Братья

Не далее как сегодняшним утром она коротко подстриглась, и Алекс был уверен, что она сделала это в пику ему, ибо ей было известно, как сильно нравились ему ее длинные вьющиеся волосы. Может быть, она хотела ему что-то этим сказать, попытавшись стереть образ той Клаудии, какая существовала в представлении Алекса до настоящего времени. Он крепко обнял ее, однако ее тело осталось неотзывчивым и напряженным, почти враждебным.

– Я люблю тебя, – прошептал он ей на ухо, и Нина тактично отошла на несколько шагов в сторону, проявив неожиданный интерес к журналам, выложенным в длинный ряд на стойке газетного киоска.

– Если ты действительно меня любишь, то не должен уезжать, – упрямо возразила Клаудия.

Он поцеловал ее и помахал Нине рукой. Миновав пост безопасности, он сразу прошел к выходу на посадку, так ни разу и не обернувшись. Горло его перехватило от ощущения огромной потери. Он старался не думать о Клаудии и сосредоточился на том, что ждало его впереди.

На его рейс уже была объявлена посадка. Алекс поднялся на борт “Боинга-707” и сел на свое место у прохода. Рассеянно перелистывая попавший ему под руки журнал, он продолжал думать о Клаудии, перечитывая некоторые фразы по два раза, чтобы понять их смысл. Алексу казалось, что сегодня он потерял Клаудию навсегда.

Пытаясь отвлечься от грустных размышлений, Алекс огляделся по сторонам. В салоне было довольно мало пассажиров, однако соседнее с ним кресло оказалось занятым. Попутчик Алекса был человеком лет пятидесяти с небольшим, щегольски одетым в голубую спортивную куртку поверх цветастого жилета, шелковую рубашку и шейный платок в крупный белый горошек. От него хорошо пахло дорогим одеколоном, а на загорелом лице, украшенном усами а-ля Кларк Гейбл, блестели лукавые зеленые глаза. Наманикюренные пальцы были унизаны золотыми перстнями.

– Будем путешествовать вместе, – вежливо сказал незнакомец. – Мое имя – Гримальди, Франко Гримальди.

На протяжении долгого перелета во Францию Алекс успел убедиться, что, несмотря на очевидную склонность к излишне ярким нарядам, его попутчик – человек удивительный и незаурядный. За короткое время Гримальди сумел рассказать ему историю своей жизни. Он работал на информационную службу Соединенных Штатов и объехал почти весь мир. Он жил в Берлине, Лондоне, Париже, а совсем недавно вернулся из Москвы, где находился в служебной командировке.

Упоминание города, в котором он родился, возбудило любопытство Алекса, и он засыпал собеседника вопросами. Гримальди с удовольствием отвечал ему, то и дело задавая Алексу встречные вопросы. Только когда их самолет стал снижаться над аэропортом Шарля де Голля, Алекс сообразил, что он, пожалуй, говорил намного больше, чем сам Гримальди, рассказывая ему о своих родителях, о своем пропавшем брате, о должности, которую ему предложили в Институте Восточной Европы, даже о Нине и Клаудии. Свою чрезмерную общительность он, впрочем, легко объяснил себе изрядным количеством выпитого. Гримальди постоянно заказывал для обоих двойные порции водки, которые он поглощал по-русски, одним лихим глотком. Вскоре Алекс уже хлопал его по плечу и восклицал вместе с ним: “На здоровье!” Это продолжалось на протяжении всего полета, и Гримальди казался ему прекрасным парнем, настоящим гражданином мира, к тому же он даже немного говорил по-русски!

Они расстались в аэропорту, однако лишь после того как Гримальди всучил ему свой адрес в отеле “Интерконтиненталь” на Вандомской площади и телефон в посольстве США. Сам он записал в свою телефонную книжку телефоны Института Восточной Европы. Да, конечно же, он слышал о нем – прекрасное место.

Гримальди предложил Алексу вместе добраться до Парижа на такси, но Алекс вежливо, но твердо отклонил это предложение. Он так много слышал о Городе Огней, что уже давно решил въехать в Париж в одиночестве, чтобы как можно полнее насладиться его легендарной красотой.

Он остановил такси – крошечный “пежо”, казавшийся очень маленьким снаружи, и бывший удивительно просторным внутри. Стояло раннее утро. Небо было безоблачным и чистым, а в первых лучах солнца сказочный город подернулся золотистой дымкой. Водителем у него оказался тучный парижанин с красным лицом и усталыми мутными глазами, который всю дорогу не переставал ворчать и жаловаться. Свой гневный монолог он адресовал огромной немецкой овчарке, как на троне восседающей на пассажирском сиденье, с подозрением рассматривая Алекса и угрожающе облизываясь.

В Париж они въехали через Порт де ля Шапель. По пути Алекс с любопытством рассматривал приземистые старинные дома, оживленные рынки на уютных площадях, которые иногда растекались и по примыкающим улицам Осень была в самом разгаре, в высшей точке своей золотисто-желтой красы, она уже успела раскрасить листву деревьев на бульварах охрой, золотом и багрянцем. Утренний ветер срывал эти листья и устилал ими тротуары, швыряя их под ноги прохожим, укрывая землю золотым ковром. Парижане, впрочем, отнюдь не выглядели приветливыми: лица мужчин были мрачны, замкнуты, что еще сильнее подчеркивалось строгими, консервативными костюмами. Женщины, худощавые и грациозные, одевались по последней моде и с пренебрежением взирали на все окружающее.

По мере того, как такси оказывалось все ближе к центру Парижа, архитектура зданий заметно изменилась. Повсюду засверкали никель и стекло, замелькали неоновые вывески над переполненными кафе и бистро. Алекс разглядел несколько роскошных мебельных магазинов и изысканных лавок, торгующих женским бельем. Улицы заполнились маленькими юркими автомобилями, в основном “пежо”, “рено” и “ситроенами”, стремительно мчавшимися в самых разных направлениях, ибо галльское пренебрежение к правилам уличного движения было в крови у большинства водителей. Не раз и не два Алекс наблюдал, как темпераментные французы на ходу высовывают головы из окошек и, сверля друг друга глазами и сопровождая свою речь соответствующими жестами, обмениваются сочными эпитетами, относящимися к добродетелям матерей и сестер своих визави.

На вершине одного из холмов парил белый собор Сакре-Кёр, а холм именовался Монмартром. Здесь располагались известные на весь мир мастерские художников. В утренней дымке плыла ажурная Эйфелева башня.

Затем они проехали церковь святой Мадлен из серого камня, выстроенную по образцу греческих храмов, в середине которой высился тонкий египетский обелиск, испещренный золотыми иероглифами-письменами. Справа Алекс успел увидеть Елисейские поля и Триумфальную арку.

Затем такси свернуло налево и поехало вдоль Сены. Через грязные воды знаменитой реки во многих местах были переброшены чудные мосты, каждый из которых отличался собственным, неповторимым стилем. У парапета на набережной целовалась парочка, а справа от нее показалась из-под изогнутой арки моста длинная баржа, и в памяти Алекса немедленно ожили болезненные воспоминания о ночи, проведенной с Клаудией в номере отеля “Уолдорф-Астория”. Там на стене висела акварель с изображением баржи на Сене.

Но такси уже свернуло с набережной в лабиринт узких улочек, проложенных между совсем древними зданиями. То и дело им встречались необычные памятники, церкви и небольшие дворцы. Алекс был поражен, когда ему на глаза попалась вывеска с изображением золотой конской головы – символом скотобойни, откуда конину поставляли в самые изысканные рестораны.

Тем временем такси повернуло еще несколько раз и въехало во внутренний двор старинной усадьбы, каменные стены которой сияли первозданной белизной. Широкая терраса, вымощенная прямоугольными плитками, вела к двойным деревянным дверям, выкрашенным в светло-коричневый цвет. Это место Алекс уже видел на страницах присланной ему брошюры, перечитанной им бесчисленное количество раз. Это и был Институт Восточной Европы.

Держа в руке чемодан, Алекс вошел в здание. В вестибюле он миновал двух молодых людей в просторных рубашках-поло и джинсах, оживленно обсуждающих по-французски отношения между Лениным и его женой Крупской.

Кабинет директора располагался на первом этаже, однако путь туда преграждали сразу две секретарши, сосредоточенно мучившие свои пишущие машинки. Алекс представился, и одна из секретарш – пожилая женщина с седыми волосами и скошенным подбородком, уставилась на него с каменным выражением на лице. Алекс еще раз повторил свое имя.

– Ах да, мосье Гордон, – сказала она наконец. – Мы не ждали вас так рано.

Она оставила в покое машинку и исчезла за внутренней дверью. До Алекса донесся приглушенный разговор, причем, кроме секретарши, он расслышал сразу два мужских голоса, которые что-то говорили напряженным шепотом. Скрипнула и с грохотом захлопнулась какая-то дверь – скорее всего вторая дверь, ведущая из кабинета директора. В следующий момент секретарша вернулась. На ее верхней губе выступили крошечные капельки пота.

– Господин Мартино вас примет, – холодно сказала она.

Алекс постучался и вошел в кабинет. Еще до того как пожать руку директору Института, он окинул комнату быстрым взглядом. Разумеется, в дальней стене была еще одна дверь, а в пепельнице на столе лежали две недокуренных сигареты разных марок. Одна была американской, вторая – французской; вонючие сигареты марки “Голуаз” сами французы вежливо относили к сорту “брюн” – черные. Рядом с пепельницей валялась пачка “Кента” и зажигалка, и Алекс сообразил, что “Голуаз” курил посетитель, выскочивший из кабинета в такой спешке.

– Добро пожаловать в Париж и в наш Институт, мосье Гордон!

Мартино оказался худым человеком с бледным узким лицом. Карие глаза, казавшиеся особенно большими из-за сильных очков в тонкой оправе, постоянно моргали, выдавая странное волнение директора. Двубортный пиджак свободно болтался на его узких плечах.

Мартино пожал Алексу руку, и на губах его наконец появилась улыбка.

– Мы не ожидали, что вы приедете так рано, – сказал он и снова моргнул.

– Я вылетел вечерним рейсом, – пояснил Алекс.

– Да, да, я понимаю.

Мартино сидел за столом совершенно прямо, словно аршин проглотил. На столе перед ним аккуратными стопками были разложены бумаги, папки с документами и журналы. В узком деревянном стакане торчали заточенные карандаши, второй стакан был заполнен канцелярскими скрепками, а за его спиной висела на стене большая карта Восточной Европы и Советского Союза.

Беседуя с Алексом, директор понемногу пришел в себя и расслабился. Он рассказал Алексу о распорядке рабочего дня и правилах Института, а также просветил относительно практических вопросов его пребывания в Париже. В частности, директор предложил ему арендовать одну из квартир, в которых жили предшественники Алекса, заверив, что все они располагаются в тихих живописных районах и находятся в отличном состоянии. Алекс согласился и вышел, пообещав на прощание пообедать с Мартино в конце недели.

Через полчаса он снова был в такси, намереваясь подыскать себе подходящее жилье. Он осмотрел несколько квартир в разных частях города, одна из которых была рядом с Оперой, а две другие – почти что на Елисейских полях. Свой выбор он остановил на четвертой квартире и сделал это, во-первых, потому, что она находилась на Левобережье, в самом центре Студенческого квартала, а во-вторых, потому что она находилась в мансарде высокого семиэтажного дома, и из окон ее открывались потрясающий вид на Нотр-Дам и захватывающая дух панорама башенок, бастионов и острых, как иглы, шпилей Иль де ля Ситэ.

Он пообедал в знаменитом “Брассери Липп” на бульваре Сен-Жермен, сев за столик на открытой веранде, откуда была хорошо видна старая церковь и толпа знаменитых писателей, фотомоделей и кинозвезд, которые собрались на противоположной стороне улицы вокруг “Кафе де Маго”.

Он заказал шукрут – свинину с картофелем и кислой капустой – блюдо, на котором специализировалось заведение.

Через несколько минут официант посадил за соседний столик двух пожилых французов – Алекс оценил их возраст примерно между шестьюдесятью пятью и семидесятые годами. Он не мог не слышать их разговора, а его докторская степень подразумевала хорошее знание французского, поэтому ему не составило никакого труда следить за развитием беседы двух стариков.

– Знаешь, Пьер, – обратился один к другому, и его красивое лицо просияло. – Я влюблен.

Его приятель, седой старик с красным лицом, наклонился к нему.

– Расскажи мне о ней, – попросил он.

Счастливый влюбленный принялся описывать свою возлюбленную, особо остановившись на том, как сверкают по утрам ее глаза, какого цвета у нее волосы, какая мягкая и бархатистая у нее кожа. Со страстью в голосе он рассказывал о ее манере говорить, о том, какую гамму цветов она предпочитает в одежде, какие книги и стихи любит. Затем старик яркими красками описал их прогулку в парке и то, как солнце падало на ее лицо, как ветер играл ее волосами, отметив мягкость ее голоса и не забью про волшебную нежность ее прикосновений.

– Иногда, глядя на нее, я вспоминаю стихи Бодлера, – закончил он и процитировал по памяти соответствующий отрывок. Приятель возразил ему, продекламировав стихотворение другого известного поэта. Старик – пылкий влюбленный – говорил больше часа, а его товарищ с увлечением слушал, изредка вставляя в страстный монолог друга свои вопросы.

“Да, это Париж”, – подумал Алекс, глядя, как два столь пожилых человека с искренней страстью обсуждают любовную историю. Ему вспомнился другой разговор, который он случайно подслушал в ресторане на Манхэттене не далее, как две недели назад. Разговаривали два мужчины, обоим было не больше тридцати.

– Послушай-ка, – сказал один из них, в дорогом костюме и шелковом галстуке. – Вчера вечером я снял одну девицу в баре “Рандеву”. Это было что-то потрясающее.

– Хороша в постели? – деловито поинтересовался его приятель.

Затем оба расхохотались и заговорили о бирже и ценных бумагах.

“Наверное, в этом и заключается разница между нами, американцами, и французами, – решил Алекс, потягивая маленькими глотками свой кофе. – Они до последнего вздоха остаются неизлечимыми романтиками, в то время как мы черствеем и превращаемся в заскорузлых циников. Возможно, поначалу мы просто стыдимся своих чувств, а потом становится поздно”.

Алекс заплатил по счету, добавив чаевые, по-видимому, слишком щедрые, так как официант любезно проводил его до дверей, отчаянно стремясь добиться заверений в том, что мосье непременно заглянет сюда еще раз.

Воздух был прозрачен и чист, и Алекс решил, что первый день в Париже очень ему понравился. Он приехал сюда в лучшее время года, нашел великолепную квартиру и воочию увидел, что такое французский культ любви, первый урок которого преподнесли ему два пожилых – и вечно молодых – парижанина.

Древний лифт Института Восточной Европы пыхтел, стонал и скрипел, поднимая его на самый верхний этаж, где располагалась библиотека. Там он чувствовал себя как дома, бродя между прогибающимися полками и вдыхая душный, пыльный запах старых книг. Время от времени он вынимал из шкафа и пролистывал какой-нибудь древний том, касающийся российской истории. Мартино не солгал – это было действительно уникальное собрание книг и документов.

На одной из боковых полок ему под руку попалась книга, о существовании которой он даже не подозревал. Это был отчет о процессе над писателями 1949 года, о процессе над его отцом. Алекс взял тяжелый том под мышку, намереваясь пройти к одному из столиков, когда какой-то шорох заставил его обернуться.

Алекс судорожно вздохнул и остолбенел. Перед ним стояла одна из прекраснейших женщин, каких он когда-либо видел.

Пригвожденный к полу, Алекс впитывал ее красоту и не мог напиться, не мог даже отвести глаз от ее лица. Оно было очень красивым и одновременно исполненным какой-то неземной печали. Высокие скулы, чистый лоб, рельефные и страстные губы – такое лицо могло принадлежать греческой богине. Верхняя губа была слегка изогнута вверх нежнейшим овалом. Этот рот мог принадлежать юной княгине Болконской, как описывал ее Толстой в “Войне и мире”. Кожа у девушки была белой, почти прозрачной, отчего овальное лицо незнакомки и точеная шея слегка мерцали словно нечто бесплотное, принадлежащее сверхъестественному порождению эфира.

С этого чистого лица глядели на Алекса огромные, глубокие голубые глаза, лучащиеся невинностью и невообразимой печалью. Из-за этих глаз незнакомка выглядела столь уязвимой и легко ранимой, что Алекс почувствовал непреодолимое желание немедленно сделать все возможное и невозможное, чтобы рассеять эту глубокую тоску, хотя были в этих глазах и какая-то загадка, и некое потаенное знание, отчего девушка казалась ему недосягаемо далекой.

Светлые волосы незнакомки были собраны в прическу, венчавшую ее голову словно корона древнего золота. Стройное тело с высокой грудью и узкими бедрами, туго обтянутое черной блузкой и брюками, вызывало восхищение. Зрелая красота девушки, в соединении с невинностью и кажущейся беззащитностью, производили странное, ни с чем не сравнимое, почти волшебное впечатление.

“Так могла выглядеть моя мать, – внезапно подумал Алекс. – Светловолосая, голубоглазая, “...сердца чистого мечта”, романтичная и невинная как дитя, заблудившееся в жестоком и грубом мире”.

– Добрый день, – приветствовал он ее по-французски и улыбнулся. Голос его слегка дрожал. Девушка без улыбки посмотрела на него.

– Бонжур, мосье.

– Меня зовут Алекс Гордон, – представился Алекс. Сегодня утром я прилетел из Нью-Йорка и буду некоторое время работать в этом Центре – проводить исследования.

Она кивнула ему серьезно, словно маленькая девочка. Мимо прошел бородатый студент, который приветствовал ее улыбкой и кивком головы.

– А вы? – спросил Алекс, ломая голову в поисках какой-нибудь остроумной шутки или замечания. – А как вас зовут?

– Татьяна.

Ее голос был приятным и чистым.

– Вы русская? Я тоже русский.

Мимолетная улыбка осветила ее лицо.

– Я родилась в Париже. Мои родители эмигрировали из России очень давно.

– Как ваша фамилия?

– Романова.

Алекс слегка приподнял брови.

– Вы принадлежите к царской династии?

Ему было известно, что Романовы правили в России до революции 1917 года, после которой вся царская семья была уничтожена большевиками.

– Дальняя родственница, – ответила Татьяна, и губы ее слегка дрогнули. Судя по всему, ей не хотелось говорить на эту тему.

– Значит, вы – настоящая принцесса! – вырвалось у Алекса, и она не смогла сдержать улыбки.

Еще один студент в очках и пестром свитере попытался протиснуться мимо них, и Татьяна отступила в сторону, давая ему дорогу. Одновременно она сделала знак Алексу последовать за ней. Оба отошли к окну, выходившему на задний двор. Татьяна слегка приволакивала ногу, однако это делало ее лишь еще более уязвимой.

– Вы работаете в Институте? – Алекс перешел на русский.

Татьяна покачала головой, прижимая книги к груди.

– Я пишу тезисы по гражданской войне в России. Это нужно мне для моего диплома в Школе восточных языков. Здесь я только пользуюсь библиотекой.

Она рассказала ему, что ее исследование касалось Белого движения, финансируемого западными державами, которые пытались задушить Октябрьскую революцию после 1917 года. В библиотеке Татьяна работала ежедневно, начиная с четырех часов вечера и до самого закрытия в восемь. Часть ее времени занимала работа переводчицей для некоторых советских учреждений, чьи представительства открылись в Париже.

– И что, русские взяли на работу Романову? – удивился Алекс. – Неужели их не смущает, что вы – родственница последнего русского царя?

Она снова улыбнулась и пожала плечами.

– По-моему, им это нравится. Им, наверное, очень приятно рассказывать всем и каждому, что русская...

– Аристократка? – подсказал Алекс.

– ...Да, – похоже, ей не очень понравилось это слово. – ...Что внучатая племянница царя Николая теперь работает на них. Это ли не лучшее доказательство их победы?

В ее голосе послышалась саркастическая нотка, и Алекс почел за благо переменить тему.

– Я только что нашел прекрасную квартиру в Латинском квартале, – сказал он. – А где вы живете?

– Недалеко, – загадочно ответила она.

– Мне хотелось бы... – начал Алекс, но его прервал служитель библиотеки, появившийся рядом с ними словно из-под земли.

– Будьте так добры, ведите себя немного потише! – кипя от возмущения, предупредил невысокий, похожий на мышонка человечек со скверными зубами. – Здесь библиотека, а не кафе!

– Прощу прощения, – ответил Алекс, слегка поклонившись. Затем он снова обернулся к девушке. Ее лицо залилось краской стыда. – Не хотите ли выпить со мной чашечку кофе? – предложил он.

– Да, я не против, – серьезно ответила она. Они нашли свободный столик в укромном уголке старомодного бистро на противоположной стороне улицы, и пожилой официант подал им два кофе со сливками. Татьяна говорила очень мало. В основном рассказывал о своей жизни Алекс, особенно подробно остановившись на своих поисках брата. Когда он упомянул о смерти своих родителей, она побледнела.

– Многие мои родственники были расстреляны коммунистами.

Мимо них сновал пожилой официант, расставляя на столики бокалы для вина, раскладывая приборы и кольца с бумажными салфетками. Алекс спохватился и посмотрел на часы. Было почти восемь.

– Давайте вместе поужинаем? – предложил он. В глазах ее промелькнуло странное выражение.

– Я не моту, – сказала она. – Я должна идти.

Она исчезла так тихо, что Алекс еще долго раздумывал над тем, была ли она на самом деле, или все это ему только привиделось.

Всю ночь в своей новой квартире Алекс без сна ворочался с боку на бок, обливался потом и в конце концов сбросил на пол длинную французскую подушку. Завтра он купит себе нормальную подушку, решил он. Завтра... Может быть, завтра он снова увидит Татьяну.

Затем он припомнил бессонницу, которая мучила его давным-давно, в Америке. Тогда он тоже не мог уснуть, потому что думал о Клаудии. Цветом кожи и волос, тонким телом и своей незащищенностью Татьяна во всех отношениях была полной противоположностью жгучей итальянке. Клаудия всегда была самостоятельной, уверенной в своем чувственном обаянии женщиной, однако ее красота казалась теперь Алексу слишком чувственной, не одухотворенной. Она была способна постоять за себя в любой ситуации и обладала достаточной силой воли, чтобы настоять на своем. Она не нуждалась в мужской защите.

Иное дело – Татьяна. Она казалась такой хрупкой, что Алексу хотелось постоянно находиться с нею рядом и ограждать ее от реальных и вымышленных опасностей. Он пытался представить себе лицо Клаудии, когда он скажет ей, что в Париже ему вскружила голову узкобедрая русская девчонка с золотыми волосами, однако черты лица Клаудии очень быстро померкли в его памяти. В душной парижской ночи перед его глазами плыло лишь зыбкое, мучительно прекрасное лицо Татьяны.

Когда на следующий день ровно в четыре часа Татьяна вошла в библиотеку, Алекс уже ждал ее. На улице шел дождь, типичная парижская изморось, и Татьяна была одета в черный блестящий от воды плащ полувоенного покроя, наброшенный поверх белой блузки и черной узкой юбки. Ему показалось, что Татьяна рада видеть его, однако когда он снова заговорил об ужине, она отвергла его предложение.

– Может быть, завтра, – сказала она неуверенно, – когда библиотека закроется.

На третий день, в среду, Алекс снова пришел в библиотеку. Увидев Татьяну за столиком у окна, он помахал ей рукой, но сам сел в дальнем конце комнаты и принялся за работу. Он не хотел слишком ей надоедать. Он решил пройти мимо ее столика только после того, как библиотекарь объявит о том, что библиотека закрывается.

Без пяти минут восемь Татьяна неожиданно сама подошла к его столику.

– Помнится, кто-то приглашал меня на ужин, – приветливо сказала она. – Предложение все еще остается в силе?

Алекс озадаченно уставился на нее. Ее веселость показалась ему искусственной, наигранной, а улыбка – вымученной. Однако он тут же забыл обо всем этом, обрадованный тем, что она приняла его предложение.

– Предложение остается в силе, – кивнул он и вскочил. – Куда бы вы хотели пойти?

– Если вы не возражаете, я хотела бы немного пройтись. Сегодня чудесный вечер.

Выйдя на улицу, Алекс посмотрел на звездное небо. Дождь давно кончился, воздух был прозрачным и благоухающим.

– Я уверена, что вы еще ни разу в жизни не гуляли по Парижу, – негромко сказала Татьяна. – Это самый волшебный город в мире.

– Не слишком ли я злоупотребляю... – начал Алекс, невольно бросив взгляд на ее левую ногу, которую она чуть заметно приволакивала.

– Вы имеете в виду мою хромоту? – переспросила она.

Алекс покраснел от смущения. “Черт бы побрал твой длинный язык, Александр Гордон”, – подумал он.

Однако Татьяна нисколько не обиделась на его вопрос.

– Все в порядке, – объяснила она. – Я в состоянии гулять по этому городу часами. Я родилась с деформацией левой ноги, и врачи до сих пор утверждают, что мне нужна лишь маленькая операция, чтобы этот дефект устранить.

– Отчего вы не сделаете ее? – спросил Алекс, стараясь, чтобы его вопрос прозвучал небрежно.

Они шли по улице, и их обогнали две монахини, которые семенили по тротуару, низко опустив головы.

– Деньги, – ответила Татьяна. – Операция стоит денег, а в наши дни даже Романова не может многого себе позволить.

Они шагали по тихим улочкам совсем рядом, и Алекс вообразил себе, что они – двое парижских влюбленных, которые вышли на свою ежедневную прогулку. Одеждой они не отличались от молодых парижан – он во фланелевой рубашке и яркой куртке, и Татьяна в джинсах и туфлях на низком каблуке.

Они ненадолго задержались на прекрасной Плас де Вогез, и Алекс принялся с интересом разглядывать тридцать шесть старинных усадеб, окружающих сад с четырьмя фонтанами. Некоторое время они стояли под статуей Людовика Тринадцатого, и Татьяна рассказывала ему историю площади.

– Сюда, – сказала она, закончив описывать стычку двух дворянских группировок, происходившую под окнами резиденции кардинала Ришелье в семнадцатом столетии. Они прошли мимо дома Виктора Гюго, вышли к Сене и перешли через реку по узкому мосту. Внизу тускло поблескивала вода, и по ее неспокойной поверхности проскользнула бесшумная тень баржи.

– Мы теперь на Иль Сент-Луис, – пояснила Татьяна, ведя его через лабиринт живописных бульваров и аллей.

По дороге им попалось несколько ресторанчиков с огромными витражами вместо окон, сквозь которые они видели посетителей ресторана за массивными деревянными столами, уставленными холодными мясными закусками, блюдами из овощей и бутылками с вином. Один из ужинавших приподнял свой бокал и кивнул Татьяне. У афиши с изображением Жака Бреля целовалась парочка.

Алекс взял Татьяну за руку. Она не возражала, однако ее пальцы остались холодны и неподвижны, никак не отозвавшись на его прикосновение. И все же радость переполняла Алекса. Его окружала волшебная парижская ночь, и он бродил по улицам города мечты рука об руку с красивейшей из женщин.

Незаметно они перешли на русский, и так же легко ста-то обращаться друг к другу на “ты”. Татьяна говорила по-русски с еле уловимым французским акцентом, отчего родной язык Алекса зазвучал в его ушах как музыка. Она рассказала ему, что ей двадцать два года, что она – единственная дочь Владимира Романова и внучка Великого князя Евгения Романова, который еще в юности уехал из царского дворца и тем самым избежал судьбы, постигшей его кузена Николая. Мать ее была серьезно больна и почти весь год пролежала в Американском госпитале в Нейи.

Вдруг она замолчала. Алекс обернулся к ней и увидел, что она остановилась, неподвижно глядя перед собой. Незаметно для Алекса они очутились на темной, вымощенной булыжником улочке, параллельной реке. Насколько Алекс успел заметить, здесь не было ни магазинчиков, ни кафе, и все вокруг казалось очень тихим и спокойным. Он, однако, ощутил легкую тревогу. Что им тут делать? Зачем они пришли сюда? Здесь не на что было смотреть, кроме темноты.

– Татьяна... – заговорил Алекс, но она продолжала всматриваться во мрак. Неожиданно она с силой сжала его пальцы, словно в последний момент стараясь что-то сообщить ему, затем выпустила его руку и попятилась назад, не отрывая взгляда от чего-то такого, что она сумела рассмотреть в темноте.

Алекс проследил за ее взглядом. Из темного подъезда одного из домов появился силуэт. Человек стоял напротив Алекса, по всей вероятности разглядывая его, хотя Алекс и недоумевал, что можно увидеть в такой темноте.

Как раз в этот самый момент по Сене проплыл речной трамвай, битком набитый туристами. Его яркие ходовые огни и фонари на пассажирской палубе на мгновение осветили темную улочку, и Алекс успел рассмотреть незнакомца в этом неверном голубоватом освещении.

Мужчина был черноволос и примерно одного с Алексом роста, глубоко посаженные темные глаза горели на бледном, с резкими чертами, лице. Незнакомец был одет в темный костюм, а на плечи небрежно набросил темный плащ.

“Кто это? Вор? Грабитель? – подумал Алекс. – Неужели Татьяна намеренно завлекла меня в ловушку?”

У него не было ничего такого, что представляло бы какую-то ценность. Татьяна могла бы подцепить добычу пожирнее, если бы захотела.

Алекс в нерешительности стоял на середине улицы. Обернувшись к Татьяне, он увидел, что девушка прислонилась к стене здания, крепко обхватив плечи руками и наклонив голову. В доме слева от Алекса громко крикнула женщина, ей откликнулся мужской голос. Совсем близко, хрипло кашляя двигателем, проехала машина, затем снова наступила тишина.

Незнакомец медленно приближался, звук его шагов по мостовой гулко раздавался в ночи. Наконец он подошел почти вплотную и остановился. Лицо его было странно напряжено, а сжатые в кулаки руки слегка дрожали.

– Александр... Саша... Я твой брат.

Глава 12

Алекс рассматривал темную фигуру перед собой Его разум едва способен был понять единственную фразу, произнесенную отчетливо, на чистом русском языке. “Я твой брат”. Странный холод заставил его вздрогнуть, он хотел что-то сказать и не смог. Бледный молодой человек перед ним также выглядел крайне взволнованным. Вот он пошевелился, вынул из кармана пачку “Голуаз” и сломал несколько спичек прежде, чем смог закурить. Во вспыхивающих и гаснущих огоньках было заметно, как сильно у него дрожат руки. Он протянул пачку Алексу, но тот покачал головой.