Пол Бреннер (№1) - Дочь генерала

Двое суток меня грызло смутное сомнение. Я не мог заставить себя ни сформулировать его, ни даже подумать о нем. Именно Кент предложил мне вести следствие, и это поставило меня в странное положение. Он был моим единственным союзником в Форт-Хадли. Остальные были подозреваемыми, свидетелями, людьми, запятнавшими себя, или просто жертвами выходок погибшей. Пусть не сразу, но Кент тоже признался, что скомпрометирован. Признался потому, что понял: рано или поздно я найду какое-нибудь свидетельство его связи с Энн Кемпбелл. Кроме того, он, вероятно, предполагал, что мы с Синтией обнаружили ту злосчастную комнату. Может быть, Берт Ярдли сказал ему, что дверь была заклеена скотчем, и они оба подозревали, что это сделал я. Ярдли увидел, что вещи в комнате вроде бы не тронуты, но ни у него, ни у Кента не было полной уверенности, что я ничего оттуда не изъял.

Берт Ярдли, старый лис, притворился удивленным, услышав, что я знаю о комнате, но понимал, что Энн Кемпбелл незачем было заклеивать дверь. Значит, это сделал поганец Бреннер. Ярдли сказал об этом Кенту, и тот решил признаться в сношениях с ней, но повел двойную игру и о комнате ни словом не обмолвился. Сейчас все содержимое подвальчика находилось в распоряжении Ярдли, и я не знал, какие у них отношения и кто кого шантажирует. Очевидно, что если ее убил один из них, то другой об этом ни сном ни духом не ведает.

Я вспомнил, как Кент противился моему намерению ехать прямо в городскую квартиру погибшей. На первый взгляд в силу веской вроде бы причины: как-никак процедура была, мягко говоря, необычная. Но теперь я подумал, что он хотел пораньше утром позвонить Ярдли и предупредить его, сказав что-нибудь в таком роде: «Шеф, на территории базы убили Энн Кемпбелл. Вам, вероятно, стоит взять ордер и поскорее обыскать ее дом, собрать вещественные доказательства». Ярдли, разумеется, знал, какие доказательства надо собрать и уничтожить. Но к счастью или к несчастью, Ярдли был, как он заявляет, в Атланте, и Кент остался ни с чем.

Все сходится. В итоге я попал в заповедное местечко первым, и Кенту, позвонившему в Атланту, пришлось говорить совсем другое — объяснять, что произошло. Потом Кент и Ярдли сговорились, что потаенный уголок должен остаться тайной. Мы с Синтией тоже надеялись на это, поскольку не знали, что шеф полиции города Мидленда и начальник военной полиции Форт-Хадли были там завсегдатаями.

Кроме того, Кент долго не сообщал генералу и миссис Кемпбелл о смерти их дочери. По-человечески это понятно — кому хочется быть гонцом, приносящим дурные вести, но для такого профессионала, как он, это нехарактерно. Но если генеральскую дочь убил он, Кент, тогда ясно, почему он не мог набраться духу исполнить свой печальный долг. Кент не обратился к майору Боузу, потому что знал: тому известно о существовании комнаты, ведь майора тоже принимали там. Кенту не хотелось, чтобы Боуз собирал улики против него. И Кент не мог поехать в дом Энн Кемпбелл, потому что должен был как можно скорее попасть домой и ждать доклада подчиненных о происшествии.

Мне представилась вся картина... почти представилась. По какой-то, пока неясной, причине Кент находился на стрельбище номер шесть или около него. Мне пока неизвестно, как он узнал, что там происходит, если вообще знал. Но я представил, как после отъезда генерала высокий Билл Кент, одетый, вероятно, в свою обычную форму, проходит эти пятьдесят ярдов от шоссе до раздетой и связанной Энн Кемпбелл. Он останавливается, они смотрят друг на друга, и Кент вдруг соображает, как ему улыбнулась фортуна, что это перст судьбы — беспомощная женщина и ее готовность унести все заботы и секреты с собой в могилу. Шнур вокруг ее горла звал, манил...

Кент, может быть, знал — или не знал? — смысл разыгрываемой сцены. Он, может быть, слышал — или не слышал? — резкий разговор между отцом и дочерью. Если не слышал, то, наверное, принял увиденное за сексуальную свиданку с другим, и в нем взыграли ревность и ярость. Между ними тоже произошел тяжелый разговор, в ходе которого Энн сказала что-то не то и в неподходящий момент.

Но то, что сказала Энн, вообще не играло никакой роли. Кент и без того был сыт по горло. Он знал, что на месте происшествия побывали другие люди. Через несколько часов Кент снова приступит к исполнению своих обязанностей, и его собственное присутствие здесь будет не только объяснимо, но и желательно. По полицейской привычке он быстро соображает, что к чему, это будет идеальное преступление и необходимое. Ему надо только опуститься на одно колено и затянуть шнурок. Но хватило ли у него силы воли сделать это? Не стала ли Энн умолять о пощаде? Неужели Кент такой хладнокровный и бессердечный? Или поддался порыву злости?

Что я знал об этом человеке, с которым за последние десять лет встречался сотни раз? Единственное, о чем я мог сказать с уверенностью, — Кент больше забеспокоился о соблюдении приличий, чем о самих приличиях. Он знал, что у него репутация полицейского-чистюли, и дорожил ей. Он не отпускал скабрезных шуточек и не участвовал в непристойных разговорах о женщинах. Был крут со своими подчиненными и гнал тех, кто не отвечал его стандарту внешности и поведения. И все-таки генеральской дочери удалось его соблазнить. Над Кентом начали подсмеиваться, это раздражало его, он чувствовал, что теряет уважение. Связавшись с генеральской дочерью, до генерала не дотянешь.

Может быть, в глубине души Кент знал, что некоторых людей и, конечно же, его подчиненных обуял бы благоговейный трепет перед полковником, который отважился сделать это и тем самым решил проблемы тридцати высших офицеров и их жен. Обычному человеку отвратителен убийца, но он способен внушить уважение и страх, особенно если люди чувствуют, что в его поступке есть не только дурное.

Допустим, эти рассуждения и заключения разумны и соответствуют фактам. Но означает ли это, что полковник Уильям Кент, начальник военной полиции Форт-Хадли, подпадает под подозрение в убийстве капитана Энн Кемпбелл? И почему именно Кент? На базе немало мужчин, у которых были свои мотивы совершить убийство: ревность, месть, желание замести следы, избежать позора и прочее. И если Кент — как я это докажу? В тех редких случаях, когда полицейский, оказавшийся на месте преступления, сам же и является преступником, следователю очень трудно работать.

Я помедлил перед дверью две-три секунды, потом постучал.

Глава 30

Мы молча ехали в моем «блейзере» в офицерский клуб.

— Почему ты думаешь, что это Кент? — спросил я.

— Инстинкт, — ответила Синтия.

— Инстинкт — это когда Кент раздвигает колени у Энн Кемпбелл. Все-таки — почему?

— Не знаю. Мы перебрали всех других, и подозрения на них отпали. У обоих Ярдли твердое алиби. Нам известно, что делал Мур. Свидетельствуют друг за друга Фаулеры. Генерала, хотя он и замешан, обвинить в убийстве, по-моему, невозможно, как и миссис Кемпбелл, если уж на то пошло. Не станешь же подозревать сержанта Сент-Джона и полицейского Кейси — они сами доложили, что нашли труп.

— Да, но есть еще майор Боуз, полковник Уимс, лейтенант Элби, главный капеллан, врач и еще три десятка офицеров, у которых мог быть повод. Добавь к этому их жен — тоже не исключено.

— И еще какого-нибудь неизвестного, о котором мы не слышали. Но не у каждого была возможность совершить преступное деяние.

— Согласен. К сожалению, у нас нет времени допросить всех, кто упомянут в дневнике Энн. Фэбээровцы на нашем месте ни одного бы не пропустили и о каждом накатали бы двухсотстраничное заключение. Хорошо, считаем, что Кент — наиболее вероятный подозреваемый, правда, мне не хотелось бы делать из него козла отпущения, какого он — и кое-кто еще — делает из Мура.

— Понятно. Знаешь, меня просто осенило, что это Кент.

— Когда же тебя осенило?

— Не помню. Кажется, я принимала душ.

— Считай, что я этого не слышал.

— Как ты думаешь, Кент согласится выпить с нами?

— Он уклонился от прямого ответа. Если убийца он, будет как штык. Прием безотказный. Умный преступник при возможности постарается быть поближе к следствию, заглянуть всем в глаза, разузнать, кто чем дышит, навести на ложный след. Причем действует он чаще всего бессознательно. Я вовсе не хочу сказать, что если Кент придет, то убил непременно он. Но если не придет, точно не он.

— Ясно.

За годы службы в УРП на курсах переподготовки мне удавалось пропускать штабные занятия, уроки секретности, семинары по межрасовым проблемам и взаимоотношениям полов, поэтому в новой армии у меня постоянно возникали трудности. Зато я охотно посещал командирские занятия, из которых почерпнул много полезного в области человеческого поведения, а именно: одинаково относись к начальству и к подчиненным, не заставляй людей делать то, что было бы неприятно делать самому, не требуй уважения, а завоевывай его, не скупись на заслуженную похвалу. Следуя этим нехитрым правилам, я сказал Синтии:

— Ты прекрасно работаешь — инициатива, трезвое суждение, выдержка. Словом, опытный трудолюбивый профессионал.

— Ты это заранее заучил?

— Нет, я...

— Сказано хорошо, но без чувства, бесцветно. Говори так, как идет из сердца, Пол. Если, конечно, оно у тебя есть.

— Обижаешь. — На стоянке у офицерского клуба я припарковался. — Такая безапелляционность...

— Скажи: «Я тебя люблю».

— Я уже говорил. В прошлом году. Сколько можно?

— Скажи еще раз!

— Я тебя люблю.

— То-то.

Синтия выскочила из «блейзера» и, захлопнув дверцу, пошла к входу. Я последовал за ней. Мы не обменялись ни словом, пока не заняли свободный столик в углу бара. Я посмотрел на часы: четверть девятого. Ресторан был полон, но в баре людей было мало: час, когда спиртное отпускали за половину стоимости, давно миновал. Армейское руководство косо смотрит на это время, но поскольку клубы имеют полунезависимый статус, некоторые по-прежнему чтут старинный, освященный временем обычай — час-полтора в день продавать виски за полцены, как своего рода маленькое вознаграждение за дрянную еду, которую никакой уважающий себя штатский гражданин, за исключением недавних эмигрантов из стран военной диктатуры, не взял бы в рот. Да, в нынешней армии есть свои положительные стороны. К сожалению, их с каждым днем меньше.

Подошла официантка. Синтия заказала бурбон с кока-колой, а я взял виски с пивом.

— Господи, ну и жарища, — сказал я, — как будто в сушильню сунули.

— От тебя несет потом, — улыбнулась Синтия. — Тебе надо принять душ.

— А у нас есть время?

— Мы могли бы принять душ одновременно.

— Думаешь, быстрее управимся?

Принесли выпивку.

— В знак памяти об Энн Кемпбелл! — провозгласил я. — Мы сделаем все, что в наших силах.

Выпили, помолчали.

— Я начинаю волноваться, — признался я. — Дело, что ли, такое или просто состарился и устал.

— Это потому, что ты переживаешь, Пол. У нас на руках не просто очередное дело. Это человеческая трагедия.

— Какие еще есть трагедии, кроме смерти? И мы все на волоске от гибели. Все — трагические фигуры.

— И когда найдем убийцу, будет еще одна трагедия. Наверняка он знал ее. Может быть, любил.

— Как Кент.

— Да, как Кент... Знаешь, я где-то вычитала одно выражение. Когда беседую с изнасилованной женщиной, всегда его вспоминаю. «По сравнению с позором смерть — ничто». Так и здесь. И все началось с унижения и позора, которые пережила Энн Кемпбелл в Уэст-Пойнте. Только подумай, Пол. Офицеров учат гордости, настойчивости, несгибаемости. Таким, как Энн Кемпбелл, на роду написано стать военными. Потом что-то происходит — бесчестье, унижение, позор, изнасилование, — и они ничего не могут сделать. Они не гнутся, как остальные. Они стоят прямо, пока не сломаются.

Я утвердительно кивал.

— Потом они собирают обломки, продолжают жить, но они уже другие. Я хочу сказать: любая женщина после грубого изнасилования меняется, а такие, как Энн Кемпбелл, вообще не излечиваются.

— Многие считают, что единственное средство от унижения и позора — это месть.

— Вот именно. Давай рассуждать дальше. Возьмем обычного офицера. За двадцать минут Энн Кемпбелл соблазняет его, ведет в свой будуар, начинаются сексуальные игры с вывертами. Потом она его бросает или же просит оказать какую-нибудь небольшую услугу. Может быть, совсем маленькую, но идущую вразрез с правилами. Так повторяется раз, другой... Несчастный в двойственном положении: победа льстит его мужскому тщеславию, но потом его неизбежно мучает стыд, особенно если он женат и принимает всерьез уроки офицерской чести и прочее. Большинство мужчин не станут терзаться совестью из-за того, что поимели женщину, однако есть и такие, которым будет стыдно. Это офицеры, священнослужители, одним словом, видные люди, столпы общества. Так мы приходим к выражению «По сравнению с позором смерть — ничто». Это относится и к Энн Кемпбелл, и к генералу, и любому другому, кто желал смерти ей или себе. Вот почему мне кажется, что это был человек, который знал ее и считал, что убийство — верный способ покончить с позором бесчестья как жертвы, так и своим собственным. Кент — человек крутой, службист — вписывается в эту версию.

Я сообразил, что и сам думал об этом, правда, под несколько иным углом зрения. Но главное, мы с Синтией составили психологический портрет убийцы, который близко напоминал Кента. Человек задним умом крепок.

— Кент значит Кент... — проговорил я.

— А вот и он. Легок на помине.

В бар вошел полковник Кент. Многие сидящие в зале посмотрели на него. Любой начальник полиции в воинской части привлекает к себе внимание. Одни смотрят на него с уважением, другие бросают косые взгляды. Но здесь, в Хадли, где произошло сенсационное убийство, он в одночасье стал знаменитостью.

Кент подошел к нам. Мы встали. С глазу на глаз я мог послать его куда подальше, но на людях приходится держаться по уставу.

Кент сел, мы тоже. Подошла официантка, он заказал нам еще по порции, себе же велел принести джин с тоником.

— Я плачу, — оборвал он.

Мы поболтали о том о сем — жара, бессонные ночи, у людей сдают нервы. Ни слова об убийстве. Но Кент, как профессионал, понимал, что выпить его пригласили неспроста. Чувствовал, что ставят мышеловку.

— После похорон вы еще останетесь ненадолго, чтобы ввести фэбээровцев в курс дела? — неожиданно спросил он.

— Придется, — ответил я. — Но вечером хотелось бы отвалить.

Через несколько минут последовал еще один вопрос, правда, совсем из другой оперы.

— Как вы друг с другом, ладите? — Кент улыбнулся. — Или я задаю наводящий вопрос?

Синтия тоже улыбнулась:

— Стараемся восстановить дружеские отношения.

— Где вы познакомились?

— В Брюсселе.

— Хороший город.

Разговор шел в том же духе. Время от времени, словно бы ненароком, Кент спрашивал: «Значит, убийца определенно не Мур?» — или что-нибудь в этом роде.

— Во всей этой истории мало что определенного, — ответила Синтия, — но думаем, что не он... Страшно подумать, мы чуть не обвинили невинного человека.

— Если Мур действительно невинный... Вы же утверждаете, что он связал ее и бросил.

— Да, он это сделал, — вставил я, — мы даже знаем, почему он это сделал, но раскрыть пока не можем.

— В таком случае Мур — соучастник преступления.

— С точки зрения закона — нет. Тут совсем другое дело.

— Странно. Ваша компьютерная дама нашла что искала?

— По-видимому, да. На беду некоторых, Энн Кемпбелл вела в компьютере любовный дневник.

— Ну и ну! И я там фигурирую?

— И не один, Билл. Там еще человек тридцать.

— Господи Иисусе... Я знал, что у нее много... Но не до такой же степени... Надо же быть таким дураком. Послушайте, а нельзя ли этот дневник засекретить?

— Как материал, содержащий государственную тайну? — улыбнулся я. — Посмотрю, что можно сделать с позиции национальной безопасности. Пока же решение будет принимать Главный военный прокурор, или министр юстиции, или оба. Я полагаю, вы в хорошей компании и не слишком выделяетесь.

— Да, но я полицейский.

— В дневнике есть имена куда более важных шишек.

— И то хорошо. Как насчет Фаулера?

— Не могу сказать. Кстати, вам известно, что Берт Ярдли тоже пользовался?

— Вы шутите!.. Ну и ну.

— Выходит, у вас с Бертом больше общего, чем думали. — Шутки в сторону, Билл. — Вы хорошо его знаете?

— Только по профессиональной линии. Встречаемся на ежемесячных собраниях полицейских округа.

Такие собрания — затея гражданская. Если бы я хорошенько подумал, то понял, что им, шефу городской полиции и начальнику военной полиции, нередко приходится работать вместе, чтобы не подставляться.

— Вы уже были в церкви? — спросил Кент.

— Нет, будем утром, на церемонии, — ответила Синтия. — А вы хотите побывать сегодня?

Он посмотрел на часы.

— Обязательно. Как-никак считался ее возлюбленным.

— Церковь просторная, для всех места хватает? — осведомился я.

Мы с полковником рассмеялись, но Синтию покоробило это грубое замечание, и она метнула сердитый взгляд.

— Миссис Кент все еще в Огайо? — спросил я.

— Да.

— Сколько там пробудет?

— М-м... еще несколько дней.

— Поездка неблизкая. Или она летела?

— Летела. — Кент выдавил усмешку. — На помеле.

Я тоже натянуто улыбнулся.

— Позвольте спросить — ее отъезд связан с грязными слухами о вас и капитане Кемпбелл?

— В какой-то степени... Мы с женой давно пытаемся наладить отношения. Она ничего не знала, только предполагала. Вы не женаты, но, надеюсь, поймете меня.

— Я был женат. Мисс Санхилл и сейчас замужем.

— Правда? За военным?

— Да, служит в Беннинге.

— Куда только не кидают нашего брата!

Приятный, ни к чему не обязывающий разговор. Два уорент-офицера из УРП и высший офицер, полицейский начальник, сидели, выпивали, болтали о жизни, любви, работе, и лишь иногда разговор прослаивался темой совершенного убийства. Любопытная техника допроса и вполне эффективная в соответствующих обстоятельствах. Я называю ее бутербродной техникой: хлеб, ломтик мяса, салат, кровь, сыр, томат, кровь и т.д.

Билл Кент отнюдь не был обычным подозреваемым, он догадывался, к чему устроены эти маленькие посиделки с разговором по пустякам, — такое у меня сложилось впечатление, и я понимал, что он это знает. Как в бальном танце, в момент очередного сближения мы с ним заглянули в глаза друг другу, и все окончательно поняли — он и я. В тот момент, когда преступник осознает, что попался, оба, он и сыщик, испытывают странную неловкость, и чтобы ее рассеять, преступник принимает беспечный вид, старается внушить, что дело его нисколько не касается. Бывает наоборот — преступник смелеет, становится развязным, словно говорит, что ему море по колено.

Кент не сделал ни того ни другого. Он сказал:

— Я рад, что попросил вас взяться за это дело. Боуз связан с ней, я в этом был почти уверен, но молчал, боясь ошибиться. Кроме того, у него в группе нет следователей по фактам убийства, и из Фоллз-Черч все равно прислали бы соответствующих специалистов. Или сразу же обратились в ФБР. К счастью, вы оба были здесь. — Он обратился ко мне: — Мы и раньше работали с вами, и я знал, что вы подходящая кандидатура. — Помолчав, Кент добавил: — Завтра в полдень вас отстраняют от дела. Но знаете, мне кажется, вы его к полудню завершите.

Мы посидели минуту-две молча, вертя в руках соломинки и салфетки. Мы с Синтией прикидывали, не убийца ли с нами за столом, а Кент грустно размышлял о крахе своей карьеры — это по меньшей мере — и, вероятно, ломал голову над тем, что бы сказать нам такое, что заставило бы нас убраться с базы до завтрашнего полудня.

Иных надо постоянно легонько подталкивать, поэтому я сказал Кенту:

— Билл, может быть, прогуляемся? Или зайдем в ваш кабинет? Есть разговор...

Он покачал головой, поднялся с места.

— Мне надо идти... Ну что ж... Надеюсь, эти мясники в морге не слишком ее обезобразили и гроб будет открыт. Хочу увидеть ее еще раз... У меня даже фотографии нет. От романов на стороне не много сувениров остается. — Кент печально усмехнулся.

На самом же деле «сувениров» было ползала. Мы с Синтией тоже встали, и я сказал:

— Пока никто не додумался, возьмите в качестве сувенира ее вербовочный плакат. За ними скоро будут гоняться.

— Наверное.

— Спасибо за выпивку.

Кент круто повернулся и пошел к выходу.

Глядя ему вслед, Синтия промолвила:

— Кент, надо думать, страшно расстроен неизбежным уходом из армии, предстоящим бесчестьем, сломанной семейной жизнью и смертью женщины, которую любил. Может быть, мы видим человека, охваченного горем. Или же... он и есть убийца.

— Трудно судить о человеке, которому приходится пройти через все это. И все-таки в его глазах есть что-то такое... У них собственный язык, идущий из глубины души. Они говорят о любви, несчастье, ненависти, о вине и невиновности. Глаза говорят правду, даже когда человек лжет.

— Да, глаза не обманут.

Мы долго молчали.

— Итак? — спросила Синтия.

Я посмотрел на нее, она не отвела взгляд, словно проверяла верность только что сказанного, и мы, не проронив ни слова, молча согласились, что Билл Кент — тот, кого мы ищем.

Глава 31

Мы не стали ужинать и выехали на Райфл-Рендж-роуд, чтобы попасть в Джордан-Филдз. Как и говорил Кент, на шоссе был установлен проверочный пост. Нам пришлось остановиться и предъявить документы. У выезда на Джордан-Филдз охрана тоже потребовала бумаги. На входе в ангар номер три мы еще раз прошли процедуру проверки.

Военные всегда стараются сбить журналистскую братию в стадо и запереть их в зале для пресс-конференции, где им самое место. Журналисты же норовят разбрестись и сунуть нос куда не следует. Армия объясняет строгости соображениями безопасности, пресса ссылается на традиционные и законные права. Последние десятилетия военные, получив по крайней мере один жестокий урок во Вьетнаме, берут верх.

Мой собственный опыт общения с прессой тоже начался во Вьетнаме. Пулеметный огонь противника прижал наше подразделение к земле. И вдруг подкатывает камера, и под нос мне суют микрофон.

— Какая сейчас обстановка? — спрашивает репортер.

Об обстановке говорил свист пуль, но я был молодой и глупый и ответил:

— Нас накрыл вражеский пулемет.

— Что вы собираетесь делать?

— Оставлю здесь вас с оператором, — говорю, а сам ползком-ползком назад.

Пусть без меня разбираются. Отснятый материал, наверное, до сих пор пылится на какой-нибудь архивной полке в назидание потомкам. Тех двоих ребят я больше не видел.

Людей в ангаре было мало. Эксперты разъехались — кто обратно в Форт-Гиллем, кто к местам новых происшествий. Оставшиеся человек десять заканчивали анализы, строчили отчеты.

Домашняя мебель Энн Кемпбелл стояла на месте, рядом с ее джипом и «БМВ», но служебного кабинета не было. За раскладным столом перед экраном компьютера сидела, зевая Грейс Диксон.

— Я реквизировала ее персональный компьютер. Сортирую файлы, читаю письма, дневник и прочее, но распечаток пока не сделала. Вы получили материал о Ярдли?

— Получил, спасибо.

— Клубнички здесь хоть отбавляй. Право, забавно.

— Примите перед сном прохладный душ для успокоения.

Грейс засмеялась и поерзала полным задом.

— Я просто приклеилась от жары к стулу.

— Где вы сегодня ночуете? — спросила Синтия.

— Есть тут один дом. Дискеты возьму с собой в постель. И никаких мужчин, обещаю... Обнаружила в ее дневнике главного капеллана. Неужели нет ничего святого?

Мне хотелось сказать, что спать с богиней — само по себе священнодействие, но решил, что дамы не оценят афоризма.

— Можете распечатать все записи, где упоминается полковник Уильям Кент?

— Конечно, могу. Мне это имя уже попадалось. Произведу сканирование, и все. Род занятий, должность — на тот случай, если пойдет без имени?

— Начальник военной полиции Форт-Хадли. Друзья зовут его Билл.

— Да, это он, попадался. Распечатать все материалы, где упоминается его имя?

— Все до последнего. Сегодня или завтра рано утром объявятся фэбээровцы. Полиция у входа их не остановит. Как только увидите кого-нибудь, выньте дискету и сделайте вид, будто печатаете отчет. Понятно?

— Понятно. Но вдруг у них есть ордер на обыск?

С военными легче иметь дело, потому что они без разговоров подчиняются приказам. Гражданские же задают лишние вопросы, требуют объяснений.

— Запомните, Грейс, вы печатаете отчет. Спрячьте дискету на себе. Если кому-то вздумается заглянуть вам под юбку, дайте нахалу пощечину.

Она рассмеялась:

— А если нахал хорошенький?

Очевидно, в почтенной даме взыграло либидо.

— Грейс, этот материал не должен видеть никто, кроме нас троих, — вступила в разговор Синтия.

— Хорошо-хорошо.

— Кэл Сивер еще не уехал? — спросил я.

— Нет, прилег вон там, — ответила она, и снова ее пальцы забегали по клавишам.

Я мало знаю о компьютерах и хочу знать еще меньше. Люди, которые работаю с ними, такие, как Грейс, немного чокнутые. Не могут оторваться от экрана, болтают, печатают, что-то бормочут, сыплют проклятиями, радостно вскрикивают и, похоже, способны длительное время обходиться без сна, еды и секса. И уж конечно, без меня. Мы с Синтией не стали беспокоить ее долгими прощаниями.

Я подкатил к рабочему месту Грейс чертежную доску, чтобы входящие не сразу ее увидели, потом разыскал в углу Кэла Сивера. Он спал без задних ног, но я растолкал его. Кэл поднялся, покачиваясь и изумленно озираясь вокруг. Я выждал несколько секунд, чтобы он пришел в себя, и спросил:

— Есть что-нибудь новенькое и любопытное?

— Нет. Приводим материалы в порядок.

— У тебя есть отпечатки пальцев и снимки следов полковника Кента?

— Само собой.

— Нашли его следы на джипе, на сумке Кемпбелл или в уборной?

— Нет. Но на месте происшествия полно отпечатков его обуви.

— Тебе принесли сапоги полковника Мура?

— Да. Я сравнил их с гипсовыми слепками неопознанной обуви. Следы ведут к телу, потом опять к дороге.

— План места происшествия составлен?

— А как же иначе?

Кэл Сивер подошел к передвижному щиту и включил освещение. На нем был пришпилен ватман с планом размером восемь футов на четыре. На плане был виден отрезок дороги, джип, начало смотровых скамеек, а по другую сторону дороги — часть стрельбища со стоячими мишенями и распластанная фигура жертвы, которую художник изобразил бесполой. Следы ног были помечены разноцветными булавками, а внизу листа помещалась легенда, поясняющая принадлежность обуви. Черные булавки обозначали неопознанные или неясные отпечатки. Небольшие стрелки указывали направление следов, в легенде объяснялось также, какой след свежий, какой старый, частично смытый дождем. В тех случаях, когда след накладывался на след, недавний был помечен длинной булавкой. План содержал также другие знаки и заметки, говорящие о желании внести какой-то порядок в неописуемый хаос. Впоследствии план введут в компьютер, и на экране будет более выразительное изображение, причем можно сделать так, что следы будут то появляться, то исчезать, как будто они оставлены человеком-невидимкой. Какие-то следы при желании можно будет временно исключить, другие ввести обратно. Пока же приходилось довольствоваться тем, что есть, и полагаться на опыт Синтии, Кэла Сивера и свой.

— Мы это еще толком не анализировали. Это как бы твоя забота.

— Спасибо, что напомнил.

— Тут надо кое-где навести марафет для ФБР. Слишком много еще неизвестного и вероятного. Кстати, у нас нет твоей обуви.

— Надеюсь, найдешь ее в гостинице.

— Когда задерживают представление доказательств, я становлюсь подозрительным.

— Отцепись, Кэл.

— Хорошо, отцеплюсь... — сказал Кэл и показал на легенду. — Полковник Мур желтого цвета.

— Мне нужен полковник Кент.

— Кент? — удивленно проговорил он после секундной запинки.

— Да, Кент.

На плане полковник Кент был обозначен голубым цветом. Мы стояли, изучая план. В тишине ангара было слышно, как принтеры выдавали бумагу.

— Расскажи, что известно о Кенте.

Из рассказа Кэла следовало, что Кент побывал на месте происшествия не менее трех раз.

— Видишь, вот он идет от шоссе к телу. Останавливается возле нее, приседает или встает на колено. Потом возвращается на дорогу. Он приехал сюда с полицейской Кейси, которая и обнаружила труп... Вот ее следы, она зеленая... Второй раз он, очевидно, был здесь с вами и Синтией, на которой были кроссовки. Синтия обозначена белым. — Кэл не упустил возможности сделать мне втык. — Ты черный. Тут полно черного цвета. Вот когда получу твою обувь, будешь розовой булавкой. Но на данный момент я не отличу тебя от...

— Хорошо, я все понял. А третий раз?

— Приехал, когда я был здесь. Но к этому времени мы уже расстелили брезент. Мне кажется, что до приезда с вами Кент был здесь не один, а два раза. Дело в том, что мы видим три цепочки его следов от шоссе к телу, но это нельзя утверждать с уверенностью. Следы накладываются на следы, и земля здесь мягкая, и трава.

Мы стояли, разглядывая булавки, стрелки, пояснительные надписи.

— Здесь побывали мужчина и женщина в гражданской обуви, и я мог бы раздобыть ее, — произнес я. — Но меня сейчас интересует Кент. Я тоже думаю, что он посетил место происшествия раньше, между двумя сорока пятью и тремя тридцатью. Он был, вероятно, в форме и в тех же ботинках, какие обувал потом.

Кэл задумался.

— Да, но ведь труп обнаружен... дай сообразить... только в четыре часа.

Я молчал. Сивер почесал лысую голову и снова уставился на план.

— М-м... может быть... Я хочу сказать, тут что-то не сходится... Вот отпечаток ног Сент-Джона, он у нас оранжевый.