Место покоя Моего - Чаша ярости: Мой престол - Небо

      – И так пошел навстречу дурацким традициям и позволил выстроить замкнутое пространство, более того - тоже назвать его храмом. А ведь глупость страшная: храм в стране Храм!.. Однако терплю...
      Огромный круглый зал со стеклянными стенами, чуть притемненными фильтрами; черный матовый пол-диск с заметным уклоном от входа - так что прихожане, сидящие или стоящие на полу хорошо видели Мессию, обычно читающего свои проповеди на противоположном от дверей крае диска, на фоне тех стеклянных стен, за которыми до горизонта простиралось мертвое пространство пустыни, а над ней бесконечное синее-пресинее африканское небо. Твердь, если по Библии...
      Позади храма Иешуа запретил что-либо строить: ему не чужды были внешние эффекты. Хотя он решительно отказывался называть свои выступления перед прихожанами проповедями. Говорил:
      – Это просто беседы. О том о сем. О жизни вообще и жизни с Богом, в частности.
      – Бог - частность? - спрашивал ехидно Иоанн.
      – Не придирайся к словам. Да они, кстати, точны. Для тех, кто сюда приезжает и остается - на короткое время или надолго, - для них Бог частность. Они едут к нам за Ним, за тем, чтобы понять Его, чтобы Он стал для них общим, то есть всем...
      – Так уж и все едут за этим? - опять ернически сомневался Иоанн.
      Иешуа не обижался. Слишком многое связывало их троицу - его, Иоанна и Петра, чтобы держать друг на друга пустые и мелкие обиды, да и с чувством юмора у Иешуа все всегда было в порядке. Вот разве в последнее время что-то в нем сломалось: стал раздражительным, не по делу взрывался, мог обидеть, хотя быстро приходил в себя, просил прощения... Да и то понятно: последние события в стране Храм особо не радовали его основателей. Чтоб не сказать куда крепче...
      – Конечно, не все, - отвечал Иешуа Иоанну. - Я разделил бы наших жителей на три группы. Первая - просто любопытные, праздные туристы, которым не жаль некой суммы долларов, иен или евро, чтобы купить тур в страну Храм и потусоваться, как выражается Крис, в "божественной сфере". Вы сами прекрасно знаете: такие здесь не задерживаются. Но и погоды не портят. Разве много было грязи в медиа от их рассказов о путешествии? С десяток интервью, не больше, Клэр очень аккуратно ведет архив, ничего не пропускает... Теперь вторые. Это обычное жулье, мошенники всех мастей. Их не так уж и мало а с теми, кто прорывается, мальчики Кифы справляйся отменно... И третья категория - искренне желающие остаться здесь надолго, если получится - навсегда, и найти для себя Бога. И не на иконе, не на распятии, а в себе самих, в душах... Тоже, конечно, разный народец: и больные душой, и о чуде мечтающие, и просто больные... Этим приходится помогать. Что мне - лишнего чуда жалко?.. Но большинство - мои люди!.. Так и выразился: "мои люди"...
      Уж кто в тот день собрался в Закрытом Соборе на беседу с Иешуа - трудно теперь определить. Вероятно, все были: и туристы, и жулики, и "его люди". "Его людей", конечно, - большинство. Кто из них начал первым - неизвестно, да и есть ли необходимость искать первого?..
      Вообще-то, как и всегда, первым начал Иешуа. Он вышел на свой пятачок перед сидящими, стоящими на коленях, даже полулежащими на черном полу прихожанами, привычно протянул всем руки, поприветствовал, услышал нестройные ответные слова приветствий, подождал тишины, начал негромко - акустика в зале была сумасшедшей:
      – Сегодня суббота. Погода отличная, не так уж и жарко на улице, а здесь, на мой взгляд, даже холодновато. Не согласны?.. - Дождался опять же нестройных и разноречивых выкриков: мол, да, холодновато, или, наоборот, - нет, Мессия, в самый раз, - продолжил: - А ведь тепло ли, холодно ли - это вопрос наших ощущений, он очень личностный и зависит не от реальности холода или тепла вне нас или вокруг, а от того, как мы хотим к этому отнестись, от нашего желания, от внутреннего ощущения... Есть такое понятие - терпеть. Оно достаточно многозначно. Терпеть - стойко сносить страдания, муки, физические и моральные. Не роптать - это обязательный спутник терпения. Не любить человека, но мириться с ним, с его присутствием рядом, а то и в твоей жизни. Или вот совсем иная ниша: не торопить кого-то с решением, с исполнением обещания, не подгонять события, ждать. Это очень важно - уметь ждать... События, встречи, любви, счастья... Веры, наконец! Бога в душе собственной!.. Меня спросят: а зачем терпеть, если можно пойти и взять то, что нужно? Зачем сносить муки, если их возможно избежать? К чему оставаться рядом с нелюбимым? Что за вздор - ждать случай, если проще идти навстречу ему?.. Меня спросят, и я соглашусь: незачем, Ни к чему, и вправду - вздор! Но лишь тогда, когда ты действительно решил идти до конца, раз начав. Ничего не дается само, все требует пусть крохотного, пусть недолгого, но - всегда ощутимого срока, и умения взять, достичь, избавиться. И сноровки. И удачи, наконец, д значит, все равно - терпения. Хотим мы того или не хотим, но ничего в жизни из задуманного, вымечтанного, желаемого не случается мгновенно. Разве что случай подвернется, так он всегда слеп - что на него рассчитывать... Но конечно же, как сказали бы всякие умные философы, которых я некогда звал книжниками, есть терпение и терпение. Одно дело потерпеть минутку, час, день или даже год, зная, что лишь от твоих сил, твоего умения, твоей смекалки зависит приход результата и все эти качества твои в силах приблизить его. Другое дело - ждать того, что зависит вроде бы от тебя, а на деле проверяется и поверяется Им одним... Вы думаете, наверно: к чему это он? Что нам предстоит вытерпеть? Что ждать?.. Отвечу: только то, что вы ждете давно: ощущения Бога - внутри и мира - вокруг...
      Иешуа умолк, то ли собираясь с мыслями, то ли просто взял секундную передышку. Слушатели, как и всегда, молчали. Тишина в зале стояла - звенящая. Казалось, что слышно, как ветер гнал песок за стеклянными стенами храма. Но это только казалось: звуконепроницаемость стен была надежно гарантирована: хоть из пушек пали - не услышит никто в храме. А Иешуа продолжил:
      – Когда-то - да не так уж и давно, многие, наверно, помнят, - я произнес на большом собрании слова человека, вся жизнь которого - пример величайшего терпения, рожденного величайшей же верой в Господа. Я имею в виду мученика Иова. Он сказал в сердцах: "Погибни день, в который я родился, и ночь, в которую сказано: "зачался человек"... Для чего не умер я, выходя из утробы, и не скончался, когда вышел из чрева..." Это было только началом мучительных испытаний, которые Господь повелел Иову, вы все, полагаю, знаете о них. И еще полагаю, что спросите меня: а зачем Господу нужно было так издеваться над тем, кого он сам назвал в разговоре с сатаной человеком непорочным, справедливым, богобоязненным и удаляющимся от зла? Почему Господь так легко и безжалостно купился на обычную провокацию сатаны, заявившего: "Разве даром богобоязнен Иов?.. Но простри руку Твою и коснись всего, что У него, - благословит ли он Тебя?" Зачем Господь взялся доказывать преданность своего подданного, наслав на него муки великие? Кому нужно такое терпение? Зачем искать Бога в себе, если есть постоянный - и уже описанный в Каноне! - риск подвергнуться таким мукам, которые и библейским людям были невмочь, а уж что говорить о нынешних?.. Стоит ли терпеть - даже несравнимо с терпением Иова! - ради такого эфемерного счастья, которое Иов выразил словами: "Я слышал о Тебе слухом уха; теперь же мои глаза видят Тебя"? Стоит ли? - Иешуа замолчал намеренно, выдерживая паузу.
      До сих пор проповедь была достаточно традиционна, Иешуа только, видимо, подошел к тому всегда неожиданному - и уж точно далекому от канонов! повороту, который ждали все от каждого его выступления в храме. Ведь не за обычным толкованием термина "терпеть" в соединении с трактовкой мифа о Иове пришли сегодня к нему и туристы, и жулики, и сумасшедшие, и больные, и просто ищущие - его и только его люди! И это его "Стоит ли?" и знаменовало поворот, выход к такому выводу, от которого кривились отцы всех христианских конфессий, а журналисты, которым до веры было - как до чего-то непонятного и вздорного, тиражировали парадоксы Мессии с садистским наслаждением.
      Кстати, и сейчас в зале наверняка присутствовали журналюги, а уж телестудия страны Храм, возглавляемая Крисом, писала проповедь, и права на нее давно были куплены сотнями компаний за весьма нужные стране денежки.
      Иешуа молчал, и зал должен был притихнуть особенно, как было всегда...
      Но случилось иначе.
      – Конечно, не стоит! - громко крикнул кто-то.
      – Кончай этот бред. Мессия! - подхватил еще один. И опять раздалось - уже разноголосое:
      – Хватит врать!.. Надоело!.. Завязывай, пророк хренов!.. Иешуа всегда говорил с народом как хороший артист разговорного жанра - если есть реплика из зала, то можно на нее отреагировать, это будет органично и к месту - налицо связь со зрителем-слушателем, никакой "четвертой стены"... Но сейчас Иешуа сделал непростительную паузу, в которую вместил сразу много всего - и удивление, и возможные вариации ответа, и короткое размышление о целесообразности этого ответа вообще. Паузой воспользовались. Не по назначению.
      – Хорош мозги полоскать!
      – Вали оттуда!
      – Чего мы его слушаем?
      Разные голоса - мужские и женские, вспыхивая в зале то здесь, там яркими и колкими возгласами, завели зал довольно быстро.
      Людское тревожное гудение с негативно-неактивным эмоциональным окрасом. Пчелы, чей улей расшевелил неосторожный охотник за медом. Что бывает охотнику в этом случае - известно...
      Иешуа позволил себе растеряться - что тоже было неким своеобразным шоу-приемом: дескать, не просто говорящая голова пред вами, но живой человек, способный переживать такие же эмоции, как вы, вот и переживаю сейчас, неслабо причем. Эмоция называется "недоумение". Весь его вид выражал готовность к диалогу - вы мне расскажите, чем вы недовольны, и мы решим эту проблему вместе...
      Массы любят видеть в своих героях простых людей.
      Ход Иешуа не возымел действия. Народ вокруг него зашевелился, кто-то вскочил, кто-то метал в Машиаха разочарованно-безразличные взгляды, а кое-кто и злобными не погнушался. В глубине зала открылись двери, впустив в черный гранитный полумрак широкий луч солнечного света - люди уходили.
      Но хорошо бы уходили тихо и мирно, хотя слово "хорошо" для недоумевающего Иешуа сейчас было неприемлемо - он не понимал, чем обидел людей, какое слово обронено, вызвавшее такую реакцию, - но эти размышления потом, потом, сейчас зреет что-то неприятное... В пятно света, окружающее Машиаха, влетел какой-то предмет, круглый, небыстрый, - не подними Иешуа руку, не останови его полет коротким телекинетическим импульсом, попало бы ему аккурат по маковке. На пол упало обыкновенное яблоко, покатилось по тарелочке пола - к стеклянной стене. Докатилось, Или, точнее, - докатились: в Машиаха кинули яблоком. Да не суть чем, а суть - что чем-то, что кинули: в Мессию, в Пророка, в Учителя, а не в артиста, сфальшивившего в монологе...
      Если о чем-то можно сказать - чепэ, то именно об этом. Все предыдущее так, бытовые неурядицы. Покушение на авторитет Учителя - чепэ.
      – В чем дело? - спросил Иешуа.
      – Да надоело! - ответили ему из шевелящейся толпы.
      – Надоело! Понял? - крикнул прямо в лицо Иешуа стоящий поблизости паренек лет пятнадцати.
      – Что именно? - Иешуа попытался вступить в несвоевременный и явно безрезультатный диалог.
      Трудно понять: то ли он растерялся секундно, что совсем не похоже на него, то ли по-прежнему рассчитывал на свою силу, то ли эпизод просто не задел его, как не задело яблоко, брошенное неметкой рукой.
      – Да все надоело! - визгливо и малоконкретно отозвался юный экстремист.
      Свой словесный выпад он сопроводил взмахом руки, явно намереваясь засветить Машиаху в скулу. Или в ухо. Или в глаз. Уж что подвернется.
      Не подвернулось ничего.
      Короткий взгляд - и парень уже распластан по полу неведомой ему силой, удивленно вращает глазами и не понимает, почему невозможно пошевелить и пальцем.
      – Бьют! - истерично заверещала какая-то женщина. - Он бьет ребенка!
      Пацан в другое время на "ребенка" обиделся бы, но в его нынешнем положении он готов был стать даже "младенцем" - лишь бы хоть откуда-то пришло отмщение. Иешуа чувствовал, что от парня исходит злость, причем в таких количествах, что, преврати ее в тепловую энергию, можно было бы растопить небольшой айсберг. И еще явственно ощущалось возрастание общей агрессии по отношению к одиноко стоящему в пятне света Машиаху. Агрессии абсолютно немотивированной. За что?
      И еще вопросы: откуда? почему сейчас? чем и кем вызвана?
      Возглас женщины родил перелом. Если еще минуту назад "этот Иешуа" был просто "лгуном", "самозванцем" и "наглым шарлатаном", то теперь он стал еще и "детоубийцей". По меньшей мере.
      – Ну, я тебя!.. - зарычал стоящий поблизости шкафообразный негр и, сжимая кулаки, шагнул к Иешуа.
      Через мгновение он валялся рядом с подростком с той же недоуменной миной на лице.
      Иешуа почел за благо не ждать, пока каждый из присутствующих захочет выместить на нем свою непонятной природы злость, и, закрывшись от всех не видимой глазом, но непреодолимой защитой, медленно двинулся к выходу. На его пути народ расступался, сам того не желая, вопил невнятное, но злое, однако трогать Иешуа не пытался. Да и не получилось бы: защита отбрасывала все брошенное - пусть и те же яблоки...
      Выйдя на улицу, Иешуа, не увеличивая скорости и не снимая! защиты, направился к своей резиденции, попутно пытаясь привести в порядок уж слишком распрыгавшиеся мысли.
      "Кифа, ты это видишь?" - Иешуа послал Петру окружающую "картинку".
      Вплотную к Иешуа, не в силах подойти ближе метра, шли хмурые люди, от которых исходила редкая по качеству злость, если она вообще может быть высококачественной...
      "Вижу, Иешуа. Что это, откуда? Что ты им сказал такого? Они тебя там не разорвут? Я уже еду..."
      "Не спеши. Не разорвут. Я не говорил ничего, что было бы способно усилить злобу уже обозленных и разжечь ее у тех, кто не был в храме... Это бунт, Кифа, непопятный по природе, но совершенно осязаемый". - Иешуа ответил Петру в последовательности, строго обратной заданным вопросам.
      "Я еду", - повторил Петр.
      Проносясь по коридорам и лестницам к входу в подземный гараж, прихватил по пути Иоанна, куда-то неторопливо шествующего.
      – Быстро! Едем! К Собору! - одними восклицаниями.
      – Что-то с Иешуа? - сразу понял Иоанн.
      – Кажется, нет, но... кто знает?
      Через полминуты они уже мчались на машине к храму. Коле" ница быстра, расстояния невелики, пять минут - и на месте. Глазам предстала картинка более чем странная.
      Толпа - бесформенная, живая, клокочущая и бурлящая, как они там еще не передавили друг друга, - все злые как черти, даже женщины и дети. В пригожем некогда скверике - раздрай и хаос: скамейки поломаны, трава вытоптана, кругом мусор, - ни в чем не повинный автомат-уборщик, ринувшийся было подбирать содержимое перевернутой урны, печально стоит, подымливая и подрагивая конвульсивно - в желтом пластиковом боку торчит обломок скамеечного сиденья. Над всем этим стоит мерный гул - ругань, крики... Направив машину к наиболее плотно кучкующимся людям, Иоанн попер напрямик, по пешеходным дорожкам, но не нагло, а медленно и вежливо, то и дело извинительно разводя руками: простите, мол, разрешите проехать. Люди хмурились, но отходили. Пару раз, правда, прозвучали ощутимые пинки и удары по кузову. Но что "хаммеру" кулак либо палка? Так, почесывание...
      Группа, стоявшая возле одной из скамеек, окружала Иешуа Он тоже стоял - в своем невидимом коконе, глядя в никуда, этакий бедный родственник, а вокруг гаддели и злились бессильные что-либо сделать люди. Если продолжать сравнение богатые родственники. Богатые эмоционально.
      – Пропустите, дайте пройти! - Петр и Иоанн, покинувшие машину, теперь торили себе дорогу локтями и - что поделать! - кулаками.
      Демонстрировать народу паранормальные способности не входило в их планы. Существовал негласный закон: прилюдно чудеса в стране Храм творит только Иешуа.
      – Брат! Ты как?
      Иешуа поднял глаза на пробравшихся к нему друзей:
      – Жив. И здоров. Пойдемте?
      Обратная дорога сквозь строй ненавидящих взглядов была не в пример легче Иешуа прокладывал коридор. Уже в машине Петр сообразил:
      – Елки-палки! Их же надо усмирить как-то...
      – Кого? - спросил Иоанн.
      – Ну, людей этих. Разогнать...
      – Не надо никого разгонять, - встрял Иешуа, - они ничего не сделали плохого, чтобы с ними так поступать.
      – Пока не сделали... А из-за чего они вообще взъелись на тебя, Иешуа?
      – Представь себе, не знаю. Все шло нормально, тихо, мирно, потом вдруг эти выкрики - и злоба... Кифа, много злобы.
      – Странно, - только и сказал Петр.
      Довезя Иешуа до безопасного места - его резиденция охранялась весьма серьезно, - Петр с Иоанном решили отправиться в координационный центр Службы безопасности, чтобы там, вместе с Латыниным, оглядеть всю территорию и покумекать о том, что же делать дальше.
      – Это их-то не надо урезонивать? - Петр смотрел на большой экран в компьютерном зале и безрадостно качал головой.
      "Картинки" шли сразу с шести камер наблюдения, и содержимое их было похоже больше на некий студенческий бунт, нежели На обычную жизнь Храма. Вид центральной части Храма - офис, магазины, гостиницы - был печален: везде битые стекла, поломанные торговые автоматы, заляпанные краской - где взяли "Только?! - стены. Недвусмысленного содержания надписи - "Jesus, Go home!". To там, то здесь в поле зрения камер попадались авторы этих и иных бесчинств - люди в основном молодые, бесновато бегающие по улицам и бьющие что бьется. В любой бунтующей толпе находятся такие оголтелые экстремисты, абсолютно безыдейные, но радостно пользующиеся моментом вседозволенности. Если можно бить и крушить, то все равно под каким лозунгом. Еще более неприятная картина наблюдалась непосредственно воз ле резиденции Иешуа. Здесь собрался целый митинг. Как полагается - с оратором на импровизированной трибуне, для которой послужил еще один безвременно почивший автомат-уборщик.
      – По какому праву он нас учит? - выкрикивал горе-идеолог - седой мужичок средних лет в странно выглядящей в такую жару вязаной кофте. - Кто он вообще такой?
      Несмотря на малосодержательность речи оратора, каждый его выкрик бурно встречался окружающей "трибуну" толпой.
      – Что за кекс? - Латынин кивнул на экран.
      – Сейчас узнаем. - Дежурный остановил картинку, увеличил лицо крикуна, запросил компьютер, прочел вслух ответ: - Василь Зленко. Гражданин Украины, шестьдесят лет, женат, жена с ним, в Храме, приехали пять месяцев назад.
      – Старожил, - сказал Петр,
      – Что будем делать с этим Лениным новоявленным? - спр сил Латынин.
      – Похвальное знание истории, капитан.
      – Стараюсь. Но что же все-таки предпримем?
      – Вот и думаю... - Петр потер подбородок, помолчал, решил:
      Значит, так. Собрать по Храму всех праздношатающихся молодцов зафиксировать в одном месте...
      – Незаконно всех-то... Наверняка попадутся невиновные, попытался возразить Латынин.
      – Ничего, потом разберемся, отпустим. Этих, на площади, тоже зафиксировать, оцепить, чтоб никто не прорвался. Буду беседовать с ними. И Ленина этого... Зленко... на землю опустить, чтоб не задавался слишком сильно. Идея ясна?
      – Так точно, - кивнул Латынин и вышел из зала, попутно отдавая приказания в переговорник.
      Несколько минут спустя на экранах, в которые по-прежнему пристально вглядывались все присутствующие в зале, наметились коренные сюжетные изменения. На улицах появились группы охранников в легкой защите, сопровождаемые тяжелыми "хаммерами" - для усиления эмоционального воздействия на толпу. Охранники бойко отлавливали хулиганствующую публику, тащили и грузили в специальные автобусы. Проходя очередную улицу, оставляли охрану для предупреждения повторных актов вандализма. Работали, в общем, грамотно, профессионально. К площади были стянуты несколько отделений охраны в усиленном виде - более мощная защита, больше машин поддержки. Толпу взяли в плотное кольцо, огородили пластиковыми щитами, подкатили грузовики с мощными прожекторами, чтобы снизить риск прорыва оцепления: человек не в состоянии смотреть на такой свет, а значит, и идти или бежать в его сторону тоже невозможно. Не совсем этично, но весьма действенно. Зленко снимать с "трибуны" не потребовалось - лишь увидев, как развивается ситуация, он сам почел за благо соскочить и затеряться в толпе.
      Громкоговорящая установка на машине Петра была действительно громкоговорящей: голос наотмашь хлестал толпу:
      – К вам обращается начальник Службы безопасности Храма Оруэлл! Да будет вам известно, что любые массовые мероприятия на территории Храма проводятся только с нашей санкции! Данный митинг не санкционирован! Повторяю, данный митинг не санкционирован!
      В ответ Петр услыхал невнятный гул, в котором, однако, внятно читалось неприятие мистера Оруэлла, в частности, и всевозможных служб безопасности вообще. Но слышать в гуле или ропоте толпы какие-либо чувства - это прерогатива Мастеров, паранормов, а Оруэлл был всего лишь обыкновенным доберманом, цепко и честно охраняющим владения хозяина. Поэтому он предпочел остаться невозмутимым. Тем более что усилители тоже не были рассчитаны на проявления тонких эмоций.
      – Как нарушители Внутреннего Устава Храма, вы подлежите принудительному выселению! Повторяю, вы подлежите принудительному выселению!
      Ответный гул усилился, существенно прибавив в негативности.
      Оруэлл не унимался:
      – Сохраняйте спокойствие! Сейчас мы организуем коридор, по которому вы будете проходить строго по одному человеку! Повторяю, строго по одному человеку! Времени у нас много, солнце е высоко...
      Следуя приказу, бойцы выстроили свои пластиковые щиты таким образом, что из оцепления получился узкий проход, в конце которого стоял автобус, готовый к приему пассажиров К коридору пошли первые люди, толпа предприняла попытку прорыва оцепления, которая была пресечена ярким светом прожекторов и работой водометной установки. Мокрые и временно ослепленные люди почти сразу успокоились и впоследствии подчинялись мегафонным указаниям Оруэлла беспрекословно.
      В автобусе нарушителей прицепляли наручниками к поручням, агенты шарили в компах, выясняя их личности. В дальнешем каждого следовало препроводить под охраной в его жилье проследить, чтобы он собрал вещи и покинул территорию Храма Поездка до Киншасы - бесплатно.
      Толпу разгребли посредством дюжины автобусов и шестисот человек охраны. Почти все люди, что имелись у Петра, были брошены на эту операцию. В тот день страна Храм лишилась трех с небольшим тысяч человек. Капля в море, если по большому счету но если каждая капля - на счету?.. А Зленко среди них не было.
      Петр и Латынин в две глотки орали на бойцов охраны:
      – Как нет? Не сквозь землю же он провалился? У вас же каждый человек был на учете Найти немедленно!
      Но, как ни старались бойцы, сами удивленные пропажей человека, так нужного начальству, поиски по всему Храму успехом не увенчались. Петр предполагал, что потерянный хохол смылся посредством того же метода, что и Дональд Тримсон, но думать об этом не хотелось. Если честно, то хотелось не думать вообще.
      Вечером Иешуа были предоставлены точные данные об участвовавших в бунте и выселенных людях: три тысячи сто два человека.
      В ответ Иешуа загадочно бросил:
      – И это еще не все...

ДЕЙСТВИЕ - 2. ЭПИЗОД - 9
КОНГО. КИНШАСА, 2160 год от Р.Х., месяц май
(Окончание)

      Ну и что это значит?.. Петр вспоминал слова Иешуа: "И это еще не все". Как так не все? Да и о чем он, вообще? На все эти вопросы сам Иешуа отвечать отказался, сославшись на усталость, и вот теперь Петру приходилось ломать голову догадками. На первый взгляд было именно "все" - то есть некое поражение, в общем-то малой кровью, если таковой можно считать три с лишним тысячи прихожан, а впереди маячило более-менее спокойное будущее - бунтари изгнаны, побитые витрины восстановлены, стены покрашены, скамейки отремонтированы... Хотя и Петру самому тоже грешным делом казалось, что еще не "все".
      – Ну не может быть вот так вот сразу "все"! - вслух сказал Петр, разглядывая из окна успокоившийся, засыпающий вечерний Храм.
      Чистые, уже не несущие ни одного воспоминания о дневных событиях, улочки ровно освещались уютным светом, редкие гуляющие наслаждались тишиной и спокойствием, которые особо явственно ощущаются после волнений и шума. В Храм вернулся покой - собвенно то, ради чего все и задумывалось... Надолго ли? Нигде не писанный закон подлости упорно всплывал в уме: бутерброд обязанно шлепнется маслом вниз, как ты его ни роняй. На войне затишье только для того, чтобы перезарядить оружие и начать стрелять. А то, что война идет не прекращаясь Петр не сомневался, это ему хорошо дал понять Дэнис. И на этой войне, как и на любой, страдают невинные, сторонние люди: два барана - Дэнис и Петр столкнулись лбами на мостике, у каждого дело чести, куда там! Вот только до их дела главному пострадавшему - Иешуа - нет никакого дела. Петр улыбнулся такому не шибко грамотному oбразу, но тут же согнал улыбку с лица: на самом деле ничего смешного: шальные пули от чужой войны летяг в человека, который честно за нимается делом своей жизни, никого не трогает, починяет примус... Бодалки Дэниса с Петром больше всего расстраивают Иешуа и больнее всего бьют именно по нему.
      А он еще говорит: "Это не все"... Значит, готовится к чему-то, знает что-то, ждет чего-то... Ждет как грустную неизбежность, как судьбу. И молчит... Ощущение неизбежности для человека, привыкшего распоряжаться своим будущим самостоятельно, должно быть особенно неприятным.
      Пытать Иешуа вопросами Петр не стал - бесполезно это абсолютно - за миллион лет, что они знают друг друга. Мастер усвоил, что если Машиах не хочет что-то говорить, значит, не скажет - как ни бейся. Тем более что и Петр, к несчастью, отлично понимает горькую правоту друга: это еще не все.
      – Ладно, поживем - увидим, - вздохнул Петр, изменяя светопропускаемость окна до непрозрачности, - пора спать.
      Сквозь сон Петру слышался мощный мысленный фон - будто тысячи людей одновременно думают об одном и том же - такое бывает на стадионах, во время игр суперкоманд, где болельщики охвачены одинаковыми эмоциями, или на митингах черт бы их побрал, эти митинги! - когда толпа что-то скандирует... Привычная русская отговорка "утро вечера мудренее" сработала безупречно - Петр отключился полностью, решив отложить анализ своих ощущений до утра.
      Утро все объяснило.
      Собственно, разбудил Петра тот же самый фон, который чувствовался еще с вечера. Только сейчас он был в несколько раз сильнее и куда оформленное...
      Люди хотели уйти.
      Единодушно, единогласно, единообразно, - множество человеческих душ, охваченных единым стремлением: покинуть страну Храм. Причем желание их было таким же, каким могло быть у тех, кто, например, стремится уйти из помещения с неприятным запахом - как можно скорее и все равно каким путем. Вид из окна Подтверждал ощущения - еще вечером безлюдные улочки сейчас забиты народом, медленно, но верно движущимся к Главным воротам. Глаз резал внешний вид идущих - они были навьючены собственными вещами, на многих надето по нескольку комплектов верхней одежды - это в такую жару-то!
      – Так... так... Что такое? Надо разобраться... - забормотал Петр, поспешно одеваясь.
      По погоде, не в пример странному народу за окном. Надо мчаться к Иешуа и вместе соображать, что происхбддгг. Его вчерашнее "еще не все" явно относилось к этому.
      Людской поток на улице был столь плотен и небыстр, чего, едва влившись в него, Петр понял, что до Иешуа он доберется с такой скоростью в лучшем случае к обеду. О передвижении на машине и речи быть не могло - так еще медленнее получится. Ладно, черт с ней, с корректностью...
      "Расступись!"
      Петр кинул мысленный приказ, как тогда, давным-давно, - в прошлой жизни? на тесной улице Иершалаима, во время праздника Песах, когда спешил вместе с техником Жан-Пьером за уходящим домой в Нацерет маленьким Иешуа. Толпа тогда мещала догнать мальчика... Сейчас она мешает Петру пробиться к тому же самому Иешуа, только повзрослевшему и помудревшему на две тысячи лет.
      Приказ сработал, а он и не мог не сработать - мастерство есть мастерство! - толпа разошлась, образовав неширокий проход как раз для одного человека. Петр шел, а за его спиной отвлекшиеся и отошедшие зачем-то в сторону люди вновь смыкались в плотную массу. По пути Петр догадался, что заставило многих из этих людей одеться так странно: спешка. Спешка и массовость не позволяли осуществить обычную процедуру ухода из Храма. В нормальных условиях, если прихожанин решил покинуть Храм, то он ставил об этом в известность администрацию, которая регистрировала его как выбывшего и предоставляла транспорт для перевозки его самого и его вещей. Еще и упаковывать помогали. А на такое количество народа, естественно, никакого транспорта не хватило бы, Да и, похоже, в администрацию никто не обращался... Вот и пришилось людям тащить самим все свои пожитки, а что не влезло в Кофры, чемоданы и сумки - напялить на себя.
      Это ж надо так хотеть уйти!
      – Куда идем-то? - спросил Петр первого попавшегося чело-ка, потеющего в трех пиджаках и сгибающегося под тяжестью
      Здоровенного рюкзака.
      – Подальше отсюда! - зло огрызнулся тот в ответ.
      – А разве здесь плохо? - Петр простецки улыбнулся.
      – Здесь не может быть хорошо... - ответил и смешался толпой.
      Неконкретность ответа одного навела Петра на мысль, что другие, если не все, ответят так же расплывчато и загадочно. Значит, терять время на пустые вопросы нет смысла. Надо спешить.
      Попутно Петр решил связаться с дежурным по Храму, выяснить обстановку в целом.
      – Доложите ситуацию! - Командир должен быть краток и конкретен, а подчиненные должны уметь угадывать несказанное. Причем угадывать правильно.
      – Наблюдаю большое скопление народа на площади перед Главными воротами. Обстановка спокойная, очагов агрессии не отмечено. Люди подходят постоянно, с разных направлений. Общее число находящихся на площади - приблизительно двадцать тысяч.