Владигор

Люди в корчме застыли как изваяния, и глаза их омертвели. Даже брага, которую корчмарь переливал из бадьи в кувшин, закаменела. Даже мухи, во множестве кружившие над липким столом, замерли в неподвижном воздухе черными жирными точками! На глазах у Вирема чернобородый странник стал расти, превращаясь в настоящего великана, и остановился он, лишь, когда уперся головой в потолок. На груди у него под распахнувшимся плащом заблистала золотая цепь, а густые волосы на голове охватил серебряный обруч с ослепляюще-алым камнем в центре. Прогремел повелительный голос:

— Отвечай, смерд, если жизнь тебе дорога!

Вирем упал на колени, взмолился:

— Смилуйся, господин! Все скажу, что потребуешь, ничего не утаю! Не губи только!..

— Как его имя?

— Владием он себя назвал, — поспешно выговорил Вирем, хотя язык едва от страха ворочался. — А еще твердил, что он из роду княжеского…

Все хотел рассказать Вирем колдуну-великану, но внезапно словно удавка перехватила его горло, не позволяя издать ни малейшего звука. И тут же раздался другой голос — спокойный, негромкий:

— Обернись, Арес.

Гримаса удивления и тревоги, а затем и злости исказила лицо колдуна, когда он обернулся на этот уверенный голос. Возле двери стоял седовласый старик в белой хламиде. Старик не произнес больше ни слова, но его пронзительный взгляд, казалось, пригвоздил колдуна к месту.

Их взгляды скрестились, как мечи в битве. Лицо и шея Ареса побагровели от напряжения, что-то неслышное забормотали его тонкие губы. Из алого камня в серебряном обруче рванулся к старику узкий разящий луч — и, переломившись в середине своего полета, распался на сотни кровавых капель, забрызгавших каменный пол корчмы и черное одеяние колдуна.

Еще какое-то время продолжалась эта безмолвная схватка: Арес, не в силах двинуться с места, извивался и корчился, а седовласый старик одним суровым взглядом синих немигающих глаз пресекал любые его попытки освободиться. Наконец, скрежеща зубами, черный колдун начал быстро уменьшаться и, обретя прежний пост обессиленно и покорно замер.

Лишь тогда старик перевел внимательный взор на Вирема, распластавшегося в ужасе на полу. Он словно раздумывал, как поступить с потрясенным свидетелем их фантастического поединка. Арес мгновенно воспользовался полученной передышкой, однако не для возобновления схватки, а для поспешного бегства. Выкрикнув заклинание, он превратился в столб черного дыма, который метнулся к маленькому оконцу, вышиб его и вылетел наружу. Следом за ним туда же устремился и железный посох колдуна. Старик, впрочем, не сделал даже попытки воспротивиться бегству Черного колдуна. Возможно, тот просто не интересовал его более.

Вирем, чудесным образом избавленный от одной напасти, с нескрываемым страхом ждал новой беды. Однако судьба оказалась милостива к нему. Старик жестом приказал — вставай! А затем, так ни слова и не обронив, вышел из корчмы.

Со стоном облегчения и дрожью в голосе Вирем едва доплелся до стола и почти рухнул на лавку. Голова его была чугунная, губы тряслись, перед глазами плавали разноцветные круги. Он закрыл лицо ладонями, пытаясь хоть немного прийти в себя.

— Эй, братец, уснул, что ли? — услышал он вдруг и ощутил, что кто-то трясет его за плечо.

Он с воплем вскинулся, едва не опрокинув стол.

— Какая муха тебя укусила?!

Вирем огляделся. В корчме вновь все было по-прежнему: рыбаки продолжали беседовать, корчмарь наполнял очередной кувшин, хмельной охотник пытался усадить Вирема на лавку… Вот только чернобородого странника уже не было.

— А этот где, который вон там сидел? — с опаской, почти шепотом спросил Вирем охотника.

— Странник-то, чернявый такой? — охотник оглянулся. — Ушел, наверно. Чего он тебе сдался? Давай лучше еще по кружечке опрокинем…

В этот день колченогий Вирем напился до полного бесчувствия. На следующее утро, очухавшись с похмельной головой в придорожной канаве, он пытался убедить себя, что все увиденное им в корчме было лишь горячечным кошмаром, вызванным неумеренным питием дурной браги. Но в глубине души он понимал, что на самом деле стал свидетелем поединка двух магов, а причина их схватки каким-то образом связана с мальчишкой-пленником. Однако, вернувшись в становище разбойников, рассказать о том, какого ужаса натерпелся, он не рискнул ни одной живой душе.

3. Пленник

Владий выздоравливал долго и мучительно. Почти до середины осени никто не мог бы сказать, чьи силы одержат верх.

Справится ли истощенный долгими мытарствами мальчишка с неведомой хворью, или подземный князь Переплут заберет его в свое княжество?

Эта ситуация раздражала Протаса. Кормить больного бездельника, возомнившего себя княжичем, он считал глупостью. Если бы не заступничество Горбача, Протас давно сплавил бы мальчишку на корм рыбам. Горбач же, как ни странно, проявлял о пленнике искреннюю заботу. Приставив к нему Ждана, пятнадцатилетнего сироту, прибившегося к речным разбойникам еще в бесштанном возрасте. Горбач и сам каждодневно захаживал к ним в землянку, приносил из общего котла куски повкуснее, следил, чтобы осенние дожди не подтопили убогое жилище. Ждан, которому торчать возле больного то ли слугой, то ли сторожем не доставляло ни малейшего удовольствия, был весьма озадачен таким поведением Горбача. Вскоре он обратил внимание, что тот прислушивается к словам, срывающимся в бреду с уст Владия, хотя Ждан поначалу пропускал их мимо ушей. Какой смысл может скрываться в горячечном лепете? Однако, следуя примеру Горбача, он тоже стал ловить перемежающиеся с хрипом и кашлем короткие фразы, пытаясь выстроить их в нечто более-менее связное.

Складывалось впечатление, будто Владий ведет с кем-то долгий, отчаянный спор. Его уговаривают, запугивают, грозят страшными карами, а он не сдается, настаивает на своем, рвется куда-то. Иной раз происходило другое: Владий вслушивался, лицо его светлело, он начинал бормотать слова благодарности, о чем-то спрашивать. Когда Ждан рассказал Горбачу о своих наблюдениях, тот согласно кивнул головой:

— Его душа бьется в капкане. Либо вырвется из него, либо навсегда останется в заточении. Крепок капкан, но мальчишке, похоже, кто-то помогает одолевать врага.

— Кому нужна его душа? — удивился Ждан. — Зачем устраивать целое сражение из-за какого-то безвестного бродяжки?

— Я и сам хотел бы знать это…

И все же Владий вышел победителем из жестокой схватки с неведомой болезнью. В тот день, когда он полностью пришел в себя и впервые смог отведать оленьего мяса, принесенного в землянку Горбачом, даже осень решила порадовать людей: небо очистилось от свинцовых туч и засияло солнце. Ждан, которому отныне не нужно было буквально впихивать кусочки съестного в рот полубесчувственного подопечного, что являлось основной его обязанностью на протяжении многих дней, был в полном восторге. Он почти с материнской гордостью смотрел на Владия, вырванного из рук смерти, как он считал, исключительно благодаря его заботам.

Наевшись, Владий уснул. На этот раз сон его был глубок и безмятежен. А еще через день Владий, несмотря на уговоры протестующего Ждана, вышел из сумрачной землянки на свежий воздух. Чуть покачиваясь от слабости, он сделал несколько шагов по желтеющей траве, огляделся по сторонам, словно припоминая, где он и как здесь оказался. В это время на крыльцо своего дома вышел и главарь разбойников.

Он бросил недовольный взгляд на Владия, кивком головы подозвал Ждана. Ждан, видя, что Протас не в духе, поспешил оправдаться:

— Я не пускал его, честное слово!..

— Мне твои оправдания не нужны. Не забывай, что он пленник. Головой отвечаешь, стервец, за каждый его шаг!

Иначе поступил Горбач. После того как Владий вернулся на свое ложе, он вызвал Ждана для подробных наставлений. Суть их сводилась к тому, что отныне Ждан должен стать неизменным спутником Владия, его наставником и… соглядатаем всех его действий. Обо всем нужно докладывать Горбачу, ни одна мелочь не должна быть упущена.

Ждан терялся в догадках. Отчего столь пристальное внимание к хилому пацану, едва передвигающему ноги? Неужели из-за того только, что явился он неизвестно откуда и не помнит пяти лет своей жизни? Что Владий искренне не помнит, а не притворяется, в том Ждан уже не сомневался. Достаточно было глянуть на мучения его, пытающегося осознать, что не восемь годков ему сейчас, а все тринадцать. Тоска и боль светились в его глазах всякий раз, когда об этом заходила речь.

Вскоре добавились новые странности. Неожиданно для всех недавний больной стал не по дням, а по часам набирать силу, да такую, что впору было о чуде подумать. Мужики, многое повидавшие, с подобным прежде не сталкивались. Несколько дней миновало, а пацан уже наравне со Жданом по становищу носится. Кожа да кости был, а теперь же — кровь с молоком! Удивительными, хотя и забавными, были его повадки. Будто впрямь себя мнит княжеским сыном. Держится гордо, с какой-то внутренней верой в свое знатное происхождение, в каждом жесте тверд почти до дерзости.

Протас эдакие замашки решил на корню пресечь. Велел пленнику за работу приниматься: таскать воду из родника (а тот в полутора верстах от становища!), полы в своей избе выскабливать, отхожие ямы чистить.

Мальчишка ничуть не смутился. Со стороны могло показаться, что только и мечтал свои руки грязной работой занять, ибо княжеские труды ему давно надоели. Водрузив бадью на спину и укрепив ее ремнями, как заправский водонос, резво устремлялся он к ручью и почти с той же резвостью возвращался назад с плещущей через края водой. Дерьмо из отхожих ям вычерпывал посвистывая, нос от вони не воротил. Единственное, что не по нраву ему пришлось, — скоблежка грязных полов в избе Протаса. Главарь не позволял ему уборку делать в свое отсутствие, поэтому Владий на коленях со скребком ползал под пристальным взглядом Протаса, да еще выслушивал издевательские замечания. Но сжимал зубы и продолжал с еще большим усердием скоблить почерневшие от грязи доски.

Издевался Протас, насмехался, однако ни разу ударить мальчишку не посмел. Иногда и кулак уже заносил, злобно глазищами зыркая, да в последний момент что-то сдерживало руку. Изрыгая проклятья, прогонял наглеца с глаз долой, не понимая, что происходит. В самом деле, может, княжескую власть в пленнике чувствовал? Так ему ли, человеку вольному, разбойному, князей бояться?! Нет, другая здесь причина была, которая разумению не давалась и пугала бесстрашного атамана.

Однажды зимним вечером, прикончив третью кружку крепкой браги, он решил поделиться своими тревогами с верным советником и напрямую спросил: не замешано ли здесь колдовство?

— Я думал, ты об этом давно догадался, — ответил Горбач. — Юнцу покровительствует если не сам Перун, то, во всяком случае, некто очень могущественный. Можешь наплевать на предостережения тайных сил и хорошенько вздуть пленника, когда того захочется. Но у меня нет уверенности, что позднее эти оплеухи не вернутся к тебе сторицей.

— В ближней округе нет ни единого колдуна или чародея!

— Так и что? Никого рядом с мальчишкой не было ц в Заморочном лесу, а прошел-таки, не сгинул. Хранитель может не знать ничего о своем подопечном, но оберегать его от напастей — волшебным поясом, заговоренным кинжалом, чудодейственным перстеньком. Охотничий нож Владия по-прежнему у тебя?

— Ну.

— Может, через этот нож и страхи на тебя наползают. Вернул бы хозяину, глядишь — полегчает.

— Вернуть не трудно. А ну как он этот колдовской нож против меня и тебя повернет?

— Не в его характере, Протас, поверь уж! — убежденно сказал Горбач. — Да и мал он еще, чтобы на такое осмелиться.

— Тебе самому сколько лет было, когда первого врага своего к праотцам отправил? — усмехнулся атаман. — И двенадцати не исполнилось?

— Не равняй по мне. Я там вырос, где без ножей и дубинок никто носа со двора не высовывал. Сам ведь знаешь, Мозыньская крепость на крови стоит, жизнь человеческая там дешевле кружки бражной…

— Оно верно, конечно, — согласился Протас. — Ладно, верну ему нож, пусть к оружию привыкает. По весне, когда лед сойдет, начнем его и Ждана в дело брать. Княжич он или кто другой — мне без разницы. Повяжем кровью, никуда не денется — с нами будет.

Горбач промолчал, будто бы соглашаясь с таким планом. Тайные свои мысли попридержал, поскольку знал, что атаману они не понравятся. Он, присматриваясь изо дня в день к мальчишке, твердо уверовал — княжич забрел в их становище, сын убитого Светозора.

Но как это знание обратить в свою пользу?

Ответ явился Горбачу на исходе весны, когда из, Замостья вернулся колченогий Вирем и принес хорошую весть о «золотой ладье». Горбач нутром чуял: не все колченогий выложил атаману. Была в его словах недомолвка! Но не пытать же верного человечка, если не знаешь, что выпытать нужно. Поэтому решил ждать— и дождался.

По доносу Вирема Протас организовал нападение на шнеки, спускающиеся по Чурань-реке, и эта часть операции удалась блестяще. Лучники не были готовы к бою, их десятники растерялись, приказали кормчим к берегу править. Скрывавшиеся в камышах возле берега разбойники встретили замостьинский отряд своими «бомбочками» — полыми глиняными ядрами с залитой в них горячей смолой. Ядра раскалывались о борта шнеков, смола брызгала во все стороны, обжигая людей и запаливая суденышки. Огня добавили и разбойничьи дротики, к которым были прилажены пучки сухой соломы. Часа не прошло, как вместо шнеков наместника Ромши лишь обугленные остовы на воде дымились.

Почти два дня полусотенный отряд замостьинских лучников не мог двинуться дальше. Пришлось им деревья рубить и плоты вязать, все время ожидая нового нападения. Изредка речные разбойники добавляли им забот: то из лесных зарослей негодный охотничий дротик бросят, то подожгут прибрежный низкорослый кустарник, то просто нечленораздельно вопить начнут, к холодной утренней воде наклонившись, чтобы звук летел долго и гулко.

Главная задача — продержать лучников день-другой без продвижения к устью Звонки — была выполнена. Да что толку?! Основные силы атамана Протаса, посланные к «золотой ладье», ни с чем вернулись. Не оказалось ладьи на указанном колченогим Виремом месте, даже поблизости никто не видел ее! За что, скажите, четырех крепких мужиков положили, прижимая к берегу чужие шнеки? Какого хрена ради от легкой добычи отказывались, силы для солидного куша берегли? Злато-серебро, обещанное Колченогим, в Удоке осталось, значит, либо провели соглядатая атаманского, либо заведомо врал он, свои — коварные! — помыслы от вольной ватаги утаивал. В любом случае за провинность одна расплата — лютая пытка, дабы правду народу выложил, и скорая смерть!

От позора и зряшной погибели спас Вирема Горбач. Он понимал зверскую логику Протаса, жаждущего крови не столько во искупление четырех напрасных жертв, сколько для поддержания атаманского авторитета. И вряд ли стал бы противоречить ей, не преследуя своих целей. Об этом догадался и не слишком сообразительный Протас, когда его главный советник вдруг вступился за опростоволосившегося соглядатая. Догадался атаман, но — о чем? О том лишь, что в оба глаза следить надо за Колченогим и за встречами его с горбатым недоноском, посмевшим главарю возражать. Хотя и прежде не во всем доверял он Горбачу, но разве отыщешь где такого смышленого? К тому же, честно признаться, не раз и не два Горбач ему жизнь спасал и от дружинных ловушек всю ватагу отводил.

В общем, после не слишком долгих дрязг и разборов пришли они к дурному (по мнению Протаса) и верному (так посчитал Горбач) решению, что ни в чем не виновен колченогий Вирем, значит, и наказывать его не за что.

В становище любые, а особенно такие вести расходятся быстро. Еще до полудня приполз Вирем на своем ожиревшем брюхе в избу Горбача. Стал сапоги его лизать. Горбач, отшвырнув ногой увечного разбойника, последними словами его изругал, а затем уж спросил:

— Все ли, сукин сын, выложил? Какие еще дела в Замостье у тебя были?!

И когда Вирем, чуть не плача, рассказал ему об увиденном и услышанном. Горбач понял, что его час близок. Либо нынче, либо никогда.

С начала весны Протас требовал, чтобы два пацана — Ждан и Владий — в дело пошли. До сих пор Горбачу удавалось находить причины, по которым нельзя было использовать неопытных мальчишек. В последнем налете они тоже не участвовали, поскольку; как объяснил Горбач атаману, могли своим юным азартом лучников спугнуть раньше времени. Но теперь Горбач, обмозговав рассказанное Колченогим, решил — пора пленника чужим людям показать. А те, как водится, разнесут в своих сплетнях о речных разбойниках и новость о юном громиле. Когда слух о Владии до адресата дойдет, он сам сюда заявится. Тут и потолковать с ним можно будет: об условиях, о цене…

Одно смущало Горбача, внося большую неопределенность в его замыслы: кто за мальчишкой явится? Черный колдун, который у Вирема выпытывал имя пленника, или седоволосый старик, изгнавший колдуна из корчмы? Продать, конечно, любому можно. Но не прогадать бы! Этот вопрос Горбач оставил на будущее. Кто первым придет, с того и спросится.

4. Схватка

Положение Владия среди речных разбойников было двойственным. По-прежнему считаясь пленником, он не мог покидать пределов становища, хотя во всем остальном его жизнь ничем не отличалась, например, от вольной жизни пятнадцатилетнего Ждана. Постоянный пригляд Ждана за собой Владии почувствовал очень скоро. Сначала это очень раздражало его. Вспыхивая гневом, он кричал:

— Паршивый подлаза, уберешься ты вон?! Что еще про меня главарю не донес? Сколько раз в день я ногу у сосны задираю или какого цвета у меня подштанники? Так иди полюбуйся!..

Стерпеть подобное Ждан не мог, частенько между ними доходило до потасовок, впрочем, не слишком серьезных, без крови. А вскоре Владии и возмущаться надзором Ждана перестал, осознав, что тот не по своей воле всюду его сопровождает. Меж ними в конце концов возникло даже некое подобие приятельства, в котором каждый находил для себя полезные стороны.

Владии учился у Ждана многому из того, что тот умел в совершенстве, например разжигать костер во время дождя, высекая искры ударами кремня, метать боевые дротики, не видя цели, но угадывая ее по шуму в кустах, разбираться в повадках лесных обитателей и читать их запутанные следы… Ждан, постигший эти и многие другие премудрости вольной жизни задолго до появления Владия в становище речных разбойников передавал ему свои навыки с чувством некоторого превосходства. Дескать, учись, несмышленыш, пока есть у меня охота с тобой возиться! Когда же заметил, как быстро Владий перенимает его науку, то стал относиться к нему с искренним уважением. Ждан помнил, сколько времени сам потратил, пока выучился метать ножи, а этот тринадцатилетний мальчишка за три дня наловчился!

Он подумал было, что все дело в «заговоренном» ноже, который Протас вернул-таки Владию. Но нет, с удивительной точностью рука Владия отправляла в цель и любые другие клинки, дротики, копья. Хуже получалась у него стрельба из лука, и хотя бы в этом, Ждан не ощущал себя уязвленным. Впрочем, Ждан по-прежнему находил достаточно поводов для того, чтобы поддеть Владия, указать на пробелы в его знаниях и житейских навыках. Хотя в глубине души догадывался: будь у них побольше свободного времени, «ученик» не только догнал бы, но и превзошел бы с легкостью своего наставника.

А времени, которым Владий мог распоряжаться по своему усмотрению, с каждым днем становилось меньше. Все обитатели становища обратили внимание на то, как быстро оправился он от последствий своей неведомой болезни. Да и вырос за полгода так, словно сами боги поспешили превратить паренька в сильного, крепкого и ловкого юношу. Подобные перемены в облике пленника некоторых раздражали, вызывая смешанные чувства зависти, удивления и страха. Чтобы самим себе в этом не признаваться, они при любом случае, безмолвно поддерживаемые атаманом Протасом, находили для пленника работенку потяжелее и погрязнее. Поэтому к основным его обязанностям постоянно добавлялись новые: дрова заготавливать, котлы до блеска драить, дряхлую одежду стирать и чинить, древки для дротиков обтесывать, ржавчину со старых доспехов счищать… Всего и не перечислишь.

Работы Владий не чурался, в тягость было другое — оплеухи и пинки, которые приходилось терпеть от разбойников, когда они бывали не в духе. Особенно усердствовал в том здоровенный рыжеволосый детина, за неуемную злобность и врожденную тупость прозванный собственными товарищами Кабаном. Владий старался избегать с ним встреч, да куда спрячешься? Кабан же, едва в его поле зрения попадал пленник, оскаливал кривые зубы и, щуря глаза, примеривался — под какое ребро ткнуть пацана кулачищем? Увернуться не всегда удавалось, и тогда на теле Владия появлялся очередной синяк… Но ни разу не заплакал он, не взмолил о пощаде. Будто зарок дал все стерпеть во имя какой-то главной цели. Видя мальчишескую стойкость. Кабан еще больше свирепел и поджидал очередного случая, чтобы сбить-таки спесь с гордеца. Всем, кто наблюдал за развитием этого неравного противостояния, ясно было — добром не кончится, забьет когда-нибудь туповатый мордоворот пленника! Но вступаться никто не хотел. Чего ради? Пусть о нем Горбач беспокоится, коли уж с первого дня его опекать взялся.

В тот день, когда разбойники, рассчитывавшие перехватить «золотую ладью», вернулись ни с чем, Владий и Ждан прохлаждались возле ручья, куда их обоих Горбач отправил за водой. Зная его снисходительность, они не торопились в обратный путь с тяжелой поклажей, вели разговор о последних событиях, на равных обсуждая удачный налет на замостьинских лучников. Ждан рисовал на песке и объяснял:

— Вот здесь, в камышах, пятеро наших прятались, они первыми бой завязали, обстреляли шнеки стрелами. А те решили, что легко справятся, поближе подплыли. Тогда наши подняли шум в камышах, будто вдоль берега уходят. Шнеки — за ними. А течение там хитрое: если середины реки не держаться, обязательно к самому берегу прибьет. Так и случилось. Не управились кормчие или гребцы сплоховали, шнеки на отмель вынесло. Тут их и поджидали! Говорят, славно заполыхало. Лучники как горох посыпались! А наших и след простыл, с кем драться? Пока разбирались, от шнеков одни головешки остались.

— Я не совсем понимаю, — сказал Владий, — почему сразу два шнека направились к берегу? Одному следовало бы остаться на середине реки для прикрытия. Тогда нападавшим пришлось бы туго…

— Ну, — почесал в голове Ждан, — может быть, они решили, что наших там мало и они смогут, высадившись на берег, кого-нибудь в плен захватить. Князь Климога неплохо платит за каждого пленного речного разбойника.

— В таком случае их командиры не очень-то умны. Жадность их ослепила. А почему они потом, когда стало ясно, что разбойники намеренно задерживают их, не поспешили к «золотой ладье» берегом? Ведь понимали уже, что в это время другая ватага на ладью нападает.

— Понимали, конечно, — согласился Ждан. — Но пришлось плоты вязать, поскольку по правому берегу не пройдешь — Заморочный лес помешает, а на левый перебраться — тоже плоты нужны. Так не проще ли сразу на плотах к Звонке плыть?

— Постой, Ждан! Получается, наше становище в Заморочном лесу находится?

— Вовсе нет. Смотри!

Ждан быстро нарисовал на песке извилистую линию и пояснил:

— Вот здесь, на этом мысу, находится становище.

Заморочный лес со всех сторон нас окружает, но мыс не затрагивает. Об этом, правда, только нам известно. Все остальные думают, что мыс тоже лесной нечисти принадлежит, поэтому сюда никто не суется.

— А с реки не видать, что здесь люди живут?

— Нет, наши челны хорошо укрыты, за этим атаман строго следит. Только зимой наследить можно,мужики стараются лишь в большой снегопад или я метель на лед выходить. А дым если кто разглядит, так решит, что Нечистая Сила балует. Бывало, конечно, что заносило сюда кого-нибудь… Так на сей случай сторожа поставлены: кто попал, тот пропал. Тебя тоже бы прикончили, если бы Горбач почему-то не пожалел.

На последнюю фразу Владий никак не откликнулся. Ждан вдруг почувствовал себя неловко. Нужно ли было лишний раз напоминать Владию, что тот живет здесь на положении пленника? Парню и так достается от Кабана и ему подобных. Хорошо еще, что на глазах у Горбача никто не задирает да иногда подальше от становища уйти можно. К реке запрещено, конечно, и близко ему подходить, а сюда, к ручью или к Заморочному лесу, со Жданом вместе — пожалуйста, если работы срочной нет.

— Послушай, Владий, — прерывая затянувшуюся паузу, сказал Ждан. — Если ты к нам из леса пришел, значит, через него и уйти можешь? Почему тогда не уходишь?

— Нет, не могу, — с грустью ответил Владий. — У меня медвежий опашень был, ворожеей Дироньей подаренный, он нечисть отпугивал. Корень жар-цвета был, он силы мне возвращал. Теперь ничего не осталось, только вот этот охотничий нож да перстень чародейский…

— Перстень? — Глаза Ждана загорелись. — Я никогда у тебя никакого перстня не видел! Ты его прячешь где-то?

Владий молча кивнул, но больше ничего не сказал. Ждану очень хотелось все о чародейском перстне узнать в подробностях, но он не стал допытываться. Давно усвоил: пока Владий сам не надумает рассказать, клещами слова из него не вытянешь.

Набрав полные бадейки родниковой воды, они направились в становище. И здесь с удивлением услышали о безуспешных поисках «золотой ладьи», о великом гневе Протаса, готового обвинять в неудаче всех и каждого, а в первую очередь — колченогого Вирема и пленного Владия. Масла в огонь подлило долгое отсутствие мальчишек, которых еще утром к ручью послали, а они и к полудню не возвратились, шлялись где-то, бездельничали.

Черные подозрения роились в голове атамана. Не сбежал ли пленник, зная, что повинен в неудаче разбойников, и боясь расплаты? Пусть Горбач пытается в другом уверить, пацана защищает, но где пацан-то?! Колченогого тоже ведь отстоял, не дал на расправу. И кто же ответить должен перед ватагой за упущенную добычу? Эдак оказаться может, что вся вина на Протаса ложится. А не подставляет ли Горбач своего атамана под праведный гнев разбойной ватаги?.. Ну нет, такого Протас не допустит! Пленника разыскать нужно немедленно, допрос учинить жестокий, всю подноготную из него вытянуть.

С этими мыслями атаман вышел на крыльцо и вдруг увидел толпу, обступившую Владия и Ждана плотным кольцом. Доносившиеся крики не оставляли сомнений в том, что подозрения относительно роли пленника в постигшей их неудаче одолевают не одного Протаса. Человек двенадцать наседали на Владия, осыпая его проклятьями и требуя немедленных признаний в предательстве. Ждан безуспешно пытался объяснить разъяренным мужикам, что всегда неотлучно находится при пленнике, значит, никак не мог тот донести кому-нибудь о готовящемся нападении на «золотую ладью». Да и не знал он о ней ничего, понятия не имел о том, куда и зачем ватага направляется! Его никто не хотел слушать. Разве один юнец может усмирить дюжину сердитых мужиков?

Толпа быстро увеличивалась. Протас, не вмешиваясь, издали наблюдал за происходящим. Если сейчас его люди самосуд учинят над пленником, это ему только на руку. И виноватых искать не придется, и озлобление мужиков поуляжется, вновь они в своего главаря поверят, подчиняться будут безропотно.

Тем временем разбойники оттеснили Ждана. Владий остался один. Он, однако, ни слова в оправдание не произнес, смотрел на мужиков с извечной своей гордостью, широко расправив плечи, правую руку положив на выглядывающую из-за пояса резную рукоять охотничьего ножа.

Неожиданно Протас увидел спешащего на крики Горбача.

— Ты что, позволишь им угробить его? — спросил он атамана, заранее зная ответ. — Мы же с тобой обо всем договорились!..

— Ничего не могу поделать. Горбач, — с притворной грустью в голосе произнес Протас. — Сам видишь, люди в ярости, их сейчас никто не остановит. Попробуй, вдруг у тебя получится?

Горбач кинулся в толпу. Он понимал, что невмешательство главаря действует на разбойников не хуже прямого дозволения на расправу с тем, кого они посчитали причиной своих неудач, однако надеялся образумить их. Раздавая пинки и зуботычины, он пробился к Владию и встал, заслоняя его от разгневанных мужиков, готовых вот-вот броситься всем скопом на парня. Толпа, увидев его, слегка поумерила свой пыл. Горбатый вояка издавна пользовался у них уважением — и за силу свою, за ловкость в битвах, которой горб совсем не был помехой, и за острый ум, не раз выручавший ватагу в трудных положениях.

Тут же к Горбачу вынырнул из толпы Ждан, встал рядом с Владием. Рубаха на нем была разодрана, на скуле кровоточила ссадина. Похоже, заступничество обошлось ему недешево.

Горбач поднял руку, требуя тишины и внимания:

— С каких это пор, братцы, вы злость свою на своих срываете, самосуд верша?

— Не свой нам щенок этот! — выкрикнули из толпы. — Чужак, соглядатай княжеский! Из-за него все беды!.. Смерть ему!

— Смерть! Вздернуть гаденыша!

— На кол его! — Шкуру содрать!..

— Дайте мне этого недоноска, я ему одним ударом сразу два горба сделаю! — Разбойники не желали утихомириваться, они жаждали крови.

— Кто это там такой ретивый? — спросил Горбач, все еще пытаясь остановить расправу. — Кому одного горбатого в нашей ватаге недостаточно? Выйди-ка сюда, дай на тебя глянуть!

Чуть замешкавшись, из толпы выбрался рыжий Кабан. Исподлобья уставившись на Горбача, он дерзко произнес:

— Наше право. Горбач, щенка твоего порешить. Чужак он, а чужаков мы никогда в становище не допускали.

— Верно! Чужакам смерть положена! — поддержали его разбойники. — Наше право, Горбач!

— Не спорю. Да неувязочка одна есть. Чужакои он был, когда пришел в становище. С той поры мной воды в Чурань-реке утекло, а ведь никто из вас смерти его не требовал. Значит, нельзя его теперь чужаком считать.

— Нет, можно! — гнул свое Кабан. — Он в дел не был, кровью с нами не повязан, значит, нет ему веры.

— Опять не спорю, — согласился Горбач. — Дело ему еще предстоит, как и Ждану, например. Ты ведь, Кабан, веры ватажной Ждана не лишаешь?

— А щенка этого лишаю, и все тут! Мое в том право!

— Наше право! — подхватила толпа. — На схватку его! На нож!..

Горбач понял, что проиграл. По издавна установив шемуся порядку, любой разбойник мог потребовать схватки на ножах с тем, кого лишил он ватажной веры. Если ватага с ним согласна, даже атаман не в силах отменить такой поединок, который почти всегда заканчивался смертью одного из разбойников. При взгляде на Кабана и Владия ни у кого не возникало сомнений в том, чья смерть близка нынче. Горбач судорожно искал выход…