Жюль Верн

Воздушный шар Жюля Верна летел над Центральной Африкой, которая еще не была исследована. Она исследовалась и тщательно изучалась здесь, в Париже, за письменным столом трудолюбивого, взыскательного художника, создававшего новый жанр в литературе. «Теперь или никогда», – говорил себе Жюль в короткие минуты отдыха, настаивая на том, чтобы Онорина всем приходящим к нему сообщала, что муж ее болен. Никого не принимать, даже Барнаво и Аристида.

– Барнаво привел врача, – сказала как-то Онорина. – Они сидят и ждут, когда ты позовешь их к себе.

– Барнаво пришел с двумя врачами, – сказала Онорина на следующий день. – Выйди к ним, покажись, поговори!

– Что-то случилось с моим воздушным шаром, – пожаловался Жюль жене. – Может быть, ты позовешь Надара? Как, уехал? Куда уехал? Врачей гони!

– Пришел твой кузен Анри, – сказала Онорина вечером того же дня. – Его ты, конечно, примешь.

– Анри математик, он мне не нужен. Поцелуй его за меня и извинись, дорогая…

– Мишель хочет видеть тебя, – прибегала Онорина к самому крайнему средству. – Он спрашивает, где папа, что с ним…

– Давай Мишеля, скорей, скорей! Здравствуй, сын! Поцелуй меня сюда. И сюда. Теперь сюда. Спасибо. Я пишу для тебя книгу. Да, с картинками. Страшно веселую; ух какая это будет книга! Скорее учись читать, Мишель. Онорина! Возьми Мишеля.

Еще страница… Еще полстраницы… Заключительная фраза, и – точка. Жюль отложил перо, потянулся так, что хрустнули суставы, закрыл глаза. Какое счастье – закончить работу! Ни с чем не сравнимое счастье – знать, что твой труд будет известен сотням, тысячам, сотням тысяч людей, а возможно, и миллионам. «Миллионам», – вслух произнес Жюль и подошел к окну.

Небо над крышами невысоких домов было ясно и чисто. Но вот с востока пришла туча, она остановилась прямо перед Жюлем, и ветер стал трепать ее, комкая очертания и форму. Прошло несколько минут, и от тучи осталось облако, странно похожее на Африку – ту Африку, что лежит на карте.

– Африка! – воскликнул Жюль и настежь растворил окно. – Африка! – крикнул он, протягивая руку к облаку, уже менявшему свои очертания, уже таявшему в бледно-голубом небе. – Африка, моя Африка! – еще раз сказал Жюль и в изнеможении, в состоянии блаженного забытья и счастья опустился на диван…

На следующий день Жюль пошел к Этцелю. Издатель поставил перед Жюлем столик с винами и закусками и сказал:

– Я буду читать, а вы поскучайте, мой друг, за мадерой! Хорошая, старая мадера! Я не задержу вас, я умею читать быстро!

Жюль сидел ровно пять часов. Этцель наконец прочел последнюю страницу, молча протянул Жюлю руку и сказал только одно слово:

– Поздравляю!

Затем он налил себе вина, чокнулся с Жюлем, обнял его и сказал:

– Вы будете представлять мне ежегодно по два романа, только мне и никому другому. Я приглашу лучших художников – Риу, Невиля, вас будут иллюстрировать Бениет, Фефа. Эти люди хорошо знают географию, интересуются техникой, любят и понимают природу. Мы завоюем мир, Жюль Верн!

– У меня кружится голова, не надо, – сказал Жюль. – Будем мечтать в наших книгах, в жизни останемся трезвыми людьми.

– Будем мечтать и в жизни, – поправил, улыбаясь, Этцель.

– Да, конечно. – Жюль закрыл руками лицо. – Это я от большого волнения! От очень большого чувства, которому нет названия!

– Хотите быть знаменитым и богатым? – спросил Этцель, отдавая распоряжение секретарю заготовить текст договора. – Хотите? Будете! – торжественно проговорил Этцель. – Вы взбираетесь на золотую гору, сударь!

– А потому оба и дышим так тяжело, – вставил Жюль, подписывая договор. Этцель обратил внимание на то, что рука Жюля дрожит. – Событие исторической важности, – сказал Жюль, откладывая перо. – Сегодня я заново родился, вы моя повивальная бабка… А это что? – спросил он, когда Этцель протянул ему узкую длинную бумажку бледно-зеленого цвета с красной чертой по диагонали.

– Это чек, по нему вы получите пока что три тысячи франков. А пока – пью за процветание Жюля Верна! – Этцель поднял бокал.

– Пью за процветание вашего издательства, за ваши книги! – сказал Жюль.

– За наш увлекательный подъем в гору! – провозгласил Этцель, наливая новый бокал.

– Я пьян, – пробормотал Жюль. – И от вина также…

От Этцеля он направился на Большие Бульвары, туда, где много народу, где шум, движение, суета. Радость его была так велика, что он не в состоянии был найти ей точное определение. Много позже, когда слава его была упрочена на всем земном шаре, он говорил, вспоминая этот день: «Вот когда я понял, что человек рождается дважды! Весь день я бродил по городу, заговаривая с незнакомыми и театрально-вежливо раскланиваясь с друзьями и приятелями. „Подождите, подождите, – мысленно говорил я каждому, кто проходил мимо меня, – еще немного времени, и все вы будете узнавать меня, всем вам захочется познакомиться со мною! Сегодня я прощаю вас, бог с вами, сегодня вы не хотите поклониться мне – не надо, ничего, я подожду, – я ждал много, осталось очень мало!“ Я вошел в помещение банка. Я медлил, я долго сидел на скамье против того окошка, за которым работал седой человек; он и не подозревал, что его сын, первый из ребятишек, получит мою книгу с автографом! „Позвольте мне получить по этому чеку!“ Служащий надел очки, взял мой чек, осмотрел его и спросил, намерен ли я взять всю сумму или какую-то часть оставлю на текущем счету. „Непременно текущий счет, непременно!“ – сказал я. Черт возьми, у меня текущий счет! „Позвольте узнать ваше имя!“ – „Гастон Фужер“, – ответил служащий банка. „У вас есть дети?“ – „Сын, ему пятнадцать лет…“ – „Пусть ваш сын придет ко мне ровно через полтора месяца, он получит… ха-ха! – он получит несколько бессонных ночей!..“ Тем временем банковская машина заработала ради меня одного. В одном месте я получил тысячу франков, в другом какую-то книжечку, я даже и не посмотрел на нее, а просто сунул в карман и, помахивая шляпой, грациозно удалился. Всего доброго, будьте здоровы, желаю вам удачи! Фу, каким дураком был я в тот день, – блаженный, неповторимый день!..»

Книга появилась в продаже спустя сорок девять дней. Жюль в сопровождении Барнаво отправился в экспедицию издательства получать авторские экземпляры. Новый чек от Этцеля он получил накануне, беседа с Гастоном Фужером на этот раз была более продолжительной. Тридцать книг уже были приготовлены – две массивные, тяжелые пачки, крест-накрест перевязанные веревкой. Барнаво поднял их и заявил, что понадобится помощь мальчика – того, что стоит и ждет, когда его позовут.

– Зови, Барнаво, этого мальчика! Нет, зови тридцать мальчиков, пусть каждый несет по одной книге!

– Я ничего не имею против оркестра духовой музыки, – заявил Барнаво. – А это не сон, мой дорогой Жюль Верн? Дайте мне хороший подзатыльник! Я могу умереть от радости и счастья!

– Мы должны долго жить, Барнаво, – сказал Жюль. – Умереть сегодня страшно!

– Умирать всегда нехорошо, но если для продления вашей жизни понадобится чья-то другая – возьмите мою! Только сперва разрешите мне прочесть вашу книгу!

– Барнаво! – воскликнул Жюль и кинулся в объятья своего верного старого друга. – Мы будем работать, как волы! С утра до ночи! Впрочем, работать буду я, – ты теперь должен отдохнуть. Сегодня же ты выходишь на пенсию. А теперь нанимай экипаж и закупай всё поименованное вот в этом списке. Я буду дома через три часа. К моему приходу стол должен быть накрыт на пятнадцать персон. Побольше вина, фруктов, мяса, сыра…

– Хлеба, масла и сосисок, – закончил Барнаво. – Всё знаю, Жюль Верн, всё знаю! Когда же вы успели заготовить этот список?

– Пять лет назад, – ответил Жюль.

Он не торопясь шел по улицам Парижа. Походка его изменилась, – он и сам обратил на это внимание, – она стала уверенной; Жюль дышал глубоко и полно; он свысока, но вовсе не пренебрежительно глядел на прохожих – читателей своих, отныне своих читателей! Он заходил в магазины писчебумажных принадлежностей, выбирал самую дорогую бумагу, конверты, тетради и просил прислать на дом вот по этому адресу. «Всего хорошего, будьте здоровы, желаю вам удачи!» В трех магазинах он накупил столько бумаги, перьев, карандашей и чернил, что ему хватило этого лет на пять. Затем он зашел в магазин цилиндров, шляп и котелков; свою старую желтую шляпу оставил на прилавке, а вышел из магазина в мягкой желтой панаме со шнурком. В ювелирном магазине он купил золотое кольцо; зачем, кому – и сам не мог понять. «Подарю кому-нибудь, – сказал он себе. – Такое милое колечко, как не купить…» В магазине обуви он только посидел с минуту и ушел. «Ботинки буду заказывать, у меня мозоли, широкая ступня, готовая обувь вредит моему здоровью», – сказал он и отправился к Иньяру:

– В шесть вечера прошу пожаловать ко мне на маленькое торжество по случаю выхода моей книги!

От Иньяра он проследовал к Дюма-отцу. Почтенного романиста не оказалось дома. Бывшая квартирная хозяйка, мадам Лярош, дала тысячу уверений в том, что она придет в шесть без пятнадцати. Надар сказал: «Бегу сию минуту!» Кузен Анри Гарсе обещал быть ровно в семь. «Раньше никак не могу, – сказал он. – „Надеюсь, вина будет достаточно?“ – „Пять литров на человека“, – ответил Жюль.

Не пригласить ли Жанну?

Он послал ей большой букет белых и красных роз.

Отец и мать… Они далеко, стары, не приедут.

А что же книга?

Книга раскупалась, как хлеб.

Школьники читали ее, как некий учебник географии, в котором для лучшей усвояемости были добавлены приключения. Взрослые, по совету детей, среди дел и забот наскоро пробегали одну-две страницы и уже не могли оторваться, забывая дела и отдыхая от забот.

Из дома в дом летела весть: «Вышла интересная книга, спешите купить ее, вы не раскаетесь, вы не заснете, забудете всё на свете и даже почувствуете легкое головокружение после путешествия на воздушном шаре».

Газетные обозреватели и солидные критики вынуждены были очень серьезно отнестись к предложенной им для отзыва книге. Один из них, наиболее откровенный, скромный и честный, на страницах газеты признался, что он ничего не знал об Африке, – всё недосуг было прочесть и узнать, и вот ему преподнесли эту страну, ее климат, животный мир, растения в такой увлекательной форме, что хочется сказать автору: «Большое спасибо, добрый, талантливый Жюль Верн!»

Прошел месяц, и Этцель приступил к подготовке второго издания. В качестве иллюстратора он пригласил Риу, – этот художник давно мечтал о такой именно книге. Она вышла, поступила в продажу; бюро газетных вырезок прислало издателю тридцать печатных отзывов. Жюль перевязывал шелковой тесьмой письма от читателей: белой от женщин, синей от мужчин. Писем от мужчин было больше.

– На завтра к обеду котлет, анчоусов, рыбы, – говорил Жюль Онорине. – Я всё еще голоден! Я очень долго думал о читателе и наконец получил право подумать о себе.

Роман Жюля очень скоро перевели в Петербурге на русский язык; роман вышел под названием «Воздушное путешествие через Африку»; книга была издана Головачевым. Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин писал о ней в «Современнике»: «Ребенок не встретится здесь ни сблагонравным Ваней, ни с обжорливою Соней, ни с лгуном Павлушей, рассказы о которых так тлетворно извращают детский смысл, но сразу увидит себя окруженным здоровой и свежей атмосферой. Он увидит, что автор не обращается к нему, как к низшему организму, для которого требуется особенная манера говорить с картавленьем, прпшептыванием и приседаниями и которому нужны какие-то особенные „маленькие“ знания: он поймет, что ему дают настоящие знания, что с ним говорят об настоящем, заправском деле…»

Жюль задумывал новый роман. Еще пять-шесть месяцев, и на столе Этцеля должна лежать рукопись размером не менее десяти листов.

– О чем же ты будешь писать? – спросила Онорина.

Муж ее задумался. У него было много планов, но сейчас особенно сильно беспокоил один.

– Сен-Клер-Девиль, геолог, с которым я недавно познакомился, – ответил Жюль, – предложил мне идею интереснейшего романа. Он должен называться так: «Путешествие к центру земли». Мой новый друг сам спускался в кратеры погасших вулканов; Девиль представляет собою готовый образ ученого-мыслителя, не жалеющего жизни своей ради науки…

– Мой бог! – всплеснула руками Онорина. – Ты должен написать этот роман в пять-шесть месяцев! Ты закабалил себя! Ты совершил оплошность!

– Может быть, я переоценил свое здоровье, – спокойно проговорил Жюль. – Два романа в год – совсем немного. Этцель ничего не навязывал мне, я добровольно согласился с его предложением давать в год два романа. Зато двадцать тысяч франков, моя дорогая! Этцель нашел меня, он указал мне мою золотую жилу! А я, как тебе известно, умею работать по десять часов в сутки.

– Иногда ты работаешь и двенадцать часов!

– Значит, нет нужды волноваться. На следующей неделе мы отправляемся в Нант, там пробудем до сентября, и, как только вернемся, я немедленно сажусь за «Путешествие к центру земли».

Глава двадцатая

«Колодец и ведро»

Пьер и Софи Верн состарились. Старшая сестра Жюля вышла замуж и жила в Лондоне, младшая служила в пароходной компании в Гавре. Поль в качестве офицера флота плавал по морям и океанам.

Нант застраивался новыми домами, через Луару был перекинут железнодорожный мост. Мадам Дювернуа сгорбилась и ходила опираясь на палку. Родители Жанны умерли. Мадам Тибо закрыла свою книжную лавочку и открыла парфюмерный магазин, находя это более выгодным делом: все ровесники ее, – а ей исполнилось семьдесят пять лет, – хотели казаться моложе и для этого прибегали к помощи косметики.

Старый адвокат Пьер Верн обнял молодого писателя Жюля Верна и расплакался.

– Ах, Жюль, Жюль, – сказал он, – все-таки ты…

И не договорил: к нему подвели внука, которым он и занялся, предоставив в его распоряжение свою бороду, очки и цепочку от часов.

– А я пойду по местам моего детства, – сказал Жюль. – Я уже в том возрасте, когда на свое детство смотришь как на самое светлое, что было в жизни…

Места его детства изменились: там, где двадцать пять лет назад росла трава и паслись коровы, сейчас стояли каменные дома; набережную облицевали гранитом и через каждые пять метров поставили чугунную тумбу; от них тянулись тяжелые цепи, на которых раскачивались ребятишки. Молодые деревья в парке стали высокими и пышными. Жюлю показалось, что вдвое уже стала Луара, – всё изменилось вместе с человеком, и то, что в детстве воспринималось как нечто очень большое и широкое, сейчас стало очень маленьким и узеньким. «Лучше ли теперь, чем было раньше?» – думал Жюль.

В одном отношении лучше: город застраивался, расширилась железнодорожная сеть, появились поезда под названием «курьерские», дома освещались газом и цены на свечи сильно упали, но вздорожали хлеб и мясо; увеличилась цифра самоубийств: четверть века назад люди бросались в реку, сейчас они ложились на рельсы под бегущий поезд. Четверть века назад хроника происшествий регистрировала одного самоубийцу в месяц, сейчас один самоубийца приходился на каждые пять дней. Богатые богатели, беднели бедные; техника не принесла облегчения простому, маленькому человеку, – техника работала в пользу тех, кто пользовался чужим трудом. Очевидно, нужно было что-то переменить, переставить, – но что, где, как?

Жюль задумался над этим, но ответа найти не мог. Ему казалось, что несправедливость и неравенство будут исчезать по мере успехов в области науки; вот человек изобретает такие аппараты, которые позволят ему переговариваться на расстоянии и летать по воздуху долго, далеко и быстро; человек осветит свое жилище электричеством, ускорит все способы передвижения и связи, и тогда все будут одинаково довольны, обеспечены всем необходимым, счастливы, сыты…

Стемнело, когда Жюль возвратился в дом отца. Пьер Верн и старенькая мадам Софи нянчились с Мишелем; Онорина стряпала, наслаждаясь покоем и уютом тихого мирного дома. Жюль скучал. Его уже тянуло в Париж. Новый роман беспокоил его воображение, стучался в мозг и настойчиво звал к работе. Жюль на следующий же день взял из библиотеки необходимые пособия и сел за работу – наиболее сложную, ту, что называется подготовительной и вовсе неведома читателю. Но одних пособий для такого рода романа было недостаточно, и Жюль, погостив у родителей неделю, один уехал обратно, в Париж, и прямо с вокзала отправился к Сен-Клер-Девилю. С ним он беседовал до утра. Ему он читал каждую главу «Путешествия к центру земли», принимал все его указания и поправки.

Этот новый роман был написан в четыре месяца. Этцель собственной своей персоной пожаловал к Жюлю, поздравил его и сказал:

– Как человек, сам причастный к литературе, я восхищен вами, друг мой! Как издатель, я хочу получить от вас через полгода новый роман. Могу я узнать, что именно вы дадите мне?

– Путешествие на Луну – хотите? – с таинственным видом произнес Жюль.

– На самом деле или только в вашей книге? – спросил перепуганный Барнаво.

– Пока что в моей книге, – ответил Жюль.

– Того и гляди, вы опуститесь на дно океана, необыкновенный Жюль Верн, – почтительно проговорил Барнаво.

Отныне и мы, мой благосклонный читатель, будем называть героя романа не Жюлем, а почтительно – Жюлем Верном.

«… Необходимо, однако, добавить, что члены Пушечного клуба не ограничивались изобретениями и вычислениями. Они платили собственной жизнью для торжества своего дела. Среди членов Пушечного клуба имелись офицеры всех рангов – от поручика до генерала, военные всех возрастов, новички в боевом деле и кончившие свою военную карьеру. Многие члены клуба легли на поле брани, и имена их занесены в Почетную книгу клуба, а у множества других, вернувшихся с войны, остались неизгладимые следы их храбрости… В клубе, у его членов, можно было найти целую коллекцию костылей, деревянных ног, искусственных рук и челюстей, серебряных черепов и платиновых носов. Статистику Питкерну мы обязаны следующими любопытными вычислениями: он установил, что в Пушечном клубе на четырех человек приходится только по одной руке (настоящей) с дробью и лишь по две настоящих ноги на шестерых…»

Жюль Верн отложил перо. Работать помешали: пришел Надар. Но он-то как раз и был нужен. «Я всегда прихожу кстати», – любил говорить Надар.

– Садитесь. Когда-то вы предлагали мне лететь под облака. Теперь я предлагаю вам лететь на Луну.

– В вашем романе?

– Пока что да. Хотите?

– С величайшим удовольствием! Очевидно, я уже лечу, не правда ли? Сужу об этом по количеству исписанной бумаги.

– Всё это черновики, – устало проговорил, Жюль Верн. – Дьявольски трудно дается мне этот роман. Математические расчеты сделал мой кузен – профессор Анри Гарсе. Расчеты, так сказать, социальные произведены мною. Действие романа происходит…

– В наши дни, – перебил Надар.

– В Америке, – добавил Жюль Верн. – Только что окончилась гражданская война. Для членов Пушечного клуба настал мертвый сезон. Они нажились в дни войны и теперь изрядно скучают. Один из героев романа, математик Мастон, заявляет: «Еще не всё потеряно, всегда возможны международные затруднения, они позволят нам объявить войну какой-нибудь заатлантической державе. Не может быть, чтобы французы не потопили какого-нибудь нашего корабля, не может быть, чтобы…»

– Ваш американец настроен так воинственно против нас, французов! – вскипел Надар.

Жюль Верн улыбнулся. Надар опять вскипел:

– Вы беретесь за политические темы! Не ожидал от вас этого!

– Наука – всегда политика, – кстати и неожиданно для себя произнес Жюль Верн. – Мои герои решают послать на Луну пушечное ядро. Так вот, не угодно ли послушать текст телеграммы, которую получил Пушечный клуб? Телеграмму эту послали вы, Надар!

– Я?.. – Рука Надара потянулась к усам.

– Вы. Слушайте: «Замените круглую бомбу цилиндроконическим снарядом. Полечу внутри. Приеду на пароходе „Атланта“. Мишель Ардан». Вы мне позволите это? У вас будут спутники – Барбикен и Николь.

– Ардан? Ловко! Спасибо! Позволяю тысячу раз! Прочтите, пожалуйста, что вы написали про меня! Ардан! Мне и в голову никогда не приходило этак переставить буквы! Гениально! Ну, что же вы написали про меня, – сгораю от нетерпения!

Надар узнал об этом восемь месяцев спустя, когда роман «С Земли на Луну» появился на страницах «Журналь де Деба».

Ученые – математики и астрономы – принялись за проверку вычислений фантастического полета на спутник нашей планеты. Большая парижская газета дала отзыв о романе, и, между прочим, были в нем следующие строки: «Фантастический полет, талантливо описанный нашим изобретательным и ученым писателем, когда-нибудь будет совершён в реальности. Дело, в сущности, за небольшим: необходимо соорудить такой снаряд, который достигнет поверхности Луны. Будем надеяться, что кто-нибудь из наших соотечественников изобретет нечто похожее на то, что изобразил наш талантливый Жюль Верн. Когда и кто – вот что ее одня неизвестно…»

Американские газеты и журналы запрашивали Жюля Верна: когда будет выпущено окончание романа «С Земли на Луну»? Такой же вопрос задавали автору и во Франции. Жюль Верн ответил всем им в газете «Эхо Парижа»:

«Ничего страшного не случится с героями, если они побудут в роли спутника Луны полтора-два месяца. Продовольствием они обеспечены на три месяца. О судьбе смельчаков сообщу в книге, которую рано или поздно напишу.

Жюль Верн».

Школьники Парижа прислали к нему на дом депутацию. Четырнадцатилетний мальчуган наизусть прочел обращение к популярному писателю: тридцать четыре школы – пятнадцать тысяч учеников – просят Жюля Верна написать географический роман, в котором были бы и приключения, и полезные сведения из области науки.

Растроганный Жюль Верн ответил:

– Охотно исполню вашу просьбу!

– Поскорее, – сказал глава делегации. – Такая книга поможет нам учиться.

– Приложу все мои силы, – сказал Жюль Верн. – Может быть, такую книгу я напишу через год-полтора.

Депутация хором произнесла: «Ого!»

– Если это будет так скоро, то, наверное, ваша книга получится тоненькой, страниц на двести, – разочарованно вымолвил один из членов депутации.

– Не меньше семисот, – пообещал Жюль Верн. – Написать меньше – всего труднее. Вспомните, как вы трудились над текстом обращения ко мне, и вы поймете, почему толстую книгу можно написать скорее, чем тонкую. Кроме того, признаюсь вам, мои дорогие друзья… Видите, я уже немолод, бородат… Когда-то и я был мальчиком – таким же, как и вы. Я мечтал о путешествиях, я дважды убегал из дому, мне хотелось побывать в далеких странах. Об этом я мечтаю и сейчас. И вот я напишу такую книгу, в которой…

– Еще раз убежите из дому! – воскликнул глаза депутации.

– Да, еще раз убегу из дому вместе с мальчиком, и так, наверное, будет и с его сестрой. Я уже придумал им имена. Какие? Секрет, мои милые! Секрет! Даю вам слово: книгу, о которой вы говорили, я напишу! Она уже у меня в голове. И на сердце…

В 1865 году Жюль Верн приступил к очередной толстой книге – роману «Путешествие капитана Гаттераса». Глобус, географические карты, история полярных путешествий высоким барьером отделили Жюля Верна от его родных и близких. Он приучил себя вставать в пять утра и работать до полудня. В новом своем романе он решил изобразить, помимо энтузиаста-ученого, еще и чудака, остроумного человека, который будет говорить всё то, о чем думает сам автор. Жюль Верн уже распределил главы и каждой дал название. Так он поступал и в будущем. Название давало глазу картину, картина позволяла вводить подробности, подробности точнее и глубже рисовали характер. Жюль Верн любил своего читателя, всегда думал о нем и стремился дать ему как можно больше радости.

В девять вечера, незадолго до того как лечь спать, Жюль Верн прочитывал написанное утром, вносил исправления. Когда роман был закончен, Этцель прочел его, одобрил и попросил автора внести небольшое дополнение в текст. Куда именно? Вот сюда, где доктор Клоубони успокаивает своих спутников, – пусть он скажет им кое-что о себе, скромно и вместе с тем с чувством собственного достоинства. Жюль Верн приписал:

«Почему-то все думают, что я ученый человек, но здесь ошибка, – я ничего не знаю, хотя и издал несколько книг, которые разошлись очень быстро. Значит это что-нибудь? Ровно ничего не значит. Это простая любезность моих читателей, не больше. Повторяю – я ничего не знаю, я невежда, но теперь я действительно имею случай пополнить мое образование, и я начну с медицины, истории, ботаники, минералогии, географии, философии, химии, механики и гидрографии…»

– И я уверен, что спустя десять лет мы выпустим в свет двадцать романов, в которых будут присутствовать все перечисленные доктором Клоубони дисциплины. Было бы очень кстати, если бы где нибудь кто-нибудь из действующих лиц романа сказал нечто лестное по адресу доктора. Вы, помнится, говорили однажды о колодце знаний, куда опускают ведро…

Жюль Верн не перебивая выслушал Этцеля, отыскал нужное место и сделал еще одну вставку, – помощник капитана, восхищенный доктором, произносит:

«Дорогой доктор! Вы воистину „колодец“ знаний! Достаточно опустить туда ведро…»

– Какие еще колодцы и вёдра интересуют вас, дорогой издатель? – спросил Жюль Верн. – И почему, скажите, пожалуйста, понадобились вам эти вставки? Зачем?

– Очень просто! В докторе Клоубони читатель без труда опознает автора. Поэтому опознанному автору необходимо сказать о себе, что он думает. Скоро наш читатель попросит вашу биографию.

Роман печатался у Этцеля в журнале «Воспитание и развлечение». Спустя неделю по выходе книги отдельным изданием Барнаво докладывал:

– Книга раскупается нарасхват. Тридцать шесть лет назад нечто подобное происходило в Нанте с одной маленькой газетой, в которой знаменитая мадам Ленорман… Ох, что вспоминать! Воспоминания в моем возрасте – это соль на старые раны. Старому Барнаво можно отправляться на покой, – он, как пишут в плохих фельетонах, узрел. Дожил. Но вот сердце… оно…

Жюль Верн внимательно оглядел свою мадам Ленорман. Рыжие волосы поредели и, не сделавшись седыми, перестали быть огненно-красными. Щеки и лоб похожи на географические карты – те именно части их, где изображены реки и шоссейные дороги. Глаза мутны, тяжелые красные веки прикрывают их тяжелым занавесом. И все же, несмотря на дряхлость, старик следит за собою: его сюртук опрятен, темно-синие брюки выглажены, начищенные ботинки сверкают, как лакированные. Жюль Верн смотрел на своего Барнаво с любовью и печалью: «Надолго ли хватит его? Ах как нужен он именно теперь!»

– Барнаво, дорогой, слушай, что я скажу…

– Я слушаю, я всегда слушаю, Жюль Верн, слушаю и смотрю. Хочется говорить изречениями, но они, черт возьми, уже использованы в подобных же обстоятельствах, мой мальчик!

– Я – твой мальчик, и прошу и впредь называть меня мальчиком, – сердечно произнес Жюль Верн. – С завтрашнего дня ты переходишь на службу ко мне. Ты будешь жить внизу, там есть свободная комната. Отныне ты мой литературный секретарь.

– А мадам? – спросил Барнаво. – Она какой же будет секретарь?

– Мадам мой личный секретарь, Барнаво. Должности эти нельзя смешивать. Должность литературного секретаря очень веселая, очень легкая. Мы напишем много книг. В самое ближайшее время отправимся в кругосветное путешествие, побываем на необитаемом острове, расскажем людям о смелости, мужестве, научим их трудолюбию, покажем, что такое человек, вооруженный знанием!

– На необитаемом острове, если не ошибаюсь, кто-то уже был, – неуверенно заметил Барнаво.

– И не раз, но делал там не то, что надо, – доверительным тоном сказал Жюль Верн. – У нас Робинзоны будут делать всё для себя, – они явятся примером для всех тех, кто живет в больших городах и совершенно напрасно мешает жить и себе и другим. Потом…

– О, вы действительно колодец знаний, Жюль Верн! Как жаль, что я такое старое, дырявое ведро! И уж если я и в самом деле литературный секретарь, то мне нужно знать, что делает мой шеф. Скажите, правда ли, что вы собираетесь в Америку?

– Возможно и наверное, Барнаво, – не совсем уверенно проговорил Жюль Верн. – Мой брат Поль, моряк и веселый человек, приглашает меня вместе с ним посетить всемирную выставку – она открывается в Америке в будущем, шестьдесят седьмом году.

– Вас укачает океан, – недовольно буркнул Барнаво. – Оставались бы в Париже, здесь спокойнее. В Америке индейцы, они снимают скальпы, а иногда и головы.

– О, если бы в Америке были только индейцы! – мечтательно произнес Жюль Верн и, закрыв глаза, покачал головой. – К сожалению, в Америке скоро не будет индейцев.

– И негров, – добавил Барнаво.

– Негры останутся, как жертва, которую американцы приносят своей свободе, – отозвался Жюль Верн.

– Я буду скучать без вас, мой дорогой мальчик, – сказал Барнаво и, махнув рукой, опустил голову. – Если бы я был Жюлем Верном…

– То я, будучи Барнаво, непременно отправил бы тебя в Америку, мой друг! Пойми наконец, что меня интересует не столько сама Америка, сколько путь до нее. Мне очень нужно побывать пассажиром на большом океанском пароходе, – ведь я в будущем отправлю моих героев во все концы земли, Барнаво! Мне очень нужно испытать качку, бурю и, может быть, кораблекрушение. Я должен…

– Вы погибнете, Жюль Верн! – угрожающе проговорил Барнаво, театрально поднимая левую руку икулаком правой ударяя по краю стола. – Что тогда останется делать мне? Какой другой великий человек возьмет меня на службу в качестве литературного секретаря?

Жюль Верн медленно опустился в кресло. Глядя прямо в глаза своему старому другу, он совершенно серьезно, ни разу не улыбнувшись, проговорил:

– Я не могу погибнуть, Барнаво! Этого не случится! Даже и в том случае, если в водах Атлантики утонут все пассажиры корабля. Я останусь в живых. Не для гибели я так долго терпел нужду, лишения, так долго ждал своего времени, с таким терпением вынашивал замыслы моих романов! Сперва я напишу их, потом – как угодно. Мне необходимо прожить еще тридцать лет, не меньше. Этого мне хватит вполне. Тридцать лет, Барнаво!