Извек (Княжье похмелье)

- Возьмешь плотника Мотрю, поправите дверь... Остальные вдогон! - рявкнул он и ломанулся наружу. В проеме, не успев повернуться боком, вломился плечами в косяк. Корни четырехгранных гвоздей покинули свои норы, и освобожденная дверь птицей отпорхнула во двор. С улицы донеслось: - Да косяк гляньте, тоже раскачался! Остальные, кто был в избе, вывалились в клубы пыли, поднятые летучей дверью. Лешака догнали только на излучине Лебеди. Поравнялись, крикнули, чтоб помедлил. Попович будто не слышал, несся вперед, изредка смахивая с лица клочки пены, летящие с конской морды. - Придержи повод, дурья башка! - взревел Мокша. - Коня запалишь! Дальше пешком пойдешь?! Лешка наконец внял голосу разума. Конь пошел легче, косясь на скачущих рядом, налитыми кровью глазами. Скоро пустился легкой рысцой, пока лапища Эрзи не протянулась к узде и не заставила идти шагом. Попович смотрел прямо перед собой. Губы все так же сжаты, но щеки от скачки потеряли землистый оттенок и слегка порозовели. - Вот и гоже, - успокаивающе пробормотал Мокша. - Сгоряча голову ломать не след. Дорога она ни куды не денется, разве что длиннее станет. За день все одно не доскачешь, а роздых, он и людям и коням нужон. Лешка медленно кивнул, соглашаясь, но из глубин тягостных дум не показалась даже кудрявая макушка. Так и ехал, перемалывая в голове черные глыбы кручины. Очнулся только когда конь под ним стал, а над ухом напомнила о себе луженая глотка Мокши. - Пандя*, гои! Привалимся! Спутники немедля расседлали коней, натащили сушин, запалили костер. Откуда ни возьмись у костра определились несколько походных фляг, не с водой, знамо дело. Над огнем, проколотые насмерть, зашипели куски молодой кабанятины, добытой Велигоем по дороге. В небо потекли будоражащие нутро запахи, в чарки полилась веселящая душу медовуха. Как водится, плеснули богам на четыре стороны, расселись. Двое гридней, наскоро перехватив полусырые куски, разошлись в стороны от костра - первый дозор, пока прочим роздых. Над головами, одна за другой, замерцали первые слезы Макоши. Нынче больше чем обычно, будто весь день проплакала за Лешку. Подсунув седла под голову, улеглись спозораночные - кому ни свет ни заря в дозор. Остальные потихоньку судачили, глядя на нервные языки пламени. Поглядывали на Ревяку, ждали песен. Молодой кощунник тихо сидел, уставившись в огонь широко раскрытыми глазами. Изредка рассеянно отхлебывал из чарки, молчал как и Попович. Но если в глазах Лешки темнели омуты тоски, то в очах Ревяки блестели озера чистой и светлой печали. Говорили, что вот в такие моменты и слагались в его душе песни. По началу многие злились, когда посреди пира или беседы, он забывал про все и впадал в оцепенение. Однако каждая новая песня с лихвой окупала прерванные разговоры и покинутые пиры. И сейчас все терпеливо ждали, когда Ревяк вынырнет из забытья и порадует души. Кое-кто уже гадал, чем утешит на этот раз. Раздольной плясовой, от которой хочется гоголем да в круг... или той, тихой, от которой у девок промокали платки, а у суровых мужей под бородами вспучивались желваки и к горлу подкатывал ком. В очередной раз поднеся к губам давно опустевшую чарку, Ревяк вздрогнул от щелкнувшего уголька и повел глазами вокруг себя. Эрзя с готовностью потянулся долить, однако певец опустил плошку на землю. На удивленный взгляд дружинника, с улыбкой помотал длинными волосами, схваченными слева в косичку, на манер варягов. Руки, лихо управляющиеся и с мечем, и с гуслями, легли на колени, веки опустились. Не найдя привычных струн, чуть дрогнули пальцы и, над затаившими дыхание спутниками, в ночи потекла долгожданная песня. Думал птицей лететь над водой В зов проститься, молиться о той, что сберегла крыла Криком помнить изгибы степей, В лапах бойни пропеть о тебе, Что сберегла крыла
      Ночь пролетела как молодость, когда оглядываешься на нее, поверх светлых голов внуков, опираясь на плечи детей. Не успели вернуться спозараночные, а ватага уже седлала коней. Солнце, будто похмельный витязь в корчму, вовсю лезло из-за леса. Умытые и пышущие силой вои разбрызгивали сапогами обильную росу, на мир смотрели весело и бесшабашно. Даже Лешак выглядел посвежевшим, а в глазах начал проблескивать прежний огонь. Мысль, что скоро увидится с Извеком, на которого так незаслуженно осерчал, постепенно пересиливала душевную тягость от пакостной выходки Млавы. Эрзя, открывший было рот для походного клича, едва не свалился с седла, когда Лешка поставил жеребца на дыбы и гаркнул во все горло: - Выходим! Тронулись. Скоро Мокша поравнялся с Эрзей. Потеребив чуб, будто что-то вспомнил, окинул взглядом отряд. - Надо было Рахту с Сухматом кликнуть! Эрзя наморщил нос, отмахнулся. - Поздно! - Как так поздно? - Утекли лешего ловить. Два дня уж как. - Опять последнего? - не поверил Мокша. - А какого же еще? Ежели б не последний, разве кто ногой бы шевельнул! Мокша озадаченно помолчал, пожал плечами. - Так они ж семь штук уже последних наловили, а все не уймутся. - Этот, говорят, самый последний. - Ага, как же, - хохотнул толстяк. - Я эту сказку еще про самого первого слыхал. Тогда тоже брови гнули, да губы надували, клялись, что распоследнейший. Теперь вот за восьмым отправились. Эрзя утомленно вздохнул, и блеснул глазом на друга. - Да нет их, семи-то. - Как нет? Должны же вроде все у князя в зверинце сидеть. - А так и нет! Сбегают все. Больше седьмицы еще ни один не просидел. Поговаривать уж стали, что не лешие это вовсе, а так: мороки какие-нибудь. Ради куражу попадаются, чтобы перезимовать, а как глянут, чем у нас кормют, так восвояси подаются, на вольные хлеба. - А может статься, они одного и того же ловют? - Могет и так. - рассудительно согласился Эрзя. - Токмо, завсегда в разных местах. - И не мудрено! - со знающим видом изрек Мокша. - Он уж, бедный, небось не ведает в какой стороне от них, ретивых, укрыться. Вот и сигает по разным местам. - Могет и эдак. Впереди показался многовековой дуб. Темнел раскидистой громадой возле самой дороги. В широкой тени могла разместиться малая дружина, а под нижними ветвями легко мог пройти конный с княжьим знаком на копье. Всадники притихли. Тянули шеи, пытаясь разглядеть за дубом знаменитую развилку, венчающую окончание Киевских земель. Разглядели скоро, когда дуб загородил полнеба. Ревяка задрал голову, губы начали было сплетать слова, но по плечу хлопнула ручища Мокши. - Но но, не засыпай! А то чую, опять глазы в кучу, мысли к песне, был Ревяк и нет Ревяка! Дай-ка топорик, грамотку нацарапать. Ревяка опустил туманный взгляд, будто во сне выудил из-за пояса топор, и вновь вознес взор к небу. Пока балагур шумно сопел у ствола, песня обрела образ и уложилась под темечком до более подходящего случая. В другой раз останется лишь острогать, да огладить сердцем, положить вдоль напева души... - Готово! - донеслось от дерева. Мокша, пыхтя, закончил работу. Вернув топорик улыбающемуся Ревяке, отошел на дорогу, глянул на дело своих рук. Горделиво обернулся на спутников. - Так, робята, бабка Агафья баила, что Сотник наш должон тут проехать. Однако каждый пень в лесу знает, что для Извекова коня семь дней не крюк, а с таким хозяином и все восемь. Поэтому сделаем так: - Мокша кашлянул, почесал затылок, глянул на Эрзю, который хитро щурился, но лицо старался делать попроще. Вы, гуртом двинете по левой стежке. Левая она завсегда самая короткая. Мы с Эрзей двинем по правой, которая крюком лежит, потому как правая - самая трудная. Ежели бабка не соврала, то деваться Извеку некуда, на одну из дорог все одно выйдет. - А коль не встретим? - улыбнулся Велигой. - Значитца рано поехали. А потому доедем до ближайших весей, буде оные имеются, расспросим тамошних и, назад, к этой развилке. Ежели Сотник до нас прибудет - увидит зарубки на дереве и обождет. Ежели нет... - Тады будем кататься, пока снег не выпадет! - подытожил Эрзя под общий гогот. Выпрямившись в седле, махнул рукой. - Все ясно! Поехали что ль.
      Глава 29
      Внучка волхва поправила посох поудобней и вполоборота повернулась к Алтыну. - А мы правильно едем? Микишка поморщил кожу на лбу, покусал губу, пожал плечами. - А тут до Киева одна дорога. Можно, конечно, и через степь, только там вряд ли ближе будет. Тот путь по кругу идет. А на этом скоро должна быть развилка, от нее, до киевских земель дня три, если напрямки, как глаз видит. По земле, знамо дело, подольше. Ну а вдвоем, да на Шайтане, думаю, за седьмицу будем. Он ласково погладил Дарьку по плечу и, помолчав, добавил: - Ежели, конечно, нигде по дороге не задержимся. - Хорошо бы не задерживаться. - вздохнула Дарька, вспоминая частые заминки на Проплешинах. - Хорошо бы. Будто проникнувшись желанием седоков доехать быстрее, Шайтан усердно примолачивал траву трехпалыми копытами. Время от времени требовательно выгибал пепельную шею. Дарька со смехом чесала набалдашником посоха у основания ушей, отчего каждый раз слышалось блаженное урчание. Алтын тоже улыбался. Чувствовал себя счастливо. И потому, что ехал в Киев, на княжью службу, и потому, что рядом была Дарька. Скоро показалась долгожданная развилка. Правда, с той стороны откуда подъезжал Шайтан, казалось что две стежки устремляются к огромному одинокому дереву и, миновав его, сливаются в одну дорогу. Та, чуть погодя, выбегала на простор и стелилась по степи, заходящей широким лоскутом на земли киевской Руси. Алтын покосился на дорогу. Рассмотрел на обочине вывороченные с корнем пожелтевшие пучки травы. Следов после недавнего дождя не осталось, но то, что трава вытоптана по краям не оставляло сомнений, что проскакал не один конь. Не желая волновать Дарьку, промолчал. К чему преждевременные опасения, если не ведомо кто и незнамо куда проскакал. Когда поравнялись с исполинским стволом, девчонка ткнула локотком в Микишкины ребра и указала на бугристую кору. На шершавых наростах желтели свежие зарубки. Алтын направил Шайтана ближе, но, вглядевшись в знаки, с досадой цыкнул. - Такого слова я не знаю. - Это не слово. - засмеялась Дарька. - Это буквицы, каждая из которых есть не звук, но смысл. Смотри, вон "Зоря", "Бысть", рядом - "Чети" и "Пути" с "Омегой". А внизу - "Сотня" с буквицей звуком "И", знать имя. Правда, начертаны не по-покону, да видно условлено так. - Так че пишут-то? - не выдержал Микишка. - Ниче ж не понять. Дарька пожала плечами, вздохнула. - Так и я не все поняла. Смотри сам, - она подняла руку и стала водить от знака к знаку. - Свет знаний, бытие в совести, согласие, и... конец пути, либо остановка. Внизу же непонятно, толи означение начертавшего, толи того кому предназначено. Алтын почесал кучерявую макушку, потянул повод и направил Шайтана дальше. - Ну и гоже! Не нам послано, не нами и прочтется. Глянь ка, вот за этой равниной должна быть киевская земля. Что-то внезапно покорежило светлый настрой Алтына. В широком седле Шайтана вдруг стало неуютно, как раку в котле с закипающей водой. Голова поворотилась вбок, будто кто-то потянул за уши. Пробежав глазами вдоль небозема, увидел грязное пятно, ползущее по волнам сухих трав. От пятна по ветру стелился могучий язык поднятой в воздух пыли. Прикинув силу ветра, Микишка присвистнул. Выходило не меньше сотни всадников. Судя по форме пятна, догоняли не знающие строя степняки, что и вдесятером умудряются скакать ордой. Шайтан, почуяв беспокойство хозяина, задрожал ноздрями и ускорил бег. Рога уложил по встречному ветру, забрал к показавшейся впереди полосе леса. Дарька лишь раз бросила взгляд назад и, не проронив ни слова отвернулась. Больше не оглядывалась, будто бы забыв об опасности, но тонкие пальцы, казалось вот-вот продавят плотную древесину дедовского посоха. Микишка все чаще оглядывался. Теперь уже не было сомнения, что их заметили. Далекая туча всадников уже не смещалась в сторону, а казалось замерла на месте, как бывает, когда кони скачут точно по направлению к цели. Лесок впереди заметно вырос, но не сулил беглецам надежного укрытия, если преследователи успеют сильно сократить разделяющее их расстояние. Скоро глаза уже различали отдельные массивы деревьев. - Быстро догоняют! - поинтересовалась Дарька, почти не повышая голоса. Еще раз удивившись хладнокровию девчонки перед лицом смерти, Алтын постарался сделать голос таким же спокойным. Беспечно, как на масленичных гуляниях, ответил: - Не-е, не быстро! Просто догоняют! Дарька кивнула. Не сказав больше ни слова, подняла глаза к солнцу, будто надеясь, что Ярила спрыгнет с неба и скроет их ночной тьмой. Однако тот видимо созерцал что-то в другой стороне и его путь до окоема насчитывал еще полторы дюжины пальцев. Скоро от общей кучи отделились около десятка всадников и, рискуя загнать коней устремились вперед. Видя, что беглецы приближаются к спасительному лесу, решили любой ценой догнать раньше. Привстав в стременах и пригнувшись к гриве, настегивали взмокших коней, смахивая со скуластых лиц клочки пены. Сквозь узкие щелочки глаз видели широкую спину всадника, а когда тот оглядывался, различали впереди второго седока и удивлялись выносливости их скакуна. Заранее радовались добыче. Даже если у этих двоих не окажется ни денег, ни дорогого оружия, такой конь сам по себе хороший куш. Приблизившись на полет стрелы завыли от досады, когда беглецы влетели в редкий перелесок. Однако разглядев, что это лишь рощица, стоящая на отдалении от основного лесного массива, смекнули что к чему и погнали еще пуще, обходя рощицу по краю. Пока Шайтан сбавил ход и петлял между деревьями, степняки окончательно сократили отставание. Когда деревья вдруг кончились и беглецы вылетели на открытый участок, сбоку выметнулась погоня. Дикий визг преследователей выстудил сердце и Микишка, понял, что уже не уйти. С запоздалой досадой осознал, как ошибся, приняв узкую полоску деревьев за опушку. Глянув на близкую границу векового леса, выдернул шестопер и примерился половчей соскочить, но вой вдруг оборвался. Степняки резко осаживали коней, растерянно оглядывались друг на друга, указывали вслед беглецам, что-то кричали. Несколько человек прикладывали руки к голове и топорща ладони наподобие рогов. Но Алтын не успел задуматься об этом - сверху упала густая тень. Черная тяжелая туча поглотила солнце и, зарокотав, хлестнула по земле голубой ветвистой молнией. Завыв от страха, степняки погнали измученных коней назад, а Дарька, наконец оглянулась. Микишка не узнал ее побелевшее лицо с черными кругами у глаз. - Эй, ты чего! - воскликнул он, придерживая Шайтана на краю густолесья. - Все хорошо, - еле слышно отозвалась девчонка. - Все хорошо, теперь уйдем. Гроза, тем временем, набирала силу. Порыв ветра вцепился в гриву леса и, остервенело рванув верхушки, плеснул первыми каплями дождя. Сразу стало темно как зимой в погребе. Мощные струи воды в мгновение ока промочили одежду и забросали землю сбитой листвой. От Шайтана повалил густой пар. Белоголовый дышал тяжело, но на смертельно загнанного был не похож. Тряся мокрыми кругляками ушей, стремился поскорей углубиться в лес и напролом пер через буйный малинник. Почувствовав прикосновение Дарькиной ладошки, воркнул как токующий теререв и засучил куцым обрубком хвоста. Туча над головой напыжилась, и снова раскололась слепящим зигзагом. Оглушительный треск едва не вдавил всех троих в мокрую хвою. Шайтан дрогнул всем телом, задрал вбок мокрую морду, жалобно посмотрел на людей. Дарька успокаивающе похлопала по острому как сулица рогу, прошептала несколько слов и козлоконь почти перестал дрожать. Микишка озирался по сторонам. По разнице краев неба пытался засечь направление, хотя определить светлую сторону было не так просто. Проехав еще немного, вспомнил про зажатый в руке шестопер. Смахнул капающую с лица воду, стал неловко заталкивать его между поясом и намокшей рубахой. Устроив наконец оружие на прежнее место, обнял освободившейся рукой Дарьку и мгновенно почувствовал как ее колотит крупная дрожь. И тут до Алтына дошло. - Разума моя, так это ты Перуновых Коров призвала? Спутница только кивнула в ответ, накрыв лапищу Микишки маленькой ладошкой. Тот, глядя на ярящуюся стихию, присвистнул. После очередного громового раската приблизил губы к ее уху, тихо поинтересовался: - А на долго ты такой Карачун устроила? Дарька откинула голову, отыскала взглядом глаза Алтына. - Со страху, думаю, надолго, - виновато пробормотала она. - Хорошо если до темноты кончится... - Эт хорошо! - похвалил Микишка. - Эт гораздо хорошо! Опосля такого дождичка наших следов и с псами не отыщешь. Сама вот только измучилась. Дарька погладила его пальцы. - Ничего, к утру все пройдет. Мне бы только поспать немного. А во сне опять силы наберу. Микишка застонал от досады. Где ж тут спать, когда ливень как из ведра и пусто, как в амбаре весной. Пошарив глазами по колоннаде сосен, вынул из тонких рук посох, снял ее безрукавку и прижав девчонку к себе, укрыл медвежьей шкурой сверху. Заглянул в лицо, заметил слабую улыбку. Почувствовав жар его тела, Дарька прикрыла глаза и едва не замурлыкала от вливающегося в нее тепла. Скоро дрожь прошла и она задремала. Гроза тоже остепенилась и, будто только из гордости, тужилась затихающим дождем. Сосняк пошел вниз, переходя в череду мелких овражков. За стволами обозначилось светлое пятно. Микишка оживился и с надеждой впился глазами в подымающуюся от земли туманную дымку. Как и ожидал, на пути стали попадаться поваленные стволы, подкопанные овражками и не удержавшиеся на тонком слое почвы. Упавшие вековые гиганты лежали подобно мостам, небрежно перекинутым с одного склона на другой. Дождь прекратился. Туча сползала с небосклона и в воздухе натянулись струны лучей заходящего солнца. Решив, что степняки не рискнут двигаться по лесу на ночь глядя, Микишка направил скакуна вдоль одного из овражков и скоро увидал то, что искал. Гигантской птичьей лапой в воздухе торчали корни древней сосны, свалившейся в сторону от оврага. Под громадным выворотнем чернело подобие норы. Песок, на котором стояло дерево, осыпался, в то время как корни еще держали собой толстый слой дерна, образовывающий надежный навес. Даже в самые сильные ливни, в такие берлоги не попадало ни дождинки. Подобравшись ближе, Алтын спрыгнул на мокрый песок и торопливо вскарабкался по склону. Внимательно осмотрев темный провал, остался доволен. Как и ожидал, под земляным пологом было сухо и достаточно просторно для двух человек. Над входом торчало могучее нагромождение корней, часть из которых тянулась к небу, а другая пронизывала стены и потолок норы толстыми, высохшими до звона змеями. Воодушевленный удачной находкой, вернулся к Шайтану, снял Дарьку с седла и осторожно отнес к берлоге. Затем спустился за посохом и пристегнутым к седлу добром. Снова забравшись к убежищу, выволок из сумы белую праздничную рубаху. Еще раз вспомнил добрым словом Калину, позаботившуюся, чтобы брату было в чем появиться в Киеве. Натертая воском, кожа сумок не успела промокнуть и полотно было сухим как осенний лист. Помявшись немного, Алтын отвернулся и, протянул рубаху за спину. Сзади послышался шорох, рубаха выползла из руки и маленькая ладошка, на миг, благодарно стиснула Микишкины пальцы. Прошелестела сухая ткань и усталый Дарькин голос произнес: - Как мне в таком наряде? Алтын медленно развернулся, окинул взглядом спутницу и просиял, глядя на доходящий до щиколоток подол и свисающие до колен рукава. - Красивше не бывает! Только в плечах узковата и коротка маленько. хохотнул он, но тут же сделал суровое лицо. - А теперь спать! Переметная сума, распрощавшись с огнивом, обозначила изголовье и Дарька, не особо сопротивляясь приказу, тут же свернулась калачиком. Некоторое время еще слышала, как ополченец выжимает промокшую одежду и развешивает ее на корнях выворотня. Уже засыпая, различала клацанье кремня по кресалу и треск разгорающегося костра. Потом звуки истончились и растаяли, уносясь на крыльях тихого Дремы. Микишка глядел в огонь. Вспоминал пережитый страх, удивлялся внезапному отступлению преследователей, думал как выбираться дальше, чтобы снова не нарваться на степняков.
      ...Аман-Гельтулей чувствовал свою значимость. Раньше и шапка десятника казалась несбыточной мечтой, а теперь по приказу хана он вел целую сотню воинов. Аман- Гельтулей гордо посматривал вокруг себя, хмурил брови, определяя направление движения. Изредка, со скрытой радостью, видел следы проехавших недавно соплеменников и даже различал отпечатки копыт ханского жеребца. Сердце наполнялось гордостью, что ведет отряд точно к Радману. Любой другой не смог бы так быстро отыскать своих в чужой земле, разве что следопыт Алибек... Осматривая хозяйским взглядом расстилающуюся вокруг степь, одним из первых заметил в стороне одинокую точку. Сотня, по первому же взмаху его руки, свернула в сторону незнакомца и стала набирать скорость. Какое-то время Аман чувствовал себя сносно, но скачка неуклонно поднимала в голове муть и каждый скок отзывался толчком под теменем. Благо боль не усиливалась и пока можно было терпеть. Впереди уже можно было рассмотреть далекую фигурку всадника и пепельную масть его скакуна, однако, как Гельтулей ни старался, не мог разглядеть привычный, для росских лошадей, хвост. Видя легкую добычу, несколько горячих голов вырвались вперед. Следом, не желая отставать, прибавила ходу и вся сотня. Толчки, в голове Амана, стали превращаться в топорные удары, но он все еще терпел, боясь выказать слабость. Расстояние сокращалось и скоро стала понятной медлительность беглеца: над серым крупом обозначились два седока. Однако, выносливость скакуна с обрубком хвоста вызывала удивление. Лошади степняков уже порядком взмокли, а серый снова прибавил ходу. Голову Гельтулея кололи тяжелые удары раскаленного молота. Не в силах терпеть боль, он свистнул и крутнул рукой. Оглянувшись на свист, десяток скороходов, застегали коней чаще и вырвались вперед. Аман потянул повод, заставив коня перейти на шаг. Тяжело дыша, смотрел как встала вся сотня. Всадники вертели головами то на Гельтулея, то на удаляющихся соплеменников. Посыльный хана перевел дух, приблизился к ним. Не обращая внимания на злые недоуменные взгляды, проехал сквозь оторопелых воинов, остановился, глядя вслед удаляющейся погоне. Чуть погодя, небрежно бросил через плечо: - Если до леса не догонят, то ушли урусы. Никчему всем лошадей загонять. Если же догонят, то справятся сами. Те, кто слышал его слова, согласно закивали, передавали сказанное дальше. Там невнятно мычали, успокаивались, хвалили правильное решение. Однако, когда беглецы нырнули в стену зелени, по сотне пронеслось раздосадованное рычание. Преследователи же рванулись в обход перелеска и рычание стихло. Когда всадники скрылись с глаз, Аман понял, что то, что казалось опушкой всего лишь островок деревьев. Его войны должны были обойти преграду и встретить беглецов с обратной стороны. Гельтулей отвязал от седла бурдюк, с удовольствием напился и терпеливо ждал возвращения погони. Ждать пришлось недолго. Из-за деревьев выехали охотники. По мере приближения, стали видны растерянные лица. На многих угадывался плохо скрываемый страх. Аман-Гельтулей недовольно поморщился: все-таки упустили, однако вид бойцов вызывал любопытство. Кони остановились, роняя пену. Десятник затравленно взглянул на ханского посыльного и попытался сморгнуть заливающий глаза пот. Заговорил нервно, оглядываясь на своих воинов. Те торопливо кивали, подтверждая слова десятника. - Мы почти догнали уруса, скакали наперерез, можно было докинуть камнем. Только это не урус совсем.. - А кто же, - насмешливо перебил Аман-Гельтулей. - Не знаю, только конь под ним... не конь, а Скакун Иблиса. Белая как кость голова, короткий, как у барана хвост и острые, как кинжалы рога. Старики рассказывали, что к тому, кто увидит его, приходит смерть. Отряд сдвинулся плотней, каждый силился расслышать говорившего. Едва десятник замолчал, все взоры устремились к Гельтулею. Тот ухмыльнулся, провел рукой по запыленному лицу. Не верил сказанному, но понимал, что десять бывалых воинов врать не будут. - Смерть приходит? - переспросил он. - А вы до сих пор живы?! По плотной толпе прокатился смешок, но рука Амана поднялась и все вновь утихли, ловя каждое слово. - Упустили, так упустили! Идем дальше. Хан ждет. Он развернул коня и двинулся обратно по истоптанной конями земле. Скоро, цепкий взгляд вновь выхватил среди ковыля следы Радманова войска и к Гельтулею вернулось благодушное настроение. Еще немного и он успешно догонит хана. Быть может даже останется сотником приведенного отряда. Он оказался прав. На следующий день, недалеко от виднеющейся впереди реки, догнали Радмана. Сделав преданно-суровое лицо, Гельтулей выехал вперед. Остановившись на почтительном расстоянии, приложил ладонь к груди, склонил голову и повел рукой назад, к застывшим за спиной всадникам. Хан кивнул и, скользнув по сотне холодным взглядом, двинулся дальше. Аман-Гельтулей выкрикнул короткую команду и, ведомые им воины послушно двинулись за ним. Гельтулей ликовал. Сомнения рассеялись. Теперь, с молчаливого согласия Радмана, он стал полноправным сотником. У Радмана около двух сотен, у него сотня. В этом походе он - второй человек, после хана. Теперь-то он удачу из рук не упустит...
      Глава 30
      Улыбнешься ты устало, ты не думала, не знала, тайной грустью провожала дней обман... Дмитрий Ревякин
      Лелька ступала по остывшему за ночь песку. Заметив створку ракушки, присела, попробовала пальцем край, бросила, двинулась дальше. Через несколько шагов подобрала наконец осколок с острым краем и, развернувшись к встающему солнцу, остановилась. Отмечая новый день, сделала маленький надрез на краю рукава, уже пятый. Отбросив скорлупку, продолжила изнурительный путь. Под палящими стрелами Ярилы темнело в глазах, но русалка была бы рада, если бы день удлинился вдвое. Тогда и ей удастся пройти больше и, быть может ускорить встречу. Тело русалки, не привыкшее к долгим сухопутным переходам, отзывалось болью в каждой клеточке. А может просто начинались отголоски страшного предупреждения о тридцати трех днях человеческой жизни. Сегодня она наконец не выдержала и некоторое время пробыла в воде. Плыла против течения, выбиваясь из сил, но несмотря на это, скоро почувствовала как ей стало легче. Кости перестали плющиться в невидимых клещах и сухожилия больше не разрывались от невыносимого огня. С уходом боли проснулось чувство голода и ей пришлось остановиться, чтобы как-то утихомирить стонущий желудок. Три крупных перловицы* приостановили голодные спазмы, а огромный, только что полинявший рак, показался сказочным лакомством и напрочь прогнал все воспоминания о голоде. Покончив с едой, снова пошла по суше. Сокращая извивы реки, двигалась от излучины к излучине, но скоро почувствовала, что засыпает на ходу. Кое как добрела до заросшего деревьями берега, вновь спустилась к воде и прикорнула в корнях большой ивы. Впервые за последние годы увидела сон. Пригрезилось заплаканное лицо Даны, которая что-то гневно кричала, но вместо слов слышались только плеск воды и топот далеких коней... Проснулась внезапно, от ощущения страха. Села, прислушалась, всмотрелась вдоль деревьев в обе стороны русла. Река по-прежнему дышала спокойствием, но сердце все колотилось пойманной птицей. Не переставая прислушиваться, Лелька осторожно двинулась по берегу. Держалась в тени деревьев, но скоро почти успокоилась и зашагала смелей, пока не услышала конское ржание. Сердце вновь екнуло: вдруг это тот, кого искала, однако, донесшийся из-за деревьев хруст подсказал, что всадник едет не один. Поддавшись внезапно нахлынувшему ужасу, побежала по песку. Поравнявшись с камышами остановилась, чутко ловя каждый звук и вновь различила шум идущих сквозь заросли коней. Не зная куда деваться, отступила в воду и, жалея, что опять мокнет и без того выцветшая рубаха, отплыла в гущу камышовых стеблей. Река вернула чувство безопасности, но Лелька забралась поглубже и замерла, не сводя с берега встревоженного взгляда. Скоро хруст валежника приблизился, заставив погрузиться до самых глаз. Из прибрежных кустов выросли лошадиные морды. Глаза вожделенно смотрели на реку, но всадники не торопились устраивать коням водопой. Забросив поводья на ветви, огляделись и, как муравьи, высыпали на берег. Потягиваясь и разминая уставшие в седлах тела, подступили к самой кромке. Приседали, опускались на четвереньки и жадно пили, черпая руками прохладную воду. Напившись, наполнили походные фляги и только тогда отвязали лошадей. Кони, толкая друг друга, наперегонки потрусили в реку. Первые забредали по колено и вставали опустив головы. Задние, желая добраться до невзбаламученной воды, потыкались в плотную стену хвостов, но жажда пригнула их головы там, где стояли. Никто не заметил, как среди зелени камышей блеснули полные ужаса глаза и, колыхнувшаяся поверхность воды скрыла движение перепуганной русалки. Пока лошади жадно утоляли жажду, десятники выкрикивали команды, указывали куда уложить седла и где разводить костры. Дозорные, прихватив полоски вяленного мяса, спешили из лагеря. Радман, в сопровождении телохранителей, двигался вдоль берега. Прежде чем покинуть седло, проехал вдоль костров и, только убедившись, что все в порядке, спешился. Тут же подскочил один из приближенных и, ухватил коня, побежал вверх по течению: ханский конь должен пить чисто. Скоро к небу потянулись нити костров. Вокруг каждого сгрудились до полутора десятков пропыленных воинов. Двигались челюсти, текли негромкие разговоры, в лучах закатного солнца лоснились широкие скулы. Вокруг костра хана наоборот царило молчание. Хан терял терпение, злился на все, что видел. Уже начал сомневаться правильно ли сделал, послушавшись совета и заехав ближе к киевским землям. Снова переспросил лазутчиков, но те еще раз убежденно заверили, что вернуться можно только по двум тропам, которые сходятся у древнему дереву и сливаются в одну единственную дорогу. Выслушав их, Радман направился вдоль лагеря. Следом, безмолвные как тени двигались телохранители. На обратном пути до слуха хана донесся знакомый голос лучшего следопыта. Хан остановился в стороне от света костра, прислушался к разговору. Видел расстроенное лицо Алибека, считавшего себя великим следопытом. - Ай-вах, какая девка... - качал головой Алибек. - Какая девка. Стан гибкий как тюльпан весной... Ножка маленькая, как листок плачущего дерева... Пояс тонкий, как древко копья, а волос, ай-вах, длинный как зимняя ночь... - Волосы тоже по следу определил? - недоверчиво вскинул брови Тушан. - Эй, зачем след? Алибек волос нашел. Длинный как песня старого акына. Цветом как край неба перед рассветом... Ай-вах, какая девка... - Эй, таких не бывает! - отмахнулся Тушан. - Может тебе Пери привиделась? У костра громко захохотали. Алибек раздул ноздри, сверкнул глазами. Рука дернулась к шапке. Пальцы бережно выудили щепку, уцепили что-то с краю. Щепка крутясь волчком скользнула к земле и в руках великого следопыта оказался поблескивающий в свете костра волос. Руки разошлись в стороны, но пальцы так и не дошли до концов волоса.