Огонь вспыхнул на минуту и быстро погас. Я переоделся в костюм, а камуфлированные брюки и куртку кинул в рюкзак. Револьвер убийцы я поднял с земли при помощи обрывка бумаги, чтобы не оставить на нем свои отпечатки, и опустил в полиэтиленовый пакет. Киллер исподлобья наблюдал за моими действиями, и его лицо становилось все более мрачным.
— Да, парень, — помог я ему с выводом. — Вляпался ты по-крупному… Ну-ка отодвинься немного от стеночки.
Я перевязал его куском ветоши, которую предусмотрительно прихватил с собой. Повязка на сгибе локтевого сустава держалась плохо, и мне пришлось перекинуть петлю через шею. Закончив с этим делом, я принялся за машину. Острый край крыла крепко вонзился в покрышку, чудом не пробив камеру. Пришлось выпрямлять его тяжелым булыжником. Несколько сильных ударов — и колесо освободилось от мертвой хватки.
— Садись, стрелец, — сказал я, шире открывая вторую дверку и приглашая киллера сесть в машину. Он не заставил меня повторять, с трудом поднялся на ноги и сел на сиденье слева от места водителя.
«Тойота» завелась не сразу, у меня даже сердце екнуло от мысли, что придется тащить этого раненого бойца на себе, но после пятой попытки мотор заурчал.
Я вырулил на шоссе. Какая-то деталь еще задевала колесо, и при этом раздавался звук рвущейся материи, но машина тем не менее резво бежала вперед и слушалась руля.
— Куда везешь? — глухим голосом спросил киллер.
— В милицию, конечно, — ответил я, счищая с приборной панели стеклянные крошки.
— Не надо к ментам. Давай договоримся. Я на это и рассчитывал.
— Давай, — охотно согласился я и притормозил.
Парень сделал движение, словно хотел освободить руки, окосив глаза, посмотрел на повязку с небольшим красным пятном. «Боится за свою жизнь, — подумал я. — Это хорошо. С таким легче разговаривать».
— Ты должен остановить кровотечение, — сказал он командным тоном. — Сделай что-нибудь, иначе я ничего тебе не скажу.
Ого! Он уже ставит мне условия. Меня это взбесило, и я дал волю чувствам. Выскочил из машины, обошел ее, раскрыл дверцу и, схватив киллера за волосы, рывком вытащил наружу. Он явно не ожидал столь бурной реакции и стал вяло сопротивляться. Мне очень хотелось, чтобы он горько пожалел о своих последних словах, и сильным толчком в спину я заставил его быстро пойти к морю.
Черные волны накатывали на берег, с грохотом разбивались о прибрежные камни, и до меня долетали холодные брызги. Отраженная луна плясала по скомканной поверхности моря, и эта бесовская пляска гармонично дополняла процесс выяснения отношений с убийцей. Я поставил его на скользкий плоский камень, который заливало водой с каждой волной, вытащил пистолет и поднес его к белому лицу киллера.
— Вот что, урод, послушай меня внимательно, — сказал я громко, чтобы меня можно было хорошо услышать. — Твоя поганая жизнь не стоит ничего, как бы ты ни пытался убедить меня в обратном. Я с наслаждением влеплю пулю в твою рожу, если ты еще раз позволишь себе разговаривать со мной таким тоном. Ты навозный червь, отработанный материал, дерьмо, и общаться с тобой — значит унижать чувство собственного достоинства. Я терплю тебя только потому, что еще не вытряс из твоих тупых мозгов нужную мне информацию. А теперь пошел в машину, труподел!
Кажется, я убедил его в том, что со мной надо разговаривать вежливо. Киллер подчинился сразу же, подчеркивая готовность выполнить любой приказ, и, спотыкаясь о булыжники, поторопился в машину.
Но я лишь с виду был таким сильным и уверенным в себе. На самом деле я понятия не имел, что буду делать с этим человеком. Какой-либо ценности для Гурули он наверняка не представлял, и использовать киллера в качестве заложника вряд ли мне удастся. Скорее всего этот начинающий мокрушник в глаза не видел Гурули, а задание и деньги получил от какого-нибудь третьего лица. Значит, доказать причастность Гурули к моему убийству практически невозможно, как, собственно, и сам факт преступления. В кого стрелял этот парень? В гипсовую куклу. А вот я стрелял в него. И попал.
К машине я подходил с таким чувством, словно не я, а киллер конвоировал меня. Хорошо, что темнота скрывала выражение моего лица. Я толкнул парня на сиденье, захлопнул за ним дверцу и сел за руль.
— Разговор наш, надеюсь, будет коротким, — сказал я, демонстративно покачивая стволом пистолета у лица киллера. — Я задаю вопрос, ты отвечаешь. А потом посмотрим, что с тобой делать. Первое: кто тебе приказал меня убить?
— Я ее не видел. Мы только раз говорили по телефону.
— Ты говоришь — ее. Это была женщина?
— Да.
— Ее зовут Эльвира?
— Не знаю, она не представлялась.
— Твоя фамилия?
— М-м-м… Лепетиха. Артем Лепетиха.
— Как она тебя нашла, Лепетиха? Парень несколько помедлил с ответом.
— Раньше я работал в Ялтинском клубе моряков, потом меня уволили, но остались связи… Три года я провел на зоне под Николаевом…
— За что сидел?
— Кража. Квартирная кража… В общем, когда вернулся, места для меня не нашлось, но я сказал своим ребятам, что ищу хорошую работу, оставил домашний телефон. Обещали помочь. Пару раз брали на разборки — выбивать долги.
Но это так, мелочь… Потом позвонила эта женщина и предложила дело. Я сразу по ее намекам понял, что от меня требуется. Твою фотографию и деньги мне передали на алуштинском автовокзале.
— Кто передал?
— Не знаю. В почтовый ящик мне подкинули жетон камеры хранения. Там выдали небольшую сумку.
— И ты сразу поехал в Морское?
— Не сразу. У меня еще оставалось полдня. Я засветился в нескольких кафе, чтобы обеспечить себе алиби.
— Ты не подумал о том, что тебя могли подставить? Звонит какая-то неизвестная баба, заказывает убийство, а ты сразу соглашаешься. Мало ли на кого она работает.
Лепетиха усмехнулся.
— Нет, здесь я ошибиться не мог, она к ментам не имеет никакого отношения. У меня телефон с определителем, и эту бабу я сразу просчитал. Таких номеров, которые начинаются с девятки, на нашей АТС всего пара десятков. Они обеспечивают дачи на Барсучьей поляне — бывшие обкомовские гнезда. Сейчас там живут авторитеты, иностранцы и предприниматели.
— Ты номер запомнил?
— А на кой черт он мне сдался? Меньше знаешь — спокойнее спишь.
— Где находится Барсучья поляна?
— В горах. Точно не знаю, я там никогда не бывал и не хочу быть.
— Ты будешь докладывать о выполнении задания?
— М-м-м… Да.
— Как? Когда?
— Сегодня в полночь мне снова позвонит эта женщина.
— Тебе домой?
— Да, в алуштинскую квартиру.
— Что ты должен ей сказать? Парень криво усмехнулся.
— Теперь уже ничего.
— А если бы ты все же продырявил мне голову?
— Тогда бы я сказал, что все в порядке.
— Вот так и скажешь. Ясно, стрелец? А теперь погнали к тебе в гости. Там я тебя и подлечу малость.
— Не довезешь, — сквозь зубы произнес Лепетиха.
— Довезу, — заверил я его, разворачиваясь в обратную сторону.
27
Конечно, будь на месте этого Лепетихи кто-либо другой, я не посмел бы демонстрировать столь непоколебимую уверенность. Двухчасовой переезд через перевалы и серпантины изрядно измучил моего мокрушника, и за несколько километров до конечной цели он начал постанывать. Я видел, что он не симулировал, и мне пришлось остановиться и при свете фар подтянуть ему повязку. Кровотечение открылось опять. Оно было слабым и не представляло серьезной угрозы для его жизни, но я опасался, что Лепетиха на нервной почве грохнется в обморок.
Мы въехали в город. Светофоры из-за позднего часа уже были переведены в дежурный режим, мигали желтым светом, и я, не снижая скорости, вылетел на перекресток у автовокзала. Напротив лестницы подземного перехода, прижавшись к бордюру, стоял желтый «уазик». Меня словно ледяной водой окатили. Опершись о капот, на проезжей части скучал милиционер и постукивал регулировочной дубинкой по кожаной перчатке. Увидев нас, он шагнул и лениво махнул дубинкой, приказывая остановиться. В моем рюкзаке, лежащем на заднем сиденье, два пистолета, в том числе и тот, которым я ранил человека, сидящего рядом со мной. Плюс к этому — отсутствие лобового стекла, помятое крыло, окровавленная повязка на плече Лепетихи. С таким «набором» даже самый ленивый гаишник вцепится мертвой хваткой. А потом последует целая череда крупных неприятностей.
Все это промелькнуло в моем сознании в одно мгновение, и решение созрело гораздо раньше, чем Лепетиха успел прохрипеть сдавленным голосом:
— Сваливай!
Я вежливо объехал милиционера и погнал во всю прыть, на которую была способна старая «Тойота». Мы с Лепетихой начали захлебываться от сильного потока встречного ветра, на мои глаза навернулись слезы, и улица, освещенная фонарями, стала терять очертания.
— Сейчас направо! — орал Лепетиха. — Теперь налево…
Я слушал его команды. Он знал город лучше меня, точнее, я не знал его вообще. Лишенный возможности за что-либо держаться, Лепетиха раскачивался на каждом вираже, приваливаясь то к стеклу дверки, то ко мне, и я отчетливо улавливал тошнотворный запах его крови и пота.
— Направо… Опять направо!
Он гонял машину по дворам и узким темным улочкам. Мне казалось, что надрывный гул мотора и визг колес разбудят полгорода и, как бы мы ни юлили, милиция по звуку все равно нас найдет, но тем не менее хвоста за нами пока не было.
— Стой! Стой! — закричал Лепетиха и стал крутить головой во все стороны. — Бросай машину к чертовой матери! Давай пешком!
Я надавил на тормоз, заглушил мотор. Мы стояли на темной улочке, круто спускающейся к освещенному фонарями бульвару. Я подхватил с заднего сиденья рюкзак, наскоро протер носовым платком руль и набалдашник рычага скоростей.
— Куда дальше? — спросил я, помогая Лепетихе выбраться из кабины. Он не меньше меня был заинтересован в том, чтобы не попасть в руки милиции, и я достаточно доверял ему. Несчастный киллер, ослабевший от потери крови и безумной езды, едва переставлял ноги, шаркая по гравию.
— Может, ты освободишь мне руки? — спросил он.
В течение нескольких минут, запутывая следы и уходя от преследования, мы с моим убийцей были единомышленниками и союзниками. Сейчас мы снова вернулись к прежним ролям, но у меня уже не было обостренного чувства ненависти к этому человеку. Я молча отстегнул наручники и прицепил их к поясному ремню. Едва сдерживая стон, Лепетиха принялся растирать запястья, а потом стал поправлять повязку. Я подумал, что он попытается воспользоваться некоторым перемирием между нами и выбить себе новые «льготы». Так оно и вышло.
— Я боюсь слежки, — сказал он, когда мы спустились на бульвар и быстро скользнули в тень огромных буков. — И не хотел бы, чтобы около дома меня увидели с тобой. Это вызовет подозрение у моих заказчиков.
— Хорошо, — после недолгой паузы согласился я. — Ты пойдешь впереди, а я метров на сто сзади. Но учти…
— Я все понял, — перебил он меня. — Не надо угроз. Я устал сегодня от них… Смотри вперед. Вон башенкой стоит девятиэтажка. У нее единственный подъезд. Я зайду первым и буду ждать тебя у лифта.
Он увидел в моих глазах недоверие.
— Да пойми ты, что я со своей раной не смогу убежать от тебя через подвалы или чердаки. Мне выгоднее решить с тобой все проблемы, чтобы ты отстал от меня.
— Это правильно, — ответил я и коротким толчком прижал его к забору, быстро обыскал и вынул из его кармана связку ключей. — Хорошо, — кивнул я. — Уболтал. Ждешь меня у лифта. А ключи пусть пока побудут у меня. Какой номер квартиры?
— Зачем тебе номер? Я буду ждать внизу.
— Ты каждый раз заставляешь меня повторять.
— Шестнадцатая. Четвертый этаж. Лепетиха повернулся и заковылял к дому.
Я подождал, когда дистанция между нами станет достаточной, и, прижимаясь к кустам, беззвучно пошел следом за ним. Он поднялся по ступеням подъезда, со скрипом открыл дверь и вошел внутрь. Я выждал минуту-другую, сделал приличный круг по соседним дворам, подошел к дому с противоположной стороны, пригибаясь, пробежал вдоль стены и запрыгнул на подиум подъезда. Вторично скрипнула дверь, и я проскочил в образовавшийся проем.
Успокоив дыхание, я стал подниматься по пахнущей кошками лестнице на площадку. В тусклом свете загаженной мухами лампочки я с трудом различил ряд исковерканных почтовых ящиков, широкую трубу мусоропровода, размашистые надписи на стенах красным и черным аэрозолями. На площадке, где находилась дверь лифта, света не было, и я, предупреждая возможный удар по голове, медленно обошел угол на расстоянии, прижимаясь спиной к почтовым ящикам.
— Лепетиха! — негромко позвал я. — Где ты там прячешься?
Никто не ответил. Я встал ближе к мусоропроводу, чтобы оказаться напротив двери лифта и в то же время подальше от нее, и почти без удивления, словно так оно и должно быть, увидел лежащего на полу человека. У меня не было с собой никакого иного источника света, кроме зажигалки. Я высек пламя. Оно отразилось в темной луже крови.
Лепетиха лежал лицом вниз, широко раскинув руки и ноги, будто летел в затяжном прыжке. Две пули вошли ему в спину, чуть ниже левой лопатки, третья пуля — в затылок. Этим выстрелом его скорее всего добили — так называемый контрольный выстрел, отличительный признак работы профессионального киллера, которым Лепетиха, к моему счастью, не являлся.
Я осторожно обошел труп, стараясь не наступить на лужу. «Отработанный материал, дерьмо», — вспомнил я свои слова, сказанные Лепетихе в порыве ярости. Так оно и вышло. Этот парень сделал свое дело, точнее, попытался сделать, и на том его роль в большом криминальном спектакле закончилась. Убийца дождался его в подъезде, убедился, что Лепетиха вернулся один, и в несколько секунд начинил свинцом. А тот, наивный, думал, что впереди у него обеспеченная и долгая жизнь, что он вернется домой, доложит о выполнении задания, помоется в душе, ляжет спать, а завтра с утра начнет проматывать гонорар с полной уверенностью, что скоро поступит новый заказ и точным выстрелом из кабины автомобиля он снова уложит кому-то неугодного человека.
Я, судорожно сглатывая, еще раз посмотрел на распростертое на полу тело. Рана от моего выстрела подсохла, и вокруг нее расползлась малиновым пятном гематома. Следователи будут долго ломать голову над ее происхождением и наверняка очень быстро закроют это дело, выдав привычное для нашего времени резюме: жертва очередной мафиозной разборки. И, в общем-то, будут правы.
Кто-то быстро привыкает к смерти. Я не могу. За прошедшую неделю рядом со мной погиб четвертый человек. Меня преследовало чувство, что я выпачкан в чужой крови с ног до головы, что за мной все время следят киллеры. Я медленно поднимался по лестнице, почти явственно ощущая, как мне в спину смотрит черный зрачок ствола. Когда же очередь дойдет до меня? Пот струйками стекал по телу и щекотал между лопаток. Я едва сдерживался, чтобы не вынуть из рюкзака «ТТ».
По колодцу с тихим воем заскользила кабина — кто-то вызвал лифт. Труп или уже обнаружили, или сейчас обнаружат. Поднимется шум, нагрянет милиция. Оперативная бригада станет осматривать подъезд, двор, прилегающую к дому улицу, задерживая подозрительных лиц. А я очень, очень подозрительное лицо.
Я замер, прижавшись к стене, и затаил дыхание. Было слышно, как на первом этаже раскрылись створки лифта, возникла недолгая пауза, затем по ступеням неторопливо зацокали каблуки. Это женщина. Сейчас она закричит, поднимет тревогу, вызовет милицию. Сколько у меня осталось времени? Минут пять от силы?
С первого этажа не доносилось ни звука. Я не слышал скрипа входной двери. Значит, женщина еще не вышла. Что она делает около трупа? Неужели рассматривает его?
Любопытство оказалось сильнее чувства предосторожности. Я начал медленно спускаться вниз. Кроссовки соприкасались с бетонными ступенями совершенно бесшумно. Придерживаясь руками за стену, я медленно приблизился к тому месту, где лежал Лепетиха, и одним глазом заглянул за угол. Рядом с трупом никого не было. Я сделал еще шаг, проскочил мимо дверей лифта и посмотрел на лестницу, ведущую к выходу. Молодая женщина в черном коротком сарафане и широкополой шляпе сделала какое-то движение рукой у почтовых ящиков, закрыла замок-«молнию» на сумочке, похожей на саквояж, повернулась на каблуках-шпильках и быстро вышла на улицу. Я мельком увидел ее бледное лицо и ярко накрашенные губы. Откуда она вышла, из какой квартиры? Куда пошла в такое позднее время? Может быть, проститутка от клиента? Очень похоже. Вот потому она вела себя так тихо — поднимать шум ей совсем некстати.
Я опять пошел наверх. Четвертый этаж. Шестнадцатая квартира. Без семи минут полночь. Я стоял перед дверью, обитой черным ледерином, сжимая во влажной ладони связку ключей, и, подавляя в себе желание побежать вниз, выскочить из этого дома в ночь и раствориться в ней, приставил ключ к замочной скважине.
Замок, как мне показалось, слишком громко клацнул. Я стиснул зубы, мысленно матеря его. Будь что будет, отступать поздно. Зашел в темную прихожую и неслышно прикрыл за собой дверь. Приложился к замочной скважине ухом. Тихо.
Через кухонное окно в коридор проникал свет уличного фонаря, и я видел очертания шкафа, дивана и телевизора в комнате. Чтобы не налететь сослепу на какой-нибудь предмет, я выставил вперед руки и зашел в комнату. Телефон я нашел сразу — он стоял на журнальном столике, и на его панели светились красные цифры: 23-57. Это встроенные часы. Система знакомая — что-то вроде «Панасоника». Верхние желтые кнопки — вызов памяти исходящих и приходящих номеров. Чтобы не оставить отпечатков, я коснулся ногтем кнопки «FIRE». Высветился телефонный номер, но не тот, который был мне нужен. Я принялся «листать память». На шестом или седьмом по счету номере я остановился. Вот он: 90-00-04.
Я возвратил индикатор в режим часов, подошел к окну и посмотрел вниз. У подъезда по-прежнему безлюдно и тихо. Время — полночь. Лепетиха верил, что в это время ему позвонит все та же незнакомая женщина и он доложит ей о выполнении задания. Нет, не позвонит по этому телефону Милосердова. Она уверена, что Лепетиха, как и я, убит. Все концы, значит, обрублены. Все следы смыты. И душа Милосердовой спокойна.
Я вернулся к телефону и, будто играясь, стал набирать: девять, ноль, ноль, еще ноль, еще… Дал сброс. Баловство. Еще не до конца утраченная детская жажда к хулиганству. Очень, конечно, хочется ей позвонить, но что я скажу? Вешайся, тварь, я тебя раскусил? И что потом? Я буду клацать зубами в трубку от бессильной злобы. Видит око, да зуб неймет. Трудно, очень трудно дотянуться до нее.
В прихожей я некоторое время стоял у двери, прислушиваясь к тишине. Потом открыл замок и, уже не оглядываясь, не прислушиваясь, не таясь, быстро вышел на площадку и побежал по ступеням вниз.
Как только я очутился на бульваре, где-то вдалеке завыла сирена. Ее звук нарастал с каждым мгновением. Пучки голубого света выхватили из темноты деревья и кусты. Я кинулся в ближайшие заросли, сел на землю, дожидаясь, когда две милицейские машины промчатся мимо меня. Значит, женщина в черном все-таки вызвала милицию.
Остаток ночи я провел на пляжном топчане.
28
Вернулся я в Судак, когда только начало светать. Улицы еще были пустынны, и от автовокзала я шел пешком, не беспокоясь, что меня случайно увидит Дима Моргун. Он наверняка был уверен, что меня уже нет в живых, и мне не хотелось разубеждать его в этом. Я хорошо понимал Эльвиру Милосердову: когда окружающие полагают, что ты отдал Богу душу, то жить при этом становится намного проще: словно стал невидимым. В самом деле, смерть — безупречное алиби. Пусть Моргун, Гурули и Милосердова считают, что Лепетиха выполнил задание и отправил меня на тот свет. В этом случае мой последующий шаг будет для них неожиданным, а внезапность, непредсказуемость — большое преимущество.
Я зашел в подъезд своего дома, вынул из почтового ящика свежую газету и, поднимаясь по лестнице, просмотрел заголовки. Вот это номер! На первой полосе — портрет мужчины с короткими седыми волосами, крупным носом и тонкими усиками. Может быть, фотообъектив немного исказил реальность, но самой заметной и крупной деталью портрета был мясистый, горбатый нос. Кажется, этого господина я видел на похоронах.
Я развернул газету и прочел заголовок. «ВИКТОР ГУРУЛИ: Я СУМЕЮ ВОЗРОДИТЬ „МИЛОСЕРДИЕ“ НА ЧЕСТНОЙ И СПРАВЕДЛИВОЙ ОСНОВЕ».
У меня едва хватило терпения на то, чтобы войти в квартиру, скинуть в прихожей кроссовки и рюкзак. Я сел в кресло и вонзил взгляд в газету.
«Дорогие крымчане, вкладчики АО „Милосердие“! Благодаря вашим усилиям, волне протеста, всколыхнувшей всю общественность, всех честных людей, с меня снято обвинение, и я на свободе. Пользуясь предоставленной мне газетной трибуной, я хочу однозначно заявить: убийство Эльвиры Милосердовой — а я по-прежнему убежден, что это заказное политическое убийство, — санкционировано нынешним руководством республики, верными ей силовыми структурами и осуществлено тесно связанными с ними мафиозными структурами. Эти, так сказать, борцы за справедливость не смогли смириться с тем, что благосостояние народа, вкладчиков АО, росло не благодаря „мудрой политике“ нынешних руководителей, а вопреки ей. Авторитет и всеобщая любовь, которые по праву заслужило „Милосердие“, стали костью в горле наших „отцов“. И они подло убили честнейшую женщину — Эльвиру Милосердову, всем смыслом жизни которой было служение своему народу.
Я заявляю, что никакие угрозы со стороны УВД республики не заставят меня сойти с пути, начатого Эльвирой, и объявляю о своем решении приступить к воссозданию акционерного общества «Милосердие». В ближайшее время я намерен взять под залог недвижимости у братских российских банков ссуду и начать выплату вкладчикам денег. В первую очередь будут обслужены ветераны Великой Отечественной войны, пенсионеры, инвалиды и многодетные семьи. Одновременно с этим АО «Милосердие» возобновляет прием вкладов от населения под высокие гарантированные проценты и продажу ценных бумаг.
Помыслы мои чисты и благородны! «Милосердие» возродится!
Генеральный директор АО «Милосердие» Виктор Гурули».
У меня даже дух перехватило от осознания масштабности надувательства и цинизма мошенников. Я расстелил газету на столе, стал резать на ней хлеб, колбасу и сыр, попутно еще раз просматривая текст. «Самое грустное заключается в том, — думал я, — что подавляющее большинство людей поверят этому Гурули и снова понесут деньги. Потом он набьет чемоданы валютой и тоже исчезнет — „утонет“, „помрет“ от пули наемного убийцы или уже без всякой маскировки помашет ручкой из-за границы. На его место встанет третий борец за благосостояние народа… Так будет продолжаться до тех пор, пока наш народ не поумнеет, не перестанет быть таким доверчивым. Но возможно ли это — перестать верить в мессию, в благотворительность, в милосердие? Если не верить, то что тогда останется? Зачем тогда жить?»
Я ходил по комнате, жуя бутерброд. Я знаю многое, знаю почти все об этих мошенниках, называющих себя акционерным обществом. Но у меня практически нет доказательств. Я знаю, что Моргун причастен к убийству на Диком острове, к «самоубийству» капитана яхты Караева, но не могу это доказать. Я знаю, что Милосердова живёт на бывшей номенклатурной даче в районе Барсучьей поляны, но не располагаю доказательствами этого. Я знаю, что Гурули и Милосердова наняли киллера, чтобы убить меня, и Лепетиха стрелял в моего гипсового двойника, но даже это также нуждается в доказательстве.
Доказывать каждую версию по отдельности можно до конца века. Я должен был найти оригинальный, непредсказуемый ход, который поставил бы Милосердову в безвыходное положение, вынудил бы ее поднять лапки кверху и раскрыть себя. Когда выяснится, что Эльвира жива-здорова, то сразу встанет вопрос: а кого в таком случае хоронили с такой помпой? Следственная группа обязательно проведет эксгумацию и начнет выяснять личность убитой. Причастность Эльвиры к этому убийству будет установлена без особых затруднений. А следом за ней потянутся и Гурули, и Моргун, и все остальные «шестерки», которые выслеживали, подставляли, убивали…
Оригинальный, непредсказуемый ход. Легко сказать — найти, но где его найдешь? Я знаю номер телефона — этого вроде бы достаточно, чтобы найти дачу, где сейчас скрывается Милосердова. А что дальше? Я никогда не видел Милосердову, разве что на фотографии школьных лет. Что я скажу молодой женщине, живущей на той даче? Здравствуйте, я знаю, что вы не умерли, вы — живая. В лучшем случае она вызовет «Скорую психиатрическую помощь». В худшем — ее телохранители закопают меня на территории дачи с дыркой в черепе.
Идея витала где-то рядом, но мне все никак не удавалось за нее ухватиться. Для начала надо выяснить адрес дачи. Я, не откладывая дела в долгий ящик, тотчас позвонил в справочную.
— Девушка! — сказал я, когда мне ответили. — Телефон есть, а вот адреса не знаю.
— Миллион двести тысяч купонов, — прогундосила телефонистка.
— Простите? — не понял я.
— Стоить это будет миллион двести! — нервно пояснила девушка.
«Хорошенькие у вас расценки», — подумал я, но все же согласился.
— Называйте номер вашего телефона и номер, по которому ищете адрес.
Я продиктовал.
— Ждите, я позвоню, — ответила девушка. Ждать пришлось недолго.
— Алло! — услышал я в трубке. — Вы заказывали адрес по телефону девяносто три ноля четыре?.. Адреса нет, этот номер закрыт и в справочнике не значится.
Я мысленно выругался.
— А счет? — зачем-то спросил я.
— Счет мы вам пришлем… И короткие гудки.
— Чтоб ты провалилась со своей платной услугой! — дал волю я своим чувствам.
Этого следовало ожидать. Телефонные номера номенклатурных дач, как и кабинетов высоких государственных чиновников, всегда шли в секретных списках и разглашению не подлежали.
— Хорошо спряталась Милосердова—Васильева, — пробормотал я. — С наскока не достанешь.
И тут меня осенило. В самом деле — Васильева! Наверняка Милосердова взяла паспорт Татьяны и живет под ее фамилией. Возраста они примерно одного, а внешность для молодой женщины — понятие относительное. При помощи макияжа, стрижки и укладки можно без особого труда добиться сходства с фотографией на паспорте. Она выбрала в качестве своей жертвы девушку, которую, как могло показаться, никто особенно разыскивать не станет. Бродяжка, наркоманка — кому она нужна? Но надо сымитировать ее розыск. Скажем, Татьяну Васильеву начал искать бывший любовник, друг или родственник. Надо припугнуть Милосердову, вынудить ее срочно отмазаться от фамилии Васильевой, как от кровавого пятна на своей одежде. А если на эту фамилию уже заказан авиабилет за границу, оформляются документы на вывоз валюты, если она уже крепко влипла с чужой фамилией?
Я даже притопнул от возбуждения и предчувствия удачной охоты. Милосердова никогда не видела меня в лицо, как, собственно, и я ее. А что, если мне самому сыграть роль родственника Татьяны Васильевой? И, встретившись с Милосердовой, сделать вид, что я признал в ней, скажем, двоюродную сестру? А чтобы это выглядело убедительно, придумать правдоподобную легенду: мол, никогда тебя, голубушка, не видел, всю жизнь мечтал встретиться, да вот выпал удобный случай — с другом приехал отдохнуть в Алушту, случайно узнал, что живешь недалеко — на Барсучьей поляне, и решил зайти. Убивать меня, тем более если я буду с Лешей, люди Милосердовой не станут — нет смысла вешать на себя лишний криминал из-за какого-то восторженного родственника. Выставить сразу же за дверь тоже не смогут — с родственником так не поступают. Им придется принять игру, которую я им буду навязывать. Рано или поздно Милосердова с головой зароется во лжи и выдаст сама себя.
Я уже хотел бежать на поиски Леши, но благоразумие взяло верх. Во-первых, я валился с ног от усталости, а во-вторых, рисковал попасться на глаза Моргуну, что намного бы осложнило воплощение в жизнь моей бредовой идеи.
29
Мне показалось, что чем громче кричишь, тем легче войти в образ и тем убедительнее получается.
— Алло! — до хрипоты в голосе кричал я. — Танюха, это ты?! Это Костик тебя беспокоит! Что значит — какой Костик? Васильев Костик, брательник твой!
Леша стоял рядом, привалившись плечом к стене, и от волнения грыз семечки, плюясь во все стороны.
Женщина, с которой я разговаривал, отвечала тихим, с придыхом голосом. Собственно, отвечала она весьма односложно — «да» и «нет», отчего мне нелегко было судить, въехала ли она в ситуацию, поняла ли, что ей на голову свалился родственник убитой Васильевой. Меня же, как писали классики, понесло, я вошел в раж и уже не мог остановиться:
— А мы здесь с дружком моим, с Лешиком, отдыхаем. А я о тебе совсем случайно узнал. С девчонкой одной из Кемерова познакомился, так она мне про тебя и рассказала. Говорит, Танька в Крым переехала, год уже там тащится. Ну, а как я твой телефон раздобыл — это вообще долгая история. Так сколько мы с тобой уже не виделись? Лет пятнадцать будет? Последний раз — это когда я после десятого класса к тетке Людке в Кемерово заезжал. Ты тогда еще в штанишки писала. Но ты меня хоть немножко помнишь? Смутно? А я тебя тоже не очень. Ну, ты как? Замуж вышла? Детишек нарожала? Еще нет?..
Милосердова понемногу раскачалась. Умная женщина и умеет собой владеть — этого у нее не отнимешь. Она стала смеяться, тонко сыграла, что наконец-таки вспомнила меня, а ее мама, то есть тетя Люда, много рассказывала ей обо мне и так далее. Я с восхищением воспринимал этот бред, удивляясь артистическому мастерству Милосердовой. А чему, в общем-то, я удивлялся? Женщина, сумевшая навесить лапшу на уши населению южной Украины, обязательно должна быть талантливой актрисой.
Леша на протяжении всего нашего милого разговора хватался за голову и делал страшные глаза. «Нервный парень, — подумал я мимоходом. — Его задача — изображать умное выражение на лице и поменьше говорить. Иначе завалит все дело».
