– Мир погряз в грехах, - зло сказал Хартман. - Вы это без устали талдычили аж две тысячи лет назад, а что изменилось? Только хуже стало. Но я могу спасти его. А если мы вместе? Мы вдвоем и с нами - отлично вымуштрованные солдатики... Ну, пусть не весь мир, но хотя бы тех, кто еще не затронут его смертельным вирусом...
– Прекратите демагогию, - раздраженно перебил его Иешуа. - Я, знаете ли, такие речи и сам могу часами произносить - на сколько связок хватит. И произносил - как раз две тысячи лет тому. Надоело... Лучше ответьте: почему вы взяли мое имя? Почему претендуете на родство со мной? Да вообще - кем вы себя считаете, Хартман? Посланцем Бога? Мессией? Самим Богом?.. Вы не тот и не другой. И тем более не Бог. Так кто же вы?
– Я посредник, - твердо сказал Хартман.
– Между кем и кем?
– Между Богом и людьми. Вспомните Книгу Иова. "Ибо Он не человек, как я, чтобы я мог отвечать Ему и идти вместе с Ним на суд! Нет между нами посредника, который положил бы руку свою на обоих нас".
– Я не вижу руки Всевышнего на вашем плече, Хартман. С чего вы решили, что имеете право назваться посредником? Вы претендуете на роль Авраама? Но он слышал глас Божий. Может, вам ближе Моисей? Но он говорил с Богом и получил от него Ковчег Завета. Или вам не дает спать моя судьба? Но я ее выстрадал собственной смертью... - Иешуа протянул Хартману руки: на запястьях синели уродливые шрамы от гвоздей, выкованных иершалаимскими кузнецами отнюдь не для римских распятий. А уж как вышло - не вина кузнецов... - Если и возможен вообще сегодня на земле посредник, то это я. Я был избран. А сегодня я снова жив и я здесь. Я вернулся. Вам придется поверить в сей факт, Хартман, и смириться.
– Могут быть два посредника. Я и один - сила. А вдвоем... - не отступал Хартман.
И, услышав эти слова. Мари почувствовала того, кто внутри: опасность она почувствовала. Не для Иешуа, не для Криса, даже не для себя, а для какого-то множества людей, непонятных, невидных, неощущаемых, но тем не менее существующих где-то рядом и не знающих своей судьбы.
– Вы заблуждаетесь, Хартман, - сказал Иешуа. - Вы скверный философ, тем более что из Гарварда вы вышли средней руки литературоведом. Читали, конечно, философию, учили, экзамены сдавали, но - все впустую. Но никакая философия не отменит изначально заложенного в наш мир: между Богом и человеком не нужен посредник. Когда Богу важно что-то сообщить людям, он посылает им некий знак будь то Завет между народом Авраама и Всевышним, будь то скрижали, переданные Моисею, будь то мое служение в земле Израильской и мое возвращение в сегодняшний мир. Когда-то я сказал то, что по-прежнему считаю основой веры в Бога и что умудрился сохранить для потомков не признанный Церковью Апостол Фома: срубите ветку и - Бог там, поднимите камень - и под ним вы тоже найдете Его. Бог - везде. И уж тем более - в каждом из нас. И нужна только вера, чтобы обрести Его в собственной душе. Всего лишь вера, но - бесконечная вера. А бесконечность - понятие малопостижимое, поэтому люди стали искать посредников для общение с Тем, кто - в нас самих. Полагаю, мои Апостолы первыми рискнули назвать себя посредниками, и это им сошло с рук. А потом появились папы, католикосы, патриархи, епископы, священники в тысячах храмов... Имя им даже не легион - армии! И все претендуют на право посредничества, от имени Бога единого осуждают, милуют, отпускают грехи, наказуют. Кто им дал такое право? Именно им? Пусть душа человека сама милует его или наказует. Слабо? Слабо, к сожалению, слаб человек, все ему помощь подавай, даже в самом простом - в разговоре с Богом. Вот он и позволил подменить Бога - Церковью. Адекватно ли?.. А теперь еще вы, Хартман, на мою голову. Вам-то кто подал знак? И какой такой знак?
Хартман поджал губы, огляделся по сторонам, словно боялся, что кто-то посторонний пробрался в местный дизайнерский Эдем и может подслушать тайное, понять его, ужаснуться или восхититься и немедленно сообщить "городу и миру". Потом приблизил губы к уху Иешуа - рост у них был одинаковый - и прошептал:
– Я нашел дверь.
Мари очень хотела услышать, что сказал Хартман, но не смогла. А Крис услышал - не шепот, но мысль, шепоту предшествующую, - и не понял. Дверь? При чем здесь дверь?.. И только Иешуа резко отшатнулся от собеседника, и Мари почувствовала в нем напряжение, и ощущение опасности усилилось еще более.
– Здесь? - только и спросил Иешуа. Хартман кивнул.
– Дерево для вас - мета?
Хартман опять кивнул.
Иешуа неторопливо подошел к дереву, сорвал яблоко величиной с хороший кулак, пару раз, будто примериваясь, подкинул его на ладони и вдруг с силой метнул его в нишу лифта. Чудом сохранившийся на его задней стенке кусок зеркала треснул от удара и осыпался. А Иешуа сунул руки в карманы джинсов и абсолютно спокойно спросил у Хартмана:
– А при чем здесь дети?
– При том, что только дети достойны войти а Царство Божье. При том, что только они еще могут быть очищены от скверны, которой полна Земля, созданная Богом и предавшая Его, ставшая не просто больной, но заражающей все живое на ней. При том, что только они могут услышать, понять и пойти в наступление. Сказано ведь: "Не будете как дети, не войдете в Царство Небесное"...
– Или вы полный кретин, Хартман, и тогда я прощу вас, хотя и накажу, сказал Иешуа. Мари видела, как он сжал руки в кулаки в тесных карманах дешевых "левайсов", - или вы умный и лицемерный подлец, и тогда я вас уничтожу... Поэтому не станем больше ждать, а посмотрим на ваше Царство Небесное...
И он протянул правую руку в сторону дерева, почти коснулся пальцами его ствола, и - рука исчезла, ушла в никуда, как обрезанная по плечо.
– Крис, останься здесь и стреляй в каждого, кто приблизится к дереву. Убивай, я приказываю тебе! У тебя четыре ствола с четырьмя магазинами. Стой насмерть! - крикнул Иешуа. - Мари, быстро ко мне!
Мари бросилась к Иешуа, он ухватил ее за загривок левой рукой и толкнул к дереву. Крис стоял, сжимая в потных ладонях рукоятки двух автоматов, и видел, как Мари пошатнулась, начала заваливаться куда-то, падать, быстро и страшно тая в воздухе. И вдруг - исчезла. Как рука Иешуа. Только совсем.
– Не на-а-адо! - отчаянно закричал Хартман и тоже рванулся к Иешуа.
– Почему же не надо? - удивился Иешуа, чуть посторонился, пропуская летящего Хартмана, и тот тоже исчез. И тогда пришел черед Криса. - Если ты не выполнишь моего приказа, Крис, - уже не на крике - спокойно сказал Иешуа, ни капли не удивленный массовым исчезновением народа у древа познания, даже отсутствием у себя руки не удивленный, - мы можем не вернуться. Это - дверь, которую могут знать и другие. - Он кивнул туда, где должна была иметь место рука. А также Мари и Хартман. - Охраняй ее.
– Какая дверь. Учитель? - спросил все-таки прибалдевший от увиденного Крис.
Ну, всего ожидал, самого жуткого, самого непонятного - но такого... Получается, что реки в пустыне - это так, разминка перед боем. Что же будет в бою?
А Учитель опять подслушал его мысли.
– Лучше без боя, - сказал он. - Запомни, Крис: в любом случае лучше без боя.
– Так ведь у меня всего четыре рожка, а в ангаре небось тучи народа. И все до зубов вооружены...
– Болтаешь много, - раздраженно бросил Иешуа. - Как они сюда попадут, эти тучи? Лестница в зал не ведет, ты слышал, а лифт я заблокировал. Ты не ходячих опасайся, парень. Ты бойся тех, кто умеет телепортироваться.
– Такие здесь есть? - Восхищение пополам с ужасом звучало в голосе Криса.
– Надеюсь, что нет, - сказал Иешуа.
И пропал.
Крис повернулся к разбитому лифту. Коммандос стояли в явном положении высокого старта: сейчас им прикажут - и они сорвутся с места и растерзают грязного негра, изуродуют его так, fro ни мама родная не узнает, ни патологоанатом не соберет. Но некому было приказывать: хозяин ушел в дверь.
Крис праздно подумал: а уходил ли он при свидетелях прежде? Вряд ли. Тайна - она тогда тайна, когда о ней знает только ее хранитель.
– Ну что, козлы, - сказал он браво, наставив стволы на обезоруженных вояк. - Руки - на стену, ноги - на ширину плеч. И тихо чтоб! Ждать будем...
ДЕЙСТВИЕ - 1. ЭПИЗОД - 2
СОЕДИНЕННЫЕ ШТАТЫ АМЕРИКИ, НЬЮ-ЙОРК, 2157 год от Р.Х., месяц сентябрь
(Продолжение)
Нет, Иешуа никогда не видел этого места!..
Один Бог знает, где и когда нечто подобное - именно подобное, похожее! было, но было, было. Галилея, склон горы Фавор, месяц Сиван, начало лета, и ученики его, все вместе, внимающие ему с восторгом, но и с испугом - совсем не так, как Крис или Мари сегодня, для которых все происходящее - только приключение, рискованное - да, не очень объяснимое - верно, но и только, а кого сегодня удивишь необъяснимыми параметрами приключения, даже если эти параметры ни в какие научные рамки не лезут! Тогда, в двадцать пятом году по нынешнему летосчислению, еще как удивляли...
Тогда он впервые открыл ученикам дверь в Царство Божье. Так он думал в то время - что в Царство. А куда дверь вела на самом деле - только Бог и знал, а сегодня помянутые научные рамки легко вмещают в себя предположение, даже гипотезу о существовании параллельных миров, иначе - той же Земли, да не совсем той. Сегодня по-прежнему очевидны всего три пространственных измерения и четвертое - время, а ученые мужи всерьез полагают, что в момент сотворения мира, то есть в миг так называемого Большого Взрыва, первоначальная Вселенная имела десять пространственных измерений, семь из которых были впоследствии свернуты. Кем свернуты? Куда свернуты?.. Не результат ли оного свертывания существование иных миров в одной точке известных трех измерений, но-в других координатах по неизвестным семи?..
Гипотезы тем и хороши, что до поры недоказуемы экспериментом. Две тысячи лет назад Иешуа опытным путем, но абсолютно случайно открыл существование всего только одного параллельного мира: не успел пойти дальше, судьба не дала. Он и в мир тот далеко не ходил: страшным показалось открытие, и впрямь Царством Божьим, чем же еще! Он в то давнее время никакими научными знаниями обременен не был... И вот ведь совпадение: он тогда всерьез хотел уйти в открытый им мир вместе со своими учениками - со всеми, не только с двенадцатью. Хорошо - Петр отговорил, объяснил бессмысленность и бесполезность любого ухода от реальности - даже если это трижды Царство Божье... Царство, конечно. Как и все. Богом созданное: эта Земля, другая Земля, найденная Иешуа, еще одна, найденная Хартманом... Кстати, зачем нужно было городить идиотский зал с деревом, отмечающим вход? В тот, - свой, галилейский! - параллельный мир Иешуа мог войти из любого места - по желанию. Именно желание и было ключом. Здесь, получается, не так? Или Хартман просто не ведает, что переход по тем семи свернутым координатам - гипотеза! гипотеза! - не имеет точной привязки в существующих трех?..
В том, галилейском, была пустыня, был ветер, гнавший песок с бархана на бархан, было низкое темно-синее небо без единого облачка, яростно палившее солнце и-ни души.
В этом, нью-йоркском, был город, безветрие, тоже низкое, но плотно затянутое ровно-серыми облаками небо, полусумрак, полусвет и-ни души.
И еще. В тот мир Иешуа приходил нагим - как и положено являться новому человеку, ничего материального переход не пропускал - ни одежды, ни обуви. Здесь они стояли в том, в чем были до перехода, - Мари и Иешуа.
– Где Хартман? - спросил Иешуа.
– Там... - Девушка махнула рукой в сторону города. Странно он смотрелся город. Полуразрушенные дома, когда-то бывшие великанами... Их белые, словно обглоданные временем остовы торчали в полукилометре от точки входа, а добираться До них следовало сквозь заросли странного кустарника, не похожего, по-видимому, ни на что земное - сухие безлиственные прутья и зеленая шишечка, венчающая каждую ветвь. Впрочем, Иешуа не знал земную флору, до науки ботаники его интересы пока не дошли. Может, и существуют подобные кусты - где-нибудь в Австралии или в Южной Америке, да что толку в таком знании? Все равно этот мир - чужой, а дети, оказавшиеся здесь по воле Хартмана-лже-Ханоцри, - свои, вполне земные, с земными папами и мамами, которые еще не отчаялись вернуть детишек домой.
– Пошли, - сказал Иешуа.
– Надо пометить место перехода, - здраво предложила Мари, - а то не найдем. Возвращаться ведь...
Она и вправду все в жизни воспринимала адекватно и с хорошим практицизмом - в который уже раз убеждался Иешуа, даже такое суперфантастическое действо, как переход из одного реального мира в другой реальный. Тот, кто внутри, не давал ей успокоиться, но и не понуждал зря волноваться: опасность не исчезла, она жила как фон, но на этом фоне тем более не стоило дергаться и терять здравомыслие. Даже от суперфантастики.
– Пометь, - согласился он, хотя знал: вернуться можно из любого места. Но - если на всякий случай...
Хотя какой случай? Возможность открыть дверь не домой, а в еще один мир, а потом - в еще один? А сколько их всего?.. Хороша, однако, оказия - бесконечно ходить из мира в мир в поисках своего, единственного... Да, тогда Мари, пожалуй, права, пусть отмечает место...
Мари нашла крепкую палку, воткнула ее в грунт - он легко поддался, оказался мягким, сыпучим, - стянула с левого предплечья красный платок, непонятно для чего там повязанный (пот, что ли, вытирать или просто прикол?..), привязала его к палке. Ветра, повторимся, не было, и платок сиротливо повис соплей.
– Сойдет, - сказала Мари.
Синяя надпись на ее юнисефовской маечке про спасение детей как нельзя точно подходила к ситуации.
Они продрались сквозь тесные и довольно колючие кусты, колючие даже сквозь плотную джинсовую ткань, очутились на плоском, некогда покрытом жесткой газонной травой пространстве - трава и сейчас кое-где зеленела сиротливо, пошли к скелетам домов. Дома начинались сразу за газонным пространством. В городе - если то был город - не существовало понятий "окраина", "пригород", какие имели место даже в библейском Иерусалиме: там дома обычно становятся ниже, мельче, беднее, пока не превращаются в хижины, в сооружения из подручных материалов, в Иерусалиме - из необтесанных камней, редких для Иудеи деревянных обломков, веток деревьев, в городах двадцать второго века в том же Нью-Йорке из картонных, деревянных, металлических ящиков, ржавых бочек, тех же деревянных обломков. Здесь бывший город обрывался стеной бывших же небоскребов, явно небоскребов, потому что вертикальные белые железобетонные колонны были обломаны то на уровне второго этажа, то на уровне пятого, то вообще достигали десятиэтажной высоты, топорщились рыжей от ржавчины арматурой, а сами этажи тоже в общем-то существовали, даже стены имели место, даже стекла кое-где, и если климат в этом городе всегда теплый, то в этих трупах домов вполне можно жить. Коли не испугаться и напрячь фантазию то легко было представить город именно Нью-Йорком - в реальности например, он таким же стеклянным лесом небоскребов разом обрывался на границе с Центральным парком. Только этот Нью-Йорка был из какого-то далекого и страшного будущего...
– Где мы станем искать Хартмана? - спросила Мари Она легко поспевала за широко и споро шагавшим Иешуа и не обременяла его ожидаемыми бабскими эмоциями, вопрос ее был по делу и к месту.
– Там... - Он показал рукой, точно повторив ее ответ и ее жест, как она повторила его недавний вопрос про Хартмана
Иешуа чувствовал, где находится "там", он шел, ведомый привычным чутьем, он слышал людей, множество людей, но вопреки естественно опасливым предположениям - то, что он слышал не вызывало необходимости спешить - спасать, помогать исцелять, тем более - воскрешать. Он, как и Мари, чуял фон и удивлялся: почему этот фон недоступен девушке?
– Настройся, - сказал он. - Прислушайся. Пусть тот кто у тебя внутри, услышит шум. Как будто деревья шумят... Тебе надо учиться быть не ведомой, а ведущей. Тот, кто внутри, - он ищет но ты приказываешь ему. Ты сама себя ведешь, а не он тебя прикажи - он услышит.
– Как приказать? - Мари хотела точной инструкции: мол так, так и так, но Иешуа ответил туманно:
– Просто прикажи.
И она попробовала.
– Я чувствую... Там, за этими домами?
– - Ты молодец, - улыбнулся Иешуа. - Мне легко с тобой.
– Но нас не ждут, - все еще удивленно добавила Мари.
– Ты и это слышишь?.. Да, не ждут. Просто не знают - кого... Но один-то наверняка знает и ждет...
А город был жив совсем недавно. На растресканном, наполовину ушедшем в землю асфальте улиц еще виднелась грязно-белая разметка, еще торчали в окнах витрин такие неожиданные здесь стекла, даже можно было прочитать какие-то буквы в оборванных, оброненных вывесках, даже номера домов сохранились кое-где. Но внутри, за витринами, за стенами не осталось ничего. Складывалось ощущение, что жители вдруг и сразу собрали свои домашние причиндалы, все - от тряпок до мебели, взяли за руки жен, мужей, детей, родителей, сели на машины, автобусы или поезда и убрались отсюда за тридевять земель, а город оставили умирать. И перед расставанием помогли ему: нечто вроде взрывной волны невероятной силы прошло над городом, именно "над", на уровне двадцати-тридцати-сорока метров над землей, потому что именно там, наверху, город убили разом, а внизу он умирал сам.
– Что здесь могло произойти? - спросила Мари.
– Не знаю, - ответил Иешуа. - Это не мой мир. Мой - это Вавилонская башня, это Всемирный потоп, это Содом и Гоморра, это бесчисленные и очень понятные по средствам войны, наконец. А здесь для меня даже воздух пахнет незнакомо...
Мари принюхалась.
– И для меня тоже. Нет ни гари, ни химии какой-нибудь... Это странно, Учитель, но мне чудится запах цветов. Даже приятно... Хотя этот запах может оказаться как раз химией... А если здесь случился Армагеддон?
– Армагеддон - это всего лишь место на карте, Хар Мегиддо, гора Мегиддон на юго-западе Изреельской равнины... Ты имеешь в виду битву Света и Тьмы?.. Я сомневаюсь, что здесь произошло что-то подобное, иначе мы встретили бы хоть кого-то из победителей. - Он вдруг засмеялся: - Хотя Сын Человеческий уже здесь... Но нет. Мари, остановись на химической версии. Я тоже чувствую цветы. А что еще ты чувствуешь?
– Что мы пришли, - ответила Мари.
Они дошли до поворота улицы, свернули с нее и сразу попали на бывшую площадь, которую занимала, укрытая низкими облаками, чаша бывшего стадиона, прилично уцелевшего - в том смысле, что помянутая взрывная волна явно прошлась над его стенами, и они остались в целости, лишь время и пахнущий цветами воздух славно поработали над ними, где-то искрошили, потом что-то обрушили, но по крайней мере он сохранился как цельное архитектурное сооружение, да еще и сравнительно целое - даже пролеты лестниц имели в нем законное место. Можно было толкнуть ржавую-прержавую створку ворот, пройти, оберегая ноги, по искалеченному асфальту, подняться по лестнице на трибуну... Все это было споро проделано Иешуа и Мари. Здесь, в этом мире, в этом городе, жили точно такие же люди, как и на настоящей Земле, вернее - на той, что была настоящей для Иешуа и Мари. Даже игры у них оказались земными, привычными - во всяком случае, для Мари. Это ведь она "болела" на трибуне парижского стадиона, когда Иешуа остановил кубковый финал... И сейчас они увидели вполне подходящее для любимой игры миллионов поле, даже почти ровное и зеленое с высоты трибуны, и все еще черные овалы беговых дорожек вокруг увидели, и какие-то колесные механизмы бывшие когда-то таковыми! - внизу у трибун. Может, это был стадион для европейского футбола, для соккера. Может, для американского. Может, для регби или бейсбола. Теперь трудно установить. Да и не это главное! Главное было совсем другое: на зеленом поле ровными длинными рядам1« сидели на корточках маленькие человечки - дети, подростки, мальчики и девочки - в одинаковых камуфляжных костюмах, в одинаковых кепочках-бейсболках, а коли пристальнее приглядеться, то видно было, что перед каждым лежало оружие - точь-в-точь такие же короткоствольные автоматы, что захватил Крис у охранников Хартмана. А сам Хартман, кстати, стоял перед своим маленьким войском и что-то негромко говорил детям... Или все же молчал - так показалось Мари.
– Триста двадцать восемь, - точно, как всегда умел, оценил их количество Иешуа. И не сдержался, добавил зло: - Они же все мертвы!
– Как так? - не поняла Мари. - Они живые!..
– Физически - да. Ментально - куклы. Этот подонок превратил детей в зомби. Армия, солдатики, чистые и непорочные!.. Я обещал его уничтожить...
– Подождите, Учитель! - взмолилась Мари. - Уничтожить - это потом. Сначала надо спасти детей, вывести их отсюда.
– Они могут не пойти за нами, Мари. Я же сказал тебе: они - куклы. Он прикажет - они убьют любого, кто встанет на их пути. Впрочем, физически они по-прежнему смертны...
Все сказанное по жесткости, даже жестокости выводов абсолютно не соответствовало тому Иешуа, которого Мари знала без малого месяц, ни на день с ним не расставалась, а уж тем более не соответствовало его каноническому евангельскому образу, поэтому Мари испугалась. Сама испугалась - без подсказки того, кто внутри.
– Учитель, что вы говорите?.. Их необходимо вернуть в наш мир, родителям, их надо лечить. Мы ведь из-за этого прилетели в Нью-Йорк.
– Из-за этого? - Иешуа смотрел на нее непонимающе. Казалось, глаза его находились здесь, а взгляд блуждал где-то далеко, быть может - совсем в другом мире, до которого Хартман не умел достать. - Из-за чего? О чем ты? - еще два "нездешних" вопроса, и вдруг взгляд вернулся, соединился с глазами, Иешуа непонятно зачем погладил Мари по щеке кончиками пальцев, обернулся к полю и негромко приказал: - Хартман, ко мне!
Хартман услышал. Впрочем, для этого слова не требовались. Хартман повернул голову, увидел догнавших его гостей, помахал им рукой.
И Мари и Иешуа легко услыхали слова, прозвучавшие внутри них. Для Иешуа это было привычно и удобно, для Мари - непривычно, но - без неожиданностей.
– Я сейчас не один, предок, - вот что они услыхали. - Нас - со мной, триста двадцать девять. Справишься со всеми?.. Спускайся, если смелый. А девочку свою оставь, пожалей, она - ни при чем. А то мало ли: триста с лишним стволов на поле, а стрелять, как ты догадываешься, умеют все.
– Останешься? - Иешуа взглянул на Мари.
– Как же! Еще чего! А это он видал? - Показала далекому Хартману хамски торчащий средний палец на правой руке и понеслась по ступеням вниз - к полю.
А Иешуа ее опередил: исчез и в то же мгновение появился рядом с Хартманом. Спросил, улыбаясь:
– Похоже, мы перешли на "ты", потомок? Идет... Триста двадцать девять, говоришь? Да хоть тысяча! Прикажи им встать и взять оружие.
– Зачем? - поинтересовался Хартман. - Ты хочешь их повести за собой? Это вряд ли получится. У солдат не может быть двух командиров, да и мне ты не командир, назаретянин. Да, ты сильнее меня, не исключаю - намного сильнее, но справиться с цепью - это и тебе не по силам. А значит - никому.
– С цепью?- заинтересованно спросил Иешуа. - Ты это так называешь... Любопытно... Но ведь рабочий мозг здесь - только твой, а остальные...
– Остальные - усилители, - торжествующе перебил его Хартман. - Это мое открытие, только мое! Даже ты не догадался о нем, ты - великий и мудрый. Хотя мог. Много раз мог. И когда кормил пять тысяч безмозглых хлебами и рыбами. И когда наставлял на Путь истинный свой малый синедрион - семьдесят учеников, посланных тобой на Божий промысел по землям Израильским. Думаю, там были неглупые ребятки... И уж тем более всякий раз, когда общался со своими Апостолами. Уж их двенадцать мозгов - вполне достойных мозгов, полагаю! - ты легко мог замкнуть в цепь, и образовалась бы немалая сила из твоего мозга-индуктора и двенадцати мощных усилителей. Во всяком случае, достаточная, чтобы справиться в Гефсимании со стражниками Кайафы. И жив бы остался, ушел бы... А если бы пять тысяч усилителей да в Иерусалим в дни Песаха, а?.. Представил?.. Ты бы этот хренов Храм ко всем чертям разнес! В песок перемолол бы! И не просил бы пощады у Господа... Показать - как перемолол бы? - Он не стал дожидаться ответа, сразу застыл, вытянулся стрункой, закаменел лицом.
Иешуа услышал, как сквозь защитный блок, вовремя и умело поставленный Хартманом, пробивалось что-то могучее, темное, угрожающее.
Неожиданно Мари легонько взяла Иешуа за руку: видно, тот, кто внутри, малость запаниковал.
Дети на поле немедленно встали - слаженно, четко. Так же четко и слаженно, будто выполняя элемент какого-то спортивного парадного действия, вполне уместного на стадионе, подняли к низкому небу руки - автоматы остались на траве, - зацепились друг за друга пальцами...
Тишина висела - как туман поутру: липкая, непрошибаемая.
И внезапно в этот туман ворвались звуки: скрежет железа, треск ломающихся бетонных конструкций, грохот падающих на землю глыб.
Чаша стадиона вокруг поля, как хрупкая фарфоровая чашка, легко и скоро рассыпалась на части, превратившись в руины, в осколки, в пыль. Как после прицельного бомбометания: где-нибудь на Балканах, на бесконечно сражающихся Балканах - в двадцать втором веке, сегодня. Как после землетрясения: где-нибудь в Лос-Анджелесе - в конце двадцать первого, или в Ашхабаде - в середине двадцатого. Как после извержения вулкана - где-нибудь в Помпеях, в первом веке. И там же, в первом - разрушенный артиллеристами Тита Флавия Храм, который упрямо не поддался Иешуа.
Цепи не хватило?..
Да кому она всерьез нужна - эта дурацкая цепь... .
И внезапно - как финальный аккорд этого варварского праздника Разрушения на давно мертвом стадионе, придуманного и поставленного сумасшедшим режиссером с помощью трех с лишним сотен марионеток во плоти и крови, -немедленно взлетели в небо три с лишним сотни маленьких, легко умещающихся в детских руках автоматов, соединились на стометровой высоте в некую хитрую пирамиду, зависли и выдали длинный, слаженный и оглушительно громкий залп в серые мокрые облака, и закономерно смертельный залп этот разорвал их на части, раскидал ошметки по сторонам, открыл бледное, едва голубое небо, и солнце на небе открыл - все-таки существующее в этом паскудном мире, все-таки живое, все-таки горячее.
Если продолжать терминологию спортивного праздника, то скажем так: его завершил фейерверк, зажегший ритуальный огонь, не исключено - олимпийский.
А летающие автоматы, отстреляв магазинный запас патронов, снялись с места и быстро поплыли куда-то за город, куда-то в поля, в леса, в долины, если таковые еще имели место в покинутом жителями мире.
Кто увидит - решит: летающая тарелка. Пришельцы. Братья по разуму.
– И что дальше? - спросил Иешуа у Хартмана.
Тот стоял - малость оглушенный. Может, финальный залп из трехсот орудий оглушил его, а может, грохот падающих стен - кого это, в самом деле, интересовало? Уж не Иешуа - точно. Он, похоже, плевать хотел и на больного ушами Хартмана, и на три сотни камуфляжных статуэток, так и застывших с поднятыми в небо руками: теперь - не к низким облакам, теперь - к высокому солнцу, что казалось логичнее. Он, Иешуа, всего лишь любопытствовал дальнейшей программой пребывания... кого и где?.. ну, скажем казенно, делегации миротворческих организаций в районе социального конфликта.
Были бы журналисты - так бы и написали.
Но Хартман молчал.
И, поняв, что через минуту-другую этот маньяк-придурок соберется сначала с мыслями, а потом с силами, Иешуа не стал ждать ответа. Он приказал Мари, которая как раз сейчас улаживала непростые взаимоотношения с тем, кто внутри:
– Уводи детей.
– Но как?.. - не поняла Мари, хотя тот, кто внутри, весьма благожелательно отнесся к распоряжению Учителя.
Иначе: он понял - как, а Мари - нет.
– Иди к ним, вставай во главе - как это в армии полагается? - и веди их к той палке с платком.
– А потом?
– Потом я вас догоню.
Она пошла, то и дело оборачиваясь и натыкаясь на жесткий взгляд Учителя, она шла и все-таки не понимала, как поведет этих зомбированных детей, которые в автоматическом режиме подчиняются Хартману, и не понимала, почему взгляд у Иешуа столь жесток - в чем она-то провинилась? И еще: почему Хартман молчит и позволяет ей идти, и действительно - как в полузабытом скаутском детстве встать в первый ряд солдатиков на правом фланге, мысленно скомандовать: "Напра-во! За мной - шагом марш!" Почему он ей позволил все это и почему позволил своим солдатам послушаться чужую тетку и действительно маршевым шагом пойти следом за ней?..
Тот, кто внутри, вел себя тоже необычно: он не пугал, не предупреждал - он просто затаился, но рождал весьма необычное ощущение покоя сейчас и заморочного беспокойства где-то впереди, где-то далеко по месту и по времени. На далекое можно было и наплевать.
А Иешуа проводил взглядом длинный солдатский строй - в колонну по четыре, - подождал, пока они скроются за дымящимися бетонной пылью руинами стадиона, и только тогда отпустил Хартмана.
Держать его было невероятно тяжело - все-таки паранормом он оказался куда как сильным. Но-с комплексом уникальности, что и ограничило однажды открытые ему Богом возможности. Откуда комплекс? Уж не от Бога, вестимо. Просто не было рядом равных ему! Ну не встретил он их! Те пятнадцать, что пахали на Службу Времени, денно и нощно вели свои борозды вдалеке от сегодняшней Земли вообще и от Соединенных Штатов Америки в частности. Странно, что они не почуяли шестнадцатого братца по возможностям, не откопали его в славном городе Нью-Йорке, не доставили в Брюссель, в свою штаб-квартиру, не почистили ему мозги от наполеоновских комплексов и не пристроили к делу. Действительно странно! Иешуа ведь почуял. Когда понял, куда могут пропадать дети, когда сообразил, кто в силах их уводить и прятать, тогда настроился и нашел татя. А "службисты"?.. А для них Хартман не был чем-то реальным. То есть был, конечно, но именно татем: газеты они читали, ти-ви иной раз смотрели, но мыслями были в первом веке - как Петр, или в других прошлых веках, а искать татей, преступников - дело сыщиков-профи, но вот последние-то, не будучи паранормами, Хартмана не то чтобы понять - даже найти не умели. А витающие в облаках времени местные Мастера-паранормы представить себе не могли - идеалисты! - что равный им может оказаться преступником.
