Закон волка

      Надо быть идиотом, чтобы не понять: в том, что произошло в последние два-три часа на Диком острове, нет ничего случайного. Это был мой первый вывод, который не вызывал сомнений. Кому-то очень надо было, чтобы я или кто-либо другой зашел на яхту и оставил свои следы. Считаем, что этот «кто-то» своего добился. Я вляпался в кровяную кашу, как, извините, в дерьмо, и все еще ношу ее под своими ногтями; я оставил отпечатки пальцев на ручке двери, на ключе, на рычаге лебедки, на кольце крышки люка; я безнадежно «засветился» на острове, так как теперь мою лодчонку обязательно выловят морские пограничники, определят скорость течения, курс, снимут отпечатки пальцев с весел и легко докажут, что сегодня, ориентировочно с двенадцати до четырех часов пополудни, я был на острове. Словом, я полностью готов к употреблению, меня можно брать.
      Я дал задний ход, стараясь не упустить ни одной детали. Во-первых, отпечатки пальцев. Все, к чему прикасался, я тщательно протер полотенцем, висевшим над плитой на камбузе, вышел через рубку на бак, закрыв за собой дверь. Я вытер ручку и выкинул полотенце за борт. Теперь, если только меня не засняли с острова на видеопленку, непросто будет доказать, что я поднимался на яхту. Прыгнув с бака в воду, вышел на камни, оглянулся. Яхта, этот новоявленный «Летучий голландец», свалившийся на мою голову, все так же мерно покачивалась на волнах. Я все еще не мог избавиться от чувства, что за мной следят, что все мои попытки уйти отсюда незамеченным и не оставить следов лишь вызывают ироническую усмешку у моих недоброжелателей, наблюдающих за мной в бинокль, подзорную трубу или просто сквозь черные очки. Из-за этого я все время нервно крутил головой, но ничего не видел, кроме серых скал, покрытых редкими кустами можжевельника, да истеричных чаек, которые с разноголосым криком все еще кружили надо мной.
      Место расправы над женщиной я мог обойти стороной, но нарочно пошел мимо него, чтобы еще раз глянуть на ужасное пятно. «Странно все, — думал я, стоя в метре от залитого кровью камня. — Ее убили здесь, видимо, размозжили череп вот этим булыжником. Брызги крови разлетались во все стороны с большой силой — отдельные капли долетели даже до скальной стены, а это не меньше трех метров. В то же время костюм, в который была одета женщина, совершенно чист. Это я запомнил отчетливо. На пиджаке не было ни единого пятнышка. И еще: одежда ее абсолютно сухая. Не представляю, как можно было затащить труп на яхту и при этом не намочить хотя бы рукава костюма или туфли. И вообще, женщина одета явно не для морской прогулки — туфли на высоком каблуке, деловой костюм. Может быть, ее убили не здесь, а на берегу, после чего занесли на яхту и привезли сюда?»
      Я покачал головой, ставя под сомнение эту версию, и пошел дальше по тропе к тому месту, где я оставил ласты и мешок с крабами. Пленникам я подарил свободу, вытряхнув их в воду. Не ожидавшие такого хеппи-энда членистоногие сначала в изумлении таращили на меня свои перископические глаза, а потом ломанулись на глубину, расталкивая и подминая друг друга под себя. Вместо крабов в мешок я положил кроссовки, опустил его в воду и, чтобы не всплывал, придавил камнем.
      Шесть километров в ластах — не то чтобы пара пустяков, но задачка не из самых трудных. Я спиной вошел в воду, надвинул на лицо маску, сунул в рот резиновый загубник трубки и лег на воду. Джинсы и майка немного стесняли движения, но выкинуть одежду я не мог — надо же было в чем-то появиться в городе.

* * *

      Я плыл не меньше двух часов и, приближаясь к выступающему в море мысу Алчак, уже едва двигал ногами. От напряжения страшно болели шея и спина, а поясница, натертая мокрым поясом, пылала огнем. Последние метры я преодолел на спине, сдвинув маску на лоб. Когда я почувствовал под ногами камни и встал на них, меня начало шатать из стороны в сторону, будто я крепко накачался портвейном. Солнце уже зашло, и пляж опустел, лишь несколько парочек прохаживались по полосе прибоя.
      Я настолько устал, что не нашел в себе сил даже выжать одежду, и пошел по теплому еще асфальту, оставляя за собой мокрые следы. Чтобы не светиться в таком виде на набережной, которую уже шлифовали толпы отдыхающих, я пошел через территорию санатория ВВС, а оттуда — по шоссе, ведущему в Уютное.
      Когда я открыл калитку дачи и ввалился во двор, Анна сидела на ступеньке деревянной лестницы и курила. Увидев меня, она медленно спустилась, близко подошла, почти касаясь меня грудью.
      — Привет, — сказала она, с каким-то странным выражением рассматривая мое лицо. — Чего это ты такой мокрый? И босиком… Теперь так на свидания ходят?
      Ее грудь часто поднималась и опускалась, взгляд все еще блуждал по моему лицу. Казалось, Анна усилием воли сдерживает себя.
      — У тебя есть водка? — спросил я, не задумываясь о причине ее столь странного поведения.
      — Водка? — эхом отозвалась она. — А зачем тебе водка?
      Я понял, что она не готова выслушать меня. Она пребывала во власти своих мыслей. Пока меня не было, она думала о чем-то пустом и глупом, не имеющем ничего общего с тем, что пришлось мне пережить, и я не мог воспринимать всерьез и этого напускного холодка, который шел от нее, и ее неестественно сдержанного голоса.
      Я снимал с себя мокрую одежду, стоя босыми ногами на кафельном полу душевой. Анна смотрела на меня из-за перегородки, приподнявшись на цыпочках. Меня все еще шатало, и, чтобы не растянуться на полу, я держался за резиновый шланг, свисающий с бочки.
      Я поднял глаза. В ее взгляде уже что-то изменилось.
      — Леша дважды заходил, — сказала Анна. — Он уже целый час ждет тебя на лодочной станции.
      — Анна, скажи: кто еще, кроме Леши и тебя, знает, что я был на Диком острове? — спросил я, садясь на край большой металлической раковины, предназначенной для стирки. Брюки, снятые наполовину, спутались. У меня не было сил нагнуться, и я пытался освободиться от них без помощи рук, дергая ногами.
      — На Диком острове? — медленно повторила Анна. — Разве не достаточно того, что я все знаю? — Она не думала над ответом. Она смотрела на меня. Под ее взглядом мои движения стали еще более нелепыми, и в конце концов я поскользнулся на обмылке и грохнулся на кафель, сильно ударившись о край раковины затылком.
      Чертыхаясь и потирая ушибленный затылок, я с остервенением отбросил от себя брюки, поднялся на ноги, ожидая от Анны слов сочувствия, хотя ситуация, конечно, была не столь драматичной, сколь комичной, но Анны уже не было, и на том месте, где только что было ее лицо, быстро скользил по невидимой паутинке жирный паук.
      Вода была теплой, и лилась она из шланга толстой тяжелой струей, но я все равно не мог согреться, и меня колотил озноб. У меня хватило терпения только на то, чтобы тщательно вычистить одежной щеткой ногти на руках. Завернувшись в махровый халат Анны, я вышел из душа и пошел на кухню. Странно, моя прекрасная леди, вопреки моему предположению, вовсе не крутилась у плиты, готовя мне ужин. Ее вообще не было на кухне. Я выглянул во дворик. Пусто. Вернулся на кухню и открыл дверь комнаты, где жила Анна.
      Девушка лежала на койке лицом вниз и не шевелилась. Короткая теннисная юбка немного задралась, оголяя красивое смуглое бедро. «Как похоже она лежит! — подумал я. — Совсем как та женщина… » Недавний кошмар, который, казалось, стремительно и безвозвратно ушел в прошлое, вдруг снова нахлынул на меня. Я машинально схватил Анну за руку, едва не вскрикнул, почувствовав ее безвольную тяжесть, но Анна дернулась, освобождаясь от меня, подтянула колени к животу и прижала руки к груди, как делают во сне дети, если им холодно.
      — Ну, ты лежишь… — облегченно выдохнул я, чувствуя, как бешено колотится в груди сердце, — как мертвая… Анюта! — Я присел на край койки. — А что все-таки случилось? Я тебя не узнаю.
      Она не ответила. Каюсь, иногда нечаянно обижал ее, я не всегда слежу за своим языком, но разве сейчас сделал что-то не так? Сказал Анне грубое слово?
      Я погладил ее по голове. Она не отреагировала. Я чувствовал, как во мне неудержимо вскипает гнев. Вляпался в гнусную историю, едва держусь на ногах от усталости, продрог до самых костей, но вместо помощи и сочувствия — каприз и бойкот.
      — У тебя есть водка? — повторил я. Неожиданно Анна повернулась, села в постели, накрыла ноги одеялом.
      — По-моему, тебе сегодня уже достаточно водки.
      Это был детонатор. Я взорвался.
      — Достаточно?! — вспылил я. — А кто ты такая, чтобы указывать мне меру? Ты что, из общества трезвости? Или, может быть, ты мне жена?
      — Пошел вон! — спокойно ответила Анна. — Можешь возвращаться туда, где был. — Она снова легла ко мне спиной, опустила руку под койку, вытащила оттуда полиэтиленовый пакет, набитый чем-то мягким, и, не глядя, швырнула его в меня. Я не успел увернуться, и пакет шлепнул по лицу.
      Ну, теперь ясно. Банальная ревность. Теперь всякое объяснение будет выглядеть как жалкое оправдание. А этого никак не вынесет мое достоинство. Будь даже мне Анна женой, не стал бы оправдываться и доказывать, что не верблюд. Атак — тем более.
      Я поддал пакет ногой так, что он вылетел на кухню, вышел из комнаты и с треском захлопнул за собой дверь. Водки в холодильнике не оказалось, зато под самой морозильной камерой лежали тугая пластиковая бутыль с красным портвейном и торт в квадратной коробке. Ах да! Анна собиралась отметить со мной свои именины — двадцать пять лет назад, девятнадцатого августа, ее крестили в сельской церкви Рязанской области и нарекли Анной. Грешен — забыл об этом мероприятии. Но, если бы даже помнил, то все равно приполз бы поздно вечером, босой и мокрый с головы до ног.
      «Дала бы выпить, накормила, согрела, а потом бы спрашивала, что со мной случилось», — мысленно оправдывался я за свою резкость. В маленькую алюминиевую кастрюльку я вылил стакана три портвейна, добавил туда сухой гвоздики, лимонного сока, корицы и мускатного ореха, поставил варево на огонь и стал помешивать ложкой. «Первым мириться не буду, — решил я. — Не мальчишка, чтобы терпеть ее капризы… » Грог стал закипать, я снял его с огня, налил в стакан и стал отхлебывать маленькими глотками. В желудке сразу стало тепло. Я налил снова. Меня повело, и на лбу выступили крупные капли пота.
      Вместе с теплом накатила сонливость. Из моего тела словно вытащили позвоночник, и теперь я полулежал на стуле, испытывая блаженство, и не очень успешно боролся со сном. «Женщин всегда следует держать от себя на дистанции, — думал я, из-под отяжелевших век глядя на полиэтиленовый пакет, лежащий на полу. — Чуть зазеваешься, чуть притупишь бдительность — и нежные пальчики уже крепко обхватывают твое горло. „А-а, поздно пришел! Да еще и шатаешься из стороны в сторону! Значит, где-то пил без меня! А я, дура, волнуюсь, места себе не нахожу, думаю, что утонул! Получай по роже!.. “ Нет, что ни говори о любви, а женщины — это зло… Чем это, интересно, она в меня бросила?»
      Я с большим усилием оторвался от стула, потянулся за пакетом, приподнял его за нижний край и вытряхнул содержимое. На пол выпала белая женская накидка из тонкой, как бумага, кожи, с большой золоченой пуговицей на воротнике. Такого претенциозного наряда у Анны не было. Чья эта одежда, интересно?
      Я сложил накидку в пакет, забросил его в стенной шкаф, где хранились крупы, и снова нацелился на кастрюлю, где еще оставалось немного грога. «Шиздануть последний стаканчик или не стоит?» — лениво раздумывал я.
      Тяжесть, сдавившая мне сердце словно тисками, постепенно отпускала. Все, что случилось со мной на Диком острове, уже не казалось таким драматичным. Да, пришили какую-то даму. Я случайно оказался на борту яхты и увидел труп. Ситуация неприятная, но не более того. Никто меня ни на яхте, ни на острове не видел, следов за собой я не оставил. Мафиозные разборки на побережье едва ли не каждый день громыхают. Если по каждому покойнику нервы ломать — здоровья не напасешься.
      Мне на плечо легла чья-то рука. Я вздрогнул, хотя портвейн притупил реакцию.
      — Это ты? — спросил я.
      — Я, — ответил Леша.
      — Садись, наливай из кастрюли грог. Леша беззвучно прошел вперед и сел напротив меня.
      — Где ты был? — спросил он после минутного молчания.
      Сразу видно — мужик. Ни истерических ноток в голосе, ни слез, ни соплей, ни нервов. Рыжая кудрявая копна волос в тусклом свете лампы горит как факел. Аккуратная бородка волной сглаживает острые скулы. Тонкий нос, слегка подрумяненный солнцем. Спокойные голубые глаза. Сильно выделяющиеся надбровные дуги с очень светлыми, едва заметными бровями. Высокий лоб. С Леши можно рисовать иконы. Таких красивых мужиков я редко встречал в своей жизни.
      — Я был на острове, Леша, — ответил я и вздохнул. — Сколько крабов ты вытащил сегодня?
      На вопрос он не ответил. Леша не любил говорить попусту.
      — Собственно, — произнес он, не сводя с меня глаз, — я так и сказал Анне: с тобой вряд ли могло случиться что-нибудь серьезное… Или я не прав?
      — Ты не прав, потому что… потому что не пьешь, а грог остывает. Сделай милость, возьми из шкафа стакан и налей сам. Я еле руками двигаю.
      — Ты выпал из лодки? — спросил Леша.
      — Почему ты так решил?
      — Если находят лодку без гребца…
      — А кто нашел лодку? — перебил я его.
      — Насколько мне известно, пограничники. По номеру определили, к какому причалу она приписана, и пригнали ее к берегу.
      — Не знаешь, они обо мне что-нибудь спрашивали?
      — Мне рассказали, что Моргун якобы ловко соврал: будто лодку сорвало с пирса и отнесло ветром в море.
      — Значит, Моргун знает, что я плавал на остров?
      — Не уверен. Он спрашивал меня, куда ты плавал на лодке сегодня, но я ответил неопределенно: за крабами.
      Ответы Леши меня успокоили. Похоже на то, что, кроме него и Анны, никто не знал, что я был на острове.
      — Так что с тобой стряслось? — спросил Леша.
      «Железное терпение у человека», — подумал я. Если я откажусь отвечать, он не обидится и легко перейдет на другую тему. Леша тем и удобен, что мало интересуется моей личной жизнью. Он, к примеру, ни разу не спрашивал, кто для меня Анна, — это тот вопрос, на который мне труднее всего ответить; он не проявлял любопытства к делам моего сыскного агентства, в то время как всякая малознакомая пьянь в поселке замучила вопросами о пойманных мной преступниках; Лешу совершенно не волновала и моя прошлая жизнь. Мы встретились с ним в Голубой бухте под водой, едва не столкнувшись лбами, когда занимались подводной охотой: я ловил крабов, а Леша, вооруженный ружьем с гарпуном, — камбал. Мне достаточно было несколько минут понаблюдать за ним под водой, чтобы понять — это ныряльщик высокого класса. Леша без труда опускался на десятиметровую глубину, задерживая дыхание на три минуты и больше, прекрасно ориентировался под водой, без боязни подныривал под огромные валуны, втискивался в узкие расщелины, и, хотя добыча его не была адекватной риску, я завидовал его тренированности.
      На берегу мы познакомились ближе. Леша приехал на побережье из Симферополя, чтобы отдохнуть, как он выразился, от городской пыли и стерильности операционных. Не думаю, что он, квалифицированный врач-анестезиолог, зарабатывал так уж мало; желание заняться промыслом возникло у него скорее от потребности в риске и азарте, чем от недостатка в деньгах. Когда он узнал, что я ловлю крабов для ресторана, то сразу же предложил мне свою помощь. От помощи я вежливо отказался, так как предпочитаю работать в одиночку. Тогда Леша облюбовал мыс Меганом, где стал пропадать с утра до вечера. Его подводное плавание, как ему казалось, приобрело смысл, и он увлекся охотой, как мальчишка. У нас появились общие интересы, мы сдружились, и Леша вечерами стал приходить ко мне на дачу. Обычно мы просиживали втроем за бутылкой массандровского портвейна до глубокой ночи, трепались на всевозможные темы и резались в бридж. Но чаще он пропадал в палаточном городке, расположенном в реликтовом лесу между Уютным и Новым Светом. На вопрос, чем его так привлекают «дикари», Леша лишь улыбался. Мне кажется, что на дикий пляж его влекли те же чувства, что и мартовского кота — на крышу.
      Я доверял Леше в той же степени, что и приятному попутчику в поезде, с которым случайно встретился и через недолгое время расстанусь навсегда. То есть ему можно было доверить едва ли не самое сокровенное.

4

      Леша отказывался от грога до тех пор, пока я не рассказал ему о том, что увидел на Диком острове. Он молча выслушал меня, после чего не торопясь осушил кастрюлю с напитком, вытер усы тыльной стороной ладони и снова сел на стул.
      Из открытой двери повеяло сыростью. Шел тихий ночной дождь. Редкие капли разбивались о листья виноградника и терялись в незрелых мелких гроздьях. Утром от этого дождя не останется следов — ни луж, ни ручьев, ни росы на траве. Леша смотрел в черный дверной проем, и мне казалось, что он думает именно об этом.
      — К чему ты прикасался, когда был на яхте? — тихо спросил он, не поворачивая головы.
      — К ручке двери, к ручке трюмного люка.
      — Название яхты не запомнил?
      — «Ассоль».
      — Отпечатки хорошо стер?
      — Старался.
      — А ты уверен, что видел труп, а не куклу? Я от возмущения так дернулся, что пролил на пол немного грога.
      — Не принимай меня за идиота.
      — Скверная история, — резюмировал Леша и, подумав, спросил: — Ты считаешь, что кто-то хотел кинуть на тебя тень?
      — А ты разве считаешь, что нет?
      — То, что твою лодку унесло в море, еще не говорит, что это сделано человеком и со злым умыслом.
      Разговор с Лешей начал меня нервировать.
      — По-твоему, — энергично жестикулируя, крикнул я, — лодка сама подползла к воде, сама плюхнулась в море и отчалила от острова?! И сделала она это вовсе не для того, чтобы заставить меня подняться на яхту, а из своих узколодочных интересов?
      — Не кипятись, — попытался убавить мою энергию Леша. — Все проще. Лодку могло слизнуть волной.
      — Не могло, — в тон ему ответил я. — Я оттащил ее метров на пять от воды.
      — Кто же тогда это сделал? — вслух подумал Леша, теребя пальцами бородку. — И кто эта женщина?.. Послушай! А ты уверен, что ее убили? Это мог быть несчастный случай. Сорвалась со скалы или выбросило волной на камни.
      — И после этого несчастную скидывают в трюм вместо того, чтобы положить на диван или на крайний случай на палубу? Нет логики.
      — Нет, — согласился Леша. — Похоже, что ее действительно убили. И убийце, между прочим, как и тебе, не на чем было добраться до берега.
      — Он мог остаться на острове, — мрачным голосом ответил я. — Мне все время казалось, что за мной следят.
      — Не переживай, — сказал Леша, поднимаясь со стула. Он подошел ко мне, опустил руку на плечо. Я молча кивнул. Я был благодарен Леше за сочувствие и стремление помочь мне. Я был для него чужим человеком, он ничем не был обязан мне, он мог уже завтра утром уехать в свой Симферополь, отгородиться стерильными стенами операционной от моих проблем и забыть обо мне навеки — и был бы прав, и никто не смог бы упрекнуть его за это. — Не переживай, — повторил он. — Сегодня ночью яхту обязательно обнаружат пограничники, обыщут, найдут труп и передадут дело в прокуратуру. А там ребята разберутся, что к чему. Будем надеяться, что на острове никто тебя не видел, своих следов ты там не оставил. Мне кажется, что дело пустяковое, не стоящее твоих нервов.
      — Странно, — ответил я, глядя на донышко опустошенного стакана. — А мне как раз показалось, что дело серьезное и запутанное. Опыт у меня небольшой, и потому я могу положиться только на интуицию. А она меня еще ни разу не подводила.
      — Интуиция тоже не может появиться с воздуха, — ответил Леша. — Если ты чувствуешь, что дело запутанное, значит, заметил то, что тебя насторожило.
      — Ты прав, — согласился я и принялся снова готовить грог. Портвейн, корица, гвоздика… — Меня насторожило, например, что женщина была одета в совершенно сухой и чистый деловой костюм… Спички подай, пожалуйста!
      Я заметил, что Леша насторожился, словно охотничий пес, почуявший дичь. Он нахмурился и принялся расхаживать по кухне — от плиты к двери комнаты Анны.
      — Сухой и чистый, — как эхо повторил он. — Ну и что? А каким он должен быть? Что-то я не могу уловить твою мысль.
      — Женщину валят на гальку, прижимают ее голову к камням и разбивают череп булыжником. Остается кровавое месиво диаметром почти в метр. Ты можешь отчетливо представить себе эту картинку? И как смотрится на фоне всего этого идеально чистый костюм?
      Леша настолько вошел в образ, что даже покраснел от избытка впечатлений.
      — И что ты этим хочешь сказать? — спросил он, не поднимая глаз, словно стыдился своей недогадливости.
      — А то, что женщину убивали либо в другой одежде, либо вообще голой, а костюм надели уже на труп. Причем сделали это на яхте, потому как невозможно было перенести ее, не замочив одежду.
      — Любопытный вывод. Очень любопытный, — проговорил Леша. — Только мне неясно одно: а для чего нужны были все эти манипуляции с одеждой?
      — Мне это тоже неясно, — ответил я. — Можно предположить, что убийца снял выпачканную в крови одежду, чтобы случайно не оставить следов на дверях, полу или стенах каюты. Но тут же напрашивается второй вопрос: зачем тогда ему понадобилось одевать ее снова? Сбросить в трюм можно было и голый труп.
      Леша шумно выдохнул и покачал головой.
      — Двенадцатый час ночи, а мы с тобой говорим о таких жутких вещах.
      — Тебе страшно?
      Леша как-то странно взглянул на меня.
      — Не старайся уличить меня в трусости. Не могу сказать, чтобы вся эта история доставляла мне удовольствие, но падать в обморок и закатывать истерики я не собираюсь… Кстати, твое пойло кипит и выливается через край.
      Склонившись каждый над своим стаканом, мы пили маленькими глотками грог и некоторое время молчали.
      — Вот что я предлагаю, — сказал Леша, отставляя стакан в сторону. — На несколько дней, пока здесь не утихнет шумиха, тебе лучше уехать с побережья.
      Он вопросительно посмотрел на меня, но я продолжал заниматься стаканом и никак не отреагировал.
      — Могу поселить тебя в своей квартире в Симферополе, — уточнил Леша.
      — А еще лучше, — злоречиво добавил я, — забраться в глухой лес и пожить там годик-другой, когда дело окончательно закроют, а в поселке вообще забудут, что здесь когда-то жил Кирилл Вацура.
      Леша недоуменно посмотрел на меня и пожал плечами.
      — Я разве предложил тебе что-то плохое? «Грубый ты человек, — подумал я про себя. — Обидеть друга — раз плюнуть».
      Я взглянул на Лешу с теплой улыбкой. Он нормальный человек, типичный представитель современного общества, где законы соблюдают лишь самые бесправные, где правосудие вершат сила и деньги, а верить в справедливость может только идиот. Чему я удивляюсь? Леша нормально отреагировал — как можно быстрее спрятаться, затаиться, а не искать защиты у власти, не добиваться правосудия. Я прекрасно его понял и все-таки спросил:
      — Леша, а почему я должен прятаться, если никого не убивал?
      Он посмотрел на меня как-то странно, словно вдруг сам удивился тому, что предложил мне.
      — Видишь ли, — медленно, словно каждое слово давалось ему с трудом, произнес он. — Сейчас такие времена, такие люди. У преступников огромные возможности. И если тебя решили подставить, и продумали весь сценарий, и вложили в это дело деньги, и воспользовались связями, то так просто ты уже не выпутаешься. Ты попытаешься защититься, но только навесишь на себя новые улики.
      — Если я сбегу, Леша, то это будет первой серьезной уликой, — ответил я.
      — Возможно. Но ты сохранишь себе свободу и не вляпаешься в новую историю.
      — Ты говоришь так, будто меня должны арестовать в самое ближайшее время. Но на основании чего? Отпечатков моих на яхте нет. Никто не видел меня на острове…
      Неожиданно я поймал себя на мысли, что оправдываюсь перед Лешей, доказываю ему свою невиновность.
      — Откуда ты сейчас можешь знать, какие еще улики против тебя сфабрикованы? — вкрадчиво спросил Леша. По-моему, грог крепко дал ему по мозгам, и мой рыжебородый анестезиолог стал агрессивным.
      — Что значит — еще?
      — Ладно! — махнул рукой Леша, уходя от ответа. — Отложим разговор до завтра. Умираю — хочу спать.
      — Нет-нет! — Я взял его за локоть. — Договаривай до конца. Какие улики ты имел в виду?
      — Кирилл, наш разговор теряет всякий смысл.
      — И все-таки! — Я еще крепче сжал его локоть. — Раз сказал «а», то скажи и «б».
      — Ты все равно меня не послушаешься.
      — Но я приму к сведению твой совет.
      — Ну, хорошо! — кивнул Леша. — Только отпусти мою руку. Мне больно, а наркоза с собой нет.
      — Сначала ты скажи, какие улики имел в виду.
      — По-моему, ты сильно пьян.
      — Это тебе так кажется.
      — Я имел в виду лодку.
      Я разжал пальцы, тараща глаза на Лешу.
      — А с чего ты взял, что лодка — это улика? Ведь Моргун, если я тебя правильно понял, объяснил пограничникам, что лодку сорвало с пирса.
      — Объяснить он, конечно, объяснил, но не надо считать пограничников дураками. Когда далеко от берега находят лодку или, скажем, катер без людей — дело серьезное. Они, не афишируя, могли снять отпечатки пальцев с рукояток весел, найти под скамейками какие-нибудь вещественные доказательства… Ты не оставлял в лодке никаких вещей?
      Я отрицательно покачал головой.
      — Но мог случайно обронить пуговицу или расческу?
      — Не мог, Леша! Не мог! — Я снова начал заводиться. — Все при мне. И пуговицы все на месте.
      — Ты плыл в одежде?
      — Да.
      — И в обуви?
      — Кроссовки я спрятал на острове.
      Леша в сердцах ударил ладонью по краю стола..
      — Ты же опытный человек! Директор сыскного агентства! А допускаешь такие грубые ошибки. Это же серьезная улика!
      — По-твоему, я должен был плыть в кроссовках, а не в ластах? — огрызнулся я, хотя понимал, что Леша прав.
      — Балда! — добавил Леша. — Где ты их спрятал?
      — Утопил в холщовом мешке и придавил камнем. Даже собаки не найдут.
      — Ерунда! — скривился Леша. — Чуть разыграется шторм, он твой мешок вместе с камнем выкинет на остров, как окурок.
      — Черт возьми! — взревел я, вскакивая со стула, и, путаясь в полах халата, стал ходить по кухне, как несколько минут назад это делал Леша. Нечаянно задел пустой стакан, стоящий на столе. От звона Леша скривился, как от боли. — Черт возьми, Леша, этот вечный маразм, когда нормальный человек должен ломать голову в поисках доказательств того, что он не верблюд! Да я завтра же снова поплыву на этот дурацкий остров, поставлю там палатку и буду жить целый месяц, оставляя свои отпечатки пальцев и дерьмо всюду, где только возможно! И пусть только хоть одна дрянь заикнется об уликах! Нет против меня улик и быть не может, потому что нет главного — мотива. Именно с мотива я начинал раскручивать каждое преступление, за которое брался, и очень быстро выходил на след преступника. Мотив определяет смысл каждого преступления, исключая только поступки душевнобольного человека! Чем сильнее мотив, чем он ярче выражен, тем с большей жестокостью уничтожает преступник свою жертву. Это аксиома криминалистики, азбучная истина! А та несчастная баба — кто она мне? Откуда я мог ее знать? Какой смысл выслеживать ее, гнаться за яхтой на весельной лодке и в конце концов убивать?
      — Ты все правильно говоришь, — ответил Леша, выслушав меня. — Дай Бог, чтобы так же думали и наши менты.
      — Кстати, о ментах! — вспомнил я. — В нашем отделении работает мой приятель — Володя Кныш. Когда моя фирма процветала, он работал у меня, а как накрылась — снова ушел в отделение. Наверняка он будет в составе бригады, которой поручат это дело. Надо будет завтра рассказать ему, что со мной приключилось.
      — Не торопись.
      — Почему?
      — Воспользуешься своими связями, когда тебе будет совсем плохо. А пока к ментам не ходи.
      — Ладно, я подумаю об этом на свежую голову.
      Мы вышли во двор. Дождь прекратился, на черном небе пятнами высыпали звезды.
      — А где Анна? — спросил Леша.
      — Спит, наверное.
      Он вскользь глянул на меня.
      — Случайно не поссорились?
      Вместо ответа я неопределенно пожал плечами.
      — И по какому поводу, если не секрет?
      — Из-за этого проклятого острова все не слава Богу… Кажется, она меня приревновала. Я так устал, что меня качало как пьяного. А она подумала, что я где-то наклюкался с бабой. — Я усмехнулся и снова пожал плечами. — Никогда не поймешь, что у них на уме… Ладно, не бери в голову, это наши проблемы, разберемся.
      — Только из-за того, что тебя шатало? А при чем тут баба? — удивился Леша.
      — Да я откуда знаю, отчего ей эта чушь в голову взбрела! Швырнула мне в морду какой-то плащ, зарылась в подушки — и молчок!
      — Что? — не понял Леша. — Чем она в тебя швырнула?
      — Женским плащом или накидкой — хрен его разберет! Я не стал выяснять, что это все значит. У меня тоже нервы на пределе. И вообще я ей не муж и не обязан отчитываться, где и с кем бываю. Даже если нажрался, даже если с бабой — ей какое дело? Разве я клялся в верности и любви?..
      Я заметил, что Леша не очень внимательно меня слушает. Он смотрел сквозь ограду в темные заросли палисадника.
      — Что там? — спросил я, невольно вглядываясь в ту же сторону.
      — Мне показалось… — неуверенным голосом произнес Леша. — Коты, что ли?
      Он повернулся и протянул мне руку.
      — Держи! До завтра!
      — Собственно, ты можешь переночевать у меня, — предложил я, но Леша уже открыл калитку и помахал мне рукой.
      Я остался один. Хмель быстро таял в голове, и я снова стал мерзнуть. Зевнул, поежился и еще раз посмотрел в палисадник. Что там увидел Леша? Что его так напугало?
      Я подошел к забору, оттянул в сторону ветку вишни. На меня посыпались дождевые капли. Несколько минут, стараясь дышать тихо, я всматривался в темноту.
      — Эй! — негромко позвал я, потом сплюнул, вернулся в домик и запер дверь на замок, чего не делал уже, по-моему, несколько лет.