Скоморох

Глава 14

Где— то чуть позже полудня меж сосен показалось открытое место. Замедлив шаг, отряд вышел на опушку, посреди которой возвышалась Лысая гора. На вершине по-прежнему темнел крест. На нем висел распятый человек. Больше вокруг никого не было.

— Вот те раз… — растягивая слова, проговорил Бо-ждай.

— Святотатство, — перекрестился Армен.

— Нехорошее место, — заметил Хельги.

Сигват сделал знак всем приготовить оружие и сомкнуть строй.

— Ждать нечего. Пока не пришли тати, надо срубить альва. Поспешим,

— А где сокровища? — спросил Стриг.

— Спросим у альва. Вперед!

Воины обнажили мечи и подняли щиты. Радим покрепче ухватил свой трофейный топор. Яков и Сара прижались поближе к Хельги.

Размытая дождем глина противно чавкала под ногами, все сильнее свистел ветер, противная морось обволакивала от головы до пят. Радиму, как и многим, было не по себе. Известно, что рядом могучая волшба, но она никак не проявляется. Что это значит? То ли зло не замечает приближающейся погибели, то ли готовит каверзу. Некоторые из ратников наверняка пожалели, что добровольно согласились на это дело. Однако вслух признаться не решился никто.

До вершины дошли без задержек. Однако на душе было по-прежнему тяжело. Те, кто еще не видел распятого, с любопытством и одновременно с отвращением вгляделись в его черты.

— Ой, да это же Езус! — воскликнул Яков.

— Что?

— Это мой старый приятель рабби Езус из Булгара. Он сгинул в этих землях пару лет назад, отправившись на поиски каких-то древних камней. Он был безумец, но то, что я вижу, безумнее! Его распяли!

— Ты не ошибаешься, купчина? — спросил Радим.

— Как я могу ошибаться, если это лицо Езуса! Но что с ним сделали! Ужасно! Сара, посмотри, ты узнаешь Езуса?

— Не знаю, дорогой Яков. Я так плохо знала твоего приятеля…

— Что ты, Сара! Погляди внимательнее на этот крючковатый нос, на эти пухлые губы, на бороду, наконец, — это точно он! Только как он тут очутился?

— Да, непонятно… — протянул Радим.

— Не важно, — сказал Сигват. — Мы должны с ним покончить. Ежели это ваша иудейская волшба, то скажи, как с ней совладать, купчина.

— Я пока не видел никакой волшбы.

— Мы тебе рассказывали.

— Трудно судить по чужим словам. Кроме того, я не слишком сведущ в этих делах. Яков — маленький человек, а что касается синагоги — совсем крошечный.

— Ну, как знаешь, — нахмурился Сигват. — За секиры, ребята! Надо свалить этот крест.

Первый удар решился нанести скоморох. Он видел страх в глазах ратников. Нужно подать пример. В конце концов, он уже делал это!

Топор тупо звякнул об опорный столб. На черном дереве не осталось даже зарубки. Тем не менее реакция на удар последовала. Распятый открыл глаза и застонал.

Ратники в страхе попятились. Те, что были христианами, закрестились, язычники сжали в ладонях амулеты.

— Пить… Пить… — голос распятого был без характерного шипения.

Сигват и его люди стояли, смущенные происходящим. Они много чего могли ожидать, но не просьбы промочить горло.

— Пить… Пить… Яков…

Распятый узнал купца и, похоже, удивился.

— Езус! Ты ли это?

— Я… Пить…

— Дайте ему воды! — потребовал Яков. Ратники растерянно зашептались. Кто-то протянул мех с колодезной водицей.

— Как ему дать-то? — растерянно спросил Чтибор, стоявший ближе всех к распятому.

— Тряпицу, тряпицу смочи, — посоветовал Яков. — И на сулице протяни.

— Святотатство, — покачал головой Армен. Чтибор сделал как велел купец. Распятый жадно схватил тряпицу ртом.

— Хватит, — приказал Сигват. — А теперь, порождение Хеля, отвечай, почто людей наших изводишь?

— Это не я… Это он…

— Кто?

— Он… Тот, кто издревле в этом кресте…

— Ты мне голову морочишь? На этом кресте — ты!

— Я разбудил его… Я не знал…

— Кого?

— Его… Всемогущего…

— Как его уничтожить?

— Я не могу…

— Не ты, а мы займемся этим.

— Бегите…

— Как?

— Бегите… Чем дальше, тем лучше.

— Ну уж нет. Сначала мы срубим тебя под самый корешок!

— Не надо! Кто против него — обречен…

— Это мы посмотрим! Рубите!

— Нет!

— Постойте! — вступил в разговор Яков. — Езус, кого ты разбудил? Как так случилось? Ты же отправился на поиски своих любимых черепков.

— Я нашел этот крест… Я искал его… Андрий воздвиг его…

— Что за Андрий?

— Давным-давно… Старое предание… В нем заключена сила…

— Андрей, апостол Господа нашего Иисуса Христа, ходил по этой земле… — задумчиво проговорил Армен. — Есть такое предание. Но он был святой человек! От него не может исходить эта языческая скверна с татями и личинами!

— Кто возьмет силу… тот станет всемогущ… я не смог…

— Так это христианская волшба? — обратился Сигват к пресвитеру.

— Так молвит бес. Но он лукав. Я не верю ни одному его слову.

— Ежели это христианская волшба, то что нам делать?

— Если это диавол, он сгинет от святой воды!

— Где же ее взять?

— Дайте мех.

Армен перекрестил емкость с водой, потом опустил в горловину свой серебряный крест. Взболтав содержимое меха, пресвитер отхлебнул глоток.

— Готово! Да убоится диавол святого причастия!

— Нет! Не делайте этого!

Однако слушать распятого пресвитер не стал. Он плеснул водой на ноги Езуса. Тот закричал.

— Не нравится… Получай еще.

Армен снова плеснул из меха на крест. Распятый — стал корчиться и бессвязно бормотать. Потом внезапно затих, и когда снова открыл глаза, его взгляд был иным.

— Греш-шники… Вы приш-шли, чтобы с-сгинуть… Пресвитер вздрогнул, плеща святой водой в третий раз.

— Во имя Отца и Сына и Святого Духа!

— Прочь…

Святая вода явно не произвела на беса должного эффекта. Небо потемнело сильнее, ударил гром.

— Рубите, ребята! — велел Сигват и сам поднял секиру.

По черным опорам креста застучали топоры.

— Греш-шники! — Распятому это вовсе не понравилось. — У вас еш-шть пош-шледняя возмош-шность ш-шпаш-штиш-шь… Вернитеш-шь в ш-швятое лоно! Примите мою плоть и кровь!

— Рубите, не слушайте его! — крикнул Радим, присоединяясь к ратникам.

— Смотрите! — воскликнул Бождай.

Все повернулись в указанную сторону. Из леса выходило сильное войско. На ветру трепетало алое знамя с серебряным трезубцем. Доспешная дружина шла вперемешку с полуголыми татями. Они разнились одеждами, но походили лицами, вернее отсутствием лиц. Безликое войско молчаливо окружило холм.

Ропот пробежал по рядам ратников, сгрудившихся у креста.

— Когда он успел обратить всю дружину? — Удивление вперемешку со страхом сквозило в голосе Ра-дима.

— Дурное дело не хитрое. Щербатый угощал в княжьем стане не одного государя.

— Да помогут нам боги совладать с такой силищей…

— К бою! — скомандовал Сигват. — Живо!

— Мы так не договаривались… — покачал головой Стриг.

— Это ж княже, — признал вершника в алом плаще Бождай. — Вы против него замыслили?

— Ты узнал его в лицо? Нет? Значит, это не князь, а кто-то в его одеждах.

— Я не ведаю, почто все напялили личины, но стяг — княжий. Это Владимир Ярославич, сто лет ему здоровья.

— Князь очарован, — пояснил Радим. — Надо скорее расправиться с бесом, тогда злая волшба уйдет. Рубите!

— Мы не пойдем супротив князя, — твердо ответил Бождай. — За мной, ребята! И не пробуйте нас остановить!

— Глупцы! Они побьют вас! — предупредил Сигват.

— Не раньше, чем вас!

Люди Стрига и Бождая попятились с вершины холма. Сигват остановил своих норманнов, которые было заступили им дорогу.

— Пусть идут!

— Греш-шники! Примите причаш-штие и ш-пасе-тесь!

Стриг и Бождай не стали слушать распятого. Вложив оружие в ножны, они с поднятыми руками отправились навстречу выступающей из леса рати.

— Рубите! — снова крикнул Радим.

— Вы прикройте щитами, а вы за топоры, — скомандовал Сигват, и на крест снова посыпались удары.

— Разреши нам уйти, — взмолился Яков. — Они убьют нас.

— Иди, коли жизнь недорога.

Купцы медленно двинулись от норманнской дружины. Если бы они были чуть расторопнее, то, несомненно, пали под ударами татей, ибо те не собирались вступать в переговоры.

— Мы с миром! Прости нас, княже! — сказал Стриг. В тот же миг он был насажен на рогатину.

Тати с яростной решимостью бросились избивать сдающихся. Половина ратников пала сразу. Другая успела прикрыться щитами, вступив в неравную схватку. Из кровавой кутерьмы выбраться не удалось никому. Яков и Сара быстро отступили за щиты норманнов.

— Ш-шмерть греш-шникам!

Толпа татей с криком и гамом бросилась в атаку. Лучники успели выпустить лишь по две стрелы, а войско беса уже приблизилось на бросок копья. Норманны метнули сулицы. Первый ряд татей повалился в грязь, но его место тут же заступил следующий.

— Не успеваем, — тихо проговорил Радим, глядя на неглубокие надрубы.

— Умрем достойно. Вальгалла ждет нас, — сказал Сигват и, откинув щит, взял одной рукой меч, другой секиру.

— Боже спаси и сохрани! — Армен упал на колени. Неистово крестясь, он запел псалмы на греческом языке.

— Веревка! — внезапно вспомнил Радим. — Закинем ее на верхушку и дернем! Надо повалить крест!

Он начал рыться в своем дорожном мешке. Внезапно его рука наткнулась на сосуд с огненной водой. На мгновение скоморох замер, раздумывая, потом решительно полез за кресалом. А потом плеснул огненной водой на распятого.

— Ш-што ты делаеш-шь, греш-шник!

— Тебя извожу, бес гадливый!

Чиркнуло кресало. Искры не долетели до пропитанной жидкостью набедренной повязки.

— Греш-шник! Ош-штановиш-шь!

Радим улыбнулся. Кресало чиркнуло снова. Искра слетела с камня. Легкое дуновение подхватило ее, неся к распятому человеку. Крошечный огонек закружился в воздушном вихре. Потом он упал на крест. Когда искра коснулась пропитанной огненной водой материи, повязка на чреслах вспыхнула ярким пламенем. Езус жутко зашипел, дергаясь всем телом. — Это тебе за Валуню! Это тебе за всех наших! В тот самый миг, когда пламя охватило крест, первые рогатины коснулись щитов обороняющихся — и вдруг тати, как один, повалились на землю. Жутко заголосили, воя, как дикие звери. Личины вмиг почернели, покрылись трещинами. Безликие пытались оторвать гниющее дерево от лиц, но тщетно. Оно крепко держало своих рабов. Норманны замерли, затаив дыхание. Враги корчились у их ног, не будучи поражены оружием.

— Что это?

— Мы победили… — сказал Радим, вытирая пот со лба.

— Ты победил, — Сигват сжал его в крепких объятиях.

Обгоревший до костей, Езус шипел, издавая нечеловеческие звуки. Его язык превратился в пепел, в глазницах играл огонь, но скелет продолжал голосить. Треснул позвоночник. Череп склонился на грудь, а затем сорвался и рухнул на землю. От удара он раскололся и выпустил наружу столб дыма. Выгоревшие мозги просыпались золой. Потом все стихло.

Небо просветлело. Ветер стих. Над горой повисла необычная тишина, прерываемая лишь треском объятого огнем креста.

— Магия… Шептун… — проговорил Хельги.

В отблесках пламени холм, усеянный бьющимися в агонии людьми, выглядел куском гнилого мяса, облепленным опарышами. Радиму показалось, что, куда ни ступи, непременно потопчешь чье-нибудь тело.

— Вот и сокровище, Хельги, — сказал Сигват. — Собирай доспехи.

— Там где-то и князь, — заметил Армен. — Какое несчастье!

— Да. Богатая добыча.

Не успели норманны опомниться, как на опушке показалась новая дружина. Бросившиеся обирать тех умирающих, с которых можно было что-то взять, срочно вернулись на вершину. Ратники напряглись, поднимая щиты. Одна напасть миновала, грядет другая?

— Это Остромир! — узнал предводителя Радим. Боярин ехал на вороном коне, укрытом парчовой попоной, запряженном в драгоценную узду. За плечами воеводы колыхался подбитый соболем белый плащ. Ноги, обутые в белоснежные сапоги с золотыми острогами, покоились в узорчатых стременах. Остромир и в бой одевался как на праздник. И чем опаснее был противник, тем дороже убранство. Это Радим слышал от одного калечного чудина, некогда захваченного в полон русской ратью. До того, как угодить в рабство, чудин много воевал, совершая набеги на села, принадлежавшие боярину.

Судя по нынешнему наряду, Остромир готовился к смертельной схватке. Издалека было плохо видно, но скоморох мог поспорить, что все пальцы боярина унизаны перстнями с самоцветами, а на шее — толстая золотая цепь. Внезапно нахлынули тревожные предчувствия. Чем закончится эта встреча? Ни Ради-му, ни Сигвату ничего хорошего она не сулила.

Боярин остановил своих людей там, где лежали тела безликих. Боярская сотня была во всеоружии. Один клич — и отряд бросится в бой.

— Сигват! Где пал князь? — громко спросил Остромир.

— Не видел. Где-то здесь, — махнул рукой ярл.

Боярин послал своих людей искать государя. Задача оказалась несложной. Вскоре они вернулись с телом, завернутым в алый плащ. Личину удалось сорвать с большим трудом. Она прикипела к коже и долго не хотела отделяться. Владимир Ярославич не подавал признаков жизни.

— Он умер? — спросил Сигват.

— Отдал Богу душу, — ответил боярин и перекрестился.

— Что теперь?

Напряженное молчание повисло между воинами. Смерть князя многое меняла в жизни как знати, так и простых дружинников. Кто теперь станет княжить в Новгороде? Не придет ли новый господин сюда со своим уставом? На кого вину возведет за смерть предшественника?

Крест с треском повалился. Он догорал на земле, источая дым, пахнущий могильным смрадом.

— Я прослушал твои волшебные камни, скоморох. Там разговоры татей. Ежели бы ты сразу сказал, что могут эти камни, а не заставлял меня копаться в ветхих книгах, мы быстрее справились бы с порождением ада. Да и ты не терпел бы зла. Эти люди были под властью древнего чародейства, языческой силы, что старше этой чащи на сотни лет. Их вело одноглазое и одноногое лихо, обитающее в этом кургане с тех времен, как Господь Бог заточил его. Один несчастный открыл поганому дорогу к свету, поставив крест на проклятой земле, другой разбудил ото сна своими безумными обрядами.

— Ты не будешь с нами биться?

— Нет. Правда на вашей стороне. На нашей стороне… — поправился Остромир. — Ступайте с миром. Но больше мне на глаза не попадайтесь. И забудьте все, что здесь случилось. Будете болтать — добром это для вас не кончится.

Норманны недоверчиво опустили щиты. Боярская дружина даже не шевельнулась. Сохраняя строй, Сигват и его люди стали медленно спускаться с вершины. Пресвитер, купцы и скоморох потянулись следом. — Скоморох, подойди! — окрикнул Радима Остромир.

Делать нечего, пришлось подчиниться. Радим остановился — так, чтобы его и боярина разделяло тело поверженного князя. По сторонам зашевелились гриди, заступая скомороху путь к бегству. Вот и попал…

Остромир перешагнул через мертвого государя. При приближении боярина Радим отшатнулся, внутренне сжался, готовясь к неприятностям.

— Ты оказался смышленее, чем я думал, скоморох. Ловко сладил с таким злом, которое даже я не знал, как одолеть. Мыслил девять ветвей славы искать, а оно проще оказалось. Ты вспомнил, что сегодня день Огня Сварожича? Где ты добыл этой чудесной пылкой водицы?

Скоморох молчал в недоумении. Вопросы странные. Как ответить, чтоб и дураком не показаться, и лжи откровенной не допустить?

— Ежели желаешь службу нести среди моих мужей, я буду рад.

Радима предложение застало врасплох. Однако следовало отвечать.

— Благодарствую, господин великий боярин! Позволь мне, сирому, идти своей дорогой. Несчастлива эта земля для меня. Все время какие-нибудь напасти.

— Как знаешь. Ежели надумаешь когда иметь теплую постель и добрую еду, приходи в Новгород. Пытать о твоих тайнах я не буду, а на службу с радостью приму.

— Благодарствую много раз, господин великий боярин! — Радим попятился прочь.

Боярин сделал знак, и гриди расступились. Кланяясь на ходу, скоморох почти побежал за удаляющимися норманнами. Остромир задумчиво посмотрел вслед Радиму. Он до сих пор не был уверен, какое решение самое правильное: немедленно казнить опасного бродягу, заточить его в порубе и заставить работать на себя или отпустить от греха подальше. На счастье скомороха, боярин склонялся к последнему.

Яков, как обычно, ворчал, Сара его успокаивала.

— Ой, разорили бедного купчину! Столько всего претерпел, а что взамен? Пара ржавых мечей? Вернусь в Булгар грязный, ободранный и обессиленный! Почему кому-то достаются сокровища, как Исаку… Помнишь, Сара, он в прошлом годе золотую домовину древнего царя Атиллы откопал? Ходил такой важный, а потом переехал в Итиль. Кому-то сокровища, а мне — одни несчастья! За что Господь так недобр ко мне?

— Думаю, он добр, господин, — ответил за Бога Радим. — Благо, голову сохранили.

— Голова на месте, — согласился купец. — Но болит. У меня всегда голова болит после того, как надышусь какой-нибудь гадостью. Как этот крест вонял! Я давно не помню, чтобы у меня так закладывало нос. Ты, Сара, помнишь? Я — нет. И как, спрашивается, у меня должно быть после этого с головой?

Радим улыбнулся. Когда никого не было, он достал из-за пояса мошну, ловко срезанную с пояса покойного князя. Ослабив горловину, скоморох запустил в нее руку. Сребреники приятно охолодили пальцы.

КРОВЬ СКОМОРОХА

Глава 1

С Ильменя веяло прохладой, обычной для этих мест в конце серпеня. На ветру поскрипывала калитка, ведущая во двор, огороженный высоким тыном. На Причальной улице Городища было пусто. Уже давно отзвонили вечерню, и добрые люди уснули, оставив заботы до утра.

Тишину разорвал густой лай собак, потом послышался топот копыт: по улице рысью проехали вершники. Их было пятеро, все рослые, на ухоженных конях под боевыми седлами и с крепкими сбруями. Темные шерстяные плащи защищали всадников от порывов ветра, а длинные мечи, опоясывавшие четверых из них, — от недобрых людей.

Коней осадили у скрипучей калитки.

— Мы с Дудикой войдем, — сказал тот вершник, что был без меча. — Стерегите ворота, привяжите животин и ждите. Ежели свистнем, немедля рвите к нам.

— Делайте как диакон велит, — подтвердил сказанное самый широкоплечий из ватаги. — И никого не пускать — ни туда, ни сюда.

— Угу, — кивнули здоровяки.

Спешившись, Дудика и диакон уверенным шагом направились к крыльцу большого дома. Оконца не были затворены ставнями, а потому падавший из них свет хорошо освещал натоптанную дорожку. Пахло домашней скотиной и свежей едой. Навстречу гостям выбежал хромой детина:

— Просим, просим! Проходите! Хозяин рад, очень рад.

— Отрадно, — негромко проговорил диакон.

— А ну, с дороги! — Дудика грубо оттолкнул мешавшегося под ногами детину.

Не замедляя шага, приезжие вошли в дом. Внутри было ненамного светлее. В центре клети полыхал очаг, пара лучин освещала длинный стол, поставленный у стены, огарок свечи теплился у образа Богородицы в красном углу. Диакон и Дудика перекрестились. Остановившись у самой двери, осмотрелись.

— Видишь кого похожего?

— Нет.

— Надо искать. Слово было верное. Дурить нас тот холоп не посмел бы.

Углядеть всех, кто находился в доме, было трудно. Мало что некоторые лежали на полу, с головой укрывшись дерюгами, и зычно храпели, так еще сумрак скрадывал закутки и закоулки. Явно бодрствовали только трое. Два мужа, лет по тридцати от роду, сидели за столом и, вяло переговариваясь, хлебали мутноватое пиво из потемневшего, потрескавшегося жбана. Низкорослый толстячок в замасленной рубахе, подвязанной кожаным ремешком, суетился у очага.

— Надо хозяина попытать. Он всех примечать должен. Гостеприимцы — скользкие твари, но мы тоже не лыком шиты.

Диакон и Дудика направились к очагу. Языки пламени лизали нанизанную на вертел тушу кабана. Шипел на углях жир. Пахло так вкусно, что Дудика сглотнул слюну.

— Добро пожаловать, гости дорогие, к Боровичку на роздых и горячую кашу. Рассаживайтесь поудобнее. Могу предложить меда сладчайшего и мясца свежайшего.

— Ты — хозяин? — спросил диакон.

— Да, да, гости дорогие, Боровичок стоит перед вами. Очень рад, что почтили меня своим вниманием. Как величать почтенных господ? Вижу, вы из храбрых мужей. Уж не из княжьей ли дружины?

— Много болтаешь, толстяк. Отвечай, не заходил ли к тебе сегодня скоморох?

— Может, сначала угощенье, а дело потом, гости дорогие? Я тут…

— Отвечай, живо! — вступил в разговор Дудика, хватая Боровичка за горло.

— Хочешь с нами в хитрого и тупого поиграть? — нахмурился диакон. — Не выйдет, заруби себе на носу, толстяк. Мы пока по-доброму спрашиваем. Так видел скомороха?

Шум у очага отвлек мужей, грустивших у полупустого жбана. Они окинули мутным взором грубых гостей и решили вмешаться:

— Эй, вы, лиходеи! А ну пустите Боровичка!

— Щас мы вам накидаем! — пошатываясь, один из мужей поднялся со скамьи и стиснул кулаки.

Как ни высок был Дудика, но тот, кто приближался к нему, почти доставал притолоки. Рука воина стиснула рукоять меча. Со всех сторон зашевелились постояльцы.

— Назад, смерды! — закричал диакон. — Ослепли, что ль? Не видите, кто перед вами стоит? Я — Григорий, диакон Святой Софии! Кто нам поперек пойдет, именем Божьим пойман будет!

Для большего эффекта диакон распахнул плащ, чтобы все увидели богатый золотой крест, висящий на груди.

— Прости, отче! — Мужи повалились на колени. — Не ведали, что творили. Бес попутал, да хмель в голову вдарил. Темно тут… Не приметили…

— Молчать, — коротко ответил Григорий.

— Благослови!

— Молчать!

Дудика пинками погнал пьяниц в угол. Диакон повернулся к Боровичку, продолжая начатый разговор:

— Где скоморох?

Увлеченный расспросами хозяина постоялого двора, Григорий не заметил, как один из постояльцев тенью скользнул под стол. Пока шел разговор, он сидел, прижавшись к стене и стараясь не дышать. Точнее, замер он после того, как вошедшие упомянули скомороха.

— Был тут один. Но уж верно не знаю, скоморох он или кто, — начал Боровичок. — Как мешок свой расшнуровал, так я личину липовую увидел. Может, и не скоморох вовсе.

— Где он?

— Хорошее серебро мне дал. Я ему в своей горнице постелил. Там, верно, и спит. А может, гуляет где. Я его вечор не видел. Эй, Хромец, покажи важным господам, где моя горница!

Хромой детина, глупо улыбаясь, вынырнул из темноты. Он услужливо приоткрыл низкую скрипучую дверь и осветил порог лучиной.

— Пойдешь с нами сам.

— Э-э, милостивые господа. У меня тут хряк добрый на вертеле. Сгорит, вот вам крест, ежели не прослежу. Не вводите в убытки, помилуйте.

— Пусть Хромец последит. Двигай. Дудика грубо толкнул Боровичка в спину, понуждая идти.

— Смотри, Хромец, не подведи!

— Не подведу, хозяин!

Детина и Боровичок многозначительно переглянулись. Потом хозяин, приняв лучину, направился в смежную клеть. Григорий и Дудика пошли за ним.

— Ежели кто из добрых гостей хочет выйти до ветру, то самое время, — негромко пробурчал Хромец. —

Только смотрите, у ворот трое богатырей ждут, никого мимо себя не пускают.

Из— под стола осторожно выглянул человек. Тихо, как мышь, пробрался к выходу. Пьяницы заметили только, как дверь на миг открылась, впуская порыв ветра, и негромко захлопнулась.

Спускаться по ступеням крыльца беглец не стал. Он ловко перемахнул через огородку, приземлившись на раскисшую от дождя землю. Ноги разъехались в стороны, чтобы не упасть, пришлось упереться в грязь руками.

Радим — так звали беглеца — охнул, беззвучно проклиная месяц, проведенный без скоморошьих забав. Совсем расслабился, думал — раз до пристани без приключений добрался, то и тут обойдется. Оказалось, нет, новгородская земля поглубже заманила да побольнее стукнула. Совсем не ожидал Радим, что вот эдак придется бежать в ночь, накануне уже договоренного отплытия, оставив все добро преследователям. Хорошо, туго набитая мошна с собой. Личин, цветастых тряпок да бубенцов, конечно, жалко, но если утром удастся пробраться на ладью, то барахло — дело наживное.

Радим поднялся и, стараясь как можно меньше шуметь, двинулся вдоль стены дома.

— Стой! Кто таков? — раздался внезапный окрик. Беглец застыл как вкопанный.

— Кто и куда? — из-за баньки вышел воин, укутанный в темный плащ.

— Я… э… ме… — Радим заговорил заплетающимся языком, имитируя пьяную речь. — Мне… э… по нужде…

— Далеко не ходи. Сюда за угол, а потом возвращайся в хоромы.

— Ох… Я… э…

Беглец зашел за баньку и оказался в тупике. Слева один сруб, справа другой, а прямо перед носом высокий плетень, отделяющий двор Боровичка от соседнего. Долго размышлять Радим не стал. Цепляясь за бревенчатые венцы, он вихрем взобрался на крышу баньки, откуда одним прыжком перемахнул через забор.

На него с лаем бросились лохматые псы. Подхватив с земли полусгнивший дрын, Радим пустил им в собак. Те, что потрусливее, еще во время замаха показали хвост, а единственный смельчак завертелся на месте, получив удар в грудь. Воспользовавшись его замешательством, скоморох добежал до ближайшего строения. Здесь пришлось повторить ловкий трюк — молнией взлететь на самую крышу. На мгновение остановившись, беглец оценил положение. Окольная улица осталась где-то справа, чтобы до нее добраться, придется миновать еще пару дворов.

На этот раз он не стал спускаться. Скинув сапожки, скользкие от налипшей грязи, Радим босиком засеменил по кромкам оград. Раскинув в стороны руки — в каждой по сапогу — он искусно удерживал равновесие, пока не спрыгнул на улицу. Через полсотни ударов сердца, обувшись и стряхнув пот со лба, довольный собой скоморох уже бежал прочь от Городища…

Темнота царила беспросветная, а потому Радим не сразу понял, обо что запнулся. До него дошло, что это была специально подставленная клюка, когда он услышал человеческие голоса и увидел опускающуюся на голову дубину. Попытка увернуться не увенчалась успехом. Сознание покинуло беглеца.

Глава 2

Посреди почерневших от пожара развалин, в бывшем подполе спаленной избы горел тусклый костерок. Вокруг сидели два чумазых отрока и одна растрепанная отроковица. Их рубахи, подпоясанные обрывками волосяных веревок, представляли собой смесь заплат и незалатанных дыр, спины были прикрыты от ночного холода потертыми дерюгами. Ступни босых ног повернуты к тлеющим углям. Чуть в стороне, между обломками рухнувшей притолоки, лежал обнаженный бородатый мужчина, на вид чуть старше тридцати годов. Его руки и ноги были опутаны ивовыми прутьями, так что он не мог и пошевелиться.

Отроки перебирали тряпье, снятое с мужчины, а девчонка пересчитывала монеты, высыпанные из мошны на холщовый лоскут. Глаза юных татей светились радостью, на лицах играли улыбки.

— Богатая добыча, Зяма! Сыто заживем! — закончив с монетами, сказала отроковица.

— Скока там?

— Много! У меня пальцев не хватило. Ни на руках, ни на ногах.

— У! Хоромы купим и холопов!

— И сапожки знатные! С фигурной вышивкой!

— Не… Зачем нам хоромы? Мы ж люди вольные. Ты бока, что ли, пролеживать хочешь, Куря? Умилка и та согласится — купим струг и уйдем варяжить.

— Боюсь, на струг все ж не хватит. Зяма, может, как наши родничи хотели, уйдем в лес, поставим двор, улей, бортничать зачнем?

— Умилка, ты же помнишь, чем то для родничей обернулось.

— А мы тихо уйдем, и подальше от Новгорода.

— Все одно, ежели не люди бискупа, так княжьи тиуны нас найдут. Тогда либо каждый год отдавать будешь, либо пожгут.

— Неужто, Зяма, скрыться от них никак нельзя?

— Никак. Бискупу Бог помогает. А Бог — всемогущ.

— А нам он почему не помогает? Я к Святой Софии каждую седмицу хожу.

— Отчего ж не помогает? Смотри, какую добычу подарил. Ты столько серебра раньше видела?

— Только у княгини, когда она к Пасхе выходит и милостыню несет.

— То-то и оно!

— Зяма, — вмешался в беседу Куря, — а что с этим мужичонкой делать будем? Он в себя приходит. Стукнуть еще разок?

— Можно и стукнуть. А потом придушить надо. Он нас видел, потом узнает — бед не оберешься.

— Братишка, зачем! Он же в беспамятстве! Бросим тут, уйдем скорее! — сказала отроковица негодующе.

— Тут нельзя. В Городище все знают, что мы в погорельцах бытуем. Он быстро найдет, кто его огрел да общипал. Придется прятаться. Нам се надо, Умилка? Да и потом, смотри, он уж очухался, нас слушает, запоминает. Придушим, и дело с концом.

— Пощадите! — подал голос Радим, очнувшийся от нестерпимого холода. — Я ничего не помню. А если и помню, забуду быстро, — только скажите.

— Он обещает, Зяма! Я прошу, Зяма, не убивай его! Мы ведь никого не убиваем! Таков уговор.

— Уговора не было, Умилка. Я говорил, что резать не станем. Душить — не резать.

— Точно, Умилка, отходь пока в сторону. Мы с Зя-мой все сделаем.

— Пощадите, ребятки! Вы же добрые христиане!

— Не всяк кто крещен — добр. А мы с тех пор, как бискупли гриди родничей пожгли заживо, вельми озлоблены.

— Но в Бога-то верите! Хоть в какого. Ни Перуну, ни Христу не угодно, чтоб невинного изводили за просто так.

— Что ж за просто так. Не было б у тебя мошны, так не придушили бы. За серебро ты нас потом из-под земли достанешь. Дай удавку, Куря.

Отрок снял пояс. Он подергал за концы, проверяя прочность веревки.

— Ох, ребятки! Хуже вашего бискупа поступаете. Он хоть поймать меня хочет, а вы сдушегубить. Почто такая судьба скомороху?

— Зяма, не смей! — Умилка заступила дорогу отроку. — Не допущу братишек любимых до смертного греха!

— Что ж раньше допустила, когда обобрать его решили?