Северные огни (№2) - Дом в глухом лесу

– Да, Слэк, признаюсь, обо всем об этом я наслышан. А капитан абсолютно уверен насчет вулкана?

– Еще как уверен. Хозяин – убежденный плутонист[17], сторонник теории вулканического происхождения базальтов. Но гляньте же в трубу, мистер Оливер, – пригласил слуга, почтительно кивая в сторону прибора.

Оливер послушно заглянул – и обнаружил, что обзор и впрямь несказанно улучшился. С отчетливой ясностью он различал гряду холмов на дальнем берегу озера, и – вот те на! – теперь из-за них показались заснеженные вершины головокружительно высоких и весьма далеких гор – гор на окраинах Эйлешира, по всей вероятности. Где же прятались до сих пор эти внушительные гиганты? А какой потрясающий вид открылся бы его глазам, находись солнце в зените, прямо над головой!

Оливер чуть сместил трубу в сторону, и в объективе показались очертания соседней деревушки Джей. По темной поверхности Одинокого озера скользили туда-сюда крохотные ялики и смэки*. [18] Еще ближе виднелась вторая деревня – сам Шильстон-Апкот. Оливер со всей отчетливостью различал сложенные из камня коттеджики под красновато-бурыми черепичными крышами, общинный выгон, базарную площадь с крестом, одинокую колокольню церкви Святой Люсии Озерной, укрытый под сенью дерев «Деревенский герб» и даже струйку дыма, поднимающуюся над одной из труб Далройда. По Нижней улице взад-вперед расхаживали люди, то и дело проезжала двуколка или фермерская телега, беззвучной рысью проносились верховые. В какой-то момент Оливер зафиксировал трубу, заметив преподобного мистера Скаттергуда и его рыжеволосую супругу: эти двое беседовали не с кем иным, как с мистером Томасом Доггером, джентльменом, чей обширный подбородок, вьющиеся седые волосы и прямая осанка позволяли опознать его с любого расстояния.

– Изумительно! – воскликнул Оливер, отходя в сторону и уступая инструмент мисс Моубрей.

Спустя какое-то время инструмент передвинули к южному окну, чтобы полюбоваться на Скайлингден-холл. Глазам наблюдателей открылся особняк, такой же мрачный и потрепанный непогодой, как обычно; бесконечно длинная крыша лениво тянулась над чащей. Взгляд различал отдельные окошки – те, что еще не закрыл собою кустарник, целый архитектурный лес флеронов, фронтонов и унылых дымовых труб, а главное – внушительный портал над входом и огромный круглый «глаз», взирающий сверху вниз на добрых жителей Шильстон-Апкота. Чуть выше усадьбы, у самой вершины, там и тут виднелись остатки каменной кладки и серые каменные плиты – все, что сохранилось от злополучного аббатства Озерных братьев.

– Изумительно! – вновь воскликнул Оливер.

– Да, наверное, так оно и есть, мистер Оливер, сэр. Но, в конце концов, к чему все это? – размышлял вслух задумчиво-мечтательный Слэк: он стоял поодаль, невозмутимо скрестив руки на груди, пока Оливер и Мэгс по очереди глядели в окуляр.

– О чем вы? – осведомился Оливер, оборачиваясь.

– Это я в общем и целом, сэр. В свете великих событий. В перспективе, так сказать, более широкой. В летописях жалкого, разъединенного мира – к чему все это? – Он взмахнул рукою, словно пытаясь охватить домик вместе со всем содержимым. – Лучше ли нам от этого по итогам?

– Честное слово, Слэк, я не совсем понимаю, о чем идет речь…

– Что значит наша краткосрочная жизнь в сравнении со всеобъемлющей панорамой бытия? Много ли стоит этот домик в ветвях, и часы, и подзорная труба? Разве все то, что мы видим вокруг себя, не доказывает, сколь мы жалки, ничтожны и во всем подобны насекомым и сколь преходяща наша сущность? Широта и громадность мира природы, ставшего для нас темницей, сами по себе умаляют все то, что происходит в данный момент здесь, в «Пиках», или в деревне, или в городе Малбери, или в Вороньем Крае, если на то пошло. Да и что такое данный момент, один из многих, в сравнении с необозримой безбрежностью вечности? О, что за тайны, что за непостижимые тайны! Стоит лишь задуматься о том, что наши краткосрочные жизни может раз и навсегда оборвать вмешательство кометы – если, конечно, это комета послужила причиной Разъединения, как считает хозяин, – и поневоле надолго умолкнешь! Вы только представьте себе, мистер Оливер, как ненадежно и непрочно наше положение!

– Опять ты философствуешь, Слэк, во всю мочь, как говорится, и, на мой вкус, слишком уж мрачно, – промолвила мисс Моубрей. – Похоже, в твоей краткосрочной жизни с некоторых пор мелодраматичности поприбавилось. Никак великие тайны бытия отделали тебя не на шутку!

– Ох, верно, и досталось же мне за последнее время, мисс Маргарет, вы просто не поверите! Прошу меня простить – моя вечная слабость, то и дело ей поддаюсь! Слишком часто предаюсь я удручающим раздумьям; боюсь, вы сочтете, что я совсем впал в уныние. Однако здесь, в поднебесной обители, так высоко над миром, просто невозможно не задуматься о подобных вещах, сами понимаете.

– Да, полагаю, это вас в некоторой степени оправдывает. Но по чести говоря, Слэк, вы же всегда таковы!

– О да, – вздохнул философ, сцепляя руки за спиною и серьезно кивая, как если бы и впрямь твердо решил исправиться. – Да, мисс Маргарет, все, что вы говорите, – чистая правда. Вы меня уличили – и вы, и мистер Оливер. Виноват, что греха таить. Злополучная привычка, пагубная привычка, неотвязная привычка; привычка, от которой виновному подобает и следует избавиться.

– Эгей! Вот каяться здесь совершенно ни к чему, – улыбнулся Оливер, опасаясь, что коротышка-слуга принял упрек чересчур близко к сердцу. – Сдается мне, тут ничего не поде…

Тишину вспорол пронзительный, душераздирающий вопль, а в следующий миг за восточным окном зашумели крылья. Домик содрогнулся и заходил ходуном. Мисс Моубрей в свою очередь тихонько вскрикнула и пошатнулась на ногах, а Оливер крепко вцепился в ближайший стул, опасаясь, что «оригинальное сооружение» того и гляди рассыплется на куски. Свет в восточном окне заслонила гигантская темная тварь с головой и шеей, щедро сбрызнутыми кармазинно-алым, с пронзительными холодными глазами, крепким, изогнутым, зловещим клювом и черными как смоль крыльями. Не успел Оливер крикнуть: «Берегитесь!», как в комнату влетела огромная птица, отчасти смахивающая на грифа-стервятника, а в следующий миг прянула назад, вновь взметнув крыльями настоящий ураган. Острые, как бритва, когти намертво вцепились в подоконник; незваный гость утвердился понадежнее. Пронзительные холодные глаза внимательно уставились на двуногих пленников поднебесной обители.

– Господи милосердный! – испуганно воскликнул Оливер. – Если это не… не тераторн… тогда, слово христианина, я съем собственный сюртук!

– Это и впрямь тераторн, – отозвалась мисс Моубрей, отчасти придя в себя; внезапное появление птицы потрясло даже ее. – Хотя лакомиться одеждой пока никакой нужды нет, мистер Лэнгли.

– О нет, не беспокойтесь, сэр, не беспокойтесь, это просто-напросто мистер Шейкер! – воскликнул задумчиво-мечтательный коротышка-слуга, бросаясь вперед и осыпая незваного гостя ласковыми словечками и похвалами, а тот вращал безобразной головой туда-сюда, пытаясь получше рассмотреть Оливера; здоровенная птичья туша заполнила собою почитай что весь оконный проем. Как ни странно, увещевания Слэка как будто бы имели успех: тераторн изящно сложил крылья, устроился на подоконнике поудобнее и успокоился, хотя внимание его по-прежнему было приковано к двуногому незнакомцу, и поглядывал он на Оливера весьма свирепо.

– Откуда здесь тераторн? — осведомился Оливер, бледный как полотно.

– Мистер Шейкер – капитанов питомец, – отвечала мисс Моубрей.

– Прошу простить мне эту вольность, мисс Маргарет, но только мистер Шейкер вовсе ничей не питомец, – возразил Слэк. – Он странник эфира, джентльмен и скиталец небесных сфер; просто он из любезности навещает нас всякий день примерно в этот самый час, дабы оказать нам честь своим визитом и провести время в обществе хозяина – когда хозяин здоров, как равный с равным, поспешу добавить, – и в обществе его смиренного слуги тако же, позволю себе заметить.

– Опять философствуете, Слэк.

– Прошу прощения, мисс Маргарет, трудно воздержаться от философствования при виде этакой твари, – ответствовал Слэк.

Оливер охотно согласился про себя с коротышкой-слугой, хотя покамест не вполне ясно понимал, что происходит. Тераторн! Кошмарнейший, гнуснейший из крылатых хищников, чей силуэт в небе – распростертые черные крылья и кармазинно-красная голова – в глазах большинства селян служил предвестием грядущего бедствия, здесь, в «Пиках», в Талботшире, по всем признакам числился желанным гостем! И все-таки при виде мерзкой птицы Оливер холодел от страха, по спине его бежали мурашки, а сердце учащенно билось – о чем мистер Лэнгли и не преминул поведать Слэку и мисс Моубрей.

– Ах, да не тревожьтесь вы, мистер Оливер, – успокоил его коротышка-слуга, разворачивая принесенный из кухни сверток. – Поскольку близился час его визита, я предусмотрительно захватил тут кое-что – на случай, если мистер Шейкер застанет нас в домике.

В свертке обнаружились полголовы озерной форели, окунек и пара свиных колбас. При виде этих лакомств тераторн сей же миг встрепенулся: пронзительные холодные глаза и острое чутье птицу не подвели. Но вместо того чтобы жадно наброситься на угощение, как можно было бы ожидать, птица позволила Слэку класть яства себе в клюв одно за другим. Голова птицы резко дернулась назад – и форель исчезла, канула в бездонную глотку; еще одно судорожное подергивание – и окунька как не бывало; голова качнулась еще раз, и еще, и колбасы последовали за всем прочим. После чего Слэк вновь обратился к джентльмену и страннику со словами утешительными и ласковыми, тераторн уставился мимо него, словно одаривая прощальным взглядом Оливера, распростер могучие крылья и сорвался в воздух. Домик вновь задрожал и заходил ходуном; птица унеслась прочь; в окно заструился пасмурный свет; жуткий призрак исчез, точно его и не было.

– В жизни не видывал ничего удивительнее, – объявил Оливер. Щеки его уже слегка порозовели. – Тераторн – и ручной!

– Мистер Шейкер нисколечко не ручной, сэр, – поспешно уточнил Слэк. – Он просто учтив и любезен – в силу долгой привычки.

– Но как такое возможно?

– Да это все капитан, – объяснила Мэгс. – Видите ли, подобрал тераторна совсем еще птенцом неоперившимся; видно, мать его бросила. Бедняжка был еще и ранен… Подозреваю, что капитан принял судьбу малыша близко к сердцу, ведь друг наш и сам вечно причиняет себе какой-нибудь урон, вот он и выкормил и выходил птенца. Со временем тераторн поправился, а в должный срок научился летать и зажил своей поднебесной жизнью; однако же всякий день возвращается в домик за угощением – и общения ради, если на то пошло. На удивление умная птица, не так ли, Слэк? Должна признаться, я ощущаю в мистере Шейкере некое направляющее сознание, некую искру разума, пусть и примитивного, некую способность к пониманию. Иначе с какой бы стати такому существу водить дружбу с представителями рода человеческого? Зачем подвергать себя опасности?

– Невероятно, – только и смог промолвить Оливер.

– О да, не так ли? – улыбнулся капитан Хой, выслушав из уст Оливера тот же краткий отзыв, когда экскурсанты, осмотрев домик на дереве, возвратились в комнату недужного. – Итак, наш небесный странник и вам показался? Потрясающее существо, вы не находите? Что скажете, мистер Лэнгли, – вы, конечно же, поняли, почему мы именуем джентльмена мистером Шейкером?

– Как не понять. Когда он на нас с грохотом обрушился, весь дом так и затрясся, точно коктейль в шейкере!

– Именно; хотя так бывало не всегда. Сначала я назвал его Крошкой Осбертом, потому что нашел его в день святого Осберта, но со временем пернатый джентльмен вошел в возраст, и стало очевидно: имя ему больше не подходит. Вот тогда-то кухарь мой и вассал и окрестил его наново: год тому назад дело было, в сезон сбора гороха, после того, как тераторн сотряс мою «виллу» в очередной раз. Нет-нет, насчет прочности постройки не тревожьтесь: дом укреплен в ветвях так же надежно, как если бы составлял с деревом единое целое. Меня настил вполне выдерживает, а, как вы заметили, я человек крупный. Кстати, Лэнгли, что скажете о подзорной трубе?

– Превосходного качества линзы. Озеро, сосновый лес по берегам, хребты далеких заснеженных гор – все видно как на ладони. Можно заглянуть в любой уголок деревни и рассмотреть людские лица во всех подробностях. Я так понимаю, сверху даже за усадьбой можно шпионить, – отвечал Оливер.

– Еще как можно, – кивнул Слэк.

– Что наводит меня на мысль: а ведь мистер Шейкер – не первый весьма любопытный представитель пернатого царства, с которым мы с Марком столкнулись за сегодняшний день.

– Не первый? Как так? – удивился капитан. Оливер вкратце поведал об их со сквайром утреннем визите в Скайлингден, описал тамошних обитателей, и загадочное круглое окно, и – особенно многозначительно – то, что они подсмотрели краем глаза в занавешенной комнате, идя по темной и безмолвной галерее. Капитан Хой рассказом весьма заинтересовался, как явствовало из многочисленных признаков: он морщил лоб, задумчиво поглаживал усы и невнятно бурчал что-то себе под нос по-контрабасовски.

– Любопытно, очень-очень любопытно… Я, видите ли, готов поклясться, что вот этот мой кухарь уже неделю по меньшей мере твердит мне, будто мистера Шейкера что-то беспокоит. Что скажешь, мужлан?

– С уверенностью ничего утверждать не берусь, – отозвался Слэк, – хотя есть у меня такое чувство, что с недавних пор покой джентльмена нарушен. Что послужило тому причиной – понятия не имею. Но только он проводит в окрестностях «Пиков» куда меньше времени, чем обычно, как если бы его отвлекало нечто до крайности интересное.

– Может статься, в природе существует миссис Шейкер и целый выводок птенцов? – предположил Оливер.

– Не исключено, – отозвался капитан Хой. – Собственно говоря, таких выводков может быть и несколько, хотя самцы тераторнов о потомстве не заботятся. Эта обязанность целиком и полностью предоставлена самке – или, точнее, группам самок; как я заметил, птицы помогают друг другу ухаживать за птенцами.

– Удобно устроились, – отметил сквайр.

– Но возвращаясь к Скайлингденской сове, – не отступался капитан. Он бросил теребить усы и вместо того взялся поглаживать удлиненную лысую голову. – Более чем вероятно, что на ночь ее выпускают.

Оливеру тотчас же вспомнился вторгшийся в его сны зловещий кошмар: видение огромной птицы, угнездившейся на створном окне, и два горящих в темноте глаза – в точности как у совы. Мистер Лэнгли ни словом об этом не обмолвился, но встретился глазами со сквайром, и джентльмены многозначительно переглянулись. Возможно, это и не сон вовсе, как некогда предположил Марк; хотя, если память Оливера не подводила, в объяснении фигурировал тераторн, а не сова.

– Ну, надо же ей время от времени полетать, – нахмурясь, произнес сквайр. – Птица должна охотиться, в конце-то концов, хищник она или нет? Разумеется, в течение дня она предпочитает занавешенную комнату; ведь совы по большей части ведут ночной образ жизни.

– Ястребы ночи! – высокопарно возгласил капитан гулким голосом.

– Возможно, как раз эта сова и беспокоит мистера Шейкера, – предположила мисс Моубрей.

– Скорее всего. Вот вам и разгадка, – промолвил сквайр, лениво поводя плечами. – Кузина, вы, как всегда, сама проницательность.

– Клянусь душой, Маркхэм, ну и свирепой же тварью должна быть сова, способная обеспокоить тераторна, – вставил капитан Хой.

– Это верно, – кивнул Слэк.

– Судя по тому, что мы видели, весьма крупная и массивная птица, – произнес Оливер.

– Именно, – вмешалась Мэгс. – Похоже, в долине идет «борьба за власть», вот мистер Шейкер и нервничает.

– Хм-м… Не исключено. С другой стороны, думается мне, что сова, вне зависимости от размера, для тераторна не соперница. Но, конечно же, здесь мне, приезжему из Вороньего Края, судить трудно: много ли я знаю о провинции? По счастью, у нас над городом тераторны не летают!

Капитан надолго уставился прямо перед собою – в направлении дальнего подлокотника дивана и пострадавшей ноги под одеялом – с видом весьма умудренным, скрестив руки на груди; губы его под нафабренными усами беззвучно шевелились.

– Проклятие, есть что-то в этих людях, в этих Уинтермарчах, кто бы они ни были… – наконец изрек он.

– И что же такое в них есть? – переспросила мисс Моубрей. Она сомневалась, дошел ли до капитана слух насчет Чарльза Кэмплемэна, но не желала первой поднимать эту тему, зная, что ее кузен сквайр терпеть не может сплетни и пересуды.

– Это касается подзорной трубы, милая моя юная леди. Дня два тому назад – как раз перед тем, как меня укухарили, пока нога моя была в полном порядке, а сам я числился лучшим наездником Талботшира, – расхаживал я по своей «древесной вилле», осматривая окрестности, как вдруг заметил у высокого окна усадьбы одного из Уинтермарчей. Точнее, одну, ибо речь о женщине. Скользящая рама была поднята, занавески отдернуты, женщина выглядывала наружу. Дело шло к вечеру, сумерки быстро сгущались, светоносный Феб к тому времени уже опустился за Талботские горы. Сперва я подумал, что женщина любуется видом, но нет: взгляд ее был прикован к пернатому созданию, парящему в воздухе тут же, под окном. Я пригляделся повнимательнее: огромная рогатая сова, спина и крылья ее отливали золотисто-коричневым, все такие пятнисто-крапчатые, а брюхо и голова светились мертвенной белизной.

–Ха! – щелкнул пальцами сквайр. – Стало быть, вы про птицу и без нас знали, верно, сэр?

– Я здорово удивлюсь, если эта птица – не та самая сова, которую вы с мистером Лэнгли углядели в занавешенной комнате, и если окно это – не то самое окно, а занавески – не те самые занавески, если на то пошло.

– Если это – та самая сова, домашняя любимица, так женщина просто выпускала ее на ночь, – промолвила мисс Моубрей.

– Видели бы вы выражение лица этой женщины, дорогая моя юная леди, – отпарировал капитан Хой. – В подзорную трубу я разглядел все в подробностях. В лице ее отражалось отвращение, обреченность и страх — согласитесь, странная гамма эмоций для хозяйки, что любуется на домашнюю любимицу!

– Но ведь вы же находились так далеко оттуда, в «Пиках», и на Скайлингден смотрели сквозь трубу. Согласен, инструмент у вас мощный – и все же возможно ли рассмотреть такие детали?

– О да, еще бы, милая моя мисс Моубрей; вы же знаете, я подзорной трубой пользуюсь не первый год, так что опыта мне не занимать!

– Хозяин – лучший шпион во всем Талботшире, – закивал Слэк.

– Возможно, женщина эта – прислуга, просто-напросто исполняющая свои обязанности, – предположила Мэгс.

– Верно, мы с Марком заметили, как служанка поправляла занавески на окнах в той комнате, где живет сова, – промолвил Оливер.

– По платью и по манере держаться было очевидно: никакая это не прислуга, – пробасил контрабас. – И обреченность в ее лице!..

– Тогда со всей определенностью это миссис Сепульхра Уинтермарч, – заключил Оливер. – Она и впрямь показалась нам существом безответным и кротким. Хотя, должен признаться, я все равно отчасти озадачен. Сов держат дома не так уж и редко – я о таком и в Вороньем Краю был наслышан, – но, согласитесь, домашний любимец хозяину страха обычно не внушает.

Глава 11

ШЭНК В РАЗДУМЬЯХ

Покинув «Пики», трое всадников поскакали прямиком в Грей-Лодж, где мисс Моубрей предложила спутникам ненадолго остановиться и навестить миссис Филдинг. В тот день тетушка немало потрудилась среди цветочных клумб – в садовых перчатках и с совком в руках (это призвание она разделяла с племянницей), – так что выглядела она еще милее и приветливее, чем обычно, как всегда после того, как посадовничает всласть. Миссис Филдинг полюбопытствовала у своего нового друга мистера Лэнгли, понравился ли ему капитан и капитаново хозяйство и что он об этом обо всем думает. Оливер отозвался о «Пиках» в общем и целом одобрительно, выразил восхищение необычным домом-обелиском и «виллой» в ветвях и с несколько меньшим энтузиазмом упомянул о зловещем госте с небес. Миссис Филдинг, в свою очередь, заверила его, что капитан – человек превосходнейших качеств, невероятно занимательный собеседник, высокоученый, но не педант, и в деревне весьма уважаем, несмотря на некоторую чудаковатость. Оливер всей душой согласился с хозяйкой, добавив, что и слуга капитана, Слэк, личность весьма примечательная, в особенности же тем, как ловко он управляется с могучим тераторном.

Когда джентльмены наконец собрались уезжать, уже сгущались сумерки: ведь от любезного приглашения миссис Филдинг остаться к ужину отказаться они ну никак не могли. Нет нужды говорить, что ужин был достоин всяческих похвал, ибо отменная кухня неизменно ассоциировалась с тетушкой Джейн и прислугой Грей-Лоджа. В ходе данной конкретной трапезы на стол подали такие вкуснейшие сельские яства, как пирог с крольчатиной, тушеные угри, несколько порций свиных ножек, гренки с сыром, слойки с гусятиной и, конечно же, листвянниковый пудинг, а в придачу – изрядное количество местного сидра. Засим стоит ли удивляться, что джентльмены – к тому времени, как они вновь уселись в седла, выехали на каретный тракт и поскакали домой, к Далройду, – преисполнились довольства и благодушия.

Не прошло и минуты, как до слуха их донеслось чье-то пение, справа от дороги, из лощинки за деревьями. Хриплый и скрипучий голос явно принадлежал джентльмену, коему исполнилось немало зим. И хотя разобрать слова возможным не представлялось, мелодию сквайр узнал: этот сентиментальный меланхолический напев об утрате и горе у жителей гор был весьма в чести. Поскольку Оливер заинтересовался происходящим, сквайр предложил исследовать загадочное явление – при том, что про себя уже отлично знал, кто таков этот певец, и решил, что им подвернулся еще один обитатель деревни, знакомство с которым развлечет мистера Лэнгли.

Всадники направили коней по незаметной тропке, спустились в мрачноватую лощину и поскакали к погосту: впереди у них, точно стройная белая ель на фоне неба, вздымалась колокольня церкви Святой Люсии Озерной. Джентльмены обогнули ряды могил, где в мире почивали навеки покинувшие земную юдоль добрые христиане, и Оливер вновь подметил, сколь задумчив сделался его друг при виде этих печальных пределов. Не укрылось от его внимания и то, что пение, теперь зазвучавшее громче, вроде бы доносилось из лачужки или, может, мастерской за церковью; в окнах же домика мерцал красный отсвет очага.

– Это наш церковный сторож, – сообщил Марк, выходя из задумчивости, чтобы просветить Оливера насчет личности неведомого певуна. Всадники спешились и привязали коней у древней затейливой покойницкой под нависающей щипцовой крышей. – Мистер Шэнк Боттом, вот как его зовут; это наш здешний патриарх. Старина Боттом за долгую свою жизнь служил при пяти викариях; да он, надо думать, скоро сам тебе все расскажет.

Гости направились к хижине под купой раскидистых деревьев и постучали в дверь. Певец тут же смолк; заскрипел стул, и ворчливый голос громко осведомился, кто ж это его беспокоит. Ответ, предоставленный сквайром, хозяина, по всей видимости, удовлетворил, поскольку дверь распахнулась, и перед джентльменами, упираясь рукой в косяк, возник мистер Шэнк Боттом собственной персоной.

Мистер Шэнк Боттом оказался упитанным коротышкой; одет он был в черное, порыжевшее от времени латаное-перелатаное платье со стоячим воротничком, что некогда сиял белизной, а на голове топорщилась взлохмаченная накладка из волос, что некогда радовала аккуратностью. Суровые и резкие черты человека лет шестидесяти пяти или около того; обтрепанные усы; двойной подбородок, истыканный назойливой щетиной; широкий, весь в морщинах и складках, лоб; похожий на темный клубень нос; близко посаженные глаза, подозрительно поблескивающие в свете очага, – вот что представлял собой портрет хозяина. Однако нерасполагающая внешность мистера Боттома оказалась обманчивой, ибо, едва сквайр и Оливер вошли в хижину, благоухающую плесенью, табачным дымом и aqua vitae[19], как хозяин сделался куда общительнее, и стало понятно: недружелюбная манера его – по большей части блеф, рассчитанный на то, чтобы отпугнуть нежеланных гостей. Серые грязевые разводы на ладонях и щеках, двухфутовая линейка, молоток каменщика и незаточенное железное полотнище пилы у стены, а также мешок с песком и осколки камня, разбросанные по всему полу, – все наводило на мысль о том, что сегодня мистер Боттом не покладая рук занимался своим ремеслом, то есть шлифовал и обтесывал камень. Однако же большую часть отпущенного ему времени он исполнял обязанности церковного сторожа, ибо таковых было немало: помимо всего прочего, мистер Боттом подготавливал могилы, проветривал и подметал церковь, звонил в колокола, приносил воду для крещения, зажигал свечи, впускал паству, а во время службы не допускал вторжения собак и нарушителей спокойствия. Как выразился бы его преподобный работодатель в посеребренных очках, мистер Боттом был человеком весьма достойным, истинным благословением для прихода. В силу своей деятельности мистер Боттом, как и следовало ожидать, немало времени проводил в собственном обществе; впрочем, это не мешало ему знать в деревне почитай что всех и каждого, а также и почитай все, что происходит, ведь он всю свою жизнь в Шильстон-Апкоте прожил, при пяти викариях состоял, как он не преминул сообщить навестившим его джентльменам.

– Тоскливое это занятие, что и говорить, сэры, – промолвил Шэнк, раскуривая трубку. Он уже возвратился к своему месту близ уютного камелька, предварительно раздобыв в недрах мастерской еще два стула для Марка с Оливером. – Живешь тут под сенью вон тех деревьев и вон того домика при церкви, близ вон тех холодных камней, и зимой, и летом, как тут не задуматься о том и о сем! А работа по камню, сэры, занятие тоже не из веселых и много чему человека учит, здесь уж вы мне поверьте.

– Чему же? – бодро осведомился Оливер.

– Ну, например, сэр, такой штуке, как изменчивость всего сущего.

– А я бы предположил, что камень наводит на мысли прямо противоположные: о неизменности всего сущего. Стоит лишь вспомнить какой-нибудь на совесть построенный дом из доброго талботширского камня.

Мистер Боттом кротко покачал головой:

– Ничуть не бывало, сэр! Ибо каково истинное и священное предназначение камня, спрошу я вас? Служить напоминанием, сэр, памятником для тех, кто жил и любил задолго до нас, а теперь вот сыграл в ящик. Камень, сэры, отмечает место, где упокоилась в гробу тленная оболочка, когда лучезарный дух воспарил к бодрствованию в ином мире. Жизнь наша, даже самая долгая, мимолетна и быстротечна, слишком скоро наступает страшный конец; в один прекрасный день всех нас ждет одна и та же участь. Вот чему камень учит человека. Все страшатся могилы, как дитя – темноты, уж здесь вы мне поверьте.

– Господи милосердный, да вы только послушайте эту чушь– вопиющий спиритизм как есть! – воскликнул Марк не то в шутку, не то всерьез, ибо он понимал, что мистер Bottom, нанятый приходом, в некотором роде обязан утверждать догматы веры; в то время как сам сквайр был не раз и не два замечен в том, что посылал к дьяволу все молитвы и доктрины. Но тут Марк вспомнил, что старина Боттом в некотором роде служит и ему тоже, поскольку из средств Далройда выделялись немалые суммы на приход Шильстон-Апкота, а также на содержание церкви и домика священника.

– При моих-то занятиях, сэр, многое подмечаешь, а уж знаешь-то сколько… Ибо, сэры, вокруг вас духи так и реют, уж здесь вы мне поверьте!

С этими словами мистер Боттом неуютно огляделся по сторонам – скользнул глазами по оштукатуренным стенам, на которых так и плясали тени от огня в очаге, а само пламя, пожирающее торф, отражалось в оконном стекле в самом дальнем, полутемном углу мастерской за пределами круга света, – итак, он огляделся по сторонам, словно ожидая увидеть сам не зная что, и надеясь, что на самом деле ничего такого не увидит.

– Я хочу сказать, сэр, что здесь, в деревьях, живет что-то вроде духа. Дух заключен и в ветре, что воет по ночам, и в обитателях соснового леса. А дух помельче живет вот тут, в добром талботширском камне. Но камень – вместилище несовершенное, сэр, и со временем рассыплется в прах, как водится за непоколебимыми упрямцами. Вы осмотрите самые древние монументы на погосте, сэр, и увидите, как то же самое Время вершит свои перемены, жестокой рукою стирает надписи, так что ни буквы не останется прочесть. Непоколебимые упрямцы, зарытые под этими самыми вековыми камнями, ныне навеки безымянны, по крайней мере в мире здешнем, а незримый житель, дух то есть, улетевший из мира, – вот и все, что осталось; ибо все, что отдает материей, сэр, даже добрый талботширский камень, подвержено распаду.

– Да ты только послушай, Нолл, – промолвил Марк, криво улыбаясь, – как отменно наш церковный сторож перенял наставления своих пяти достойных и великих благодетелей. Трогательно, не правда ли, наблюдать, как слепая вера управляет человеческим сознанием? Ну, прямо как ребенок, который верит каждому слову отца, принимает отцовские речи на веру, так сказать, словно отец его – высший авторитет по всем вопросам; более того, как если бы отец его создал землю и заставил ее вращаться. Однако ж недурно было бы вспомнить, что и сам отец некогда был ребенком и знает: все это – ерунда и чушь.

– Вы-то на отца не похожи, сэр, во многом не похожи, – промолвил мистер Боттом, глядя на Марка и дымя трубкой. – Ваш отец, мистер Ральф Тренч – так себе и зарубите на носу, сэры, – джентльмена достойнее, благороднее и честнее в этом приходе вовеки не рождалось. Щедрый, прямодушный – вот каков он был, обязанности свои признавал и исполнял на совесть и со священниками всегда дружбу водил. Ради своего приятеля викария в лепешку бы расшибся, мистер Ральф Тренч-то!

– Ты слушай, слушай, Нолл, как любит мистер Боттом сравнивать меня с отцом, причем не в мою пользу, я бы сказал. Из его слов следует, что я – не столь достойный, благородный и честный джентльмен прихода, каким был мой отец. Впрочем, поскольку мистер Боттом знал нас обоих, возможно, ему судить проще. Признаюсь, нет у меня ни энергии, ни склонности забивать себе голову этими вашими трогательными догматами веры, которые, на мой непредвзятый взгляд, по большей части – пустая болтовня, хотя легковерные простецы прихода их проглатывают, точно рыба – наживку.