Братья

И он позволил себе отдаться на волю мечтам, столь свойственным многим стареющим мужчинам, к тому же неудачно женатым: снова начать все сначала, в другом мире и с другой женщиной, осуществить все то, что он хотел сделать в жизни, да так и не собрался. Для большинства мужчин эти мечты так и оставались мечтами, но для него – высокопоставленного офицера КГБ, заветного приза цэрэушников – все это выглядело вполне осязаемым.

Эти мысли так прочно завладели его сознанием, что он испытал почти что физическое облегчение, когда в переполненном баре в северном Майами к нему подошла с долгожданным предложением дружелюбная супружеская парочка.

Это была его последняя ночь в Штатах. Планируемое покушение на Гарсию было окончательно похоронено, и следующим утром он должен был вылететь в Мехико, а оттуда – через Гавану – в Москву. Через пару стаканов его новые знакомцы залопотали что-то о своем близком друге, издателе толстого журнала, который, по их словам, был весьма заинтересован в том, чтобы публиковать разные интересные материалы, и...

– Боже мой, вы такой интересный человек! – сказали ему, и Никита Серебров мгновенно понял, чего добивались от него эти симпатичные мистер и миссис Озак. Это были люди ЦРУ, как говорится – пробы ставить некуда, и он не сомневался, что их “друг-издатель” – один из сотрудников Алекса Гордона. Он согласился встретиться с издателем через несколько недель в Европе. Уже вернувшись домой и упаковывая вещи, он подумал, что Озаки сэкономили ему расходы на телефонный звонок. Если бы они не вышли на него, он сам бы позвонил Алексу Гордону в Лэнгли. Его телефонный номер он давно выучил наизусть.

На подготовку побега ушло еще шесть месяцев. Конечно, он ничего не сказал Катерине. Тайком он опорожнял свои альбомы, раскладывая драгоценные марки по пронумерованным пластиковым пакетикам, которые, в свою очередь, складывал на дне чемодана под одеждой. Это было единственным напоминанием о его прошлой жизни, которое он намеревался взять с собой в жизнь новую. Для этого Серебров специально приготовил пояс с кармашками, который можно носить под одеждой. Он знал, что будет скучать по своим дочерям, но чем старше они становились, тем сильнее и сильнее они становились похожими на свою мать, и одна мысль об этом способна была разогнать его тоску. Однажды, может быть, он просто привезет их к себе в Америку погостить.

В Женеву Серебров вылетел в прошлый понедельник для проведения очередного совещания с резидентом Тринадцатого отдела. Американцы еще раз связались с ним и подтвердили свою готовность, их оперативная группа была уже на месте. Сегодня днем он рассовал пакетики с марками по карманам широкого пояса, а пояс затянул на своей расплывшейся талии. Поверх он надел просторную рубашку. “Первое, что я сделаю, оказавшись в Америке, это сяду на диету и начну ходить в тренажерный зал”, – подумал он. Приняв такое решение, он побрился и причесал свои волосы таким образом, чтобы прикрыть увеличивающуюся плешь. В Америке существовали специальные лосьоны, стимулирующие рост волос, а на крайний случай всегда оставалась имплантация. Операция вживления волос была не из дешевых, но он надеялся, что с деньгами ЦРУ он сможет себе это позволить. А может, просто потребовать изменение прически в качестве одного из условий – в порядке маскировки?

Он побрызгал лицо лосьоном после бритья, кончил одеваться, закурил сигарету и уселся у окна, ожидая условленного времени.

Когда он снова посмотрел на часы, было без одной минуты восемь. Он встал и вышел из номера, опустив ключ в карман. Ладони его стали липкими и влажными, а живот то и дело стискивала судорога страха. На лифте он спустился вниз. Во рту у него было сухо, а когда лифт остановился на третьем этаже и впустил еще одного пассажира, сердце у него чуть не оборвалось.

Наконец он оказался в вестибюле. В этот час там было полно народа: новые постояльцы сгрудились у стойки консьержа, а в дверях толпились спешащие на ужин, в театр или на концерт.

Серебров подошел к газетному киоску и купил “Журналь де Женев”. Возможно, в вестибюле гостиницы находился один из соглядатаев Дмитрия, который тайно следил за ним. Морозов частенько направлял людей из подразделения внутренней безопасности следить за своими же оперативниками, опасаясь предательства. Серебров знал об этом и сделал так, чтобы не вызывать ничьих подозрений. Он был без плаща, он не собирался выходить из гостиницы, а в последние четыре дня он регулярно спускался в вестибюль и покупал “Журналь де Женев”, прежде чем пойти поужинать в ресторан “Альпин” при гостинице.

Вот и сейчас он завернул за газетный ларек и пошел по коридору, образованному сувенирными лавками и киосками. Сейчас здесь было пустынно, все ларьки были закрыты.

Оттуда Серебров прошел к туалетам. Напротив двери с надписью “Для мужчин” располагался вход в парикмахерскую отеля. Парикмахерская не работала, но Серебров подошел к ней и толкнул дверь.

Дверь оказалась но заперта. В парикмахерской было темно, и он вдохнул запах кремов, шампуней и лосьонов, повисший в воздухе. Два высоких кресла, сверкая в полумраке хромированными деталями и кожей сидений, напоминали инопланетных монстров, непрошеными вторгшихся на Землю.

Вторая дверь в глубине парикмахерской тоже была не заперта. Серебров прошел коротким темным коридором, спустился по ступенькам и толкнул еще одну дверь. Он оказался во внутреннем дворе гостиницы, и прохладный ночной воздух мигом охладил его пылающие щеки. Неподалеку от выхода, тихонько урча мотором, дожидалось такси. Никита Серебров открыл заднюю дверцу и сел на сиденье рядом с неподвижной темной фигурой.

Такси медленно выехало со двора и покатилось по узкой темной улочке, затем свернуло на ярко освещенный проспект и затерялось в потоке одинаковых женевских таксомоторов. Через несколько минут они уже мчались по шоссе, ведущему к французской границе.

За все это время второй пассажир такси не произнес ни одного слова. Когда они оказались в пригороде Женевы, Серебров повернулся к нему. Незнакомец был светловолос и довольно красив, хотя взгляд его мерил Сереброва откровенно оценивающе и холодно.

– Добрый вечер, Никита Владимирович, – сказал незнакомец на чистом русском языке. Его рукопожатие было крепким, но кратким. – Меня зовут Алекс Гордон.

Алекс намеревался безотлагательно начать допрос Сереброва. Той же самой ночью на уединенной ферме вблизи Гренобля он провел с перебежчиком первую, предварительную беседу. Фамилия его происходила от слова “серебро”, но Алекс быстро понял, что напал на золотую жилу. Серебров обладал бездонной, почти компьютерной памятью, и без труда вспоминал мельчайшие подробности всех, даже самых давних операций Тринадцатого отдела, в хронологическом порядке воспроизводя длиннейшую цепь убийств, покушений, подлогов и попыток шантажа, перечисляя имена и адреса известных ему заграничных агентов. Вкратце он описал излюбленные методы и приемы, которыми пользовались его коллеги, особо остановившись на характеристиках используемого оружия, новейших разработках лаборатории ядов, порядке, в котором сменяли друг друга три ударные бригады, а также на иерархии отдела и планах на будущее.

Однако наиболее ценной информацией был для Алекса детальный портрет собственного брата, который Серебров рисовал мелкими штрихами подробно и точно, начав с его вкусов в одежде и еде и закончив его странной дружбой с умирающим от рака Октябрем.

На протяжении двух недель перебежчик говорил негромко, спокойно и весомо, к полному восторгу Алекса и его помощников, которые помогали записывать и сортировать информацию. Если не считать постоянных и однообразных просьб о пластической операции и собственном домике во Флориде, собеседования шли без сучка и задоринки. Так продолжалось почти до самого последнего дня, когда Серебров рассказал такое, что Алекс даже не знал, верить ли собственным ушам.

Они как раз сидели за столом из почерневших бревен, потягивая обжигающий горький кофе из глиняных кружек и закусывая шоколадным печеньем, которое было разложено на блюде. Под локтем Алекса бесшумно крутился диктофон. Несмотря на то, что до вечера было еще далеко, все лампы были включены. Снаружи шел теплый весенний дождь, его капли негромко стучали по ставням, а ветер выл в печной трубе.

– Итак, мы остановились на том, что он не любит Горбачева, – сказал Алекс.

– Не любит? По-моему, он собирается убить его, – сообщил Серебров, набив рот печеньем. Заметив недоверчивую улыбку собеседника, он поспешно добавил: – Я говорю совершенно серьезно, Алекс. Он готовит убийство Горбачева.

Алекс искоса взглянул на него.

– О чем это ты говоришь, Никита?

Серебров вытер губы тыльной стороной ладони.

– Я не посвящен в это дело, – осторожно сказал он, – и мне неизвестны детали. Просто я сложил воедино все кусочки информации, намеки и обрывки разговоров, которые мне довелось услышать за последние несколько недель. Тогда-то я и догадался, что Морозов хочет устранить Горбачева любыми средствами.

Далее Серебров рассказал, что внутри КГБ сформировалась тайная группа единомышленников, возглавляемая Дмитрием Морозовым. Постепенно они подбирали себе сторонников в армии, в партаппарате, среди ученых и интеллигенции. Это движение называлось “Память”, в память о России-матушке, и вошли в него сторонники “жесткого” курса, чьи коммунистические идеалы причудливым образом сплелись с великодержавным русским шовинизмом и традиционным антисемитизмом. Их цели и взгляды напоминали сталинский коммунистический национализм времен войны, при помощи которого “великий вождь и учитель” пытался подстегнуть патриотические чувства своих соотечественников.

Алекс кивнул.

– Я слышал о “Памяти”, но не подозревал, что Морозов имеет к ней какое-то отношение.

Серебров усмехнулся.

– Говорят, что их черные мундиры были предложены Морозовым. Он, как ты знаешь, одевается исключительно в черное.

Алекс был не на шутку заинтригован и обеспокоен. В английских и немецких газетах ему попадались статьи об одетых в черное активистах “Памяти”. Интервью с ними, как правило, были полны невообразимого бреда о чистоте русской расы, щедро сдобренного коммунистическими догмами и клише. Сами “памятники” – длинноволосые и неопрятные люди с горящими глазами – обожали фотографироваться на фоне хоругвей и икон, старинного оружия, российских флагов времен наполеоновских войн и портретов Сталина.

Серебров рассказал также, что узкий круг лидеров “Памяти” в КГБ был весьма обеспокоен горбачевскими реформами, которые, как они считали, подталкивали страну к гражданской войне.

– Они утверждают, что коммунизм несовместим с западной демократией. Социалистическое государство и социалистическая экономика не могут сосуществовать с многопартийностью, со свободными выборами и свободной прессой. Алекс кивнул.

– И они правы.

– Но ведь именно этого и добивается Горбачев! Морозов считает, что он – это катастрофа для России. Горбачев уже потерял Восточную Европу, Анголу, Никарагуа, Эфиопию и Ирак. Он согласился на объединение Германии. Он виноват в том, что происходит в Прибалтике, в Грузии и Армении. Советский Союз перестал быть великой державой, страна стоит на пороге анархии и выпрашивает гуманитарную помощь у немцев и американцев. Во всем этом виноват Горбачев, и именно поэтому Морозов считает, что его надо остановить.

– При помощи убийства? – с сомнением осведомился Алекс. Уж больно неправдоподобно звучало все то, о чем рассказывал Серебров.

– Да, – мрачно сказал перебежчик.

– Кто еще знает об этом?

– Очень узкий круг посвященных. В него не входят даже ближайшие помощники Морозова.

Алекс попытался рассуждать объективно и здраво. Несомненно, в горбачевской России КГБ терял больше всех. Если потепление отношений между Вашингтоном и Москвой выльется в свободу, демократию и тесное сотрудничество, никому не будут нужны шпионы, профессиональные убийцы и дознаватели. Верхушка КГБ обвинила Горбачева во всех своих бедах. С их точки зрения заговор с целью физического устранения прогрессивного советского лидера безусловно имел смысл.

– Каковы их планы? – спросил Алекс.

– Насколько я понял, Морозов планирует убийство на территории иностранного государства, чтобы никто не попытался связать это с деятельностью Комитета. Убийство должно выглядеть как несчастный случай.

– Значит, на территории иностранного государства? – Алекс подошел к окну и выглянул наружу через щели в жалюзях. Серые дождевые облака цеплялись за снежные вершины Альп. – Какого государства?

– Конечно, вашего, какого же еще? – удивился Серебров.

Алекс резко обернулся к нему.

– Постой, что ты имеешь в виду?

– Горбачев собирается посетить Соединенные Штаты весной девяносто первого года. Убийство должно произойти во время этой поездки.

– Это невероятно, – с сомнением проговорил Алекс, поглядывая на Сереброва поверх своей кружки. – Начиная с того момента, когда Горбачев ступит на нашу землю, он будет находиться под нашей защитой. КГБ не может столь свободно делать свои дела в Штатах.

– Видишь ли... – удивление Алекса по всей видимости доставляло Сереброву немалое удовольствие. – Морозов, как мне кажется, прячет в рукаве козырную карту. В США у него есть тайный союзник: некий богатый и очень влиятельный американец.

– Кто он такой? – нахмурился Алекс.

– Этого я не знаю. Никакого имени при мне не упоминали, я лишь понял, что у Морозова есть свой собственный секретный канал связи с этим человеком. Судя по слухам, это промышленный магнат, вложивший немалые средства в программу “Звездных войн”. Если в отношениях между Вашингтоном и Москвой победит разрядка, он потеряет миллиарды долларов. Разоружившимся американцам будут до лампочки все его технические новинки.

Серебров прикончил печенье и огорченно щелкнул языком, поглядывая на пустую тарелку.

– Как видите, наши правые и ваши правые имеют между собой много общего, – усмехнулся он. – И тем и другим мешает Горбачев. Кстати, нельзя ли принести еще печенья?

Разоблачения Сереброва все еще звучали в ушах Алекса, когда он садился в самолет “Эйр Франс”, следующий из Парижа в Вашингтон. Самого Сереброва отправили в США на самолете ЦРУ, который должен был доставить его на аэродром в Форт-Лири, в Виргинии. Там в течение еще двух месяцев ему предстояло пройти более глубокое и тщательное собеседование с лучшими специалистами ЦРУ.

Алекс, однако, сомневался, что перебежчик знает еще что-нибудь о заговоре против Горбачева. Ему никто ничего не сообщал, никто ни во что его не посвящал, и он питался лишь слухами и собственными догадками. Но если все, что он рассказал, окажется правдой, то история Советского Союза, да и всего мира тоже, может самым решительным образом измениться. Если Горбачев будет убит, власть в Кремле возьмут сторонники жесткой, прокоммунистической линии. СССР окажется в руках безжалостной хунты под руководством его собственного брата. Все достижения мирного процесса утонут в крови, заново начнется “холодная война”, и Россия опять превратится в “империю зла”.

Времени терять было нельзя, и мозг Алекса сразу включился в работу, намечая примерный план действий и необходимых шагов. Он должен прекратить все текущие операции и создать собственный оперативный штаб где-нибудь в Нью-Йорке или Вашингтоне, лишь бы подальше от Лэнгли. Свое руководство он пока ни о чем информировать не будет. Придется поработать как бы вне структуры ЦРУ. Таинственный союзник Дмитрия вовлечен в программу СОИ, стало быть, он – одна из ведущих фигур в аэрокосмической промышленности. Придется разослать сотрудников по всей стране, чтобы они одного за другим прощупывали президентов и владельцев аэрокосмических компаний и фирм. Затем, когда список сократится до нескольких имен, он поставит на прослушивание их телефоны и пустит за ними наружное наблюдение. Этим он безусловно нарушит закон, но теперь, когда у него на руках срочное дело чрезвычайной важности, Алексу это было безразлично.

Надо будет также связаться в Москве с Гримальди и поручить ему побольше разузнать о намерениях “Памяти”. У Калинина должны быть собственные связи внутри КГБ. С другой стороны, Гримальди нельзя информировать о заговоре против Горбачева. Алекс никогда не доверял ему до конца. В ту ночь в мотеле “Скайвэй” он перехватил несколько взглядов, которыми обменивались Калинин и Гримальди, и его тело пронизала дрожь странного предчувствия. Между этими двумя существовали какие-то тайные взаимоотношения, сути которых Алекс до сих пор не мог постичь.

Стюард принес ему бокал охлажденной водки со льдом, тем самым нарушив ход мыслей Алекса. Он огляделся по сторонам и увидел, что через проход от него сидит миловидная блондинка в белом платьице-мини с длинными льняными волосами и хрупкими плечами. Девушка нежно прижималась к сидевшему рядом с ней парню. У того тоже были длинные светлые волосы, узкое, нервное лицо мечтателя и страстный рот. Девушке было примерно столько же лет, сколько и Татьяне в день ее гибели. И она, и ее парень, казалось, были без памяти влюблены друг в друга.

Эта парочка странным образом взволновала Алекса; он пристально уставился на обоих, не в силах отвести в сторону глаза. Почувствовав его взгляд, девушка обернулась к нему, напряглась, затем неуверенно улыбнулась и опустила глаза. Алекс же почувствовал приступ черной зависти. Они были так счастливы, черт побери, и так любили друг друга! Ему они казались пришельцами из другого мира, живущими совсем иной, непохожей жизнью. “Что же со мной случилось? – неожиданно подумал Алекс. – Ведь и я был таким, как этот белокурый парень. Совсем недавно и я был страстным, романтичным, я умел любить до отчаяния сильно, не был безразличен к поэзии и музыке, я доверял людям, и жизнь приносила мне удовольствие. Теперь у меня ничего этого не осталось.

Что за жизнью я живу? Эта жизнь принадлежит не мне, она принадлежит моему брату. Он один полностью заполняет мои мысли и пробуждает мои чувства. Его портрет висит у меня в кабинете, а подробное описание всех его склонностей и привычек заполняет толстые папки досье, собранные в моем сейфе. Я знаю его лучше, чем себя самого; я знаю, что он любит есть и пить, какие сигареты предпочитает. Его случайные любовницы возбуждают меня больше, чем собственная жена. С ним одним я провожу мои дни и ночи, я иду по его следам, стараюсь проникнуть в его разум и угадать его мысли. Мы были вместе, когда он совещался с Октябрем, вместе безжалостно вторгались в мягкие лона женщин, вместе ломали шеи эмигрантским лидерам, вместе убивали афганского президента и вместе приканчивали украинских националистов...”

Алекс закрыл глаза и прижал к щеке холодный бокал. Татьяна стала причиной их кровной вражды, однако она ушла из жизни очень давно. Только месть, порожденная воспоминанием об утерянной любви, задержалась в его душе, превратившись в единственную цель жизни.

Когда Алекс был еще маленьким мальчиком, Нина рассказывала ему историю индийского храма Тадж-Махал. У могущественного индийского царя умерла любимая жена, и он решил увековечить ее память, воздвигнув вокруг ее гроба величественный мавзолей. Архитекторы и каменщики, которых он созвал со всех концов страны, трудились несколько лет, и построили вокруг черного каменного гроба почившей царицы воздушный и светлый дворец из белого мрамора, поражавший воображение всякого, кто бы его ни увидел. Но как только царь вступил под своды этого седьмого чуда света, он сразу понял, что маленький и черный саркофаг его возлюбленной стал лишним среди великолепия белого мрамора стен и потолков. И тогда царь повернулся к своим рабам и молвил, указывая на гроб:

– Унесите его отсюда, ему здесь не место.

“Так и я, – печально заключил Алекс. – Я построил свой мрачный мавзолей на могиле своей возлюбленной и превратил себя в машину мести. Всю свою жизнь я посвятил одной цели: отомстить за ее смерть. Теперь же не память о Татьяне, а кровная вражда живет в моем сердце. Татьяна больше не имеет для меня никакого значения, я вынес ее тело из своего Тадж-Махала давным-давно. Бесконечная вражда с братом стала самоцелью, смыслом моего существования, и в ее огне уже сгорели моя молодость и любовь Клаудии”.

Когда Алекс подъехал к своему дому, уже наступила ночь, и окна были темны. Дети, судя по всему, были у Сандры, подруги Клаудии, которая жила в паре кварталов отсюда. Отправляясь в командировку, Клаудия частенько оставляла у нее Тоню и Виктора, так как у Сандры были две девочки примерно того же возраста. И все же что-то было не так. Алекс помнил, что Клаудия не должна была никуда уезжать до конца недели.

Его телохранитель включил свет и отправился в обход первого этажа, как ему и полагалось, внимательно обследуя комнаты. Алекс тем временем прошел в гостиную, чтобы налить себе выпить. Письмо, лежащее на серебряном подносе рядом с графином коньяка, он заметил сразу. Еще до того, как он разорвал конверт и развернул вложенный внутрь листок бумаги, Алекс догадался, что за скверные новости его ожидают. Он давно предвидел такой конец, но решение Клаудии не было от этого менее жестоким.

“Я ухожу от тебя”, – писала Клаудия.

* * *

Клаудия прилагала неимоверные усилия, стараясь спасти свой брак. Она перешагнула через свою гордость, после того как Алекс предал ее в Париже. Когда в Балтиморе он снова сделал ей предложение, она решила дать ему еще один шанс. Забросив свою карьеру, она родила ему двоих детей и старалась быть рядом, когда он в ней нуждался.

Но Алекс вовсе не нуждался в ней. Возможно, в первый год после их свадьбы, пока он проходил свою подготовку в ЦРУ, она не была ему абсолютно безразлична. Это был их лучший год, и Клаудия наивно полагала, что все кошмары остались позади. В этот год у нее появилось много новых друзей, в основном – жены молодых коллег Алекса. Тогда он и Клаудия еще проводили вместе много времени, у них появился первый ребенок, а потом они переехали в этот уютный домик на Чеви Чейз. О Татьяне они никогда больше не разговаривали.

Но потом Алекс закончил свой курс подготовки и начал много ездить. Он никогда не говорил ей, куда отправляется и что будет делать. Наверное, это было продиктовано соображениями безопасности, однако в Вашингтоне были и другие средства сообщения.

Каждая сплетня, каждый намек или обрывок информации, касающейся мрачного ремесла Алекса и его коллег, с поразительной скоростью распространялись среди жен сотрудников ЦРУ как по беспроволочному телеграфу. Именно этим путем Клаудия узнала, что мужа Сандры переводят в Управление секретных операций, что муж Каролины чуть не погорел на афере “Иран-контрас” и что ее собственный супруг пытался убить в Париже важную шишку КГБ по фамилии Морозов.

Узнав об этом, Клаудия почувствовала нарастающие в душе горечь и обиду. Значит, Алекс на самом деле ничего не забыл. Первым же шагом, который он сделал, едва выйдя за стены тренировочного центра, была попытка свести счеты с Дмитрием. Из-за Татьяны.

И для Клаудии все началось сначала.

“Время лечит любые раны”, – сказала она Алексу в полутемном баре в Балтиморе. Но его раны, видимо, оказались слишком глубоки. Вместо того, чтобы попытаться забыть, он вступил на путь яростной и бескомпромиссной вендетты. О ней он даже не думал, все его мысли были заняты воспоминаниями о Татьяне. Она, Клаудия, была для него всего лишь удобной, привязанной к домашнему очагу женщиной, к которой он иногда возвращался. Она готовила ему еду, гладила его рубашки и воспитывала его Детей, пока он путешествовал по всему земному шару в плаще и с кинжалом, сражаясь со своим неистовым безумцем-братом из-за женщины, которую оба безвозвратно потеряли.

Сводящее с ума разочарование не отпускало ее ни на одно мгновение. Неужели Алекс действительно любит ее, или она просто заменила ему его русскую принцессу? Она подозревала, что, разговаривая с ней, улыбаясь ей, Алекс продолжает думать о Татьяне, продолжает видеть ее перед собой. Когда они занимались любовью, Алекс закрывал глаза и, наверное, представлял на ее месте свою белокурую красавицу. Случалось, Клаудия ревновала даже к маленькой Тоне. Ей казалось, что, прижимая девочку к себе, гладя ее по светлым кудряшкам и нежным щекам, он обнимает и ласкает свою Татьяну.

На глазах Клаудии ее Алекс совершенно преобразился. Чувствительный, порядочный и нежный молодой человек, за которого она сражалась столь отчаянно и самоотверженно, постепенно исчезал, замыкаясь в себе. Его природная любознательность угасла, чувство юмора пропало, приветливая улыбка превратилась в холодную сдержанность. Небрежный стиль одежды, который он предпочитал прежде, был вытеснен глухими строгими костюмами мрачных тонов и узкими галстуками. Неуловимо быстро Алекс преобразился внешне и переродился внутренне, превратившись в матерого шпиона, фанатически преданного своей тайной войне. От Клаудии он отгородился глухой стеной и никогда больше не подпускал ее к себе. Даже вернувшись из заграничных поездок и оказываясь в Вашингтоне, он приходил домой поздно. Очень мало времени оставалось у Алекса для детей и никогда – для нее. Несмотря на то, что соперница Клаудии была мертва, ее тень продолжала властвовать над телом и душой Алекса.

На протяжении нескольких лет Клаудия пыталась подавить в себе эту боль, избегая столкновения. Ей казалось, что во всем виновата ее дурацкая гордость, которая не позволяет ей пройти еще через одно унижение. Обсуждать то, что ее тревожило, с Алексом она боялась; он стал бы все отрицать, а ее обвинил бы в беспочвенной ревности. Тогда Клаудия попыталась отвлечься, снова вернувшись к живописи и моделированию одежды. Она много курила и стала пить в одиночку, но в конце концов, уже после смерти Нины, Клаудия почувствовала, что не в силах больше притворяться.

– Что с нами творится, Алекс? – спросила она однажды ночью.

Они только что занимались сексом, и Алекс, который как и всегда в последнее время, отдавался этому совершенно механически, без всякой страсти, лежал теперь неподвижно рядом с ней. На фоне белой оконной занавески Клаудия ясно видела его строгий и отрешенный профиль.

– Наш брак разваливается, а тебе все равно. Неужели твой брат значит для тебя больше, чем твоя семья?

– Но знаю, – ответил Алекс. Он даже не попытался отрицать, что ведет с Дмитрием тайную войну не на жизнь, а на смерть. – Я ничего не могу с этим поделать, Клаудия. Пока я не уничтожу его, мне не найти покоя. Он ужасный, страшный человек.

– Я не знаю, уничтожишь ли ты его, – сказала Клаудия, – но ты почти уничтожил нас. Тебе наплевать на меня и на детей, ты одержим своей местью. Почему ты продолжаешь сражаться с Дмитрием из-за давно умершей женщины?

Она отвернулась, неожиданно почувствовав глубину своего падения.

– Нет, – ответил Алекс. – Не из-за нее, из-за него.

– Ваше безумие уже стоило жизни Нине, – продолжала Клаудия. – Неужели тебе этого мало?

– Нет! – Алекс выскочил из постели, дрожа от бешенства. – Нет, все совсем не так! Это – еще одна причина, которая побуждает меня избавиться от него! Ты не знаешь, что это за человек. Он ненавидит нашу мать, он ненавидит родственников моего отца, он – прирожденный убийца!

Клаудия еще ни разу не видела Алекса в таком состоянии. Глаза его пылали, лицо перекосилось, он кричал, брызгая слюной.

– Для него нет ничего святого; если бы он мог, он бы уже явился сюда, чтобы прикончить тебя и детей. Именно поэтому за вами все время присматривают мои люди.

– Но я не могу так жить! – закричала Клаудия. – Меня уже тошнит от всех этих охранников и телохранителей! Ни одной минуты я не могу побыть сама с собой!

Сделав над собой усилие, она попыталась сдержать себя:

– Алекс, ради бога, давай уедем! Жизнь может быть так прекрасна, но сейчас она проходит мимо нас!

– Позднее, – упрямо ответил он. – Когда я избавлюсь от Дмитрия, у нас с тобой будет замечательная жизнь.

– Тебе никогда не удастся избавиться от него, – сказала Клаудия устало. – Вы двое – как старые, опытные, покрытые шрамами бойцы, которые, спотыкаясь и истекая кровью, кружат и кружат по рингу, не в силах выиграть, не в силах опередить один другого с ударом.

– Нет, – ответил Алекс. – Нет.

Его глаза продолжали гореть странным огнем.

– У меня есть план, поверь мне – я знаю, что делаю.

Клаудия выбежала из спальни и спустилась на первый этаж. Ту ночь она провела на софе в гостиной, куря сигареты одну за другой и медленно, методично напиваясь. Ей так и не удалось заставить его изменить свое мнение. Впоследствии Клаудия не раз думала, что ей нужно было уйти от него еще тогда, однако она все же любила его и не могла смириться с мыслью, что их любовь превратилась в пытку.

После того тягостного ночного разговора Клаудия все чаще останавливалась перед зеркалом и разглядывала себя. Она все еще была хороша собой, и ей не составило бы труда найти кого-то, кому она была бы небезразлична. Как и прежде, стоило ей появиться где-то, как мужчины дружно замолкали и поворачивались в ее сторону. Несколько раз с ней пытались познакомиться в супермаркете, в кафе, а то и просто на улице. Всего лишь пару дней назад какой-то красивый юноша, намного моложе нее, робко приблизился к ней в галерее Вашингтона, и она снизошла до того, что согласилась встретиться с ним в баре на следующий день. Лишь в последний момент она передумала и не пошла, хотя прекрасно понимала, что за этим последует.

Нельзя сказать, чтобы она не хотела этого. Даже наоборот. Клаудия отчаянно тосковала по крепким мужским объятиям, по страстной дрожи в теле, по кому-нибудь, кто любил бы ее ненасытно, всю ночь напролет, кто сумел бы доказать ей, что она по-прежнему желанна и неотразима. И все же Клаудия решила про себя, что в тот день, когда она по-настоящему захочет другого мужчину, она уйдет от Алекса.

И все же эпизод с молодым человеком оказался последней каплей. “Пора отчаливать, Клаудия, – сказала она себе. – Пора начинать все сначала, старушка”.

Она собрала пару чемоданов, сложила свои картины и наброски и, погрузив все это в багажник автомобиля, заехала к Сандре – попрощаться с ней и с ее детьми. На пороге Сандра крепко обняла ее.