Северные огни (№2) - Дом в глухом лесу

Джеффри Барлоу

Дом в глухом лесу

Моим отцу и матери, Эрнесту и Айрин Барлоу, посвящается

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

МИСТЕР НИМ АЙВЗ, добродушный владелец трактира «Деревенский герб».

МИСС ЧЕРРИ АЙВЗ, дочь мистера Нима Айвза, воплощенная компетентность.

МИСТЕР ТОНИ АРКРАЙТ, ветеринар и конезаводчик.

МИСТЕР НИКОДИМУС БИНКС (Кодди), аптекарь и завзятый охотник.

МИСТЕР ШЭНК BOTTOM, резчик по камню и приходской церковный сторож.

МИСС БЕТТИ БРЕЙКУИНДОУ, прелестная горничная в «Деревенском гербе».

ДАЛИЛА, быстроногая кобылка, принадлежащая мисс Маргарет Моубрей.

МИСТЕР ДЖАРВИ, погонщик мастодонтов.

МИСТЕР ДЖОН ДЖИНКИНС, буфетчик в трактире «Деревенский герб».

МИСТЕР ТОМАС ДОГГЕР, весьма респектабельный, исполненный сознания собственной значимости деревенский поверенный; владелец и хозяин Проспект-Коттеджа.

МИССИС ДОГГЕР, его жена.

ЗАБАВНИК, непоседливый короткошерстный терьер, принадлежащий мистеру Марку Тренчу.

МИСС ВАЙОЛЕТ КРИМП, владелица вафельной.

КОСОЛАП, тупорылый медведь, обитающий в Скайлингденском лесу.

ЛАРКОМ, фатоватый слуга в семействе Доггеров.

МИСТЕР ХЬЮ ЛИНКОТ, кондитер.

МИСТЕР ОЛИВЕР ЛЭНГЛИ, друг и наперсник мистера Тренча; прибыл из Вороньего Края на отдых.

МИСТЕР ЛЭШ, школьный учитель.

МИСС МАРГАРЕТ МОУБРЕЙ (Мэгс), юная кузина мистера Тренча.

МИССИС СИМПКИНС, кухарка мистера Доггера в Проспект-Коттедж.

ПРЕП. МИСТЕР ГОРАЦИО СКАТТЕРГУД, викарий Шильстон-Алкота.

МИССИС ДИНА СКАТТЕРГУД, супруга преподобного мистера Скаттергуда.

СЛЭК, слуга капитана Хоя; философ-любитель.

МИСТЕР СМИДЕРЗ, дворецкий в услужении у мистера Тренча.

МИСТЕР АЛЬФРЕД СНОРЕМ, коридорный в трактире «Деревенский герб».

МИСС ЭЛИЗА СТРОХИЛЛ, горничная в трактире «Деревенский герб».

МИСТЕР ТОМАС ТАДУЭЙ, деревенский бакалейщик.

ДОКТОР ТВИД, практикующий доктор из Вороньего Края.

МЕДНИК, гнедой мерин мистера Тренча.

МИСТЕР МАРК ТРЕНЧ, сквайр Далройдский; угрюмый скептик.

МИСТЕР ВИД УИНТЕРМАРЧ, загадочный обитатель Скайлингдена.

МИСС РОВЕНА УИНТЕРМАРЧ, его дочь.

МИССИС СЕПУЛЬХРА УИНТЕРМАРЧ, его супруга.

УЭСЛИ, подручный столяра.

МИССИС ДЖЕЙН ФИЛДИНГ, овдовевшая тетка мисс Моубрей.

КАПИТАН ХОЙ, эксцентричный землевладелец; проживает в коттедже «Пики».

ДОКТОР УИЛЬЯМ ХОЛЛ, невозмутимо-спокойный врач с бледным лицом.

МИСТЕР ШЕЙКЕР, джентльмен и скиталец небесных сфер, иначе говоря – тераторн.

ANTE SCRIPTUM[1]

He так давно, в связи с получением солидного наследства от дяди, которого я в глаза не видел, я был вынужден отправиться в пассажирской карете в далекий городок под названием Хул, где некогда проживал мой ныне покойный родственник. Большую часть жизни я провел на побережье, в окрестностях Вороньего Края, Чиддока и Карго, так ни разу и не выбравшись в восточные горы – а да будет вам известно, что Хул находится в диком, скалистом краю далеко по ту сторону гор, в графстве Эйлешир, – так что новость я воспринял с энтузиазмом и некоторой долей опасения. Разумеется, я с нетерпением предвкушал возможность побывать в незнакомом месте, в дальнем уголке карты. Однако в путешествие вроде этого так вот сразу, очертя голову, не отправишься, тем паче если речь идет о человеке устоявшихся привычек вроде меня; кроме того, по слухам, на дорогах было неспокойно, а от неприятностей такого рода я стремился по возможности держаться подальше. Тем не менее очень скоро стало понятно, что поездки не избежать: долг подсказывал мне лично осмотреть собственность, завещанную дядей. Так что, передав свои дела в опытные руки поверенного и нескольких слуг и распрощавшись с друзьями (как я надеялся, не навеки), одним темным и холодным утром я уселся в карету «Каттермол» – и отбыл в путь.

В час столь ранний экипажей на улицах почти не попадалось, так что карета катилась вперед довольно быстро и очень скоро выехала за пределы города. Вороний Край остался позади, а впереди расстилалась большая дорога! И внутри кареты, и на империале пассажиров было немного, так что мне удалось занять местечко у окна. Напротив меня устроился некий джентльмен возраста ближе к пожилому, чем к среднему, хотя, как я узнал впоследствии, выглядел он куда старше своих лет; ибо в придачу к дорожному платью на бледном лице он носил маску тревожной озабоченности, которая то и дело сменялась выражением мрачной задумчивости; все это наводило на мысль о тяжком бремени лет. На протяжении долгого времени джентльмен не проронил ни слова, отвечая на мои шутливые замечания разве что кивком или сдержанной улыбкой, как я подозреваю – лишь учтивости ради. Сам он неотрывно глядел в окно, хотя с моего «наблюдательного пункта» казалось, что проносящиеся мимо пейзажи нисколько его не занимают, ибо взгляд его оставался неподвижен. То, что спутник мой настолько погружен в себя, я списывал на ранний час или, может статься, на какое-нибудь дело неприятного свойства, заставившее его покинуть город; так что, если бы я не старался изо всех сил, сдается мне, большую часть утра я бы так и провел в молчании (слева от меня громоздился живой тюк покрупнее, а напротив него – тючок помельче; оба, едва карета выкатилась со двора, мгновенно погрузились в сон). Однако же после всех моих обхаживаний и улещиваний задумчивый джентльмен выдавил-таки из себя несколько равнодушных замечаний о погоде, каковая в это время года обычно менялась резко и неожиданно, вовсе не считаясь с нуждами рода человеческого. Рассветное марево развеялось, мир озарял мягкий солнечный свет, мы карабкались в предгорья – и до чего же славно было наконец-то вырваться из тенет прибрежных туманов, что густой пеленою лежат вокруг Вороньего Края, города, который угнездился на гигантском мысу, выдающемся далеко в море, и потому находится в полной власти капризной природы.

К вечеру мы далеко углубились в горы. Впереди вздымались резко очерченные громады скал, пестрые, отливающие синевой и пурпуром; по этой черте в них не составляло труда опознать Талботские пики. Эта протяженная, изрезанная каменная завеса, увенчанная снегом под стать припудренным шевелюрам столь многих неуклюжих лакеев, обозначила собою границу Талботшира – графства, лежащего между Вороньим Краем и конечной целью моего путешествия. Среди его прохладных сумрачных ущелий нас поджидали бессчетные отвесные обрывы и зияющие пропасти; несколько раз на каком-нибудь особенно кошмарном повороте дороги я готов был поклясться, что карета вот-вот перевернется. Однако кучер наш правил уверенно, и столь же уверенно ступали лошади, так что всякий раз мы выходили из испытания живыми и невредимыми. Хотя кое-где нам приходилось покидать экипаж и брести дальше пешком, облегчая задачу лошадям на непомерно крутом подъеме.

Ближе к вечеру второго дня – косые янтарные лучи солнца уже вот-вот готовы были затеряться за Талботскими пиками, что теперь остались у нас за спиною, – лошади замедлили бег, и карета остановилась на окраине сонной деревушки на берегу огромного озера. Сперва я подумал, что мы добрались до конца очередного перегона, но быстро понял, что дело в другом. У одного из колес погнулся обод, и кучер счел за лучшее осмотреть неполадку.

Большинство пассажиров, воспользовавшись остановкой, вышли из экипажа поразмять ноги. Задумчивый джентльмен поначалу от этой возможности воздержался; в бледном лице его по-прежнему читалась озабоченность; он сидел на месте, глядя на дверь с энтузиазмом человека, ведомого на казнь. Я терпеливо убеждал его пересмотреть свою позицию и в конце концов преуспел в намерении извлечь соседа на свет Божий. Ступив на землю, мой спутник принялся встревоженно озираться, словно опасаясь, что из подлеска на него выпрыгнет какое-нибудь чудище. В голове моей тут же промелькнула неприятная мысль о столкновениях с саблезубыми котами, каковые, по слухам, в последнее время на дорогах участились. Впрочем, не далее как тем же вечером мне предстояло узнать, что беспокойство сего джентльмена вызвано совсем иной причиною.

Мы стояли на невысоком холмике над деревней, что располагалась главным образом на склоне у кромки темных озерных вод. Домики сложены были по большей части из синевато-пурпурного талботширского камня, хотя встречались и черно-белые постройки из дерева и штукатурки с красновато-коричневыми черепичными крышами. Похоже, некогда это был весьма живописный ярмарочный городишко, а теперь вот пришел в запустение. Повсюду виднелись следы упадка и тлена – дома в большинстве своем обветшали, створные окна облупились, трубы покосились, двери сорвались с петель, церковное кладбище, сады и общинный выгон густо заросли сорной травой.

Ничего живого взгляд не различал – ни людей, ни скотины; везде нависала зловещая пелена безмолвия. Повсюду вокруг, по другую сторону тракта и на окрестных холмах, раскинулись обширные лесные угодья: там росли сосны и кедры, дубы и ели. Дикое и удручающее зрелище представляла собою та высокогорная долина в быстро сгущающихся сумерках, в тусклых лучах угасающего солнца.

Рядом со мною кто-то заговорил, и мне понадобилось целое мгновение, чтобы осознать: это задумчивый спутник мой нарушил молчание. Накануне днем, и позже, когда всех нас приютил на ночь постоялый двор, и в течение всего сегодняшнего дня он почитай что ни с кем и словечком не перемолвился. Теперь же, сдвинув шляпу на затылок, так что наружу выбились непокорные, тронутые сединой локоны, он словно обуздал на миг тревожные мысли, уж в чем бы они ни заключались, и меланхолично оглядывал окрестности. Бремя страха в душе его вроде бы сменилось сожалением.

– Одиннадцать лет, – пробормотал он.

– Да-да? – откликнулся я, едва справившись с изумлением.

– Одиннадцать лет ныне канули в прошлое.

– Ах вот как. А вы вполне уверены?

– О да.

– Право же. Одиннадцать лет прошло с тех пор, как?..

– С тех пор, как я был здесь в последний раз. Все последующие годы я до смерти боялся вновь оказаться здесь, и все же… и все же…

Джентльмен умолк, надолго погрузившись в мрачные думы и тяжко вздыхая, а поскольку он, похоже, раскрывать новых секретов в ближайшем будущем не собирался, я вновь поглядел по сторонам. Взгляд мой задержался на внушительном особняке, что стоял на мысу по правую руку от нас, на другой стороне обширной озерной бухты. Мыс зарос роскошным густым лесом, дом скрывался среди стволов, и потому разглядеть его как следует возможным не представлялось. По всей видимости, то была огромная усадьба с разбросанными тут и там пристройками, на возведение которой пошел все тот же местный синевато-пурпурный камень; среди листвы кое-где проглядывали фронтоны, дымовые трубы да затянутая лишайником крыша. Среди высоких елей маячило круглое окно, довольно большое в диаметре; я счел его окном-розеткой, хотя на таком расстоянии поручиться было нельзя. А затем я заметил, что над одной из труб курится сизый дымок.

– Похоже, здесь все-таки живут, – отметил я, надеясь получить от спутника какой-никакой ответ.

Джентльмен вновь обвел окрестности меланхоличным взглядом, но не произнес ни слова. Вид у него по-прежнему был слегка встревоженный.

– Кучер, – позвал я, – что это за место? Вон та деревушка под холмом?

– Шильстон-Апкот, – отвечал тот, на миг отрываясь от колеса, а затем медленно и загадочно добавил: – Точнее, была когда-то.

– А! Стало быть, это – Одинокое озеро; сдается мне, про него я слышал, вот только не помню, что именно. А что до самой деревни – ну, Шильстон-Апкота, – кто в нем живет?

– Да никто из тех, у кого с мозгами все в порядке, сэр, – отвечал стражник, помогающий кучеру в осмотре. – Есть там кое-какой народец – вон в усадьбе посреди леса. Да только в деревню уже никто и не суется, сэр, разве кто совсем с катушек съехал.

– С катушек съехал?

– Ну да. Рехнулся, стало быть. Сбрендил.

– Понятно. А почему же все так?

Как ни странно, ни кучер, ни стражник отвечать не торопились.

– А вы не знаете, что это за усадьба? Вон тот громадный особняк на мысу, что вдается в озеро? – полюбопытствовал я.

– Усадьба зовется Скайлингден, – наконец нарушил молчание мой угрюмый спутник. – А окружает ее Скайлингденский лес.

– Ага, точно, – хмуро буркнул кучер. В голосе его прозвучала явная враждебность, а замечание, по всей видимости, предназначалось скорее для него самого, нежели для меня или моего знакомца.

– А кто там живет? – осведомился я, указывая на сизую струйку дыма.

Кучер и стражник переглянулись и покачали головами. Либо ответа они не знали, либо правду предпочитали не разглашать – как обстоит дело, я так и не понял.

– Да ничего там не встретишь, кроме пыли да паутины, если повезет, – пробормотал себе под нос мой задумчивый спутник. – Если повезет…

– А что там случилось? – Я, похоже, все больше уподоблялся завзятому сплетнику – даже в своих собственных глазах, – ибо поток вопросов не прекращался. – Не ошибусь, если скажу, что община эта некогда процветала, невзирая на теперешний ее заброшенный вид. Расположена деревня в местности весьма приятственной и романтичной, пусть и на отшибе; для земледельца здесь сущий рай, да и в древесине недостатка нет. Шильстон-Апкот, что на Одиноком озере… Где же я мог слышать это название? Вроде бы тут приключилась какая-то неприятность… да, верно; но в точности не помню, хоть убей.

Я еще несколько раз повторил вслух эти названия, пытаясь зацепить хоть что-нибудь на замусоренных полках моей памяти.

– Нечистая сила, – сплюнул стражник. – Деревня, и усадьба, и леса, и черные воды – недобрые тут места… одно слово, дьяволовы угодья.

– Ага, – мрачно закивал кучер. – Экие страсти, даже подумать жутко!

Немало озадаченный, я вновь обратился к угрюмому спутнику:

– Сдается мне, в таком удобном месте, как здесь, да еще и на тракте, устроить перевалочную стоянку для карет из Вороньего Края – самое милое дело. Право же, постоялый двор здесь не пустовал бы, нет.

– Да он и не пустовал, – отозвался мой спутник. – Постоялый двор назывался «Деревенский герб»; он и по сей день стоит на окраине деревни, дальше по дороге. Мы еще его проедем. Даже отсюда можно разглядеть двускатную крышу, там, за деревьями.

– А, вот, значит, где был постоялый двор?

– Причем один из лучших. В ту пору хозяйничал в нем мистер Ним Айвз по прозвищу Гербовой Айвз, а при нем – дочка, и долговязый Джинкинс, и коридорный по имени Снорем, да много кто еще.

– Стало быть, вы там останавливались?

– Нет. Но я недолгое время жил в Шильстон-Апкоте и частенько туда заглядывал.

– Тогда, получается, вы знаете, что ввергло городок в нынешнее жалкое состояние.

– Как раз в ту пору я здесь и находился, сэр. Лето стояло в разгаре; с тех пор ровно одиннадцать лет минуло. Я все видел своими глазами и слышал своими ушами. И, как я вам уже говорил, с тех пор я ужас как боялся снова проехать этим путем. А поскольку не так давно дела призвали меня в Уиком, что в графстве Талботшир, мысль о предстоящем путешествии терзала меня и мучала. Сэр, иного пути в Уиком, кроме как по этому тракту, нет и быть не может.

Кучер и стражник вновь отвлеклись от колеса и воззрились на моего спутника с любопытством и подозрением. Они словно разрывались между делами насущными и желанием послушать, что еще интересного расскажет мой новый знакомец.

– Так что же здесь приключилось? Отчего деревенские жители покинули эти места и куда они подевались? И кто живет ныне в усадьбе?

Вновь погрузившись в воспоминания, мой спутник, похоже, не торопился продолжать тему. Полагаю, он уже жалел о своей откровенности и, надо думать, только и мечтал, чтобы вновь замкнуться в себе. Вот он скользнул взглядом по усадьбе; взгляд его потемнел и сделался жестче, а руки словно сами собою сжались в кулаки, как если бы он подумывал, а не сокрушить ли ненавистную постройку.

– Я расскажу вам, – наконец объявил он, выпрямляясь, – расскажу сегодня же вечером, в «Перевозчике». «Перевозчик» – это гостиница в деревне на противоположном берегу озера, где мы с вами скорее всего остановимся на ночь. Да, я расскажу вам все как есть, а если нет, я… я… я съем собственное пальто, сэр!

По счастью, в ходе осмотра обода выяснилось, что карета не окончательно вышла из строя и сумеет-таки довезти нас до конца перегона, хотя перед тем, как двинуться в путь на следующий день, колесом придется заняться серьезно.

– Трогаемся, жентмены, – объявил кучер, резво вспрыгивая на козлы. Было очевидно, что ему не терпится убраться из Шильстон-Апкота как можно скорее.

Нимало не мешкая, мы заняли свои места и вскорости уже обрели приют в «Перевозчике», гостинице в прелестном городке под названием Джей. Разделавшись с ужином и укрепившись телом и духом, мы с моим спутником удалились в уединенную комнатку рядом с баром и там, уютно устроившись у огня, раскурили трубочки.

Так вот вам история в том виде, в каком я услышал ее из уст моего спутника тем вечером; сам он наблюдал происходящее воочию, а кое-что узнал от других людей, кое о чем же просто догадался. Неудивительно, что человек этот пребывал в столь великом смятении духа! Я завороженно внимал; все мысли о Хуле, об Эйлешире и об усадьбе дяди, которого я в глаза не видел, разом вылетели у меня из головы, в то время как в решетчатых окнах, поднимаясь все выше и выше, маячило мерцающее пятно луны – ни дать ни взять человеческий лик! – а отражение ее загадочно поблескивало на темных и недвижных водах озера.

Часть первая

Тьма

…Странник здесь

Немало странного встречает.[2]

Томас Трахерн

Глава 1

В ГОСТИНИЧНОЙ ЗАЛЕ

В Скайлингдене обосновались новые жильцы.

На протяжении бессчетных лет усадьба на мысу, возвышающаяся над Одиноким озером и деревней, пустовала; стало быть, никому и в голову не приходило там поселиться. Надо сказать, что над роскошным особняком довлела неразрешимая тайна. Даже деревенский поверенный, мистер Томас Доггер, джентльмен весьма любопытный – эта юридическая затычка, что называется, торчала в каждой бочке, – понятия не имел, кто владелец Скайлингдена. Таковые сведения, вместе с прочими секретами, хранились под семью замками в архивах Малбери, главного города графства Талботшир. Кое-кто в Шильстон-Апкоте предполагал, что новые жильцы как раз и есть законные хозяева и приехали взять усадьбу на свое попечение, однако доподлинно никто ничего не знал. Дом этот представлял собой огромное нескладное строение, неухоженное и запущенное; контур протяженной крыши лениво тянулся по-над лесом, тут и там проглядывая между стволов. Облепленный лишайником, взметнувший ввысь свой собственный лес архитектурных деталей– флеронов, фронтонов и дымовых труб, – дом затаился среди дерев, подобно циклопу, взирая сверху вниз на озеро и деревню сквозь огромное круглое окно – «Скайлингденский глаз», как окрестили его в народе.

Как и следовало ожидать, новоприбывшие жильцы вызвали изрядный ажиотаж. Кто они такие, откуда взялись и что собой представляют, чем интересуются, каковы их намерения и много ли у них денег? Поток пересудов и догадок захлестнул деревню – так волны Одинокого озера накатывают на галечный берег. Они из провинции или из города? А ежели из города, то из местного Малбери или из самого Вороньего Края? Респектабельные ли это люди? Намерены ли они вмешиваться в местные события или будут держаться особняком, как водится у горожан? И главное, какой у них доход? Ежели брать, скажем, ежегодно? Они фантастически богаты или просто состоятельны?

Первые вести от рабочих, нанятых привести в порядок дом и окрестные угодья, оказались весьма разнородными. В особняке поселилась семья весьма почтенная, трезвого образа жизни, склонная к уединению. Глава ее – сурового вида джентльмен в зрелых летах, с красивым ястребиным лицом, с пышными бакенбардами и усами. Волосы – иссиня-черные, без малейшего проблеска седины; все тут же заподозрили, что крашеные. Джентльмен предпочитает темные парадные сюртуки с бархатными воротниками, табачного цвета жилеты и причудливые галстуки в крапинку; эта последняя странность – возможно, знак уважения к своим новым соседям (что само по себе свидетельствует: джентльмен прибыл из города, ведь здравомыслящие провинциалы таких не носят). Зовется джентльмен Видом Уинтермарчем; биография и происхождение неизвестны. При нем наблюдается некрасивая супруга, довольно робкая и удрученная, и прелестная дочурка с лицом весьма испуганным; эти свойства тут же списали на властную деспотичность мужа и отца. Жена казалась значительно моложе своего благоверного; девочке на вид было не больше десяти. Что до слуг, их насчитывалось далеко не столько, сколько пристало бы для такой усадьбы, что наряду с прочими неоспоримыми признаками привело мистера Айвза из «Герба» к выводу: семейство Уинтермарч отнюдь не процветает.

– Джентльмен монетами разбрасываться и не думает, – подводил итог хозяин гостиницы, просвещая завсегдатаев, собравшихся в общей зале «Деревенского герба» одним летним вечером. – Все до пенса подсчитывает: слепому понятно, что с деньжатами у него туго. Кое-кто скажет, что это – верный признак человека здравомыслящего, да только, сдается мне, не его это случай. С какой стати джентльмену, урожденному горожанину, бросать насиженные места, перевозить семью в Талботшир, где все они почитай что чужие, и обосновываться в этом чудовищном Скайлингдене, а когда дело доходит до обустройства дома, так жмотничать и скупердяйничать? По-вашему, джентльмены, это – бережливость? Нет, сэры, нет, говорю вам я. Этот жалеет каждый пенс только потому, что жалеть-то почитай мало чего осталось; не говоря уж об аренде, а сумма-то небось выходит изрядная, да день квартальных выплат не за горами.

Вот к каким выводам пришел мистер Ним Айвз, а вместе с ним – и кое-кто из собравшихся тем вечером в общей зале. Зала «Герба» представляла собою место весьма занятное. Миновав прихожую, посетитель оказывался прямо в ней; и первое, что бросалось в глаза, это воздвигнутый в самом центре гигантский, ни к чему не прикрепленный камин – сложенная из булыжника, отдельно стоящая конструкция. Комната была весьма просторная, квадратной формы, со сводчатым потолком, довольно уютно обставленная – с диванами, хотя и грубо, по-деревенски, сработанными, зато весьма комфортными, с оттоманками и мягкими креслами, со столами и бюро; расставленные тут и там лампы струили мягкий приглушенный свет, а дощатый пол устилали украшенные цветочным узором ковры. Стояло там и плохо настроенное фортепьяно – сомнительное удовольствие для гостей; часы с боем (тоже безбожно фальшивящие); столики, заваленные кипами местных газет, большинство из них – безнадежно устаревшие, зато в превосходном состоянии; шкаф с покрытыми плесенью книгами, а в другой части комнаты, за камином, – бильярдный стол, по обе стороны от которого высились протяженные ряды двустворчатых, доходящих до пола окон. Сухой перестук бильярдных шаров зачастую не стихал далеко за полночь, ибо это развлечение пользовалось немалой популярностью как у завсегдатаев из числа поселян, так и среди путешественников, останавливающихся в гостинице на ночь.

Однако ж самой примечательной чертой залы были ее куда более молчаливые обитатели: развешенные по стенам трофейные головы оленя, лося, тупорылого медведя, бизона, тапира, пекари, моропуса[3], мегатерия и, что особо примечательно, саблезубого кота, отчего комната отчасти смахивала на храм таксидермии: головы дерзко глядели со стен, как если бы сами живые твари прорывались в гостиницу снаружи. Голова кота с устрашающими саблезубыми клыками в отличие от прочих зверюг крепилась на камине – благодаря чему возникало неуютное ощущение, что языки пламени того и гляди полыхнут из зубастой пасти. Гости из города, к таким пустячкам не привыкшие, приходили в ужас; однако в глазах мистера Айвза и его круга зверинец выглядел куда более прозаически, хотя и не без оттенка того мрачного юмора, что отличает жителей гор, вынужденных всякий день бросать вызов природе и ее первобытным стихиям.

В круг Айвза как раз и входил один такой уроженец гор, доктор Уильям Холл, с давних пор исполнявший обязанности деревенского врача. То был худощавый, хрупкого сложения джентльмен в летах, с гладким невыразительным лицом цвета бледного пергамента, и лицо это отражало такое неизбывное спокойствие, что и не поймешь, одобряет он или отрицает вердикт, вынесенный мистером Айвзом семейству Уинтермарчей. Доктор был не из тех людей, которых назовешь «душа нараспашку»; напротив, душу свою он являл миру наглухо застегнутой на все пуговицы. С присущей ему осмотрительностью – а без этого качества человеку его профессии и положения никак нельзя – в ответ на речи мистера Айвза он разве что чуть заметно изогнул бровь. Уж доктор-то многое знал и о Шильстон-Апкоте, и о его жителях, и об истории деревушки: все то, что в силу рода занятий выдавать не имел права. Кое-кому из односельчан он напоминал сфинкса: многое видел, многое слышал, почти ничего не говорил. Тактичный и сдержанный – словом, истинный дипломат! – он все мотал себе на ус да помалкивал.

Так уж вышло, что в этот самый момент в дверь просунула голову полная его противоположность – очень вовремя, так что лучшей возможности для сопоставления нечего и желать. То была прелестная девушка лет двадцати; мягкие завитки темных волос обрамляли лицо открытое и бесхитростное. Прибавьте к этому решительный лоб и прямой, честный взгляд ясных глаз. Двигалась она тем быстрым, целеустремленным шагом, что свидетельствует о деловитости и рачении. Друзья ценили ее за приветливость, прямодушие и откровенность в речах; она ведать не ведала, что такое притворство, и не боялась оспаривать общепринятые мнения. Короче говоря, то была девушка весьма и весьма незаурядная. А пришла она, как явствовало из ее слов, за отцом: никем иным, как старым нашим знакомцем мистером Айвзом, что ни для кого сюрпризом не окажется.

– Что такое, Черри, деточка? – вопросил хозяин гостиницы, оборачиваясь от стола, за которым обосновался бок о бок со своими завсегдатаями. С первого же взгляда было видно, что это и впрямь отец и дочь: сходство угадывалось в его живых серых глазах и в выражении честного лица.

– Карета приехала! – возвестила девушка, встряхнув головой.

Мистер Айвз сей же миг хлопнул ладонями по переднику и вскочил с места.

– Ага! Ну наконец-то, – воскликнул он. – «Летучая мулатка» из Малбери, не иначе. Она уж на несколько часов опаздывает. Вы меня извините, джентльмены.

И мистер Айвз бегом бросился за дверь встречать приезжих, по пути призывая своего помощника и буфетчика, мистера Джона Джинкинса. В ночном воздухе уже разносился голос конюха, наставляющего подручных, чтобы те поставили лошадей в стойла да задали им корму.

– По-моему, хитрющий он тип, да и мозгов ему не занимать, – промолвил моложавый толстоватый джентльмен из числа ближайшего окружения мистера Айвза. Его темные коротко подстриженные волосы смахивали на своего рода шлем; по контрасту с густой шевелюрой лицо казалось совсем крошечным. Непомерно кустистые брови сливались над переносицей в сплошную щетинистую полосу: ни дать ни взять лохматая гусеница. А из-под этой щетки непрестанно постреливали туда-сюда живые, зоркие глаза. В тесной темнице рта скрывались крупные желтые зубы; всякий раз, заговорив, он лишь с превеликим трудом при помощи губ не давал резцам вырваться на свободу.

– Кто хитрющий тип? – переспросил один из завсегдатаев, некто мистер Томас Тадуэй, местный бакалейщик.

– Да тот господин из Скайлингдена. Новый жилец, стало быть. По-моему, парень скаредничает да скопидомствует лишь затем, чтобы скрыть от всех и каждого, насколько он богат. Задумал отвадить местных нахлебников. На мой взгляд, хитро придумано; тут человек с головой расстарался, вот оно как.

Приверженец этого мнения звался мистер Тони Аркрайт – ветеринар и завзятый охотник, отличный наездник, большой любитель табака, азартных игр и выпивки. Последнее из перечисленных качеств он наглядно продемонстрировал прямо сейчас, одним глотком осушив стакан наполовину.

– Так вот, господа, – подвел итог он, со значением оглядывая собутыльников. – По мне, истины разве что слепой не заметит, дальше судить и рядить я не намерен.

– Боюсь, я скорее склонен присоединиться к мнению хозяина, – проговорил священник, сидящий рядом с ним. В отличие от мистера Аркрайта молодой викарий Шильстон-Апкота не жаловал ни охоту, ни табак, ни тем более азартные игры, хотя от горячительных напитков не отрекался. – До сих пор мы не имели удовольствия познакомиться с семьей Уинтермарч лично, однако нам удалось разжиться какими-никакими обрывками сведений от Уэсли, подручного столяра, а тот уже побывал в усадьбе не раз и не два. Как юноша поведал моей дражайшей супруге, Уинтермарчи производят впечатление семейства респектабельного, скромного, замкнутого, возможно, погруженного в науку, к пустой болтовне не склонного, и украшений, этих материальных и зримых свидетельств богатства, при них не наблюдается. Да и сам дом, как сообщает Уэсли, обставлен крайне скудно.

– Вот и мы то же самое слышали, – закивали остальные.

– Все это либо к добру, либо к худу, – объявил ветеринар.

– Как так, мистер Аркрайт? – осведомился викарий, поправляя посеребренные очки.

– Сами рассудите. Ежели джентльмен склонен к пустословию, зачастую случается так, что в его речах истине соответствует лишь малая толика; все прочее – чистой воды надувательство. Это-то и дурно, на мой взгляд. Все равно как молодой норовистый рысак. Сам не знаешь, что ему придет в голову в следующий момент и что тут – всерьез, а что – пустой каприз.

– К сожалению, мистер Аркрайт, такие случаи нередки.

– А зачастую случается и так, что джентльмен, весь из себя такой почтенный и внешне сдержанный, в глубинах души таит мотивы и замыслы, выдавать которые не спешит, поскольку добра от них ближнему не будет. И это тоже очень, очень худо.

– Да, всецело с вами согласен, хуже и быть не может. И тоже на каждом шагу случается.

– С другой же стороны, господин, весь из себя почтенный и сдержанный, возможно, просто-напросто честный, прямодушный вояка и ничего такого в себе не скрывает: какой есть, такой есть. Бесхитростный джентльмен, надежный джентльмен, вроде как наш Айвз. Вот это, на мой взгляд, очень даже хорошо.