Пожиратели огня

На этом разговор и кончился и с тех пор больше не возобновлялся. Капитан изучал почву под своими ногами и если, с одной стороны, чувство признательности говорило в пользу Ивановича, то с другой — чувство недоверия и какого-то инстинктивного отвращения к этому человеку решительно говорило против него.

Таким образом, ситуация создалась щекотливая, и можно было с каждым днем ожидать драматической развязки.

Тем временем приготовления к предстоящему торжеству и на прииске, и в нагарнукской деревне шли своим чередом, и Оливье настолько был поглощен ими, что время до вечера прошло незаметно.

VI

Виллиго во Франс-Стэшене. — Джильпинг у нготаков. — Письмо Люса.

Около двух часов пополудни великий вождь Виллиго вошел в хижину своего верного Коанука, который с ним почти не расставался.

Прошло уже более года, как Виллиго смыл краски со своего лица и жил спокойной, мирною жизнью частью среди своих единомышленников, частью среди своих белых друзей, проводя добрую половину своего времени во Франс-Стэшене, охотясь и рыбача с Оливье и другом своим Диком.

С того момента, как он справил страшную тризну по Цвету Мелии, уничтожив чуть не всех лесных бродяг, в душе его воцарились мир и спокойствие, и сумрачный, грозный вид его сменился ясным, приветливым и гордым взглядом, какого раньше никто не видал у него.

Гостя во Франс-Стэшене, Виллиго иногда в угоду своим друзьям надевал на себя белые полотняные штаны и куртку, но не носил ни обуви, ни шляпы. Он садился за стол со своими друзьями, но не признавал ни вилок, ни ножей. После вкусного обеда он охотно садился в спокойное кресло-качалку и дремал, как добрый французский буржуа, почивший от своих дел. Но временами его горячий взгляд ясно говорил, что воинственный пыл не угас в его груди, что каждую минуту в нем может проснуться неустрашимый грозный воин, и громкий клич «Вага! Вага!» огласит воздух.

Никто не мог предвидеть, как скоро этому суждено было случиться и как близок был момент, когда его друзьям должна была понадобиться вся его ловкость, мужество и энергия.

Несколько дней тому назад скваттер Вальтер Кэрби со всем своим семейством прибыл во Франс-Стэшен для присутствия на празднике в честь Дика; кроме того, друзья отправили Виллиго в страну нготаков с приглашением Джону Джильпингу. Старый вождь отправился туда в сопровождении своего неразлучного Коанука, и некоторое время спустя они вернулись с письмом от англичанина, адресованным на имя Оливье.

Письмо это было следующего содержания:

«Дорогие друзья!

Я получил ваше приглашение через посредство старого друга Виллиго и его молодого и прекрасного спутника, любезного Коанука. Весьма одобряю вашу мысль отпраздновать с надлежащей торжественностью день рождения высокочтимого и достоуважаемого джентльмена, получившего при крещении имя Дика и впоследствии украшенного современным прозвищем Канадца. Вам достаточно известны, я полагаю, мои чувства к нему и ко всем вам, чтобы быть уверенным, что я был бы весьма счастлив присоединиться к вам с моим кларнетом и усладить ваш слух звуками мелодичной музыки.

Но я не могу отлучиться из селения нготаков без опасения предоставить их на забаву Вельзевула, Люцифера и Астарота в образе католического проповедника, который бродит теперь окрест их, готовый внести в австралийский буш свою безбожную ересь и посеять плевелы там, где я сеял чистую и добрую пшеницу.

Этот римский сеид, зная влияние музыки и гармонии на души австралийских неофитов, запасся шарманкой, исполняющей новые напевы и молитвы, с целью затушить этими вульгарными механическими звуками задушевные и сладостные мелодии моего кларнета. Из этого вы видите, что мое отсутствие предоставило бы ему свободное поле действий для его постыдных махинаций.

Кроме того, мои возлюбленные нготаки, опасаясь, что я не вернусь к ним больше, открыто заявили, что они готовы силой воспротивиться моему уходу, и потому я предпочел остаться.

Моя зоологическая коллекция почти закончена; двойные экземпляры я сохраняю для коллекции моего доброго и уважаемого друга графа Оливье Лорагюэ д'Антрэга, да сохранит его Всевышний!

Подписано — Джон Джильпинг. В Джильпинг-Холле».

Оливье не мог читать без добродушного смеха это послание будущего лорда Воанго. Дик, которому он передал его, также добродушно и искренне рассмеялся.

Затем друзья приступили с расспросами к Виллиго и Коануку относительно истинного положения вещей и из слов своих туземных друзей узнали, что досточтимый Джильпинг так очаровал своим пением псалмов и звуками кларнета нготаков, что те, фактически окружая его всяким уходом и знаками видимого почета, в сущности, держали его в плену и ни за что не согласятся добровольно отпустить его из своей деревни. То, что наивный англичанин высокопарно именовал Джильпинг-Холлом, то есть замком Джильпинга, было довольно просторное жилище, сооруженное для него нготаками и обнесенное глубоким рвом и валом наподобие крепости, а когда Джильпинг пожаловался, что ему тесно в этой ограде, то ему прирезали еще кусок земли около двух гектаров и обнесли точно таким же высоким частоколом, рвом и валом — не с намерением оградить почтенного Джильпинга от могущей грозить ему опасности, а исключительно с целью удержать его у себя в плену и воспрепятствовать его бегству. Прирезанное к его жилищу пространство было засажено кустами и деревьями, что дало Джильпингу повод называть свое владение Джильпинг-сквером или Джильпинг-парком; в этой крепости он пребывал под строжайшим присмотром постоянно сменявшихся нготакских воинов, как птица в откормочной клетке. Простодушные дикари совершенно серьезно считали его кобунгом, то есть добрым гением, явившимся к ним с луны из страны предков, чтобы принести им счастье, тем более что старое предсказание относило именно к этому времени появление такого кобунга, а потому нготаки твердо решили ни за что не отпускать от себя своего доброго гения и всеми средствами помешать ему вернуться в страну предков, откуда он пришел. Конечно, Джильпинг не имел ни малейшего желания переселиться на луну, но желал бы быть свободен, чтобы вернуться в Англию. Впрочем, он не сознавал своего положения и приписывал все происходящее исключительно трогательной заботливости об его безопасности. Каждый раз, когда он пытался выйти за ограду Джильпинг-сквера, двое рослых нготаков, постоянно стоящих на часах у входа, с умильными улыбками и гримасами, с коленопреклонениями и молящими жестами, упрашивали вернуться назад.

— Ах, эти добрые люди! — восклицал Джильпинг, — они опасаются, чтобы со мной не случилось что-нибудь. Но, право, дети мои возлюбленные, мне не грозит ни малейшей опасности!

— Кобунг! Натта кобунг! Натта кобунг! Не надо выходить! Не надо выходить, кобунг! — молили с самыми умильными улыбками черномазые дикари Австралии, и если он, не внимая их мольбам, все-таки желал перешагнуть за ограду, то рослые нготаки бережно брали его к себе на плечи и относили обратно в жилище, после чего удалялись, облобызав ему ноги.

— Какую любовь я стяжал у этих людей! — думал про себя умиленный Джильпинг. — И какое изумительное рвение к делам веры!

Ежедневно два раза, утром и вечером, чуть не все население деревни, женщины, воины, дети и старцы, приходили в его парк и, рассевшись полукругом на земле, с лицами, обращенными к нему, внимали с детским любопытством и вниманием пению псалмов, затем под аккомпанемент кларнета сами насвистывали мотив или молча слушали музыку Джильпинга. Но однажды, когда после слишком обильного возлияния из своих неистощимых запасов бренди и виски достопочтенный мистер Джильпинг после гнусавого пения псалмов и довольно продолжительного наигрывания на кларнете пустился отплясывать самый отчаянный танец, нготаки, глядя на него, так воодушивились, что принялись также отплясывать кто во что горазд, подражая его жестам и движениям, и с этого времени каждое молитвенное собрание должно было неминуемо оканчиваться танцем. «Но ведь и царь Давид тоже плясал перед Ковчегом Завета, следовательно, в пляске нет ничего греховного, так как царь Давид, без сомнения, пример, достойный подражания!» — думал английский проповедник.

Слух о кобунге нготаков дошел и до нирбоасов, и до дундарупов, и счастливые обладатели доброго гения, пришедшего из страны предков, стали еще усерднее сторожить своего кобунга из опасения, чтобы его не похитили у них.

Джильпинг написал Лондонскому евангелическому обществу о том, что он обратил весьма многочисленное и могучее племя австралийских туземцев и что теперь необходимо прислать сюда настоящего проповедника — священника. Но до сих пор еще не было известно, какие последствия имело в Лондоне его письмо; кроме того, было также неизвестно, пожелают ли нготаки примириться с этим заместителем.

Узнав обо всем этом от Виллиго и Коанука, наши друзья весело посмеялись, но вместе с тем решили отправиться к нготакам вскоре после празднества и освободить своего друга Джильпинга.

Кроме того, Виллиго сообщил, что они встретили на дороге курьера, развозившего европейскую почту, который сказал, что сегодня же прискачет во Франс-Стэшен.

В то время еще не существовало в Австралии регулярной почты, и местные фермеры, скваттеры и владельцы крупных участков держали на свой счет курьера, исполнявшего должность почтальона, и содержали для этой цели специально разгонных лошадей.

Прибытие такого курьера считалось настоящим событием в жизни переселенцев из Европы. Не успели Виллиго и его юный спутник докончить свой рассказ о путевых встречах, как раздался рожок курьера, возвещающий о его прибытии. Дик и Оливье бросились навстречу ему и, распорядившись, чтобы почтальона накормили, пока будут седлать для него свежую лошадь, принялись разбирать письма.

Прежде всего были отобраны письма капитанов, механиков и других служащих на прииске и тотчас же отосланы им, затем уже занялись и личной корреспонденцией.

— Мне некому писать: все мои близкие и родные давно умерли, а все, кого я люблю, здесь! — сказал Дик с легким оттенком грусти в голосе.

Для Оливье было около двадцати писем, в том числе одно заказное; заказные письма почему-то обладают свойством привлекать особое внимание получателя, и Оливье, взглянув на него, недоумевал, от кого бы оно могло быть. Сорвав конверт, он пробежал его глазами, и невольно восклицание сорвалось с его губ.

— Что такое? — спросил заинтересованный Дик. — От кого это?

— Люс, бывший барон де Функаль, бывший португальский консул в Мельбурне! — прочел Оливье.

— Тот, кто так предательски обманул нас!

— Но который не захотел, чтобы мы погибли от удушения… не надо забывать и этого, милый Дик: без него этот человек в маске…

— Упокой, Господи, его душу! — прошептал Дик. — Ну, что же господин Люс пишет?

— Вот увидим. Слушайте! — сказал Оливье и принялся читать вслух.

«Граф!

С того самого дня, как вы и ваш друг пощадили мою жизнь, на что я не имел никакого права рассчитывать, я только и думал о том, чем бы мог быть вам полезен в вашей трудной борьбе не с обществом Невидимых, как вы полагаете, а с предателем, обманывающим и общество и вас, имени которого я, к несчастью, не смею вам назвать, связанный клятвой, но которого вы знаете под именем «человек в маске».

— Он, вероятно, не знает, что этот негодяй погиб! — заметил канадец.

Оливье продолжал:

«Человек в маске», которого вы, вероятно, считаете мертвым, так как он рассказал мне все подробности страшного взрыва в Рэд-Маунтене, только чудом избегнул смерти благодаря тому, что за несколько минут до взрыва, схоронившего под обвалом горы 350 лесных бродяг, возымел желание осмотреть поближе серное озеро и отошел шагов на двадцать по его берегу, где и находился в момент катастрофы. Несмотря на то, силою сотрясения его сбило с ног и засыпало комьями земли и камнями так, что он на мгновение лишился сознания. Но, придя в себя, он услышал вблизи голоса, хотел было позвать на помощь, но сдержался, и это спасло его. Вы стояли всего в нескольких шагах от него, и он слышал, как вы рассуждали об его смерти, в которой были вполне уверены.

Сейчас он проехал через Париж, где я с ним виделся, по пути из Петербурга в Австралию через Сан-Франциско; его намерения — страшно мстить всем вам, но какими именно средствами он рассчитывает на этот раз достигнуть своей цели, он благоразумно умолчал. Мне удалось уловить только из его слов, случайно оброненных им в общем разговоре, что он совершенно уверен теперь в своем торжестве… Он говорил, между прочим, об адских машинах и электричестве как средствах для вашей гибели, о каких-то новых научных открытиях и новейших изобретениях. Но когда я пытался добиться от него чего-нибудь более определенного, он стал давать уклончивые ответы, видимо не доверяя мне. Пусть это предостережение послужит вам на пользу и хоть отчасти загладит мою вину по отношению к вам. Меня бы никогда не склонили действовать против вас, если бы не уверили, что вы интриган, старающийся всеми средствами завладеть одним из крупнейших состояний в России!

С того момента, как вы получите это письмо, будьте настороже во всякое время дня и ночи, где бы вы ни находились. Это мой дружеский совет! Будьте настороже и ожидайте тайного или явного нападения!»

Не дочитал еще Оливье этого письма, как Виллиго беззвучно вышел вон; живя со своим другом Тиданой в постоянном общении, он настолько научился понимать по-французски, что для него не пропало ни единого слова из письма Люса. Вероятно, он поспешил предупредить своего верного Коанука о важной новости и опасности, снова грозящей молодому французу.

— Значит, «человек в маске» жив! — проговорил Оливье, весь побледнев.

— Что ж, мы покажем этому подлому господину, который не решается открыто выступить против нас, что мы не из тех, кто отступает. И я со своей стороны клянусь, что не положу ружья до тех пор, пока не рассчитаюсь по справедливости с этим темным авантюристом!

— Ах, это ужасно! — воскликнул граф, разражаясь рыданиями. — Опять борьба, опять кровь, опять новые ужасы!..

— Успокойтесь, друг мой! Чего нам бояться? Теперь положение изменилось в нашу пользу: мы теперь у себя, а он пришлый человек… Где теперь его сторонники? А за вас встанут, как один человек, все племя нагарнуков, все рабочие с прииска, экипаж двух наших судов и мы все, ваши близкие друзья! Право, наша жизнь начала становиться уж слишком однообразной и скучной, а это нас немного расшевелит и, быть может, даже позабавит!

— Ну, я просто баба, милый Дик! — уже почти весело воскликнул Оливье.

— Это все мои проклятые нервы: пустяк может меня расстроить, но и такой же пустяк может меня ободрить.

Решено было ничего не изменять в программе задуманных торжеств, даже не откладывать экскурсии по озеру, назначенной на этот вечер.

— Теперь более, чем когда-либо, я настаиваю на этой поездке по озеру. В письме упоминается об электричестве! Весьма вероятно, что электричество не имеет ничего общего с галлюцинациями Ле Гюэна и Бигана, но я хочу все-таки убедиться в этом.

В этот момент вошли Виллиго и Коанук в полном боевом уборе и вооружении.

— Вага! — воскликнул Виллиго вполголоса. — Черный Орел и Сын Ночи (дословное значение имени Коанук) вырыли свои топоры из-под порога их хижины; теперь они на военной тропе!

Дикая радость и гордая уверенность светились в глазах грозного вождя, придавая ему вид мощного африканского льва. Оливье радостно поспешил им навстречу и крепко пожал обоим руки.

— Спасибо вам, друзья! — сказал он. — Я уже давно не могу высчитать всех своих обязательств по отношению к вам, но я вам сердечно благодарен за все!

VII

Преследование на озере. — Таинственный огонь на воде. — Подводный пленник. — Призрачное судно. — Разряд электричества. — Гибель «Феодоровны». — План «человека в маске».

Когда командиры обоих судов известили графа и его друзей о своей полной готовности, Черный Орел и Сын Ночи просили разрешения сопутствовать Оливье и Дику, что им, конечно, было разрешено, причем предусмотрительный вождь нагарнуков предложил взять с собой на всякий случай одного из самых выдающихся пловцов-ныряльщиков его племени, что было встречено всеобщим и единогласным одобрением.

Солнце только что зашло, оставив на краю горизонта узкую багрово-красную полосу, когда маленькое общество разместилось на двух судах. Погода стояла тихая; кругом ничто не шелохнулось. Озеро было спокойно, как зеркало. Но ночь на озере не была столь безмолвной, как ночь в австралийском буше: здесь в тростниках по берегу ютились тысячи птиц, отдыхающих ночью от томительного зноя дня и весело щебетавших на все лады, отыскивая себе место для ночлега.

Оливье и друзья взошли на «Марию», где был заказан ужин, а «Феодоровна» была предназначена сопровождать «Марию», и, кроме ее экипажа, на ней не было никого. Капитану Ле Гюэну было предписано держаться все время в кильватере «Марии» и ожидать распоряжений графа, которые будут передаваться ему с «Марии».

Раздались слова команды, и оба судна отчалили от пристани, направляясь прямо к середине озера.

Все были взволнованы, и никто не старался этого скрывать. Вскоре берега исчезли из виду, и получилась полная иллюзия открытого моря. Чувствовалось что-то жуткое в этом глубоком мраке тропической ночи; чтобы сбить это общее настроение, Оливье распорядился, чтобы подали ужин. Кают-компания «Марии» была ярко освещена; стол накрыт белоснежной скатертью и уставлен вкусными яствами. Доброе старое французское вино из погребов графа лилось в изобилии. Общее настроение быстро изменилось к лучшему; все повеселели и начали даже высказывать предположение, что команды судов, вероятно, плотно пообедали вчера и под впечатлением выпитого им померещилось нечто невероятное.

— Берегись, милейший Кэрби, — пошутил канадец, — если вы будете продолжать все так же усердно прогуливаться по виноградникам Бургиньона, с вами произойдет то же самое!

— И вместо одной луны на небе вы увидите 36 лун в воде! — подтвердил Лоран.

Чтобы окончательно развеселить маленькое общество, Оливье приказал подать шампанского. Из чувства молодечества и удали кто-то из сидевших за столом, смеясь, провозгласил тост за здравие капитана призрачного судна, «Летучего Голландца». Не успели, однако, присутствующие поднести свои бокалы к губам, как Биган, стоявший все время на мостике, громко крикнул:

— Огонь под левым бортом! Впереди…

Все кинулись наверх. Ночь была такая темная, что в двух саженях от носа ничего нельзя было различить. Луна еще не взошла; звезд тоже не было; никакого отражения быть не могло; а между тем на расстоянии приблизительно одной мили от «Марии», несомненно, нырял на воде светлый белый огонь.

— Точно так же это началось и вчера! — мрачно заметил капитан «Марии».

— Странно! — сказал Оливье. — Что вы на это скажете, Дик?

— Вы знаете мое мнение: в природе много такого, что не может быть объяснимо естественными причинами!

— Ну, а я все таки продолжаю утверждать, что без естественных и логичных причин ничего не бывает! Весь вопрос в том, чтобы найти эти причины. Все, что мы приписываем сверхъестественному, это только результат нашего невежества, нашего незнания истинных законов природы! — проговорил Оливье.

— Ну, вот перед вами сейчас одно из таких явлений, превосходный случай отыскать его естественные причины! Что же касается меня, то я часто слышал, что души усопших приходят просить молитв для успокоения своей души, если они умерли без покаяния, насильственной смертью, от руки какого-нибудь преступника, и, по-моему, Биган, может быть, прав в том отношения, что здесь, на этом месте было некогда совершено преступление!

— Что касается меня, — сказал Лоран, — то я не раз своими глазами видел огни над могилами на нашем деревенском кладбище!..

— И ты думаешь, что эти огни — души умерших?

— Кто же зажигает их там, над могилами?

— Это чудо можно при желании повторить в любом месте, — засмеялся Оливье, — это фосфорические выделения газов, происходящие от разложения тканей животной материи или растительных тканей, которые, выделяясь из земли или от болота, воспламеняются при соприкосновении с воздухом…

Лоран недоверчиво покачал головой, но не возражал.

Между тем судно, продолжавшее идти вперед, теперь уже приблизилось на такое расстояние к огню, что до него оставалось не более 200 метров.

— Остановите ход, Биган, — сказал Оливье, — и правьте так, чтобы перерезать ему путь!

Но огонь, словно понимая команду, стал вдруг погружаться вглубь, а когда «Мария» встала, снова появился над водой под противоположным бортом, на глубине двадцати локтей от поверхности.

— Посмотрим, — сказал молодой граф и, обращаясь к Виллиго, добавил: — Где твой пловец-ныряльщик?

— Здесь, — отозвался Виллиго и знаком подозвал молодого нагарнука, который приблизился к Оливье.

— Нырни под этот огонь! — сказал Оливье.

Не задумываясь ни на минуту, туземец прямо через борт кинулся в воду; приблизившись к огню, нагарнук протянул вперед руку, как будто хотел схватить что-то у самого огня. Но в тот же момент огонь стал постепенно опускаться все глубже и глубже, а вместе с ним и нагарнук, как будто он был привязан к этому огню невидимой цепью и как будто этот огонь увлекал его за собой. Вскоре свет стал едва заметным, а затем совершенно исчез вместе с пловцом, и кругом воцарились прежнее безмолвие и непроглядный мрак южной ночи.

— Призрак увлек его за собой! — воскликнул Биган. — Надо уходить отсюда, граф, не то с нами случится беда! Скорее вон отсюда!

— Не можем же мы так бросить человека, не предприняв ничего для его спасения! — возмутился граф.

Но прежде, чем он успел сделать какое-нибудь распоряжение, Виллиго и Коанук, умевшие плавать, как рыбы, подобно большинству туземцев, уже кинулись в воду на поиски своего товарища. Вскоре они появились опять на поверхности, затем снова нырнули… Каждый из них нырял по четыре или пять раз, и все совершенно безрезультатно: нигде не было следов исчезнувшего Таганука.

Но странное дело: вернувшись на судно, оба нагарнука утверждали, что они слышали под водой какие-то голоса и какой-то своеобразный шум, объяснить который они не в состоянии. Это сообщение еще более осложняло разрешение трудной задачи.

— Каракулы (призраки), — шептал Виллиго, видимо расстроенный.

Таганук был такой пловец, что никому в голову не могло прийти предположение, что он утонул; для всех, кроме Оливье, казалось несомненным, что исчезновение молодого нагарнука можно было приписать только сверхъестественным причинам, и всех присутствующих охватил такой безумный страх, что, не будь здесь молодого графа, они, наверное, давно бы бежали к берегу.

— Я, конечно, не могу идти против желания графа, — сказал Биган конфиденциальным тоном Дику, — и, когда он на судне, должен ему повиноваться. Но все, что здесь творится эти две ночи, слишком похоже на чертовщину, чтобы предвещать что-либо доброе! Употребите на графа ваше влияние, господин Дик, и постарайтесь уговорить его, чтобы он позволил нам вернуться к пристани. Я предчувствую, что нам здесь грозит какая-то серьезная и большая беда, быть может, даже какое-нибудь непоправимое несчастье!

— Я думаю так же, как вы, Биган, — согласился с ним канадец. — Но что делать, никто не может уйти от своей судьбы!

— Конечно, но все-таки на берегу мы были бы в меньшей опасности, по крайней мере хоть видели бы ее!

Вдруг из груди капитана вырвался подавленный крик, и он чуть было не лишился чувств.

— Что с вами? — спросил Дик, поспешив поддержать его.

— Смотрите… там! — прошептал капитан заплетающимся языком и указал рукой под бокборт.

Действительно, на расстоянии менее 200 сажен виднелся удлиненный черный выпуклый предмет, неподвижный и грозный, напоминающий спину кита или кашалота.

Дик подозвал к себе Оливье.

— Смотрите, — сказал он ему, не скрывая своего волнения, — что это, мираж или плод воображения?

— Это точное повторение вчерашнего случая; призрак это или действительность, мы это сейчас увидим! Ведь за этим мы и предприняли эту поездку. Капитан, прикажите зарядить кормовое орудие картечью!

— Мой долг повиноваться, господин граф, — отвечал суеверный бретонец,

— но я должен сказать, что все мы погибли!

Командиру «Феодоровны» было отдано то же самое приказание; «Феодоровна» находилась в данный момент несколько впереди «Марии», так как последняя маневрировала, чтобы перерезать путь огню, и потому несколько отстала.

— Ле Гюэн, начинайте! — скомандовал Оливье.

Наступила минута тягостного ожидания. Канадец решился проститься с жизнью и был совершенно спокоен. «Что суждено, того не избежишь» — говорил он, как истинный фаталист, и это придавало ему мужества и бодрости.

— Слушай! Заряжай… Целься!.. Пли! — прозвучала в тишине ночи команда Ле Гюэна, и голос его звучал твердо и спокойно благодаря тому, что он сознавал, что исполнял свой долг.

Прогремел выстрел, и целый град картечи посыпался на черный выпуклый предмет. Когда же дым рассеялся, загадочный предмет остался на том же месте, и картечь, очевидно, не причинила ему ни малейшей царапины. Но прежде, чем удивленные свидетели этого факта успели обменяться двумя словами по этому поводу, вокруг «Феодоровны» забурлила и запенилась вода, подымаясь высоким столбом, и тотчас же раздался голос Ле Гюэна:

— Тонем! Помогите! Мы идем ко дну!

«Феодоровна», разрезанная надвое, стала тонуть на глазах у всех. Все это случилось менее чем в полминуты, и притом совершенно беззвучно; ничего, кроме движения воды, не предвещало катастрофы. На «Марии» все обезумели и потеряли головы; все ждали для себя той же участи, но, к счастью, этого не случилось, и Биган, сумевший в момент реальной опасности вернуть» все свое спокойствие духа, не теряя ни секунды, принял все меры для спасения погибающих товарищей. Вскоре все шесть нагарнуков, составляющих экипаж «Феодоровны», Ле Гюэн и механик Дансан были приняты на «Марию». К счастью, никто из них не был ни ранен, ни зашиблен в момент катастрофы. «Мария» была под парами, и Биган, не признававший в такую минуту никакой другой власти на судне, кроме своей, тотчас же направил яхту к берегу и стал уходить на всех парах. И что же? Громадная черная масса, все время остававшаяся неподвижною, вдруг также тронулась следом за судном и, следуя за ним в кильватере, постепенно развивала все большую быстроту, наконец опередила «Марию» и, как накануне, три раза обошла вокруг нее, затем скрылась, пойдя, как камень, ко дну.

Страшно взволнованный, Оливье был почти насильно уведен канадцем и Лораном в каюту, и только в тот момент, когда «Мария» подошла к пристани, все наконец вздохнули с облегчением.

Вернувшись в имение, Оливье собрал своих друзей на совет; в том числе были приглашены и командиры обоих судов, а также оба механика, чтобы обсудить всем вместе случившееся. Конечно, большая часть приписывала все сверхъестественному влиянию, но на стороне Оливье стояли оба механика как люди, более близко стоящие к науке и слыхавшие кое-что об электричестве. В связи со словами письма Люса эти трое сознавали, что все случившееся, то есть и огонь, горящий на воде и под водою, и гибель «Феодоровны», — все могло быть приписано электричеству.

Тукас и Дансан, конечно, были тоже люди простые и не Бог весть с каким научным балластом, но они оба прошли и окончили школу прикладных знаний по морскому делу, прошли курс механики и, так сказать, расширили круг своих познаний и в других областях науки, а также были знакомы, конечно, с электричеством и многими его применениями.

Но был один пункт, в котором сторонники сверхъестественного как будто торжествовали: каким образом могли люди, пользующиеся для всех этих фокусов электричеством, доставить сюда, на дно озера, в самое сердце Австралии, эти электрические машины, когда не было возможности появиться в буше ни одному европейцу без того, чтобы это сразу не привлекло внимания как туземцев, так и лесных бродяг?! Как же могли бы пройти незамеченными эти сложные машины, для доставки которых непременно потребовался бы целый караван мулов и погонщиков?! Кроме того, допустив, что они прошли, не будучи никем замечены, весь австралийский буш, как могли они миновать территорию нготаков, нирбоасов, дундарупов и нагарнуков, со всех сторон окружающих это озеро?!

Как и всегда в подобных случаях, эти рассуждения не привели ни к чему, и всякий остался при своем мнении, что, однако, не помешало самому искреннему единению друзей.

— Слова и взгляды ничего не значат, — заметил канадец, — важны только чувства, связывающие нас. Пусть это будут призраки, созданные нашим воображением, или механическая сила, применяемая нашими врагами, мой милый Оливье, мы с одинаковым упорством будем отстаивать против них вас и себя!

— Как бы то ни было, во всяком случае, нам предстоит борьба не с одними призраками, раз Невидимые снова собираются вступить с нами в препирательство! — сказал полушутливо Оливье.

Между тем эта борьба не на жизнь, а на смерть уже началась, но благодаря письму Люса и экспериментам Красного Капитана, желавшего испробовать все приспособления «Римэмбера» и его двух спутников, Оливье и его друзья были, так сказать, предупреждены.

В ту же ночь несколько сторожевых постов было расставлено по берегу озера и вдоль ограды поместья.

Исчезновение Таганука ничуть не нарушило программы завтрашнего дня, так как, согласно туземным обычаям, даже ближайшие родственники его могли участвовать в празднестве, и до тех пор, пока не всплывет его труп, он не признавался погибшим.

В ожидании наступления завтрашнего дня и торжества мы воспользуемся маленьким перерывом в ходе событий в жизни наших друзей и заглянем на «Римэмбер», чтобы дать некоторые пояснения к ряду фактов, закончившихся гибелью «Феодоровны».

Первая встреча Красного Капитана с судном Ле Гюэна была чисто случайная; вторая же, напротив, была заранее предусмотренная. Джонатан Спайерс совершенно правильно предвидел, что капитан маленького судна перескажет обо всем случившемся владельцу поместья и возбудит его любопытство и желание лично удостовериться в истине его слов, и потому решил задать репетицию вчерашнего представления.

Во всем этом он не видел ничего, кроме простой игры и случая проверить исправность всех деталей скомбинированных им машин.