I

В Мельбурне, главном городе провинции Виктория, шли приготовления к празднествам по случаю дарования колонии автономного права. Основанная всего за пятнадцать лет перед тем, столица Виктории благодаря приливу эмигрантов разрослась в огромный город, который далеко оставил за собою по богатству и числу жителей даже Сидней, возникший при самом начале австралийской колонизации.

Такой быстрый рост города обусловливается открытием в провинции Виктория богатейших золотых приисков. Мельбурн обстроился и украсился с замечательной быстротой. Биржа, банки, газеты, журналы, школы, театры возникли в нем, как по волшебству, и в короткое время город почти сравнялся по назначению с такими пунктами, как Бомбей, Калькутта, Шанхай и Гонконг.

Ссыльнопоселенцы, составлявшие прежде ядро населения, растворились в массе пришлых авантюристов, которые были нисколько не лучше их, но только по счастливой случайности успели скрыть кое-как свои грехи и грешки на родине и переселились из метрополии не на казенный, а на собственный счет.

Оба класса быстро слились между собою, потому что большинство ссыльных занялось торговлей и промыслами, более или менее честно добывая средства к жизни. Аристократию колонии составили лица безупречные, не опороченные по суду, и с ними стремились родниться посредством брачных союзов те из лиц вышеупомянутого нами класса, которым удавалось занять более или менее видное положение в обществе.

Заметив быстрый прогресс колонии, английское правительство поспешило даровать ей самоуправление, чтобы не лишиться ее, как лишилось за три четверти века перед тем колонии Северной Америки.

Итак, Австралия получила self-governement. Управление вверялось отныне местному парламенту, состоящему из двух палат, верхней и нижней, с ответственными министрами и представителем короны, лордом генерал-губернатором.

Мера была очень искусная, дальновидная. Отказываясь от непосредственного управления колонией, Англия сохраняла над нею все свои верховные права как над неразделимою частью монархии.

Первым актом новосозданного парламента было дарование всеобщей амнистии с представлением всех гражданских прав тем из ссыльных, которые не совершили никакого проступка по вступлении их на австралийскую землю. Вместе с тем были уничтожены в архивах и канцеляриях присутственных мест все документы, касавшиеся прошлого ссыльных. Второю мерою был единогласно принятый обеими палатами билль о празднестве в честь самоуправления.

Программа праздника, выработанная новоиспеченным мельбурнским лорд-мэром вместе с альдерменами, была опубликована во всеобщее сведение и вызвала всеобщий восторг. День должен был начаться салютационною пальбою из пушек, затем следовал прием генерал-губернатором парламентской и иных депутаций, с речами и поздравлениями; далее перед властями должны были продефилировать представители всех британских колоний в характерных костюмах, и, наконец, стоящая в гавани эскадра должна была дать примерное морское сражение.

Остаток дня предполагалось посвятить всевозможным видам спорта и закончить праздник блистательным фейерверком, спектаклем gala в городском театре и роскошным балом у генерал-губернатора.

Но great-attraction предстоящего праздника составлял для массы ожидавшийся бокс знаменитого силача Тома Поуеля.

Том Поуель был ссыльный. За свой бокс он в Англии был прозван «царем боксеров»; в единоборстве ему удалось убить человек двенадцать, но английские присяжные постоянно оправдывали его, вынося всякий раз вердикт о случайной смерти (accidental death). Наконец в одной ссоре он так хватил своего противника, вызванного им на бокс, что тот в одну минуту испустил дух. Присяжные вынесли наконец царю боксеров обвинительный приговор, и Том Поуель был переселен на казенный счет в Австралию. Этот самый силач и расклеил теперь по всем мельбурнским улицам афиши, вызывая на бокс всех желающих померяться с ним.

Разумеется, городская управа единогласно ассигновала четыре тысячи фунтов стерлингов (40000 руб.) на премию победителю.

Вызвалось и записалось три борца: один негр, уроженец Новой Гвинеи, замечательный силач, известный в Мельбурне под именем Сэм; один ирландец, по имени Майкл О'Келли, тоже считавшийся атлетом, и, наконец, специалист-боксер, американец Джемс Тайлер.

Шум прошел по всему Мельбурну, составились многочисленные пари; большинство держало, впрочем, двадцать против одного за Поуеля, и только американцы принимали одинаково Тайлера и Поуеля, руководствуясь в этом случае национальной амбицией.

Газеты были наполнены заметками и сообщениями по поводу предстоящих торжеств. Подвиги Поуеля и Тайлера описывались и разбирались со всеми подробностями, взвешивались относительные силы двух будущих противников, и делались соображения о том, кто из них победит.

Город разделился на две партии, на «поуельянцев» и на «тайлерьянцев». Много буянов успело еще за двое суток до праздника подраться между собою из-за трудноразрешимого вопроса: который из двух борцов победит?

Между тем незаметно подкрался и нетерпеливо ожидаемый всеми день.

II

Под вечер, накануне праздника в Мельбурне, в город въезжали три путешественника, ехавшие верхом на малорослых, но сильных и быстрых новогвинейских мустангах. Они направлялись к «Восточной гостинице» на улице Ярро-стрит.

В этих путешественниках, несмотря на значительную перемену в их костюмах, можно было с первого же взгляда узнать графа Лорагюэ, Дика и Виллиго, нагарнукского вождя. Они все трое ехали из Сиднея, столицы Нового Южного Уэльса, где провели несколько времени по делам, о которых мы не замедлим сообщить читателю.

Оливье был одет с изысканным изяществом и вместе простотою, свойственной хорошему вкусу. На канадце был полный костюм австралийского скваттера, весь из голубого бумажного бархата. Виллиго остался в прежнем своем первобытном костюме, согласившись только для города надеть на себя какую-то пеструю накидку, да и то лишь после усиленных просьб со стороны своих друзей.

Умный Блэк, не отстававший от своего господина, как будто с гордостью щеголял в красивом серебряном ошейнике, который ярко блестел на его черной шерсти.

Путешественники ехали в Мельбурн, разумеется, не на праздник; их призывали туда различные важные происшествия, имевшие место после их прибытия на Лебяжий прииск.

Прииск оказался таким богатым, что превзошел самые смелые ожидания. Огромные самородки встречались на каждом шагу, стоило только покопать немного землю. Золотоносная почва сулила несметную добычу. В качестве специалиста-геолога Джон Джильпинг, рассмотрев найденные образцы золота, объявил, что это золото самое чистое, какое только может быть. Оставалось только собрать богатую жатву.

Затем наши друзья посоветовались между собою, как им поступать дальше. Инструменты, привезенные на муле, они старательно зарыли в яму под большим эвкалиптовым деревом, а все золото, которое им удалось добыть во время предварительного исследования прииска, навьючили на мула и осла, тщательно замаскировав этот ценный багаж.

Разумеется, золото, навьюченное на Пасифика, было подарено Джону Джильпингу, который, впрочем, и не отказывался от этого подарка. На радостях чудак-англичанин и тут не позабыл проиграть на кларнете благодарственный псалом, в котором говорилось что-то о «манне небесной».

По зрелом размышлении друзья пришли к заключению, что без правительственного патента им нечего и думать о беспрепятственной разработке прииска. Только патент мог обеспечить их от наплыва массы посторонних искателей, привлеченных слухом об открытии богатых залежей. Имея же в руках документ на право владения землею, можно было легко устранить всякого конкурента, опираясь на законное основание.

Разумеется, в такой глуши нельзя было рассчитывать на содействие администрации при ограждении своих прав, приходилось заботиться об этом самим владельцам, но, во всяком случае, тогда у них было бы право, право бесспорное, которое оставалось бы только поддерживать силою.

Поэтому было решено ходатайствовать о концессии на несколько сот тысяч гектаров, обнимавших собою прииск, но не у мельбурнского правительства, а прямо в Лондоне, у министра британских колоний. От местной администрации следовало ожидать больших проволочек, а между тем самое ходатайство должно уже было возбудить толки в населении, и прииск мог кто-нибудь перебить. Всего этого легко можно было избежать, обратившись прямо в Лондон.

Джильпинг обещал поднять на ноги важнейших членов Лондонского геологического общества и, кроме того, посоветовал графу подать прошение от своего имени, говоря, что древнее имя графов Лорагюэ и знатность их рода будут иметь большой вес в глазах министерства.

Оливье снял точный план земли, которую он желал получить во владение, обозначив место залежей, не упоминая, разумеется, об их богатстве, чтобы не вводить в соблазн правительство ее британского величества, и составил форменное прошение. Он хотел послать его по почте, но потом друзья передумали и решили отправить в Европу Лорана, чтобы он передал прошение маркизу Лорагюэ, который должен был лично похлопотать через английского посланника в Париже. Нужно было торопиться, чтобы предупредить возможный наплыв посторонних диггеров.

До поры до времени сохранение тайны было вполне обеспечено. Виллиго был сама неподкупность, а его презрение к золоту равнялось его любви к своему названому брату, Тидане-Дику. Джон Джильпинг дал честное слово джентльмена никому не заикаться о прииске, а на слово честного англичанина можно было вполне положиться. Но дело в том, что если случай навел на прииск Дика, то мог навести и еще кого-нибудь другого, и тогда прощай тайна, прощай право первой заимки.

Итак, следовало во что бы то ни стало получить как можно скорее концессию.

Была и еще одна причина для посылки Лорана в Европу. Со времени избавления наших друзей из дундарупского плена ничего не было слышно о замаскированном человеке, но из этого было бы неосновательно заключать, что Невидимые успокоились. Два раза уже они готовы были овладеть графом Лорагюэ, и в их могуществе невозможно было сомневаться. Конечно, Дик и Виллиго никогда не покинули бы графа; они решились защищать от врагов его всеми силами, но для борьбы с тайными врагами недоставало все еще одного средства: не было сыщика, который мог бы следить за ними так же незаметно, как незаметно действовали и подкрадывались они.

Старый маркиз Лорагюэ благодаря своему высокому общественному положению всегда мог выпросить для себя у префекта полиции двух или трех тайных агентов, которым можно было обещать хорошее вознаграждение.

Лоран уехал вот уже несколько месяцев назад, и теперь от него была получена шифрованная телеграмма, что оба поручения исполнены блистательно и что он прибудет в Мельбурн на первом почтовом пароходе.

Телеграмма была получена в Сиднее, где жили это время Оливье и Дик, разменивая на деньги добытое золото. Джильпинг оставался у нагарнуков, которые после победоносной войны с дундарупами наслаждались благами мира в своих деревнях. Дикари очень полюбили англичанина, который чрезвычайно забавлял их игрой на кларнете.

Получив депешу, Оливье, Виллиго и Дик сели на мустангов и поехали в Мельбурн, где намеревались остановиться в «Восточной гостинице». На подъезде их встретил сам Лоран, уже успевший приехать.

— Ты один? — спросил Оливье после обмена приветствиями.

Лоран, не отвечая, приложил палец к губам.

Действительно, в подъезде гостиницы не место было для интимного разговора о делах. Граф Лорагюэ велел слуге приготовить комнаты и пригласить за собою Лорана и прочих друзей. Едва за ними затворилась дверь, как Лоран сказал:

— Давайте говорить так, чтобы нас совершенно невозможно было слышать. За мной все время следили две какие-то личности, остановившиеся через стену от нашего номера.

— Ты видел их? Как ты их узнал?

— Я ничего не узнал. Мне сказал m-r Люс.

— Кто это — m-r Люс?

Лоран заговорил еще тише, так что его едва можно было слышать.

— Его сиятельство маркиз, ваш батюшка, нанял для вас — знаете кого? Самого бывшего начальника парижской сыскной полиции. Тому уже давно хотелось оставить службу из-за личных неудовольствий, и он воспользовался теперь случаем. Сам господин префект сказал вашему батюшке про этого человека, что он «полицейский гений». Но довольно, не будем здесь говорить.

— Господа, — громко сказал Дик, — не прогуляться ли нам по набережной до обеда? Кстати, посмотрим на приготовления к завтрашнему празднику.

— Что ж, я очень рад! — отвечал граф и тихо прибавил: — Возьмем экипаж.

Мысль была удачная, и все в знак согласия кивнули головою.

Дорогой их обогнал в высшей степени представительный господин с разноцветной бутоньеркой в петлице. Лоран почтительно ему поклонился. Незнакомец ответил на поклон с величаво-благосклонной вежливостью и прошел мимо, не обратив никакого внимания на спутников Лорана, которые тоже поклонились ему из приличия.

— Кто этот гордец? — спросил с досадою граф д'Антрэг.

— Это барон де Функаль, португальский генеральный консул в Мельбурне. Я с ним познакомился на пароходе! — отвечал Лоран с незаметной улыбкой.

— Нельзя сказать, чтобы он был слишком хорошо воспитан! — возразил Оливье.

На это замечание никто ничего не ответил, и встреча с бароном не имела дальнейших последствий.

На углу Ярро-стрит и набережной находилось экипажное заведение, где Оливье спросил на неделю четырехместный шарабан с лошадьми, но без кучера.

— Без кучера? — спросил содержатель экипажей. — Это будет стоить 20 долларов в день и 2000 залога.

— Залог-то зачем же?

— А на случай, если вы не возвратите или изломаете экипаж. Ведь я вас совсем не знаю!

— Верно, — согласился Оливье и, вынув чековую книжку, написал на требуемую сумму чек с уплатою через 9 дней.

Четверть часа спустя наши друзья выехали за город, где их разговора не могли подслушать ничьи нескромные уши. Уезжая, они заметили какого-то нищего, который так внимательно глядел на них, что даже позабыл попросить у них милостыню.

Лоран, ехавший за кучера, остановил экипаж на песчаной отмели, окруженной пенистыми волнами. Океан был спокоен, как озеро; место было ровное, так что никто не мог спрятаться поблизости и подслушивать.

Верный слуга, сообщив молодому человеку все сведения об его отце, передал ему письма маркиза и целый архив документов касательно прииска и концессии на него. Затем он отдал ему отчет в поручении.

Благодаря связям маркиза и письмам Джильпинга концессия на прииск была выдана без всяких оговорок.

— Вы приехали вовремя, — сказал при этом Лорану статс-секретарь по делам колоний, — это последняя концессия, которую мы выдаем сами, потому что у нас решено даровать Австралии self-governement.

Декрет о концессии уступал графу д'Антрэгу во владение огромное пространство земли (в несколько тысяч гектаров) с освобождением этого участка в виде особенной милости от государственного сбора на десять лет. Тем же декретом предписывалось мельбурнской администрации немедленно внести этот участок в кадастр с изъятием его из поземельного обложения на такой же срок.

— Прекрасно! Очень хорошо! — вскричал граф, выслушав ответ Лорана. — Расскажи теперь о тех лицах, которых вы с отцом моим завербовали. В каком роде эти господа?

— Главного из них вы уже видели.

— Я? Когда же?

— Господин Люс, бывший начальник сыскной полиции, нанятый вашим батюшкой, — это не кто иной, как господин де Функаль, португальский генеральный консул в Мельбурне.

— Может ли это быть? — вскричал удивленный Оливье.

— Очень может. Этот титул одна маска. Ваш батюшка выхлопотал его для господина Люса у португальского посланника; это не стоило большого труда, потому что у португальцев нет в Мельбурне представителя, а господин Люс не потребовал ни жалованья, ни денег на канцелярию. Два отличных агента, известных один под именем Коко, другой — Люцена, назначены состоять при консуле в качестве правителя дел и секретаря. Правителю дел дано имя дон Кристовал, а секретарю — Педро де Сильва. Вообще мы теперь сильны, и Невидимые только держись. Ловкий человек этот господин Люс или де Функаль, честное слово. Как вы думаете? Ведь он уж успел побывать в России и все разведать. Он привез самые точные сведения о средствах и намерениях Невидимых. Между прочим, он говорит, что ваша смерть решена ими бесповоротно. Но только вы не беспокойтесь. С его помощью мы сумеем вас оградить. Отъезжая в Австралию, он велел мне сделать вид, будто мы друг друга не знаем и впервые знакомимся на пароходе. Он-то мне и сказал, что за мной все время следят двое, а сам я никогда бы, пожалуй, не догадался. Точно так же он и вас велел предупредить, чтобы вы не спешили вступать с ним в сношения, а дожидались бы случая познакомиться гласно и открыто… Ах, если бы вы только видели, как хорошо они все трое играют свою роль!.. Да, я еще забыл сообщить вам его денежные условия. Он обязуется переловить Невидимых и предать их в руки русского правосудия, обязуется, кроме того, возобновить союз ваш с мадемуазель Надеждой, а вы должны отсчитать ему в день своей свадьбы с нею круглый миллион. До тех же пор вы должны платить ему 50000 франков жалованья и расходов. Товарищи его должны получать от вас по 15000 франков в год, а по окончании дела вы должны заплатить им единовременно 100000 франков. Сверх того барон де Функаль требует открытия для него кредита у какого-нибудь банкира. Для вида это будет кредит на консульские расходы, а в действительности — на чрезвычайные издержки по вашему делу. Маркизу эти требования показались чрезмерными, но я, помня слова господина Дика, не велевшего щадить издержек, решился подписать контракт.

— И отлично сделали, Лоран; дайте пожать за это вашу руку! — горячо сказал Дик.

Оливье поблагодарил канадца нежной улыбкой.

Лоран продолжал:

— Остается досказать немного. По приезде сюда я получил от барона письмо, где он пишет, чтобы я берегся новых знакомств и был как можно осторожнее, помня, что и стены имеют иногда уши. Поэтому я и не хотел говорить с вами в гостинице. Переписываться с вами он обещается посредством шифрованных писем, которые просит немедленно сжигать. Теперь я все сказал.

Горячие поздравления посыпались по адресу Лорана, когда он окончил свой доклад. Оливье сказал ему с глубоким чувством:

— Лоран, ты с нынешнего дня не слуга мне, а любимейший друг. От прежних отношений разреши мне только сохранить привычку говорить тебе ты… Ведь ты позволишь, друг, да?

— О граф! — только и мог произнести растроганный Лоран, бросаясь к графу, который крепко сжал его в объятиях.

По лицу старика текли горячие слезы.

Канадец отошел в сторону, чтобы скрыть свое волнение. Виллиго как будто равнодушно глядел на зеленые волны, но даже и он был тронут.

— Что касается вас, Дик, — обратился затем Оливье к канадцу, — то я уж и не знаю, как вас благодарить. Я вам так много обязан, что останусь вечным вашим должником. Вы дали мне средства достигнуть заветной моей цели… Я никогда, никогда не забуду вашего благодеяния.

— Вы мне ничего не должны, граф, — возразил Дик. — Я только плачу долг моего отца. Кроме того, я вас так полюбил, что для меня уже большая награда ваша дружба, ваше расположение…

На основании доклада Лорана и советов барона де Функаля, друзья решили сложить покуда руки и положиться во всем на бывшего полицейского, который брался разоблачить и расстроить все махинации Невидимых.

Виллиго тоже был поставлен Диком в известность относительно положения дел. Он молчаливым кивком присоединился к решению друзей, но в душе решился удвоить свой собственный надзор за братом своим Тиданой и его юным другом. Он не понимал тонкостей европейской полицейской службы и не полагался на них, надеясь, как дикарь, больше на свою собственную зоркость.

Возвращаясь шагом в Мельбурн, друзья окончательно выработали между собою общий план действий. Дик взялся набрать небольшую, но надежную партию рудокопов для разработки прииска, к которой предположено было приступить немедленно по занесении в кадастр отведенного графу Лорагюэ участка. Виллиго со своей стороны обещал перевести лагерь своего племени на это время поближе к прииску, чтобы защищать его от набегов и других туземцев.

Последнее обещание было нетрудно исполнить. Нагарнуки, как почти все охотничьи племена, вели кочевую жизнь, обусловленную постоянным перелетом и переходом дичи с одного места на другое. Перенести нагарнукскую деревню с места на место ничего не стоило; такие деревни состоят обыкновенно из палаток, сложенных из шкур кенгуру, и напоминают скорее лагеря, чем деревни.

Возвративши хозяину экипаж, путешественники вернулись в гостиницу отдохнуть после длинного и трудного переезда из Сиднея в Мельбурн. Они условились после праздника нанять где-нибудь в городе домик-особняк, чтобы без стеснения говорить о своих делах, чего нельзя было делать в гостинице ввиду окружавшего их шпионства.

Только что они разошлись по комнатам, как Виллиго завернулся в свой пестрый плащ и тихо вышел из гостиницы, не позабыв захватить с собой кинжал, бумеранг и револьвер, подарок Оливье.

Зачем он это сделал? Или чутье дикаря подсказало ему что-нибудь недоброе? Это покажут последствия.

III

На улицах города зажжена была иллюминация, на всех домах развевались пестрые флаги. Толпы народа ходили по тротуарам, отчаянно жестикулируя и громко разговаривая.

Город заранее волновался в ожидании праздника. По-прежнему спорили «поуельянцы» с «тайлерьянцами». Американская колония делала восторженные овации Тайлеру, англичане чествовали банкетом Поуеля. Американцы заранее трубили победу своего соотечественника и пророчили его сопернику постыдное поражение, а англо-австралийцы пророчили торжество Поуелю.

Наконец, американцы придумали следующую штуку: в торжественной процессии они пронесли по улицам гроб, на котором искусно сделанными серебряными словами было написано имя Поуеля. Англичане не остались в долгу и пронесли по улицам виселицу с изображением Тайлера.

Одним словом, Мельбурн в эту ночь заснул самым тревожным сном.

Том Поуель занимал хорошенький коттедж на окраине города, предоставленный в его распоряжение поклонниками. Он вернулся к себе домой после овации, часу во втором ночи, и сейчас же уселся в ванну, чтобы размять члены и сделать их более гибкими для завтрашнего бокса. Только что он успел расположиться, как его слуга-негр доложил о каком-то незнакомом господине, который желал видеть Поуеля.

— Опять какой-нибудь «сочувственник»! — проворчал силач. — Ну что ж, пусть входит сюда, если желает меня видеть. Для него я ни в каком случае не стану одеваться.

— Я и не желаю, чтобы вы для меня беспокоились, — сказал неожиданно вошедший вслед за слугою незнакомец. — Мы можем поговорить и здесь!

— Чему я обязан вашим посещением? — не особенно любезно отнесся к гостю хозяин дома.

Незнакомец выразительно поглядел на негра.

— Оставь нас одних, Боб. — обратился Поуель к негру, и, когда тот ушел, продолжал: — Теперь, сэр, вы можете говорить.

Незнакомец сбросил плащ, в который был закутан по самый лоб, и обнаружил свое лицо. Оно было замаскировано.

Поуель даже приподнялся в ванне и несколько минут глядел на гостя с нескрываемым удивлением.

— Что значит этот фокус? — спросил он наконец. — Теперь ведь не святки, кажется.

Замаскированный гость стоял и любовался могучим сложением атлета.