Коллекция

      Кира, бурно дыша, отшвырнула от себя тетрадь и схватила другую. На ее обложке маленькими печатными буквами было написано: график Љ 1 — 10. Не открывая ее, Кира взглянула на обложку другой тетради: график Љ 11 — 21. На третьей стояло: график Љ 22–31.
      Она вскочила, сбегала в столовую и вернулась с фотографиями. Шлепнула их на палас, схватила верхнюю и перевернула, глядя на подпись, которую они когда-то разглядывали вместе с Викой.
      Зацепин Павел Яковлевич. Волгоград. С. - 3 ч. 11.07 — 17.07. - 2001. П.
      Гр. Љ 2/12
      Что означало — Зацепин Павел Яковлевич, приехавший из Волгограда с семьей, состоящей из трех человек, проживал здесь с одиннадцатого июля по семнадцатое. Был к чему-то там присоединен. Смотри график Љ 2/12.
      Что за чертовщина?! График чего?! Распорядок дня Павла Яковлевича, что ли?! На кой…
      Кира широко раскрыла глаза, медленно повернула голову и взглянула на стену. График… Ну, конечно же. График теней! Чья тень когда приходит. Чтобы точно знать, кто где. Чтобы знать, за кем наблюдаешь — чья жизнь в данный момент проходит на этих стенах. Старая стерва потратила немало времени, чтобы отделить одну тень от другой в каждый из лунных дней… и ночей… Лунные дни повторяются снова и снова, и у каждой тени свое время… Коллекция должна быть в порядке, не так ли, Вера Леонидовна? У тебя она, судя по всему, была в идеальном порядке!
      Кира открыла одну из тетрадей, тут же брезгливо сморщилась и оттолкнула ее. Тетрадь проехалась по паласу, стукнулась о шкаф, и из нее приглашающее высунулся листок клетчатой бумаги. Кира выдернула его кончиками пальцев, словно это было что-то гнилое.
      «Здравствуй, дорогой мой внучек Стасик! Молодец, что ответил так скоро. Постоянно слышу жалобы местных старух, что внуки им годами не пишут. А ты у меня умница. Ты у меня с самого детства молодчинка был, да и понятлив. У меня много для тебя интереснейших новостей, и среди них есть одна, которая, несомненно, тебя порадует. Совсем скоро жизнь твоя переменится, и будет она отныне проходить в моем доме, который, как я и обещала, станет твоим, и стены его со всей моей коллекцией тоже будут принадлежать тебе. Но имей терпение и не будь дураком — соблюдай правила…»
      — … а ты общался с бабкой после отъезда?
      — … да боже упаси! Хотя… тогда ведь я бы знал, что вы с отцом живы… Вот дурость-то, а?!
      Кира шмыгнула носом, вытирая глаза, мокрые от злых слез. Записка — та записка в фортепиано!
      Стас, не будь дураком — соблюдай правила.
      Стас и соблюдает правила… Но Стас мог убить ее много раз, он мог бы отправить ее в психушку уже давным-давно, он мог бы сбить ее тогда на дороге… почему же он свернул, рискуя собственной жизнью — он ведь едва не погиб?
      — Ничего не понимаю! — простонала она и пинком ноги отшвырнула от себя листок. Вскочила, пнула одну тетрадь, потом другую, и те отлетели в разные стороны, оскорблено шелестя страницами. С яростью взглянула на лежащий на полу зеркальный прямоугольник, но тут же развернулась, услышав долетающее из столовой пиликанье своего сотового. Выскочила из гостиной и едва успела подхватить едущий к краю стола телефон. Взглянула на дисплей и зло ощерилась. Стас. Ты очень вовремя, милый братец! Тебе приснился страшный сон? Сейчас тебе станет еще страшнее!
      — Да? — сказала Кира медовым голосом. В трубке что-то зашуршало, потом где-то далеко тихо сказали:
      — Кира? Это дядя Ваня… Ты меня слышишь?
      — Да, — она крепче сжала телефон. — Почему ты…
      — Вызови такси и приезжай в больницу. У Стаса был инсульт. Он в коме.

* * *

      — Как это могло случиться? — глухо спросила она, прикрывая за собой дверь палаты. Иван Анатольевич, казавшийся сейчас совсем маленьким и сморщенным дряхлым старичком, тускло посмотрел сквозь нее, потом перевел взгляд на узкую щелку между дверью и косяком.
      — Андрея Леонидовича сейчас нет, можешь зайти и поговорить с дежурным врачом, но я тебе и так скажу. У него были проблемы с мозговым кровообращением, ему давали сосудорасширяющие… ты же знаешь… — он провел ладонью по лицу, словно сметал невидимую паутину. — Ему нужен был покой — абсолютный… а он… мало того, что не спал с вечера, так еще и час назад с кровати вскочил… заявил, что ему нужно домой… что он тебе звонит, а ты не подходишь… что у тебя что-то случилось… Стас и без того все время дергался постоянно из-за всего, что было… Говорил же я — нельзя было ему телефон оставлять… Где ты была, Кира?
      — Дома, — Кира потерла висок, — но телефон не звонил ни разу… Возможно, он не туда попал…
      Или я не слышала, потому что была очень занята, потому что кое-что нашла, и кое-что увидела, и меня увидели тоже…
      — Возможно… Я тоже не смог дозвониться на городской, — дядя вздохнул. — Он два шага только до двери сделал… и свалился, как подстреленный… Вот и все.
      Она съехала спиной по стене и, сидя на корточках, посмотрела на него снизу вверх.
      — И что они говорят? Что будет дальше?
      Голова Ивана Анатольевича легко качнулась из стороны в сторону.
      — Они… практически ничего не говорят. Надо ждать… организм молодой…
      — Они даже не говорят, выживет ли он?
      — Нет.
      — Что требуется от нас кроме денег?
      — Много денег, — дядя невесело усмехнулся. — И терпение.
      Кира поднялась и положила ладонь на ручку двери.
      — Езжай домой. Я побуду с ним…
      — Там есть свободная кровать… я уже договорился… правда там пока только матрас и одеяло… — заторопился он. — Утром придет Аня… принесет, что нужно, посидит, а ты сможешь поехать домой. Потом… будем что-то думать, — дядя Ваня неожиданно перешел на заговорщический шепот. — В любом случае, должен быть кто-то из своих постоянно, а потом может Андрей Леонидович кого порекомендует… из своих, а то местным нянечкам я совсем не доверяю — только и делают, что целый день курят в своей каморке — плати им, не плати!.. Кстати… на вот, — он вытащил из кармана рубашки начатую пачку «Честерфилда» и протянул ей, — здесь-то сейчас нигде не достанешь… Только много не кури… и вообще бросала бы ты это дело.
      Кира взяла сигареты, потом качнулась вперед и крепко обхватила Ивана Анатольевича за шею. Он обнял ее, потом чуть отодвинул, крепко держа за плечи.
      — Кира, Кира… — его голос дрожал. — У нас ведь с Аней здесь… никого нет, кроме вас… Пожалуйста…
      Она кивнула, повернулась и открыла дверь в палату. Тихонько вошла, слыша за спиной удаляющиеся, шаркающие шаги. Придвинула ближе к кровати дряхлый стульчик и села, неотрывно глядя на лицо брата. Оно казалось чужим, неживым, словно Стаса выкрали, пока ее не было, а вместо него в постель положили куклу. Почти зажившие за неделю ссадины снова выступили на коже неровными темными полосками. Зубы тускло поблескивали между разошедшимися обветренными губами. Прибор, регистрирующий сердечную деятельность, попискивал тихо, но назойливо — тонкий звук, постепенно начинающий ввинчиваться в мозг, и ей хотелось треснуть по прибору кулаком. Кира смотрела на Стаса и искала в себе хотя бы крошки той злости, которую чувствовала к нему за секунду до звонка дяди, но ничего не находила. Может, злость вернулась бы, если б он открыл глаза. Но его ресницы, похожие на длинные полоски сажи, неподвижно и аккуратно лежали на щеках, и чем дольше Кира смотрела на них, тем больше ей казалось, что они так и останутся лежать, будто эти глаза никогда и не умели открываться.
      Верно правду говорят, что мы, женщины, бездонны для жалости, и она убивает все, даже сильнейшую ненависть и даже если эта ненависть справедлива… Ты лгал мне от начала и до конца, ты, возможно, причастен к исчезновению моей лучшей подруги, возможно когда-нибудь ты стал бы причастен и к моему исчезновению — а, Стас?.. Пятнадцать минут назад мне почти хотелось убить тебя, почему же теперь мне больше всего на свете хочется, чтобы ты открыл глаза, чтобы ты жил… почему так?.. почему, несмотря ни на что, сейчас я тебя люблю?.. Я не знаю, чего ты добивался… но тогда ночью ты не побоялся выйти на улицу… и ты свернул… я совершенно запуталась в тебе, Стас, но сейчас все это не важно — сейчас просто открой глаза… мне довольно и этого…

* * *

      Достав лунный календарь, она разложила вокруг себя бабкины тетради, распухшие от множества закладок и старательно выписывала на лист бумаги фамилии и время, то и дело нервно глядя на часы. Было уже десять вечера — не слишком поздно для многих — для тех, кто не спал когда-то в этот лунный день, и их тени сновали по стенам — безмолвная серая какофония, в которой Кира пока ничего не понимала. Она откладывала все новые и новые фотографии и профили из черной бумаги. Волосы лезли ей в лицо, и Кира то и дело раздраженно отбрасывала их назад, но они снова ссыпались с плеч, и ее глаза блестели сквозь них фанатичным блеском. Она кусала губы, и то и дело нажимала на ручку так, что та прорывала бумагу. Кира торопилась. Время уйдет, и все придется делать заново.
      Наконец, составив график на ближайшие два часа, она отбросила ручку, устало потерла затылок и хмуро уставилась на письмо Ларионовой, адресованное любимому внуку. Собственно, это было не письмо, а лишь отрывок — один листок, в котором Вера Леонидовна большей частью выспрашивала, как у Стаса дела, чем он сейчас занимается и давала разнообразные жизненные советы. И только потом шло нужное, почти сразу же обрывавшееся:
      «Итак, еще раз повторяю главное, что тебе понадобится для твоих наблюдений и поисков. Иногда, если зажжешь огонь, можно не увидеть ни одной, иногда приходят сразу несколько, иногда множество их, в свой день и час, но ты можешь вызвать любую, если покажешь тени ее тень, — отпущенных в положенное время, а присоединенных — в любое, какое пожелаешь. Ты не представляешь, как увлекательно…»
      Увлекательно — не то слово, но как можно показать тени ее тень? Что за белиберда? Хотя…
      Кира взглянула на черные бумажные лица, потом на стену. Собственную тень отделять от прочих было просто — с помощью самой себя… но ведь и для прочих нужны люди — каждый для своей тени, который встанет между огнями и стеной и… А что, если этим стенам вовсе не нужны живые люди? Что если им просто достаточно…
      Она сверилась с составленным расписанием, взглянула на часы, выбрала нужный профиль и встала, подхватив с пола один из канделябров. Подошла к стене, где мельтешили тени, почти вплотную, подняла канделябр, а между ним и стеной поместила бумагу, удерживая ее так, чтобы она не колебалась в воздухе, но и обоев не касалась, и на стену легла слегка размытая черная тень, словно от отрубленной головы, которую держала за волосы рука убийцы.
      Несколько секунд ничего не происходило, потом покачивающийся теневой профиль медленно, словно во сне, поплыл в сторону, а тень ее руки осталась на месте, и теперь казалось, что пальцы держат что-то невидимое. Тень головы застыла посередине стены, подрагивая и раскачиваясь, потом растеклась в разные стороны, на мгновение комнату словно захлестнуло густой черной волной, которая почти сразу же схлынула, слизнув все прочие тени. Остался лишь сидящий в кресле человек, который курил и попивал что-то из кружки, а чуть поодаль от него высокая женщина с замотанной полотенцем головой несла к дивану брыкающегося ребенка, вероятно, собираясь уложить его спать. На ходу она отвесила чаду беззвучный шлепок, и Кира, вздрогнув, обмахнула комнату взглядом, с кривой усмешкой глянула на свою тень, сиротливо стоящую посередине стены с вытянутыми руками и прежним подобием отрубленной головы в одной из них, опустилась на колени, со стуком поставив канделябр на пол, отбросила ненужный уже профиль, подтянула листок с расписанием и зашелестела страницами бабкиной тетради. Да, все совпадает! 22.00 — 22.15 — Глушковы в гостиной, муж в кресле, мать укладывает дочь в постель. 22.20 — 22.25 — жена на кухне. 22.23 — 22.35 — муж в ванной. 22.40 — 23.10 — муж и жена в спальне. А дальше, вероятно, спокойный сон, который Вера Леонидовна не сочла нужным отмечать, ввиду неинтересности наблюдения за ним.
      — Работает! — восторженно прошептала Кира, наблюдая за тем, как женщина выходит из гостиной — идет на кухню, в соответствии с графиком, и профиль у нее именно тот, какой на фотографии и вырезан из бумаги. — Елки, работает! Ну, бабка Вера… ну и извращенка же ты была!
      Она не стала дожидаться того времени, когда Глушковы отбудут в спальню, — вскочила и включила свет. Несколько секунд простояла, глядя на пустые стены, потом снова нажала на выключатель, и пламя свечей, только что нелепо колыхавшееся среди потока искусственного света, вновь обрело яркость и таинственность. Некоторое время стены по прежнему были пусты, после чего на обоях вновь засуетились серые тени. Пришли несколько черных и начали бездумно разгуливать вдоль стен, вместе с ними явился и один из грозных четвероногих стражей, который занял привычное место в углу, крутя по сторонам острой мордой.
      Кира выбрала новый профиль, увлеченно блестя глазами и, как она уже успела окрестить этот процесс, «запустила» отпечаток другой жизни, проходившей здесь, согласно записям Ларионовой, в мае 1998 года. Профиль и фотография принадлежали некоему Анатолию Сомову, въехавшему в квартиру в гордом одиночестве, и его сегодняшнее времяпрепровождение в графике было обозначено скромно: 22.30 — 00.15 — Сомов в гостиной. Массивная тень Сомова действительно пребывала в гостиной, но в компании двух голых девиц и парада бутылок на журнальном столике — и пребывала так активно и затейливо, что Кира включила свет почти сразу же, озадаченно потирая горящую щеку. Ей и вправду казалось, что только что она вживую наблюдала за чьей-то развеселой оргией. Она хмыкнула, закурила и потянулась за следующим черным лицом… а потом еще за одним, и еще, и еще… Кира бегала туда сюда, по всей квартире, как одержимая, свет вспыхивал и снова гас, тени метались по стене, и со свечей в канделябре на развороте летели искры. Она то ахала, то бормотала себе под нос, а перед ней на стенах разворачивалась чужая ночная жизнь — десятки жизней, прожитых и в прошлом году, и в далеком пятьдесят шестом, когда ее, Киры Сарандо, еще и в проекте не было, и ее родители еще даже не встретились. Что-то в тенях этих жизней было совершенно обыденным, что-то увлекательным, но и уродливого было немало. Чужие тайны на экране стареньких обоев, и она чувствовала себя то простым зрителем, то негодяйкой, тайком подглядывающей за кем-то в замочную скважину, и с каждым разом тени казались ей все более объемными и все менее безликими, все сильнее и сильнее напоминая живых людей. Вера Ларионова была права. Это было увлекательно, это было притягательно, это было неописуемо, и все время чудилось, что хозяева теней где-то рядом, в этой квартире — только поверни голову и увидишь их, доживающих ночной час этого лунного дня.
      Отрезвление пришло, когда Кира, отбросив листок с ненужным уже расписанием, принялась набрасывать следующее — и в это позднее время многие не спали в разные годы своей жизни здесь — и ее палец, деловито пробегая по строчкам, наткнулся на фамилию «Пахомов». Она вздрогнула. Неужели, Вадим? Ну да, 2004 год, Владимир Пахомов, жена, дочь… 01.00 — 01.10 — муж в гостиной… 01.15 — 01.35 — муж и жена в спальне…
      Ногой Кира отшвырнула от себя тетрадь и глубоко вздохнула, и внезапно очарование чужих жизней на стенах вокруг разбилось вдребезги. Не были важны тени этих жизней — ни капли, важна была ее собственная жизнь… да только вот ее-то как раз и не было, от жизни осталась только тень — еще более бледная, чем те, которые наполняли эту комнату.
      Кира сидела на полу гостиной, среди сияния свечей, закрыв лицо ладонями, а серые тени бродили вокруг нее, совершая свой привычный ритуал, и черные стояли неподвижно, словно ждали, когда она поднимет глаза, но сейчас ей не хотелось этого делать. Стены квартиры давили на нее, ей хотелось убежать прочь — к морю, где соленые волны, где ветер, где свободная ночь, где звездное небо распахнуто, как огромное окно, и нет на нем никаких решеток. Но что-то бродило там, среди этой ночи, что-то безумное и голодное, и поэтому нужно было оставаться здесь, где она в безопасности, где ее охраняют — черт его знает, как, но охраняют.
      Это был минутный порыв, она знала, что вскоре все пройдет, что ее ладони опустятся, взгляд вернется на стены, и она снова будет рыться в бабкиных тетрадях, и думать, как проклятая, пытаясь понять, и пальцы будут лепить все новые и новые лица — а ведь на столе уже тесно становится… Как могло случиться, что ей, солнечной девочке, теперь милы лишь тени, когда за окном, в мире столько людей? Но там все предали — все! — остался лишь Егор, но ему такого не скажешь… И все же теням не заменить живых людей, хоть и слушают они внимательно и иногда кивают в ответ на ее слова.
      Вздохнув, Кира отняла ладони от лица, почти зло посмотрела на разбросанные вокруг тетради, отдельные листки и человеческие профили из черной бумаги, встала и прошла на кухню. Не зажигая света, открыла холодильник, достала откупоренную бутылку «Совиньон-Бланш», набулькала почти полный стакан, плюхнула туда же два ледяных кубика и отхлебнула, устало глядя на закрытую занавеску, слабо вздуваемую ветром. Потом поставила стакан на стол, подошла вплотную к подоконнику, забралась на него с ногами и закурила, глядя в темный двор сквозь решетку. Вдалеке, в просветах между ореховыми деревьями, несмотря на поздний час, то и дело мелькали силуэты идущих с моря и на море людей, слышались голоса и смех, и Кира прижалась лбом к решетке, отчаянно им завидуя. Потом подтянула к себе стакан и сделала большой глоток, обхватив пальцами свободной руки железный прут. Ее взгляд скользнул правее и наткнулся на распахнутое, ярко освещенное окно на первом этаже, в котором, словно на экране, стоял полуголый Вадим и курил, глядя точно на нее. Хотя секундой раньше его там не было, и свет в окне не горел. Вздрогнув, Кира дернулась назад, одна ее нога повисла в пустоте, и, потеряв равновесие, она с грохотом кувыркнулась с подоконника, удачно приземлившись на колени и ладони. Стакан с вином приземлился менее удачно, разлетевшись вдребезги и расплескав содержимое по всей кухне. Выругавшись, Кира выпрямилась, растирая ушибленные колени, и снова взглянула во двор. Окно Князева было темным, и в нем колыхались задернутые шторы.
      — Идиотка! — прошептала она и принялась собирать осколки, но почти сразу же зашипела, сунув в рот порезанный палец. И тут же резко выпрямилась, когда под окном хрустнула сминаемая сухая трава и раздался негромкий знакомый густой рык.
      На мгновение Кира оцепенела от ужаса, потом проворно метнулась к окну и с грохотом захлопнула его. Задвинула тугие шпингалеты, ломая ногти, задернула занавеску и плюхнулась обратно на пол, часто дыша и дробно постукивая зубами. Невидимый осколок впился ей в ладонь, и она отдернула руку, потом, пригнувшись, выскользнула из кухни, прикрыла за собой дверь и кинулась в прихожую, к телефону. Протянула руку к трубке, но тут же уронила ее. Звонить, звать на помощь? А кого? Михеева? Чтоб и его порвали на куски?! И не дядю, уж точно, к тому же он сейчас у Стаса… В милицию? Отнесутся ли там серьезно к ее звонку, даже после недавних событий? Может, просто сочтут нервной женщиной, которая теперь всего пугается… Мало ли в городе бродячих псов, уважаемая, — мы же не можем гоняться за каждым, кто пробежит под вашими окнами!..
      Но это он — точно он, я знаю, что это он!
      Можно было бы звякнуть Дашкевичу — вот уж кто ко всему относится предельно серьезно. Какого черта она не взяла у него номер телефона, клуша?! Выйти на площадку и позвонить в дверь тети Тони — уж она наверняка знает?..
      Да. Там на площадке меня и ждут. С оркестром.
      Вернее, с зубами.
      Кира подошла к входной двери и прислушалась. В подъезде было тихо. Она постояла так несколько минут, потом вернулась в гостиную шатающейся походкой. Тени все так же бродили туда-сюда, и у нее уже начало рябить в глазах от их мельтешения. Только черные псы-стражи сидели в своих углах совершенно неподвижно, но в этой неподвижности ей теперь померещилось что-то зловещее. Отвернувшись от них, Кира, пригнувшись, подобралась к окну и осторожно выглянула в щель между шторами. Тихо, темно, только слабо трепещут на ветру округлые листья ежевики, да по высокой стене крадется кошачья тень. Кира постояла несколько минут, потом попятилась, чуть не наткнувшись на один из канделябров, развернулась и, пошатываясь, пошла к креслу. Уже возле него ее нога подвернулась, и Кира стукнулась плечом о стену, оперлась на нее ладонью, но тут же отдернула руку — в ладони что-то больно кольнуло. Она взглянула на нее и при свете свечей разглядела торчащий из мякоти небольшой стеклянный осколок. Сжав зубы, выдернула его, отрешенно глядя на влажное пятно на ладони, потом перевела взгляд на стену, где остался кровавый отпечаток — почти как тогда, на зеркале, и ее пальцы разжались, уронив осколок.
      Псы-тени — не двое стражей, а целая стая — сновали на том месте, где на обоях темнело пятно крови, тыкались в него мордами, отпихивая один другого, беззвучно щелкали огромными челюстями, и вскоре там образовалась настоящая свалка, из которой то и дело вылетал то один, то другой пес, кубарем откатываясь в сторону, тут же вскакивал и стремглав кидался обратно. Мелькали хвосты, лапы, оскаленные пасти, тени длинных языков скользили на обоях под пятном. Сейчас призраки ничем не отличались от обычных дворняг, сцепившихся из-за куска мяса. Тени людей жались по углам, наблюдая за дракой.
      Приоткрыв рот, Кира плюхнулась в кресло, не отрывая взгляда от стены, пятно на которой прямо на глазах становилось все меньше и меньше, и вот уже чисты обои — чисты совершенно, и ничего на них — ни пятнышка, словно и не касалась их окровавленная рука. Псы разбрелись в разные стороны, глядя на нее, и некоторые из них умильно-подобострастно помахивали хвостами, и ей казалось, что псы смотрят на нее с вожделением.
      Еще… дай нам еще…
      Они слизали ее кровь… тени… как это возможно?.. они слышат, они чуют… они еще и едят…
      Значит, тогда, в ночь аварии у нее не было никаких видений… На стене действительно была кровь… Но что стало с человеком?
      — Это вы?.. — прошептала Кира и потянулась к столику за канделябром. — Это все вы? Это вы всех?.. И меня вы тоже сожрете?!
      Ее пальцы обхватили ножку канделябра, и Кира, вскочив, замахнулась им на застывших в ожидании псов. Те, поджав хвосты, кинулись врассыпную, и через секунду никого не осталось — исчезли даже молчаливые стражи, напуганные то ли вспышкой ярости, то ли летящим на них рассыпающим вокруг искры и брызги стеарина канделябром. Кира с трудом удержала свою руку, с грохотом поставила канделябр на стол и ударила по стене сжатыми кулаками — еще раз, и еще, словно хотела проломить ее. Потом повернулась и села на пол, скользнув по стене спиной. Камень холодил кожу и, казалось, холод этот проникает до самого сердца.
      — Не может быть… — прошептала она. — Не может быть такого…
      Не может… но ты не боишься прижиматься спиной к этой стене?
      Кира резко повернулась и оттолкнулась ногами, отодвинувшись подальше, и тотчас в груди у нее тупо заныло, и чей-то бесплотный голос шепнул в мозгу.
      Чего ты боишься?.. тебе не надо их бояться, ведь это твои псы, твое наследство… твоя коллекция…
      И следом тут же выпрыгнула трусливая, спасительная мысль.
      Я ничего не видела!
      Конечно. Ей снова померещилось. Она ничего не видела. И сегодня же уедет отсюда к чертовой матери!
      Кира вскочила и метнулась было к выходу из гостиной, но тут же остановилась и медленно повернула голову, глядя на темные тени, безмолвно стоящие вдоль стены — вдоль всех стен, и ей показалось, что она видит, как поблескивают в неровном свете свечей их глаза, хотя, конечно же, у теней не было никаких глаз и быть не могло.
      — Что вам надо от меня? — прошептала она. — Я здесь не при чем! Я ничего не делала! Я не просила всего этого!.. — Кира развела руками в нелепом, беспомощном жесте. — Мне просто нужны были деньги… Что вы смотрите?!..
      Ряд теней на ближайшей к ней стене вдруг колыхнулся, расходясь в стороны, и на свободное место выступил тот, кого она уже видела не один раз. Всю жизнь до приезда сюда, она считала, что он просто сбежал когда-то, бросив их… но теперь она уже и не знала, что думать. Тень почти минуту стояла, повернувшись в профиль, и только потом, словно убедившись, что узнана, повернула голову.
      — Здравствуй, дед, — глухо произнесла Кира и шагнула вперед. Черная голова на обоях приветственно качнулась.
      — Ты мне можешь хоть что-то объяснить?
      Ларионов-тень отрицательно мотнул головой. Она подошла ближе и коснулась стены кончиками пальцев, и большая бесплотная рука на мгновение отделилась от обоев и скользнула по ее руке до запястья, словно огладив, и тотчас вернулась обратно на стену. Кира глубоко вздохнула и зажмурилась, потом открыла глаза, изо всех сил заставляя себя смотреть.
      — Ты жив?
      Он отрицательно покачал головой.
      — Я… я могу вам помочь?
      Помедлив, он пожал плечами и почти сразу же отрицательно покачал головой, потом повернулся в профиль и указал на нее торчащим указательным пальцем, после чего его рука сделала такой жест, словно отгоняла муху.
      — Что? — непонимающе произнесла Кира. — Что ты хочешь сказать?.. Ты считаешь, что мне лучше уехать?
      Дед кивнул и снова сделал прогоняющий жест, и в тот же момент часть черных теней накинулась на него, тряся и теребя в безмолвной ярости, а прочие снова принялись колотить по стене. Несколько рухнули на колени и, казалось, умоляюще протягивают к Кире руки, хотя она вовсе не была в этом уверена — тени сливались и перекрывали одна другую. Одна повалилась ничком, вцепившись пальцами себе в волосы. Ниоткуда внезапно выметнулись грозные псы-стражи — Кире так и не удалось уловить момент, когда они появились — и ринулись в самую гущу свалки. Расшвыряли часть черных теней в разные стороны, а нескольких уволокли в глубь стены, тем самым сведя драку на нет. Василий Ларионов развел руками, словно извиняясь за плохие манеры своих сотоварищей.
      — Бывает… — машинально пробормотала Кира, резко повернулась и пошла в столовую.
      Уезжай отсюда! Уезжай к черту! Сразу же, как взойдет солнце… уезжай! Тебя все это не касается! Ты сойдешь здесь с ума… если уже не сошла! Эти псы… на что они способны? И что они уже сделали?
      Не включая свет, она села за стол и мрачно уставилась на разноцветную пластилиновую экспозицию, с трудом подавляя желание смять все фигурки в огромный ком. Помяла в пальцах кусок пластилина, бросила его, вскочила и перенесла на стол все пластилиновые фигурки со шкафа, пробормотав:
      — Вам тут будет уютней…
      Ей показалось, что стол освещен слишком плохо, и Кира переставила на него один из канделябров, потом подняла его, разглядывая свою коллекцию — пластилиновые фигурки, группы — крохотные клочки пластилиновой жизни. Взяла одного из пластилиновых лопоухих щенков и привалилась плечом к стене, устало глядя на его круглую смешную морду.
      — Не, ну ты видал такую дуру, а?.. — она прижалась щекой к холодным обоям, но тут же отдернула голову, изумленно наблюдая, как на стене от ее руки отплывает крошечная щенячья тень и растекается от пола до потолка. Снова волна тьмы затопила комнату, а следом на стену вступила тень — высокая худощавая женская тень, держащая на руках слабо трепыхающегося щенка. Тень скользнула в гостиную, и Кира кинулась следом, уже на бегу успев понять две вещи: во-первых, тень принадлежит не кому иному, как самой Вере Леонидовне, во-вторых, бабушка идет в гостиную совершенно обнаженная.
      Дойдя до середины комнаты тень остановилась, склонилась и аккуратно уложила щенка во что-то, напоминающее обычный таз — уж не тот ли, который стоит в ванной? Придерживая щенка рукой, она подхватила с пола некий предмет, который ни с чем нельзя было спутать. Это был нож — обычный столовый нож с длинным узким лезвием… во всяком случае, казался обычным — большего по его тени понять было нельзя.
      Вера Леонидовна не стала картинно замахиваться ножом, как в мистических фильмах, не стала воздевать руки к небу или производить какие-то предварительные телодвижения. Ее рука просто опустилась в таз и сделала там быстрое короткое движение слева направо. И в тот же момент стена опустела — раньше, чем Кира успела потрясенно ахнуть. Она дернулась назад, ее пальцы испуганно сжались и смяли пластилиновое щенячье тельце.
      Вы не заметили, что в нашем районе почти нет собак?
      — Это слишком!.. — бестолково прошептала Кира и метнулась в столовую. — Нет, это слишком…
      Одну за другой хватала она со стола собачьи фигурки и подносила их к стене. С большинством ничего не получилось, но три сработали, и Кира с канделябром в дрожащей руке, широко раскрытыми глазами смотрела, как Вера Леонидовна так же хладнокровно расправилась еще с одним щенком и двумя взрослыми дворнягами, которых, слабо подергивающихся, втащила в комнату волоком — псы были то ли оглушены, то ли одурманены. Дворняг Ларионова убила в столовой, с щенком же разделалась в спальне — в аккурат возле кровати.
      Кира включила свет и несколько минут сидела молча, тупо глядя перед собой. Потом ее мелко затрясло, пальцы запрыгали на коленях, зубы застучали. У нее вырвался тонкий задыхающийся звук, она вскочила и бросилась на кухню. Вытащила вино, открыла и начала глотать прямо из горлышка, давясь, кашляя и проливая бледное вино себе на грудь, и не остановилась до тех пор, пока бутылка не опустела. Грохнула ее на стол, рванула на себя один из кухонных ящиков и, тяжело дыша, уставилась на аккуратно сложенные ножи — обычные ножи, разной длины, со старыми рукоятками — пластиковыми растрескавшимися и деревянными, потемневшими, кое-где припаленными. Выбрала один, покороче, и пошла в комнату, шатаясь и натыкаясь то на одну стену, то на другую. Хмеля в голове не было совершенно — легенькое винцо, воздушное, но координация отчего-то нарушилась, и пару раз Кира чуть не упала, пока добралась до середины столовой. Подошла к стене и осторожно провела кончиками пальцев по стыку обоев, потом поддела краешек ногтем. Тот поддался лишь самую малость — обои были приклеены на совесть. Тогда она подсунула под обои лезвие ножа и начала торопливо орудовать им, прикусив губу.