Пол Бреннер - Собор

* * *

Терри О'Нил проснулась утром от шума транспорта, который доносился сквозь окна комнаты с витражами. Она нехотя присела на кровати. Огни уличных фонарей чуть освещали просторную комнату. Рядом с ней был… Дэн, да, именно Дэн, — он повернул голову и внимательно поглядел на нее. Терри заметила, что его глаза широко открыты, а на лице не осталось и следов сна. «Значит, он уже давным-давно проснулся!» — подумала она. Эта мысль встревожила ее, хотя Терри и не могла понять почему.

— Кажется, уже пора вставать. Сегодня нужно идти на работу.

Дэн сел и взял ее руку в свои.

— Нет, не на работу. Сегодня нам надо идти на праздник. Помнишь?

Его голос, с легким ирландским акцентом, не был хриплым со сна — он проснулся раньше нее. И как же он узнал о том, что она сегодня не собиралась идти на работу? Она никогда никому не говорила больше того, чем сама хотела, — болтовня никогда не приводит ни к чему хорошему.

— А вы пойдете сегодня на работу? — спросила Терри мужчину, лежащего около нее.

— Я и так на работе.

Он рассмеялся и взял с ночного столика сигарету.

Терри через силу выдавила улыбку, спустила ноги с кровати и поднялась. Она подошла к оконному выступу и встала на колени на подоконник, выглядывая на улицу и ощущая на себе его взгляд, изучающий малейшие изгибы ее фигуры. Шестьдесят… вроде… пятая улица, мощенная бурыми камнями, с кирпичными городскими домами, облицованными гранитом.

Повернувшись направо, Терри заметила полицейский микроавтобус, припаркованный на углу Пятой авеню, а напротив парка — большой автобус телевидения и группу людей, споро собирающих гостевую трибуну. А прямо под ее окнами скучился целый отряд полицейских мотороллеров. Около дюжины офицеров полиции в шлемах стояли рядом, попивая кофе и о чем-то споря, размахивая руками. Близость полицейских придавала ей некоторую уверенность.

Она резко повернулась лицом к кровати и увидела, что Дэн уже надел джинсы, но с кровати не встал. Ее снова сковал необъяснимый страх. Стараясь пересилить это чувство, Терри обратилась к мужчине, голос ее дрожал от волнения:

— Кто… кто вы такой?

Он поднялся с кровати и подошел к ней.

— Со вчерашнего вечера я твой любовник, миссис О'Нил.

Он встал напротив, и Терри была вынуждена поднять голову и посмотреть ему прямо в лицо.

Чувство страха, переполнявшее ее, стало перерастать в панику. Мужчина — она это четко поняла — не разыгрывает ее, он говорил, как сумасшедший, к тому же собирался сделать что-то, чего Терри явно не хотела. Это она точно знала. Отведя взор от его пристального взгляда, Терри посмотрела в сторону оконного проема. Единственный путь к спасению — выглянуть в окно и пронзительно закричать. Она молила Бога, чтобы у нее это получилось.

Но Дэн Морган, даже не следя за направлением ее взгляда, угадал, что она задумала.

— Не высовывайся из окна, девушка! Не высовывайся…

Терри неохотно повернулась и наткнулась на наставленный прямо на нее большой черный пистолет. От волнения у нее пересохло в горле.

— …или я всажу пулю в твою прелестную пухленькую коленочку, — с угрозой предупредил он.

Несколько секунд Терри не могла вымолвить ни слова, все мысли у нее перепутались. Лишь немного придя в себя, она смогла задать вопрос:

— Чего вы хотите?

— Всего лишь немного побыть с тобой.

— Со мной?.. — Терри показалось, что она сходит с ума…

— Я похитил тебя, дорогуша. Похитил, как малого ребенка…

Глава 7

Детектив лейтенант Патрик Бурк сидел на самой верхней площадке смотровой башни и внимательно разглядывал авеню, освещенную холодным утренним солнцем. Только что начерченная зеленой краской полоса на дороге четко выделялась и блестела от ярких солнечных лучей. Полицейские старались не наступать на нее, переходя улицу.

Дежурная полицейская машина пробиралась через завалы бумажных пакетов и бутылок, не содержащих ничего более смертоносного, чем остатки дешевого вина. Бродяга лежал на куче мусора, закрывшись газетой, не привлекая внимания копов.

Бурк перевел взгляд на Тридцать четвертую улицу. Полицейские мотороллеры вытянулись в линию по всей улице, а автобус телевидения уже занял свою позицию на ее северном углу. Вокруг штабного полицейского фургона, припаркованного на противоположном углу, суетились полицейские, присоединяя к нему электрокабель от уличного фонаря.

Бурк закурил. За двадцать лет оперативно-розыскной работы спектакль, к которому сейчас идут приготовления, никогда не претерпевал особых изменений, как и многое в его жизни. «Даже бродяги могут быть одинаковыми», — с насмешкой подумал он.

Бурк посмотрел на часы — осталось пять минут. Вокруг ничего не изменилось. Полицейские все так же стояли в очереди за кофе перед передвижным буфетом. «Все, как всегда, — подумал Бурк, — словно священник освящает святой водой проходящие войска». Кое-кто доливал в кофе темного ликера, налитого в бутылку из под кока-колы. Для полиции этот день будет длинным и тяжелым. Миллионная толпа, состоящая не только из ирландцев, заполнит тротуары Пятой авеню, бары и рестораны Манхэттена. Вот уже почти два столетия день святого Патрика отмечается в Нью-Йорке в обстановке несмолкаемого людского гама и толчеи, но ни разу за это время не произошло ни единого серьезного криминального инцидента. Однако каждый раз Бурк чувствовал, что такое может случиться, в конце концов должно произойти.

Особенно его беспокоило присутствие в городе одной женщины — Морин Мелон. Прошлым вечером Бурк расспрашивал ее накоротке в зале «Эмпайр» гостиницы «Уолдорф». Она оказалась довольно-таки привлекательной, даже хорошенькой и, по его предположению, скорее всего, бесстрашной женщиной, так что у кого-нибудь вполне могло возникнуть желание убить ее. «Хотя она, надо думать, в своей жизни давно привыкла к угрозам», — решил Бурк.

Он специально изучал проблему Ирландии и ирландцев и считал, что среди других народов они были самыми опасными. И если среди них возникнут беспорядки, то каким тогда станет этот день? Это их день — день Ирландии. На параде проходят войска в зеленой форме, их цвете. Такая традиция сложилась в те дни, когда их впервые стали рассматривать как нежелательных иностранцев. Бурк вспомнил шутку своего дедушки, популярную век назад: «Что такое день святого Патрика? Это день, когда протестанты и евреи разглядывают из окон своих домов на Пятой авеню шествующих мимо рабочих».

Тогда это празднование превратилось в первую демонстрацию борьбы за гражданские права. Теперь же оно стало напоминанием городу и всей нации, что ирландцы не сгинули, что они сила. Это день торжества ирландцев над Нью-Йорком, день, когда Манхэттен танцует под их дудку.

Бурк потянулся, чтобы привести в рабочее состояние свое расслабленное тело, затем перепрыгнул через ряды скамеек и направился к боковому выходу. Спустившись по узким каменным ступеням, он двинулся к низкой каменной стене Центрального парка. Прямо перед ним возвышался похожий на средневековый замок арсенал, в нем размещалась администрация парка. На здании рядом с американским развевался трехцветный зелено-бело-оранжевый флаг Ирландской Республики. Обойдя здание кругом, Бурк пошел к запертым кованым железным воротам. Нехотя перелез через них и оказался в зоопарке.

Там было гораздо темнее и пустыннее, чем на авеню. Разноцветные лампы слабо освещали дорожки и кирпичные строения. Бурк прошел по главной аллее, не выходя на освещенные места. На ходу он вынул из кобуры служебный револьвер и переложил его в карман пальто, думая, что применить оружие придется скорее против мелких грабителей, а не против профессиональных киллеров.

Тени голых, без листьев, платанов неподвижно лежали на мощенной камнями дороге, в холодном воздухе висел запах животных и сырой соломы. Слева вдруг раздались странные, похожие на лай, звуки, издаваемые морскими котиками, плавающими в мутной воде большого бассейна. Вокруг щебетали, свистели, пронзительно кричали разные птицы — и в клетках, и на воле. Их гам в сочетании с лаем морских котиков создавал странную звуковую какофонию.

Пройдя под кирпичной аркой с часами посередине, Бурк остановился и долго и пристально всматривался в тень, которую отбрасывала колоннада, но ничего не заметил. Он сверил свои часы с часами над аркой, Фергюсон либо запаздывал, либо умер. Прислонившись к одной из колонн арки, Бурк прикурил новую сигарету. Вокруг него огромные небоскребы города со всех сторон сжали зеленый парк, напоенный влажным воздухом — недавно прошел дождь. Так отвесные скалы сжимают маленькое тихое озеро. Особенно четко на фоне занимавшейся утренней зари выделялись небоскребы.

Вдруг сзади он услышал негромкие шаги и оглянулся, пытаясь лучше рассмотреть тропинку у арки, со стороны которой слышались эти шаги, — она вела в глубь парка, на площадку молодняка.

Джек Фергюсон миновал бетонный тоннель и вышел на освещенное пятно, где и остановился.

— Бурк?

— Я здесь.

Бурк молча наблюдал, как Фергюсон медленно приближался к нему. Он шел, чуть прихрамывая, полы его огромного, явно не по размеру пальто развевались при каждом шаге.

Подойдя к Бурку, он протянул руку и улыбнулся, ощерив ряд желтых зубов:

— Рад тебя видеть, Патрик.

Бурк пожал протянутую руку и спросил:

— Как твоя жена, Джек?

— Неважно — опасаюсь самого худшего.

— Сожалею. Да ты и сам выглядишь не лучшим образом, такой бледный.

Фергюсон коснулся своего лица.

— Неужели? Мне надо больше бывать на воздухе.

— Когда встанет солнце, прогуляемся по парку… Почему мы встретились здесь, Джек?

— О Боже, да ведь сегодня весь город заполонили ирландцы, ну, ты и сам знаешь. Я подумал, что нас кто-нибудь может застукать.

— Согласен.

«Старые революционеры, — подумал Бурк, — сдохнут без подозрений и конспирации».

Бурк вынул из кармана пальто небольшой плоский термос.

— Как насчет чаю с виски?

— Не откажусь.

Фергюсон взял термос, сделал из него несколько глотков и вернул Бурку, оглядываясь вокруг.

— Ты один?

— Я, ты и обезьяны.

Бурк тоже отпил немного горячего напитка, глядя на своего агента поверх ободка термоса.

Джек Фергюсон преподавал в 30-е годы в городском колледже марксистов, его активный период жизни выпал на смутное время, когда все ожидали революцию, которую, по теории, должен был совершить рабочий класс. Но история резко отошла в сторону, и идеи Фергюсона так и остались невоплощенными. Война также не затронула его, оставив невредимым. Вдобавок он был пацифистом, мягким по характеру человеком и думал, что его неосуществленные идеалы в будущем не причинят ему особого вреда. Бурк опять протянул ему термос.

— Еще глоточек?

— Нет-нет. Пока не надо.

Бурк завернул крышку термоса, при этом наблюдая за Фергюсоном, нервно озиравшимся по сторонам. Фергюсон когда-то имел звание офицера официальной Ирландской республиканской армии, но потом в Нью-Йорке вышел оттуда по причине преклонного возраста, как, впрочем, и другие ветераны этой небольшой организации.

— Что сегодня ожидается, Джек?

Фергюсон взял руку Бурка и заглянул ему в лицо.

— Фении снова в седле, мой мальчик.

— Правда? А где же они берут лошадей?

— Не шути, Патрик. Эти отступники сегодня играют в стране важную роль. Они называют себя фениями.

Бурк кивнул головой — он уже слышал о них.

— Они здесь? В Нью-Йорке?

— Боюсь, что так.

— Чего они хотят?

— Точно сказать не могу. Но от них всего можно ожидать.

— У тебя надежные источники?

— Да.

— Эти люди могут прибегнуть к насилию?

— В такой день могут. Да, могут, согласно своим целям и задачам. Эти люди — убийцы, поджигатели, террористы. «Сливки» временной Ирландской республиканской армии. Лучшие среди них из Южного Белфаста, на их счету сотни смертей. Жуткая у них профессия.

— Да, судя по всему, они к этому готовы, не так ли? Ну а каковы их планы на уик-энд?

Фергюсон прикурил сигарету, руки его дрожали.

— Давай посидим немного.

Бурк направился вслед за ним к скамейке около обезьянника. Он шел, размышляя. Если бы Джек Фергюсон был человеком более старомодным, более донкихотского склада, то Бурк никогда не встретился бы с ним. Фергюсону пришлось многое пережить в мире левых политиков: различные покушения, насилие, даже убийства, но Джек всегда находил приемлемый способ выйти из создавшейся ситуации и все уладить. В таких делах он был абсолютно надежным человеком. Ориентированная на марксизм официальная Ирландская республиканская армия не доверяла временной армии — и наоборот. У каждой стороны до сих пор были свои люди в лагере противника, которые являлись самыми лучшими осведомителями, доносившими о делах противоборствующей стороны. Единственное, что связывало их, — глубокая ненависть к англичанам и политика под лозунгом «Руки прочь от Америки!».

Бурк подошел к скамейке и присел рядом с Фергюсоном.

— Ирландская республиканская армия не совершала террористических действий в Америке со времен Второй мировой войны, — сказал он и, подумав мгновение, добавил: — Не думаю, что она готова сейчас на какие-либо выступления.

— Это правда, но только в отношении официальной Ирландской армии, ну и, может быть, для временной тоже, но не для этих фениев.

Бурк долго молчал, а затем спросил:

— Сколько их?

Фергюсон затушил сигарету.

— По меньшей мере человек двадцать, может быть и больше.

— Вооружены?

— Нет. Точнее, не были вооружены, когда приехали из Белфаста, но здесь есть люди, которые не прочь им помочь.

— С какой целью?

— Кто их знает? У каждого свои цели. Сотни политиков на трибунах во время шествия… Участники шествия… Люди на ступеньках собора… Наконец, британское консульство, авиакомпания «Бритиш эйруайз». Туристическое агентство Ирландии, торговая делегация из Ольстера…

— Да, ты прав. Ну, такой список объектов у меня уже есть.

Бурк обратил внимание на большую гориллу с красными горящими глазами, которая долго и внимательно наблюдала за ними через железную решетку клетки. Казалось, животное заинтересовали эти люди, сидящие рядом, и их разговор.

— Кто у них главный? — опять обратился Бурк к Фергюсону.

— Человек, назвавший себя Финном Мак-Камейлом.

— Как его зовут в действительности?

— Я постараюсь узнать это вечером. У него там есть один лейтенант, Джон Хики, его кличка Дермот.

— Но ведь Хики умер.

— Нет. Он жив-здоров и живет в Нью-Джерси. Ему сейчас, должно быть, около восьмидесяти.

Бурк никогда лично не встречался с Хики, но карьера этого лейтенанта Ирландской республиканской армии была такой долгой, и он пролил столько крови, что его имя вошло во многие книги по истории.

— Есть еще что-нибудь? — спросил он Фергюсона.

— Нет, пока это все.

— Где мы встретимся в следующий раз?

— Позвони мне домой. Звони каждый час после двенадцати. Если же не свяжешься со мной, то встретимся здесь, на террасе ресторана, в половине пятого… если, конечно, все, что должно произойти, действительно случится. В таком случае я на время уеду из города.

Бурк кивнул.

— Чем я могу быть тебе полезным?

Лицо Фергюсона отразило удивление и равнодушие одновременно. Так он реагировал всякий раз при этом вопросе.

— Сделать? О, хорошо… давай посмотрим… Сколько сейчас в специальном фонде?

— Я смогу взять несколько сотен.

— Прекрасно. Кое-что нам просто необходимо.

Бурк не мог понять, что Фергюсон имеет в виду под словом «нам»: себя, свою жену или же свою организацию? Вероятно, все — и то, и другое, и третье.

— Я попытаюсь найти побольше, — предложил он.

— Как хочешь. Деньги не так важны. Самое важное — избежать кровопролития. Твое начальство знает, что мы поддерживаем тебя. Это самое главное.

— Ну, в этом вопросе у нас никогда не было расхождений.

Фергюсон встал и протянул руку.

— Пока, Патрик. Живи, Ирландия, как говорят ирландцы.

Бурк встал и пожал протянутую руку.

— Делай все, что сможешь, Джек, но будь осторожен.

Бурк долго смотрел, как Фергюсон, хромая, направился вниз, к бассейну с морскими котиками, и исчез под кирпичной аркой с часами. Внезапно он ощутил озноб и, вынув из кармана термос, сделал несколько глотков. «Фении снова в седле», — вспомнил он слова Фергюсона и подумал, что день святого Патрика может стать самым памятным днем в его жизни.

Глава 8

Морин Мелон поставила чашку на круглый стол и неспешно обвела взглядом гостиничный зал для завтраков.

— Еще кофе? — Маргарет Сингер, секретарь Международной амнистии, улыбнулась ей.

— Нет, спасибо. — Морин едва не добавила «мадам», но вовремя сдержалась. Три года, посвященных делу революции, не изменили ее привычку относиться к людям с уважением.

За столом рядом с Маргарет Сингер сидел Малкольм Халл — тоже из Амнистии. А напротив, прислонившись спиной к стене, расположился человек, представившийся просто: Питер. Он ничего не ел, не улыбался, пил черный кофе, а его взор постоянно был направлен в сторону двери, ведущей в зал для обедов. Морин хорошо знала людей подобного типа.

Пятым за столом был недавно подошедший нежданный гость, сэр Гарольд Бакстер, британский генеральный консул. Появившись в комнате, он сразу же попытался сгладить то ощущение неловкости, которое возникло, когда они встретились на ступеньках собора. Морин подумала, что англичане всегда почему-то слишком вежливы и прагматичны. От их поведения сразу становится муторно на душе.

Сэр Гарольд налил себе кофе и улыбнулся Морин.

— Вы надолго здесь?

Морин сделала над собой усилие, заставив взглянуть в его светло-серые глаза. Бакстеру было не более сорока, хотя виски его уже начали седеть. Однако это вовсе не портило его — он выглядел совсем неплохо.

— Думаю, что отправлюсь назад в Белфаст сегодня ночью, — ответила она. В одно мгновение с лица Бакстера исчезла улыбка.

— По-моему, это не лучшее решение. На мой взгляд, Лондон или даже Дублин лучше.

Морин улыбнулась в ответ. Она поняла скрытый смысл: «После сегодняшних событий они вас наверняка убьют в Белфасте». Вряд ли он стал бы так заботиться о ней, скорее всего, его правительство решило, что она может стать для них полезной. Поэтому она холодно ответила:

— Во время бедствия не только погибли полтора миллиона ирландцев. Многие эмигрировали и поселились в англоязычных странах, и среди них затесались бойцы некоторых республиканских армий. Так что если мне суждено погибнуть от их пуль, то лучше пусть это произойдет в Белфасте, чем где бы то ни было.

Несколько секунд в комнате царило молчание. Прервал его сэр Гарольд:

— Думаю, вы переоцениваете влияние этих людей за пределами Ольстера. Даже на юге дублинское правительство объявило их вне закона…

— Дублинское правительство, сэр Гарольд, — это кучка английских лакеев.

Так она разрушила ледяную стену вежливости в их отношениях.

— Единственной надеждой для католиков всех шести графств — или, как вы сказали, Ольстера, — продолжала Морин, — становится ИРА, а не Лондон, Дублин или Вашингтон. Северной Ирландии нужна какая-то альтернатива ИРА, поэтому она — это именно то место, где я должна быть.

Глаза Бакстера не выражали ничего, кроме равнодушия. Он чувствовал усталость — разговоры эти были бессмысленны, но что поделать, поддерживать их — его долг.

— И у вас есть какая-либо альтернатива?

— Я ищу другой вариант, при котором прекратились бы массовые убийства ни в чем не повинных гражданских жителей страны.

Гарольд Бакстер бросил на Морин ледяной взгляд:

— Но не британских солдат?.. Скажите, почему же тогда ольстерские католики так желают объединиться с национальным правительством, состоящим из английских лакеев?

Ответ Морин последовал мгновенно, они оба за словом в карман не лезли:

— Думаю, потому, что народу легче согласиться на то, что им будут управлять его же собственные некомпетентные политики, чем некомпетентные иностранцы.

Бакстер откинулся назад и скрестил руки на коленях.

— Пожалуйста, не забывайте, что часть населения Северной Ирландии — протестанты, которые считают, что именно Дублин, а не Лондон является иностранной столицей.

Лицо Морин вспыхнуло.

— Эта жалкая кучка религиозных изуверов не признает ничего святого, кроме денег. Если они решат, что смогут управлять католиками сами, они тут же бросят вас. Каждый раз, когда они поют «Боже, храни Королеву» на своих дурацких ультрапротестантских сборищах, они перемигиваются друг с другом. Они считают, что Англия и англичане опускаются и деградируют, а ирландские католики пребывают в лени и пьянстве. Они считают себя избранниками Бога. И они непременно обманут вас, в то время как вы будете считать их своими верными союзниками. — Морин перевела дыхание и кинула на Бакстера такой же ледяной взгляд. — Промышленность в Белфасте держится только за счет крови английских солдат и правительственных подачек — разве вы не чувствуете, что находитесь в дурацком положении, сэр Гарольд?

Гарольд Бакстер резко бросил на стол салфетку.

— Правительство Ее Величества откажется от миллиона своих подданных в Ольстере — верных или неверных — не раньше, чем от Корнуолла или Суррея, мадам. Если это ставит нас в дурацкое положение, значит, так тому и быть. Извините.

Он встал и быстро направился к выходу. Морин посмотрела ему вслед и секунду спустя повернулась к сидящим за столом:

— Прошу прощения. Я не должна была заводить с ним спор.

— Неважно, — улыбнулась Маргарет Сингер. — Но я бы посоветовала вам не спорить с политиками из противоположного лагеря. Если мы станем называть русских громилами и бандитами, а после будем требовать освободить советских евреев из лагерей — такая тактика большого успеха нам не принесет, вы сами это знаете.

Халл кивнул, соглашаясь, и заметил:

— Вы, конечно, можете думать, что я не прав, но уверяю вас, англичане — это одна из наиболее порядочных наций в нашем беспокойном мире. Если вы хотите покончить с интернированием, то вам придется взывать именно к чувству порядочности. А с помощью ИРА этой дорогой идти невозможно.

— Мы вынуждены иметь дело с бесами, — добавила Маргарет. — В их руках ключи от лагерей.

Морин оставила этот легкий упрек без ответа: с хорошими людьми дело иметь намного труднее, чем с плохими.

— Благодарю за компанию. Извините, мне пора, — сказала она и встала из-за стола. К столу подошел посыльный.

— Мисс Мелон?

Морин медленно кивнула.

— Это для вас, мисс. — В руках посыльного был небольшой красивый букет свежих гвоздик. — Я поставлю их в вазу в ванной комнате, мадам. Здесь есть записка, может быть, вы хотите прочесть ее сейчас?

Морин заметила маленький темно-желтый конверт и вытащила его. На нем не было никакой подписи. Молодая женщина взглядом попросила разрешения у Маргарет и Халла прочесть адресованную ей записку, а затем вскрыла конверт…

Мысли Морин унеслись в Лондон, к событиям пятилетней давности… Они с Шейлой скрывались в надежной квартире у соседей-ирландцев в Ист-Энде. У них было секретное задание, их местонахождение знал лишь военный совет временной ИРА. Однажды утром торговец цветами доставил к их двери букет из английской лаванды и наперстянки. Хозяйка квартиры, ирландка, ворвалась в их комнату и бросила цветы на кровать.

— Тоже мне — секретная миссия называется! — прокричала она и в гневе плюнула на пол. — Какие же вы жалкие идиотки!

Морин и Шейла вскрыли прикрепленный к букету конверт и прочли письмо:

«Добро пожаловать в Лондон. Правительство Ее Величества надеется, что ваш визит будет приятным, и выражает уверенность, что вы получите удовольствие от посещения нашего острова и от гостеприимства англичан».

К письму была приложена обычная брошюра-путеводитель, необычной была лишь подпись: не какого-то туристического агентства, а военной разведывательной службы.

За всю свою жизнь Морин не чувствовала себя столь униженной и испуганной. Они с Шейлой выскочили из квартиры в чем были, даже ничего не накинув на себя. Несколько дней они скитались по паркам и лондонскому метро, не осмеливаясь выйти на какие-либо контакты, боясь, что выдадут себя. В конце концов, проведя две самые ужасные в жизни недели, они решились связаться с кем-нибудь из своих в Дублине.

И сейчас она вскрыла конверт, но пополам сложенный листок, что лежал там, вынимать не стала, а прочла ту часть, что виднелась:

«Добро пожаловать в Нью-Йорк. Надеемся, что визит будет приятным и что вы получите удовольствие от посещения нашего острова и гостеприимства людей».

Морин не хотелось полностью вынимать листок, чтобы прочитать подпись, но другого выхода не было. Резким движением она выхватила лист из конверта и увидела:

«Финн Мак-Камейл».

* * *

Морин заперла дверь своего номера на замок. Цветы уже стояли на туалетном столике. Она вынула их из вазы и пошла в ванную. В ярости изломав букет, она швырнула его в унитаз. В большом зеркале на стене она увидела отражение спальни с приоткрытой дверью в гостиную. Она быстро огляделась. Дверь в туалет также была открыта, но Морин помнила, что перед уходом закрыла ее. Сделав несколько глубоких вдохов, чтобы придать своему голосу уверенность, она громко произнесла:

— Брайен?

Из гостиной послышался звук какого-то движения. Колени Морин предательски задрожали, и она с силой сжала их.

— Флинн, черт тебя побери!

Дверь, ведущая в гостиную, стала медленно открываться.

— Мадам? — Из дверного проема на нее удивленно смотрела горничная. Морин с трудом перевела дыхание.

— Здесь есть еще кто-нибудь?

— Нет, мадам.

— А кто-нибудь был?

— Только мальчик, который принес цветы, мадам.

— Хорошо, идите.

— Да, мадам. — Горничная вывезла свой пылесос в коридор.

Морин пошла за ней вслед и закрыла дверь на ключ, потом села в кресло и уставилась на обои на стене. Ее удивляло собственное спокойствие. Ей даже захотелось, чтобы он вылез из-под кровати и улыбнулся своей странной улыбкой, что на самом деле вовсе даже не было улыбкой. Морин вызвала в своем воображении его образ — и вот он уже как будто стоит перед ней.

«Прошло безумно много времени, Морин», — сказал бы он. Он всегда так говорил после долгой разлуки.

Или нет, он спросил бы ее:

«Где мои цветы, девочка? Ты положила их в какое-то особенное место?»

«Да, в достаточно особенное, — ответила бы Морин. — Я спустила их в тартарары».

Несколько минут длился в ее воображении их разговор. Морин стало ясно, что она очень соскучилась по Флинну, что хочет вновь услышать его голос. Ее возбуждала и в то же время пугала мысль, что он где-то совсем рядом, что он найдет ее.

Раздался телефонный звонок. Морин не сразу сняла трубку.

— Морин? У вас все нормально? — Звонила Маргарет Сингер. — Мне зайти за вами? Мы ждем вас в Ирландском павильоне…

— Я скоро спущусь.

Морин повесила трубку и медленно поднялась с кресла.

Прием в Ирландском павильоне, затем ступени собора святого Патрика, торжественное шествие, потом переговоры. И благотворительный обед в Ирландском культурном обществе — для ирландских детей. После этого аэропорт Кеннеди… Множество празднеств, устроенных для того, чтобы насколько возможно облегчить боль, принесенную разрушительной и опустошающей войной. Но так происходит только в Америке. Американцы умеют превратить апокалипсис в восхитительное празднество.

Морин вышла из гостиной в спальню. На полу она заметила сломанную живую гвоздичку и опустилась на колени поднять цветок.

Глава 9

Патрик Бурк стоял в телефонной будке и смотрел на пустой вестибюль здания «Блэрни стоун» на Третьей авеню. На одном из зеркал, расположенного напротив бара, висел картонный трилистник — символ Ирландии, а с потолка будки свешивался пластиковый эльф.

Бурк набрал номер полицейского управления Нью-Йорка.

— Лэнгли?

Инспектор Филип Лэнгли, начальник оперативно-розыскного полицейского управления, не спеша, маленькими глотками пил в своем кабинете горячий кофе.

— Я получил твой рапорт на Фергюсона, — сказал он в трубку.

Лэнгли посмотрел в окно с тринадцатого этажа своего офиса на Бруклинский мост. Туман уже немного рассеялся, однако очертания моста были еще нечеткими.

— Весьма похоже. Пат. Мы заполучили несколько ниточек к разгадке этого дела, и картина уже имеет кое-какие очертания, но довольно-таки неблагоприятные. ФБР получило от своих информаторов из ИРА сведения, что среди бывших бойцов ИРА, обосновавшихся в Нью-Йорке и Бостоне, появились ирландские террористы. Они прощупывают их и вынюхивают возможности осуществить кое-какие свои замыслы.

Бурк нервно вытер шею носовым платком.

— Из слов старого сыщика я понял, что следы обнаружены, но куда ведут — неизвестно, — заметил он.

— Именно так, — отозвался Лэнгли. — Ничего конкретного насчет дня святого Патрика в Нью-Йорке…

— В жизни есть закон, который гласит: если предполагается самое худшее, что только может случиться, то оно непременно случится, да еще в самый худший момент. И день святого Патрика при данных обстоятельствах — это просто кошмар. Как и день взятия Бастилии, и празднование Марди Гра, и масленица — любой из этих праздников. Так что, если бы я был руководителем террористической ирландской группки и хотел наделать как можно больше шума в Америке, я выбрал бы именно Нью-Йорк, 17 марта.

— Понял. Что же ты намерен делать?

— Попытаюсь найти свои старые контакты. Пошатаюсь по барам, послушаю там патриотические разговоры, куплю выпивку, ублажу кое-кого.

— Будь осторожен.

Бурк повесил трубку, вышел из телефонной будки и направился к бару.

— Что будете пить? — спросил бармен пришедшего клиента.

— Виски «Кэтти Сарк», — заказал Бурк и бросил на стойку двадцатидолларовую бумажку. Он знал этого бармена, гигантского роста, с обыденным именем Майк.

Взяв стакан, сдачу Бурк оставил на стойке.