Святой Лейбовиц (№2) - Святой Лейбовиц и Дикая Лошадь

– Иррикава сделал странное заявление. Он сказал, что его семья такая же древняя, как сам континент. А это орлиное перо! Он не хочет, чтобы его называли кардиналом. Приближенные называют его «сир» и «ваше величество».

В двери вошли два подчеркнуто скромных человека: кардинал Фузи Фудсоу, местный подрядчик по канализационным работам, который поставил в уединенном убежище Амена Спеклберда смывной бачок собственного изобретения, и лорд-кардинал Леевит Баа-ховар, купец из графства Юты. Затем появился новый епископ Денвера, кардинал Уорли Свайнемен, чей епископат включал в себя все Свободное Государство Денвер, кроме самой Валаны; его кафедральный собор стоял в двух днях пути к северу от Данфера, небольшой общины на краю огромной полузасыпанной кучи щебенки, которая когда-то была городом Денвером. Хотя епископ Денверский несколько лет назад восседал на троне апостола Петра, кресло Денверского епископата не всегда принадлежало кардиналу.

Чернозуб поблагодарил священника и вернулся в толпу на площади. Конклав, законный он был или нет, официально еще не начал свою работу за закрытыми и запечатанными дверями. Двери и окна оставались распахнутыми настежь, и толпа на площади хранила молчание, прислушиваясь к громкому голосу, который обращался к уже прибывшим прелатам. Нимми потребовалось лишь несколько секунд, чтобы узнать голос своего хозяина, ибо он был полон гнева:

«Надо мной висит угроза смертного приговора, вынесенного правителем имперского города, но приведение его в исполнение отложено. Ханнеган, его архиепископ и их союзники объявили папу обманщиком. Они пытаются созвать в Новом Риме Генеральный совет Церкви, но это, как вы знаете, не может быть сделано без одобрения папы, а если папы нет, то совет вообще не может быть собран. Тексарк начал необъявленную войну против валанского папства, и теперь все мы в опасности. И пусть даже мы осудили набег Кузнечиков на незаконно оккупированные земли вокруг Нового Рима, что повлекло за собой убийства невинных людей, мы сочли необходимым заключить союз с ордами против империи. Вы должны защитить самих себя. Тут, в Баланс, есть тексаркские шпионы. Один из них была вчера пойман владыкой трех орд и жестоко изуродован, о чем я узнал слишком поздно. Сейчас в тюрьме им занимаются врачи. Как вы должны помнить, в пасхальные дни прошлого года на меня и моего секретаря было совершено покушение. Будут и другие нападения такого рода.

Любой, кто выразит желание вооружиться и вооружить своих слуг, получит оружие, и превосходное оружие, от папской гвардии. Валана – открытый город. У нас нет пограничной стражи, и можете не сомневаться – агенты Ханнегана являются и исчезают, как им заблагорассудится. Личное орудие для вас и ваших слуг будет доставлено…»

Возможно, гнев, который звучал в его голосе, был всего лишь риторическим приемом. Чернозуб удивленно покачал головой и пошел дальше. Он не жалел, что на этом конклаве Коричневый Пони взял себе в помощники кого-то другого, и надеялся, что ему простят явное нежелание быть одним из них.

Аберлотта не было дома. Чернозуб, надеявшийся сделать копию странной молитвы и вместе с запиской оставить ее на столе приятеля, толкнул дверь, но та была закрыта. Он пожал плечами и двинулся в обратный путь, как вдруг его поразила мысль: ведь ему так и не удалось увидеть Амена Спеклберда – очень уж большая толпа ждала у его дверей. Но люди, не занятые на работе, сейчас собрались на площади у собора, а все кардиналы были во дворце. Он повернулся и пошел вверх по дороге, что вела к жилищу Амена.

– Я не возьмусь перевести это для тебя, – сказал старый чернокожий папа, держа карточку матери Иридии.

Они сидели вдвоем в каменном доме на склоне холма. От камня тянуло холодом, но в очаге горел небольшой костерок; и в помещении было прохладно, но довольно уютно.

– Это больше стихотворение, чем молитва. Оно написано не на том языке, на котором сегодня говорят сестры, но в их речи больше следов классического испанского языка, чем в языке Скалистых гор или ол'заркском. Это староиспанский с примесью нескольких слов местного диалекта. Я встречался с ним. Я знаю, что это значит для сестер. Они считают, что распятая женщина не отражает подлинное историческое событие, а передает состояние Марии, когда она почувствовала, что значит распятие сына.

– Она представила себя на его месте?

– Представила? В душе она всегда была там. Librada del mundo означает «стать свободной от мира». Но следующие три строчки, похоже, исходят из уст распятой. У нее есть глаза, но она себя не видит. У нее есть руки, но они прибиты к кресту, и она не может коснуться себя. Ноги ее тоже прибиты, и она не может сделать ни шага. Смысл следующей строчки – «с ангелами числом в сорок три» – потерян. Следующие две строчки могут быть произнесены Христом-ребенком: «Покров Марии укрывает меня. Груди Марии вскармливают меня». Ребенка нянчат. Таково истолкование сестер.

– А ваше?

– Я не истолкователь, не переводчик. Это ты им являешься, Чернозуб. У тебя есть глаза, руки и ноги. Можешь ли ты видеть себя, трогать себя, ходить?

– Никогда раньше я в этом не сомневался, но… – Чернозуб помолчал. – Но ведь тот, кого я вижу в зеркале, это же не я, не так ли? Я могу трогать свое тело – но разве оно принадлежит мне? Мои ноги двигаются – но кто же идет?

– Если ты задаешь правильные вопросы, зачем тебе нужны ответы? Они заключены в самих вопросах, – Амен расплылся в кошачьей улыбке. – Они мне нравятся – те вопросы, что ты задаешь.

– Можете ли вы что-то сделать для Эдрии?

Спеклберд молчал. Нимми боялся, что сейчас он скажет: «А вот этот вопрос мне не нравится». Спустя какое-то время он промурлыкал, как ягуар:

– Встань рядом и помолись вместе со мной. Мы вознесем молчаливую молитву.

Они молились без слов. Временами Чернозуб вставал и подбрасывал дров в очаг. В сумерках они прервались на простую трапезу и снова стали молиться. К утру брат Чернозуб наколол дров, а Амен Спеклберд повесил на двери табличку: «Я МОЛЮСЬ – УХОДИТЕ».

Нимми остался молиться с ним. Вокруг царило такое же молчание, какое должно было быть в аббатстве Лейбовица. На пятый день кто-то явился и трижды прокричал «Habemus Papam!»[36], после чего удалился. Похоже, Спеклберд даже не услышал его. Молчание не было нарушено этим визитом.

Чернозуб оставался у папы девять дней, делая все работы по дому. За эти дни он узнал о своей душе больше, чем за все годы в аббатстве Лейбовица. Амен Спеклберд безмолвно учил его. И душа ученика понемногу стала напоминать душу его молчаливого учителя. Не было никаких объяснений, ибо они могли нарушить тишину.

Чернозуб оставался бы и дольше, но когда утром десятого дня он вышел нарубить дров, то увидел над Валаной высокий столб дыма. Неужели весь город в огне?

Амен проводил его почти до самого подножия холма, пока они не увидели, что горит всего лишь папский дворец и полицейские казармы. «Всего лишь!» – были слова Спеклберда.

Они в молчании обнялись и так же без слов расстались. Нимми снедало легкое беспокойство о судьбе старика. Он попытался внутренне отвлечься от сцен церковной борьбы за верховенство, но как он мог не думать об этом, если люди продолжают возмущаться и воевать из-за отказа Амена восседать на папском престоле? Был ли он вообще папой? Остался ли он папой? Где его булла об отставке? Чернозуб чувствовал, что если кто-то сжег оригинал, то старику угрожает опасность. И тем не менее он понимал, что совершенно бессмысленно советовать ему искать защиты.

Пожару предшествовал взрыв, рассказал ему стражник у ворот. Но кардинал Коричневый Пони, ныне папа Амен II, не погиб. Он всего лишь покинул город с большинством членов курии. Куда он направился? Этого стражник не мог сказать. Большая часть бригады мэра Диона поскакала на юг по папской дороге, оставив несколько человек, в том числе часть желтой гвардии, готовить гражданское ополчение в форте, построенном «привидениями». Несколько кардиналов нашли там укрытие. Может, и Святой Отец отбыл вместе с Дионом. Тексаркский шпион исчез из тюрьмы, и охранник предположил, что в городе не меньше сорока тексаркских тайных агентов, которые организовали и побег из тюрьмы, и взрыв дворца. «Эти ублюдки годами жили среди нас – переселенцы из Тексарка. Почти все они утверждали, что беженцы».

Кочевники вернулись на равнины, и не исключено, что папа с ними.

Первым делом Чернозуб побежал к Аберлотту. Записка в дверях гласила: «Ушел в форт. Устраивайся». Чернозуб дернул замок. На этот раз дверь была открыта. Судя по мусору на полу и перевернутой мебели, кто-то уже пытался здесь устроиться или же Аберлотта, как он ни сопротивлялся, уволокли в форт.

Чернозуб направился в Секретариат. Здание было совершенно пустым, если не считать закрытого отсека. Едва он попытался войти туда, как был незамедлительно выставлен. Чернозуб пошел к собору Джона-в-изгнании. На месте был только викарий. Он рассказал, что новый папа, которому удалось спастись из пылающего здания, покинул город в карете, принадлежащей вождю Кузнечиков, и в самом деле с Дионом направился на юг.

– Это была карета с надписью на дверце: «Я разжигаю пожар»?

– Так там было написано. Думаю, это древнеанглийский.

«Брам отправился перехватить груз оружия», – подумал Нимми. Он решил пойти в форт. По пути кто-то схватил его за загривок и потащил в форт. Это оказался Улад, который не мог поверить, что Чернозуб явился сюда по доброй воле.

– Ты же знаешь, что я служу кардиналу… э-э-э… папе Амену Второму, – возмутился Чернозуб.

– В таком случае ты должен был быть с ним. Теперь, писун в рясе, ты солдат – сказал гигант. – И будешь драться за Святой Город.

Святой Город? Какой город он имел в виду – Новый Рим или Новый Иерусалим?

– Мне удастся увидеть Эдрию?

– Вряд ли, – проворчал Улад.

Нимми перестал сопротивляться, но по пути Улад на всякий случай придерживал его за шею.

Глава 22

«И пусть полновесного фунта хлеба хватит на день, пусть будет он единственной трапезой за обедом и за ужином».

Устав ордена св. Бенедикта, глава 3.

Элия Коричневый Пони – ныне папа Амен II – чувствовал отсутствие своего переводчика; со времени избрания Нимми никто не видел. Новому папе не хотелось верить, что Чернозуб бросил его; у кардиналов, которые оставались в Баланс, он оставил для него письмо. Теперь он ехал в карете Брама вместе с вождем Оксшо и Дьявольским Светом, а за ними держались несколько кардиналов, кто в каретах, кто верхом. Вушин, который не владел в совершенстве ни одним из диалектов Кочевников, устроился рядом с возницей папы. В карете юный вождь Диких Собак подобострастно разговаривал с своим понтификом, что того несколько смущало, поскольку Брам продолжал его называть «Красная Борода» и каждый раз, когда Оксшо произносил «ваше святейшество» или «Святой Отец», вождь Кузнечиков мрачнел. Брам упоминал Эссита Лойте чаще, чем того требовали правила вежливости. Оксшо возражал, что шпиона поймали прежде, чем он успел узнать что-то существенное кроме имен участников военного совета.

– Да и этого более чем достаточно, – фыркнул Брам. – Едва только Ханнеган узнает, что мы обрели союзников на востоке, сомнительно, что он пошлет свои силы за Грейт-Ривер. Разве не так, Красная Борода?

Коричневый Пони, словно бы погрузившись в глубокое раздумье, продолжал смотреть в окно. Элтуру пришлось повторить свой вопрос. Оксшо изложил его на диалекте Диких Собак, но Коричневый Пони уклонился от прямого ответа.

– Нападение на дворец явилось для меня полной неожиданностью. Час или два я просто не мог собраться с мыслями. Агенты, которые вытащили Лойте из тюрьмы, должно быть, доставили его прямиком на телеграф. Мы должны были сразу же предвидеть это и послать силы, чтобы перехватить его до того, как он отправил сообщение. В свое время мы его поймаем, но это будет слишком поздно.

– То есть войска Ханнегана не перейдут Грейт-Ривер!

– Пока ты не предложишь ему заключить перемирие, мы будем оставаться в неведении, вождь Брам.

– Ты предлагаешь мне сыграть труса, Красная Борода?

– Конечно же нет! Ты должен сделать вид, что тебе этого не очень хочется. Дай ему понять, что действуешь по требованию Святого Сумасшедшего и что, если Тексарк тебя отвергнет, будешь только рад возобновить враждебные действия.

Коричневый Пони не мог отделаться от смутного ощущения, что Элтур считает его виновным за поведение близнеца Халтора, которое и привело его к гибели, но чувство это, скорее всего, базировалось на мнении отца Наступи-на-Змею – убийственный набег Халтора имел целью оповестить кардинала, который благоволил к христианам Диким Собакам и даже не советовался с Кузнечиками.

– Ваши племена, ваши воины, да и ты сам, вождь Брам, – самые мощные силы, которые мы можем выставить против Ханнегана.

Элтур с трудом понял его. Оксшо постарался перевести слова Коричневого Пони на диалект Кузнечиков, но результат оказался менее чем удовлетворительным.

– Мы – не твои силы, Красная Борода, – сказал предводитель Кузнечиков.

По пути они миновали дюжину вооруженных людей из Нового Иерусалима. Папская дорога была перекрыта силами Диона и патрулировалась ими. Когда мимо патрулей проезжала карета, они вставали во фрунт и салютовали ей. Скоро путешественники приблизились к месту назначения. Путь к жилищу Шарда представлял собой лишь тропу в кустарниках, что вела к Проходу козлов отпущения. Но люди магистра Диона сноровисто переоборудовали ее: кусты были выкорчеваны, в пятидесяти ярдах от папской трассы воздвигнуты баррикада из бревен и два блокпоста по бокам от расширившейся дороги. Повсюду стояли клубы пыли, поднимаемой людьми и лошадьми. Ветхие хижины уродцев были снесены под корень, на их месте появились бараки и другие бревенчатые строения. Были разгружены два каравана фургонов, которые теперь стояли готовые к отправке, а к югу уже уходило облачко пыли от третьего каравана. «Это Онму Кун», – подумал Коричневый Пони.

Едва Амен II покинул карету Элтура, к нему тут же подошли члены курии. Прощание с вождями Кочевников было кратким и уж никак не сердечным. Каждого из них окружила толпа вооруженных соплеменников; менее чем через час они были готовы сняться с места. Тайны Мятных гор больше не были тайнами, теперь колония открыто готовилась к войне.

Мэр подошел к группе кардиналов, с военной четкостью отсалютовал фигуре в белом и скользнул губами по кольцу папы. Он стал отвечать на вопросы еще до того, как услышал их.

– Телеграфную станцию удалось захватить. По словам пленников, которых мы взяли, Лойте там был и удрал. Разбойники на своих землях устроили засаду на кавалерийский отряд. Бандит, которого вы мне прислали, привел с собой сотню человек, которые не берут пленных. Наша легкая кавалерия с трудом пробилась ко второй станции, и по пути на соединение с нами они миновали партизан-Зайцев. Что относительно наших союзников на востоке?

– Пока еще они не получили известий о том, что здесь произошло, – пожал плечами Коричневый Пони. – Так что какое-то время бы будем оставаться в неведении, – он показал в сторону гор. – Открыт ли для нас этот путь?

– Конечно, Святой Отец. Форпосты сложены из бревен, все новые, и то время, что захотите тут оставаться, можете считать это своим третьим Римом, – он кивнул молодому человеку с такими длинными ногами и короткими руками, что его можно было бы счесть за уродца, но Дион представил его как своего сына; оказалось, он симпатичен и хорошо воспитан.

– Слоджон останется вашим гидом, пока в нем будет необходимость. Когда я был при армии, он руководил моей канцелярией.

Молодой человек поклонился и близоруко сощурился на кольцо папы, впрочем, не изъявив желания поцеловать его.

Пока они поднимались в горы в карете, еще недавно принадлежавшей мэру (тот приказал перекрасить дверцы, нанеся на них изображение папской тиары и скрещенных ключей), Коричневый Пони словно бы в глубоком раздумье продолжал рассматривать открывавшийся пейзаж. На этот раз Вушин занял место в карете рядом с дионовским Слоджоном, кардиналом Хиланом Блезом и матушкой Иридией Силентиа. С последней папа был знаком с того времени, когда первый Амен рукоположил ее в кардиналы, и она поблагодарила его за поддержку. Коричневый Пони признался, что не прикладывал к этому никаких стараний, но когда ее назначение состоялось, он от души поаплодировал.

По пути в горы она подняла тему о задержании Эдрии, но по мере того как они поднимались, Коричневому Пони становилось все труднее дышать, и он был не в состоянии что-либо сказать, дабы поддержать ее обращение к сыну Диона, он мог только улыбнуться и сделать жест в сторону молодого человека. Жест был настолько неопределенным, что каждый мог понимать его по-своему. Хилан Блез сменил тему, заговорив о проблемах курии.

Когда они прибыли в сердце общины, папа Амен II был в таком состоянии, что до новой резиденции его донесли на руках. Он попросил государственного секретаря отправить Чернозубу в Валану спешное послание, чтобы тот прислал копию рецепта достопочтенного Боэдуллуса. Затем он рухнул на пуховую перину и проспал шестнадцать часов. Перед зданием толпилась разочарованная толпа верующих, среди которых были и «Дети Папы» с нормальной внешностью – они надеялись получить апостольское благословение от их названного отца. Секретарь-кардинал Хилан Блез благословил их самолично и сказал, что они могут вернуться завтра.

Чернозуб Сент-Джордж так и не получил спешное послание своего понтифика, ибо когда оно прибыло в Валану, то было направлено в форт и его командир майор Элсуич Дж. Гливер расписался в получении за отсутствующего Чернозуба, но как-то забыл вручить ему послание. Он обратил на него внимание кардинала Чунтара Хадалы. Кардинал вскрыл и прочел его.

– После избрания наш Святой Отец вроде стал гурманом, – с ноткой презрения бросил Хадала. – Это всего лишь просьба прислать рецепт от какого-то повара Боэдуллуса.

– А может, это код? – предположил майор, пышущий здоровьем.

– Думаю, что нет. Если капрал Чернозуб обладает какой-то секретной информацией, папа вызвал бы его напрямую.

– Я слышал, что его святейшество посылал за ним.

– Где ты это слышал? – резко спросил кардинал.

– Ходили слухи. Может, он и сам их распространял, но кто-то сказал, что они идут от кардинала Науйотта.

– Проклятье. Мне придется поговорить с Сорели. Ты знаешь, мэр Дион не хотел видеть этого монаха в Новом Иерусалиме. У него были какие-то шашни с той девчонкой, что на подозрении, а папа, кстати, сейчас слишком зависит от мэра, чтобы идти на риск конфликта с ним. Я уверен, что Элия именно поэтому и не вызвал его. Кроме того, в Новом Иерусалиме ему не был нужен истолкователь при Кочевниках, даже если… – кардинал замолчал.

Майор посмотрел на него, подумав, уж не разница ли между истолкователем и переводчиком прервала нить его размышлений. Словно бы в подтверждение Хадала продолжил:

– Кроме того, тут нужен человек, который будет заниматься нашей перепиской с вождями Кочевников. По той же причине он, конечно, понадобится и Сорели. Именно по этой причине мы предложили произвести его в капралы и обеспечить ему достойное содержание. И я сомневаюсь, что какие-то слухи о его возвращении на службу к Коричневому Пони… м-м-м… то есть к папе, исходят от Науйотта.

– Что ж, буду держать его при деле, пока он вам не понадобится, – сказал Гливер. – В данный момент он служит в полиции. А затем, после завтрашних похорон, пойдет в увольнение.

– Лучше проследить за ним, а то он сорвется с них. Ему нельзя доверять. Коричневый Пони это знал. И не поручайте ему работу в городе. Наверное, он слишком щепетилен и не сможет убивать предателей.

Уборщица, которая являлась по понедельникам чистить одежду бывшего папы, мыть посуду и пол, обычно уходила, когда видела табличку «Я молюсь – уходите», но в этот понедельник, о котором идет речь, ее внимание привлекла лужица какой-то коричневатой жидкости, которая вытекала из-под дверей. Она осторожно постучалась, но никто не ответил. Она прикоснулась к ручке, и дверь открылась внутрь. Стояло тихое утро, и ее вопль донесся даже до противоположного холма. Оттуда откликнулись фермер и двое пастухов. Обезглавленное тело Амена Спеклберда лежало рядом с пюпитром для молитвенника, у которого он молился на коленях в тот момент, когда убийца нанес удар. Отрубленная голова ударилась о стенку и закатилась под стол. Он был мертв не менее двух дней.

Способ, которым он был обезглавлен – единственный мощный горизонтальный удар мечом, – тут же навлек подозрения на воинов желтой гвардии, но никто – ни Гай-Си, ни Вусо-Ло, ни Вушин – не покидал форт в течение той недели, когда произошло убийство, а все остальные сопровождали папу Амена II в Новый Иерусалим.

Чернозуб был одним из последних, кто видел папу Амена живым, и полиция дотошно допрашивала его, не возражая, впрочем, против присутствия его адвоката – священника, назначенного одним из кардиналов, чтобы защищать его интересы. Как выяснилось, полиция его не подозревала, но адвокат оказал ему существенную помощь, объяснив своеобразные религиозные отношения, которые сложились между монахом Лейбовица и отставным папой во время их молчаливого молитвенного бдения в резиденции Амена всего за несколько дней до убийства. Нимми проклинал себя. Он отказался действовать исходя из своей интуиции, когда они расставались, а ведь его обуревало чувство, что Спеклберду угрожает неминуемая опасность. Он забыл о своих тревогах, когда Улад сгреб его за шиворот и определил в ополчение, но был убежден, что Спеклберд все равно не прислушался бы к его предупреждению.

Полиция сомневалась, что его обуревало чувство вины; пока они так и не нашли подозреваемого, хотя тщательно проверили все население города, и любого горожанина, который не мог предъявить свидетельства о своем месте рождения, отправляли в фильтрационный лагерь, находившийся рядом с фортом. Пятнадцать известных участников террористических актов уже были расстреляны. Достоверно было установлено, что смертельный удар нанесен острой кавалерийской саблей, смахивающей на одно из знаменитых лезвий азиатских воинов. Нимми отпустили с миром, и его увольнение было продлено вплоть до похорон старика. Он хотел скрыться в Новом Иерусалиме, но был бы, конечно, пойман, и Коричневый Пони не принял бы его, вздумай он сбежать.

Тело Амена Спеклберда в окружении множества свечей было водружено на высокий катафалк в кафедральном соборе святого-Джона-в-изгнании, и все верующие, которые оставались в Баланс после восстания и чисток, явились отдать дань уважения покойному; длинной медленной вереницей они проходили мимо тела бывшего папы. Помпезности и величия было меньше, чем если бы хоронили правящего папу, чувствовалась суматоха, но все это скорее было результатом исхода в Новый Иерусалим, а не его отставки и передачи папской власти кардиналу Коричневому Пони. Например, следователи выяснили, что никто из чиновников не перенимал у старика после отставки печатку с его кольца рыбака и две печати (одна для воска, другая для свинца); обычно такие печати, пока длится междуцарствие после смерти папы, ломает кардинал-камердинер. Использовались ли они после возвышения Коричневого Пони? После смерти у него с пальца было снято кольцо, но ополченцы обыскали весь дом и не нашли следа печатей. Украдены убийцей? И это, и другие странности вызывали сомнения в отношении многих документов, выпущенных во время понтификата Спеклберда, особенно в тех случаях, когда не удавалось разыскать живых свидетелей.

Встав в медленную очередь и дождавшись, когда подошел его черед, Чернозуб прошел мимо катафалка. Он заметил, что голова была отделена от туловища, но во всем остальном труп гораздо более напоминал папу, чем сам Спеклберд при жизни. Растрепанные седые волосы были аккуратно причесаны, глубокие морщины на лице замазаны гримом, а темная кожа слегка осветлена пудрой. Тем не менее в благовонной атмосфере церкви стал чувствоваться трупный запах. Захлебнувшись слезами, Нимми вышел на площадь.

Толпа редела. Многие из обожателей Амена Спеклберда были фанатично преданы святому старцу, и до сих пор на площади шли диспуты, насколько правомерны были его отставка и избрание Коричневого Пони; слышались даже предположения, что сам Коричневый Пони организовал убийство старика, чтобы упрочить свое положение на этом посту. Нимми послушал двух горцев, поддерживавших эту теорию, и гаркнул на них: «Вы, тупые идиоты! Тексарк только и хочет, чтобы вы в это верили!»

Они разозлились, и Нимми дал себя втянуть в драку. Схватку он выиграл, но за счет потери самоуважения, хотя на этот раз на нем была не коричневая монашеская ряса, а зеленая форма ополченца. Тем не менее его одобрительно похлопали по спине, и те жители Валаны, которые знали и любили нового папу, проводили его восторженными возгласами.

Ко времени похорон, которые состоялись на следующий день, сладковатые трупные миазмы перебивали даже густой запах ладана, которым был заполнен кафедральный собор; но впоследствии свидетели, привлеченные к процессу канонизации папы Амена I, утверждали, что от тела исходили небесные ароматы. Нимми все знал о чудесах обоняния, связанных со святыми мощами; так, от святого Лейбовица исходило благоухание жаркого на гриле, говорили его последователи. Он тоже пытался ощутить волшебные ароматы тела Амена Спеклберда, но, наверное, благоговение уступало грузу грехов, ибо он воспринимал только запах гниющей плоти.

Внезапно тело Амена Спеклберда село на катафалке и показало пальцем прямо на Чернозуба. Бакенбарды, как у кугуара, встали дыбом; он оскалил зубы. Нимми закрыл глаза, стараясь сдержать слезы. Когда он снова открыл их, труп лежал на месте и не пошевелился во время торжественной заупокойной мессы, которую отслужили шесть кардиналов, оставшихся в городе.

Даже во время похорон продолжалась «чистка» жителей Валаны. Когда Нимми вышел из церкви, он узнал, что число расстрелянных заговорщиков достигло восемнадцати и более тридцати горожан заключено в каземат рядом с фортом. Любой, кто был не в силах представить доказательства места своего рождения – то ли по документам, то ли с помощью свидетельских показаний – и если никто не свидетельствовал в его пользу, мог быть отправлен в бессрочное изгнание. Задержанный, у кого был хотя бы один враг в городе, мог быть обвинен в чем угодно и расстрелян. Сводились старые счеты. Такие дела рассматривал не гражданский и не церковный суд, а военный. Нимми резонно предположил, что большинство настоящих преступников покинули город сразу же после убийства, а суды дают выход чувству мести. И все же в деле об убийстве Амена Спеклберда у полиции не было ни одного подозреваемого.

Когда Валана прошла «чистку» и умиротворилась, никто не заводил разговоров о роспуске ополчения. У кардинала Чунтара Хадалы и его офицеров в Новом Иерусалиме были свои планы участия в сражениях назревающей войны, которые прояснились, когда пришли приказы объединить силы и в первых числах месяца, в полнолуние, выступить из города. К Диким Собакам поскакали курьеры, и вождь Оксшо откликнулся на просьбы, прислав трех проводников и сотню коней для безлошадных горожан Валаны, ставших солдатами. Чернозуб был приписан переводчиком при проводниках. Он убедился: они начисто игнорируют тот факт, что обязаны подчиняться приказам не папы, а Чунтара Хадалы, Сорели Науйотта и Элсуича Гливера. Он опасался говорить об этом, поскольку Науйотт всегда был близок к Коричневому Пони. Валанцы были настроены скептически и часто сетовали, что придется покинуть город и отдалиться от гор, но разговоров о каком-то сопротивлении не было.

Затем, первого июля, когда ополчение готовилось к маршу на восток для сопровождения четырнадцати фургонов с оружием, в Валану прискакал гонец от папской гвардии и прибил к дверям кафедрального собора и к стене папского дворца восьмистраничный документ с папской печатью, после чего проследовал в форт и оставил другой экземпляр на стенке караульного помещения.

Чернозуб знал, что историки будут называть этот документ по первым словам текста – Scitote Tirannum[37], и, уже после наступления темноты вернувшись в форт из увольнения, он при свете факела прочел на стене первые несколько абзацев:

«Амен II, епископ Римский, слуга слуг Божьих, всем искренне верующим в единую истинную Церковь, католическую и апостольскую, всем избранным детям Господа, вверенным попечению Нашему как наместника святого Петра, единственного пастыря Его Святой Церкви, – всем шлем Мы приветствие и наше апостольское благословение.

Да будет вам известно, что тирана Филлипео Тексаркского (Tirannum Phillipum Texarkanae) вместе с его дядей, бывшим кардиналом и архиепископом города Ханнегана (Civitatis Hanneganensis), которые в силу своих деяний ipso facto) были отлучены от церкви, о чем заявил Наш предшественник, святой памяти Папа Амен I, ныне Мы объявляем врагами Господа и Его Святой Церкви, проклинаем, осуждаем, изгоняем и отвергаем от Тела Христова, и нет им спасения. В силу преступлений против человечества и Церкви, включая его подданных и их священнослужителей, мы объявляем Филлипео Харга смещенным с поста правителя; Мы освобождаем всех его бывших подданных от обетов послушания, данных ему, Мы побуждаем избрать вместо него законное правительство, и Мы призываем всех христиан не служить ему и не повиноваться ему. И пока тиран продолжает оставаться у власти, Мы призываем правителей христианских народов по всему континенту восстать против него с оружием в руках. И через Наших почтенных собратьев, их собственных епископов да получат Наше благословение их армии и их оружие.

И более того, любой верующий, кто изъявит желание взять оружие, дабы вести справедливую войну против еретика-тирана и его дяди, получит от Нас через своего исповедника полное отпущение грехов и освобождение от всех кар, которые могут настигнуть его на этом свете или в чистилище. И после исповеди его единственной епитимьей должна стать война против сил имперского тирана, и, случись ему погибнуть в битве, Мы, кто держит ключи от Царствия Небесного, откроем ему ворота их, чтобы он мог предстать перед Святым Престолом…»