Святой Лейбовиц (№2) - Святой Лейбовиц и Дикая Лошадь

Крестовый поход!

После двадцать третьего столетия это слово не употреблялось и не могло быть употреблено, но тут были все его характерные приметы. Папа говорил о героях, которые, следуя за распятием, идут в битву. Война будет вестись под знаком креста и будет осенена папским стягом. Церковь в Ханнеган-сити подверглась отлучению. Церковные суды приказано закрыть. Священникам запрещено служить мессы. Отменено приобщение к Святым Дарам, кроме последнего отпущения грехов. Клирики и миряне, которые не подчинятся этим карам, подлежат автоматическому отлучению от церкви. Приговор не распространяется на провинцию, кроме тех приходов, настоятели которых отказывались в прошлом подчиняться викариату Коричневого Пони и сохранили связи с архиепископатом Ханнеган-сити.

Уриона Бенефеза сам папа предал анафеме: «Анафема тебе, и от проклятия сего ты можешь быть освобожден только римским понтификом и лишь в случае смерти!»

Текст еще продолжался, но Чернозуб оторвался от его яростных строчек и при свете полной луны вернулся в казарму. Завтра предстояло выступать в дорогу. Его изумил тот факт, что это не был язык его бывшего господина, человека, который не торопился впадать во гнев.

– Чему ты удивляешься? – спросил Аберлотт. – Неужто раньше не слышал о крестовых походах?

– Да, но последняя священная крестовая война за веру была аж в двадцать третьем веке. И кроме того, булла – или как там она называется? – написана языком не Коричневого Пони.

– Так он уже не кардинал Коричневый Пони. Он папа Амен II. И может, на этом посту у него изменился язык.

– Похоже, он принадлежит кардиналу Хойдоку. Аберлотт задумался.

– Почему бы и нет? Хойдок не рискнет возвращаться в Хан-неган-сити. Здесь его нет. Так что он, скорее всего, с папой. А кто лучше его может составить гневное обличение Харга и архиепископа? Сейчас он, наверное, секретарь папы по городским делам.

Из-за Эдрии стремление Нимми оказаться в Новом Иерусалиме не исчезло с концами, но заметно поблекло из-за тона буллы Scitote Tirannum. Он уже не был уверен, что хочет работать на ее автора.

Ранним утром большинство оставшихся в городе жителей высыпали на улицы провожать свою молодежь, которая верхами отправлялась на равнины, где их ждала война под командованием «привидений» из Нового Иерусалима. В рядах всадников были и младшие священнослужители в рясах, которые прочитали призыв к свержению тиранов. Перед лошадью майора Гливера ехал священник с воздетым распятием. Чернозуб заподозрил, что поддержка клира была организована одним из кардиналов. Религиозное действо в поддержку ополчения помешало публичному проявлению враждебности по отношению к чужим командирам, возглавлявшим его.

Солнце уже достигло зенита, когда Гливер объявил краткую остановку, чтобы поесть, освежиться и передохнуть. Когда колонна снова двинулась в путь, Улад послал во главу ее Чернозуба в роли переводчика. Только теперь, когда их не мог подслушать никто из гражданских, Гливер решился рассказать Кочевникам-проводникам о предполагаемом пути. И даже сейчас майор приказал подробности маршрута держать в секрете от всех, в том числе и от Кочевников любой орды, которых они могут встретить в пути.

– Отсюда мы двинемся на юго-восток, пока не доберемся до реки Кенсау. Вдоль нее мы будем ехать, пока она не повернет на северо-восток, а мы продолжим движение дальше на юго-восток, пока не выйдем к старым дамбам около Тулсе – оттуда лишь полдня пути до дороги, охраняемой тексаркскими патрулями. В этом месте мы проведем разведку и пошлем группу, которая проникнет в Уотчитах.

Чернозуб перевел сказанное Кочевникам-следопытам, и Гливер продолжил:

– Ко времени нашего прихода снова будет полнолуние. Наши братья по ту сторону границы организуют какой-нибудь инцидент, чтобы отвлечь патрули, а мы ночью проведем фургоны через границу. Если повезет, мы сможем, не вступая в бой, доставить вооружение людям в долине. Если же придется пробиваться с боем, то, значит, Ханнеган предвидел наше появление. Весь план требует секретности. О том, куда мы направляемся, не болтайте ни с кем из встречных Кочевников.

Вооруженные Кочевники покивали в знак понимания, но Чернозуб потом услышал, как они говорили, что если безродные видят войска, то продают сведения о передвижениях Кузнечиков тексаркским агентам. В последние дни июля в небе висела голубая луна, и поскольку караван фургонов в сопровождении отряда легкой кавалерии и пехоты шел по равнинам в направлении Уотчита-Ол'заркии и днем и ночью его нельзя было не заметить. Нимми и Кочевники ожидали нападения, только Нимми был готов увильнуть от него, поскольку его Эдрия все еще оставалась в тюрьме.

Весь замысел казался совершенно бредовым. Через неделю после ухода из Валаны их нагнал Сорели Науйотт. Он был измотан скачкой и немедленно улегся почивать в одном из фургонов. Лошадь, на которой он приехал, была отмечена тавром одной из семей Кочевников-курьеров, поэтому было ясно, что в погоне за ними он несколько раз менял лошадей. Почему он тут оказался? Чем эта экспедиция была так важна, что глава Секретариата присоединился к отряду? Еще до его появления Чернозуб предположил, что этот бессмысленный рейд валанского ополчения был замыслом Чунтара Хадалы и, поскольку его осудили, он решил дезертировать. Но Науйотт был ближайшим другом и союзником Коричневого Пони в курии, и его присутствие должно было подтвердить если не продуманность замысла, то его законность. Гай-Си и Вусо-Ло, произведенные в сержанты, были в составе экспедиции, их преданность Коричневому Пони не подвергалась никаким сомнениям. Пока они присматривали за окружающими, о дезертирах не могло быть и речи.

Ранним июльским утром, проходя мимо палатки кардиналов, Чернозуб подслушал негромкий разговор этих князей Церкви.

– …Мир – да, но мир во Христе! – говорил Хадала.

– Конечно, Коричневый Пони склонен к миру, – ответил его друг. – Так склонен, что его не волнует, сколько человек будет убито во имя его.

Чернозуб торопливо отошел, но все же его успели заметить – сразу же после этого разговора Сорели Науйотт стал подчеркнуто избегать его.

О, Санта Либрада! Свободы не видать!

Молись за нас!

Этой ночью ему приснилась раненая на войне женщина. Она была полупогребена в артиллерийской воронке на склоне холма. Густая струя крови медленно текла из раны в груди. Половина тела и правая рука были засыпаны землей, а свободная левая рука бессильно лежала в песке между камнями. Чернозуб взял ее за руку, чтобы проверить пульс. Биения сердца не чувствовалось, но рана на боку продолжала кровоточить, кровь текла безостановочно. Она впитывалась в песок, текла между камнями, и струя ее тянулась на десять футов по склону. Он оторвал длинный лоскут от подола рясы и попытался остановить кровотечение, но даже после того как он, наложив повязку, сосчитал до тысячи, кровь продолжала течь. Он попытался откопать женщину, но камень угрожающе сдвинулся, едва не придавив ее, и сверху скатилось несколько обломков, словно оползень готов вот-вот сдвинуться с места.

Скоро стало ясно, что кровь течет все обильнее, и наконец он убедился, что это не ее кровь, а, протекая сквозь тело, она течет откуда-то из глубин осевшего холма. И поддерживает в женщине жизнь. Спустя какое-то время раненая открыла глаза и посмотрела на Чернозуба.

В это мгновение она стала Эдрией. Она поднесла к его лицу левую руку, и он увидел располосованную ладонь, залитую кровью.

– Tengo ojos, no me moren.

– Tengo manos, no me tapen.

Теперь перед ним была Сайта Либрада, снятая с креста.

Чернозуб в страхе отпрянул. Она зашипела, залилась багровым румянцем и попыталась укусить его. Она стала невестой Коричневого Пони, Стервятником Войны. На Чернозуба упала тень, и он поднял глаза. Перед ним стоял Элия Коричневый Пони в белой сутане и папской тиаре. Он брызнул на женщину святой водой, и она издала мучительный вопль.

Чернозуб всегда беспокойно спал под звездами.

Глава 23

«И да будет отведен в любое время года такой час, за обедом ли или за ужином, когда можно будет сказать, что не погас еще свет дня, а уже все сделано».

Устав ордена св. Бенедикта, глава 41.

Часть своего времени император отдавал науке. С помощью молодого профессора политологии, который к тому же был и популярным писателем, Филлипео Харг написал книгу. Книгу, увидев которую, Коричневый Пони без всякого удивления отослал в святую канцелярию Церкви. Там послушно присовокупили се к Index Librorum Prohibitorum (Списку запрещенных книг), хотя на ней была печать кардинала архиепископа Тексаркского и ее предваряло предисловие монаха ордена святого Лейбовица, который в ущерб своей карьере согласился с владыкой империи, что восстановление Magna Civitas может быть достигнуто только с помощью светской науки и промышленности под покровительством светского государства, как бы этому ни противостояла и ни сопротивлялась религия. В этой книге было столько саморазоблачительной ереси, что святая канцелярия не стала ни нападать на нее, ни комментировать; работа эта пошла под индексом «Антицерковное сочинение». Ее автор был уже настолько проклят и предан анафеме, что дальнейшие проклятия из небесного Рима были бы просто смешны.

Тем не менее Филлипео все же был очень образованным человеком и среди всего прочего смог вернуть к жизни несколько старинных музыкальных сочинений, включая одно местного происхождения, мелодия которого, казалось, вполне подходила для национального гимна империи; ноты он опубликовал в своей книге. Мотив обрел широкую известность. Древний текст звучал по-английски, но неплох оказался и его перевод на ол'заркский. Он начинался словами: «Глаза Тексарка смотрят на тебя».

Правитель хотел, чтобы его подданные чувствовали: они под постоянным контролем.

Каждый священник империи, который прочел с кафедры буллу Scitote Tirannum с призывом к крестовому походу или подпал под публичное отлучение, наложенное папством Коричневого Пони на Церковь Тексарка (таких оказалось всего тринадцать человек), был арестован и обвинен в подстрекательстве к мятежу. В тюрьме к священникам присоединились и два епископа, которые, подчинившись булле, приостановили службы и исповеди в своих епископатах. Тем не менее в каждых шести из семи приходов империи религиозная жизнь продолжалась, словно папа Амен II не обмолвился ни словом. После стольких десятилетий папства в изгнании жители Ханнеган-сити и даже Нового Рима перестали воспринимать папу как реальное действующее лицо мира, в котором они существовали. Он был где-то далеко и в своем гневе подобен артисту на сцене, кроме того, зрители лишь читали рецензию, не видя самой пьесы. Средства массовой информации – главным образом это были газеты, поскольку телеграфная связь с западом не работала – держали их в курсе дела, но все СМИ в разной мере выражали симпатию почти абсолютному правителю государства.

К тому же тираноборческое воззвание – пусть даже намекалось, что оно снизошло из Царствия Небесного, – было самой малой из земных забот Филлипео: «Войска антипапы двинулись в поход, и антипапа пустил сокровища Церкви на вооружение диких Кочевников самым современным оружием, которое будет пущено в ход против цивилизации. Филлипео всегда называл его антипапой, хотя другого папы не существовало».

Филлипео стоял за возрождение Magna Civitas, а Коричневый Пони, антипапа, возражал ему. С точки зрения Ханнегана, все было просто. Коричневый Пони олицетворял войну прошлого против будущего. Он вооружил варваров и скоро направит их против святынь цивилизации, если не против самого города Ханнегана. Филлипео не сомневался, что сможет отстаивать город, пока не поступит новое оружие, после чего его силы отбросят «привидения» обратно в их Мятные горы, погонят Зайцев в юго-западные пустыни, выдавят Диких Собак на север за Реку страданий, дадут Кузнечикам возможность обосноваться на бывших землях Диких Собак, так что две северные орды будут вынуждены драться друг с другом за жизненное пространство.

Правитель империи надеялся привлечь на свою сторону Кочевников-изгоев, с этой целью и послал к ним экс-пирата. Адмирал и-Фондолаи обещал, что после победы к ним отойдут земли Кузнечиков. Филлипео сначала развеселился, услышав это, но по здравом размышлении решил, если получится, сдержать обещание, так необдуманно данное адмиралом. Если безродных переженить на фермерских женщинах и еще дать им вволю земли, они будут выращивать одомашненных коров, жить в крепких домах, торговать с городами и фермерами. В таких обстоятельствах их сообщество не превратится в орду. Скорее всего, запрет на ловлю диких лошадей уйдет в прошлое, если его не станут поддерживать Виджусы, но сами безродные, коль скоро осядут на земле, не будут придерживаться линии наследования по матери, принятой у диких Кочевников. Получив собственность, они будут отстаивать ее. В своих мечтах, подогреваемых близостью победы, правитель видел, как Кузнечики, Дикие Собаки и безродные ведут между собой бесконечные войны, а Зайцы, старающиеся вернуться с бесплодных пустынных земель, будут схвачены и направлены на восстановление разрушенного войной хозяйства.

Филлинео был более чем доволен своим адмиралом, чего не мог сказать о генералах. Когда генерал Голдэм явился в университет и потребовал от Тона Хилберта сотрудничества в деле обучения войск – как отравлять в провинции ручьи и родники и как заражать коров новыми болезнями, – тот отказался. Генерал Голдэм обратился в военное министерство, и Тона Хилберта призвали в тексаркскую армию рядовым. После чего рядовому был отдан приказ приступить к обучению. Хилберт проклял лично генерала, а затем и своего монарха. Генерал приказал посадить профессора в тюрьму за призыв к мятежу. Ханнеган вызвал генерала в свою штаб-квартиру, снял с поста и отправил в отставку с половинной пенсией. После чего поставил во главе проекта адмирала и-Фондолаи, он же Карпио Грабитель. Поскольку университетский ассистент Хилберта согласился обучать военных, как только это понадобится, профессор остался сидеть в тюрьме до тех пор, пока не извинится перед Ханнеганом. Но он не торопился приносить извинения.

Через три месяца после увольнения генерала Голдэма Филлипео с удовольствием принял парад образцового ударного батальона адмирала и-Фондолаи; тот сам, сидя верхом на коне, возглавлял его, проходя маршем перед трибуной. Правитель имперского города никогда еще не видел такого сборища головорезов за пределами тюремного двора. На вооружении у них было несколько дюжин стволов современного оружия, которые успели выйти из рук оружейников; оно придавало им такую силу, что сначала Филлипео колебался, давать ли на парад согласие. Карпио указал, что для эффективных действий главное – это огневая мощь, так что императору пришлось вручить самое современное оружие бандитам в волчьих шкурах и жеваной коже. Император наблюдал, как они шли под знаменем с изображением птицы на вертеле над огнем; рядом с ней были изображены и виджусский символ Стервятника Войны, и пара скрещенных ключей. При виде этого святотатства Филлипео от души расхохотался, пригласил старого пирата к себе на трибуну и наградил его древним титулом «Лучший пастух долин», который сохранился у Ханнеганов еще со времен их происхождения из Кочевников, но вышел из употребления после того, как Ханнеган IV упал с лошади.

Частично радость Филлипео объяснялась видом адмирала: бородатый пират в белоснежном адмиральском мундире, возглавлявший банду из трехсот грязных головорезов в лохматых шкурах, был просто восхитителен. После парада Филлипео не только наградил его титулом «вакеро»[38], но и произвел в фельдмаршалы. «Так что можете сами выбрать себе форму» – таковы были слова императора. Он позаботился, чтобы старый моряк был в курсе дела: когда он завершит то, что было запланировано, то станет главнокомандующим всеми тексаркскими силами. Великие равнины чем-то напоминали океан. Адмирал тоже это чувствовал и был энтузиастом грядущих войн.

С тех пор как Ханнеган IV упал с коня, в Тексарке не существовало четкой доктрины войн с Кочевниками, и адмиралу предстояло незамедлительно создать таковую. Равнины напоминали океан в том смысле, что на них некуда было скрыться и не существовало рельефа местности, на котором можно было организовать оборону. Большая часть земель к западу от границы строевого леса была доступна со всех сторон, но в то же время негостеприимна, как штормовое море. Кавалерийские схватки своей жестокостью напоминали абордажные бои, когда два судна сходятся борт к борту и на плаву остается только одно.

Адмирал трижды посетил в тюрьме Тона Хилберта. Он проинформировал правителя об этих визитах и об их цели; но, пообещав дать отчет о конечном результате, отказался рассказывать, как они проходили. Тюремщик рассказал правителю, что во время третьего визита адмирал и заключенный играли в старозаркские шахматы и говорили только о ходе партии. Эти встречи так ничего и не принесли, но Карпио хотел, чтобы Филлипео в любом случае выпустил профессора. Филлипео отказался. Извинения были ему не нужны, но с ними или без них Хилберт будет сидеть в тюрьме, пока сотрудничество университета с военными не даст удовлетворительных результатов.

– Болезнь Тона Хилберта дала о себе знать на юге, – сообщил ему командир. – Известно несколько случаев в армии Коричневого Пони, но эпидемией она стала только в провинции. С течением времени «привидения» и мятежные Зайцы потратят на борьбу с ней массу энергии. Скоро мы сможем перейти в контрнаступление.

– Наблюдались ли случаи заболевания среди наших войск?

– Нет. Как я вам докладывал, они каждый день пьют вакцину Хилберта. Вкус у нее ужасный, и она никому не нравится. Но существует приказ, что любой солдат, который подхватит болезнь Хилберта, будет немедленно расстрелян. Предотвращение ее распространения является весомой причиной.

Правитель смущенно поежился.

– Похоже не неоправданную жесткость.

– Да, если смотреть сквозь пальцы, то в самом деле похоже. Но карательные меры необходимы, чтобы предотвратить всеобщее заражение; только так можно заставить личный состав пить вакцину.

Пес Войны – это созвездие в небе Кочевников, но кроме того, так называлась мифическая собака владыки Пустое Небо. Этот древний герой вел Диких Собак в битву против Короля Фермеров. Кочевники всегда, когда в этом был практический смысл, бросали своих собак против врагов, но битва Пустого Неба была уникальна, ибо его собаками стали дикие псы, за что старухи-Виджусы избрали Пустое Небо вождем орды Диких Собак, хотя его сестра думала, что собаки просто сохраняют верность Ксесачу дри Вордару, кому все должны подчиняться. Тот факт, что орда Диких Собак предпочла его сопернику-человеку, говорил о том, что во главе сообщества обычно стоял пес и имел право требовать верности от людей – Диких Собак и от молодых женщин, которые чванились перед Кузнечиками. Именно это тщеславие порой приводило к дракам между соперничающими группами гуртовщиков северных орд.

Но Пес Войны продолжал оставаться мистической реальностью Кочевников, и Плывущий Лось начал свое правление в роли вождя с того, что приказал вернуться к старой практике подготовки боевых собак, которые сопровождали всадников в схватках с пехотой. Единственное право готовить таких боевых псов он дал семье жены своего брата. Таков был обычай у Кочевников – работой этой должен был заниматься его свояк Ветер-Козерог, который хорошо разбирался в ней. Ветер-Козерог велел всем подросткам своей большой семьи, разбившись на группы, искать логовища диких самок и таскать оттуда щенят. Собирать их он поручил сестре Элтура, дав распоряжение убивать самок только при самообороне и щенков младше шести недель не брать.

Меньшинство Виджусов считало, что воровать диких щенков – такое же преступление, как красть жеребят, но сестра Элтура всякий раз презрительно спрашивала их: «В чем же наше преступление? Хонгин Фуджис Вурн – это не Женщина Дикая Собака. Собаки принадлежат Пустому Небу, с которым говорил вождь. Мы даже не караем безродных, которые жарят щенят».

Дьявольский Свет ждал результатов через два месяца, так что Ветру-Козерогу пришлось отбирать в спутники всадникам всех мало-мальски подходящих собак, обладающих хоть каким-то опытом. Тридцати пяти бойцам, выразившим желание получить пса, были переданы тридцать пять собак, с которыми им предстояло работать и еще восемьдесят одна собака помладше продолжали обучение.

Проверить боевые качества собак в случайных стычках с тексаркской кавалерией не было никакой возможности, ибо собаки никогда не могли эффективно поддерживать только одну сторону, когда и с той, и с другой стороны дрались всадники. Собаки могли участвовать в кавалерийском налете на пехоту, но поскольку войны Кочевников чаще всего представляли собой ритуальные конфликты между ордами, со времен Хонгана Оса не имело смысла тратить средства на кормежку такого количества боевых собак – однако теперь Элтур предвидел сражения с регулярной армией Ханнегана. Дух подлинных войн, в которых действовали воедино человек, лошадь и собака, продолжал жить в племенах, и попытка Дьявольского Света возродить его сразу же стала популярной. Пустое Небо благословил его верховенство. Но любой тексаркский агент, говорящий на языке Кочевников, – здесь должен был быть как минимум один, – узнавший о подготовке боевых псов, не мог не знать, что собаки могут действовать только против сил пехоты, таких, как защитники империи. Они могли быть полезны при прорыве в Тексарк.

Его брату Халтору Браму, когда он прорвал пограничные укрепления Тексарка и едва не дошел до Нового Рима, были нужны такие собаки. С боевыми псами Халтор потерял бы лишь половину своих людей, пусть даже все собаки полегли бы. Когда человек, пес и лошадь объединены боевым духом, когда они могут назвать себя командой, собака становится смертельно опасным и преданным оружием. Человек обретает черты и лошади, и собаки. Собаки и кони очеловечиваются и начинают походить друг на друга. Возникает некое духовное единство, но, наверное, единственным человеком со стороны, который смог его заметить, был старый христианский шаман Диких Собак отец Омброз, человек, которым Элтур откровенно восхищался, хотя осуждал его влияние на шаманов Диких Собак. Восхваление союза человека, собаки и лошади было, по словам Омброза, священным обрядом Диких Собак. Монсеньор Сануал называл его «скотской формой присутствия дьявола», и Элтур Брам был польщен его оценкой.

Именно упоминание о Псе Войны спасло кардинала Чунтара Хадалу и его офицеров от смерти по решению военной партии Кузнечиков. Случай поднять эту тему представился на совете, созванном, когда до руководства Кузнечиков впервые дошли известия о вторжении Хадалы. Дьявольский Свет разозлился и изъявил полную готовность тут же напасть на кардинальские войска. При обсуждении на совете целей тех или иных действий, вождь Кузнечиков всегда предпочитал придерживаться жесткой линии, которая, по его мнению, получила бы оправдание старух. Но когда Элтур предложил убить Хадалу и всех прочих, кто будет сопротивляться захвату ополченских фургонов, именно его сестра, возражая ему, упомянула Пса Войны.

– Это законченное предательство, сестра, – прежде чем уступить, сказал Дьявольский Свет. – По плану Коричневого Пони «привидения» Мятных гор атакуют провинцию, а восточные союзники наносят удар с другого берега Грейт-Ривер. Кузнечики продолжают сохранять мир, пока Ханнеган не отведет войска, которые сейчас противостоят нам, для защиты своих союзников. А теперь из Валаны тащится армия этих фермерских клоунов, которая везет оружие в долину уродцев! Неужто Филлипео Харг не заметит их? Да любой безродный к югу отсюда успел увидеть их и постарается продать эту информацию Тексарку. Первый, кто успел, и получит вознаграждение.

– Да, и я думаю, – задумчиво сказала сестра, – хорошо ли уплатили тем безродным, которые сообщили Тексарку о твоих боевых псах. И смогут ли они вызвать у Ханнегана желание ослабить противостоящие нам силы. Нет, я не думаю, что стремление Кузнечиков к справедливости требует убивать дураков; оно требует развернуть их в обратный путь. Ты должен дать им право выбора: или они забирают оружие с собой, или сдают его тебе. И таково, мой вождь, общее требование Виджусов.

Боевой дух Элтура Брама сразу же пошел на убыль, что всегда случалось при столкновении с общим мнением Виджусов, пусть даже никто из поклонников духа Медведя не возражал. После совета Брам собрал восемьдесят своих бойцов и повел их на перехват конного ополчения горожан, чтобы отрезать их от гор. Его люди были вооружены и новым пятизарядным оружием, и традиционными копьями, но Элтур приказал прихватить с собой десять магазинных винтовок, чтобы издалека поражать офицеров, если горожане окажут сопротивление.

Затем он совершил действие, которое изменило весь ход войны. Он послал за Черным Глазом, который во время рейда Халтора Брама попал в плен. Ханнеган посадил его в тюрьму, где он встретил кардинала Коричневого Пони, но через месяц был отпущен, чтобы доставить послание Филлипео его орде. И Дьявольский Свет и император знали, что Черный Глаз – двойной агент, но в этом качестве он мог пригодиться им обоим.

– Сообщи своим «контактам» об экспедиции Хадалы, – сказал вождь, – чтобы они успели подготовиться к обороне в том районе. И скажи, что это я приказал тебе все рассказать им. И если они захотят узнать, почему я дал им знать, объясни, что я хочу прекращения вражды между Кузнечиками и Тексарком.

– Фермеры будут рады услышать эти слова, – хихикнул Черный Глаз. Незамедлительно оставив лагерь, он поскакал в сторону границы.

Дьявольский Свет не в полной мере обманывал своих союзников, ибо он и сам не был убежден в предательстве папы: ведь и Коричневого Пони просто могли обвести вокруг пальца и заставить пуститься на эту авантюру, хотя у него были толковые советники по делам Кочевников. Кое-кого из них прислал папе Святой Сумасшедший, владыка орд. Элтур высоко оценивал одного из секретарей папы, монаха Нуйиндена, переводчика с языков Кочевников, который так хорошо говорил на наречии Кузнечиков. Никто из них не позволил бы себе убеждать Коричневого Пони, что вторжение Чунтара Хадалы в страну Кочевников будет приемлемо для Кузнечиков, тем более что с военной точки зрения это сплошная глупость. Когда его безрассудная ярость при известии о вторжении несколько поутихла, Дьявольский Свет заявил, что против вторжения выступят его военные силы – не против крестоносцев под водительством папы, а против сброда, который ведут уж совсем полные лунатики.

Когда Коричневый Пони впервые услышал о миссии Хадалы, он и сам заорал, что это предательство, и его гнев обрушился на того, кто занял его место в Секретариате необычных духовных явлений. Папа не мог представить себе причин, почему Сорели Науйотт решил предать его или поддержать столь бездумный замысел – оказание помощи вооружением таким сомнительным союзникам, как подопечные Хадале уродцы долины. Скорее всего, это приведет к тому, что Тексарк укрепит свои западные границы. Хадала просто рехнулся в поддержке своей паствы, решил папа. Наверное, он пришел к заключению: если папа может вооружать Кочевников, то я могу вооружить подлинных «Детей Папы» – не «привидения» с Мятных гор, а уродцев Уотчитаха и Ол'зарка. Пусть предприятие смехотворно, но папа поймет преданность Хадалы своим людям, а не двойственность Сорели Науйотта.

Мысль, что его старый друг Сорели Науйотт может просто перейти на сторону врага, никогда не приходила папе в голову, пока на такую возможность не намекнул кардинал Эбрахо Линконо, школьный учитель из Нового Иерусалима, – ему было предложено присоединиться к курии потому, что он знал всех в этом народе, который сейчас играл роль хозяина, принимавшего папство.

– Но что же Филлипео Харг мог предложить такого, дабы Сорели Науйотт поддался искушению изменить нам? – захотел узнать папа Амен II.

– Может, папство? – предположил школьный учитель.

Пораженный соображениями Линконо, Коричневый Пони послал в Валану спешное сообщение с приказам кардиналу Сорели Науйотту и брату Сент-Джорджу немедленно явиться к нему. Упомянув в этом тексте Чернозуба, папа надеялся устранить подозрения, которые могли возникнуть у Сорели, если он в самом деле был виновен. Тем не менее через две недели посыльный вернулся с сообщением, что Чернозуб ушел вместе с валанским ополчением, а Сорели исчез вскоре после их отбытия. Новости оказались очень огорчительными для Коричневого Пони. Он вызвал к себе одного из Кочевников-курьеров и приказал ему нагнать ополченцев Хадалы и развернуть их обратно. Другого офицера курии он облек полномочиями при первой же встрече арестовать Науйотта, если тот появится на территории Кочевников, а также Хадалу, если он не подчинится приказу разворачиваться. Третьего посыльного он, опасаясь проклятий Дьявольского Света, отправил к вождю Кузнечиков с заверениями, что он не разрешал авантюру Хадалы.

Семьи Кочевников-курьеров – и Дикие Собаки, и Кузнечики – десятилетиями владели монополией на сеть пересадочных станций Высоких равнин, с помощью которых осуществляли почтовое сообщение между Валаной и Новым Иерусалимом. Хотя это не практиковалось у Кочевников, они содержали постоянные стоянки и гордились своим поголовьем лошадей. Воины, хихикая, просили показать им «полянки для пастьбы». Но у них были деньги, и они пускали их на то, чтобы прикупать лошадей у бродяг, чувствуя себя свободными от семейных обязательств, которые полагалось соблюдать и продавцам, и покупателям, особенно если продавцом была женщина из Кочевников, разводящая кобыл. Коричневый Пони всегда прибегал к их услугам, чтобы сноситься с вождями орд и руководителями племен. Теперь он использовал их, чтобы поддерживать связь с Ксесачем дри Вордаром, и воодушевил семьи обещанием поставить станции к северу от Реки страданий и далеко за пределами досягаемости тексаркских патрулей. Он уже послал сообщения королю Теннесси и нескольким другим правителям за Грейт-Ривер и ожидал новостей с этого фронта.

В Новый Иерусалим Коричневый Пони взял с собой двух верховых из Диких Собак и двух Кузнечиков, чтобы открыть отделение семейного бизнеса. После грубого отказа Науйотта подчиниться и бегства ему потребовались трое из них. Одному курьеру из Кузнечиков он вручил послание к Дьявольскому Свету. Оно «разрешало» Браму использовать папский ордер на арест двух князей Церкви, буде они появятся на его территории, а также требовало человеческих условий их содержания в тюрьме. Забыв на мгновение, что папа понимает их диалект, всадник-Кузнечик сказал своему родственнику: