Братья

Романтический ореол, окружавший первых чекистов, притягивал к себе Дмитрия, однако вскоре ВЧК превратилась в ОГПУ, которое, следуя ленинским курсом, разоблачало и уничтожало уцелевших врагов революции: белогвардейцев, дворян, кулаков, коварных иностранных шпионов. ОГПУ было реорганизовано и переименовано в НКВД, превосходную организацию, которая, к несчастью, превратилась в инструмент сталинских чисток в 30-х годах, погубивших немало преданных коммунистов.

В 1936 году первый нарком внутренних дел Генрих Ягода был убран со своего поста по приказу Сталина, и его место занял кровожадный заплечных дел мастер Николай Ежов, прозванный в народе “кровавым карликом”. Однако и Ежову была уготована незавидная судьба: он был расстрелян в той же камере Лубянской тюрьмы, в которой сам казнил своего предшественника Ягоду.

В своем исследовании Дмитрий писал, что “в эти мрачные годы Сталин использовал аппарат советских секретных служб для своих преступных целей”.

В 1938 году на сцене появился Лаврентий Берия, верный сподвижник Сталина. В разные годы возглавляемая им организация называлась НКВД, НКГБ, Министерство внутренних дел, объединившее милицию и госбезопасность, Министерство государственной безопасности. Именно Берия отдал приказ об аресте Бориса Морозова, однако сам до его казни не дожил. В 1953 году, вскоре после смерти Сталина, настал черед Берии быть расстрелянным в сырой камере на Лубянке. Основы современного Комитета государственной безопасности были заложены именно тогда: госбезопасность отделилась от Министерства внутренних дел, причем оба ведомства быстро стали непримиримыми соперниками.

“С созданием КГБ круг замкнулся, – писал Дмитрий в заключение. – КГБ приобрел тот же политический статус и полномочия, что и революционная Чрезвычайная комиссия. Вот так ЧК восстала из пепла”.

В 1967 году, незадолго до того, как Дмитрий попал в Высшую школу, новым председателем КГБ стал Юрий Андропов, похожий на учителя человек с болезненным желтоватым лицом, седеющими русыми волосами и светлыми глазами, которые казались большими из-за сильных очков в металлической оправе.

Одновременно с изучением истории органов Дмитрий углубился во внутреннюю структуру ведомства. Он узнал, что председатель Комитета подчиняется непосредственно Политбюро. Центральный аппарат КГБ, располагавшийся в зданиях на площади Дзержинского и прилегающих улицах, состоял из нескольких относительно независимых друг от друга подразделений: четырех главных управлений, семи независимых управлений и шести отделов. Эти основные составляющие, в свою очередь, подразделялись на многочисленные отделы, подотделы, направления и службы.

Основная мощь КГБ была сосредоточена в следующих основных подразделениях: Первое Главное управление (разведывательные операции за рубежом), Второе Главное управление (контрразведывательная служба и надзор за гражданами), Пятое Главное управление (борьба с инакомыслием) и Управление вооруженных сил, отвечающее за благонадежность всех советских офицеров армии и флота, начиная с Генерального штаба и заканчивая командирами рот.

Дмитрий был поражен обширными, почти безграничными возможностями КГБ. Многочисленные подразделения и службы в составе управлений занимались всем: шпионажем, проведением диверсий и убийствами за пределами СССР, надзором за иностранными туристами, студентами и бизнесменами; внедрением агентов в западные страны и сексуальным шантажом высокопоставленных иностранных чиновников, управлением разведспутниками над Восточной Европой; операциями против Китая; охраной советских руководителей и руководством многотысячными пограничными войсками, которые направлялись для участия в пограничных конфликтах. Охрана КГБ ведала исправительно-трудовыми лагерями в Заполярье и стояла на страже Кремля. Оперработники КГБ контролировали выдачу въездных и выездных виз, надзирали за работой телефонной связи и радио, проводя в случае необходимости широкомасштабные дезинформационные кампании. Сотрудники КГБ как тени преследовали потенциальных врагов советского строя: диссидентов, священников, евреев, представителей этнических меньшинств; боролись против эмигрантских организаций за рубежом и западных движений правого толка. Следователи КГБ раскрывали экономические преступления, охраняли промышленные секреты, а научно-исследовательские лаборатории КГБ разрабатывали смертоносные и необнаружимые яды и отравляющие вещества.

Огромное впечатление произвела на Дмитрия численность личного состава гигантской машины КГБ. Девяносто тысяч офицеров аппарата работали в СССР и по всему миру, а ведь были еще четырехсоттысячные пограничные войска и войска специального назначения, телохранители, охранники, чиновники, вольнонаемные служащие, а также сотни тысяч информаторов, агентов влияния и прочих добровольных помощников, большинство из которых получало вознаграждение из государственного кармана.

Понемногу Дмитрий понял, что КГБ превратился в замкнутый, тайный мир; опутав своей паутиной весь Советский Союз, КГБ мог дотянуться до самого отдаленного уголка земного шара. Из штаба на Лубянке, известного также как Московский центр, КГБ контролировал ситуацию как в самой маленькой деревушке на территории СССР, так и в столицах иностранных держав, армейских штабах, научных центрах. Ради их же собственной безопасности за советскими гражданами постоянно наблюдали тайно, следили и в открытую, проверяли и перепроверяли, постоянно оценивая степень личной благонадежности каждого. Никакая страна не могла представить себе подлинных масштабов этой тайной организации, которая охраняла Советскую страну, одновременно стараясь проникнуть в секреты своих противников.

Внутри самого Советского Союза сотрудники КГБ были людьми особой породы, закрытой кастой избранных, которые в сравнении с остальными гражданами стояли на более высоком уровне материального благополучия.

– Возьми, например, Москву, – сказал ему как-то вечером некто Миша Пономарев, когда они были в библиотеке одни. – Ты думаешь, что знаешь Москву?

Высокий и нескладный, с узким лицом и круглыми глазами, белорус по национальности, Миша Пономарев был двадцатисемилетним слушателем выпускного курса и в мае заканчивал Высшую школу. Фашисты повесили его родителей в Борисове во время войны, и всю свою жизнь он провел в детских домах и приютах. Может быть, из-за схожей судьбы они и сблизились с Дмитрием. Познакомились они на занятиях – будучи учащимся старшего курса, Пономарев иногда замещал преподавателя, который читал им лекции по организации и структуре КГБ.

– В Москве существует два города, – увлеченно рассказывал он, а Дмитрий думал, что Пономарев – самый жизнерадостный из курсантов их школы. – Один город – это тот, что виден любому туристу: Красная площадь, Ново-Девичий монастырь, парк Горького, Большой театр, ВДНХ и прочее. Другой город – это наш город.

Дмитрий удивленно приподнял брови.

– Секретный город правительства и КГБ! – с торжеством объявил Пономарев и сделал паузу, как бы ожидая, пока эти слова поглубже проникнут в сознание его младшего товарища.

– Вообрази себе карту Москвы, – продолжал он, описывая руками в воздухе большой круг. – Нет, постой...

Он сорвался с места и скрылся между стеллажами с книгами. В следующую секунду он вынырнул оттуда, с победоносным видом развернув перед Дмитрием подробную карту города.

– Давай ограничимся территорией Садового кольца, а начнем мы, конечно же, с Кремля. – Его длинный палец ткнул в то место, где была изображена Красная площадь. – В нескольких сотнях метров от Кремля находятся как официальные, так и секретные объекты КГБ: здания на площади Дзержинского, Малой Лубянке, Кузнецком мосту. Если двинуться по улице Горького, то попадешь в район, где стоят жилые дома КГБ – на Можайском шоссе, Первой Мещанской, на Арбате. – Его пальцы порхали над картой, описывая расширяющиеся концентрические окружности. – Все это внутри Садового кольца. Кстати, позади Большого театра располагается штаб МВД.

Дмитрий кивнул. Министерству внутренних дел подчинялись милиция и внутренние войска.

– Вот здесь, внизу, – энтузиазм Пономарева достиг невероятной силы, – на Калужском шоссе, расквартировано спецподразделение КГБ, охраняющее Академию наук, а на Покровском бульваре стоят две дивизии МВД и КГБ, находящиеся в постоянной боевой готовности.

Пономарев смотрел на Дмитрия с горделивым выражением на лице и напоминал фокусника, который только что достал из своего цилиндра жирного кролика.

– Теперь видишь, как мы контролируем город? А ведь я еще не упомянул о клубе КГБ, о жилых кварталах, таких, как на Кутузовском проспекте, где живут члены Политбюро и наши руководители.

– А где живет Андропов?

– На Кутузовском, в том же доме, где находится квартира Брежнева. – Пономарев на секунду замолчал. – Я не упомянул о наших конспиративных квартирах, таких, как... вот: Новокузнецкая, 32, Болотная, 62, Сиротская, 11, Таганская, 17, и еще особняк на Зубовской площади... – Его палец ткнулся в карту в нескольких местах. – Кроме всего перечисленного, у нас есть десятки явочных квартир по всему городу. В Подмосковье есть специальные колхозы, которые выращивают для нас овощи, собственные бойни, где для нас заготавливают мясо, своя собственная медицинская служба, свои повара, электрики, прочие специалисты.

– Ты сказал – собственные?

– Давай-ка я тебе кое-что покажу, – усмехнулся Пономарев. – Одевайся и пошли.

– Куда? – удивился Дмитрий.

– Увидишь.

Примерно полчаса спустя они сидели в элегантном ресторане на восьмом этаже здания на Лубянке, куда Миша благодаря своему положению имел право приводить гостей. Дмитрий впервые попал в это здание и теперь испытывал такое благоговение, что у него перехватывало дыхание Его сердце отчаянно колотилось, когда он показывал свои корочки охранникам на входе, а сам рассматривал массивные ворота с укрепленным на них гербом СССР В лифте он молчал, думая о секретных планах, которые, быть может, именно сейчас рождаются за запертыми дверьми кабинетов в нескольких метрах от него.

В ресторане он во все глаза рассматривал сотрудников в военной форме и в гражданских костюмах, которые неслышно шагали по ковровым дорожкам. Он был уверен, что все они – отчаянные головы, отважные разведчики, вернувшиеся из-за границы после выполнения своих важных секретных миссий.

– Почему ты не ешь? – спросил Миша. Дмитрий заказал соленую лососину, сметану и свое любимое лакомство – шоколад. Он был на седьмом небе от счастья, когда официантка подала ему плитку настоящего швейцарского шоколада.

– Как ты можешь видеть, – продолжал разглагольствовать Пономарев, – у нас есть собственные рестораны, собственные магазины и собственные школы.

– А простые люди знают об этом? – поинтересовался Дмитрий.

– Большинство знает просто они не осмеливаются говорить об этом. – Пономарев хихикнул.

Дмитрий уже заметил, что основными чертами характера его приятеля были цинизм и ненасытный аппетит – наследие голодного детдомовского прошлого. Вот и сейчас Пономарев обвел руками зал с таким видом, словно ресторан принадлежал ему целиком.

– Здесь ты можешь позавтракать поистине по-королевски и практически за бесплатно. Можешь заказывать яйца, ветчину, сосиски, свежие фрукты. В клубе, на другой стороне площади, есть гимнастический зал, сауна, еще один ресторан и гастроном. Там можно купить все что угодно – икру, осетрину, красную рыбу, яблоки, апельсины. Бутылка шотландского виски стоит дешевле, чем в Америке, – примерно один рубль. Вот это, братец, я и называю – жить!

С этими словами Миша уложил два ломтика розовой лососины на кусок хлеба с маслом и склонился к Дмитрию.

– Однако в КГБ есть кое-что поинтереснее, чем жратва и выпивка. Слышал ли ты когда-нибудь о Тринадцатом отделе? – Он с опаской огляделся по сторонам и понизил голос до шепота: – Хочешь расскажу?..

* * *

Полковник Игорь Гузенко, рослый, хладнокровный, напоминающий англичанина своими голубыми глазами и щеточкой аккуратно подстриженных рыжеватых усов, слегка откашлялся и обвел глазами аудиторию.

– Сегодня мы поговорим о Первом Главном управлении, – заговорил он и ткнул указкой в схему, кнопками прикрепленную к доске. На улице стояла ненастная, ветреная погода, ветер стонал в оконных рамах, и лист бумаги надувался словно парус, силясь оторваться и улететь.

– ПГУ является управлением Комитета, отвечающим за проведение зарубежных операций. Как вы видите, – указка ткнулась в середину схемы, – Первый главк включает в себя ряд структур.

– Мы начнем с отдела нелегалов, – продолжал Гузенко. – Он обеспечивает проникновение и натурализацию агентуры КГБ на территории иностранных государств, где агенты живут по поддельным документам. По соображениям безопасности каждый агент подготавливается строго индивидуально.

Дмитрий слушал, как Гузенко кратко охарактеризовал информационную и контрразведывательную службы, Десять отделов, различающихся между собой лишь по географии стран, с которыми имели дело, отдел дезинформации и перешел к отделу органов прикрытия.

– Органы прикрытия, – пояснил полковник, – направляют сотрудников КГБ на работу за границей под прикрытием какой-либо официальной организации, таких, например, как ТАСС, Аэрофлот, торгпредство, “Интурист”, “Экспортфильм” и различные газеты и журналы. Мы также используем в своей работе иностранные учреждения, например, Всемирный банк, ООН, Красный Крест и международные спортивные ассоциации.

Гузенко снова оглядел курсантов и отложил указку.

– И все это входит в Первое Главное управление, – подытожил он с довольным видом, раскуривая трубку. – Есть вопросы?

Дмитрий поднялся.

– А почему на схеме отсутствует Тринадцатый отдел?

Гузенко замер.

– Как? Как вы сказали?

– Тринадцатый отдел, товарищ полковник, – повторил Дмитрий. – Исполнение приговоров, или карательная служба.

Гузенко строго посмотрел на него.

– Как ваша фамилия, товарищ курсант?

– Дмитрий Морозов.

– Так вот, Дмитрий Морозов, – повторил Гузенко. – В ПГУ нет Тринадцатого отдела. Можете садиться.

– Он также называется Пятый департамент, товарищ полковник, – настаивал Дмитрий, неохотно выдавая последний клочок информации которой он обладал: – Его также называют “Управление мокрых дел”.

– Я уже сказал, – отрубил полковник Гузенко, и в его глазах вспыхнул гнев, – ни такого отдела, ни такого управления не существует. Садитесь же!

Дмитрий опустился на скамью, чувствуя на себе удивленные взгляды однокурсников. Щеки его горели. “Чтоб ты сдох, Гузенко, – думал он. – Врешь как сивый мерин “Нет такого отдела...”, козел. Да это же самый главный отдел во всем КГБ!”

За ужином он мрачно ковырял свой бифштекс, когда рядом с ним возник майор Некрасов.

– Курсант Морозов, срочно к генералу Любельскому! – объявил он.

Похожий на гнома начальник Высшей школы сидел за столом в своем кабинете, обставленном строго, без излишней роскоши. Поджав губы, он листал пухлое личное дело Дмитрия. Когда Дмитрий вошел и отдал честь, генерал хмуро посмотрел на него.

– Курсант Морозов по вашему приказанию прибыл! Генерал Любельский казался крайне сердитым, почти разгневанным. Лоб его пересекала глубокая морщина отчего прямые брови опустились еще ниже, придавая широкоскулому лицу генерала почти злобное выражение. Времени на предисловия генерал тратить не стал.

– Кто рассказал тебе о Тринадцатом отделе?

Дмитрий с трудом сглотнул.

– Я услышал об этом от друзей.

– От кого? Имена! Быстро!

Дмитрий ничего не ответил.

– Я хочу знать, – повторил Любельский, – как и от кого ты узнал о существовании этой службы?

“Нельзя рассказывать о Пономареве, – пронеслось в голове Дмитрия. – Они вышвырнут его из школы за несколько недель до выпуска!”

– Вы же знаете, товарищ генерал, слухами земля полнится, особенно в школе. Приходится выслушивать самые разнообразные сказки.

Генерал Любельский взял в руку листок бумаги, исписанный аккуратным, четким почерком и взмахнул им.

– Значит, курсант Морозов, все, что вы наговорили сегодня – Тринадцатый отдел, Пятый департамент, “Управление мокрых дел” – все это вы почерпнули из слухов? Какие еще слухи дошли до вас, курсант?

Дмитрий снова промолчал. “Чертов недомерок хочет выкинуть меня!” – подумал он в отчаянии.

Генерал Любельский, казалось, кипел от едва сдерживаемого гнева.

– Мне хотелось бы, курсант Морозов, чтобы вы зарубили себе на носу – то, как вы вели себя сегодня, вполне достаточное основание для того, чтобы исключить вас из школы...

Оскалившись, он смотрел на Дмитрия до тех пор, пока тот не опустил взгляд.

– Листая ваше личное дело, я обнаружил, что вас рекомендовал сам генерал Ткаченко.

Дмитрий почувствовал некоторое облегчение, однако попытался скрыть его, не поднимая опущенной головы.

– Я разговаривал с генералом Ткаченко по телефону, и он заверил меня, что до тех пор, пока вы не закончите учебу, мне не придется на вас жаловаться. Надеюсь, вам это ясно?

– Так точно, товарищ генерал.

– Вот и хорошо, – Любельский сердито захлопнул папку с личным делом Дмитрия, и он подумал, что Любельский сердит не столько из-за его проступка, сколько из-за того, что ему пришлось уступить Ткаченко. – Морозов, – окликнул его генерал, когда Дмитрий был у самых дверей. В его раздраженном голосе, однако, проскальзывали любопытные нотки. – Откуда такой интерес к Тринадцатому отделу?

– Именно там я хотел бы служить, товарищ генерал. – Дмитрий еще раз отдал честь и вышел.

В самом деле, его не интересовало ни наружное наблюдение, ни надзор за запуганными до последней степени советскими гражданами, ни преследование длинноволосых интеллектуалов и горластых диссидентов. Он страстно желал принимать участие в опаснейших операциях в столицах иностранных государств, меряясь силами с британской службой МИ-5 или с американским ЦРУ, и мечтал о поездках в далекие страны, где его ждут победы над роскошными женщинами.

С другой стороны, Дмитрий не хотел становиться разведчиком и даже резидентом – командующим советской агентурной сетью за рубежом. Он стремился к чему-то конкретному, к тому, что он мог бы сделать своими собственными руками. От природы он был одиночкой, а трудное детство приучило его доверять только себе. Несмотря на несколько прошедших лет, в нем до сих пор жило ощущение своей безграничной власти, испытанное им в ту ночь, когда он убил Бунина. Вспоминая страх и уважение в глазах Вани, своего детдомовского приятеля, Дмитрий был уверен, что сможет убить снова. Впрочем, теперь он надеялся получить за это награду. Именно поэтому сверхсекретное подразделение Тринадцатый отдел, в просторечии именуемое “Управлением мокрых дел”, привлекло к себе его внимание. Сотрудники этой службы оставляли за собой кровавые следы и, что было также немаловажно, стремительно поднимались по служебной лестнице КГБ после окончания своей недолгой службы в качестве полевых агентов.

Тринадцатый отдел, само существование которого так яростно отрицалось, занимался зарубежными операциями, связанными с применением насилия: похищениями, саботажем, налетами на конспиративные квартиры противника. И, конечно, убийствами...

Курсант Морозов хотел стать профессиональным убийцей.

Но прежде он должен был овладеть знаниями секретного агента.

Два раскосых татарина, офицеры советского спецназа обучали курсантов приемам рукопашного боя и использованию стрелкового оружия. Сергей Грозный, пожилой человек в гражданском костюме с изуродованным лицом и стеклянным глазом, учил Дмитрия и его однокурсников обращению с обычной и пластиковой взрывчаткой. Они научились конструировать адские машины из подручных материалов и компонентов, которые можно было приобрести в любой аптеке. Между собой курсанты шутили, что Грозный, должно быть, лишился глаза во время экспериментов с какой-нибудь бомбой, которую мастерил на досуге после работы. Миша Пономарев, однако, рассказал Дмитрию об их преподавателе другую историю.

– Он вел занятия в аудитории в этом самом здании, – рассказывал Миша, – когда сообщили о смерти Сталина. Грозный заплакал прямо на лекции, однако слезы текли только из его здорового глаза, так как вместо второго глаза у него уже тогда был протез. Двое курсантов на первом ряду рассмеялись, однако оба кончили плохо. Никто и никогда их больше не видел.

Человек-легенда – полковник Рудольф Абель, проведший несколько лет в Нью-Йорке в качестве разведчика-нелегала, разоблаченный в конце концов и обмененный на пилота У-2 Пауэрса, обучал курсантов основным правилам поведения в американском городе.

Дмитрию Абель показался морально сломленным человеком. После лекции Дмитрий увидел его в офицерской столовой – полковник сидел один, и никто не приближался к нему.

– Со времени его возвращения из Америки ему не очень-то доверяют, – поделился с Дмитрием Пономарев.

Вера Шевченко, хорошенькая сотрудница Управления связи, учила их кодировать, расшифровывать и передавать сообщения при помощи миниатюрных устройств. Именно она сообщила им, что большинство сообщений зарубежным агентам передается на волнах “Московского радио”, во время его музыкальных программ.

– Вы хотите сказать, что вы указываете “Московскому радио”, какую музыку передавать? – удивился Дмитрий. Вера кивнула. – Наш разведчик в Англии, который, к несчастью, провалился совсем недавно, – мрачно пояснила она, – получал инструкции при помощи шифра, основанного на четырех популярнейших мелодиях. Это были “Калинка”, “Щелкунчик”, “Танец с саблями” и “Лебединое озеро”.

Она же учила курсантов изготовлять невидимые чернила и фотографировать документы на микропленку.

Остальные офицеры-отставники преподавали им правила руководства полевыми агентами, обучали приемам обнаружения и отрыва от слежки. Полученные знания курсанты применяли на практике, упражняясь на улицах Москвы в урочные часы.

Самые интересные лекции читал им Ким Филби – агент КГБ, вынужденный бежать из Великобритании, хотя там он чуть было не возглавил британскую разведслужбу Дмитрий буквально пожирал Филби глазами. Перед ним был пожилой, начинающий седеть, но все еще красивый мужчина с молодым блеском в глазах. Несмотря на небольшое брюшко, изобличающее в нем любителя пива, и мешковатый костюм, он все еще выглядел значительным человеком. Во всяком случае Дмитрию так казалось. Может быть, в этом повинен был замечательный стиль его повествования, который сохранялся даже после перевода с английского на русский в исполнении тучного гражданского переводчика с неподвижным каменным лицом.

Как ни странно, каждая лекция Филби превращалась в резкую, обличительную речь, которая клеймила неуклюжесть и недальновидность зарубежных операций КГБ. Лектор обвинял агентов КГБ в повторении одних и тех же набивших оскомину действий и критиковал политическое вмешательство в процедуры анализа и оценки.

– Многие блестящие аналитики писали не отражающие действительного положения вещей обзоры не потому, что ошибались, – с горечью заявлял Филби, – а из желания угодить своему начальству.

Филби считал, что Московский центр поражен бюрократической болезнью и что вместо того, чтобы быть “хитрой и агрессивной организацией”, КГБ превратился в “огромного динозавра”, который не в состоянии больше действовать эффективно. Он предупреждал также, что советские агенты за рубежом “видны за версту благодаря скверно сидящим костюмам, сильному акценту, недостатку воображения и устаревшим методам ведения разведки”. Он считал, что, если КГБ в ближайшее время не изменится, то он будет уничтожен западными спецслужбами.

Это заявление Филби было встречено неуверенными смешками или недоуменными взглядами. Дмитрий был удивлен, что Филби разрешали подобные высказывания на лекциях, однако мужество англичанина, восставшего против привычной рутины госбезопасности, произвело на него сильное впечатление. Каждому слову Филби он верил. “Однажды, – думал он, – я перестрою ПГУ именно так, как предлагает Филби”.

– Офицер советской разведки должен быть культурным, – заявила в начале своей первой лекции полковник Елена Крайнева.

Дмитрий помнил ее еще по детскому дому, куда она приезжала в составе приемной комиссии КГБ. В школе она была заместителем начальника, и теоретическая подготовка была ее царством, в котором она безраздельно властвовала. Именно по ее настоянию курсанты ежедневно посвящали два часа изучению английского или французского языка. Она приглашала в школу бывших резидентов КГБ в западных столицах, которые рассказывали о структуре и методах работы западных спецслужб, таких, как ЦРУ, “Интеллидженс сервис”, “Моссад” и “Сюртэ Женераль”.

Однако под словом “культурный” Крайнева подразумевала вовсе не эти ценные знания. Она стремилась, конечно же, для пользы дела привить своим подопечным хорошие манеры. Курсанты обучались этикету, правильному поведению за столом и в обществе. Раз в неделю привозил автобус юных балерин Большого театра для обучения курсантов танцам. Только через несколько лет Дмитрий понял, что хотя он, может быть, и стал “культурным”, однако танцевать так и не научился. На занятиях они изучали в основном мазурки, вальсы, испанское болеро и польки, которые вовсе не были популярны на танцплощадках западных стран.

Однажды теплым майским вечером он остановил в коридоре свою партнершу по танцам, изящную и легкую, как эльф, девушку с льняными волосами и удивительно белой кожей. Ее звали Люда, и она напомнила ему балерину с плаката, увиденного им когда-то в комнате Зои.

– Может быть, встретимся в воскресенье? – предложил он.

– Зачем? – Людмила уставилась на него голубыми глазами.

– Ты такая симпатичная девчонка, – сказал Дмитрий. Балерина не ответила, и он добавил. – Если хочешь, я принесу с собой хорошей жратвы – венгерскую салями, икру, лососину. Можно будет устроить настоящий пикник где-нибудь в Сокольниках.

– Можете ли вы достать банку настоящего французского мармелада? – спросила Людмила тоненьким девчоночьим голоском.

– Конечно, – уверенно ответил Дмитрий и задумался, девственница она или нет. Выглядела она во всяком случае очень молодо.

В воскресенье они встретились в Сокольниках. Людмила вела себя очень раскованно, весело, без умолку болтая о Большом театре, о своих подругах, о сестрах, оставшихся в Смоленске. Они с аппетитом расправились с закусками и выпили бутылку искристого грузинского вина, а в заключение Дмитрий поцеловал ее в розовые губы. Людмила ответила на его поцелуй неожиданно пылко. Затем она аккуратно собрала остатки еды, с серьезным видом осмотрела упаковку французского мармелада, принесенного Дмитрием, и поднялась, отряхивая юбку. “Идем”, – звали ее глаза.

Людмила вела себя так, словно все было заранее оговорено. Они пришли в квартиру, где юная балерина жила вместе с тремя другими девушками. Закрывая за ней двери, Дмитрий снова поцеловал ее, и она ответила, прижимаясь к нему всем телом и подставляя груди для новых поцелуев. Дмитрий почувствовал, что вопрос о ее девственности больше не занимает его.

Люда быстро разделась и легла на кровать в ожидании партнера. У нее были маленькие грудки с торчащими сосками и плоский живот, заканчивающийся треугольником густых темно-русых волос, который восхитил Дмитрия больше всего остального. Он сбросил одежду, лег на кровать, и Людмила крепко прижала его к себе, не тратя времени на сантименты.

Они занимались любовью в бешеном темпе, и Дмитрию чудилось, что в ее телодвижениях, коротких пронзительных вскриках было что-то заученное, механическое, словно совокупление было для нее неизбежным десертом после ужина на природе.

Он вернулся на улицу Станиславского странным образом не удовлетворенным. Он знал, что хорош собой и что многие женщины находили его привлекательным – на улицах города он не раз ловил их зовущие взгляды, однако его не оставляло ощущение того, что свой сексуальный опыт он оплатил жестянкой французского мармелада.

На протяжении последующих нескольких месяцев ему еще не раз приходилось испытывать нечто подобное. После Людмилы он сближался со многими балетными танцовщицами и девицами из группы переводчиков, которые занимались английским вместе с курсантами. Перспектива хорошего угощения неизменно увлекала их; импортные продукты, жестянка кофе, бутылка дорогой водки, красивая упаковка мыла – все годилось, все служило целям Дмитрия.

– Когда ты закончишь школу, – со знанием дела нашептывал ему Пономарев, окончивший школу три дня тому назад, – все станет гораздо проще. Мало кто из баб откажется встретиться с офицером КГБ. Нам достаются самые лакомые кусочки, ты не находишь?

Как мог Дмитрий объяснить ему, что он охотится не только за чувственными наслаждениями? Иногда он ощущал, как внутри него вскипает море неразделенной любви. Одиночество буквально душило его. Он не знал материнской любви, а все его грезы о матери, прижимающей его к себе, были похоронены откровениями Ткаченко. Он не изведал даже братской любви – его брат исчез где-то на просторах Северо-Американского континента. Дмитрий дорого бы заплатил за то, чтобы увидеться со своим братом, однако он даже не представлял себе, как можно с ним связаться. В любом случае Дмитрий серьезно сомневался в том, что у них найдется что-либо общее. О любви между братьями не могло быть и речи!

Дмитрий еще не знал настоящей женской любви. Все те, что спали с ним, делали это от скуки или ради подарка. Откровенно говоря, это была проституция, просто слегка замаскированная. Истинное чувство оставалось ему недоступно.

Подсознательно Дмитрий искал женщину, которая дарила бы ему свою любовь совершенно бескорыстно, и грезил о страсти и самоотречении – обжигающих чувствах, подобных тем, что описаны в книгах. Иногда он подолгу не мог заснуть, мечтая о том, как было бы замечательно, если бы рядом с ним была одна-единственная, его Девушка, которая делила бы с ним все радости и горести.

Все эти ночные раздумья, однако, снова и снова приводили его к одному и тому же безрадостному заключению, продиктованному очередной мрачной полосой в его жизни: он обречен жить и умереть в одиночестве, так и не испытав настоящей любви.