Повесть о суровом друге

      - Не будем, не будем!
      - Вот, значит, стали слуги думать, куда царя Далдона спрятать, чтобы его Бедняк не нашел. Куда спрячешь? На небо нельзя - не удержится он на облаках; в воду тоже нельзя - потонет. Думали, думали и надумали: спрятали царя в яйцо, яйцо - в утку, утку - в железный сундук, а сундук заперли пудовым замком и опустили в глубокую шахту под землю.
      Илюха поднялся, собираясь уходить.
      - Шо ты, Васька? Разве можно так про... царя?
      - Дурной, это же сказка.
      - Будет тебе сказка, если городовой узнает!..
      Уча поддел костылем Илюхину шапку и закинул ее в кусты. Илюха обиженно засопел и уныло поплелся за шапкой.
      Васька продолжал:
      - Долго ли, коротко ли, близко ли, далеко ли шел Бедняк. Приходит до царского двора. Видит, высокие-превысокие хоромы, а вокруг забор из дубовых бревен. В небо забор упирается. Слуги царевы увидели Бедняка, перепуганные насмерть, и ласково так спрашивают: "Ты царя, голубчик ищешь? Нема его, на базар ушел".
      Вдруг Васька запнулся и переменился в лице. Я оглянулся и обмер: в двух шагах от себя я увидел Загребая. Пышные усы его шевелились, точно городовой нюхал нас.
      Кусты терна раздвинулись, и на поляну, крадучись, вышли двое: Загребай и какой-то слюнявый парень с мутными глазами. На нем был новый картуз с блестящим лакированным козырьком, одна штанина заправлена в сапог, другая вывалилась и болталась. Я сразу догадался - сыщик.
      - Вы что тут делаете? - грозным шепотом спросил Загребай.
      Васька растерянно приподнялся. Мы тоже встали.
      - Что делаете, спрашиваю?
      - Ничего не делаем, играем, - сказал Васька хмуро.
      - Мастеровых не видали? - спросил городовой, оглядывая нас подозрительно.
      - Каких мастеровых?
      - Не знаешь, каких? Заводских. Может, собирались тут, про царя говорили?
      - Нет, не видали.
      Успокоившись, городовой снял белый картуз с желтым кантом и облупившейся жестяной кокардой, вытер платком потный лоб. Сыщик лениво опустился на траву, вынул из кармана конфету, развернул ее и отправил в рот. У него были скучные глаза, будто ему до смерти надоели эта степь, поющие жаворонки, полицейский Загребай и мастеровые, которых нужно искать по кустам. Он сосал конфету и безучастно смотрел в степь.
      Городовой высморкался в большой белый платок и присел на корточки. Его зеленые, точно у кота, глаза улыбались.
      - Играете, значит? - спросил он мирно и, желая, видимо, развеселить нас, ткнул Илюху в живот концом шашки, выкрикнул "к-кх!" и закатился беззвучным смехом. - Ах ты сволочь эдакая, обезьяна рыжая! - сказал он и снова потянулся щекотать ребра Илюхи, но тот испуганно спрятался за Ваську.
      Потом лицо городового сделалось серьезным, и он зашептал:
      - Вот что, пацаны. Вы тут последите, ладно? Если заметите, собираются мастеровые, - живо ко мне! - Он достал из кармана медный пятак с двуглавым царским орлом и показал нам. - Кто первый увидит, тому дам эту штуку, поняли?
      - Поняли, господин Загре... то есть господин городовой.
      - Молодцы. Сидите и делайте вид, будто играете, а сами смотрите в оба.
      Сыщик и городовой, пригнувшись, полезли в кусты. Среди ветвей промелькнула длинная черная спина сыщика, за ней красный складчатый затылок городового. Васька поспешно надел картуз.
      - Побудьте тут, я скоро приду.
      - А ты куда?
      - На кудыкину улицу.
      Ребята заволновались:
      - Доскажи сказку, Вась.
      - Некогда.
      - Можно с тобой?
      - Сиди здесь. - И Васька скрылся за кустами.
      Легко сказать - сиди, а как же сказка? Чем она окончилась: нашел Бедняк царя или нет?.. Перебил сказку усатый! Я решил убежать от ребят. Уж мне-то Васька доскажет сказку. Я сделал вид, будто погнался за бабочкой, а сам полез сквозь колючие ветки.
      Бежать пришлось недолго, Васька возвращался озабоченный. Оказывается, отец велел ему зачем-то нарвать красных полевых маков и побыстрее отнести на завод.
      - Зачем цветы?
      - Не знаю. Может, праздник или свадьба.
      - А разве бывают на заводе свадьбы?
      - Наверно, бывают.
      По ту сторону речки степь была усеяна красными полевыми маками. Мигом мы нарвали их столько, что трудно было удержать в охапке.
      Дома Анисим Иванович завернул цветы в мокрую тряпицу, положил их в кошелку и велел отнести на "Шанхай", к отцу Алеши Пупка.
      Я удивился: к какому отцу, если отец Алеши помер год назад?
      3
      До смерти не любил я, когда старшие поручали Ваське какое-нибудь дело. Он становился строгим - не улыбнется, не забалуется. Я понял: со сказкой ничего не получится. "Некогда, - скажет Васька, - нужно дело делать!"
      Васька взял у отца кошелку и подмигнул мне:
      - Идем.
      Я притворно зевнул и сказал лениво:
      - Ну тебя, зачем я пойду?
      - Идем, я ведь ходил с тобой в лавку.
      - Сказку доскажешь - пойду!
      Васька засмеялся:
      - Я ее сам не знаю, чудак-человек.
      - Как не знаешь?
      - Очень просто. Такой сказки нету вовсе. Я ее из своей головы выдумал.
      "Хитрит, - решил я, - разве можно сказку выдумать?" Некоторое время мы молча шли рядом. Впереди, свесив розовый язык, бежал Полкан.
      Солнце уже поднялось высоко и жгло нещадно. Босыми пятками было горячо ступать по раскаленной земле. На дороге лежала пыль, рыхлая, как мука.
      Мимо нас проехал к заводу отряд жандармов. Поднялась такая туча пыли, что мы долго шли вслепую, прикрыв ладонями глаза.
      - Вась, а правда, интересно, что было дальше в той сказке? Наверное, кто-нибудь знает, - сказал я, сплевывая пыль, набившуюся в рот.
      Васька молча шагал рядом, защитившись от пыли воротом ситцевой рубахи.
      - Я бы такому человеку, который знает сказку, все свои стекляшки отдал бы и еще в придачу...
      - Некогда сейчас, - сказал Васька, - надо дело сделать. Ты как маленький, тебе бы только сказки.
      Сказки. А как узнать про Бедняка? Отплатил он царю Далдону или нет? Я бы тоже заступился за Бедняка с гуслями.
      В раздумье я не заметил, как миновали трехрублевые балаганы, и вот перед нами вырос задымленный террикон заводской шахты.
      Поселок "Шанхай" примостился у подножия террикона, как цыганский табор под горой.
      Здесь было все черно от заводской копоти. Нигде ни деревца, ни травинки, только пыль и камень. Саманные лачуги покрыты ржавыми листами железа и обломками прогнивших досок. Всюду торчали отхожие места вперемежку с летними кухнями, валялись на дороге дохлые собаки и кошки.
      В "Шанхае" в большинстве жили китайцы - рабочие завода. Там же находилась хибарка Алеши Пупка.
      Он будто знал, что мы придем, и стоял у порога.
      - Заходите, давно вас ждем, - сказал он тонким голоском, и его бледное лицо озарилось улыбкой. Мне нравились глаза Алеши - большие и печальные, как у святого.
      Мы вошли в полутемную землянку. На кровати, заваленной ворохом тряпья, сидел человек и что-то стругал.
      - Па, пришли с маками, - сказал Алеша.
      - Добре, - весело отозвался человек, вставая, и я, к своему удивлению, узнал в нем рабочего-китайца, который караулил нас с отцом, когда я мылся в заводской кочегарке.
      "Значит, этот китаец - второй отец Алеши Пупка", - решил я.
      - Здравствуй, товарищ, - сказал он, подавая руку Ваське, и по тому, как он крепко и долго тряс Васькину руку, я понял: он добрый человек.
      - Что ты стругаешь? - спросил я.
      Алешкин отец посмотрел на палку, которую выстругал, и сам спросил у меня:
      - Красный флаг видал когда-нибудь?
      - Видал.
      - А почему он красный, знаешь?
      - Нет.
      - Потому что на нем наша рабочая кровь! И надо эту кровь поднять высоко над землей, чтобы все видели, как горит рабочая кровь!.. Понял или нет?
      - Да.
      - Молодец, пролетарий! - сказал он и обратился к Алеше: - Собирайся, скоро гудок будет.
      Алеша подхватил кошелку, и мы вышли.
      - Как твоего отца звать? - спросил я.
      - Ван Ли, а рабочие зовут Ваней. Он хороший, меня жалеет.
      - Кому ты цветы несешь? - спросил я.
      - То не мое дело. Велено отнести, я и несу.
      Алеша произнес эти слова хмуро, будто был недоволен моим вопросом.
      - Сегодня же Первый май! - сказал он.
      - Какой Первый май?
      - Рабочий праздник, разве вы не знаете? Эх, чудаки... Сегодня на заводе забастовка будет. Полиции собралось - тьма! Солдаты из Бахмута прибыли. Про флаг слыхали?
      - Нет.
      - Сегодня ночью кто-то вывесил на доменной трубе красный флаг. Я сам видал, высоко, на самой макушке. Красиво! Солнце вставало, осветило флаг, и он, как огонь, горел. Суматоха поднялась! Полицейские бегают, а лезть наверх боятся. Пристав кричит на рабочих: "Арестую! Кто повесил?" А те посмеиваются: "Не знаем". - "Приказываю снять!" - "Не можем". - "Сто рублей дам!" - "Спасибо, нам жизнь дороже". Тогда пристав начал подталкивать к трубе полицейских, а те как глянут вверх, так в обморок падают... Потом один, прыщавый, сапоги скинул, три раза перекрестился и полез. Сняли флаг, жалко...
      Алеша умолк, и по его таинственной усмешке я почувствовал, что ему хотелось сказать нам что-то еще, но он не решался.
      - А знаете, кто флаг на трубе вывесил ночью? - спросил Алеша Пупок.
      - Кто?
      - Никто...
      - Твой отец, дядя Ваня, - сказал Васька, - нетрудно догадаться.
      Глаза у Алеши радостно и тревожно блестели.
      - Только вы молчите про это, - добавил он серьезно, - знаете, что может быть за это?
      - Знаем, не маленькие...
      У заводской стены мы подсадили Алешу, подали ему кошелку с красными маками, и он исчез.
      Васька стоял в растерянности, о чем-то думал.
      - Кажись, мы промах дали, - сказал он.
      - Какой промах?
      - Алешу охранять надо. Городовые могут его поймать и отобрать цветы. Ну а мы их камнями закидаем, понял?
      Царапаясь по стене пальцами босых ног, Васька вскарабкался наверх и подал мне руку. Полкан прыгал на стену и отрывисто лаял: жаловался, что мы его бросаем одного.
      В заводе, подбирая на ходу ржавые болты и гайки, мы побежали догонять Алешу. Его худенькая фигурка с кошелкой на локте мелькала вдали, между цехами.
      Я шел пригнувшись, подражая Ваське, чтобы нас никто не заметил. Неожиданно я увидел на земле красный листок бумаги, совсем новенький, видимо оброненный кем-то. Я чуть не наступил на него.
      - Чур, на одного! - вскрикнул я.
      - Чур, на двоих! - повторил Васька, и мы столкнулись плечами. Васька опередил меня, и листок похрустывал у него в руке.
      - Здесь что-то написано, - сказал Васька, вертя в руках листок, пахнувший краской. Мне вспомнилось, что такие листки я видел у отца за подкладкой пиджака. Неужели отец проходил здесь и обронил этот красный листок?
      - Знаю, - шепотом сказал Васька. - Знаю, что это... Афишка против царя. Ну-ка, Ленчик, читай!
      Мы присели у ржавого заводского паровозика, забытого на рельсах, уже заросших бурьяном. Прежде чем начать читать по слогам тайную афишку, мы оглянулись по сторонам, и я с трудом шепотом стал разбирать мелкие типографские буквы:
      "Российская социал-демократическая рабочая партия. Товарищи, поздравляем вас с праздником Первого мая!" - я читал про себя, опасаясь произнести эти слова вслух.
      Васька толкнул меня:
      - Чего же ты? Читай!
      - "Взгляните, товарищи рабочие, - прочитал я громко и обернулся, взгляните, каким страхом охвачены сегодня царь и его слуги - городовые и жандармы, посмотрите, сколько штыков держит он наготове против нас".
      - Дай сюда, - прошептал Васька и сунул афишку за пазуху, - это мы после прочитаем. За Алешкой надо следить.
      Алешу мы не догнали. Наверное, он уже дошел до коксового цеха, где работала его мать.
      На заводе мы увидели много полиции - всюду белели их мундиры.
      Вдруг заревел заводской гудок. Белая струя пара билась в воздухе над кочегаркой. Гудок гудел не вовремя: ни на обед, ни на шабаш. Сигнал к забастовке!
      Из цехов стали выходить рабочие. В грозном реве гудка противно, по-комариному пропищал полицейский свисток. Со всех сторон отозвались десятки других. Рабочим преградили дорогу.
      Пристав (который делал у нас обыск) взобрался на груду железного лома и поднял руку, требуя тишины.
      - Господа рабочие! - громко выкрикнул он. - Поздравляю вас с праздничком. Но вы сами понимаете: идет кровопролитная война, нам нужны снаряды. Не время бастовать, прошу разойтись по цехам.
      А толпа прибывала. Шли из литейного, от мартенов, с вальцовки. В замасленной одежде шагали слесари механического цеха, боевым шагом поспешали бурые от руды доменщики. Вразнобой шли запыленные известью работницы кирпичного цеха.
      Группа рабочих парней образовала шуточный хор. Стоя перед приставом, который говорил речь, они пели заунывными голосами:
      Жил-был у бабушки
      Серенький козлик...
      Скоро и другие подхватили:
      Вот как, вот как!
      Серенький козлик!
      Как ни старался пристав перекричать хор, песня гремела:
      Бабушка козлика
      Очень любила.
      Вот как, вот как!
      Очень любила...
      Пристав не выдержал и выхватил саблю:
      - Не разрешу покидать завод! По цехам - иначе всех в Сибирь!
      - Кандалов не хватит, - отвечали рабочие, - во-он сколько нас, целое море!
      - Уходи с дороги, ваше благородие, мундир испачкаем.
      Наконец показались в обгорелых лохмотьях желтолицые коксовики. Мы с Васькой чуть не вскрикнули от радости: у каждого в петлице, на фуражке или просто в руке огоньками горели красные маки. Конечно, это были наши цветы!
      Встречая коксовиков, рабочие зашумели. В толпе я заметил отца. Он кинул вверх пачку бумажек, и листки, трепеща, как голуби крыльями, медленно оседали над головами тысячной толпы.
      Пристав охрип. Он кричал, но ничего не было слышно. Вдруг ворота завода распахнулись, и во двор на рысях въехали конные жандармы с шашками наголо.
      - Тикай! - крикнул мне Васька.
      Рабочие хлынули в разные стороны и стали перелезать через забор.
      Мы с Васькой бросились к дыре под заводской стеной, где вытекал черный вонючий ручей. Дыра была тесной, пришлось проползать на животе, и я вымазался в грязной, как мазут, воде.
      Полкан, оказывается, дожидался нас у заводских ворот и, как только увидел, пулей помчался за нами, прижав уши.
      4
      Вымокшие, перепуганные, мы долго бежали по степи и опомнились, когда очутились на крутом обрыве степной балки. Мы узнали ее сразу: то была Цыганская балка. В ней находилась подземная штольня, где раньше добывали уголь, а потом, по рассказам, жили дезертиры.
      Мы стояли на высоком ее берегу. Перед нами раскинулась опаленная степь. Над волнистыми зелеными холмами струилось и дрожало знойное марево. Ветер-волногон пробегал по серебристым ковылям. Не пересчитать, не окинуть взглядом, сколько было в степи цветов! На склонах балки покачивали золотыми головами венчики горицвета. Издалека синели лимоносы. А над всем этим в высоком небе громоздились сугробы из белых облаков.
      Степное раздолье навевало радость, и как-то сами собой забылись только что пережитые страхи.
      Мы стали спускаться в балку, продираясь сквозь низкорослые корявые дубки, дикие груши, боярышник. На дне балки трава была по пояс. Полкана не было видно в траве. Мы узнавали, где он, по птицам, которые с криком вспархивали то там, то здесь.
      Мы натолкнулись на светлую криничку; вода в ней была такая чистая, что виднелись на дне мелкие камешки. Желтая бабочка сидела на краю и шевелила крыльями.
      - Про афишку мы забыли, - усмехнувшись, сказал Васька и вынул из-за пазухи красный листок. - Погоди, здесь нас увидят. Пойдем, я знаю куда.
      Мы протиснулись сквозь кусты и очутились перед заброшенной штольней. Вход в нее густо зарос кустами шиповника. "Не здесь ли спрятался царь Далдон?" - вспомнилась мне Васькина сказка. Похоже, что здесь, вон как тянет холодом и сыростью.
      Васька нырнул в пещеру. Пришлось лезть и мне, хотя было жутко.
      Мы присели с краю у стены. Заводская мазутная вода совсем запачкала буквы прокламации, и стало трудно разбирать написанное.
      - Читай, - сказал Васька.
      - "...Поглядите вокруг - каждый день взрывы, каждый день увечья. Богатства Юза сочатся нашей кровью!.."
      Невдалеке заворчал Полкан.
      Васька, предупреждая о чем-то, схватил меня за руку, а сам подкрался к выходу и огляделся по сторонам. Вернулся он на цыпочках и присел, блестя в полутьме настороженными глазами.
      - Какие-то рабочие в степь пошли. - Помолчав, он добавил: - Я знаю куда.
      - Скажи!
      Васька не ответил, взял у меня листок и спрятал под ремень.
      - Идем револьверы искать.
      - Какие?
      - Ясно какие! Если в штольне дезертиры жили, значит, револьверы в стенах спрятаны.
      Лезть в глубь штольни было страшнее, чем попасться в руки городовому с запрещенной афишкой. А вдруг под землей взаправду сидит царь Далдон или, того хуже, прячется в темноте сам Шубин* с волосатыми копытами? Против Шубина, правда, есть верное средство - перекреститься и прочитать молитву: "Да воскреснет бог..." Но я со страху все молитвы позабыл.
      _______________
      * По преданиям, шахтерский черт, живший в шахтах.
      Васька выломал две палки, одну дал мне:
      - Лезем, Леня, не бойся.
      Полкана мы оставили у входа караулить. Тот послушно лег в траву. Мы шли вглубь, постепенно удаляясь от света. Запахло плесенью. Под ногами чмокала грязь. По обеим сторонам виднелись скользкие подгнившие столбы крепи, приходилось опускаться на четвереньки, чтобы пролезть под ними. Потом стало так темно, что и Васьки не было видно. Я держался сзади за его рубаху.
      Васька то и дело останавливался и, присев, шарил рукой под камнями: нет ли револьверов.
      Мы брели в кромешной тьме, пригнувшись, чтобы не стукнуться головой о верхняк. Чем дальше мы шли, тем становилось страшнее. Я ждал, что вот-вот в темноте засмеется Шубин и цапнет за ногу.
      - Вась, тут, наверное, нету револьверов, идем назад.
      Васька достал из кармана кресало и высек искру. Раздувая тлеющую тряпочку, он слегка осветил мокрый низкий свод. Тут мы наткнулись на кирку. Она лежала поперек залитых водой рельсов.
      - Здесь шахтеры уголь добывали, - сказал Васька, ощупывая ржавую кирку.
      Мы пошли дальше, куда-то свернули, потом пришлось ползти: старая крепь осела донизу. Тряпочка давно истлела. Я оглянулся: позади тьма, впереди тоже. Холодный страх пополз у меня по спине. Вокруг было так тихо, что звенело в ушах. Слышно было, как шлепались в воду капли.
      - Хорошо здесь в жмурки играть, правда? - сказал Васька.
      - А-ага.
      - Ты чего?
      - Ничего.
      - Боишься?
      - Не-е.
      - Я думал, боишься. Скоро выход будет. Чуешь, ветерком потянуло?
      Я ощутил на лице легкое дуновение. На душе стало легче. А вот блеснул впереди еле заметный далекий выход. Я обогнал Ваську и бегом помчался к пятнышку света.
      - Пригни голову, стукнешься! - крикнул мне Васька, но я еще быстрее устремился вперед.
      5
      Выход из штольни обвалился и зарос кустарником, поэтому я не сразу понял, что мы вышли в Богодуховскую балку. Меж тенистых ветвей поблескивал ключевой Богодуховский ставок.
      После гнилого удушья штольни свежий ветерок показался особенно приятным.
      Но, чу!.. людские голоса. Я высунул голову и тогда только разглядел среди кустов множество людей. Большой красный флаг плескался в упругих струях степного ветра.
      Сердце обдало холодом. Глухо, толчками забилась в висках кровь. Сзади подполз Васька. Он заметил, наверно, что со мной творится неладное, и спросил шепотом:
      - Что там?
      Я не ответил. Васька осторожно развел ветки и зашептал радостно:
      - Я так и знал.
      Затаившись, мы стали наблюдать.
      Какой-то низенький тучный человек в круглом котелке произносил речь. Стоя на пеньке, он потрясал пухлым, как булочка, кулаком и выкрикивал:
      - Мы не перестанем повторять: нельзя браться за оружие! Нельзя! Вспомните девятьсот пятый год. Что он дал нам, русским революционерам? Сотни убитых! Тысячи сосланных на каторгу! Вы что, хотите камни пропитать кровью?
      - Девятьсот пятый научил нас сражаться! - громко выкрикнул человек с черной кудлатой бородкой, тот, что приехал к нам из Луганска и которого звали Митяем. Я его сразу узнал.
      - Это не борьба, а смута, - резким голосом отвечал дяде Митяю толстяк в котелке, - она слишком дорого обошлась рабочему человеку. Спасибо, мы не хотим, чтобы пятый год повторялся.
      - Так прямо и скажи: не хотим революции! - под громкий шум одобрения крикнул дядя Митяй. - А мы видим спасение в революции и совершим ее, хотя она и не нравится вам, буржуйским прихлебателям!
      - Рабочему не драки нужны. Да-с! - пищал толстяк. - Пять копеек прибавки на рубль ему дороже, чем вся ваша политика!
      - Неправда!
      - Хватит слушать его, долой меньшевистские молитвы!
      Красный флаг, прикрепленный к свежеструганой палке, забился, затрепетал на ветру.
      Я разглядел, что с флагом стоял молодой рабочий.
      - Что же ты, хочешь за пятак свободу у царя купить? - послышался вдруг такой родной голос, что у меня перехватило дыхание. Из тысячи голосов я отличил бы этот хрипловатый голос. Кусты мешали мне увидеть отца, но я знал, что это был он.
      А толстяк надрывался:
      - Русский рабочий не готов к революции! Наша задача - организовать промышленные комитеты и воскресные школы. И не призыв к восстанию нужен, а петиция в Государственную думу с просьбой о правах для рабочих!
      - Хватит! Мы в девятьсот пятом просили, и царь ответил пулями.
      Мне хорошо было видно, что эти слова произнес механик Сиротка, и он даже встряхнул пустым рукавом ситцевой рубахи.
      - Вот он, ответ царя на мою просьбу! Товарищи! - обратился он ко всем. - Меньшевики зовут нас к отступлению! Они защищают царя-тюремщика! Долой меньшевиков, изменников рабочего дела!
      - До-лой! - поддержали Сиротку со всех концов балки.
      - Пусть под рабочего не маскируется, меньшевик!
      И началось! Шахтер Петя с Пастуховки, сидевший у самой штольни, шагах в трех от меня, вскочил и крикнул:
      - Спихните его в ставок!
      Шея толстяка налилась кровью, голова, похожая на кувалду, затряслась, и он визгливо закричал:
      - Вы нам рта не закроете! (Никто ему и не закрывал рта, хотели только столкнуть.) Мы не меньше вас, большевиков, боремся за свободу...
      Потеха была с этим толстым человечком. Его правильно прозвали меньшевиком, он и в самом деле был маленький - совсем карапуз, только живот большой.
      Рабочие спихнули толстяка.
      На его место поднялся дядя Митяй.
      Ко мне долетели обрывки его речи:
      - Вы, меньшевики, хуже врагов. Вы прикидываетесь друзьями рабочих и хотите отвлечь их от революции красивыми словами. Не выйдет! Ни в одной революции не побеждали словами. На пули царя нужно ответить пулями!..
      Я раздумывал, что нам с Васькой делать: идти обратно по штольне страшно, оставаться тоже было опасно.
      Мне почудилось, что где-то далеко-далеко тревожно лаял Полкан. Но это, конечно, показалось: слишком далеко отсюда была наша собака. Но вдруг сзади послышалось чавканье шагов, я обернулся: в темной глубине штольни блуждали огоньки.
      - Кто это, Вась?
      - Прячься.
      Прятаться было некуда. Страх сковал тело. Я прижался к стене, затаившись между столбами подземной крепи. Донеслись приглушенные голоса. От близких огней на мокрых стенах задвигались тени.
      Я не дышал. Кто подкрадывается к нам?
      Какой-то человек прошел мимо меня, прислушался и зашептал, обернувшись:
      - Ваше благородие, здесь они.
      Я узнал слюнявого сыщика. Потом, крадучись, подошел пристав, осторожно выглянул из пещеры и прошептал стоявшим позади городовым:
      - Приготовиться... Главарей хватать живьем!
      В страхе я позабыл о Ваське и даже не видел, куда он делся. Вдруг я услышал рядом не то стон, не то мычанье, потом Васькин вскрик:
      - Ой!
      Пристав и городовые так и присели.
      - Кто здесь? - прошипел пристав и стал торопливо шарить руками вокруг себя.
      - Ой, ногу сломал! - изо всех сил закричал Васька.
      - Молчи, скотина!
      В свете огоньков я увидел, как Васька корчился, сидя на земле.
      - Ой, спасите, больно! - вопил он.
      Пристав зажал ему рот, но Васька вырвался и еще громче закричал.
      В балке послышался треск сучьев и голос Пети-шахтера:
      - Товарищи! Тревога!
      - Чего стоите, болваны! - закричал на городовых пристав и, выхватив из кобуры револьвер, первым выскочил из штольни.
      Из балки донеслись стрельба, крики, шум борьбы.
      Васька схватил меня и, вытянув перед собой руку, чтобы не удариться о верхняк, кинулся в глубь штольни. Он уже не жаловался на ногу, значит, нарочно притворился...
      Какой-то страшный день, ничего нельзя было понять...
      6
      Весть о том, что в Богодуховской балке полиция расстреляла рабочих, что многие убиты или ранены, разнеслась далеко по шахтерской степи. Рассказывали, что красный флаг пристав изорвал в клочья и что по всей балке валяются обрызганные кровью прокламации. Эту весть принесли те, кому удалось бежать.
      Я не знал, что с отцом: уцелел он или убит. Я плакал у заводского забора, а Васька тянул меня искать отца. Но где его найдешь, если всюду творилось что-то немыслимое!
      У завода волновались тысячные толпы рабочих. С соседних рудников прибежали углекопы, вооруженные обушками, кайлами и топорами, - пришли на помощь заводским.
      Рабочие готовились к бою, сносили глыбы камня, столбы, вагонетки, листы железа, нагромождали одно на другое, и вырастала крепость. Сверху установили флаг - прибитую к палке чью-то рубашку в крови.
      Рабочими командовал дядя Митяй. Это он укрепил на баррикаде красный флаг. Был тут и дядя Ван Ли, Алешин отец, и шахтер Петя. Потом мы увидели Анисима Ивановича. Взволнованный, он разъезжал на своей тележке возле крепости и показывал рабочим, как надо строить баррикады.
      Мы с Васькой пригнулись, чтобы Анисим Иванович не заметил нас.
      Вдруг из ближайшей улицы вылетел всадник, потанцевал верхом на коне и поднял саблю. На рысях выскочил эскадрон казаков с винтовками. В мягком фаэтоне наперед выехал сам городской голова генерал Шатохин, а с ним полицмейстер. Стоя на крыле фаэтона, полицмейстер зычно крикнул:
      - Р-разой-дись!
      Вслед за этим треснул винтовочный залп.
      Дядя Митяй поднялся на баррикаду. Грозно прозвучал его голос:
      - Товарищи! Отстоим право на жизнь! Долой Николая Кровавого!
      Рабочие подняли камни, в толпе замелькали обушки. Скакавший впереди казаков молодой сотник в белых перчатках рывком вздыбил вороного коня и, обернувшись к всадникам, громко, нараспев, подал команду:
      - Шашки вон! За мной марш, марш!
      Молниями сверкнули выхваченные из ножен сабли. Казаки пригнулись к вытянутым шеям коней и поскакали на рабочих.
      Навстречу полетели камни, обломки породы, куски железа.
      Казачьи лошади заплясали: какая боком, какая выгнув дугой шею. Одна лошадь поднялась на дыбы и, всхрапывая и роняя розовую пену, перебирала ногами, точно отбивалась от урагана камней. Казаки ворвались в толпу и, вертя над головой саблями, топтали конями людей. Другие били рабочих плетками со свинцовыми шариками на концах, озверело, с маху стегали по плечам, по рукам, по спинам. Я видел, как шахтер Петя вцепился в храп серой лошади. Казак наотмашь сек его плетью по голове, но тот не отпускал ноздри лошади, пока она не упала на колени; казак нырнул через ее голову на землю.
      Такое побоище шло вокруг, что страшно было смотреть.
      На помощь казакам нагрянули жандармы. Механик Сиротка кричал:
      - Товарищи, братья, бейте царских сатрапов! "Встава-ай, проклятьем заклейме-енный, весь мир голодных и ра-бо-ов!.."
      Слюнявый сыщик кинулся к Сиротке с кирпичом, но шахтер Петя ударил сзади сыщика обушком по голове, и тот с разбегу ткнулся лбом в канаву, где прятались мы с Васькой. Из кармана сыщика выпала и покатилась в ров конфета, а сам он остался лежать с разбитой головой.
      Человек двадцать жандармов пробивались сквозь толпу к недостроенной баррикаде, где развевался смоченный кровью флаг. Другие бросились к дяде Митяю, которого плотной стеной окружили рабочие. Вот жандармы схватили флаг и стали рвать его. Дядя Ван Ли бил их палкой, но она сломалась. Из толпы отделился рабочий, отбежал в сторону, расстегнул ворот рубашки, достал из-за пазухи красный лоскут и стал прикреплять его к обломанной палке. Казак с лошади ударил его плетью по лицу, и рабочий упал вместе с флагом.
      Но тут какая-то барышня с зонтиком мигом сняла чехол, и в ее руках вместо зонтика затрепетал на ветру красный флаг.
      Усатый городовой схватил барышню за косы и пригнул ее голову к земле, но рабочие подхватили зонтик-флаг, и он поплыл над головами, переходя из рук в руки.
      В грохоте битвы дядя Митяй призывал рабочих не сдаваться, однако городовые прорвались к нему. Он отшвыривал их, но жандармы навалились кучей.
      Я видел, как недалеко от нас какая-то женщина с растрепанными волосами подбежала к сотнику, который гарцевал на коне, рванула на груди кофточку и крикнула:
      - На, мерзавец, стреляй в грудь, которой я младенца кормлю!
      Жандармы, казаки и полиция теснили рабочих к воротам завода. Под напором людей ворота затрещали.
      Толпа хлынула на завод, казаки - следом. Звуки битвы стали удаляться...
      - Вот тебе и свадьба в заводе! - сказал Васька с обидой в голосе.
      Все-таки мы нашли отца. Рабочие привели его, раненного, в котельную.
      Отец был весь в крови. Он сидел на ящике, откинувшись к стене. Шахтер Петя и двое других рабочих перевязывали ему голову лоскутами.
      Я громко заплакал, но отец не слышал меня. Закрыв глаза, он повторял, как в бреду:
      - Не может быть, чтобы эта кровь прошла даром... Не может быть!..
      7
      Бунт в городе не утихал несколько дней.
      Рассказывали, что Первого мая бои шли на всех улицах. Присланные из Бахмута казачьи эскадроны в центре города загнали рабочих за церковную ограду и начали избивать. Пленным некуда было укрыться, кроме как в церковь. А оттуда их выгонял поп. Рабочие стали защищаться церковной утварью: лупили казаков подсвечниками, палками от хоругвей, медными евангелиями. Один огрел городового кадилом. Говорят, отец Иоанн стоял на паперти и кричал: "Побойтесь бога, храм разорили!" Где там было слушать попа, если казаки рубили людей саблями!