Избранное

Решила я: теперь скрывать не надо.

Три месяца не сделали мой стан

Покуда примечательным для взгляда.

Но о «сюрпризе» глупо говорить!

Вот, Варенька, забавная задача!

«Сюрпризы» полагается дарить,

К тому же и внезапно, не иначе.

Ну как тут быть? Смекалка, выручай!

Стоп! Я куплю для малыша приданое

И на вокзале в самый миг прощания

Открою сумку, будто невзначай.

Тогда исчезнет сразу грустный взгляд!

Глядишь, глаза Андрея потеплели…

«Галинка! — он воскликнет. — Неужели?

Теперь нас будет трое? Как я рад!»

Он бережно возьмёт меня за плечи

И, наклонившись, скажет мне, любя:

«Спасибо, моя славная! До встречи!

Теперь нас трое. Береги себя!»

Да, так вот я и думала, когда

В тот вечер торопилась на вокзал.

И тут, как гром, нежданная беда,

Глухая брань… Удар… Потом — провал…

Запомнились лишь две фигуры в кепках,

Две пары крепко сжатых кулаков,

Две пары глаз, холодных, наглых, цепких,

Из-под нависших низко козырьков.

«А ну, постой! — один промолвил хмуро. —

Какой такой под мышкой тащишь клад?»

«Замри, — вторая буркнула фигура. —

Гляди, не вздумай кинуться назад!»

Когда большая грубая рука

Схватила сумку, я вдруг моментально

Не столько с целью, сколько машинально

К себе рванула сумочку слегка.

Ударили меня сначала в спину.

Потом… А, право, хватит вспоминать!

Как холодно у нас, я просто стыну.

Давай чаи, Варюша, распивать.

Мигнул в окошко вечер фонарём

И лучик протянул к душистой булке.

— Как странно, Галя, мы с тобой живём

Вот здесь, в одном и том же переулке,

А прежде не встречались никогда.

Хоть, может быть, и видели друг друга.

— Пусть так… Но там, где грянула беда,

Куда надёжней и верней подруга.

1

Хлещет дождь по листьям и по веткам,

Бьёт, гудит, упругий и прямой.

Дальний берег скрыт за плотной сеткой,

Дымчатой, холодной, слюдяной.

Пляшет дождь весёлый, голоногий,

Мутные взбивая пузыри.

Пляшет вдоль просёлочной дороги,

Бьёт чечётку с утренней зари.

Мало стука — он ударит градом.

Лес шумит от ледяной шрапнели…

А они стоят недвижно рядом

Под плащом высокой статной ели.

Дождь застал их на глухом просёлке,

По дороге к лагерю. И вот

Третий час колючие иголки

Их в лесу спасают от невзгод.

С четырех сторон — стена воды…

Кажется, ни людям, ни зверям

Не сыскать их даже по следам.

Впрочем, в дождь какие уж следы?!

В рюкзаке мешочек с образцами

Да промокших спичек коробок,

Маленький пакетик с сухарями,

Шесть картошин, соль да котелок.

Влажный ветер, рыща по округе,

Холодком колючим донимает

И озябших путников друг к другу

Все тесней и ближе придвигает.

Как странны невольные объятья!

Все яснее у груди своей

Грудь девичью под намокшим платьем

Чувствует взволнованный Андрей.

Надо б как-то сразу распрямиться.

Пошутить беспечно, отстраниться.

Только он, как раз наоборот —

Не назад подался, а вперёд.

Что виной тут: тихий посвист птицы,

Ветра ли пьянящего глоток,

Танины ли длинные ресницы,

Он и сам ответить бы не мог.

А Татьяна? Что же нынче с нею?

Где ледок её спокойных глаз?

Почему так ласково к Андрею

Вдруг прильнула девушка сейчас?

Кто сумеет разобраться в этом?

Право, глупо спорить и гадать!

Легче звезды в небе сосчитать,

Чем сердечным овладеть секретом.

Все сейчас красноречивей слов:

Тихий вздох, пожатие руки…

Что же это: новая любовь

Иль минутной вспышки огоньки?

С вышины сквозь толщу серых туч

Вниз скользнул весёлый тёплый луч,

А за ним, как будто в море хлеба,

Вспыхнул васильком кусочек неба.

Он был влажный, он был синий-синий,

Будто взгляд, знакомый с детских лет.

И казалось, он воскликнул: «Нет!»

Крикнул с болью голосом Галины.

Да, конечно, только показалось.

Ну какой там голос в самом деле?!

Только радость словно б вдруг сломалась

И метнулась в гущу старых елей.

Что ж потом? Ведь из любимых глаз

Хлынет столько неподдельной муки!

Огонёк свернулся и погас…

Сжались губы, и ослабли руки…

— Что костёр? Нет, нам не до костра. —

Голос сух и непривычно колок.

— Дождь уже кончается. Пора.

Скоро вечер. Поспешим, геолог!

— Нам, — сказал Андрей, — идти немного,

Лагерь наш вон там, за тем бугром.

Что ж, пошли, пока видна дорога.

Через час, я думаю, дойдём.

Вот и холм. И вмиг застыли двое:

Лагерь словно бурею смело,

А внизу чернело небольшое

Вовсе не знакомое село.

— Заблудились! — ахнула Татьяна. —

Ну, геолог, драть тебя и драть.

Так всегда бывает, как ни странно,

Если карт и компаса не брать.

Где же нам искать теперь ночлега?

— Здесь, — ответил Громов, — решено. —

Позади вдруг скрипнула телега

И раздался зычный голос: — Но-о-о!

На подводе высилась старуха,

В сапогах, в большом дождевике,

В заячьем залатанном треухе

И с кнутом в морщинистой руке.

— Бабка! Далеко ль до Белых Кочек?

И какое там внизу село?

— Это вон Аркашино, сыночек…

— Ишь куда нас, Громов, занесло!

— А до Кочек сколько?

— Вёрст двенадцать. —

Бабкин голос — ерихонский бас.

— Бабушка, а вы домой сейчас?

— Да куда же мне ещё деваться?

Медсестру вон отвезла в район.

Вымокла и все кляла дорогу.

А по мне, что взмокла — слава богу!

Жить в деревне был ей весь резон,

А она, прожив здесь три недели,

Застонала: «Скука, тошнота…

Доктор строг. Все книжки надоели.

Так-де и завянет красота».

Вот и отвезла я стрекозу.

А про вас мне баяли словечко.

Вы тут камни ищете на речке.

Лезьте. Я к себе вас отвезу.

Таня тихо: — Может, неудобно?

Может, мы стесним? У вас семья?

— Я семью вам опишу подробно:

Вся семья — мой серый кот да я…

Только пусть я бабка, пусть седая,

Но силёнки все ж во мне крепки.

Да и должность у меня мужская,

Я колхозный конюх, голубки.

Вечереет… Солнце кистью яркой

Прикоснулось к каждому листу

И в большую радужную арку

Вставило всю эту красоту.

В маленьком багряном озерке

Алые, в густых лучах заката,

Утка и пунцовые утята

Медленно плывут невдалеке.

Вон берёзка белый стан сгибает

И, стыдливо прячась за кустом,

Свой наряд зелёный отжимает,

Ёжась под холодным ветерком.

Да, в тот вечер все вокруг сверкало

Тысячами радостных огней.

— Хорошо! — Татьяна прошептала.

— Очень! — тихо вымолвил Андрей.

2

Все небо к ночи снова занесло,

По стёклам зябко покатились слезы,

Но в хате бабки Аннушки тепло,

Здесь пряный запах мёда и берёзы.

Бормочет, остывая, самовар.

С его загаром медным, как ни странно,

Отважно спорит бронзовый загар

Хозяйки дома, моющей стаканы.

У печки на протянутом бруске

Висят костюмы мокрые гостей,

А их самих, одетых налегке,

Усталых и прозябших до костей,

Отправила старуха на лежанку,

Сказавши басом: — Грейтесь-ка пока.

Дорога в дождь, конечно, не сладка.

Ну, ничего, зато уж спозаранку —

Куда тебе ненастье иль гроза —

Погода будет ясной, как слеза.

Коль говорю, так вы уж верьте мне,

Ведь мой «баромет» у меня в спине.

Приятно после слякотной дороги,

Поужинав, улечься на печи

И чувствовать, как спину, плечи, ноги

Под шубой согревают кирпичи.

Посуду всю убрав в пузатый шкаф,

Уселась бабка важно за газету.

Вдруг кто-то, в раму часто застучав,

Протяжно крикнул: — Тётка Анна, где ты?!

Хозяйка, перегнувшись через стол,

Взволнованно спросила: — Что ты, Настя?

— Да с нашей Резвой, бабушка, несчастье,

Ей бык на ферме шею распорол!

Где ломота в коленях?! Быстро, споро

Метнулась бабка, будто на пожар.

Схватила телогрейку: — Я не скоро…

Вы отдыхайте… Грейте самовар…

Дверь хлопнула. Прогрохали ступени,

И тишина… Они теперь вдвоём…

И сразу же неловкое смущенье

Их молчаливо стиснуло кольцом.

— Люблю я сказки страшные, Танюша.

Ты б рассказала? — пошутил Андрей.

— Ну что же, пострашней так пострашней,

Могу, геолог, коли хочешь, слушай.

Жила-была принцесса… Впрочем, хватит!

Ты помнишь наш дорожный разговор

О затонувшем парусном фрегате,

Про институтский бал и мой позор?

Верней, не про позор, а про обиду

На то, что он не понял ничего,

Пришёл с другой… Взглянул и не увидел,

А я ждала, я так ждала его!

Потом я часто думала о ней.

О той… Другой… Ну чем приворожила?

Ведь я лицом не хуже, ей-же-ей!

Ум? Но и тут я вряд ли б уступила.

— Но ты сказала, — Громов рассмеялся, —

Что он был с бочкой, рыжею, кривой… —

Однако смех мгновенно оборвался.

— Постой, ты плачешь? Таня, что с тобой?!

— Эх ты, геолог! — проглотив слезу,

Сказала Таня с невесёлым вздохом. —

Ведь я же знаю — нынче там, в лесу,

Ты обо мне небось подумал плохо.

Решил, конечно: что ей до того,

Что я женат? Она и крохам рада…

Ты, как всегда, не понял ничего…

Нет, подожди, перебивать не надо.

Сейчас поймёшь. О ней я солгала.

Однако верь мне: вовсе не со зла,

Так было проще. А она иная:

Не рыжая, увы, и не кривая.

Её глаза (и это уж не ложь)

Большие, темно-синие и чистые.

А волосы, как перед жатвой рожь,

Такие же густые и пушистые.

Он ею жил, а я — пустой мечтой.

Ну вот тебе и сказочки конец!

Жила-была принцесса, а герой

Пошёл совсем не с нею под венец…

Татьяна попыталась улыбнуться,

Но к горлу снова подступил комок.

— Графин с водой… вон там стоит, на блюдце…

Сходи, не поленись, налей глоток…

Мир как-то сразу спутался, смешался.

— Так, значит, Таня… Значит, ты меня?..

— Уже пять лет. А ты не догадался?

Совсем стемнело. Разыщи огня…

— Зачем, Танюша?

— Да уж поздно. Вечер.

В других домах уже давно огни. —

Под лёгкой кофтой так округлы плечи…

А губы близко, рядом… Вот они!..

Он как в чаду. Он все забыл отныне.

И, как бы вечер ни синел сейчас,

В душе Андрея цвет небесной синий

Закрыли тучи темно-серых глаз.

Все мутит разум: и слова хмельные,

И тонкий запах девичьих волос,

И губы… губы влажные, тугие,

Слегка солоноватые от слез.

Татьяна Бойко, статно-горделивая,

Краса и гордость институтских стен,

Твоя теперь — покорная, счастливая

И ничего не ждущая взамен.

3

Ночь сползла в овраги. Рассвело.

Во дворах дымятся самовары.

А с плетней гремят на все село

Петухов победные фанфары.

Щёлкнул за околицей пастух,

Разошлась туманная завеса,

И громадный огненный петух

Медленно взлетел над спящим лесом.

Все пока истомою объято…

Но уже, проворны и легки,

Солнечные жёлтые цыплята

Понеслись к селу вперегонки.

Через стекла яркою лавиной

В дом, в уют, в жилую теплоту!

Вот уж двое прыгнули на спину

Серому ленивому коту,

Эти трое бродят по буфету,

Те рядком уселись на окне,

А вон тот забрался на газету

И полез беспечно по стене…

*

Дверь открыв, вошла хозяйка в хату,

Полушалок скинула на стол.

— Здравствуйте-ка, с солнышком, ребята!

А «баромет» мой-то не подвёл!

И, повесив ватник возле печи,

Гулко пробасила: — Ну, дела,

Я всю ночь сегодня не спала.

Бык-то крепко лошадь покалечил.

Только что ж вы, милые, молчите?

Может, я не то все говорю?

Или просто вы так крепко спите?

Ну-ка, ну-ка, дай-ка посмотрю!..

Так и есть: ладони разметав.

Парень спал, плечистый, смуглолицый,

А она, к плечу его припав,

Крепко сжав пушистые ресницы.

Все во сне губами шевелила.

Что шептал с улыбкой этот рот?

Может статься, говорил он: «Милый!..»

Может… Впрочем, кто их разберёт!

Бабка вдаль задумчиво взглянула,

Видно, что-то вспомнила, вздохнула.

Что ж, и ей когда-то, может быть,

Довелось такое ж пережить.

Ласково гостей перекрестила,

Что-то прошептала горячо

И полой тулупчика прикрыла

Девичье открытое плечо.

— Андрей! Татьяна! Филины лесные!

Как можно трое суток пропадать?

«Колумб» велел уж нынче вас искать,

Ан вот и «выплывают расписные»!

И Лешка, сдвинув кепку набекрень,

Весь просиял веснушками своими.

Потом со вздохом Тане: — Каждый день

Я повторял в молитвах ваше имя!

Умолк и вдруг воскликнул: — Ну дела!

Да кто ж из вас сегодня именинник?!

Одна, как вишня в поле, расцвела,

Другой блестит, как новенький полтинник?!

А впрочем, хватит, прежде о делах:

Иди, Андрей, на взбучку к Христофору,

Потом склонись передо мной во прах,

Или спляши, иль влезь на ту вон гору.

Что, догадался? Правильно, герой!

Сегодня почту привезли верхами.

«Вас, — говорят, — в чащобине такой

Не сыщут даже черти с фонарями».

Без мала месяц письма пролежали.

— Отдай, Алёшка, ну? Не то сейчас…

— Пусти, дракон! Да, вот письмо от Гали.

От той, что ждёт и не смыкает глаз.

Держи ещё, вот третье… Тут, брат, впору

С тебя сто грамм… Да шут с тобою, пусть!

Ну, вы ступайте, братцы, к Христофору,

А я пойду в речушке окунусь.

2

Нынче жарко. Сонная река,

Кажется, застыла… Не течёт…

Впрочем, нет: вон там, издалека

Движется огромный длинный плот.

Проплывает чуть зеленоватый,

Будто щука. А за ним вразброд

Бревна, как весёлые щурята,

Крутятся, носами тычась в плот.

Таня с Лешкой брызжутся, хохочут,

То ныряют, то плывут к плоту.

Тёплый ветер лица им щекочет,

Осушая кожу на лету.

— Таня, брось меж брёвнами крутиться!

С лесосплавом, знаешь, не шути!

— Ничего, Алёшка, не случится,

Я ж как рыба плаваю, учти!

*

У палатки на мохнатой кочке

Он сидит недвижный и немой.

Только писем лёгкие листочки

Чуть шуршат в руке его порой.

Взгляд скользит бесцельно по травинкам,

Мчит сквозь лес в далёкие края.

«Галя, Галя, милая Галинка,

Звёздочка весенняя моя!

Значит, в час, когда, в толкучке стоя,

Ждал тебя я, пасмурный и злой,

Тихо дверь больничного покоя

Где-то затворялась за тобой…

А сейчас ты ждёшь меня, вздыхаешь

И уж вновь заботами полна

(Нет, так можешь только ты одна),

На сюрприз какой-то намекаешь.

Что там: шляпа? Трубка? Эх, Галинка!

Все сюрпризы мелочь. В них ли суть?!

Да за взгляд твой, за одну слезинку

Я весь мир готов перевернуть!

Впрочем, стоп! Восторги эти прочь!

Ведь и впрямь те слезы недалече…»

Он вдруг вспомнил дождик, хату, ночь…

Вспомнил Танин шёпот, губы, плечи…

«К черту ночь. Ночь позади осталась!

Знаю. Пусть все это не пустяк.

Но ведь и с другими так случалось?!

Ах, да что мне — так или не так?!

Вон глаза: они такие чистые!

В них моря, сады и соловьи…

Галка, Галка, волосы пушистые

И ресницы чёрные твои…

Ты слаба. Так этого ль стыдиться?

Пишешь «подурнела» — ерунда!

Раз мы вместе — все нам не беда.

Вот вернусь, и съездим подлечиться.

Трудно мне. Ведь я в глуши лесной.

Ах, не то! Не в этом вся причина!

Да, я виноват перед тобой!

Но ведь ты простишь меня, Галина?

Только что я? У неё беда,

Я ж примчусь кудахтать, словно квочка:

«Ах, ошибся…» Глупость! Ерунда!

Ничего тут не было — и точка!»

— Ну, геолог, что сидишь в печали? —

Танин голос будто в сердце нож! —

Отчего купаться не идёшь?

Письма, что ли, душу истерзали?

Громов вспыхнул, встал и, помолчав,

Произнёс, не подымая взгляда:

— Я не знаю, кто и в чем был прав,

Только больше нам нельзя… Не надо…

Вышло так… Нет, ты не думай, Таня,

Что я трус… Что я не дорожу…

Я не знал… Я не хотел заране,

Погоди… Ты сядь. Я расскажу.

С Галей плохо. — И пока, сбиваясь,

Говорил он о своей беде,

Танин взор скользил, не отрываясь,

По кустам, по брёвнам и воде…

Вон пришла к реке купаться ива.

Подошла, склонилась над водой

И струю прохладную пугливо

Трогает зеленою рукой.

Что у ивы, например, за боли?

Веточку сломаешь — отрастёт…

Громов все рассказывал о школе

И о письмах Галиных на фронт.

Руку взял — руки не отняла.

— Таня, ты ведь добрая, я знаю…

— Да, Андрей, ты прав… Я понимаю.

Ну, довольно! — Встала и пошла.

Обернулась. Посмотрела твёрдо.

Нет, прощаясь, взгляд не упрекал,

А, как встарь, насмешливо и гордо

Словно бы два пальца подавал.

Вряд ли Громов сам себе признался,

Что, стремясь к Галине всей душой,

Он тогда почти залюбовался

Горделивой этой красотой.

3

Ночь идёт, планету убирая,

Звёздный ковш наполнила водой,

Отпила и, щеки надувая,

Целый мир обрызгала росой.

Из тумана сшила занавеску,

Чтобы рыбам крепче спать в пруду,

Лунный таз начистила до блеска

И, подняв, надела на звезду.

И повсюду тишина такая,

Будто звуков в мире больше нет.

Ходит ночь, планету убирая,

Звезды льют свой золотистый свет…

Сон, как потревоженная птица,

Что в испуге вьётся над гнездом,

Над Андреем мечется, кружится,

То вдруг тихо сядет на ресницы,

То умчится с лёгким ветерком.

«На душе небось у Гали скверно…

Что вдохнёт ей в сердце теплоту?

Мой приезд! Ведь у неё, наверно,

Каждая минута на счёту.

Я вернусь — и вмиг отставка горю.

«Галка, все печальное забудь!

Улыбайся, собирайся в путь.

Прямо завтра и поедем к морю!»

— Извини, Андрей, не помешала? —

Вновь Татьяна! Что за тяжкий рок?! —

Вижу, папироска замерцала,

Я и забрела на огонёк.

Ты небось подумал: «Вот дурная!

Как сказать ей, что в конце концов…»

Нет, геолог, не стонать пришла я

И не штопать рваных парусов.

Было б слишком глупо унижаться,

Да и чувств слезами не вернуть.

Просто я пришла, чтоб попрощаться,

Просто, чтоб сказать: «Счастливый путь!»

В двадцать пять уже не верят в чудо.

Вот и все, геолог… Поезжай…

Ну а если в жизни станет худо,

Помни: я люблю тебя. Прощай!

1

Сквозь стайку дач, спеша в Москву,

Состав промчался с грузом хлеба

И, растревожив тишину,

Швырнул гудок, как камень, в небо.

А вот курьерский. Он летит,

Он товарняк перегоняет,

Ведь там Галинка ждёт, не спит,

Он это знае-ет, знае-ет, знае-ет…

Вокзальный свод в лучах сверкает,

Как сказочная стрекоза…

Дома, зевая, протирают

Свои квадратные глаза.

Ночь тёмный спрятала покров

В кусты газона, за скамейку.

Светает… Радугой цветов

Блеснула клумба-тюбетейка.

Тюльпан расправил лепестки,

Пион с плеча стряхнул росинку.

Заря в струе Москвы-реки

Полощет алую косынку.

И от улыбки той зари

В проулок удирает тень.

Смущённо гаснут фонари —

Приходит день.

*

— Шофёр! Такси свободно?

— Да, прошу!

— Мне нужно в Тёплый. Знаете дорогу?

— Ещё б не знать! Живу там, слава богу.

— Вот и отлично. Едем. Я спешу!

Шофёр машину ловко развернул,

Потом спросил: — А дом у вас который?

— Дом двадцать шесть. — Тот весело кивнул:

— А знаете, есть странные шофёры.

Волшебники! Вот хоть бы я сейчас:

Хотите, ваше имя угадаю?

Вы муж Галины Громовой. И вас

Зовут Андреем. Так я понимаю?

Андрей воскликнул: — Так! Но кто же вы?

Как вас-то звать?

— Максимом Рыбаковым.

— Теперь понятно. Галя из Москвы

Вас часто тёплым поминала словом.

А Варя ваша просто сущий клад.

Сердечный, настоящий человек!

Спасибо вам… Я очень, очень рад…

Такое не забудется вовек!

Максим нахмурил брови: — Ерунда.

С людьми живём, а не в глухом болоте.

Случись с другим такая же беда,

И вы небось ведь мимо не пройдёте?!

Андрей сказал: — Я, кстати, вот о чем:

У вас нога, а вы…. Я извиняюсь… —

Максим кивнул: — Маресьев за рулём! —

И улыбнулся: — Ничего, справляюсь.

Ну вот мы и приехали! Пока!

Галина ждёт. В глазах небось огонь.

Счастливо вам! — И сильная рука

Андрею крепко стиснула ладонь.

2

Как странно все: не вышла на звонок…

Открыла дверь соседка — тётя Шура.

— Андрей? Входи! Ну как дела, сынок?

Ой, что же это я стою, как дура?!

Иди, иди, совсем ведь заждалась.

Волнуется, поди-ка, ретивое?!

Все на вокзал звонила… Извелась…

Ах, господи, вот горе-то какое!

— Да будет вам! — Но всё-таки в тревоге

Рванул он дверь, шутливо прогудев:

— Встречай, жена! Домой вернулся лев! —

И замер, удивлённый, на пороге…

Она сидела боком у стола,

Лица не поворачивая к свету.

Вся жизнь в тот миг, казалось, перешла

Лишь в пальцы, теребящие газету.

Пред ним была она и не она.

И близкая, и словно бы чужая:

Куда девалась нежно-золотая

Её волос пушистая волна?

Уже не пряди, вешним солнцем сотканы,

Теперь, как странно глазу, у жены,

Как после тифа, крохотные локоны

Из-под косынки были чуть видны.

Вдруг обернулась, ко всему готовая,

И тотчас в сердце, как заряд свинца, —

Полоска шрама, тонкая, пунцовая,

От уха к носу поперёк лица…

Хотела встать, но отказали ноги.

Он подскочил к ней, обнял, зашептал:

— Сиди, сиди… И к черту все тревоги,

Вот я и дома… Ехал… Тосковал…

Она к нему прижалась головой.

И он умолк. Какие тут уж речи!

И тотчас ощутил, как под рукой

Вдруг задрожали тоненькие плечи.

— Ну, будет, будет!.. Это ни к чему…

Не так все плохо… Нет, ты не права. —

Ах, что он говорит ей! Почему?

Куда вдруг делись главные слова?

Те самые, что, сидя у реки,

С любимой разлучённый дальней далью,

Под шум тайги, в минуту злой тоски

Он повторял ей с тихою печалью?

Так что ж, он позабыл их? Растерял?

Иль чем-то, может, вдруг разочарован?

Да нет же, нет! Он попросту устал

И этой встречей горькою взволнован!

Она, вдруг смолкнув, тихо руку мужа

Сняла с плеча и опустила вниз,

Туда, где пояс с каждым днём все туже:

— Ну вот тебе, Андрей, и мой «сюрприз»..

Рука его как будто испугалась,

Едва заметно дёрнулась назад…

Но нет, ей это только показалось!

Он крикнул: — Галка, я ужасно рад!

Нас будет трое! Превосходно! Славно!

А я-то там никак не мог понять…

Теперь уж вам, Галина Николавна,

Нельзя слезинки даже проливать!

Ну, я побреюсь, подзарос в дороге! —

Что рассказал, что скрыл любимый взгляд?

И сердце билось в страхе и тревоге:

Рад или нет он? Рад или не рад?..

3

Неделя прошла, а за нею другая,

Жизнь словно бы гладко и мирно течёт.

Ни горя, ни песен, ни ада, ни рая…

Пусть так. Но чего же ещё она ждёт?

Веселья? Да нет же! Она не про это.

С весельем успеем. Веселье — потом.

Иной холодок тут средь тёплого лета:

Андрей… Что-то новое прячется в нем.

Нет, внешне он тот же: приветливый, ровный,

С рассветом он в главке, к закату — домой.

Порою обнимет, погладит любовно

И слово сердечное скажет порой.

А то вдруг пошутит: — А ну-ка, Галина!

Ты знаешь: ведь лжи я терпеть не могу.

Ты в самом ли деле подаришь мне сына?

Смотри, коль девчонку, на полюс сбегу.

И всё-таки сердце все чаще сжималось:

Порою украдкой он глянет, вздохнёт,

И вдруг точно грусть или лёгкая жалость,

Как тень, в его тёмных зрачках промелькнёт.

Мелькнёт, будто птица помашет крылом,

И снова все ровно, спокойно и складно.

Но женским, но тайным каким-то чутьём

Она понимала: «Нет, что-то неладно!»

Готовилась к школе, над планом сидела.

«Все думы тревожные — глупость, пустяк!»

Но сердце как будто иглой то и дело

Кололо: «Нет, Галка, здесь что-то не так!»

Но что же не так? Может, чувства остыли?

Нет, это неправда! Андрей не такой.

А может быть, недруг преследует? Или

Гнетёт его скука бумаги и пыли

И сердцем он рвётся к работе живой?

Что ж, может быть, пусть он встряхнётся немножко!