Братья

Как только началась демонстрация картины, Клаудия слегка подтолкнула детей, и они незаметно выбрались из темного зала. Через считанные секунды трое заговорщиков уже мчались по дороге в арендованном “тандерберде”

– Получилось! – воскликнула Клаудия радостно, и дети поддержали ее радостными криками, а Виктор еще и запрыгал на переднем сиденье.

Через полчаса они свернули с шоссе №95 на пустынную дорогу, которая прихотливо извивалась между отлогими холмами Мэриленда. Клаудия как раз рассказывала детям о происхождении названия “Чесапик”, что на языке индейцев-алгонкинов звучало как “Чесепиук” и означало “залив, полный ракушек”, когда заметила в зеркале заднего вида два автомобиля. Один из них неожиданно прибавил скорость и преследовал ее “тандерберд” буквально по пятам, зачем-то включив дальний свет фар.

– Что им нужно, мамочка?! – в тревоге воскликнула Тоня.

Виктор обернулся назад и весело помахал рукой сияющим огням. Клаудия, почувствовав неожиданный страх, попыталась прибавить газ, но второй автомобиль легко обогнал их, резко свернул на их полосу и внезапно затормозил, загородив шоссе. Клаудия ударила по тормозам, и ее машина, визжа шинами по асфальту, остановилась в нескольких дюймах от переднего автомобиля.

Из машин выскочили четверо незнакомых мужчин и бросились к “тандерберду”. “Бог мой, у них оружие!” – в панике подумала Клаудия, лихорадочно сражаясь со своим ремнем безопасности. Тоня, закрыв лицо руками, громко кричала от ужаса. Клаудия попыталась запереть дверцы машины изнутри, но было слишком поздно. Двое незнакомцев, чьи лица были скрыты лыжными масками, отворили двери с правой стороны и выволокли наружу ее детей. Третий направил на Клаудию пистолет и прокричал:

– Не двигаться!

Клаудия сопротивлялась, бешено лягаясь и царапаясь. Бандит попытался схватить ее за пояс, но поскользнулся, и оба рухнули на асфальт. Клаудия потянулась к его пистолету, но он ударил ее в живот, профессионально и сильно, так что она задохнулась от ослепительной боли.

Остальные нападавшие тем временем тащили отчаянно сопротивляющихся детей к переднему автомобилю; Тоня что-то бессвязно выкрикивала и молотила кулачками по груди одного из похитителей, а Виктор пронзительно визжал и дрыгал ногами, пока второй не подхватил его поперек туловища и не поднял в воздух.

До слуха Клаудии донесся рокот мотора приближающейся машины, и она обернулась. На шоссе появился еще один автомобиль, который затормозил, не доезжая до них нескольких метров. Оттуда, выхватывая из-за пояса свой пистолет, выскочил Бэбкок, которого они оставили в кинотеатре. Слава богу, ей не удалось одурачить его!

Бэбкок двигался удивительно проворно для человека своего возраста и габаритов. Он сделал несколько выстрелов, и двое похитителей, которые держали Тоню и Виктора слегка растерялись. Тоня вырвалась из рук державшего ее бандита и ринулась к придорожной канаве. Тот сделал слабую попытку догнать ее, но покачнулся и медленно осел на землю. По его груди расплывалось темное пятно. Человек, державший Клаудию, оттолкнул ее в сторону и прицелился в телохранителя, но Клаудия бросилась вперед и укусила его за руку. Бандит взвыл от боли и выронил пистолет. Долю секунды он колебался, затем бросился к передней машине.

Третий из нападавших, прикрываясь Виктором как живым щитом, открыл огонь по телохранителю. Видя это, Клаудия по-звериному зарычала и побежала к нему. Она видела ствол направленного на нее пистолета, но сейчас ей было плевать. Человека маске отпустил Виктора и выстрелил.

– Мамочка! Мама! – Виктор бежал к ней, раскрыв руки, и Клаудия видела, что лицо его блестит от слез. Он был уже совсем близко, когда ноги его подогнулись, и он упал ничком на асфальт. В два прыжка Клаудия поравнялась с телом Виктора, хватая его на руки. Виктор дышал неровно, со всхлипами, а по руке Клаудии, которой она поддерживала его спину, потекло что-то горячее и липкое.

Она слышала крики на чужом языке, беспорядочную пальбу и топот ног. Преследователи отступали к первой машине, унося с собой раненого. Нестройно захлопав дверцы, и машина с ревом рванула с места, стремительно набирая скорость.

– Миссис Гордон! – хрипло окликнул ее кто-то. Совсем рядом вдруг раздался голосок Тони, и Клаудия почувствовала, как вздрагивающее тело дочери прижимается к ней.

Не скоро она расслышала чьи-то голоса и множество других звуков; увидела, что все вокруг ярко освещено фарами полицейских машин, но даже тогда она осталась сидеть скорчившись на узкой полосе асфальта, нежно прижимая к себе легонькое тело своего сына и чувствуя, как затихают сотрясающие его тело конвульсии, как слабеет дрожь маленьких рук и ног.

* * *

Вертолет ЦРУ, дожидавшийся Алекса в аэропорту Вашингтона, доставил его прямо в Первый Мемориальный госпиталь. Было уже около полуночи, и в темноте он отчетливо видел расположенные в виде креста огни на посадочной площадке больницы. Вертолет снижался, и по спине Алекса вновь пополз холодок. В Нью-Йорке ему сообщили только, что Виктор жив, хотя рана его серьезна.

Виктор жив, все остальное не имело значения. Алекс спрыгнул на гудрон вертолетной площадки и побежал ко входу в приемный покой. “Господи, – думал Алекс, – помоги ему выжить, помоги уцелеть в этой войне, к которой он не имеет никакого отношения!” Щербатая улыбка сына мелькнула у него перед глазами, и Алекс в тысячный раз спросил себя, какого дьявола Клаудия потащилась с детьми в Мэриленд.

В приемном покое его дожидалась седая санитарка.

– Я – сестра Жанетт, – представилась она. – Вашего сына оперируют, мистер Гордон. Пожалуйста, пойдемте со мной.

Они быстро прошли по коридору мимо старика в кресле на колесиках, мимо двух молоденьких медсестер, которые негромко пересмеивались, шепча что-то друг другу. Миловидная блондинка с раздутым животом с трудом ковыляла им навстречу по коридору, толкая перед собой сложное сооружение на колесиках, с которого свисала капельница для внутривенного вливания плазмы. За закрытой стеклянной дверью настойчиво звонил телефон.

Над двойной дверью висела бросающаяся в глаза табличка: “Операционная, вход только для персонала”. Они прошли внутрь и оказались в просторном коридоре со сверкающими чистотой белыми стенами. В воздухе висел тяжелый запах антисептиков, а вдоль стены выстроились каталки с зелеными клеенчатыми матрасами. Напротив стояли три кресла, а рядом с ними Алекс увидел Клаудию, устало привалившуюся к стене с картонным стаканчиком кофе в руке.

– Подождите здесь, – сказала санитарка. – Доктор Фульдхейм сейчас к вам выйдет.

С этими словами она исчезла за дверью. Алекс посмотрел на Клаудию. Он не видел ее с тех пор, как она ушла от него. Сегодня она была в бежевой матроске с огромными пуговицами, желто-коричневых брюках и замшевых туфлях без каблуков. Брюки были в грязи и бурых пятнах, а левая штанина была разорвана на колене. Волосы в беспорядке падали на плечи, под глазами чернели круги, а на левой скуле алела свежая царапина, протянувшаяся от уха до носа.

– Здравствуй, Клаудия, – сказал Алекс.

Она кивнула.

– Какой?

Прежде чем Клаудия успела ответить, боковая дверь распахнулась, и в коридоре появилась сестра Жанетт в сопровождении рослого, атлетически сложенного мужчины лет шестидесяти в зеленом хирургическом халате, с серебряным ежиком коротких волос и острыми чертами лица.

– Это вы – Алекс Гордон? – устало спросил он. – Я – доктор Фульдхейм. Ваш сын все еще в хирургии. Мы делаем все возможное, но боюсь, шансов очень мало. Мальчик был ранен в спину двумя пулями. Задеты легкие, серьезно повреждены важные кровеносные сосуды.

Алекс посмотрел на врача.

– Он жив?

– Да, он еще жив, но, как я уже сказал, состояние критическое.

Алекс обернулся к Клаудии.

– Где Тоня? Что с ней?

– Мы заботимся о вашей дочери, – вставила сестра Жанетт. – Она в шоке. Мы...

– Ее тоже ранили? – хриплым голосом перебил Алекс, и взгляд его заметался между Клаудией и медсестрой.

– Нет, – спокойно сказала сестра Жанетт: – Ваша дочь физически не пострадала, просто она пережила сильнейшее эмоциональное потрясение. У нее началась истерика, и нам пришлось дать ей успокоительное. Теперь она уснула, а когда проснется – все уже будет в порядке.

Алекс снова повернулся к врачу.

– Скажите, доктор, какие шансы у моего сына?

Фульдхейм положил руку ему на плечо.

– Мистер Гордон, – сказал он, печально качая головой. – Вы должны мужественно смотреть правде в глаза. Вашего сына может спасти только чудо.

Хирург и сестра ушли в операционную, и Алекс проводил их ничего не выражающим взглядом. Колени его сами собой подогнулись, и он опустился в одно из кресел. Его сын умирал. Возможно, он не доживет даже до конца операции. Он не может этого допустить, он должен немедленно что-то сделать. Вот только что, боже милостивый? Что такого он сделал когда-то, что творил все эти пятнадцать последних лет, если наградой ему стало мертвое тело сына?!

Алекс обернулся. Клаудия что-то говорила ему, но он не слышал ни слова. Его сын в операционной, его дочь, накачанная транквилизаторами, лежит сейчас где-то в темной комнате, сражаясь с кошмаром, который будет преследовать ее всю жизнь. Клаудия стоит перед ним избитая, исцарапанная, чудом оставшаяся в живых. Неожиданно он вспомнил стеклянные глаза Нины, какие были у нее за день до смерти.

Все эти люди умерли или страдали из-за него, из-за его войны с Дмитрием. Из-за их кровавой вражды погибла Нина и может умереть Виктор, из-за нее Тоню будет преследовать постоянный страх. Клаудия даже пыталась бежать от него, но не сумела уйти достаточно далеко...

Его мрачные размышления были прерваны сестрой Жанетт.

– Вас срочно вызывают к телефону, мистер Гордон, – сказала она.

Он последовал за ней в тесную комнатку, где на заваленном бумагами столе стоял черный телефонный аппарат.

– Алло? – сказал Алекс, беря трубку, лежавшую рядом с аппаратом на чьей-то истории болезни. Звонил Бэбкок.

– Расследование подтверждает мои первоначальные выводы, – кратко сообщил он.

Алекс глубоко вздохнул. В эти минуты ему было не до Бэбкока с его расследованием.

– За машиной вашей жены никто, кроме меня, не следовал, – продолжал охранник. – Мы обнаружили оба автомобиля, которые были использованы для нападения; один остался на месте преступления, второй – рядом с Балтиморским аэродромом. Обе машины были взяты напрокат в Балтиморе сегодня утром еще до того, как миссис Гордон села на самолет, вылетающий в Вашингтон. Это была засада, Алекс.

Думая о маленьком сыне, Алекс с трудом понимал, о чем ему толкует агент. Он попросил повторить, но только когда Бэбкок принялся рассказывать все с самого начала в третий раз, он уловил страшный смысл его слов.

– Подожди, – перебил он и, оставив трубку на столе, вернулся в коридор. Клаудия стояла там, где он ее оставил, с рассеянным видом потягивая из стакана остывший кофе.

– Клаудия, – сказал Алекс, – прости, что я спрашиваю тебя об этом сейчас, но мне очень нужно это знать. Как вы оказались на Балтиморском шоссе?

– Какое это теперь имеет значение? – спросила Клаудия, не глядя в его сторону.

– Это важно. Мы должны найти напавших на вас людей.

Клаудия повернулась к нему, на лице ее застыло подавленное выражение.

– Я хотела побыть с детьми, одна... – начала Клаудия неуверенно, затем рассказала о своей идее провести выходные на берегах Чесапикского залива.

– Кто еще знал о твоих планах?

Она нахмурилась.

– Что ты хочешь сказать? Никто не знал.

– Никто?

Клаудия внезапно побледнела.

– Никто, только Робин... Он помогал мне все это спланировать. Ты что, снова пытаешься...

– Робин – это твой друг? – спросил Алекс. Даже сейчас он не мог произнести слово “любовник”.

– Как его фамилия?

– Уэстлейк, но что... – она схватила его за руку. – Что происходит, Алекс?

– Идем со мной, – позвал он ее.

Клаудия заколебалась, с болью глядя в направлении дверей операционной, затем послушно побрела за Алексом к маленькой комнатке сестры.

– Бэбкок? Срочно проверь, кто такой Робин Уэстлейк... – Он помолчал. – Да-да, ты прав...

Он повернулся к Клаудии.

– У него не американская фамилия.

– Он – англичанин, – ответила она скованно.

– Адрес? – спросил Алекс, с трудом подавляя приступ ревности.

Клаудия помолчала, затем неохотно продиктовала адрес в Верхнем Ист-Савде и номер телефона.

Алекс повторил эту информацию для Бэбкока.

– Он англичанин, – добавил Алекс, – так что справься в иммиграционной службе и перезвони, о’кей?

Он положил трубку на рычаги и повернулся к Клаудии.

– Что все это значит? – устало спросила она. – Ты что, подозреваешь Робина?

Алекс нежно обнял ее за плечи.

– Поверь мне, Клаудия, я молю бога, чтобы твой Робин не имел к этому никакого отношения, потому что, если он замешан в это дело, я никогда не прощу себе...

Он выпустил Клаудию и оперся на подоконник, прислонившись лбом к холодному оконному стеклу. Он в самом деле надеялся, что любовник Клаудии не вовлечен в этот заговор. Алекс горько винил себя в том, что не поинтересовался его персоной раньше; глупая гордость помешала ему сделать это, гордость и сознание того, что он будет таскаться за счастливым соперником по улицам Нью-Йорка. Правда, он боялся и того, что Клаудия обвинит его во вмешательстве в ее частную жизнь. И все же теперь, когда все встало на свои места или почти встало, он понимал, что именно таким мог быть план Дмитрия: сначала любовник для Клаудии, затем провокация против нее и детей.

Бэбкок позвонил Алексу час спустя. На этот раз Клаудия была рядом с ним, терпеливо ожидая, каким будет приговор.

Результаты расследования Бэбкока действительно были неутешительными. Робина Уэстлейка не оказалось дома, а обыск в его апартаментах показал, что отсутствуют туалетные принадлежности и кое-что из вещей. Швейцар видел, как мистер Уэстлейк вышел из здания с чемоданом в руке и сел в такси до аэропорта. Все это произошло чуть позже шести часов. Иммиграционная служба сообщала, что Робин Уэстлейк с паспортом гражданина Соединенного Королевства №47592845 вылетел из Соединенных Штатов в Лондон рейсом авиакомпании ТВА. Билет для него был заказан четырьмя днями раньше.

Клаудия стояла совершенно неподвижно, и ее лицо было белым как мел. Положив трубку, Алекс шагнул к ней, но она отвернулась и выбежала прочь. Ее шаги эхом отдались в длинном пустом коридоре. Алекс побежал за ней, на мгновение потеряв Клаудию из вида в ярко освещенном тамбуре, и только потом заметил ее фигуру на стоянке около госпиталя.

Он догнал ее только, когда она остановилась, неглубоко и часто дыша, у ограды автостоянки. Клаудия словно обезумела от горя; она растерянно оглядывалась по сторонам и мелко дрожала.

Алекс снова обнял ее за плечи, но Клаудия забилась в его объятиях и стряхнула его руки.

– Пусти меня! – с болью прошептала она. – Не смей ко мне прикасаться!

Ночь была пронизывающе холодна. Завывания резкого восточного ветра заглушались лишь сиренами “скорой помощи”. Алекс посмотрел на Клаудию – одинокую, сломленную, вздрагивающую от унижения и горя. Он догадывался, что она испытывает в эти минуты. После пятнадцати лет совместной жизни она оставила его и влюбилась в другого мужчину. Со своим новым любовником Клаудия снова почувствовала себя счастливой, привлекательной и желанной, а теперь оказалось, что все это было ловушкой, что любовник был коварным и хитрым врагом, который воспользовался ею в своих целях. Человек, к которому она привязалась, оказался замешан в похищении и, возможно, убийстве ее детей.

– Клаудия, выслушай меня, – сказал Алекс.

– Оставь меня в покое.

– Не вини себя. Ты не могла даже заподозрить его. – Алекс отвернулся и глядел в сторону. – Это дело рук Дмитрия. Я уверен, что он подослал к тебе Уэстлейка, как только ему стало известно, что ты ушла от меня.

Клаудия не ответила, и Алекс заговорил снова, взволнованно и горячо.

– Я хочу сказать тебе кое-что, Клаудия. Я хочу, чтобы ты знала – я ухожу из ЦРУ.

Она даже не посмотрела на него.

– Я уже решил, Клаудия, – продолжал Алекс. – Просто сейчас я занят одним делом. Это невероятно важная операция, и она может повлиять на будущее нашей страны. Чтобы закончить это дело, мне понадобится еще два или три месяца, но после него я уйду. Теперь я понимаю, каким дураком я был. Ты была права, права с самого начала.

Клаудия продолжала молчать. Губы ее были плотно сжаты, а взгляд оставался враждебным.

– Пойдем, – сказал Алекс. – Может быть, есть какие-нибудь известия о Викторе.

При упоминании о сыне Клаудия мгновенно вернулась к реальности. Развернувшись, она торопливым шагом пошла в сторону госпиталя. В приемном покое никого не было, и она, порывшись в сумочке, выудила оттуда сигарету. Несколько раз она с жадностью затянулась, потом раздавила сигарету носком туфли.

У дверей операционной их ожидала медсестра, которую они еще не встречали. Это была молодая негритянка с большими яркими губами.

– Это вы – мистер и миссис Гордон? Вас зовет дочь.

Палата, в которой лежала Тоня, была погружена в полумрак, однако Алекс сумел рассмотреть на постели ее маленькое тело и разметавшиеся по подушке светлые волосы.

– Мама? – слабым голосом прошептала Тоня. – Папа?

Клаудия шагнула вперед и схватила дочь за руку.

– Папа... – снова произнесла Тоня непослушными губами. – Где ты?

– Я тут, родная, – Алекс наклонился над ней и поцеловал в щеку.

– Дай мне руку.

Алекс взял ее тонкую руку в свои ладони и посмотрел на Клаудию, оказавшуюся с другой стороны кровати.

– Как Виктор? – спросила Тоня.

– Мы еще не знаем, сердечко, – с трудом отозвалась Клаудия, и Алекс понял, что она плачет.

– Можно нам вернуться домой? – проговорила Тоня. – Я хочу домой, пожалуйста...

Виктор умер на рассвете. Доктор Фульдхейм сказал, что они сделали все возможное, однако ребенок был обречен с самого начала. Алекс пожал ему руку.

– Спасибо, док, – пробормотал он и рухнул в кресло, закутавшись в свое пальто.

– Мой сын... – прошептала Клаудия надтреснутым, мертвым голосом. – Его больше нет, Алекс...

Алекс повернулся к ней и покачал головой. Говорить он не мог. Нет, никогда он не задумывался о том, что все может закончиться именно так. Ни в чем не повинный маленький мальчик пал жертвой его собственных идиотских игр. Все, что произошло, он сделал своими собственными руками. Чужая пуля попала в его сына, но это его палец спустил курок. Чувство вины, нараставшее в его груди, не отпускало Алекса ни на минуту.

– Клаудия, – прошептал Алекс и потянулся к ней. – Клаудия!

Он не смел вымолвить вслух ни одного слова из тех, что переполняли его. “Что же я наделал, Клаудия?! – хотелось ему сказать. – Какую беду навлек я на тебя и детей! Что я сделал с Виктором, названным так в честь моего отца?”

В сознании его внезапно возник Виктор Вульф, сильный и одержимый человек. “Я подвел тебя, отец, – подумал Алекс в отчаянии. – Мне так хотелось, чтобы ты был рядом со мной, что я назвал твоим именем своего сына, но жизнь его я сделал ставкой в своей игре и предал твою память. Если бы ты только знал, что твой сын посвятил всю свою жизнь борьбе с собственным братом. “Братья едины вовек!” – писал ты, но вот перед тобой два брата, которые жаждут крови друг друга. Только смерть моего собственного сына заставила меня увидеть, в каких безумцев мы превратились”.

Из горла ею вырвался хриплый стон, и Алекс расплакался как ребенок. Он отвернулся к стене и закрыл лицо руками; но рыдания продолжали сотрясать его тело.

Он плакал навзрыд и не осмеливался взглянуть в глаза Клаудии.

Клаудия неуверенно коснулась его плеч, лица, затем прижала его к груди и заплакала вместе с ним, гладя его по голове. Все ее тело вздрагивало, и Алекс был благодарен ей за то, что ему не в одиночку приходится противостоять демонам, которых он выпустил на свободу.

Когда он поднял голову, Клаудия все еще стояла, склонившись над ним, пристально глядя ему в глаза.

– Я... – сказала она, закусив губу. – Я хотела... Лицо Алекса внезапно оказалось в ее ладонях. Веки Клаудии распухли, а глаза смотрели безжизненно и отрешенно.

– Тоня ждет, – сказала она, касаясь его кожи кончиками пальцев. – Давай отвезем ее домой, Алекс.

Глава 19

Где-то далеко три раза пробили куранты на Спасской башне. В полутьме своего кабинета Дмитрий Морозов откинулся на спинку кресла и закурил сигарету. Он уже давно привык к ночной тьме, и ее бархатная, успокаивающая тишина даже нравилась ему. В эти предрассветные часы, когда все замирало, и даже его ночные помощники клевали носами в своих креслах, разум Дмитрия приобретал остроту бритвенного лезвия. Ночь была его царством, в котором он властвовал безраздельно, и именно в эти часы, когда его мозг оттачивался на оселке одиночества, ему в голову приходили самые блестящие из его планов и комбинаций.

Огонек сигареты слабо тлел в темноте, а сизый дым колыхался перед глазами подобно старой паутине, которая плавно раскачивалась и растворялась в воздухе.

Дмитрий уже давно постиг преимущества ночных бдений; это был один из секретов его ремесла, которым он научился у Октября; тот тоже предпочитал ночную охоту за мыслью. Теперь Октябрь вот уже неделю был мертв; он умер в страшных мучениях, уступив раку, который разъедал его тело буквально на глазах Дмитрия.

Дмитрий стал свидетелем того, как страшная болезнь приканчивала его учителя и друга в его старой, почти монашеской келье. Октябрь оказался единственным человеческим существом, к которому Дмитрий испытывал нечто вроде любви, единственным из всех, к чьим советам он прислушивался, единственным человеком, который был ему близок.

Дмитрий отчаянно нуждался в Октябре. Он хотел бы помочь ему, но не знал – как. Октябрь упорно отказывался принимать морфий и обезболивающее, а его последним желанием стало умереть на своей старой даче на берегу реки Клязьмы.

Дмитрий бросился в машину. Он гнал ее сквозь метель и пургу, стиснув зубы, он вцепился в рулевое колесо мертвой хваткой, не обращая внимания на свистки регулировщиков и отчаянный визг колес по обледеневшей трассе. Смерть, однако, не ждала. Когда они подъехали к дому Октября, наполовину похороненному под снегом, старик уже окоченел. Рот его приоткрылся в ужасной гримасе, а остекленевшие глаза внимательно вглядывались в беснующийся снаружи буран. В соответствии со старинным крестьянским предрассудком смерть с открытыми глазами означала, что и в смерти Октябрю будет отказано в покое и что дух его станет скитаться по родным полям до Страшного суда.

“Где же ты теперь. Октябрь? – подумал Дмитрий. – Именно теперь, когда ты так мне нужен. Где твой коварный извращенный ум, где твои интуиция и опыт?”

Он был так близок к тому, чтобы сломать брата и сделать его навеки своим пленником, однако его безупречный план рухнул, наткнувшись на неожиданную предусмотрительность немолодого телохранителя и отчаянную храбрость, неожиданно обнаружившуюся в Клаудии, жене Алекса. И конечно, виноваты в этом были его оперативники, провалившие простейшее задание.

Конечно, он не хотел смерти маленького Виктора Гордона. Меньше всего ему хотелось прослыть детоубийцей. Виктор и его сестра нужны были ему в качестве заложников. Он намеревался похитить их, чтобы шантажировать Алекса, добиваясь от него прекращения расследования в отношении Гримальди и Деверо. Он не собирался давать своему брату возможность вмешиваться в свои дела.

С каждым днем Горбачев представлял собой все большую угрозу. Он позволил этому демагогу Ельцину захватить власть в Верховном Совете Российской Федерации, он позволил прябалтам изгнать со своей территории части Советской Армии и допустил объединение Западной и Восточной Германии. Именно Горбачев санкционировал свободный отъезд евреев в Израиль и пресмыкался теперь перед израильским кабинетом министров, принимая его представителей у себя в Кремле со всеми почестями. Горбачевское преклонение перед американцами зашло так далеко, что он присоединился к американской блокаде Ирака, который на протяжении долгих лет был верным союзником Советского Союза на Ближнем Востоке. Вместо того чтобы помочь иракскому лидеру Саддаму Хусейну, как бывало раньше, Горбачев смиренно поддержал Америку в ее неизбежном нападении на Ирак. С Горбачевым нужно было покончить, и, если удастся по крайней мере на полгода сохранить в секрете детали подготовленного Дмитрием плана, эту проблему можно было считать решенной.

Строго говоря, именно такую цель держал в уме Дмитрий, планируя похищение детей Алекса. Шестимесячная передышка – время, оставшееся до начала поездки Горбачева в США, – нужна была ему как воздух. В Вашингтоне Горбачев должен был умереть.

Дмитрий всерьез рассчитывал на сентиментальность своего брата, на его и Клаудии привязанность к детям. Он ни мгновения не сомневался, что, если бы похищение удалось, Алекс был бы надолго отвлечен от расследования дела Деверо, так как все его силы были бы поглощены спасением собственных детей.

Однако в критический момент его бездарные исполнители дрогнули, поддались панике, застрелили мальчишку и бежали. Его план провалился.

“Помоги мне. Октябрь! – подумал Дмитрий. – Мне нужен новый план, чтобы заманить моего брата в ловушку. У каждого человека есть секретная кнопка; стоит нажать на нее, и человек начинает действовать иррационально, рискуя всем, что у него есть, даже своей жизнью. Где твоя кнопка, Алекс? На что мне следует нажать в первую очередь?”

От напряжения он даже закрыл глаза, пытаясь вызвать из глубин памяти последний разговор с Октябрем.

– Бей по семье, – говорил ему Октябрь в этой самой комнате, прищурив пылающие глаза. – Бей по родственникам, в Союзе и за рубежом...

Это было верно: привязанность Алекса к своим родственникам, ближним и дальним, всегда была его ахиллесовой пятой. Но Нина была мертва, Клаудия и Тоня находились под надежной защитой, а в России он еще не нашел ни одного родственника Алекса.

Новое воспоминание возникло в его памяти, и он потянулся к черной пуговке интеркома.

– Слушаю, товарищ генерал, – голос Ивана Середы, его первого помощника, был невнятным и сонным.

– Зайди, – приказал Дмитрий, откидываясь на спинку кресла и закуривая сигарету.

Через полторы минуты в дверь кабинета негромко постучали. Середа вошел, держа в руках дымящуюся чашку с чаем и разломанную на дольки плитку швейцарского шоколада в стеклянной розетке.

Дмитрий отодвинул шоколад в сторону.

– Уже довольно давно я просил тебя достать мне досье Виктора Вульфа, – сказал он.

Вот уже несколько лет Дмитрий пытался добраться до этих древних документов, чтобы узнать из них фамилии и адреса родственников отца Алекса и заняться ими вплотную. В последний раз он, однако, обращался к этому вопросу полгода назад.

Середа серьезно кивнул.

– Я помню, товарищ генерал. Виктор Вульф, проходил по делу еврейских писателей в 1949 году. Я несколько раз запрашивал его досье и даже сам ходил в Центральный архив в северном крыле на Лубянке. Мне сказали, что такого дела у них нет. Я попросил проверить еще раз, однако не получил никакого ответа.

– Нет такого дела? – повторил Дмитрий. В прошлом он уже получал подобный ответ.

– Как это может быть, Середа? Человек был арестован, судим и получил срок. У них должно быть не одно дело, а по крайней мере полдюжины.

– Я так и сказал, товарищ генерал, но они ответили мне только одно: документы могут быть подшиты в другой папке.

Дмитрий отпил глоток крепкого, ароматного чаю. “Это Россия, не где-нибудь...” – подумал он, чувствуя нарастающий гнев. Некомпетентность, бюрократические рогатки, всеобщая безответственность – именно с этим приходилось ему сталкиваться, куда бы он ни обратился.

– Ладно, – кивнул Дмитрий. – Проверь среди дел, относящихся к Антифашистскому комитету. Приговоры 1949 года, трибунал седьмого района. Списки заключенных Воркутинского спецлагеря. Списки умерших в этом лагере.

Середа быстро строчил в блокноте, старательно облизывая пухлые губы.

– Все это введено в память компьютера и займет несколько минут, – заметил Дмитрий с легким оттенком презрения, – Ты можешь вызвать эту информацию на своем дисплее. Займись этим немедленно и возвращайся вместе с делом.

Середа вернулся к нему на следующий вечер.

– Я проверил все, что вы сказали, товарищ генерал, – доложил он и нервно сглотнул. – Нет такого дела!

Директор Центрального архива КГБ оказался похожим на мышь полковником предпенсионного возраста. Его желтоватое лицо, самыми заметными частями которого были небольшой узкий рот и подвижные карие глаза, имело треугольную форму, заканчиваясь маленьким скошенным подбородочком. Судя по всему, полковник был не на шутку испуган неожиданным вниманием к своей персоне со стороны всемогущего начальника Тринадцатого отдела, так как он довольно робко пристроился на самом краешке стула и поминутно вытирал со лба выступающий пот.

– Я хотел бы знать, товарищ Севлиев, куда девалось интересующее меня дело, – сказал Морозов, выдыхая длинную струю табачного дыма в направлении маленького полковника.

– К сожалению, ничего определенного не могу вам сказать, товарищ генерал, – отвечал начальник архива, стараясь, чтобы голос его не очень сильно дрожал. – Мы не нашли никаких следов.

– Что значит – никаких следов? – взорвался Дмитрий, и Севлиев вздрогнул так, словно его хлестнули по лицу. – Этого человека судили и приговорили. Скорее всего он умер, но ведь он существовал, не так ли?

Полковник беспомощно развел руками.

– Я уже докладывал вам, что папку могли переставить на другую полку и забыть про нее. Дело, однако, в том, что дел, касающихся Виктора Вульфа, должно быть несколько. Если в наших архивах ничего не осталось, то это означает только одно: кто-то довольно тщательно над этим поработал. Я уверен, что все записи, касающиеся Виктора Вульфа, были изъяты или удалены.