Кадет с ходу въехал в самую свалку, высоко поднял шашку.
      - Да здравствует Александр Федорович Керенский! Ура! - выкрикнул он и чуть не упал с лошади, которая, испугавшись чьей-то палки, отпрянула в сторону.
      Кадет сильно натянул повод и успокоил коня. С важным видом он подъехал к Ваське. Мы замерли. Остановились и враги.
      Перед армиями лицом к лицу встретились двое командующих.
      Кадет привстал на стременах, оглядел нас и спросил:
      - Ну-с, кто тут свободы хотел?
      Мы молчали.
      Кадет вскинул шашку и повторил:
      - Подходите, буду свободу выдавать!
      Сенька, стоявший позади, хмыкнул в кулак.
      Кадет все время делал вид, что не замечает Ваську. И вдруг, будто нечаянно увидел, посмотрел на него свысока, скривил губы в усмешке. Острым концом шашки он поддел и сбросил с Васькиной головы картуз.
      - Это ты, что ли, сапожник Васька? А ну, повторяй за мной: "Да здравствует Александр Федорович Керенский!"
      Васька сжался, готовясь к прыжку.
      Кадет занес шашку, холодно блеснувшую в лучах солнца.
      - Я тебе что приказываю, мерзавец? Кланяйся мне в ноги, ну?
      Нет, что ни говори, а Васька был красивее кадета. Тот был какой-то плюгавый, а Васька - богатырь! Он смотрел на кадета исподлобья и молчал, держа прут обеими руками. Его загорелые плечи отливали медью.
      Я боялся за Ваську: вдруг кадет рубанет сдуру по голове.
      - Последний раз предупреждаю! - повелительно произнес Генька Шатохин. - Повторяй за мной: "Да здравствует..."
      - На что мне сдался твой вшивый Керенский! - сказал Васька, поднял прут и воскликнул: - Да здравствует Ленин!
      - Ур-ра!.. - подхватили мы.
      Кадет ударил Ваську шашкой плашмя. Васька присел, но не от удара, а чтобы самому ловчее размахнуться. Он так стеганул прутом по морде лошади, что кобыла взвилась на дыбы. Кадет съехал набок, судорожно обхватив руками и ногами туловище лошади. Шашку он выронил.
      Васька схватил кадета за ногу и сдернул на землю.
      Лошадь ускакала. Кадет потянулся было за шашкой, но Васька наступил на нее ногой.
      Заложив два пальца в рот, наш командир пронзительно засвистел.
      Мы бросились на врагов. Уча подскочил к знаменосцу, сбил его на землю и вырвал флаг. Кадеты побежали. Сенька-"силач", отступая, махал вокруг себя топориком и почему-то громко кричал:
      - Ур-ра-а!!!
      Кадетский барабанщик испуганно поднял руки:
      - Сдаюсь, сдаюсь...
      Ребята налетели, сбили Сеньку и взяли его в плен.
      Доблестная наша армия под командой разгоряченного Учи с криком и свистом преследовала противника, а мы, телохранители Васьки, стояли около него.
      Генька со связанными за спиной руками валялся на земле у Васькиных ног. Лицо у него было бледное от ненависти.
      - Развязать хвастуна, - приказал Васька, не глядя на кадета.
      Я подошел к пленному и развязал крепкий узел. Кадет медленно поднялся, стоял угрюмый, лишь глаза бешено сверкали.
      Полагалось арестовать кадета по всем правилам: отнять все вещи, и я стянул с него портупею вместе с пустыми ножнами, подобрал саблю, вложил ее в ножны и надел на себя.
      Генька метнулся ко мне:
      - Отдай шашку, мерзавец!
      Но я показал кадету свою кривую обручевую саблю и сказал:
      - Замри, буржуй!
      Васька посмотрел на ребят:
      - Что будем делать с пленным?
      - Бить, - коротко предложил Цыган.
      - Налить ему воды в ухо, чтоб он с ума сошел, - подсказал Илюха.
      - Как вы смеете! - закричал кадет. - Я скажу папе, он всех вас повесит.
      Васька с презрением глядел на врага.
      - Кланяйся мне в ноги, - спокойно приказал он.
      - Как ты смеешь!.. - вскричал кадет и заплакал.
      - Не хочешь? - грозно проговорил Васька. - Или, может, не знаешь, как нужно кланяться? А ну-ка, Абдул, помоги ему.
      Цыган подошел сзади и принялся гнуть голову кадета к земле.
      В это время на горе показалась девочка. Ее короткое голубое платье трепетало на ветру, как пламя.
      - Геннадий! Геня! - кричала девочка. - Они убьют тебя, Геня!
      Она подбежала к нам, плача, хватала с земли комья и бросала в нас.
      - Дикари! Вот вам, вот вам! - выкрикивала она.
      Я узнал кадетку. Это она дала мне в день свержения царя кусок белого хлеба и не позволила брату бить меня. Глаза у нее были голубые, как платье. Вся она была чистая и казалась хрупкой, словно бабочка.
      Васька взглянул на свой грязный, оцарапанный живот и смутился. А я застеснялся своей Обручевой сабли, небрежно отбросил ее в сторону и выпятил грудь.
      Тонька при виде кадетки так и ощетинилась вся, точно кошка. Она воинственно утерла рукавом нос и двинулась на кадетку:
      - Ты шо, а? Ты шо?
      - Не тронь! - строго приказал Васька и тяжело, вперевалку зашагал с горы.
      Мы молча двинулись за ним.
      Кадет поднялся и, как бы не веря тому, что легко отделался, пошел к себе, прихрамывая на правую ногу.
      Кадетка бежала за ним впритруску и говорила в спину:
      - Вот я скажу папе, все скажу.
      Я догнал ребят, и мы, окрыленные победой, дружно запели:
      Раз, два, три,
      Мы - большевики.
      Мы кадетов не боимся,
      Пойдем на штыки!
      5
      Мы уже подходили к месту, откуда начали наступление, как вдруг с Грязной под свист и хохот выскочил колбасник Сенька. Он бежал в коротеньких штанишках. Высокая лебеда хлестала его по голым коленкам. За Сенькой, подпрыгивая и громыхая, волочилось привязанное к ноге ведро.
      Васька бросился наперерез, повалил Сеньку на землю и придавил грудь коленом:
      - Ты зачем на Леньке верхом ездил?
      - Я больше не буду-у, Вась...
      - А гроб ты кому заказывал в письме?
      - Это я... не я-а... - заплакал Сенька.
      - А ставок теперь чей?
      - Ваш. Пусти! Я тебе колбасы вынесу.
      Васька даже сморщился от брезгливости к Сенькиной колбасе.
      - Тикай отсюда вместе со своею вонючей краковской.
      Сенька во весь дух пустился бежать, но я успел огреть его по спине палкой.
      Из-за угла навстречу к нам вышли трое. Среди них был Алеша Пупок.
      Один из ребят, смеясь, протянул Ваське плюшевые Сенькины штаны и объяснил:
      - У колбасника сняли.
      Васька передал штаны Алеше:
      - Возьми. Он, гадюка, мучил тебя.
      Алеша взял штаны лавочника, но не надел их, а отойдя в сторону, зачем-то начал собирать обрывки бумаги, палочки и сухую траву. Сложив все это в кучу, он поднес спичку и (непонятный мальчик был этот Алеша) бросил в огонь новые штаны и убежал. Ребята едва спасли их.
      Мы с Васькой взяли кадетский трехцветный флаг и, спрятав под рубашку Генькину саблю, залезли на чердак. Там мы осмотрели саблю. Она была тяжелая. Длинное холодное жало зловеще поблескивало в полутьме и вызывало чувство страха.
      Васька заметил на шашке какую-то надпись. Мы подошли к слуховому окну. На окованной серебром ручке было выгравировано "Его превосходительству генералу от инфантерии С. П. Шатохину за боевые заслуги".
      Мы испугались: оказывается, сабля принадлежала самому генералу. За нее могло влететь.
      Что делать? Отнести в Богодуховскую балку или закопать в землю? Потом мы придумали: бросим ее ночью в ствол старой шахты "Италия".
      Но и это было опасно, по дороге кто-нибудь мог увидеть саблю. Пошептавшись, мы наконец решили спрятать ее у нас на чердаке под черепицей. Васька сказал, что она может пригодиться рабочим.
      Спрятав саблю, мы потихоньку спустились с чердака. Васька созвал ребят и объявил:
      - Пошли купаться на ставок. Теперь в городе наша власть и ставок наш... А еще контрибуцию будем с кадетов получать.
      6
      В Скоморощинской балке за вторым ставком плавал аромат цветущего воронца. Возле криницы, где из-под камня бил светлый ключ, росли незабудки, а выше, по склонам, - болиголов, иван-чай, барвинок, ладан, чабрец, а больше всего шалфея. От него вся степь казалась лиловой.
      Мы нарвали по целому пучку шалфея, очищали длинные сочные стебли от жесткой кожуры и жевали. Было вкусно. От цветов пахло медом.
      Мы торжествовали победу.
      Кадеты, где бы ни появлялись в этот день, прятались от нас. Одного гимназиста мы взяли в плен и заставили стеречь наши вещи.
      Мы разделись, соорудили себе шляпы из лопухов, вымазались грязью и бегали друг за другом.
      Приятно было разбежаться с берега и ринуться в прохладные волны ставка: брызги, пена, крик, солнечные блики на воде - как весело!
      Накупавшись вволю, отпустили пленного гимназиста, приказав ему передать своим, чтобы они не появлялись на ставке без нашего разрешения.
      Как победители, мы надели пестрые венки на нестриженые головы.
      Синеющие степные просторы рождали чувство свободы. Теперь все принадлежало нам: и ставок, и степь, и даже шахты, потому что там, под землей, работали наши отцы.
      Мы возвращались домой через степь. Уча нашел в траве помятый медный самовар, привязал к нему веревку и потащил за собой, крича: "Керенского волоку!"
      Тогда я поднял валявшийся под ногами опорок и надел его на палку. А Васька неожиданно скомандовал:
      - Стойте! Объявляю расстрел Керенского правительства!
      Он взял старый самовар, отобрал у меня опорок, сам нашел в канаве бутылку из-под керосина, огрызок веника. Все это он выставил на бугорке рядышком и объявил:
      - Это будет Керенский! - И указал на самовар. - А это Милюков. Васька кивнул на опорок. Под смех ребят он определил, что веник будет Гучковым, а бутылка - Родзянкой. Никого не забыл Васька из керенского правительства, всех присудил к смерти.
      Полкан словно почувствовал, что затевается что-то необыкновенное, стрелой носился вокруг выставленных вещей, лаял на них, скреб лапами землю.
      Мы набрали полные руки камней.
      - Усы Керенскому подрисуй! - кричал Абдулка.
      - Бороду из мочалки прицепи!
      Васька взял пучок грязной мочалки и повесил ее на кран самовара.
      Ребята покатывались со смеху.
      Васька поднял увесистый камень, отошел в сторонку и подал команду:
      - По Временному правительству залпом - пли!
      С первого же раза у самовара - Керенского отбили нос (кран). Бутылка - Родзянко разлетелся вдребезги. Опорок - Милюкова сбил я.
      Полкан вцепился зубами в опорок и начал трепать его, потом помчался по степи и снова рвал, прижав его лапой к земле.
      До чего было весело!
      Разделавшись с "Временным правительством", мы пошли по степи.
      Вдали показался старый террикон заброшенной шахты "Италия".
      Илюха рассказывал, будто бы с тех пор, как здесь случился взрыв, из-под земли доносится церковное пение.
      С чувством страха мы вошли внутрь. Здание шахты над стволом почти обвалилось. Узкие ржавые рельсы у ствола обрывались в пропасть.
      Мы склонили головы над стволом. Оттуда несло затхлой сыростью. Уча крикнул в ствол: "Эй!" - и в глубине послышалось эхо, точно кто-то отзывался в черной утробе ствола. Илюха бросил туда кусок породы, послышался шум ветра, короткие удары камня о стены колодца, и наконец долетел еле слышный всплеск.
      С чувством облегчения покинули мы это мрачное здание. И когда вышли, увидели, как небо потемнело. Надвигалась черная-пречерная туча с косматыми белыми клочьями по краям. Вдали рокотал гром.
      7
      Мы ускорили шаги и уже подходили к окраине города, когда навстречу высыпала толпа ребят. Испуганным шепотом они сообщили, что в городе паника: милицейские Временного правительства ищут какую-то генеральскую саблю из чистого золота.
      Мы с Васькой переглянулись и, ни слова не говоря, полезли на чердак. Там мы достали генеральскую шашку и решили сейчас же бросить ее в ствол шахты "Италия".
      Слезая с чердака, мы услышали конский топот и вернулись. В слуховое окно была видна часть улицы. И на ней множество всадников. Один был юнкер, остальные милицейские Временного правительства с белыми повязками на рукавах и двумя буквами "Г. М.". Среди них прохаживался переодетый в гражданскую одежду бывший городовой Загребай.
      Гром в небе рокотал непрерывно, подул сильный ветер.
      Верховые спешились около Васькиной землянки. Двое прошли в наш двор, остальные - к Ваське. Видно было, как во дворе перекапывали землю, что-то ломали в сарае. Потом двое милицейских вынесли из Васькиного двора охапку железных пик, самодельных шашек. Васька схватил меня за руку.
      - Пики с шашками нашли, - сказал он.
      - Какие пики?
      - У нас спрятаны были. Отец твой ночью привез.
      - Зачем?
      - Тебе, ей-богу, как маленькому, все расскажи да в рот положи, сам не догадаешься... Не помнишь, что ли, зачем рабочие в Петроград ездили?..
      Мы сидели на чердаке, прислушиваясь к говору во дворе, но не могли разобрать ни слова из-за шума дождя. Вдруг так ударил гром, как будто треснула земля. В слуховом окне сверкнула молния, осветив темный чердак. Было страшно выглядывать в окошко, но я все-таки подошел и увидел, как моего отца вывели из дому и, ударяя по спине прикладами, погнали по улице. Не сразу понял, что отец арестован, что его повели в тюрьму. Громкий плач матери больно отозвался в моем сердце.
      - Что же это делается, Анисим? - сквозь слезы спросила она у Анисима Ивановича, который выкатился на своей тележке. - У генерала саблю украли, а они весь город на ноги подняли, невинных людей в тюрьму забирают.
      - Не в сабле дело, Груня, - сказал Анисим Иванович. - Это хитрость. Им повод нужен для обыска. Оружие ищут, народа боятся. - Помолчав, Анисим Иванович сказал: - Травят нас буржуи. Куда ни глянь - меньшевики, эсеры. В комитете они, в Совете тоже. В милицию валом пошли бывшие городовые, только мундиры сменили на пиджаки.
      - Доколе же так будет, Анисим? - спросила мать. - Ведь сколько говорили про свободу!
      - Свобода! - сказал Анисим Иванович. - Какая может быть свобода, если власть у колбасника Цыбули? Подумай, какая это свобода? Свобода угнетать и грабить трудового человека, свобода жиреть и купаться в золоте. А мы с тобой как имели одну свободу - умирать с голоду, так и остались с ней... Но я скажу: рано буржуи вздумали хоронить революцию. Революция живет и скоро покажет себя. Погоди, Груня, соберемся с силами. Недолго осталось ждать. Не сегодня завтра грянет над Россией буря, великая грянет буря!..
      Мы все еще боялись слезать с чердака и сидели там, забившись в угол. Вдали рычал гром. Иссиня-черная туча прошла над городом и удалялась в степь, ворча и огрызаясь молнией.
      Ч а с т ь в т о р а я
      Б У Р Я
      Глава седьмая
      ОКТЯБРЬ
      Вставай, проклятьем заклейменный,
      Весь мир голодных и рабов!
      Кипит наш разум возмущенный
      И в смертный бой вести готов.
      1
      Хуже нет - быть бедным!
      Сиди в тесной землянке, как птица в клетке, и тоскуй, и дыши на заиндевелое окно, чтобы хоть в глазок увидеть улицу, а в городе с самого утра идет пальба, да такая, что усидеть невозможно.
      Началась война с буржуями. Говорят, у Юза отобрали завод. Прибегал Абдулка и кричал в окно, что Цыбулю - комиссара Временного правительства арестовали. Сейчас самое время поймать Сеньку и отплатить за то, что катался на мне верхом. Хорошо бы... Но я не могу даже из дому выйти - не во что мне обуться, башмаки изорвались.
      Хотя бы мамка ушла, надел бы ее туфли, но она сидит дома и тревожно взглядывает на дверь - отца ждет.
      Вчера она не спала всю ночь, шила красный флаг. Теперь этот флаг развевается где-то, а я даже не знаю где. В доме все опостылело: глаза бы не глядели на хромоногий, скрипящий на все лады кухонный стол. Наверно, ни у кого не найдешь такого, как у нас, чайника-урода с отбитым носом - так бы и треснул им о стену...
      В который раз я уныло выглянул в окно: улица была пустынна. Ветер кружил на дороге каруселью клочки бумаги пополам с пылью и со свистом мчался по улице, шатая заборы и хлопая калитками.
      Где же Васька, друг мой? Никто не приходил.
      Вдруг под окном раздался цокот копыт. Я прильнул к стеклу, и сердце мое замерло: я увидел отца верхом на лошади.
      С тех пор как рабочие освободили его из тюрьмы, он почти не бывал дома. Мать носила ему куда-то обед.
      Я метнулся к двери.
      Отец вошел, высокий и худой, в скрипящей кожаной одежде. Даже брюки были кожаные. На ремне через плечо висел настоящий револьвер.
      Вместе с отцом вошли двое рабочих. Один безусый паренек с озорными глазами, второй постарше. Потом вошел еще один в черном пальто и в сапогах, с железным ломом в руке.
      - Живей, хлопцы! - сказал на ходу отец. - Здравствуй, мать, собери поесть.
      Отец снял кожаный картуз и повесил его на гвоздь.
      Он прошел вместе с рабочими за перегородку.
      - Федя, давай лом!
      Отец отодвинул от стены кровать, принял от Феди лом и ударил острием в стену.
      Я не понимал, зачем отец ломает дом. А он бил в стену, ковырял ее и скоро выломал саманный кирпич. Рабочие опустились на колени и начали молча и торопливо разбирать стену.
      - Довольно, хватит, - сказал отец и запустил в пролом руку по самое плечо, пошарил там и вытащил винтовку.
      - Бери, - сказал он, обращаясь к тому, кто стоял рядом с ним, а сам снова полез рукой в пролом.
      "Вот так новость! Как же это я не знал, что у нас в доме хранились винтовки?"
      Отец достал еще две винтовки, потом вынул узкий цинковый ящик, за ним другой, третий. Федя приоткрыл крышку одного из ящиков, и я увидел патроны, настоящие золотисто-медные патроны в обоймах.
      - Все, хлопцы, тащите поскорее! Я через полчаса приеду.
      Когда рабочие ушли, отец подсел к столу. Я смотрел на него со страхом и гордостью. Отец был тот и не тот. От него пахло как-то особенно порохом и кожей.
      Отец взглянул на меня, и усы его разошлись от улыбки. Я почувствовал на своей голове теплую отцовскую ладонь.
      - Как живем, сынок?
      - Башмаки изорвались...
      - Это не беда. Ты вот почему пуговицу не пришьешь?
      - Мамке некогда.
      - А ты сам. Все должен сам делать. На мамку не надейся - вдруг придется без мамки жить?.. Постой, постой, за наган не хватайся. Лучше скажи, ты про Ленина слыхал? Он тебе письмо прислал. - Отец пошарил в карманах кожаной куртки, вынул зеленый бумажный сверток и протянул мне: Держи!
      Сам он взял деревянную ложку и начал обедать. Я развернул бумагу и прочел:
      Радио Совета Народных Комиссаров
      30 октября (12 ноября) 1917 г.
      В с е м. В с е м.
      Всероссийский съезд Советов выделил новое Советское
      правительство. Правительство Керенского низвергнуто и
      арестовано. Керенский сбежал. Все учреждения в руках
      Советского правительства.
      Председатель Советского правительства
      ВЛАДИМИР УЛЬЯНОВ (ЛЕНИН)
      На другом листе, размером побольше, был изображен рабочий, весь красный, даже кепка красная. В левой руке рабочий держал винтовку, а правой указывал прямо на меня:
      СТОЙ! ТЫ ЗАПИСАЛСЯ В КРАСНУЮ ГВАРДИЮ?
      Записался аж два раза! Ребята подумают, что я из-за трусости не записался, никто не поверит, что у меня башмаки изорвались.
      Наскоро поев, отец отодвинул тарелку и поднялся из-за стола.
      - Груня, собери харчей, уйду надолго.
      Мать заплакала, стала просить, чтобы он не уходил, говорила о том, что всю жизнь он скитается: то сидит в полицейских участках, то прячется в погребах у соседей, а у нее сердце изболелось. Когда же будет конец мукам? Мать глядела на отца, и слезы скатывались по ее щекам, точно живые.
      - Вот это нехорошо, - сказал отец смущенно. - О себе сейчас не время думать. Решается судьба: будут рабочие люди рабами или победят и начнут новую жизнь, где самыми почетными словами станут слова "шахтер", "литейщик", "кузнец"... Эх, Груня, такая жизнь Настанет! А ты плачешь. Ну? Ты ведь умница, правда? Ты ведь не плачешь? - спрашивал отец, вытирая слезы на глазах матери.
      Она улыбнулась грустно:
      - Уже не плачу. Поезжай... Храни вас всех господь...
      2
      Больше терпеть не было сил. Едва отец уехал, а мать ткнулась лицом в подушку, я украдкой надел ее туфли и побежал к Ваське.
      На улице дул пронизывающий ветер. Тусклое, запыленное солнце по-осеннему низко висело над степью. Казалось, будто холод исходит от него.
      Васьки дома не было. Я стоял посреди двора, соображая, куда мог деться Васька.
      Неожиданно со стороны угольного сарая ко мне донеслись приглушенные голоса. Я прислушался. За деревянной стеной говорил рыжий Илюха:
      - Ленька не пойдет. Он сдрейфит.
      - Кто? Ленька? - послышался Васькин голос. - Чтобы мой помощник да сдрейфил?
      - Конечно, побоится, известный трус, - упрямо твердил Илюха.
      Еще не зная, что происходит в сарае, но полный обиды, я рванул дверь. Дребезжа и волочась по земле подгнившими досками, дверь приоткрылась. Запахло старой обувью. В полумраке я с трудом разглядел лица ребят. На куче угля сидел Илюха и ковырял заржавленным штыком землю. Рядом, вытянув единственную ногу, стругал деревянную саблю Уча. Васька, заложив руки за спину, деловито ходил по сараю из угла в угол. Абдулка Цыган сидел у самой двери и зачем-то разрывал на полосы свою красную рубашку. Старый пиджак был накинут у него на голое тело. Я сжал кулаки и двинулся на Илюху:
      - Ты что тут наговариваешь на меня? Кто побоится?
      Илюха вздрогнул от неожиданности, но спохватился и ласково проговорил:
      - А вот и Леня пришел, садись сюда, здесь мягче.
      - Ты зубы не заговаривай: кто трус?
      Илюха, защищаясь, поднял руки к лицу:
      - Я понарошку, а ты думаешь, правда.
      - Смотри, а то так стукну, что из глаз звезды посыплются.
      - Ну будет вам! - строго сказал Васька и, кивнув мне, добавил: Садись на заседание.
      Я присел на голубиную клетку и начал заседать.
      - Слушайте, что я буду говорить...
      Васька не спеша прошелся по сараю и начал рассказывать о том, как в Петрограде сбежал от рабочих Керенский. Пришли арестовать его, а он выпрыгнул в окно, переоделся в огороде в женскую кофту, только юбку не успел надеть, так и остался в галифе. Что делать? Тогда он покрылся длинной шалью, взял в руки корзинку и пошел. Красногвардейцы пропустили его, думали, идет какая-то тетка на базар. А он выбрался за город, корзинку бросил - и тикать. Рабочие спохватились, да поздно. Так и убежал Керенский далеко, аж в какую-то Америку.
      - В царском дворце в Петрограде живут теперь рабочие, - с гордостью рассказывал Васька, - едят из золотых царских тарелок, смотрятся в царские зеркала...
      - Ух ты!.. Наверно, и спят на царевой постели, - сказал Уча.
      - Выдумаешь, - возразил Илюха, - на царскую постелю разве заберешься? Там одних перин сто штук до самого потолка.
      - Ну и что? Лестницу подставь и полезай, зато мягко спать.
      - Вась, а Ленин тоже там? - спросил Абдулка.
      - Нет, Ленин не захотел в царском дворце жить.
      - Почему?
      - "Почему, почему"!.. Противно, вот почему. Ленин живет в домике. Небольшой такой, с палисадником.
      - Откуда ты знаешь?
      - Опять двадцать пять - откуда, зачем, почему. Тебе говорят, значит, слушай.
      Радостно было от того, что рассказывал Васька. Но оказалось, не все у нас так хорошо, как хотелось бы. Какой-то генерал Каледин, помощник Керенского, не признает рабочую власть и послал на наш город казаков. Ими командует фон Графф. Не тот фон Графф, которого рабочие чуть не бросили в ствол шахты, а его сын Колька фон Графф. Калединцы подошли уже близко и хотят захватить город. Надо спасать положение.
      Вопрос решили быстро: в красногвардейцы записываемся все. Оружие пока у каждого свое.
      Работа закипела. Абдулкины красные лоскуты мы прикрепили кто на рукава, кто на шапку.
      - Значит, так, - закончил Васька. - Ленька будет моим главным помощником, а ты, Уча... Эх!.. - Васька сокрушенно почесал за ухом. - Не годишься ты с одной ногой на лошадь. Ну ладно, пешком воевать будешь. Пошли! Только смотрите, кто боится, лучше сразу признавайтесь. - Внезапно он ткнул в меня пальцем: - Божись, что не сдрейфишь!
      - Ей-богу, - скороговоркой выпалил я.
      - Не так. Что ты божишься, как в церкви? Со злостью божись!
      Я шагнул на середину сарая и поднял кулак:
      - Чтоб я... нет, не так, погодите... чтоб меня на том свете черти на сковородке жарили, чтоб...
      - Довольно, - сказал Васька. - Уча, божись.
      Ребята божились не менее яростно. Абдулка даже ругнулся от усердия. Только Илюха оробел, еле слышно выговорил "ей-богу" и торопливо перекрестился.
      - Теперь пошли! - сказал Васька. - Только не забудьте: когда начнут стрелять из орудия трехдюймовки, открывайте рот пошире, иначе оглохнуть можно.
      Я сбегал на чердак и взял генеральскую шашку, которую когда-то отняли у кадета. Я обернул ее тряпками и спрятал под рубахой. Ребята тоже вооружились. У Абдулки висела на поясе бомба - пивная бутылка с негашеной известью. Если такую бомбу кинуть, она хлопнет и зашипит, как настоящая. Один Илюха остался безоружным - должно быть, боялся.
      Дул сильный ветер, когда мы вышли из сарая. Вблизи Пожарной площади на каланче сорвало лист железа, и он, перевертываясь в воздухе, грохнулся на землю возле Васьки. Мы шагали по двое в ряд. Васька шел впереди и так быстро, что мы едва поспевали за ним. Илюха у каждого встречного спрашивал: "Дядь, где винтовки дают?" - "Зачем тебе?" - "Воевать идем!"
      Около почты проходить было опасно, там стреляли: в здании засели бывшие городовые и не хотели сдаваться.
      На улицах горели костры, возле них грелись красногвардейцы и проверяли у подозрительных прохожих документы.
      В домах буржуев окна были закрыты ставнями, калитки заперты на замки. За высокими заборами точно вымерло все, притаились богатеи - душа в пятки ушла.
      На Седьмой линии мы встретили рабочих, которые несли стулья с золочеными ножками. Илюха пощупал мягкое, обтянутое голубым шелком сиденье и спросил: "Что это?" Рабочий ответил: "Реквизиция". Илюха стал спорить, что так называются стулья по-американски. Но Васька объяснил, что это все равно что контрибуция, а потом мы узнали, что мягкие стулья отобрали у пристава, который сбежал к генералу Каледину. Стулья сносили в ревком: теперь на них будут сидеть рабочие и крестьяне. Нам тоже разрешат посидеть! Хватит Сеньке-колбаснику своим толстым задом в мягких креслах сидеть. Разбаловались! Хватит, посидели, и довольно!..
      Ревком разместился в доме генерала Шатохина на Пожарной площади.
      Невиданное оживление царило там. Красногвардейские отряды стекались со всех концов к ревкому, шли с охотничьими ружьями, самодельными пиками, старыми винтовками. Многие были перепоясаны крест-накрест пулеметными лентами. Тут же, возле церкви, рабочие учились стрелять: щелкали затворами винтовок, прицеливались с колена, перебегали в сквере от дерева к дереву, прячась за них, как будто ловили кого.
      На высоких ступеньках ревкома мы увидели механика Сиротку. Он отдавал рабочим распоряжения. Одних посылал караулить отнятый у Цыбули магазин, другим приказывал взять под охрану заводскую шахту, третьим велел раздавать бедным продукты и хлеб. Тут же на коленке он подписывал карандашом приказы.
      Двое красногвардейцев с револьверами в руках провели на допрос арестованного комиссара Временного правительства - лавочника Цыбулю. Говорили, что он на своих складах облил всю пшеницу керосином, чтобы народу не досталась. А золото свое в ставке утопил.
      "Лучше, - сказал, - нехай погибнут мои деньги и все богатство, чем отдавать задрипанным рабочим и крестьянам". Точь-в-точь собака на сене сам не гам и тебе не дам.
      Радостно было видеть возле ревкома отряд селян под командой дедушки Карпо. Сиротка посылал селян охранять дом и все имущество капиталиста Юза.
      - Помните, товарищи, - говорил им Сиротка, - законы революции суровы. Революцию могут совершать только честные люди. Солдат революции не должен поддаваться соблазну. Я уверен, что ни один из вас не запятнает себя несмываемым позором и не польстится на подлые буржуйские безделушки.
      Васька смело поднялся по мраморным ступенькам широкой лестницы с красными бархатными перилами. Мы двинулись за ним. Я узнал парадное шатохинского дома: здесь когда-то сестра кадета дала мне хлеб...
      - Где ревком? - спросил Васька у рабочего, стоящего при входе с винтовкой в руках.
      - А тебе зачем?
      - Нужно.
      - А все-таки?
      Васька спокойно развернул плакат с красным рабочим и показал часовому:
      - В красногвардейцы хотим записаться.
      Часовой рассмеялся и, оглянувшись на своих, скомандовал:
      - Эх, хлопцы, смирно-о! Красная гвардия пришла!
      Все повернули головы к нам, окружили со всех сторон.
      - Глянь, да они с саблями!
      Рабочий взял меня за штанину, приподнял ее, и всем стали видны материны туфли.
      - А этот, поглядите, в женских туфлях!
      Васька нахмурился:
      - Ладно, зубы не оскаляй.
      Кто-то из красногвардейцев потянул за рубашку Илюху и спросил:
      - А тебе, пацан, сколько лет?
      - Двадцать пять, - выпалил Илюха. - Не веришь? Могу на церковь перекреститься.
      Красногвардейцы еще пуще развеселились.
      - По шеям их отсюда!
      - Пускай идут...
      Молодой красногвардеец остановил Учу:
      - А ты, хроменький, куда?
      - Эге, - бойко ответил Уча, - я такой хроменький, что лучше тебя воевать буду.
      В суматохе я проскочил мимо часового и остановился у двери с табличкой: "Председатель Военно-революционного комитета".
      Я решил: пока ребята спорят, запишусь первым.
      Освободив саблю от тряпок, в которые она была обернута, я подумал, что было бы неплохо выпустить из-под картуза чуб, как у казака, да чуба не было: только вчера мать ножницами остригла. Толкнув дверь, я шагнул через порог, и ноги мои подкосились: за столом сидел отец.
      Рабочие толпились вокруг и слушали, как он радостно кричал в черную трубку:
      - Мося, когда приехал? Что привез? Двести винтовок? Молодец! - Увидев меня, отец удивленно поднял брови, но продолжал говорить с невидимым человеком: - Что, что? Два пулемета? Маловато, просил бы больше. Выезжай скорее, чего застрял там? Как не пропускают? Действуй по всей строгости революционных законов. Требуй, чтобы пропустили поезд. Отправляй оружие прямо к заводу, да торопись: калединцы подходят!