Раньше я видел людей, которые разговаривали не по-нашему, это были военнопленные немцы. А какие же германцы?
      - Меня вчера один приглашал, - продолжал Илюха. - "Приходи, говорит, - в гости, саблю дам". Что, не веришь?
      - Верю, - ответил я, хотя знал, что Илюха врет: вчера германцев в городе не было.
      Шагая по улице, я в нетерпении оглядывался по сторонам. Вдруг я увидел на заборе большое объявление. Половина его была написана не по-русски, а на другой половине я прочитал:
      ОБЪЯВЛЕНИЕ
      Каждый, кто передаст германскому командованию
      большевистских агитаторов, получит за каждого премию:
      1. Сто рублей за сведения.
      2. Двести рублей, если доставит агитатора в наше
      распоряжение.
      3. Тысячу рублей и корову за поимку главаря по кличке
      Дядья Митья.
      Комендант города майор Гейн-Гауптман.
      Наконец около хлебной лавки мы увидели первого германца. Боясь приблизиться, мы остановились в отдалении и стали рассматривать его. Германец был в синем жупане и шароварах, заправленных в сапоги. На голове шапка из серых смушек с длинным "оселедцем", на конце которого болталась кисточка. Из-за спины у германца торчала винтовка, на поясе висела граната, а сбоку волочилась по земле кривая, точно колесо, шашка.
      Германец прохаживался возле лавки, видимо охраняя ее.
      - Сейчас я спрошу у него по-германски, что он здесь делает, - спросил Илюха.
      Я подошел поближе, чтобы послушать их разговор.
      Заложив руки в карманы, Илюха остановился перед германцем. Минуту они молча разглядывали друг друга.
      - Драйцик, - неожиданно выпалил Илюха и замялся, хмуро оглянулся на меня: - Чего смотришь? Думаешь, не умею?
      Он снова повернулся к германцу. Но тот вдруг выговорил чисто по-украински:
      - Чего вылупився, як баран на аптеку? Чи я тоби цирк? - И он стукнул Илюху так, что у того слетел и покатился по дороге картуз.
      Илюха икнул, догнал картуз и пустился прочь.
      - Он сумасшедший, - с трудом переводя дыхание, проговорил Илюха. - Ты видал, какие у него глаза? Такие всегда бывают у сумасшедших.
      - А почему он по-украински заговорил?
      - Тебе же говорят - сумасшедший.
      Илюха дернул меня за рукав:
      - Гля, что это?
      Из города бежал народ, мимо нас рысцой протрусила испуганная старушка. Она крестилась и повторяла вполголоса:
      - Осподи Иисусе Христе, что ж это делается! Оспади милосердный!
      Люди останавливали ее, о чем-то спрашивали, но она покачивала головой и повторяла одно и то же.
      2
      На главной улице невозможно было протиснуться. Гул от встревоженных голосов стоял в воздухе. Против белого здания с высокими полуколоннами на телеграфном столбе висел человек. Поверх мешка, накинутого на голову, туго затянулась вокруг шеи петля. На одной ноге у повешенного был надет ботинок, другая разута. На груди висела дощечка с надписью: "Болшевик".
      В стороне, громко причитая, плакала женщина. Четыре солдата в круглых стальных шлемах не подпускали к столбу людей.
      На этих солдатах были короткие серо-голубые шинели, подпоясанные ремнями с медными пряжками. На пряжках - орлы с перьями, торчащими в стороны, как острые кинжалы. За спинами у солдат висели ранцы. По тому, как солдаты молча смотрели на людей, я понял, что они ни слова не понимают по-русски. Я сразу догадался, что это были немцы. Стало жутко. Главный немец, у которого на голове поблескивала черная каска с острой медной шишкой, гарцевал на коне и кричал:
      - Коспода! Немецкая армия пришел на помощь вас. Она защищает вам от болшевик и просиль разойтись по домам. Немецкий армия считает Совет непорядка. Так люди не дольжен жить. Люди дольжен жить не Совет, не коммуна. Кайзер Вильгельм помогайт русскому наводит порядок Россия. Я просиль разойтись, коспода.
      - У нас господа в семнадцатом году кончились! - послышался из толпы возглас.
      - Вас никто сюда не звал, убирайтесь! - крикнул человек, стоявший позади меня.
      Я обернулся и едва не вскрикнул от радости. Это был молотобоец Федя.
      Колбасник Цыбуля ухватился обеими руками за Федю и заорал:
      - Господа немцы, ловите, это большевик!
      Федя ударил колбасника локтем в лицо.
      - Караул!.. - заорал Цыбуля, приседая. - Держите его!
      Федя метнулся в толпу, чуть не сбив меня с ног, и схватил на ходу камень с мостовой.
      - Товарищи, бейте оккупантов! - И швырнул камень в часовых. И, как по команде, мальчишки всего города обрушили на немцев бурю камней.
      Толпа, охваченная гневом, теснилась к вожакам, люди вооружались чем попало. Только теперь я заметил, что было здесь много шахтеров и они что-то прятали под одеждой. Вот один выхватил из-под полы шахтерский обушок и крикнул:
      - Бей их, хлопцы!
      Немец в каске с медной шишкой поднял руку и жестко, не по-русски, подал команду.
      Сейчас же из-за угла выскочил немецкий конный отряд и с поднятыми палашами бросился на толпу. Их осыпали камнями. Но немцы стали рубить людей, и толпа хлынула врассыпную.
      Илюха нырнул куда-то, и я потерял его из виду.
      Я бежал, боясь оглянуться. Сзади цокали копыта, слышался лошадиный храп, раздавались стоны, ругань. Я заскочил в какой-то двор и присел за мусорным ящиком. Сквозь щель в заборе я видел, как старик рабочий стал бить немца по лицу торопливыми короткими ударами, обеими руками вцепился в горло и упал вместе с врагом. Другой немец, подскочивший сбоку, воткнул рабочему в спину штык.
      Потом я увидел Федю. Немец в каске изо всей силы ударил его палашом по голове. Федя зашатался и, нагнув голову, начал хватать над собой руками воздух, как будто хотел поймать шашку. Потом он рухнул на дорогу, окровавленный.
      У меня закружилась голова.
      Когда бой затих, я, крадучись, вышел за ворота.
      Вдоль улицы курсировали верховые, то там, то здесь на земле виднелись следы крови. Посреди мостовой валялась женская туфля с отломленным каблуком. На ржавом гвозде, торчащем в заборе, белел клок окровавленной рубашки.
      Вокруг было пустынно, словно город вымер.
      Шатаясь, я поплелся к себе на окраину, унося чувство ненависти к чужеземцам и страха перед ними.
      3
      Когда я вернулся домой, тетя Матрена катала белье тяжелым рубелем. Васька выстругивал деревянные босоножки. Он хмуро взглянул на меня и спросил:
      - В городе был?
      - Ага.
      - Мосю видел?
      - Какого Мосю?
      - Нашего. Повесили его.
      Я оторопел:
      - Разве это Мося?
      - Ну да, он, - ответил Васька, и лицо его стало суровым. - А еще приказ германский есть, чтоб оружие сдавали, у кого имеется. Так ты смотри... - Он оглянулся на мать и шепнул: - Как брату тебе говорю, смотри. Всех нас повесят, если узнают.
      Он замолчал и снова принялся за работу.
      А я вспомнил Мосю, его примятый котелок и большую рыжую бороду. Вспомнил, как он приходил к Анисиму Ивановичу и учил его сапожному делу, как шутил с нами и делал из бумаги кораблики. Жалко Мосю...
      Я встал и посмотрел в окно. На улице светило солнце, по траве ходили куры, в луже на дороге отражалось небо. Манило в степь, где теперь стрекотали кузнечики, покачиваясь на стеблях, где пахло полынью и в безоблачной синеве заливались жаворонки. Потянуло на речку, где в камышах мелькают голубые стрекозы, которых можно ловить руками, где по песчаному дну плавают серебряные пескари. Я взглянул на Ваську. Он сидел, сгорбившись над сапожным столом, желтый и худой.
      Позвать бы его сейчас в степь погулять. Но я понимал: Васька не пойдет. Последнее время я замечал в нем перемены: он перестал играть с нами, мало разговаривал, все куда-то бегал, шептался со взрослыми. На улице ребята скучали по своему командиру.
      - Вась, пойдем на улицу, тебя Тоня зачем-то звала, - попробовал схитрить я.
      Васька ничего не ответил. Может быть, ему самому хотелось пойти в степь и поиграть со мной, но он должен был кормить отца, мать и даже меня. Васька смотрел на банку с деревянными гвоздями и молчал. И тогда в его голубых глазах я заметил ту напряженную задумчивость, которая бывает у взрослых, когда они чем-то озабочены.
      - Ничего, Лёнь, - сказал он, не отрывая глаз от банки с гвоздями. Мы немцев прогоним. Нехай только... - Васька не договорил: за окном прогремел выстрел, а во дворах отчаянно залаяли собаки.
      Мы выскочили за калитку. По улице, низко пригнувшись и отстреливаясь, бежал человек в черном пиджаке. Я заметил, что рукав у него был в мелу. За бегущим гнались немцы. Среди них был тот, в черной каске с медным шишаком.
      Сквозь редкий забор я видел, как человек метнулся в Абдулкин двор, перемахнул через невысокую стену, сложенную из плоских камней, в мой двор.
      Васька кинулся ему наперерез. На немцев набросились собаки, они отбивались ногами, но те еще больше свирепели.
      Васька выбежал из моего двора и таинственно поманил немцев в соседний, Илюхин, заросший лебедой двор.
      - Здесь, - прошептал Васька и указал на дверь угольного сарая.
      Немцы направили туда винтовки. Главный подошел ближе и крикнул по-русски:
      - Выходить!
      Дверь не открывалась.
      - Выходить! Стреляю! - повторил он.
      В сарае было тихо.
      - Achtung! - скомандовал немец. - Fertig sein!*
      _______________
      * Внимание! Приготовиться! (нем.)
      Немец рванул за скобу. Старая дверь со скрипом распахнулась, немец направил туда револьвер, но тотчас же опустил его. На пороге с ведром угля в руке стояла дрожащая от страха Илюхина мать. Она силилась что-то сказать, но лишь бессмысленно пучила глаза.
      - O, Donner Wetter! - крикнул немец, плюнул и повернулся туда, где стоял Васька.
      Но того уже не было.
      - У-у, зобака! - выругался немец и зарычал на своих: - Fangen den Burschen!*
      _______________
      * Поймать парня! (нем.)
      В суматохе я и сам не заметил, куда и как скрылся Васька.
      Скоро на нашу улицу прибежали германцы-гайдамаки в жупанах.
      Немцы покрикивали на них, а те в струнку вытягивались и отвечали: "Слухаю, шо прикажете?"
      Немцы и гайдамаки развернулись в цепь по всей улице, выгоняли население из квартир, кололи штыками в матрацы, в груды угля в сараях, искали беглеца.
      Немец в каске водил за рукав кофты Илюхину мать и кричал:
      - Где болшевик? Вы прятают болшевик?
      Она крестилась, а Илюхин отец, рыжий банщик, ходил за немцем и бубнил ему в спину:
      - Драйцик-цвайцик, не знаем, ей-богу, не знаем. Мы его сами поймали бы, если бы знали, где он заховался.
      Немцы лазили в погреба и сараи, распугали всех кур. Беглец не находился.
      Тогда оккупанты стали грабить жителей, тащили из хат узлы. На улице стоял стон и плач.
      4
      Я возвращался домой, когда уже начинало темнеть. На грязной улице, невдалеке от нашей землянки, меня кто-то тихо окликнул по имени.
      Я оглянулся и увидел Ваську. Он лежал в высокой лебеде, виднелась только белобрысая голова.
      - Немцы ушли? - спросил он.
      - Ушли.
      Васька горячо зашептал мне на ухо:
      - Хочешь секретного человека увидеть? Я его заховал. - Васька взглянул на меня лукаво и спросил: - Знаешь, кто это?
      - Кто?
      - Не скажу, сам увидишь.
      - Скажи, Вась.
      - Тсс, тише.
      Узенькую улочку, заросшую сурепкой и лопухами, заполнил бледный свет луны. Васька бесшумно двигался мимо забора, за ним кралась его тень.
      Мы прошли в мой двор. Через крышу летней кухни влезли на чердак. Сквозь отверстие в черепице просеивались тоненькие матовые струйки, густые, как дождь. Мы остановились у входа. Жуткая тишина таилась по углам. Чудилось, что в темноте ворочается что-то лохматое, когтистое. Но рядом стоял Васька, с ним я не боялся ничего.
      - Дядь, - сказал он в темноту.
      Молчание.
      - Не бойся, это я, - повторил Васька и прошел по чердаку дальше.
      В яркой полосе лунного света, падавшего сквозь дыру в крыше, показалось чье-то лицо и снова скрылось.
      - А-а, белобрысый, - отозвался из темноты голос. - А это кто с тобой?
      - А ты не узнаешь? Это же Ленька...
      - Так, так... Ну а сам ты кто, как тебя дразнят?
      Васька рассмеялся.
      - Да ты же меня знаешь. И я тебя тоже... Ты...
      - Погоди, погоди, - перебил Ваську басовитый голос, как будто боялся, что Васька назовет его по имени. - Как ты меня можешь знать, если я сам не знаю, кто я.
      Васька продолжал смеяться:
      - Ты дядя Митяй, товарищ Арсентьев.
      "Вот тебе и раз: неужели это в самом деле дядя Митяй?" - думал я.
      - Меня не обманешь, - говорил Васька, - ты дядя Митяй, только сейчас ты секретный человек, красный.
      - Скажешь еще... Какой я красный? Штаны черные, тужурка тоже.
      Просто не верилось, что это дядя Митяй. Ведь я своими глазами видел, как он на днях вместе с Сироткой уходил из города. Откуда же ему здесь взяться? Наверное, мы ошибались.
      - Если ты не красный, - не уступал Васька, - тогда почему немцы за тобой гнались?
      - Это интересное дело. Если хотите, расскажу.
      - Расскажи.
      Он ощупью нашел нас во тьме и положил руки на наши плечи.
      - Тогда слушайте: дело было вечером, делать было нечего, жарили картошку, ударили Антошку. Антошка закричал: "Ой!" Прибежал на крик городовой: "В чем дело?" Дело было вечером, делать было нечего...
      Мы рассмеялись, а дядя Митяй спросил:
      - Интересно?
      - Интересно.
      Он придвинулся к нам и зашептал:
      - Вот что, хлопцы, если меня знаете - молчок. А теперь слушайте: тут недалеко живет безногий сапожник Анисим Иванович Руднев...
      - Ну вот, я же говорил... - перебил его Васька. - Безногий - мой отец, а я Васька... Что ты, забыл меня? - В голосе Васьки прозвучала обида. - Вот на мне и сейчас та гимнастерка, которую, помнишь, в школе выдали. А это Ленька Устинов, его отца в коксовых печах казаки сожгли...
      Я почувствовал, как дядя Митяй привлек меня к себе и спросил ласково:
      - Значит, это ты, Леня? Ах ты, малец мой хороший. Растешь?
      - Расту, дядя Митяй, - ответил я. - У меня тоже штаны ватные целые, а жилетку я дяде Анисиму отдал.
      - Ну, хлопцы, поговорим после, - заторопился дядя Митяй, - а сейчас бегите к отцу и скажите, что я ночью приду.
      По дороге домой Васька все время удивлялся:
      - Вот кого мы спасли! Теперь нехай трусятся немцы.
      - Почему?
      - Знаем почему...
      В тот же вечер, лежа на сундуке рядом с Васькой, я ждал, когда придет дядя Митяй. Наконец под окном послышались осторожные шаги.
      Васька вскочил и, не зажигая каганца, открыл дверь. Кто-то вошел. Васька занавесил окно.
      Я слышал, как дядя Митяй тихо говорил Анисиму Ивановичу:
      - Ревком ушел еще ночью, а мы с Мосей задержались, ну а... дальше знаешь. Хорошо, что твой сынишка подоспел, а то бы и мне болтаться на веревке. Ну, ладно, вот что, война с немцами идет по всей Украине. Под Харьковом бьются с немцами наши донбассовцы. Там Артем. В Луганске формируется пятая армия... У меня письмо Ленина. Надо бы свет зажечь.
      - Вася, где там каганец? - сказал Анисим Иванович.
      Васька зажег каганец.
      Дядя Митяй оторвал подкладку пиджака и достал лист бумаги. Тихим голосом он стал читать:
      - "...2) Всем Советам и революционным организациям вменяется в обязанность защищать каждую позицию до последней капли крови. 3) Железнодорожные организации и связанные с ними Советы обязаны всеми силами воспрепятствовать врагу воспользоваться аппаратом путей сообщения; при отступлении уничтожать пути, взрывать и сжигать железнодорожные здания; весь подвижной состав - вагоны и паровозы - немедленно направлять на восток в глубь страны. 4) Все хлебные и вообще продовольственные запасы, а равно всякое ценное имущество, которым грозит опасность попасть в руки врага, должны подвергаться безусловному уничтожению; наблюдение за этим возлагается на местные Советы под личную ответственность их председателей. 5) Рабочие и крестьяне Петрограда, Киева и всех городов, местечек, сел и деревень по линии нового фронта должны мобилизовать батальон для рытья окопов под руководством военных специалистов. 6) В эти батальоны должны быть включены все работоспособные члены буржуазного класса, мужчины и женщины, под надзором красногвардейцев; сопротивляющихся расстреливать!..
      Социалистическое отечество в опасности! Да здравствует социалистическое отечество!.."
      Дядя Митяй свернул бумагу.
      Помолчали.
      - Немцы здорово вооружены, - сказал дядя Митяй. - Мне поручено организовать здесь отряд. Винтовок у нас сколько?
      Анисим Иванович ответил очень тихо. Мы с Васькой тоже перешли на шепот.
      - Слыхал? - тихонько сказал он. - Будем жечь все подряд, чтобы врагу не досталось.
      - Вась, а чего германцы пришли до нас? Ведь солдаты в окопах замирялись, помнишь плакат?
      - Помню, да толку мало. Во всем виноват ихний кайзер Вильгельм. Он, когда узнал, что его солдаты с нашими братаются, позвал их к себе и строго так спрашивает: "Вы зачем братались с русскими солдатами?" - "Воевать не хотим, в русских братьев стрелять не будем". - "Ага, не хотите стрелять? А в тюрьму хотите? Берите сейчас же винтовки, и марш на войну, и чтобы всю Россию мне завоевать, иначе всех повешу!" Ну что тут будешь делать? Ясное дело - надо идти. Вот и пришли и гетмана Скоропадского привезли...
      - Кто это?
      - А я почем знаю? Буржуй, наверное. Наполовину немец, наполовину русский. Если прямо смотреть - вроде гайдамак, а повернешь сбоку - немец.
      - Эх, не везет нам...
      5
      На другой день Анисим Иванович дал нам два вареных початка кукурузы и приказал отнести дяде Митяю на чердак. Мы пробрались туда незаметно.
      На чердаке от длинной балки шли наклонно по обе стороны дощатые перекладины. На них висела пыльная паутина. Дядя Митяй полулежал на ворохе соломы и что-то писал. Возле него, у дымовой трубы, лежал револьвер в деревянной кобуре.
      Увидев нас, дядя Митяй приподнялся, чердачный настил затрещал под его локтем.
      - Орлятки прилетели.
      - Дядя Митяй, а где твоя борода? - спросил я.
      - Понимаешь, ветром сдуло. Не успел схватить - сорвало и унесло. Такая досада...
      Дядя Митяй принялся с жадностью грызть желтый початок кукурузы, посыпая его солью. Он был так голоден, что на все наши вопросы отвечал невнятным "умгу" и продолжал есть. Потом отбросил в угол обгрызенные стержни кукурузы и сказал:
      - Добре закусил. Теперь бы пообедать в самый раз! - И он погладил себя по животу. - Ну да ладно, подождем с обедом до лучших времен. Верно, Леня?
      - Дядя Митя, а зачем нам сдался гетман Скоропадский? - спросил я.
      - Мы его свергнем, Леня. У него и фамилия подходящая: Скоро-падский, значит, скоро упадет.
      - Дядя Митя, шахтеры говорили, что этот Скоропадский - немец, сказал Васька.
      - Все возможно. Если он Украину немцам отдал, значит, сам немец или работает на немца. Недаром его дразнят знаете как? - И дядя Митяй, к нашему удивлению, прочитал нараспев стишок:
      Ще не вмерла Украина,
      От Киева до Берлина
      Гайдамаки ще не сдались.
      Дейчланд, Дейчланд юбер аллес*.
      _______________
      * Германия, Германия превыше всего (нем.).
      Половину слов мы не разобрали, но все равно стишок был хороший, и я его тут же выучил на память.
      Дядя Митяй показал нам свой маузер, объяснил, как из него стреляют и почему он лежит в деревянной кобуре.
      Вечером мы принесли дяде Митяю ужин, а он рассказывал нам о Ленине, о том, как еще до революции вместе с ним жил в ссылке в сибирской деревушке и как Ленин устроил там для деревенских ребят ледяной каток, а потом вместе с детьми катался на коньках. Интересно было слушать такие рассказы: кажется, всю ночь, до утра, не сомкнул бы глаз.
      На другой день еще рассвет как следует не занялся, а мы уже явились на чердак. Не сразу заметил я девушку, которая сидела в углу, обхватив руками колени, и, улыбаясь, смотрела на нас.
      - Это моя дочка, хлопцы. Она тоже не любит Скоропадского и борется против германцев. Надюша, познакомься с ребятами. Это Вася, а вот он Ленька - Алексей слопал двадцать пять гусей, слопал и не наелся...
      Надя ласково привлекла меня к себе. Руки у нее были нежные и теплые, как у моей матери.
      - Горюют ребятишки, что немцы школу закрыли, - с улыбкой сказал ей дядя Митяй.
      - Папа, я могу с ними заниматься. Хочешь, я буду тебя учить? спросила меня Надя. Она тихо дышала мне в лицо, и я видел в полумраке ее добрые глаза.
      Надя в самом деле начала заниматься с нами. На другой день она даже принесла два карандаша, и мы писали ими на селедочной бумаге. Вася быстро схватывал все, чему учила нас Надя. Она его хвалила, даже я завидовал. Особенно любил он писать слово "Ленин" и был счастлив, когда оно выходило красиво.
      От Нади мы узнали, что сама она приехала из города Луганска, где училась в гимназии и где ей пришлось побывать в тюрьме за участие в забастовке.
      Однажды мы застали Надю на чердаке за необычным занятием. Перед ней стояла круглая сковородка, залитая до краев чем-то похожим на холодец. Надя укладывала на сковородку листы чистой бумаги, прокатывала сверху валиком, и на бумаге появлялись буквы. Листки она развешивала по растянутым ниткам, сушила. Надя показала мне один такой листок.
      "Грозный час настал! - прочел я. - Немецкие белогвардейцы под ликующий вой российской буржуазии двинулись на нашу дорогую, нашей собственной кровью омытую Российскую Советскую Федеративную Социалистическую Республику. Нашей революции грозит смертельная опасность. Немецкая буржуазия идет спасать буржуазию российскую..."
      Надя сказала, что листовку написал рабочий слесарь из Луганска по фамилии Ворошилов. Хорошо написал слесарь, молодец!
      Надя строго-настрого приказала, чтобы я, не дай бог, не проговорился кому-нибудь о листках. Я побожился, а Надя за это разрешила мне попечатать на сковородке. До чего интересное было занятие: приложишь листочек или ладонь к холодцу, и остаются слова. За ладонь мне досталось. Надя долго оттирала следы на моей руке и говорила, что этим самым я мог нечаянно выдать ее и дядю Митяя.
      Как родную полюбил я Надю, но она больше доверяла Ваське. Она давала ему листовки, он распихивал их за пазуху или под шапку и куда-то относил.
      Шли дни, уже и август прошел. И вот однажды теплым сентябрьским утром мы, как всегда, незаметно пробрались на чердак и застали Надю в слезах. Она печатала листовки и молча плакала.
      - Надя, ты почему плачешь? - встревоженно спросил Васька.
      Надя ответила не сразу. Она вытерла слезы согнутой в локте рукой и сказала:
      - У нас большое горе, ребятки: в Москве враги стреляли в товарища Ленина. Он лежит тяжело раненный...
      Печальное известие оглушило нас. Надя отложила валик и рассказала подробнее: какая-то буржуйка, по прозвищу Фаня Каплан, стреляла в товарища Ленина пулями, отравленными ядом.
      Ленин, наш Ленин. Лучше бы в меня стреляли буржуи, лучше бы меня убили насмерть, чем теперь быть без Ленина.
      - Вась, а за что в него стреляли, чем он виноватый?
      - Он коммунист.
      - Это же хорошо!
      - Для тебя хорошо, а для буржуев плохо. Вот они и злятся. Видишь, даже пули в яд обмакнули, чтобы вернее смерть была.
      Надя сказала, что товарищ Ленин жив, только у него грудь и рука перебинтованы.
      - Как же теперь... без Ленина? - спросил Васька, с надеждой глядя на нее.
      - Вместо Ленина сейчас работают его помощники - товарищ Свердлов, товарищ Дзержинский, товарищ Артем. А врагам объявлен красный террор!
      6
      Немцы продолжали хозяйничать в нашем городе. Они делали обыски в домах, бросали в тюрьмы рабочих, поели все наши вишни и кавуны. На речках они разбирали мосты, в городе ломали заборы и хорошие доски отправляли в Германию. Гайдамаки на станциях грузили в вагоны мешки с мукой, уголь, кокс, горы чугунного лома. Один за другим уходили эшелоны, а люди горестно смотрели вслед и говорили:
      - Поехало наше добро в Германию.
      - Все пограбили, быть голоду...
      Следа не осталось от прежней хорошей жизни. Немцы разгромили все Советы. В бывшей нашей школе устроили конюшню. Не было у нас больше ни "комиссаров по финансам", ни "комиссии по борьбе с контрреволюцией". Даже революционный музей, где лежали под стеклом наши кандалы, тоже закрыли, а кандалы кто-то украл...
      Слово "товарищ" опять сделалось тайным. Если скажешь "товарищ", сейчас же становись к стенке: значит, ты большевик и принимай пулю. Вместо слова "товарищ" опять надо было говорить "господин", "барин", "пан".
      Гайдамаков гетмана Скоропадского мы дразнили песенкой:
      Гайдамаки ще не сдались,
      Дейчланд, Дейчланд юбер аллес.
      Немцам я тоже мстил. Ходил среди них и говорил: "Эй, кайзер-хайзер" и смеялся над тем, что они меня не понимали.
      Осталось набить рожу Илюхе, которого стали дразнить германцем за то, что он говорил: "Мы германцы" - и коверкал слова на их лад.
      На другой день я подошел к знакомому забору и в щель увидел Илюху. Он сидел около сарая на маленькой скамеечке и, заглядывая в осколок зеркала, стоявший на табуретке рядом с блюдцем, мылом и помазком, намыливал щеки и "брился" столовым ножом, водил лезвием сначала по ремню, прибитому к забору, потом по щеке, счищая мыло.
      Я приложился губами к щелочке и крикнул:
      - Илюха, иди сюда!
      Он вздрогнул, потом равнодушно повернул ко мне намыленное лицо:
      - Я тебе не Илюха, и можешь меня Илюхой не звать.
      Предчувствуя какое-то новое чудачество своего соседа, я спросил:
      - А как же тебя звать?
      - Фриц Адольфович, - важно проговорил Илюха и отвернулся.
      - Эх ты, Фрицадольф, - передразнил я, - мы скоро твоим немцам и германцам по шее накостыляем, чтобы они драйцик отсюда, пока живы.
      - Вы? Нам по шее? - надрывался Илюха и, сунув мне кукиш, добавил: Гаечка слаба!
      Меня задело:
      - А вот и не слаба. У нас оружие есть.
      Сказав это, я спохватился, но было поздно. "Выдал, все пропало..." подумал я с ужасом. Но, к счастью, Илюха не обратил внимания и спешил сам похвастаться:
      - У нас тоже есть. Двустволочка и кинжальчик, а еще...
      Во дворе появился отец Илюхи с метлой в руках. У него был озабоченный вид, будто он потерял что-то. "Наверно, помазок ищет", - подумал я и нарочно не стал предупреждать Илюху об опасности.
      А старик увидел "бреющегося" сына, бесшумно подкрался к нему сзади. Илюха, не видя угрозы, увлеченно продолжал перечислять:
      - А еще у нас, у немцев, пулеметики есть, пушечки. Да мы из вас души вон, а кишки на телефон...
      Отец наотмашь ударил Илюху метлой, и осколок зеркала звякнул о забор.
      Илюха упал, подхватился и бросился бежать.
      - Убью! - кричал отец, гонясь за ним с метлой.
      С того дня Илюху стали звать на улице Фрицадоль. Потом это прозвище сократили до Фрица и наконец стали звать Мокрицей.
      Последняя кличка прочно закрепилась за Илюхой. Мы даже сочинили по этому случаю песенку:
      Рыжая Мокрица,
      Выйди на улицу,
      Мы тебя будем учить
      По-немецки говорить.
      Но этим дело не кончилось. Однажды ребята крепко поколотили Илюху, чтобы не продавался. Он просил прощения и, желая доказать свою верность, украл у немца штык. Я был доволен расправой над Илюхой, но неожиданно мое торжество сменилось глубокой печалью.
      7
      Однажды ночью Васька ушел с листовками и не вернулся. Тетя Матрена плакала. Дядя Митяй узнал, что Ваську арестовали. Вечером куда-то исчезли дядя Митяй и Надя. Чердак опустел.
      До темной ночи я выходил за калитку, прислушивался к шорохам: не идет ли Васька?
      Утром прибежал Уча и с таинственным видом сообщил, что кто-то из ребят слыхал, как в немецкой тюрьме кричит, зовет на помощь Васька.
      Все. Точка. Иду выручать друга. Я достал в сарае обручевую саблю, наточил ее на кирпиче остро, как бритву, и твердо решил: умру под немецкими пулями или Ваську освобожу. Не могу допустить, чтобы над ним издевались!
      Но когда я подошел к тюрьме и увидел немецких солдат с кинжалами-штыками, побоялся подойти и чуть не ревел от обиды. Трус! Какой же я подполковник? Вот не буду бояться, назло не буду! И я пошел прямо на немцев.
      Один часовой стоял у дверей тюрьмы. Другой, в суконной бескозырке с красным околышем, расхаживал по тротуару. Я еще раньше заметил, что он смотрит на меня и смеется, как дурачок.
      "Смейся, смейся, гадюка, - думал я про себя, - вот секану тебя саблей по башке!"
      Немец поманил меня пальцем:
      - Komm zu mir, Junge*.
      _______________
      * Подойди ко мне, мальчик (нем.).
      - Иди ты, немец-перец-колбаса.
      - Komm, komm zu mir*, - продолжал подзывать меня солдат. Я заметил, что глаза его смотрели по-доброму. Что бы это значило? Не совсем доверяясь, я подошел. Немец погладил меня по голове и, порывшись в кармане, положил на мою руку что-то тяжеловатое и теплое. Я глянул и обмер: на ладони блестел новенький перочинный ножик со множеством лезвий, отверток и даже со штопором.
      _______________
      * Подойди, подойди ко мне (нем.).
      Сколько я мечтал о таком ноже! Я ждал его от отца, собирался отнять у Витьки Доктора. И вот я держу ножик в руках! Я крепко сжимал в кулаке дорогую вещь и глядел на немца с удивлением: не шутит ли?
      - Сдеваешься? - спросил я с обидой. - Сдеваешься, да?
      Но немец улыбался и подмигивал мне: дескать, бери, не стесняйся. Но как бы он ни улыбался, это все-таки немец. "Отдать ножик или нет? - думал я. - Они Васю посадили в тюрьму. Бросить или не бросить ножик? Может, они надели на Васю кандалы? Бросить ножик или взять?" И я бросил.
      - На тебе твой ножик, подавись им! - сказал я и, совершенно расстроенный, убежал домой.
      Зло меня брало и на себя, и на германцев. Чем бы им отомстить? Я стал искать, какую бы сделать пакость немцам. И я стал рубить саблей все немецкие афишки на заборах. Как замечу, подойду и р-раз! "Нате вам, нате!" Но облегчения я не чувствовал: все равно ведь за ними верх, Васька-то в тюрьме!
      К счастью, на другой день прошел слух, что в Германии началась революция, кайзера Вильгельма сместили.