Святой Лейбовиц (№2) - Святой Лейбовиц и Дикая Лошадь

Тот сплюнул в огонь и сказал:

– Ты мог бы осмотреть лошадь со всех сторон. Но спасибо, что ты прикончил моих убийц.

Хонган прицелился ему в живот.

– Твой убийца здесь.

– Стой, медвежий детеныш! – гаркнул священник. – Делай, как он сказал. Посмотри на тавро!

Хонган неохотно опустил ствол и снова осмотрел лошадь чужака.

– Одна из кобыл бабушки Веток, – удивился он. – И ты подковывал ее в Побии? Полный идиот!

– Если они собирались убить меня, чего ради мне было оставлять следы по себе? – начал объяснять Эссит Лойте, но Хонган, не обращая на него внимания, вытащил из сумки инструменты и принялся отдирать подкову с копыта. – Дайте-ка место, – сказал он Омброзу.

Скоро гвозди были выдернуты и работа завершилась. Он кинул подковы в седельную сумку.

– Придется показать их твоей теще, – сказал он.

– Я не имел в виду…

– Медвежонок, он знает тактику тексаркской кавалерии и их военные планы. Они искали его, чтобы убить.

– Но теперь он для нас бесполезен, поскольку они о нем знают.

– По следам единственной подкованной лошади? Да это мог быть кто угодно. Церковник. Торговец.

– Предатель, вы хотите сказать? До того, как умереть, они в разговоре называли его имя.

– Теперь с этим покончено. Следы кончаются здесь. Лойте прав. Они искали его, чтобы убить. Значит, они думают, что Лойте пригодится нам, пусть даже ты не согласен, – он повернулся к молодому офицеру: – Почему ты взялся поставить подковы?

– Прежде чем отправиться в горы, я переговорил с конюхом в Побии, и он мне это посоветовал. Я всегда езжу на подкованных. Это же кавалерия…

– След здесь кончается, – повторил священник. – Медвежонок, тут не о чем беспокоиться.

– По седлам! – сказал Кочевник и показал на горизонт. – Посмотрите на эту пыль. Прямо к востоку от нас лежит путь миграции. Оттуда стада идут на север. Мы подождем здесь, пока гурты не подойдут поближе. Затем мы несколько часов будем ехать перед ними, и наши следы исчезнут.

– В таком случае, – запротестовал Лойте, – с темнотой мы не доберемся до дома.

– До дома? – фыркнул Хонган.

– До вигвама его жены и ее бабушки, – строго сказал Омброз. – Но я согласен. Сделаем, как ты говоришь.

Лишь во второй половине дня Святой Сумасшедший удостоверился, что стада шерстистых коров Кочевников, которые в облаках пыли следовали за ними, надежно скрыли их следы. Лишь тогда они сменили направление, свернули с пути, которыми шли гурты, и взяли курс на северо-восток.

Омброз по-прежнему старался добиться мира между своими спутниками.

– Если план кардинала увенчается успехом, – сказал он, – Ханнегану придется прекратить вторжения на земли Диких Собак и Кузнечиков. По крайней мере, на много лет. А к тому времени орды, объединенные под властью единого короля, обретут силы.

Какое-то время Хонган молчал. Оба они знали, что земли Кузнечиков, прерии, заросшие высокой травой, что лежали к востоку, при любом вторжении примут на себя главный удар. Те из соплеменников Чернозуба, которые продолжали вести тут пастушеский образ жизни, стали самыми воинственными племенами, потому что у них не было иного выхода. Они противостояли и армиям Ханнегана, и медленному напору фермеров с пахотной окраины земель на востоке. И все же Дикие Собаки были ближе к Церкви в Валане и к возможным союзникам за горами. Трения, существовавшие между ордами, усугублялись Кочевниками-отщепенцами, отторгнутыми от системы наследования по материнской линии и привлекавшими юных беглецов из завоеванных земель Зайцев к югу от Нэди-Энн.

– Есть более насущная проблема, чем расплата, – наконец ответил священнику Хонган.

– Об этом можешь не беспокоиться, – вступил в разговор офицер. – У его светлости достаточно богатств.

– Да, коров у Полукровки хватает, – ехидно заметил Хонган.

– Есть и другие виды богатства, кроме коров, – сказал капитан Лойте. – Но в любом случае как ты смеешь называть его полукровкой? Разве ты не христианин?

Священник засмеялся.

– Спокойнее, Лойте, сын мой. Медвежий детеныш, так сказать, всего лишь проверяет на тебе принятую у него в племени ' манеру разговора. И кроме того, как иначе может звучать титул «его преосвященство господин кардинал Элия Коричневый Пони, дьякон собора святого Мейси» в устах потомка двоюродного прадедушки Сломанной Ноги, владыки трех орд?

– А вот мой отец ничем не владеет, – буркнул Хонган, не в силах расстаться с мрачностью.

– Видишь, каким он становится упрямым, приближаясь к дому, – сказал Омброз.

– Он не только ничем не владеет, – продолжил Хонган, – но и я всего лишь его сын, а не племянник.

– Ты же знаешь, что это не имеет никакого значения, – ответил священник. – Ни по материнской линии, ни по какой друго! ты не мог наследовать ему. Но старухи положили на тебя глаз, Святой Сумасшедший. Когда старухи искали, кто станет Ксесачем дри Вордаром, им нужен был вождь-волшебник, маг, а не просто чей-то сын или племянник.

– Мне не нравятся эти разговоры, наставник, – отрезал Хонган. – Я люблю и уважаю своего отца. Разговор о наследстве – это разговор о смерти. И после Дикого Медведя не было Ксесача Вордара. Прошло семьдесят лет, и кто знает, о чем думают эти современные женщины.

При слове «современные» Омброз хмыкнул.

– За плечами у двоюродного деда Сломанной Ноги долгая жизнь, – сказал бывший тексарский офицер. – Я видел его всего три месяца назад, когда он приезжал навестить моего шурина.

– Перебежчик, оказывается, разбирается и в медицине, – сказал Кочевник.

Офицер бросил на него взгляд, полный ненависти.

– А не с тем ли Волшебным Психом, отче, мы имеем дело, который утверждал, что видел Ночную Ведьму?

– Черт бы тебя побрал, старый священник! Кто тебя тянул за язык? Зачем ты рассказал об этом ему?

Отец Омброз бросил на обоих быстрый взгляд.

– Перестаньте заводиться, вы, оба! Или отдайте мне ваше оружие, спешивайтесь и деритесь. Здесь и сейчас!

– Божий суд? – хмыкнул Хонган. – Да, Чернозуб рассказывал мне, что Церковь прибегала к нему. Почему ты не научил меня и этому, отец? Ты обходил молчанием ту часть катехизиса, где шла речь о великих военачальниках, а сейчас ты предлагаешь нам выяснить Божью истину в кулачной драке? Но мне она не нужна. Я просто хотел узнать у нашего тексарского советника, каким еще добром, кроме коров, располагает Полукровка? Если он утверждает, что таковое у него имеется.

– Черт бы побрал твой язык! – буркнул офицер и с силой уперся в левое стремя, заставив лошадь остановиться.

Чиир Хонган несколько секунд не сводил с него взгляда, потом пожал плечами и спешился.

– Я должен предупредить, капитан, что твой соперник изучал боевое искусство с опытным наставником, бывшим палачом Ханнегана. Ты мог знать его.

– Ты имеешь в виду того желтокожего джина? Ву Шина? Слушай, если вы боитесь предательства, опасайтесь его. Я не удивлюсь, если узнаю, что Филлипео Харг подослал его, дабы убить кардинала. Ты же знаешь, у него есть наемные убийцы. И все они умеют носить любые маски.

– Ты, горожанин! Топор не джин, – сказал Кочевник, в устах которого слово «горожанин» звучало как оскорбление. —

Там, откуда он пришел, джином считался бы ты. И он ненавидит Филлипео Харга почти так же, как я его ненавижу, городской мальчик.

– Медвежонок, зачем ты так ведешь себя? Капитан Лойте на нашей стороне. Свое дело он знает. Не будь ослиной задницей, сын мой.

– Ладно. Только скажи этому ублюдку, чтобы он перестал покровительственно относиться ко мне, – Хонган стал влезать в седло. Лойте, так и не успокоившись, вытянул его по спине хлыстом.

Хонган развернулся, схватил его за запястье, когда тот был готов нанести ему второй удар, и острым носком сапога врезал капитану в живот.

Удар мог оказаться смертельным: несколько минут капитан находился в полубессознательном состоянии. Но священник наконец привел его в чувство и настоял, чтобы ночь они провели здесь, дабы Лойте мог оправиться. Разгневанный капеллан долго молился, прося милости Бога, чтобы тот дал им время раскаяться. Хонган сонно ворчал на него. Лойте постанывал и богохульствовал. Утром следующего дня Чиир Хонган вытащил офицера из-под одеяла, схватил его за отвороты мундира и рывком поставил на ноги.

– А теперь слушай меня, собачье отродье. Если ты капитан нашей армии, то я твой полковник. Будешь говорить мне «господин» и отдавать честь.

Он оттолкнул бывшего пограничника. Тот, вскрикнув от боли и снова схватившись за живот, сел на задницу.

– Нет, это ты меня послушай! – Омброз схватил бывшего воспитанника за руку и оттащил его подальше. – Никогда не видел тебя таким жестоким! В чем дело? Одно дело утверждать свое старшинство, но ты же мог все кишки ему порвать. Из-за плохого характера ты мог на всю жизнь обзавестись врагом.

– Нет, не мог. Он уже враг – для всех. Предавший свое племя ни для кого не может быть другом. Он таков, каков он есть, и должен знать свое место.

– Ты не имеешь права так поступать. В глазах Бога он такой же, как и ты.

– В глазах Бога – конечно. Но меня волнует его место в боевых порядках под командой предводителя, и он должен знать, что его место в самом низу. Ему нельзя доверять.

– Ты уверен в этом в силу своего глубокого знания человеческих характеров, – с иронией сказал Омброз. – Ты разбираешься в них лучше, чем кардинал, который безоговорочно рекомендовал его нашему вниманию. Я поверил ему, когда он сказал что агенты должны были не только выследить его, но и убить. И в любом случае он будет жить в клане Ветока, поедет он туда с нами или нет. Они приняли его. И он провел с ними зиму.

– Ты когда-нибудь видел, чтобы я с кем-то ссорился?

– Нет, Святой Сумасшедший. И я надеюсь, что ты не прав относительно него. Он знает слишком много о нас, чтобы мы могли с ним расстаться.

– Нет никакой опасности. Ему некуда деться. Что бы ни сказал почтенный кардинал, мы оставим его с соплеменниками жены. Но я по-прежнему хочу выяснить, откуда он знает, что Коричневый Пони сможет найти свою часть стоимости оружия, что он обещал. И откуда поступит оружие?

– Медвежонок, Элия много работал для папы Линуса, и тот хорошо вознаградил его. Я знаю, что у Элии поместья на западном побережье и в Орегоне, но нам не понадобится пускать в ход его средства. Доверься ему. Если ты уплатишь торговцам шестьсот коров, кардинал найдет кого-то, кто выложит остальные две трети цены. У Тексарка, как у самого могущественного государства на континенте, много врагов и мало союзников. Многие из его противников будут только рады вооружить орды. А ты проявляешь неблагодарность.

– Ни в коем случае. Мне нравится Коричневый Пони. Я знаю, что главное в нем не его богатство, а влияние, которым он обладает. И я полностью доверяю ему, всем его замыслам. Но это не значит, что я доверяю результатам его замыслов. Очень хорошо, если он богат. Но откуда об этом знает Лойте?

– Скорее всего он не знает. Просто он свысока относится к тебе. И Кочевники, и горожане – все чувствуют превосходство друг перед другом. Оседлые и кочевые – история их противостояния стара, как Книга Бытия. Но что касается денег, к западу от разделительной линии есть государства, которые хотят, чтобы империя Ханнегана оставалась на месте или же продвигалась к востоку. Повсюду ходят разговоры о намерениях Ханнегана объединить континент под своей властью, и посольства исправно сообщают домой эти слухи. Одно-другое из них сможет дать тебе оружие просто даром.

– Шестьсот коров – это не даром.

– Это почти ничего. Кардинал Коричневый Пони сообщил мне настоящую цену сделки – более шести тысяч коров.

– Если только мы вообще получим оружие. Если только торговцы не подсунут нам бракованный хлам.

– Почему у тебя такое плохое настроение? Я так и жду, что ты обзовешь Лойте травоядным. Хонган засмеялся.

– В доме моей матери это слово все еще в ходу. Так что в его стенах я могу обзывать капитана.

– Понимаешь, как политик, ты переполнен уродливыми представлениями. И перенять их от меня ты не мог.

– Но так вышло!

– Нет, этого не могло быть!

– Никак, и ты собираешься меня высечь, наставник?

– Я это делал.

– Когда мне было десять лет, а ты был моложе. Ты учил меня не обижать священников, но ты не… – Кочевник запнулся. Увидев, как изменилось лицо Омброза, он сокрушенно покачал головой и пошел к своей лошади.

Остановившись на вторую ночевку под звездами, они встретили посланника из племени Диких Собак. Тот скакал на юг, неся с собой плохие вести: Двоюродный дед Сломанная Нога перенес удар, у него отнялась и левая нога, и он уже стал складывать погребальную песню. Посему бабушки и шаманы поступили очень мудро, начав обсуждать других кандидатов на древний пост Ксесача дри Вордара.

На следующий день они прибыли к вигвамам клана бабушки Веток Энар. Старуха была слаба и маялась недугами, так что приветствовали гостей жена Лойте Потеар Веток со своей бабушкой. Муж, спешившись, обнял ее, но она оттолкнула его; ему еще предстояло «рассказать о наших лошадях» (принятый у Кочевников эвфемизм), то есть поведать женщинам своей новой семьи, как он справляется с обязанностями конюха, и этот искус еще не подошел к концу. Она поклонилась отцу Омброзу и Чииру Хонгану и пригласила их в вигвам своей бабушки. Из вежливости они последовали за ней, хотя оба спешили поскорее добраться до семьи Хонгана.

– Чиир, ты слышал плохие новости? – спросила любимая внучка. – Надеюсь, не мне придется их излагать тебе.

– Мы встретили курьера. Я знаю об отце, – он вручил ей кожаный кисет с подковами. – Муж все объяснит тебе. Но позже.

Она с интересом посмотрела на кисет и оставила его около входа – впустив их в вигвам, она уже не откидывала клапан.

Старуха сидела в кожаном плетеном гамаке, подвешенном меж двух столбов, надежно вкопанных в утоптанный земляной пол. Она попыталась приподняться, но Хонган движением руки усадил ее обратно. Тем не менее она выразила уважение к Хонгану и Омброзу, сделав кокай, то есть, постучав по лбу костяшками пальцев, она склонила голову, приложив к ней кисти рук, обращенные ладонями к гостям. Такая вежливость могла показаться чрезмерной, но Эссит Лойте ее не удостоился. Она не обратила внимания на своего зятя; но было ли это общепринятым отношением к конюху («пусть учится ходить за нашими лошадьми») или же неприкрытым презрением, сказать было трудно.

– Меня очень огорчает, как глупо Ночная Ведьма обошлась с твоим отцом, Хонган Осле Чиир, – многозначительно произнесла она.

Омброз заметил, что в ее присутствии Хонгану действительно было не по себе. Отнести состояние Сломанной Ноги к проискам Ночной Ведьмы, да еще назвать их глупыми означало, что эти женщины Виджуса выбрали его на пост Ксесача Вордара, а то, как она произнесла его имя, поставив на последнее место обозначение рода матери, значило, что, какая бы тому ни была причина, титул сына Сломанной Ноги в ее глазах вырос.

Но Хонган Осле было уменьшительным от исторического именования Хонган Оса – вождя, который проиграл войну и отдал Ханнегану II половину своего народа.

– Выпьешь ли ты крови с нами сегодня вечером? – спросила старая женщина. – Мы празднуем рождение двух жеребят от лучшей кобылы Потеар. Оба малыша здоровы – редкое и прекрасное событие.

– Поблагодари Деву от нашего имени, бабушка, – сказал отец Омброз. – Мы приносим извинения за спешку, но Сломанная Нога нуждается в нас.

– Да, он захочет увидеть своего сына, а от тебя принять последнее помазание. Отправляйтесь с Христом и Богородицей.

Двое верхами отправились в путь, оставив Эссита Лойте со своей молодой женой и ее родственниками.

– Капитану все еще придется многому научиться относительно лошадей клана Веток, – кисло сказал Омброз, когда их уже никто не мог услышать.

Хонган засмеялся.

– Он незамедлительно многое поймет, когда Потеар покажет старухе подковы.

Горы уже были готовы показаться из пыльной завесы на западе, когда Святой Сумасшедший неожиданно сообщил, что Сломанная Нога из-за своей болезни стал слишком раздражительным и что его старая жена сочла необходимым назначить другого главу семьи.

– Откуда ты это знаешь? – насмешливо спросил священник. – Было видение?

– Вот оно, – показал Хонган на восток. Осторожно вскарабкавшись на седло, он во весь рост встал на спине лошади.

– Мои старые глаза не видят ничего, кроме пустоты. Что там такое?

– Там кто-то есть. Думаю, мой дядя. Он в нескольких милях 1 отсюда. Машет руками и танцует. У него какое-то сообщение. Они увидели пыль, которую мы поднимаем.

– Ну да, это знаковый язык Кочевников. Мне стоило выучить его, когда я был моложе. Он всегда восхищал меня.

– Он дает нам преимущество перед тексарскими вояками.

Когда на горизонте показались вигвамы клана Маленького Медведя, перед ними появился всадник, вынырнувший из облачка пыли. Это был Красный Гриф, брат жены Сломанной Ноги, формальный глава клана, который тем не менее должен был существовать, ибо она выразила такое желание. И теперь во время болезни мужа брат выполнял возложенные на него обязанности. Он был худым и серьезным человеком, примерно шестидесяти лет от роду, с синевато-багровыми пятнами на коже, из-за которых его могли в любом месте, кроме Кочевников, принять за джина; но среди Кочевников такие косметические дефекты пользовались большим уважением, как отметины Пустого Неба. Он с серьезным видом рассказал о состоянии Сломанной Ноги – все еще недвижим, но по крайней мере хуже ему не стало.

– Часть наших гуртовщиков уже вернулась с юга, – сказал Красный Гриф Омброзу, – включая людей духа Медведя. Они сейчас с ним, отец. Но, конечно, он хочет видеть вас.

Омброз начал ему рассказывать о папе, но оказалось, Красный Гриф уже все знал. Даже об отъезде кардинала Коричневого Пони из Валаны – его секретариат постоянно посылал и получал послания от людей с равнин. Когда они въехали в поселение Маленького Медведя, то, приветствуя их, навстречу высыпали дети и молодые женщины; Хонган и священник обнимали их.

– Вы останетесь у нас после того, как повидаетесь с отцом? – спросила мать. – Или должны скакать в страну Кузнечиков? Хонган замялся. Он ей еще ни о чем не рассказывал.

– Я думаю, Кухали развелась со мной, – он глянул на Омброза, который венчал их, но тот отвел глаза в сторону. – Она сказала, что если захочет меня, то пошлет за мной. Но даже в этом случае я не пойду к ней.

Выражение лица матери смягчилось.

– Тебя осуждают за то, что нет дочек?

– Может быть. И за столь долгое отсутствие. Жалуются ее братья. Я слишком мало делал для семьи. Они говорят, что я слишком привязан к тебе. Ты же знаешь, как это называется.

– Я боялась, что так и будет, когда ты женился на девушке из Кузнечиков. Гуртовщики рассказывали, что этой зимой им снова пришлось драться с гуртовщиками Кузнечиков из-за пастбищ.

– Есть убитые?

– У наших только раненые. Как у них, я не знаю. В ход пошли и пули, и стрелы. А теперь иди повидайся с отцом.

Шаман рода Маленького Медведя оставил вигвам, в котором отец Омброз готовился к последнему помазанию старейшего из своих новообращенных. Священник знал, они смущены тем, что некоторые из их обрядов не соответствуют религии, которую он им проповедовал, ибо они приняли крещение лишь потому, что так захотел Сломанная Нога. Когда старик умрет, их смущение (и зависть?) может превратиться во враждебность. Но весь род знал, что, когда он, Омброз, был поставлен перед необходимостью выбирать между ними и своим орденом и высший иерарх ордена, назначенный архиепископом Бенефезом – то есть Филлипео Харгом, – отозвал его обратно в Новый Рим, он отказался подчиниться. Он был изгнан из ордена и подвергнут отлучению, но не обратил внимания на эти кары. Тем не менее они уязвляли его больше, чем он хотел признать. Он знал, что женщины встанут на его сторону в любой ссоре с шаманами духа Медведя, но хотел избежать такого развития событий. Пока они тоже не выказывали таких намерений. Под влиянием его проповедей многие из семей Кочевников стали христианами, а он же за эти годы стал чувствовать себя скорее Кочевником.

Омброз был не первым миссионером ордена святого Игнация, который стал свидетелем, как его любимый ученик, которого он учил думать, начинал и думать, и вести себя отнюдь не так, как предполагал его духовный наставник. И этой ночью он лишь тяжело вздыхал, глядя, как Чиир Хонган вместе с шаманами в тусклом дымном свете костра из сушеного навоза, разведенного у вигвама Сломанной Ноги, танцует пляску умирающего.

Барабаны, казалось, глухо выговаривали: «Горе идет, горе идет, мать-горе идет…»

Танец должен был умиротворить Черный Ветер, грозного противника Пустого Неба и отогнать Ночную Ведьму. Какое-то время Омброз бродил по поселению, присаживаясь к таким же кострам и разговаривая со старыми «прихожанами». Малая часть из них стала истинными христианами, но многие из тех, кого он крестил, продолжали считать его одним из шаманов. Среди некрещеных по-прежнему пользовался вниманием голос его мудрости, когда он поднимал его в совете.

До завоевания всех этих деревень не существовало. Но со временем равнины все больше и больше заполнялись подобиями вигвамов, которые, как и жилища фермеров, возводили из камня и глины и ставили рядом с источниками и колодцами. Здесь оставались на зиму старики и дети, пока гуртовщики перегоняли стада своих лохматых коров на лучшие пастбища, примеряясь к временам года и спасаясь от завывающих снежных буранов, которые всю зиму бушевали на равнинах, от Арктики через земли Великой Кобылы и до завоеванной провинции, худшая часть земель которой принадлежала орде Зайца. В давние времена Зайцы жили в лесистой местности, лиственные заросли которой уходили к юго-востоку; земли эти ныне вошли в состав Тексаркской Империи. И теперь эти пастбища, до которых зимой лишь изредка доносились ледяные ветра, Зайцы сдавали в аренду Кузнечикам и Диким Собакам, получая за это хорошую плату коровами и лошадьми. Вследствие такого положения дел народ Зайцев менее всего был склонен к миграции даже перед началом войны; лишь малая часть его после завоевания перебралась на юг, где в районах со скудными землями и сформировалась диаспора Зайцев по соседству с обедневшими семьями бывших Кузнечиков, которые, как семья Чернозуба, минуя скудные пастбища Диких Собак, переместились поближе к горам.

От гула барабанов было никуда не деться. И теперь, казалось, они выговаривали: «Свобода идет, свобода идет, дева-свобода идет…»

Побывав почти в каждой хижине, отец Омброз вернулся к вигваму Сломанной Ноги. Какое-то время он постоял у костра, наблюдая за танцем, а потом, уловив ритм, и сам присоединился к танцующим, что вызвало вопль радости у его Медвежонка.

Глава 8

«Пятая ступень покорности заключается в том, что он не скрывает от своего аббата ни одну из мыслей, внушенных дьяволом, которые проникли в самое сердце, ни один из тайных грехов, а смиренно кается в них».

Устав ордена св. Бенедикта, глава 67.

Секретариат необычных духовных явлений располагался в одном из немногих зданий, сохранившихся около центра еще с тех времен, когда папа не обитал на западе. Двухэтажное каменное здание с подвалом когда-то было военной казармой для двух десятков часовых; стояло оно на засаженном елями акре земли в пятнадцати минутах ходьбы от собора святого Джона-в-изгнании.

Хотя монах и старый воин провели первую ночь, ежась под одеялами на лежанках в подвале Секретариата, на другой же день они вместе с тремя семинаристами – Аберлоттом, Джасисом и Крумли – обосновались в небольшом домике, который Коричневый Пони нашел для них у западной границы города. При первой же встрече он уломал семинаристов тем, что тут же выложил за своих слуг половину арендной платы, пообещал, что они возьмут на себя часть забот по дому и ни в коем случае не будут помыкать юными студентами, один из которых – Джасис – был болен. Аберлотт, коренастый добродушный весельчак родом с северо-запада, сразу же понравился Чернозубу. Крумли был длиннолицым уроженцем Востока. На первый взгляд он казался мрачноватым, но потом выяснилось, что он способен с незаурядным умением парировать хитроумные шуточки Аберлотта. Характер Джасиса в силу его недомогания определить было трудно, но Аберлотт называл его фанатиком учебы, которая должна была дать ему сан; неприязни к нему он не испытывал, хотя парнишка был родом из Ханнеган-сити.

Их дом примыкал к пивоварне, через которую струился ручей, вытекая на свободу за домом. Стекал он со склона холма и летом нес с собой чистую ледниковую воду, а теперь вздулся от влаги тающих снегов. Крыло их здания и остальные строения поблизости были на уровне воды в ручье, и во время сильных дождей он уносил с собой все нечистоты. Чернозуб видел, как дети пили прямо из ручья, и думал, не вода ли является причиной недомогания Джасиса, слыша, как он кряхтит и стонет в туалете. Чернозуб и Вушин, которые делили комнатку в задней части дома, приходили и уходили через черный ход, хотя имели право пользоваться общей кухней и местом для занятий. Все было обговорено. Но до начала работы в Секретариате у новичков было несколько дней познакомиться с городом.

Валана произвела на них впечатление довольно грязного поселения, если не считать некоторых районов, заселенных представителями власти и богатства – дворники тут работали не покладая рук, а вода поступала по акведуку. Валана стремительно разрослась вокруг древней крепости на вершине холма, которая несколько столетий назад служила горцам центром обороны от набегов диких Кочевников. Кроме вознесшейся над городом старинной крепости, что сейчас находилась в пределах Нового Ватикана, на который при полуденном солнце падали тени шпилей и колоколен собора святого Джона-в-изгнании, сам город не был окружен стенами. До того, как сюда перебралось изгнанное папство, город представлял собой что-то вроде скромного королевства, к которому прилегали общины густонаселенного района, где купцы предлагали шахтерам шкуры за серебро, покупали у Кочевников кожи и мясо, а у фермеров кукурузу и пшеницу. Когда сюда из Нового Рима перебрался папа, здесь жили два кузнеца, ювелир по серебру, мастер, ковавший наконечники для стрел, мельник и гончар, три купца, доктор и оружейник. С тех пор количество предприятий тут возросло вчетверо, и в Валане во множестве обитали врачи, законники и банкиры. Валана контролировала полдюжины мэрий в регионе, где обретали приют новые предприятия. Экономика развивалась сама по себе, но с появлением тут главы Церкви бурно пошла в рост. Только одно здание из пяти было возведено до изгнания. Среди них было и здание Секретариата, которое, закрытое стеной елей, почти не было заметно с дороги.

Чернозуб сразу же отправился на работу в Секретариат. Там он заменил добровольца-переводчика, который говорил на языке Кочевников лучше, чем на наречии Скалистых гор, и который, как выяснилось, был христианином из Диких Собак, двоюродным братом Чиира Хонгана; тот был рад освободиться от своих обязанностей и вернуться к своей семье на равнинах. Вместе с уборщиком в агентстве было семнадцать работников, не считая курьеров. Прибывая и убывая, они поддерживали связь между Коричневым Пони и его многочисленными корреспондентами по всему континенту, часть которых были тайными, а часть – официальными. Тут были пять переводчиков-секретарей, включая Чернозуба, три переписчика, три человека в приемной, которые считались еще и охранниками, и еще пятеро других, работавших в части здания, отделенной от всех остальных, куда снаружи можно было попасть лишь через обычно запертые железные ворота, а изнутри – только по коридору, что вел в личный кабинет кардинала. Чернозуб быстро понял, что все задачи Секретариата ясны только кардиналу, а работники в максимальной степени изолированы друг от друга.

От своего предшественника-Кочевника Чернозуб унаследовал кабинетик, примыкавший непосредственно к кабинету Коричневого Пони, потому что прежний обитатель нуждался в более тщательном контроле, чем остальные. Какую бы секретность кардинал ни соблюдал в общении со своими работниками, он был вынужден поддерживать доверительные контакты с монахиней сестрой Юлианой из Государственного Секретариата. Она была приставлена контролировать те «необычные явления», которые могли сказаться на официальных дипломатических отношениях Валанского папства. Похоже, она обладала правом вето и относилась к Чернозубу, да и к Коричневому Пони с неприкрытой подозрительностью, демонстрируя свое превосходство и давая понять, что хозяйка тут она. Тем не менее, по всей видимости, и ей не удавалось выяснить, что происходит в изолированной части здания, куда доступ монахине был запрещен.

Город был запружен кардиналами, которые съезжались на готовящийся конклав. Едва найдя себе квартиру, они тут же меняли красные одеяния на пурпурные или траурные в знак скорби по скончавшемуся папе. Но пурпур был и знаком покаяния, подходящим для Великого поста, который уже приближался. После того как время траура подойдет к концу, этот цвет сменится на шафрановый. И впредь до избрания папы никто не облачится в красные кардинальские цвета.

Одним из первых в город прибыл кардинал из едва ли не самой отдаленной епархии христианского мира. Откровенно говоря, он пересекал море для участия не в этом, а в предыдущем конклаве, который избрал епископа Денверского, ныне покойного. Его звали кардинал Ри, архиепископ Хонга, и он пересек Тихий океан с женой и двумя симпатичными молодыми женщинами, о которых ходили слухи, что они его наложницы. Местное Общество чистоты встретило его с ужасом, но кардинал Хью Чемберлен и бывший государственный секретарь Хилан Блез предупредили полицию, чтобы эта публика оставила в покое странного зарубежного кардинала, о существовании епархии которого никто не догадывался несколько столетий, пока всего тридцать лет назад путешественники случайно не обнаружили христианские общины, расположенные на островах далеко к западу. Папа Линус был так обрадован существованием азиатских христиан, что тут же произвел епископа Ри в кардиналы, даже не позаботясь ознакомиться с традициями этой церкви.