– Она уже все забыла. Таким, как она, все как с гуся вода. – Интересно, сколько пуговичек придется расстегнуть, чтобы наряд Кларисы соскользнул с плеч и пал к ее ногам шелковой лужицей? Он бы получил удовольствие, раздевая ее неторопливо, не вспугнув своей страстью. Он умел не торопиться. Прошлая ночь была исключением; прошлой ночью им овладело желание невиданной силы. В следующий раз все будет по-другому.
Он будет ухаживать за ней. Пусть не думает, что он всегда ведет себя как варвар, для которого что горячка схватки, что страсть – все едино.
Роберт открыл буфет, налил два бокала золотистого вина и протянул один Кларисе.
– Расскажите о себе. Что вы такого плохого сделали, чтобы потом испытывать унижение?
Она уставилась в бокал, словно вино было приманкой в западне. Собственно, так оно и было. Приманка, которая заставит ее войти с ним в более тесный контакт и ослабит тугой корсет предусмотрительности, в который она себя заточила Он не улыбнулся, когда она выхватила у него бокал, словно боялась обжечься об его пальцы. Пока все шло точно по плану. События развивались довольно интересно. Хепберн уже не помнил, когда испытывал нечто подобное.
– Каждый терпел унижения. И как бы нам ни хотелось забыть о тех прискорбных обстоятельствах, память удерживает их. Но об этом не рассказывают джентльмену, который… – Она запнулась и торопливо глотнула вина. Ее темные брови вспорхнули вверх. – Хорошее вино. Из Германии, да?
Клариса знала толк в вине. Взяв ее под руку, Хепберн провел ее в ту часть библиотеки, где стояли большие удобные кресла у просторного окна, где столы и полки были украшены изящной резьбой.
– Пожалуйста, присядьте. Здесь нам будет удобно обсудить вечера, которые у нас впереди.
Он удивился, заметив улыбку у нее на губах. Что такого забавного увидела она в предстоящих вечерах?
Затем он проследил за ее взглядом и увидел, что она смотрит на маленькую статуэтку Гермеса, готового взмыть в небо.
– Что?
Она села в кресло, на которое он указал.
– Я вспомнила один из случаев моего унижения.
Ах, вот и откровенность. Из нее ничего не пришлось вытаскивать щипцами. Все шло как по маслу. Прихватив бутылку, он подошел к ее креслу вплотную.
– Вас не расстраивает это воспоминание?
– Нет. Скорее забавляет. – Покачав головой, она провела ладонью перед глазами, словно открывала завесу перед окном в прошлое. – Когда мне было девять лет, бабушка вдруг решила, что все статуи во дворце, а это были настоящие произведения искусства, из коллекций, неприличны. – Клариса рассмеялась, и лицо ее словно засветилось изнутри. – И бабушка приказала одеть все статуи в тоги, чтобы наше целомудрие не пострадало.
Она говорит о сестрах. Роберт подлил ей еще вина.
– А как насчет вашего целомудрия? Оно не пострадало?
– Да мы просто не замечали статуи. Они были частью убранства дворца, только и всего. Но стоило бабушке устроить всю эту суету, как у нас проснулось любопытство, и мы, приподняв тоги, стали исследовать свидетельства разницы полов.
– Ну конечно, – он прислонился к спинке ее кресла, – запретный плод сладок.
Она посмотрела на него. Она смотрела на него чуть дольше и пристальнее, чем ему бы хотелось, и улыбка ее угасла.
– Моя старшая сестра Сорча должна была стать королевой и была помолвлена с Рейнджером, принцем королевства Ришарт. – Клариса состроила рожицу. – Противный мальчишка. Мне было очень жаль Сорчу. И вот она, я и наша младшая сестра устроили так, что, когда папа объявил об этом, мы потянули за веревку, и все тоги разом упали. – Клариса рассмеялась.
Роберт молча смотрел на нее, чувствуя, как наливается желанием его плоть. Она не была самой красивой из женщин, встречавшихся на его пути. Маленького роста, приветливая, настороженная. У нее была гладкая как шелк золотистая кожа и необычайно доброе сердце. Он был с ней и хотел снова быть с ней. И снова. И снова, пока не исчезнет мир, пока в нем не останется лишь она одна Клариса с ее нежными руками и нежным сердцем.
Не подозревая о его мыслях, Клариса продолжала:
– Некоторые тоги застряли на определенных частях тела, если вы понимаете, о чем я.
Он знал, что она имеет в виду, ему ли не знать? Хепберн усмехнулся.
– И от этого все стало гораздо хуже, – продолжала она. – Послы ужасно оскорбились, а бабушку трясло от ярости.
Клариса напомнила ему о том времени, когда он был молод, уверен в том, что в этом мире правит добро, уверен в надежности собственного положения и в собственном превосходстве. Еще он верил в семью, в любовь и в то, что зло всегда бывает наказано.
Теперь он ни во что не верил. И ничего не боялся. Даже смерти.
Клариса продолжала весело щебетать, не заметив перемены его настроения:
– Но папа… Готова поклясться, он тоже смеялся, – Клариса глотнула вина. – Нас в тот день отправили спать без ужина, в том числе и помолвленную принцессу.
И тут Роберт осознал, что верит Кларисе. Верит в то, что она – принцесса. Воспоминания были слишком искренними, печаль и радость – настоящими. Она пыталась скрыть слезы, когда говорила о своей утерянной семье, улыбалась, но губы ее дрожали.
Она была принцессой, принцессой в изгнании, а он собирался использовать ее по своему усмотрению и брать ее так часто, как ему захочется. Потому что в конечном итоге что бы между ними ни было, страсть нельзя отрицать. Он познал многих женщин. Некоторые были красивы, некоторые – загадочны, некоторые – доступны, кое-кто с опытом, но ни одна из них не затронула его сердца. Ни одна не волновала его так, как Клариса. Она была бесценным сокровищем, он не представлял, как сможет жить без нее.
– Я знаю, вы не верите мне. Но в том, что я рассказывала вам о своей жизни, нет ни слова лжи.
– Вы ошибаетесь. Я вам верю.
– Милорд, я не ослышалась?
В ее янтарных глазах отразилось недоумение. Ее рука задрожала, когда она поставила бокал на стол.
Она не могла представить себе, что человек, который запугивал ее, издевался над ней, вдруг признался, что верит ей. Роберт повторил:
– Я верю вам. Я верю, что вы принцесса. Вы можете обманывать и хитрить в том, что касается ваших кремов и мазей, но насчет вашего королевского происхождения вы не лукавите. Мне неизвестны обстоятельства, которые привели вас сюда, но, судя по вашему благородству, вы – принцесса. – Он чувствовал презрение к себе. Скривив губы, он зашагал по комнате и отступил в тень. – Но мне наплевать на это, потому что я все равно вас хочу.
Кларисе хотелось закружиться в танце, громким криком выразить свою радость. После стольких лет изгнания, если бы кто-то другой сказал, что верит ей, она задумалась бы о его мотивах. Но когда об этом ей говорит Хепберн, мужчина с циничной душой, и загрубевшим сердцем, она не может ему не верить. Она едва понимала себя. Она знала, что он не лжет. Ему ни к чему прибегать ко лжи, чтобы заставить ее выполнить его волю. Зачем ему это? Ведь она обещала выполнить его требование и появиться на балу в обличье другой женщины.
Он уже овладел ею. Теперь он дарил ей самое драгоценное из того, что мог дать. Свое доверие.
Клариса подошла к нему, положила руки ему на плечи и произнесла:
– Я тоже вас хочу.
Тело его было горячим под ее ладонями. Он медленно поднял руки и схватил ее за кисти.
– И что?
Дыхание ее участилось.
– А то, милорд, что если вы хотите меня, я получу вас. На время. Когда весь этот балаган закончится, придет пора мне вас покинуть. – Она сплела пальцы с его пальцами, подняла его руку к губам, поцеловала и прикусила одну из костяшек.
Он подпрыгнул, словно она причинила ему боль, и глаза его зажглись голубым огнем. Взяв ее за подбородок, он опустил голову, приблизив губы к ее губам, и прошептал:
– Раз вы отдаете меня себе, не могли бы вы называть меня по имени?
– Роберт.
Он прикоснулся губами к ее губам. Она с жадностью приняла его язык, ей хотелось вновь испытать ту гармонию, которую он подарил ей, когда они вместе пели песнь страсти. Еще никто в мире не целовался так, как целовались они, купаясь в этом восхитительном море, в котором нежность смешалась с силой. Она обхватила его руками за плечи и, удерживая его голову, требовала дать ей то, что он один мог ей дать: горячие толчки его языка, его горячее дыхание.
И тогда он отстранился.
– Слышите? Экипажи уже у ворот. Начали съезжаться джентльмены с охоты. – Он посмотрел на нее, но во взгляде его уже не было страсти. Он смотрел на нее оценивающе. – Я должен объяснить, что именно требую от вас на балу. Вы готовы?
Готова? Да, она готова. Только он не об этом говорил, но не все ли равно? Сейчас она готова была сделать все, чего бы он ни пожелал. Но она не станет ему в этом признаваться. Должно быть, она опьянела от этого поцелуя, но, каким бы сильным ни было опьянение, она не забывала о его беспощадности. Она не позволит ему унизить себя. И Клариса очень спокойно произнесла:
– Объясните, чего именно вы от меня хотите, и я скажу, смогу ли я это выполнить.
– Я верю в вас, моя принцесса. – Губы его шевельнулись, голос у него был низкий и чуть хрипловатый, и этот голос дарил невысказанное обещание. – И когда вы все сделаете, обещаю вам, что Блейз станет вашим по праву. Навеки. – Она думала не только о коне, когда эхом отозвалась:
– Навеки.
Глава 19
В канаве сливок не найдешь.
Старики Фрея-Крагс
Полковник Огли ждал этого всю жизнь. С триумфом явиться в Маккензи-Мэнор. Ловить на себе восхищенные взгляды женщин, наслаждаться восхищением мужчин. И чтобы Бренда, его наивная богатая женушка, покрепче прижималась к нему.
Смаковать тщательно скрываемую досаду графа Хепберна.
О, Хепберн сказал все, что положено говорить в таких случаях. Он приветствовал Огли в просторном зале Маккензи-Мэнор, всем своим видом выражая удовлетворение хозяина, принимающего высокого гостя.
Но Огли знал, что Хепберн его ненавидит. Огли все сделал для этого. Он подпитывал его ненависть все годы службы в Пиренеях и потом тоже. Огли позаботился о том, чтобы этот заносчивый лорденок, присланный к нему в подчинение, превратился в желчного циника. Но несмотря на все усилия, Огли не смог заставить Хепберна сдохнуть мучительной смертью.
Но как выяснилось, то, что Хепберн выжил, было не так уж плохо. Зато теперь он, Огли, мог насладиться сполна. Пусть смотрит, как Вальдемар, бывший первый помощник Хепберна, стоит по стойке «смирно» у него, Огли, за спиной. Власть над лучшим другом своего врага дарила Огли ощущения более сильные и острые, чем то насилие, которым он вволю насладился во время военных действий. Огли отнял у Хепберна все, что тот имел, за исключением титула. Впрочем, Огли со дня на день рассчитывал получить титул барона. И сознание того, что Хепберн, ненавидевший его всеми фибрами души, вынужден будет изображать уважение, доставляло ему истинное удовольствие.
– Полковник Огли, миссис Огли, для нас большая честь давать бал в вашу честь. – Леди Миллисент, чем-то напоминавшая жену самого Огли, поспешила им навстречу. – Я прочла вашу книгу, полковник Огли, и восхищена вашими подвигами на Пиренеях. Надеюсь, путешествие вас не слишком утомило и вы составите нам компанию этим вечером в гостиной и расскажете о своем героизме.
Гости собрались вокруг него и зааплодировали.
Бренда вцепилась ему в предплечье.
– Пожалуйста, Оскар, ты знаешь, как я люблю тебя слушать. – Огли похлопал жену по руке и снисходительно улыбнулся Миллисент:
– Ну, разве она не прелесть? Миссис Огли слушала мои рассказы бессчетное число раз за время моего турне по Англии и просит меня рассказать еще.
– О, Оскар, – Бренда раскраснелась от восторга, – я с упоением читаю твои рассказы. Если знать, что ты по собственной воле подвергал свою жизнь опасности, все это звучит почти как волшебная сказка.
Огли несколько напрягся, но Хепберн ничего не сказал. Его губы даже не тронула сардоническая усмешка. Казалось, Хепберн все забыл. А в это Огли поверить не мог. Этот надменный ублюдок ничего не забывал, и именно поэтому Огли так старался, чтобы его убили. И то, что Огли в этом не преуспел, свидетельствовало о везении Хепберна и его мастерстве.
Но что мог Хепберн сделать сейчас? Если он попытается сказать правду, ему никто не поверит. Он выставит себя жалким охотником за почестями. И слава Огли засияет еще ярче. Огли самодовольно ухмыльнулся. Он загнал Хепберна в ловушку. Этот старомодный кодекс чести! Огли буквально упивался ничтожеством Хепберна.
– Полковник Огли, принцесса Клариса просила меня познакомить вас с ней. – Хепберн вышел из круга, ведя под руку женщину необыкновенной красоты. – Ваше высочество, этот тот самый полковник, автор книги, со страниц которой вы узнали о его героических подвигах. Принцесса Клариса, имею честь представить вам полковника Огли и его жену леди Бренду.
– Прошу вас, – сказала Бренда, – называйте меня просто миссис Огли.
– Я понимаю, миссис Огли. – Странного янтарного цвета глаза принцессы лучились восхищением. – Какая честь быть женой героя!
– Да, это верно. – У Бренды не хватило ума насторожиться при виде симпатичной принцессы или реакции мужа на ее появление. Бренда восхищалась мужем.
И он не собирался открывать ей правду.
Огли обольстительно улыбнулся принцессе.
– Разумеется, я буду сегодня рассказывать о своих приключениях, причем с величайшим удовольствием. – Он не знал, откуда родом принцесса, но ему было все равно. Он видел перед собой великолепный образчик женской плоти и решил поразить принцессу рассказами о своем героизме.
Казалось, его дерзкий взгляд насторожил принцессу. Неужели он неправильно интерпретировал ее интерес к нему? Но он все понял правильно. Он достаточно долго служил офицером, чтобы ни с чем не спутать это свечение, которое исходит от женщины, когда она хочет мужчину.
Огли перевел взгляд на Хепберна, который, нахмурившись, наблюдал за ними. Еще лучше, если у Хепберна к ней свой интерес. Огли уложит принцессу Кларису к себе в постель, и это будет последним ударом для Хепберна, последним пушечным выстрелом в той битве, которая началась, как только Огли узнал о том, что Хепберн поступает к нему на службу. И этот залп отправит Хепберна прямиком в ад.
– Полковник Огли, миссис Огли, пожалуйте сюда, – вмешалась леди Миллисент, лишив Огли возможности укрепить свои позиции в отношении принцессы.
Впрочем, это было неплохо, поскольку Бренда тоже была рядом. Огли все сделает потом, когда под боком не будет жены. И принцесса Клариса, вне всяких сомнений, не станет ломаться.
Леди Миллисент повела чету наверх, и полковник взмахом руки приветствовал собравшихся внизу гостей и слуг. Видит Бог, ему нравилось быть героем. Он махнул принцессе Кларисе рукой в знак особого почтения и улыбнулся, заметив, как подозрительно прищурился Хепберн.
Затем Огли переключил внимание на леди Миллисент.
– Мы поселим вас в комнатах хозяина. Все к вашим услугам, вам надо лишь попросить.
Огли легонько похлопал жену по руке:
– Ты у меня такая, нежная и слабенькая. Позволь я попрошу, чтобы тебе принесли поднос с ленчем сюда, а ты полежи пока, наберись сил перед вечерним празднеством.
– Оскар, я прекрасно себя чувствую. Меня нисколько не утомляет это турне. – Бренда прикоснулась к его щеке. – Напротив, приободрило.
– Прости меня, ты знаешь, как я о тебе беспокоюсь. – Он понизил голос до шепота, чтобы леди Миллисент не услышала: – Особенно если учесть, что, возможно, ты в интересном положении.
Бренда хотела подарить ему сына, не подозревая о том, что Огли принимает все меры предосторожности, чтобы дети не появлялись.
Она была дочерью богатого и влиятельного барона. Ее отец выдавал Огли ежегодное содержание. За его деньги Огли купил себе престижную должность. И все потому, что Бренда его боготворила. Огли не желал, чтобы его место в ее жизни занял кто-то другой, даже их ребенок.
Склонив голову, Бренда пробормотала:
– Да, дорогой, я сделаю, как ты скажешь.
Когда лакей открыл дверь в хозяйские апартаменты, Огли сказал:
– Леди Миллисент, могу я попросить, чтобы моей жене принесли поднос сюда? Ей надо отдохнуть перед вечерним празднеством.
– Конечно! – Леди Миллисент участливо обратилась к Бренде: – У вас болит голова? Может, вам принести настойку от головной боли?
Огли между тем разглядывал помещение. Он умел распознавать богатство. Просторную гостиную иначе как величественной не назовешь. Старинные резные стулья возле камина, массивный письменный стол с бумагами, ручками и чернилами, цветной ковер, поблекший от древности, но с таким отличным ворсом, что и сейчас выглядит превосходно, драпировки из королевского пурпурного бархата и золотые портьеры из тяжелого шелка. Резной стол покрыт вышитой бархатной скатертью. Поднос для визиток отлит из золота. Вальдемар, одетый в ливрею слуги, выгружал из сумки военные мемуары Огли, которые тот повсюду за собой таскал.
Из гостиной открывалась дверь в спальню, и там у позолоченной кровати стояла горничная Бренды, расстилая хозяйке постель. Кровать стояла на возвышении, словно хозяин Маккензи был царем, достойным поклонения. Тот же королевский пурпур и золото доминировали в убранстве спальни, в цветах покрывала и портьер, и Огли с черной завистью подумал, что Хепберн, должно быть, чувствует себя королем, когда спит здесь.
Но Хепберн отдал эту спальню почетному гостю, и это не могло не вызвать у Огли улыбки. Может, Хепберн его боится? Может, хочет его подкупить? Неужели этот л орденок вообразил, будто, умаслив Огли, заставит его забыть об оскорблениях и Огли станет вести с ним честную игру?
Не было ничего честного в той ночи четырнадцатилетней давности, когда совсем юный и пьяный лорд Хепберн вызвал только что комиссованного Огли на бой на шпагах и победил. А потом насмехался над Огли.
Огли был третьим ребенком из шести сыновей в бедной дворянской семье, и, казалось, это ему будут вечно доставаться тумаки и ссадины. Если кому доводилось Свалиться с дерева, то это был Оскар, если кого сталкивали с санок, то это его, и даже в игре в прятки его всегда находили первым. Он был козлом отпущения для всех пятерых братьев, и он мстил им, как умел: вынюхивал, подслушивал и жаловался, за что им сильно попадало. Он ненавидел их, а они его. Когда ему исполнилось двадцать и отец отправил его на службу, он впервые почувствовал себя человеком. Он любил армию. Любил форму, армейские порядки и возможность командовать теми, кто ниже по званию, теми, у кого нет выбора и кто должен подчиняться. И ему было наплевать на то, что никто из офицеров его ранга его не любил. Он был красавчиком, и его любили женщины, и Огли этим пользовался.
И тогда победа Хепберна сделала из него посмешище. Над ним смеялись все офицеры в армии. И что еще хуже, Хепберн подлил масла в огонь его ненависти, когда явился к нему на следующий день и извинился. Никчемный мерзавец извинился за то, что был пьян и непростительно груб, и это извинение только прибавило Хепберну очков: его победил семнадцатилетний юнец, к тому же пьяный, который едва стоял на ногах.
Лишь когда Огли женился на Бренде и купил себе новую должность, издевок стало меньше. Некоторые продолжали шептаться у него за спиной, но никто из младших офицеров не смел и слова сказать, а когда старшие по званию дразнили его… Огли научился мстить еще в семье и в армии применял те же методы, которые срабатывали на его братьях. Ему ничего не стоило преподать простому офицеру урок. Он нанял свору разбойников, чтобы те научили его хорошим манерам.
Разумеется, его отправили на Пиренеи как в ссылку, но для него это не было бедой. Во-первых, он вырвался из-под удушающе заботливого крылышка Бренды, а во-вторых, в мутной воде разорения и смуты легко ловилась крупная рыбка.
И в чем ему по-настоящему повезло, так это в том, что старый Хепберн устал от выходок своего беспутного сына и купил ему назначение. То самое, которое привело молодого Хепберна прямиком в полк Огли.
Даже сейчас Огли не мог вспоминать об этом без довольной усмешки. Как приятно было отправлять на усмирение неоперившемуся птенцу подонков прямиком из тюрем! Требовать от него, чтобы он отправлял их туда, откуда живыми не возвращаются. Но Хепберн выводил их из самого ада. Число солдат сокращалось вдвое после таких вылазок, но Огли не унимался. Он докладывал начальству о том, что готов бросить полк на выполнение очередного задания. Но при этом он делал все, чтобы до начальства не дошли сведения о том, кто был истинным героем. Никто не должен был узнать о том, что это Хепберн одерживал победу там, где другие терпели поражение. На полуострове, в относительной, изоляции, это нетрудно устроить, если имеешь мозги и регулярно отправляешь на родину мемуары о своих подвигах, которые немедленно публикуются. К тому времени как Огли вышел в отставку, он уже пользовался репутацией героя и как герой вернулся на родину.
Взгляд его задержался на Вальдемаре.
И никто не осмелится сказать правду. Уж точно не Хепберн. Покуда Огли держит Вальдемара при себе, пока друг Хепберна в его, Огли, власти. Но Огли не такой дурак, чтобы отпустить Вальдемара. Огли еще раз мысленно поздравил себя с тем, что природа наделила его умом и хитростью.
Бренда взяла его за руку.
– Какие великолепные покои, правда?
– Да, великолепные. Спасибо вам, леди Миллисент, за то, что поселили нас здесь.
Леди Миллисент затрепетала. Так всегда бывает со старыми девами, когда им говорят приятное.
– Это мой брат настоял.
– Жаль, что ему придется пожертвовать ради нас своим комфортом, – посетовала Бренда.
– Прошу вас, не беспокойтесь. – Леди Миллисент, как и Хепберн, говорила с легким шотландским акцентом, акцентом бедняков, людей низшего сорта. – Мой брат здесь не спит. Вернувшись с войны, он предпочитает ночевать в коттедже в дальнем конце усадьбы.
– Тогда другое дело, – просияла Бренда.
Иногда от ее добросердечия у Огли сводило живот.
– А ты как думаешь, Оскар?
Нет, ему от этого легче не стало. Он хотел бы занять место Хепберна, хотя бы для того, чтобы в очередной раз унизить своего бывшего подчиненного. Взяв Бренду под руку, он с несколько неуместной настойчивостью заявил:
– Прошу прощения, леди Миллисент, но моей жене действительно надо отдохнуть.
– Конечно. Я позабочусь, чтобы ей принесли поднос. – Сделав быстрый реверанс, леди Миллисент умчалась выполнять поручение.
– Ты был груб. – Бренда потянула его за пальцы, от которых оставались синяки на руках.
Он повел жену в спальню, помог забраться на кровать. И, поцеловав ее в лоб, обратился к горничной:
– Позаботься, чтобы она отдохнула.
Выйдя из комнаты, он плотно прикрыл за собой дверь, Вальдемар следил за разгрузкой багажа.
– Оставь сундуки под дверью, парень. Ах, девочка моя, – он ущипнул горничную за шеку, – как приятно смотреть на такую красотку!
Лакей усмехнулся, а горничная захихикала. Всем нравился Вальдемар, симпатичный парень со светлыми, как морской песок, волосами. Его добродушные и сметливые голубые глаза, опушенные светлыми ресницами, блестели из-под светлых бровей. Нос его был усыпан веснушками. Посмотришь на него – сама честность и простодушие. Выдавали его лишь длинные и проворные пальцы карманника и скользящая кошачья походка.
Вальдемара вытащили из грязной тюряги и поставили перед выбором: умереть за Англию или умереть на виселице. Он выбрал путешествие на полуостров, но, разумеется, едва добравшись до места назначения, попытался бежать. Он не спешил исполнять долг перед отчизной, которая обращалась с ним, как злая мачеха. Потому что был дерзким и наглым. И что бы ни делал с ним Огли: ни плеть, ни карцер, ни даже каленое железо – ничто не могло его исправить.
И тогда появился Хепберн: отчаянный, несдержанный, благородный Хепберн, и Вальдемар предпочел пойти с ним хоть в ад.
По крайней мере Огли пытался превратить в ад каждый день, каждую минуту существования Хепберна, и в этом он преуспел, чем очень гордился.
Огли прочистил горло.
И горничная тут же прекратила хихикать. Лакей бочком скользнул за дверь. Вальдемар встал по стойке «смирно». Улыбка исчезла с его лица.
– Ну и как тебе, – глумливо поинтересовался Огли, – встреча с твоим боевым командиром?
– Нормально, сэр. – Вальдемар промаршировал к письменному столу и положил в корзину несколько экземпляров книги Огли, чтобы отнести их в гостиную.
– Время, проведенное на Пиренеях, никак на нем не сказалось. – Огли потер позолоту на раме одной из картин, висевших на стене, размышляя, не заказать ли ему парочку портретов для украшения собственной спальни.
– Похоже, нет, сэр. – Вальдемар выложил на стол ремень и саблю Огли, а также знаки боевых отличий и эполеты.
– Если не считать шрама у него на лбу. Он плохо заживает. Ты заметил? – Огли налил себе виски, сделав вид, что воспоминание привело его в смущение, – Но какой же я глупый! Его шрам точно такой же, как шрамы на твоих руках, те самые, что ты заработал, вытаскивая его из огня. Как это произошло?
Вальдемар не шелохнулся. Даже глазом не моргнул.
– Не помню, сэр.
Медленно и со вкусом Огли провернул лезвие в ране.
– Тебе стоит прочесть об этом в моей книге. – Вальдемар промолчал. Лицо у него было бесстрастным, а глаза пустыми, словно у фарфоровой куклы. Огли захихикал:
– Наконец-то ты стал таким, каким командир желает видеть своего помощника.
– Так точно, сэр, – по-военному четко ответил Вальдемар.
Огли не кривил душой. Он действительно наконец-то увидел признаки того, что ему удалось сломать Вальдемара, которого Хепберн считал стойким и несгибаемым как сталь. Глаза Вальдемара зияли пустотой, и его простецкая физиономия утратила былую выразительность. С ним стало почти скучно, но Огли никогда не оставит его в покое. Никогда. Вальдемар будет при нем всю жизнь. Огли добыл себе приз, который не смог добыть Хепберн. Огли дорожил этим призом уже потому, что мог дразнить им Хепберна сколько душе угодно. Сколько бы тот ни задирал свой орлиный нос, до Огли ему все равно не дотянуться.
– Представляю, как тебе не хватает Хепберна и всех тел великих приключений, в которых вы вместе участвовали, – продолжал дразнить его Огли.
Вальдемар выдержал паузу. Горькую многозначительную паузу.
– Я не помню никаких приключений, сэр. Я верю, что это вы участвовали во всех этих приключениях.
Огли прошел к окну с бокалом бренди.
– Да. И не смей об этом забывать. Это я прорвался в арсенал французов и украл их амуницию. Это я вытащил Хепберна из французской тюрьмы, куда он попал после дурацкой попытки шпионить за ними. Это я… – Огли внезапно осекся.
Женщина с изящными формами прошла по лужайке под окнами. Черные блестящие волосы ее были убраны назад, и в волосах ее был гребень, на котором крепилась мантилья, ниспадавшая на лицо. Он не мог разглядеть ее черты под черной вуалью, но ее походка, ее манера держаться, руки, сложенные в молитвенном жесте, томные движения, словно ничто на земле не могло заставить ее ускорить шаг, – все это напомнило ему Кармен. Когда-то он влюбился в нее именно из-за ее походки. И еще: на той женщине внизу, на лужайке, было красное платье того самого оттенка, который нравился Кармен.
Огли закрыл и снова открыл глаза. Как могла здесь появиться Кармен? Огли оставил ее, даже не оглянувшись на прощание. Дома его ждала жена. Не может быть, чтобы Кармен приехала за ним сюда, в эту Богом забытую шотландскую деревню.
Должно быть, ему померещилось. Встреча с Хепберном навеяла неприятные воспоминания.
И тогда женщина повернула голову и уставилась в его окно.
– Господи! – Огли подпрыгнул от неожиданности, расплескав бренди. Чистая накрахмаленная сорочка теперь испорчена.
Это была она. Кармен.
– Сэр, что-то не так? – спросил Вальдемар. Огли отскочил от окна.
– Да! Ты мне это объяснишь! – Он нервно ткнул пальцем в сторону окна.
Боязливо покосившись на Огли, Вальдемар подошел к окну и выглянул.
– Ну? – нетерпеливо бросил Огли.
Вальдемар съежился, словно боялся, что Огли его ударит.
– Я… я ничего не вижу, сэр.
Огли отшвырнул Вальдемара от окна и выглянул. Кармен исчезла, словно растворилась в воздухе.
Глава 20
Гонит волну лишь тот, кто гребет в лодке.
Старики Фрея-Крагс
Под деревом, в тени, Роберт накинул на плечи Кларисы коричневый плащ и сжал ее в объятиях. Он видел, как Огли и Вальдемар смотрят из окна на лужайку. Огли с шумом распахнул окно, высунулся и нервно оглядел местность.
Вальдемар, стоя за его спиной, обвел территорию взглядом. Вальдемар не сказал ни слова, но Роберт точно вычислил момент, когда Вальдемар их заметил. Роберт и Вальдемар встретились взглядами и незаметно кивнули друг другу. Потом, не обращая внимания на вопли хозяина, Вальдемар закрыл окно.
Вальдемар освоил науку наблюдать и подмечать каждую мелочь еще в бытность домушником. Это он научил Роберта видеть то, чего другие не замечают. Огли так этому и не научился и поэтому вызывал насмешки солдат, коротавших время у походного костра.
Разумеется, это не имело значения. Он отомстил Роберту. Постоянно посылал его на самые опасные задания, а теперь держал в пожизненном услужении Вальдемара, лучшего друга Роберта. Роберт не собирался с этим мириться.
Обнимая Кларису одной рукой и придерживая капюшон на ее голове другой, Роберт сказал:
– Пойдемте со мной. Вы можете привести себя в порядок в моем коттедже.
Клариса послушно последовала за ним и, как только дверь за ними закрылась, сбросила плащ.
Так странно было видеть ее такой: знакомая осанка, знакомая королевская стать, и в то же время совсем другая внешность. Клариса загримировалась под Кармен и была точной ее копией. Каким-то чудом глаза ее казались темнее, даже форма их изменилась, они стали миндалевидными. Рот ее стал крупнее, губы более полными, более красными. Под скулами она создала тень, за счет чего подбородок казался шире. В черном парике и в мантилье, да еще в красном платье, она, как думал, как надеялся Роберт, могла бы сойти за Кармен и с более близкого расстояния, если бы Огли не стал слишком пристально к ней приглядываться.
