарду это не доставило особой радости, он по-прежнему недолюбливал Ивара.

Много ли душ они обратили в Генте? Деревенские жители слушали их, не выказывая особого интереса, но и не забрасывая камнями. Они даже задали несколько вопросов.

Никто не скажет, что выполнение воли Господней — легкое дело.

Иногда Ивар задумывался, какое же предназначение у лорда Уичмана, самого бесполезного создания на земле. Эккехард дал Ивару рожок и приказал идти к логову твари. Теперь Ивар сжимал этот рожок в правой руке, надеясь, что сумеет им воспользоваться.

— Тс-с-с-с! — Мальчик показал на неестественно правильный холм с поваленными камнями и сломанными деревьями наверху. Тишина давила на уши, птицы исчезли.

Между камнями мелькало солнце, Ивар зажмурился, ему показалось, что оно застряло среди камней и теперь пытается выбраться на волю.

— А-а-а-а-а-а! — завопил парнишка и сбежал.

И вдруг зарево стало подниматься над каменной короной, а настоящее светило спокойно шествовало по небу, клонясь к закату. Создание — язык не поворачивался назвать это тварью — сияло как маленькое солнце. Снизу раздались крики — всадники тоже заметили его. Забыв обо всем на свете, Ивар зачарованно смотрел, как оно поднимается все выше и выше.

Создание было похоже на орла, с такими же клювом и головой. Но где вы видели золотого орла? К тому же такого огромного? Наверное, эта птица стала золотой, потому что летала очень близко к солнцу и звездам. За всю свою жизнь Ивар не видел ничего прекраснее.

Только сейчас он понял, что уронил рожок. Он поднял его и попытался затрубить, но из рожка вырвался лишь какой-то слабый всхлип.

И тут раздался голос существа. Он звучал как пение ангелов, как призыв далеких миров, не предназначенный для смертных. Ивар никогда не видел, чтобы кто-то мог двигаться так быстро: только что это создание поднималось из камней и казалось солнцем, и вот оно уже почти рядом, огромное, величиной не меньше дома или амбара. А когти у него — как остро наточенные мечи.

Ивар бросился на землю, его шею обожгло прикосновение крыльев, накрыла волна аромата, похожего на церковный ладан и какие-то другие благовония. Рядом раздался крик, но он не осмелился приподнять голову.

Чья-то рука вцепилась ему в лодыжку, и Ивар дернулся, отбиваясь, но это оказался лишь мальчик, который вернулся за ним. Вдалеке слышалось испуганное ржание лошадей. Ивар расслышал голос Уичмана.

— Копьями его, дураки!

Лошадь без всадника в ужасе неслась куда глаза глядят, Ивар отпрыгнул, чтобы не оказаться у нее под копытами, оступился, упал и ударился плечом о камень. Потом встал на четвереньки, пытаясь прийти в себя. Мальчик исчез, лошадь тоже. Наконец, презирая себя за трусость, Ивар вернулся обратно к броду, стараясь быть незаметным.

Он перебрался через ручей и увидел, как на поляне существо, похожее на золотого ангела, бьется со всадниками. На него нападали сразу семь человек. Принц Эккехард вырвался вперед, потрясая копьем и угрожая золотому созданию. В эту минуту всадники не могли защитить его, и птица мгновенно развернулась и вцепилась когтями в принца.

Создание ухватило Эккехарда за плечи, и его руки сразу оказались прижаты к бокам. Надо отдать ему должное, он ни разу не вскрикнул, хотя по плащу потекла кровь Создание тяжело взмахнуло крыльями и вырвало принца из седла. Лошадь Эккехарда ускакала в лес. Шлем принца упал на землю и покатился, подпрыгивая на камнях.

Ивар стоял, словно окаменев, не в силах сдвинуться с места. Уичман и остальные бросились в погоню, выкрикивая имя принца. Когда зверь снизился, Ивар увидел побледневшее лицо Эккехарда.

Крылья рассекали воздух у Ивара над головой, существо не могло подняться выше с такой тяжелой ношей в когтях. Не раздумывая, Ивар прыгнул и вцепился в ноги Эккехарда.

Ему показалось, что создание утащит теперь их обоих, но тут же почувствовал, что его ноги окунулись в холодную воду — зверь не выдержал двойного веса. Ивар слышал, как кричит Уичман, ржут лошади, которых против воли гонят к страшному чудищу. Он не видел, кто нанес удар, но почувствовал, как дрогнуло тело огромной птицы, и они втроем рухнули в воду. Золотой ангел лихорадочно хлопал раненым крылом по воде.

Ивар словно во сне видел, как над головой медленно пролетают копья, медленно вонзаются в тело зверя, из которого медленно вытекает горячая кровь. Ивар отпрянул и снова упал в воду. Задыхаясь, он пытался подняться, но ослабевшие ноги отказывались его держать. Его тащило течение, и когда он смог наконец встать, то увидел только людей и копья, которые вонзились в золотокрылое создание, отнимая его жизнь.

Золотые перья и бледная, обжигающе горячая кровь расплывались в воде. Ивар почувствовал, как горит кожа там, где на нее попала кровь этого создания. Он выбрался на берег и рухнул на траву. И только теперь к нему вернулась способность слышать.

Люди, казалось, превратились в зверей — они выли, рычали, вопили.

Зигфрид подбежал к Ивару, упал на колени. Он рыдал, показывая жестами: «Нет! Нет!»

Но было слишком поздно.

Прекрасное создание было мертво.

Ивар, пошатываясь, прошел сквозь толпу безумствующих соратников Уичмана к мертвому созданию. Теперь в нем не было ничего величественного — огромный труп с сияющими перьями и безжизненными глазами.

Болдуин помогал принцу Эккехарду подняться.

— Проклятый идиот! — заорал Уичман. Эккехард проверял, целы ли руки. — Я же приказал тебе не высовываться! Нет ничего хуже, чем услужливый дурак! В следующий раз просто не лезь, куда тебя не просят!

Принц пошатнулся, но Болдуин вовремя подхватил его. Мило и Удо встали между ним и его разгневанным кузеном. Эккехард увидел Ивара.

— Ты спас мне жизнь, — произнес он. — Как мне вознаградить тебя?

— Сожгите это, — ответил Ивар. К нему подошел Зигфрид, утирая слезы. Эрменрих стоял, приоткрыв рот от удивления. — Вот и все, чего я прошу, ваше высочество. Просто сожгите.

Мальчика, который привел сбежавшую лошадь, отправили в деревню с новостями. Уичман приказал половине своих людей искать пропавших коней. Бедняга Бессмысленность — единственный пострадавший — умирал от потери крови. Зверь оторвал ему руку. Раненого решили не трогать, а лишь напоили вином, чтобы облегчить страдания. Остальные пытались вырвать золотые перья из трупа гигантской птицы, но им это не удалось — кровь золотого создания обжигала даже сквозь перчатки. Вскоре появились жители деревни с букетами цветов и флягами с элем.

Эккехард до сих пор не мог поднять руки, поэтому просто кивнул старухе, которая предложила ему зажженную лампу.

— Вы пострадали больше всех, — великодушно произнес он. — Пусть тот, кто потерял больше всего скота, поднесет огонь к зверю.

— Но никто не терял скота, милорд, — сказала она. — Просто эта тварь была такой страшной… Мы боялись, что она начнет охотиться на нас.

Эккехард потряс головой, словно не веря собственным ушам. Потом пожал плечами и послал Мило бросить лампу на труп с безопасного расстояния.

Пламя мгновенно охватило золотое тело. Бесполезность, который предпринимал очередную попытку выдрать перо, отскочил с громким воем.

— Ты точно в порядке? — спросил Эрменрих Ивара в четвертый раз.

Тот лишь пожал плечами. Зигфрид опустился на колени и зашевелил губами, читая молитву, по щекам его текли слезы.

Пламя взревело, и к небу стали подниматься клубы золотистого дыма. В нем Ивар разглядел и золотых львов, и серебряных оленей, которые поднимались по каменной лестнице, исчезая в небесах, в огне вертелись ярко-красные саламандры с голубыми глазами.

— Боюсь, мы совершили огромную ошибку, — прошептал он.

Люди Уичмана веселились, и, похоже, никто не видел ничего странного в густых клубах ароматного ладана. Внезапно среди победителей вспыхнул спор.

— Ты лжешь нам, старая ведьма! — Уичман возвышался над старухой, размахивая кулаками. — Признайся, ведь ты соврала, когда сказала, что тварь сожрала ваших дочерей. Вы спрятали их, я точно знаю — сам видел нескольких в лесу.

— Оставь их в покое, — вмешался Эккехард. Он сидел на земле, возле него суетились Мило, Болдуин и Удо, пытаясь снять с принца рубаху, не потревожив раненого плеча. — Какое право ты имеешь что-то требовать от них?

— По праву командира, который потерял солдата, чтобы защитить этих гнусных паразитов!

— Мне тоже жаль лорда Альтфрида, но это же не повод насиловать их дочерей.

Уичман фыркнул, упер руки в бока и угрожающе шагнул вперед:

— Как изменился наш птенчик! Ведь тебе так нравилось тискать шлюх в Генте. Или теперь тебе всех заменяет прелестный Болдуин?

— Не смей насмехаться надо мной, — тихо произнес Эккехард, — и унижать этих людей.

Принц был бледен, но, по крайней мере, кровотечение удалось остановить. Ветер переменился и метнул дым прямо в лицо принца, но тот, казалось, даже не заметил этого.

Уичман отступил в сторону.

— И как же ты собираешься меня остановить? У меня пятнадцать опытных воинов против твоих четырнадцати недорослей. Они порубят вас на мелкие кусочки, не потратив на это особых усилий.

— А потом мы займемся деревенскими девочками! Похоже, их и вправду прячут от нас.

— Мой отец… — гневно начал Эккехард.

— Ах ты Господи! — воскликнул Уичман, схватившись за голову в притворном ужасе. Потом он рассмеялся. — И что же сделает со мной дядя Генрих? Я ведь его родственник. К тому же ему нужна поддержка моей матери, верно? Так что заткнись, маленький кузен, и ступай к своим послушникам и молитвам. Или забыл, что ты монах, а не солдат?

— Только попробуй, — сказал Эккехард спокойно, хотя рядом со своим кузеном он казался ребенком, который пытается запугать взрослого громилу.

Дым окутывал принца плотным облаком, Ивару вдруг показалось, что он видит крылья за спиной Эккехарда, словно убитая птица ожила и встала за ним.

С гримасой боли, поддерживаемый Болдуином и Мило, принц поднялся. Но даже стоя он был на голову ниже своего кузена, который участвовал во второй битве при Генте и сумел полгода вместе со своими солдатами противостоять эйка под предводительством самого Кровавого Сердца. Он не раз рассказывал эти истории Эккехарду и его спутникам. И тот всегда восхищался Уичманом.

Но теперь что-то изменилось.

— Попробуй! — повторил Эккехард. — Но будь уверен, что мой отец узнает, кто убил меня и запугал этих бедных крестьян, которых не защитит ни лорд, ни леди. Они под защитой короля и не могут обратиться ни к кому другому. — Он повернулся к крестьянам. Они не убежали, а только отошли в сторону. — Прячьте своих дочерей, — сказал он и повернулся к кузену: — Что ты теперь сделаешь? Станешь убивать их одного за другим, пока они не отдадут тебе девушек?

Уичман толкнул его. Эккехард упал. Сейчас он был похож на золотую птицу, которая умерла в ручье. Принц упал на раненую руку и потерял сознание от боли. Болдуин бросился на Уичмана, и началась драка. Впрочем, вряд ли это можно было назвать дракой — у спутников Эккехарда не было ни малейших шансов против компаньонов Уичмана.

— Оставьте их, — наконец с отвращением произнес Уичман. — Приведите мне лошадь. — Он сплюнул под ноги. — Поехали! Есть места и получше. Возьмите кольцо Альтфрида, мы отдадим его сестре.

Они поехали прочь, выбираясь на главную дорогу. Странно, но после их отъезда солнце, скрывавшееся в облаках, выглянуло и озарило все золотистым светом. Костер запылал ярче. В ароматном дыме снова появились странные тени, которые поднимались к небу.

Наутро Эккехард все еще не мог поднять руки, но выглядел намного лучше, к тому же жители деревни носились с ним, как курица с яйцом, что ему весьма нравилось. Он получил лучшую постель в деревне — в ней и троим было бы просторно. Хозяин вымел пол полынью, чтобы выгнать блох. Слуг принца разместили по комнатам.

Но Зигфрид пропал.

Его нашли у костра. Судя по тому, какое количество золотистого пепла на нем осело, он провел здесь всю ночь. Когда все ушли в деревню, он остался возле огня. Завидев Ивара и Эрменриха, он схватил палку и написал в золе слова.

— «Пир в честь святого Меркуриуса Меняющегося», — прочитал Эрменрих, который разбирал почерк Зигфрида лучше, чем Ивар. — Принц Эккехард вел себя вчера по-настоящему благородно. — Эрменрих взял у Зигфрида палку и пошевелил угли. В воздух поднялось целое облако золотистого пепла. — Ох! — Эрменрих отпрыгнул назад и отбросил палку.

На углях корчился золотисто-красный червь.

Зигфрид бросился к Ивару и Эрменриху и оттащил их назад. Он так волновался, что сделал попытку заговорить. Он издавал какой-то клекот и шипение, пытаясь объяснить им что-то понятное только ему. Отчаявшись, он схватил палку и снова принялся писать в золе, но поднялся ветер и взметнул вверх золотистый пепел.

Сияющий червь исчез.

Зигфрид зарыдал.

— Это был знак, — зловеще сказал Эрменрих. — Вот только чей — Господа или врага рода человеческого?

Зигфрид опустился на колени и принялся молиться. Друзья не смогли сдвинуть его с места. Он молился весь день до вечера, деревенские жители приходили посмотреть на останки чудовища, но никто не осмелился подойти поближе и разворошить угли. Как ни странно, но с каждым часом угли пылали все ярче. После отъезда Уичмана деревенские девушки выбрались из леса. Сначала они пугливо прятались по углам, словно ожидая, что на них вот-вот набросятся люди Эккехарда, но когда поняли, что никто не собирается их обижать, осмелели.

— Может, наша проповедь достигла сердца Эккехарда? — спросил Ивар у Эрменриха за ужином. Им достался жареный цыпленок с горчицей, медовые кексы, зелень и черный хлеб с элем.

— Не знаю, — отозвался тот. — Это было так неожиданно.

Раны Эккехарда еще не зажили, и Болдуин кормил его с ложечки, как маленького. Еще больше деревенских жителей растрогало то, что принц выпил эля из резного деревянного ковша, который поднес ему старейшина.

— Прошу вас, милорд принц, — улыбнувшись, сказал Болдуин. — Позвольте мне отнести немного еды нашему спутнику Зигфриду, иначе он останется голодным.

— Конечно, — отозвался Эккехард и тут же добавил, кивнув в сторону Ивара: — А его не бери, сходи лучше один.

Ивар покраснел, а Эрменрих наклонился к нему и сказал:

— Не обращай внимания, Ивар. Болдуин любит тебя, вот принц и ревнует.

Болдуин ушел вместе с Эрменрихом.

Ночью Ивару снова приснилась Лиат. Стояла теплая весенняя погода, и ставни были открыты. Ивар не сразу понял, что проснулся: перед ним предстала женщина, одетая лишь в тонкую нижнюю рубаху. Она подошла к кровати, на которой устроились принц Эккехард, Мило и Болдуин. Эккехарда на ночь напоили маковым отваром, так что разбудить его не представлялось возможности, Мило храпел, как всегда, — этому и макового отвара не требовалось, чтобы спать совершенно беспробудно.

Но Болдуин проснулся.

— Милорд! — прошептала женщина. — Ваше высочество!

Она положила руку на грудь Болдуина.

— Я не принц, — пробормотал он, не делая, впрочем, попытки освободиться от нее. — Вот принц Эккехард, рядом.

— Но вы так красивы, милорд. Точно ангел. — Она сбросила свою рубашку. На мгновение перед Иваром мелькнуло ее обнаженное тело, и он закрыл глаза. — Я взяла перо, милорд, — прошептала она. — Перо ангела.

Она достала перо и в его золотистом, мерцающем свете девушка показалась Ивару самой красивой и желанной — темные волосы, небольшой прямой нос и маленькая родинка на правой скуле.

— Это знак. С тех пор как я увидела свет в круге старых камней, меня все время посещают видения. Мне кажется, что ко мне приходит ангел. И Родлинде, и Гизеле, и даже Агнесс снится то же самое, хотя Агнесс уж с прошлой осени замужем. Наверное, это вы, милорд? Ведь это вы — ангел? Наверное, Господь послал вас.

Ивар старался блюсти чистоту. Но видит Бог, это было непросто.

Послышался довольный вздох Болдуина, когда девушка, не дожидаясь приглашений, поцеловала его и легла рядом.

Ивар перелез через храпящего Эрменриха, который не проснулся, даже если бы над ним проскакал табун лошадей, и выбрался за дверь. К счастью, луна была достаточно яркой, и Ивар добрался до кострища без особых приключений, хотя и оцарапался, пробираясь через густой кустарник.

Зигфрид спал у костра, и какая-то добрая душа заботливо накрыла его одеялом. При виде его спокойного, умиротворенного лица Ивар отбросил все сомнения. Он опустился на колени и стал молиться. Почему-то ему казалось, что кто-нибудь обязательно должен молиться у костра, где сгорело это чудесное золотое создание, погибшее из-за жадности одних и трусости других. Конечно, оно убивало оленей, но разве не естественно для всякой твари Божьей питаться? Оно убивало, только чтобы насытиться, а не для забавы, как порой делают люди. Конечно, жители деревни испугались, увидев труп оленя, но ведь золотое создание никому из них не причинило зла и скорее всего не стало бы причинять вреда и дальше.

Возможно, те видения, которые явились ему в дыму костра, были всего лишь галлюцинациями, но Ивар в этом сомневался. Может, и вправду золотая птица стала бы охотиться на жителей деревни и скот, но вряд ли. Ведь и сам он испугался этого создания и возжелал золотое перо, и именно он, в конце концов, помог убить его.

Ивар не знал точно, который час. В отличие от Зигфрида и Эрменриха, он так и не научился определять время по звездам, восходу и закату. Но, когда он услышал доносящийся из деревни крик петуха, он запел утреннюю молитву:

Почему зло процветает, Владычица,

Когда чистое сердце страдает на земле?

Почему тот, кто несет зло и насилие,

Живет в довольстве и богатстве?

Занялась заря. Зигфрид проснулся и встал рядом с Иваром на колени. Он не мог молиться вслух, но его молитва шла из самого сердца.

Они первыми увидели это чудо: крохотный красно-золотистый птенец сидел на углях, а потом закопался в пепел.

Когда утро уже было в разгаре, за ними пришел недовольный Мило — ему не очень хотелось идти сюда. Увидев непогасший костер, он слегка испугался и остановился на безопасном расстоянии.

— Принц Эккехард зовет вас, — сообщил он. — Разве эта тварь еще не сгорела? Зачем вы здесь молитесь?

Когда они вернулись в деревню, то увидели, что Болдуин то и дело широко зевает, а уж вид у него такой, словно он всю ночь не спал, а боролся, по меньшей мере, с драконом. Но принц ничего не замечал, из его мозгов еще не выветрился маковый настой.

— Может, брат Зигфрид сумеет это объяснить, — произнес Эккехард как раз в ту минуту, когда они вошли.

Собрались жители деревни, они жаловались на странные сны, которые посещали их с того момента, когда здесь появился странный зверь.

— По правде говоря, добрый брат, — сказал старик, которого, очевидно, выбрали говорить от имени всех собравшихся, — мы думали, что эти видения прекратятся, когда чудовище умрет, но ничего не изменилось. Только хуже стало. Что Господь хочет нам сказать? Неужели мы сделали что-то не так? Нас наказывают?