Пол Бреннер (№1) - Дочь генерала

Энн сказала ему, что насильники высмеяли ее. Они содрали с нее одежду и привязали к вбитым в землю палаточным кольям. Один из них обмотал шнур вокруг ее шеи и обещал задушить до смерти, если проболтается.

Ни я, ни Синтия не ожидали, что генерал вдастся в эти интимные подробности. Он понимал, что они не связаны с убийством, но ему хотелось выговориться, и мы его не перебивали.

У меня сложилось впечатление — хотя Кемпбелл едва касался этой темы, — что Энн надеялась на торжество справедливости. Она рассчитывала, что отец настоит на том, чтобы люди, надругавшиеся над ней, были исключены из академии и предстали перед судом. Не так уж много требовала молодая женщина, которая изо всех сил старалась не обмануть ожиданий отца и ради этого безропотно переносила тяготы жизни в Уэст-Пойнте.

Рассказ генерала не прояснял ряд вопросов. Как кадет Кемпбелл оказалась ночью одна с пятью мужчинами? Как она откололась от дозорного отряда в сорок человек? Случайно? Намеренно? Второе: кадет Кемпбелл не знала, кто эти люди. Их лица не только были выкрашены в камуфляжную краску — на них были противомоскитные сетки. Стояла такая темень, что Энн не сумела различить форму и не могла с уверенностью сказать, были ли это товарищи-кадеты, сотрудники академии или солдаты Двадцать второй воздушно-десантной дивизии. В учениях участвовало до тысячи человек, и шансы, что она распознает пятерых среди них, сводились, по мнению генерала, к нулю.

Но мы с Синтией знали, что это не так. Методом исключения можно сузить поле поисков, и чем ближе подбираешься к группе насильников, тем вероятнее, что кто-нибудь из них расколется, чтобы избежать длительного срока. Кроме того, всегда есть возможность провести анализы спермы, слюны, волос, отпечатков пальцев благодаря чудодейственным средствам следственной науки и практики. В сущности, групповые изнасилования легче раскрываются, чем одиночные. Мы с Синтией это твердо знали, и я подозреваю, что генералу Кемпбеллу это тоже было известно.

Реальная проблема заключалась не в том, чтобы установить, кто совершил насилие, а в том, что насильники были либо кадеты, либо сотрудники академии, либо военнослужащие-десантники. Другими словами, проблема находилась не в сфере сыска, а в сфере служебных и личных отношений.

В сущности, все сводилось к факту, что пятеро дюжих мужиков уделали одну бабу, и этот факт нарушал размеренный распорядок жизни Военной академии сухопутных войск США в Уэст-Пойнте так же, как была нарушена целостность девственной плевы Энн Кемпбелл. Таково время, в которое мы живем. Изнасилование больше не считается половым актом, поскольку обоюдного секса хоть отбавляй, а физическим надругательством над личностью, грубым нарушением воинской дисциплины и долга, вызовом кодексу чести Уэст-Пойнта, голосом против совместного обучения в военных учебных заведениях, против набора женщин в армию, против женщин-офицеров, против идеи, что женщины могут нести службу наравне с мужчинами в дремучих лесах Форт-Бакнера или на поле боя, перед лицом противника.

Исключительно мужское поначалу, заведение Уэст-Пойнта стало постепенно заполняться людьми, которые вынуждены присесть, чтобы пописать, как выразился тот полковник в баре. В нормальных условиях, в классах, присутствие женщин еще терпимо, но в лесу, душной летней ночью, когда хоть глаз выколи, в мужчинах пробуждаются первобытные инстинкты.

Весь смысл полевых учений — я это прекрасно помню — заключался в том, чтобы научить молодежь носить оружие, убивать и самим стоять насмерть, напоминая обряд посвящения. Женщины тогда в лесах не попадались, а если бы они завелись — я им не завидую.

Но сыщики в Вашингтоне и Пентагоне услышали призыв «Даешь равноправие!» и откликнулись на него. Лозунг этот хорош, нам давно такой нужен. С тех пор как меня натаскивали перед отправкой во Вьетнам, много воды утекло, изменились умонастроения, времена и нравы. Но люди меняются по-другому, и тот лозунг воспринимался тоже по-разному. В одних областях жизни движение за гражданское равноправие, можно сказать, маршировало, в других еле тащилось. Оно давало сбои, то тут, то там возникали очаги сопротивления, конкретные обстоятельства ломали общие правила, у молодых людей по-прежнему появлялся зуд в паху. Этот зуд, этот вечный зов и привел к происшествию душной августовской ночью десять лет назад. Начальник академии не заявлял во всеуслышание, что сотни женщин на учениях сохранили честь среди тысячи мужчин, и он не собирался сообщать, что одна из них все-таки была изнасилована.

Шишки в Вашингтоне, Пентагоне и академии принялись убеждать генерала Кемпбелла. Их доводы в его изложении звучали здраво, разумно. Лучше не начинать расследование и вообще скрыть неприятный инцидент, чем допустить потрясение основ Уэст-Пойнта, вызвать сомнения относительно совместного обучения, бросить тень на тысячу мужчин, которые не насиловали женщин на ночных учениях. Генералу стоило только убедить дочь, что чем скорее она забудет о случившемся, тем большую пользу принесет академии, армии, делу равноправия, стране.

Энн Кемпбелл пичкали лекарствами от беременности, делали анализы на венерические болезни, заживляли ссадины и царапины. Срочно прилетела из Германии ее мать и привезла любимую куклу дочери. Затаив дыхание все ждали, что будет дальше.

Генерала Кемпбелла убедили. Миссис Кемпбелл осталась при своих сомнениях. Несмотря на то что Энн немало потаскали по свету в качестве военно-полевого выкормыша, в свои двадцать лет она все еще была послушная папина дочка. Желая угодить отцу, она забыла, что ее изнасиловали. Правда, потом вспомнила, поэтому мы и сидели в тот вечер в кабинете генерала.

Такова была печальная история Энн Кемпбелл и ее отца. Голос у генерала то и дело срывался, хрипел, замирал. Синтия тоже несколько раз хлюпнула носом. У меня у самого комок к горлу подкатывал.

Генерал поднялся и сделал нам знак, чтобы мы сидели.

— Извините, я оставлю вас на минуту.

Он прошел через какую-то дверь, и мы услышали шум спускаемой воды. Как ни мелодраматично звучит, я почти ожидал, что раздастся выстрел.

— Я понимаю, почему он это сделал, — тихо сказала Синтия, не сводя глаз с двери. — Но как женщина я вне себя.

— Я не женщина, но тоже вне себя. Пятеро мужиков позабавились, а нам расхлебывать кашу. Если это были кадеты, то все они благополучно прошли курс обучения, стали офицерами, джентльменами. Может быть, они были одноклассники и сталкивались с Энн каждый день. Косвенно или прямо они несут ответственность за ее смерть и, уж безусловно, за душевное состояние.

— А если это были солдаты, — подхватила Синтия, — то, вернувшись в расположение части, они несколько дней хвастались, как впятером уделали эту ученую сучку.

— И им сошло это с рук.

Тем временем вернулся генерал и тяжело опустился в кресло.

— Как видите, я получил по заслугам, но расплатилась за мое вероломство Энн. Из живой открытой общительной девушки она за несколько месяцев превратилась в замкнутую недоверчивую особу. Инцидент не сказался на ее учебе, она окончила одной из лучших на потоке, поступила в аспирантуру. Но отношения между нами разладились. Естественное последствие моего поступка... Я потерял дочь, когда она перестала доверять мне. — Генерал глубоко вздохнул. — Знаете, легче становится, когда выговоришься.

— Конечно, сэр.

— Вам известно о ее беспорядочных связях. Психиатры объяснили мне, что они значат. Энн не просто хотела совратить людей из моего окружения и тем самым поставить меня в неудобное положение. Помню, она говорила: «Ты нисколько не заботился о моем целомудрии, был безразличен к моему решению оставаться девственницей до тех пор, когда я не буду готова к браку. Я даю каждому мужчине то, что он хочет, и тебя это не касается. Так что, пожалуйста, не читай мне нотаций».

Ну что тут скажешь?

— Шли годы, — продолжал генерал, — и вот она приезжает сюда. Перевод не случаен, его устроил я. Влиятельный человек в Пентагоне, который принимал активное участие в уэст-пойнтском инциденте, настоятельно порекомендовал мне выбрать одно из двух. Первое: я подаю в отставку, дабы Энн поняла, что ее выходки больше не имеют смысла... Уволить ее из армии не решались, боялись, что она выступит с разоблачениями. Второе: возглавить Форт-Хадли, где имеется Учебный центр особых операций, куда Энн получит назначение. Там, сказали, и улаживайте свои проблемы, не вынося сор из избы. Я выбрал второе, хотя после многолетней службы и успешных боевых действий в Персидском заливе мог рассчитывать на должность при президенте или быструю политическую карьеру. Но Энн однажды предупредила, что если я ввяжусь в политику, то инцидент в Уэст-Пойнте станет достоянием широкой публики. Так я стал как бы заложником собственной дочери, который мог либо продолжать службу в армии, либо начать жизнь частного лица.

Так вот чем объясняется его нежелание идти в политику, подумал я. Люди и обстоятельства, связанные с историей Энн Кемпбелл, сильно отличались от тех, какими они казались поначалу.

Генерал обвел взглядом кабинет, словно видел его в первый или последний раз.

— Итак, я приехал сюда, чтобы попытаться загладить свою вину и исправить ошибку — не только мою собственную, но и ошибку моих начальников. Многие из них и сейчас служат в армии или играют важную роль в общественной жизни. Их имена у всех на слуху... Я не виню их в том, что они оказывали на меня давление, так как окончательное решение оставалось все же за мной. Я считал, что поступаю правильно и в отношении Энн, и в отношении армии, но в итоге понял, как заблуждался... В сущности, я предал свою дочь. Предал и продал... — Кемпбелл помолчал, потом добавил: — Через год после инцидента я получил звание генерал-майора.

Рискуя быть высокопарным, я все же сказал:

— Генерал, вы несете ответственность за все, что делают — или не делают — ваши подчиненные. Но в данном случае предали вас ваши начальники. Они не имели права выдвигать такие жесткие требования.

— Я это знаю, и они знают. И вот со всем нашим опытом и воинскими заслугами мы, как жалкие заговорщики, собрались ночью в каком-то паршивом провинциальном мотеле и приняли глупое позорное решение. Конечно, все мы люди, а людям свойственно ошибаться. Но будь мы действительно честными, порядочными людьми, какими себя считали, то хотя бы задним числом изменили это решение.

Мы с Синтией молчали, как бы подтверждая свое согласие с генералом. Потом я сказал:

— Итак, в течение двух лет вы вели с дочерью бой. Он мрачно усмехнулся.

— Я надеялся, что раны заживут, но война разгорелась еще сильнее. Должен признаться, Энн была подготовлена к ней лучше меня. На ее стороне была правда, а это всегда источник силы. Я предлагал дочери мир, она же в ответ била меня по всем статьям. Я рассчитывал, что она смилостивится, когда победит, и простит меня. У меня сердце разрывалось от того, что она делала с собой и матерью. О себе я уже не заботился. Только тревожился за мужчин, которыми она играла. Хотя странное дело: я был все-таки рад, что Энн рядом. Без нее мне было бы совсем плохо. И вот сейчас, когда ее нет...

Генерал умолк, тяжело дыша. За последние дни он постарел лет на десять и, вероятно, еще на десять за последние два года. Он был совсем другим человеком, не тем, который сравнительно недавно вернулся, увенчанный лаврами, с войны.

Поразительно, думал я, как даже короли, императоры и генералы ломаются под грузом семейных раздоров, не выдерживая гнева оскорбленной женщины. Мир стал другой, многообразный, но люди забыли основу основ: береги свой дом, будь верен корням и крови.

— Генерал, расскажите нам о том, что произошло на стрельбище номер шесть, и мы не смеем вас больше беспокоить.

— Да-да... Ну что ж, я увидел, что Энн лежит на земле... Мне показалось... Я действительно подумал, что она подверглась нападению... Но потом она окликнула меня... сказала: «Вот ответ на твой проклятый ультиматум». Я сначала не понял, о чем она... и тут же вспомнил, разумеется, что с ней сделали в Уэст-Пойнте. Она спросила, где мать, я сказал, мать ничего не знает... Назвала меня жалким трусом. "Ты видишь, что они сделали со мной. Видишь?" И я... да, я видел... Если она хотела заставить меня увидеть, то достигла своей цели.

— А что вы ответили ей, генерал?

— Я? Я просто воскликнул: «Энн, зачем ты это сделала?» Но она... она была вне себя от ярости, совсем обезумела. Кричала, чтобы я подошел поближе, посмотрел, как она мучается. Потом сказала, что хочет предложить мне выбор — так же, как предложил ей я... — Генерал умолк, словно набираясь духу. — Сказала, что на горле у нее шнур и я могу задушить ее... Могу развязать ее, отвести домой... к маме и сделать так, чтобы все осталось шито-крыто... как в прошлый раз... Могу бросить свою дочь здесь, тогда ее найдет патруль и она все расскажет... Вот какой она предложила выбор...

— Потом вы подошли к ней и попытались развязать? — спросила Синтия.

— Н-нет... Даже не пытался. Я боялся приблизиться к ней. Я стоял у машины и вдруг... не выдержал, сорвался. Вся обида и злость, накопившаяся за эти годы, выплеснулась наружу... Я крикнул, что мне наплевать на нее... наплевать на то, что с ней случилось десять лет назад... Я уезжаю, и пусть полицейские найдут ее в таком виде или первый же взвод, прибывший на стрельбы. Пусть об этом узнает весь свет, мне безразлично, пусть... — Генерал оборвал себя на полуслове и уставился в пол. — Сказал, что она больше не сможет причинить мне зло. А она несла какую-то околесицу, приплела Ницше... «Чем больнее тебе, тем сильнее я. Беды меня укрепляют» — и все такое. Она издевалась надо мной, потому что я держался за должность и звание... Я сказал, что ухожу из армии, что она растоптала мое чувство к ней и мы квиты.

Генерал налил себе воды из графина.

— "Ну и прекрасно! — кричала она. — Ну и уезжай. Я никогда не ждала от тебя ничего доброго..." Потом заплакала, и я слышал, как она сказала... Она сказала: «Папа...» — Генерал поднялся. — Простите... Я больше не могу...

— Спасибо, генерал, — сказал я.

Мы пошли к двери. Сзади донеслись рыдания. Я остановился.

— Еще одна смерть ничего не поправит. Постарайтесь остаться мужчиной.

Не знаю, слышал меня генерал или нет. Он стоял к нам спиной.

Глава 29

Я выехал со стоянки у штаба и через несколько сотен ярдов остановился на обочине. У меня тряслись руки — запоздалая реакция на встречу с генералом.

— Теперь мы знаем, почему у нее на щеках были следы высохших слез.

— Меня что-то мутит, — сказала Синтия.

— Выпить бы...

— Никаких «выпить». — Синтия выпрямилась на сиденье. — Нам надо спешить. Где сейчас Мур?

— Надеюсь, в город не уехал. Иначе ему несдобровать. — Я включил стартер и направил свой «блейзер» к учебному центру.

— И все-таки генерал не бросил ее, как тогда в Уэст-Пойнте, — начала вслух рассуждать Синтия. — Он уехал со стрельбища, поддавшись чувству гнева, и лишь по пути понял, что это их последний шанс наладить отношения... Подумал, не вернуться ли назад, но сообразил, что все равно понадобится нож, чтобы разрезать шнур, одежда, желательно присутствие женщины... Заботы о мелочах помогли ему успокоиться, и он решил ехать на Бетани-Хилл, к единственному человеку, которому целиком доверяет... Кстати, когда Фаулеры прибыли на место, они не подумали, что это он задушил ее? Как ты думаешь?

— Это могло прийти им в голову... Но, вернувшись домой, они видели, с какой болью и недоумением он встретил печальное известие.

— Скажи, а Фаулеры не могли... не должны были увезти труп?

— Ни в коем случае! Полковник Фаулер понимал, что тело нельзя трогать. Это усугубило бы и без того сложную ситуацию. С его военным опытом он не мог не видеть, что она действительно мертва. Если же говорить о подозрении, что полковник сам и убил ее, то он наверняка благословляет ту минуту, когда кто-то из них троих — он, генерал или миссис Фаулер — настоял, что надо непременно ехать.

— Да... Будь там полковник Фаулер один, сейчас он оказался бы в незавидном положении.

— Итак, что мы имеем? — сказал я, подводя предварительный итог. — Помимо потерпевшей на месте происшествия побывали четверо: полковник Мур, генерал, полковник Фаулер и его жена. Никого из них мы не подозреваем. Следовательно, должен быть кто-то пятый, появившийся там в тот критический тридцатиминутный промежуток. Тот, пятый, и есть убийца.

— Надо было спросить генерала — вдруг он подозревает кого-нибудь?

— Нет, он убежден, что это полковник Мур. Он сказал бы, если бы подозревал кого-нибудь еще. Ему и в голову не приходило, что Мур — ее соучастник. Кроме того, я просто не мог больше давить на несчастного.

— Хорошо тебя понимаю. Я и сама переживаю, когда допрашиваю потерпевшего.

— Ты прекрасно держалась. И я прекрасно. И генерал тоже.

Я подъехал к Учебному центру. Автомобиля Мура на стоянке не было. Я объехал здание, но серый «форд» как в воду канул.

— Если этот сукин сын уехал с базы, я из него котлету сделаю.

Подъехал полицейский джип. На пассажирском месте сидел наш старый знакомый капрал Страуд.

— Ищете полковника Мура, шеф?

— Да.

Страуд усмехнулся:

— Он поехал к начальнику полиции, хочет, чтобы сняли ограничения на передвижение.

— Спасибо. — Я развернулся и поехал в управление.

— Я из него, подлеца, кишки выпущу.

— Ты же хотел пропустить его через мясорубку.

— Для этого и надо сначала выпотрошить.

У полицейского управления все еще болтались журналисты. Я остановился у главного входа, и мы направились к кабинету Кента. Секретарь сказал, что полковник Кент занят.

— С полковником Муром?

— Да, сэр.

Не слушая возражений, я вошел к Кенту. Помимо Мура там был еще один тип в форме капитана.

— А вот и вы. Очень кстати.

Незнакомый тип встал. По знакам отличия я увидел, что это сотрудник Главной военной прокуратуры. «Коллинз» — значилось на его нагрудной карточке.

— Вы уорент-офицер Бреннер? — спросил Коллинз.

— Вопросы буду задавать я, капитан.

— Полковник Мур пожелал, чтобы его представлял адвокат, поэтому все, что вы имеете ему сказать...

— Я скажу ему самому.

Мур сидел за письменным столом, опустив голову.

— Я беру вас под стражу, — обратился я к нему. — Пойдемте.

Капитан Коллинз сделал знак своему клиенту, чтобы тот не вставал.

— По какому обвинению? — осведомился он.

— За поведение, недостойное офицера и джентльмена.

— Бросьте, мистер Бреннер, это же общие слова...

— Плюс нарушение воинских порядков, упущения в работе и так далее — статья 134-я. Плюс пособничество после факта преступления, преступный сговор и дача ложных показаний... Еще немного, капитан, и вы нарушите статью 98-ю — неподчинение правилам расследования.

— Как вы смеете?!

— У вас найдется пара наручников? — обратился я к Кенту.

Тот растерялся.

— Пол, мы собрались обсудить юридические тонкости. Вы не можете брать под стражу... Нет, вы, конечно, имеете право, но не тогда, когда я веду разговор с подозреваемым и его адвокатом.

— Полковник Мур не подозревается в убийстве, следовательно, оснований для разговора нет. При наличии оснований разговор вел бы я, а не вы, полковник.

— Черт возьми, Бреннер, вы забываетесь...

— Полковник, я забираю взятого под стражу, — сказал я ему, потом Муру: — Встать!

Тот повиновался, не глядя на своего адвоката.

— Следуйте за мной.

Мы с Синтией вышли из кабинета, Мур мрачно плелся за нами. Длинные коридоры вели в крыло, где размещаются камеры для заключенных. Большинство камер были пусты, и я без труда нашел одну, с открытой дверью, рядом с камерой Далберта Элкинса. Я легонько подтолкнул Мура внутрь и захлопнул дверь.

Далберт Элкинс посмотрел на меня, потом на Мура и удивленно присвистнул:

— Эй, шеф, это же полковник!

Не обращая на него внимания, я сказал Муру:

— Вы обвиняетесь в том, о чем я говорил раньше. Имеете право не отвечать на вопросы и право выбрать себе адвоката.

Мур заговорил первый раз с тех пор, как мы приехали в управление.

— У меня уже есть адвокат, — напомнил он. — Вы только что угрожали ему.

— Кроме того, все, что скажете, в трибунале может обернуться против вас.

— Я не знаю, кто это сделал.

— Разве я говорил, что это сделали вы?

— Нет, но...

Далберт Элкинс внимательно прислушивался к нам. Подойдя к решетке, он сказал Муру:

— Не зовите адвоката, полковник. Он их на дух не выносит.

Мур только глянул на Элкинса, потом проговорил:

— Полковник Кент информировал меня, что я не имею права выезжать за пределы базы, поэтому я вынужден был обратиться к юристу...

— Сейчас вы не только ограничены в передвижении — вы находитесь в заключении.

— А меня скоро выпустят, — вмешался Далберт. — Переведут в казарму. Премного вам благодарен, шеф.

Я снова игнорировал сержанта.

— Я располагаю неопровержимыми доказательствами, что вы были на месте преступления, полковник. Их достаточно, чтобы засадить вас за решетку лет на десять — двадцать.

Мур покачнулся, как от неожиданного удара, и тяжело опустился на нары.

— Нет, этого не может быть... Я не сделал ничего плохого. Я сделал только то, что она просила...

— Но идею подкинули вы.

— Нет, не я! Она сама придумала.

— Вы прекрасно знали, как отец обошелся с ней в Уэст-Пойнте.

— Я узнал об этом всего неделю назад, когда он предъявил ей ультиматум.

— А что он сделал? — осведомился Элкинс у Синтии.

— Заткнись, — отозвался я.

— Слушаю, сэр.

— Я хочу, чтобы вы ушли из армии, — сказал я Муру. — Гарантирую вам отставку — это только пойдет вам на пользу. Все зависит от того, насколько вы будете помогать следствию.

— Я готов помогать...

— Мне безразлично, готовы вы или нет, полковник. Вы будете помогать нам в любом случае. Прежде всего вы откажетесь от своего адвоката.

Элкинс хотел что-то вставить, но решил, что не стоит, и сел на нары.

Мур кивнул.

— В чем вы были на стрельбище номер шесть?

— В своей обычной форме. Решили, так будет лучше, если наткнусь на полицейский патруль и...

— На вас были эти сапоги?

— Да.

— Снимите их.

Он поколебался, но снял.

— Дайте их мне.

Он просунул сапоги сквозь решетку.

— Мы еще увидимся, полковник, — сказал я, затем обратился к Элкинсу: — Как поживает мой приятель?

Тот встал и ответил:

— Лучше некуда. Завтра утром меня отсюда выпустят.

— Ну и славненько. Вздумаешь пуститься в бега, получишь пулю в лоб.

— Так точно, сэр.

— Кто этот мужик? — спросила Синтия, когда мы отошли от камеры.

— Приятель. Из-за него я здесь.

Я вкратце рассказал ей о несостоявшемся торговце оружием. У выхода я представился старшему надзирателю и сообщил:

— Я запер в камере полковника Мура. Разденьте его догола, обыщите и сегодня ничего не давайте, кроме воды. Читать ему тоже не разрешается.

Надзиратель остолбенел:

— Вы засадили полковника?

— До моего разрешения никого к нему не допускайте.

— Хорошо, сэр.

Я поставил сапоги Мура к нему на стол:

— Приделайте к этой обуви бирку и переправьте в третий ангар на Джордан-Филдз.

— Слушаюсь, сэр.

Мы пошли в наше крыло.

— Не думала, что ты собираешься его засадить, — промолвила Синтия.

— Я и сам не думал, пока не увидел его адвоката. Всем очень хотелось, чтобы я его арестовал.

— Но не за убийство же! Сажать офицера в обычную камеру...

— Ничего. Хорошая подготовка к отсидке в Левенуэрте, и если он туда попадет... Вдобавок от тюремных порядков у людей развязывается язык.

— Не говоря уже о раздевании догола и лишении кормежки. По правилам заключенному полагается по крайней мере хлеб и вода.

— Да, кормежка полагается не реже чем раз в сутки. А я уже двое суток ничего не ел.

— Ох и достанется же тебе!

— В данный момент это меня меньше всего волнует.

Мы вошли в наш так называемый кабинет. Я просмотрел записи телефонных звонков. Если не считать журналистских запросов, их было немного. Со мной не хотели больше разговаривать. Звонили, правда, майор Боуз из группы УРП и полковник Уимс из военной прокуратуры части, оба выражали беспокойство. Интересовался мной и полковник Хеллман. Я набрал его домашний номер в Фоллз-Черч, его жена сказала, что я отрываю его от обеда.

— Привет, Пол. — Голос у него был веселый.

— Спасибо за факс.

— Не за что. Больше не упоминаем о нем. Никогда.

— Понял. Мы побеседовали с генералом Кемпбеллом и его женой, а также с миссис Фаулер. Теперь мы с Синтией можем воссоздать весь ход событий в те вечер и ночь, начиная с момента, когда Энн в офицерском клубе заказала на ужин цыпленка. Затем она явилась в штаб на дежурство и поехала якобы проверить посты. И так вплоть до момента убийства и раннего утра, когда я оказался задействован в операции.

— Отлично. И кто же ее прикончил?

— Этого мы пока не знаем.

— К завтрашнему полудню узнаете?

— Такова наша цель.

— Сослужишь УРП добрую службу, если узнаешь.

— Разумеется, сэр. Надеюсь, меня повысят в должности и прибавят зарплату.

— Ни то ни другое тебе пока не светит, зато я изыму из личного дела то письмишко о выговоре. Ты так слезно просил.

— Потрясающий подарок! В скором времени можете получить еще одно. Я арестовал полковника Мура, засадил под замок, велел раздеть его догола, обыскать и ничего не давать, кроме воды.

— Может быть, достаточно было наложить ограничение на передвижение, мистер Бреннер?

— Что я и сделал. Но он не внял доброму совету и пригласил адвоката из Главной военной прокуратуры.

— Это его право.

— Абсолютно верно. Собственно говоря, я арестовал его в присутствии адвоката. И чуть было не арестовал адвоката за помеху следствию.

— Ясно. В чем же обвиняется полковник Мур, если не в убийстве?

— В сговоре с целью скрыть факт преступления, в недостойном поведении, в том, что он грязная задница... Может быть, не стоит обсуждать это по телефону?

— Хорошо. Пришли мне факс с докладом.

— Не могу. Пусть этим займется уорент-офицер Кифер.

— Ах да. Надеюсь, она помогла вам.

— Мы не знали, что между нами двоими есть кто-то третий.

— Теперь знайте. Я, собственно, хотел поговорить о начальнике нашей группы в Форт-Хадли. Он звонил сюда и сильно обеспокоен.

Я молчал.

— Это майор Боуз. Ты его помнишь?

— Мы с ним не знакомы.

— И тем не менее он сыплет угрозами.

— Карл, около тридцати офицеров, причем большинство женатых, имели половые сношения с погибшей. И все они будут угрожать, умолять, изворачиваться, хитрить...

— Тридцать?!

— По меньшей мере. Хотя кто их считал?

— Ты сказал, тридцать? Что у вас там происходит?

— Вся беда, по-видимому, в здешней воде. Я стараюсь ее не пить.

Синтия с трудом сдержала смех, но было уже поздно.

— Мисс Санхилл? Вы участвуете в нашем разговоре?

— Да, сэр, только что взяла трубку.

— Откуда вы знаете, что тридцать женатых офицеров имели половые сношения с погибшей?

— Мы нашли ее дневник, сэр, — ответила Синтия. — Особый файл в ее компьютере. Грейс добралась до него... Многие из этих офицеров — штабные работники генерала.

Поскольку Карл молчал, я добавил:

— Полагаю, что проблема разрешима — если этого захотят в Пентагоне. Лично я предложил бы переводы в тридцать новых мест службы и последующие увольнения в различные сроки. Тогда операция по очистке не привлечет внимания. Впрочем, это не мой вопрос.

И снова молчание на другом конце провода.

— Завтра, после похорон дочери, генерал Кемпбелл подает рапорт об отставке, — сказала Синтия.

— Я вылетаю к вам, — прорезался наконец Карл. — Сегодня же вечером.

— Почему не подождать до завтра? — возразил я. — Синоптики обещают магнитную бурю, торнадо и бог весть что еще.

— Хорошо, подождем. Есть что-нибудь еще?

— Нет, сэр.

— Поговорим завтра.

— Будем ждать разговора с нетерпением. Приятного аппетита, сэр.

Хеллман положил трубку, мы тоже.

— Он тебя, кажется, любит, — заметила Синтия.

— Вот этого я и боюсь. Как насчет выпить?

— Не сейчас.

По внутренней связи она попросила войти мисс Кифер. Равная теперь с нами, та вошла, держа в руках стул, и, усевшись, спросила:

— Как дела, ребята?

— Нормально, — отозвалась Синтия. — Спасибо, что прибыли помочь нам.

— Я там, где всего нужнее.

— Это прекрасно. Хочу попросить вас просмотреть все полицейские рапорты, составленные в ночь убийства, и прослушать записи радиопереговоров. Загляните также в журнал дежурства — выдавались ли кому-нибудь разрешения на проезд и парковку. Опросите полицейских, заступивших на дежурство после двадцати четырех ноль-ноль. В лишние разговоры не вдавайтесь. Вы знаете, что мы ищем.

— То есть выявить машины и людей, которые после двадцати четырех ноль-ноль находились в неположенном месте. Ясненько. Неплохая мысль.

— Вы и подали эту мысль, когда рассказали о Рэнди-шестом. Тут каждая мелочь может иметь значение.

В коридоре я сказал Синтии:

— В твоей идее что-то есть.

— Надеюсь. Уж не знаю, что еще надо сделать.

— Выпить.

— Поговори с полковником Кентом. Не по-людски ты с ним обошелся. Пригласи его выпить с нами. Я подожду тебя, договорились, Пол?

Я посмотрел на Синтию, и наши взгляды встретились. По голосу и по выражению ее лица я понял, что она хотела от него большего, нежели доброго расположения.

— О'кей, — кивнул я и пошел к Кенту.

Мысли мои бежали, тогда как ноги только шли. Полковник Уильям Кент. Мотивов для убийства нет, хотя масса возможностей, сильная воля, презумпция невиновности, но слабое алиби. Перспективу определяет позиция. Или, говоря проще, то, что видишь, зависит от того, где стоишь. Я стоял чересчур близко к полковнику Кенту. Надо сделать шаг назад и посмотреть на него с другой точки зрения.