Пожиратели огня

Оставим на время обитателей Франс-Стэшена и перенесемся на «Римэмбер».

После бесплодной попытки Ивановича на случай надобности выйти дверью, через которую был проведен Таганук, казак, убедившись, что Красный Капитан оставил все свои секреты под охраною сильных электрических батарей, решил спокойно ждать возвращения Джонатана Спайерса и того момента, когда он пожелает поделиться с ним своими секретами, что, судя по его же словам, должно было случиться в непродолжительном времени. Тогда он не замедлит осуществить свой ужасный замысел! Ночью, когда Джонатан будет спать, он направит на него один из проводов аккумуляторов и убьет его спящего, а на другой день экипажу станет известно, что капитан убил себя по неосторожности при обращении с одним из этих опасных механизмов, и так как он один будет в состоянии управлять «Римэмбером», то все поневоле должны будут повиноваться ему. Тогда он уничтожит прежде всего Франс-Стэшен со всеми его обитателями, чтобы Оливье не мог еще раз уйти у него из рук, завладеет золотым прииском и вернется в Россию. А так как никто не будет в состоянии узнать полковника Ивановича под черной маской, то никто не посмеет приписать ему смерть графа д'Антрэга, и тогда, он льстил себя надеждой, княжна Мария примет его предложение, если он пообещает ей взамен вернуть из Сибири ее отца, чего он думал добиться тем же влиянием, каким он пользовался для того, чтобы добиться его ссылки. Тогда он станет первым богачом и магнатом России… и тогда… тогда, быть может, ему удастся благодаря «Римэмберу» создать для себя царство и воссесть на престол где-нибудь на Дальнем Востоке.

В ожидании возвращения капитана Иванович жил в полном одиночестве и держал себя настолько надменно по отношению к экипажу, что не поддерживал с ним никаких сношений. По его расчетам, Джонатан Спайерс должен был пробыть в отсутствии не более суток, и потому он думал, что его не совсем приятное одиночество будет непродолжительно. Когда прошла первая ночь и капитан не вернулся, это нимало не удивило Ивановича. Но когда миновала и вторая ночь то он начал уже беспокоиться. Что, если какая-нибудь неосторожность выдала его?! Ему по собственному опыту была известна решимость канадца и проницательная наблюдательность, хитрость и холодная жестокость Виллиго. Малейшего подозрения с их стороны достаточно было для того, чтобы капитан был мертв; при этой мысли холодная дрожь пробежала по всему телу. Смерть капитана — это такой ужас, какой даже трудно было себе представить! Это была и для всего экипажа, и для него самого страшная, неизбежная смерть, тем более ужасная, что медленная… При мысли об этом «Римэмбер» представлялся ему страшной могилой, громадным саркофагом.

Третий день прошел, а капитан все еще не возвращался. Иванович решился расспросить непроницаемого Дэвиса, но последний сказал ему, что капитан всегда поступает как знает и никогда никому не дает отчета в своих действиях; затем он повернулся к Ивановичу спиной и отошел в сторону. Прескотт ничего не знал, но безусловно верил в своего капитана, и если тот не возвращался, значит, ему нужно было оставаться на берегу.

Литльстон, мистер Джонас Хабакук Литльстон, жаловался с утра до вечера и с вечера до утра. Можно ли подумать, что человек, занимавший в суде столь видное положение, вдруг согласился жить в какой-то закупоренной жестянке под водою, в компании каких-то авантюристов… Ах, если бы миссис Литльстон не опередила его в лучшем из миров, всего этого, наверное, бы никогда не случилось!

Таково было положение дела на «Римэмбере», но, когда и на четвертые сутки капитан не вернулся, Иванович снова принялся обдумывать разные планы бегства.

— Бежать, бежать во что бы то ни стало! — думал он. Он готов был даже отказаться от всех своих планов мщения и торжества, так как был подлый, трусливый человек, больше всего дороживший своей жизнью.

Дверь в кабинет капитана, служивший ему для послеобеденного отдыха и курения, была оставлена полуоткрытой. Иванович осторожно попытался приотворить ее. Это удалось ему без труда, причем он не испытал ни малейшего сотрясения, из чего явствовало, что Спайерс не думал воспрещать вход в эту комнату.

Едва переступил Иванович порог этого кабинета, как услышал какое-то глухое бормотание, похожее на отдаленный шум голосов или рокот волн. В первую минуту он был крайне удивлен этим явлением, которое, впрочем, скоро объяснилось.

Как уже известно, капитан установил на озере целую сеть акустических проводов, которые все соединялись в акустическом рупоре, помещавшемся в этом кабинете, где благодаря превосходному акустическому приемнику можно было, подойдя к трубке, слышать все, что говорилось на воде или на суше на расстоянии не более 25 сажен от берега.

Тотчас же Иванович подошел к трубке и приставил к ней свое ухо; до него явственно донесся голос графа, разговаривавшего с Диком, с которым он прогуливался по берегу озера.

— Да, вы правы, Дик, — говорил граф, — никакое доброе дело никогда не пропадает даром!

— Так нам всегда говорили святые отцы, обучавшие меня в детстве! — сказал канадец.

— Кто бы мог подумать, — продолжал Оливье, — когда я десять лет назад дал эти сто долларов несчастному, бездомному юноше, что мне за это будет во стократ отплачено здесь, в дебрях Австралии!..

— Именно во стократ, — подтвердил канадец, — потому что без него я положительно не знаю, как мы могли бы завладеть этим негодяем, этим «человеком в маске».

Иванович вскрикнул и чуть было не лишился чувств, но тотчас же овладел собой и, с бешенством ухватившись за аппарат, стал жадно слушать: ему необходимо было все знать; дело шло, быть может, о его жизни.

— И на этот раз, надеюсь, вы не проявите вашей обычной слабости! Взгляните, например, на это великолепное дерево, с этим большим горизонтальным суком, протянутым вперед! Вот уже два года, как я любуюсь им, внутренне говоря себе, что на этом суку будет повешен «человек в маске». Но так как такая смерть слишком легка и приятна для такого злодея, то я намерен поручить экзекуторам нагарнуков пороть его розгами до тех пор, покуда на его теле не останется ни лоскутка кожи!

Иванович не в состоянии был ничего слышать более, так как без чувств упал на ковер. Когда он пришел в себя, ему показалось, что он видел дурной сон. Но акустическая трубка была тут, подле него, и слышанные им слова еще как будто вибрировали в воздухе. А в данный момент до его слуха доносилась песня нагарнукских матросов с «Марии», и вдруг Ивановичем овладело бешенство.

— Я должен выйти отсюда! — воскликнул он, — хотя бы мне для этого пришлось взорвать весь «Римэмбер»! Лучше такая смерть, чем медленная пытка, которую для меня готовят. Изменник! Предатель! Трижды клятвопреступник! Он предает меня человеку, давшему ему 100 долларов, а я дал ему 9000000! О, если мне удастся уйти от страшной участи, которую мне готовят эти люди: я клянусь всем, что есть святого в мире, что посвящу весь остаток дней моих на то, чтобы отомстить этому предателю! Надо бежать, и как можно скорее! Но как это сделать? Все равно, я все-таки попытаюсь.

Иванович, называя капитана изменником и предателем, совершенно упустил из виду, что его собственный обман, когда он уверял, что не питает никакой личной ненависти к графу, а действует только по предписанию Верховного Совета Невидимых, — что этот обман, собственно, развязывал капитану руки и освобождал его от всех его обязательств. Что же касалось 9.000.000, то Дик и Оливье тотчас решили уплатить эту сумму обществу Невидимых.

Несколько успокоившись, Иванович принялся обдумывать, как устроить бегство. Он пришел к убеждению, что единственный способ бегства — это бегство через тамбурованную дверь, которая, вероятно, легко отворялась, раз она была под защитой электрической батареи, и решил попытаться сделать это в эту же ночь. Пусть тогда Джонатан предает его!

Чтобы избежать электрического удара при прикосновении к дверной кнопке, Иванович обернул ручку этой двери шелковой бумагой, а так как он был первоклассный пловец, то вынырнуть на поверхность со дна озера было для него сущим пустяком. Затем у него явилась мысль уложить в ящик из белой жести предметы первой необходимости, в том числе карабин с репетитором и два револьвера. А чтобы предохранить все это от воды, он приказал одному из механиков запаять жестяной ящик и теперь мог быть уверен, что у него будет все необходимое на первое время. Что же касалось пищи, то, в бытность свою в Австралии в первый раз, Иванович знал, что в пищевых продуктах у него не будет недостатка.

Теперь он стал с нетерпением дожидаться удобного момента. Было около двух часов ночи; все спали; двери благодаря каучуковым подушечкам растворялись бесшумно.

Ударом молотка, завернутого в тряпку, Иванович надавил кнопку и благодаря этой предосторожности не испытал никакого сотрясения. Отворив дверь точно так же, как это делали при похищении Таганука, он втащил в тамбур свой ящик и, перевязав его промерным канатом, свернул этот канат кольцом на крышке ящика так, чтобы он легко мог развернуться, а конец захватил с собой.

Очутившись между двумя перегородками, ему оставалось только пустить дверь внутренней комнаты, которая захлопнулась сама собой. Теперь ему нужно было выждать шесть минут, чтобы через отворенную дверь хлынула вода: он вытолкнул в воду свой ящик…

Вдруг им одолел страх и необъяснимый ужас; весь день упражнялся он в задерживании дыхания сперва на 45 секунд, потом на пятьдесят, затем постепенно дошел до 60 секунд. Но, несмотря на все свои усилия, превзойти этой нормы он не мог. Но он не знал, на какой глубине находится «Римэмбер», не знал, на какое расстояние может он подняться в секунду… Допустим, он будет подыматься на метр в секунду, даже на 1 1/2. А что, если «Римэмбер» находится на 100 или 150 метрах глубины?.. Тогда… тогда он погиб, безвозвратно погиб!

Но теперь уже не время было идти назад: дверь в кабинет захлопнулась, а механизм, с помощью которого ее можно было открыть, был незнаком ему; не мог же он так и остаться между двумя перегородками судовой обшивки! Двадцать раз он подносил руку к кнопке и все не решался открыть дверь, стоял и дрожал как осиновый лист. Наконец, сообразив, что волнение, овладевающее им все сильнее, с каждой минутой только уносило его силы, он, судорожно схватив свой ящик и вдохнув в себя как можно больше воздуха, распахнул наружную дверь.

Вода хлынула внутрь. Выкинуть ящик и в то же время выкинуться наружу было делом момента. Подняв руки над головой и сильно работая ногами, Иванович стал всплывать кверху. Будучи выдающимся пловцом, он подымался значительно быстрее, чем на метр в секунду, не то никогда не выплыл бы на поверхность. Что такое минута, но какой бесконечно долгой показалась она ему! Вода шумела у него в ушах, грудь давило от недостатка воздуха, а он еще не достиг поверхности. Еще несколько секунд — и его рот раскроется сам собой и он, лишившись чувств, будет поглощен водой! Еще усилие, страшное, мучительное усилие — и вот ему кажется, что он погиб! Мучительная боль в груди не дает ему долее держать рот закрытым! Кровь стучит в висках, в мозгу, он не в силах более владеть собой и раскрывает рот. О счастье, он вдохнул в себя свежий воздух, и ему сразу стало легко: он достиг поверхности — он спасен. С минуту он держится на воде, спокойно держась на одном месте. Вот всплывает подле него маленький буек от каната, несколько запоздавший против него благодаря тяжести каната. На озере все тихо и спокойно; он медленно направляется к берегу, толкая перед собой буек. Выйдя на берег, он тотчас же подтянул к себе белый жестяной ящик и ножом для откупорки консервов вскрыл его, поспешно оделся, засунул револьверы за пояс, зарядил свой карабин и, сбросив обратно в воду пустой ящик, пустился в путь вверх по берегу озера со стороны, противоположной той, где стояла усадьба Франс-Стэшен.

Что теперь делать и куда идти? Он находился в стране нагарнуков и ежеминутно рисковал быть задержанным кем-нибудь из туземцев. Если бы ему удалось благополучно добраться до территории нготаков, своих прежних друзей, то там нетрудно было бы достать себе проводника и вернуться в Мельбурн. Но у него не было ни гроша денег, следовательно, ему нечем было подействовать на них. Устоят ли эти люди перед искушением выдать его врагам?

Ивановичу оставалось только одно: избегать всяких населенных мест, скрываясь целый день в буше, а идти только ночью.

День начинал уже брезжить; чтобы не быть замеченным кем-нибудь, Иванович забрался в буш, уходя все глубже и глубже в чащу, чтобы отойти как можно дальше от жилья своих врагов.

Пускай теперь Джонатан отправляется на «Римэмбер» и заметит его бегство! Пусть даже разошлет нагарнукских воинов по всем направлениям разыскивать его: он сумеет укрыться от них в этой чаще!

С рассветом он добрался до конца леса. Перед ним раскинулась ровная зеленеющая долина, слева которой тянулась цепь скалистых холмов; он направился сюда в расчете найти здесь какое-нибудь ущелье или пещеру, где бы можно было провести день до наступления ночи.

Он не ошибся. В конце узкой долины чернелось темное отверстие пещеры. Не без некоторых предосторожностей он вошел в нее: она легко могла служить убежищем охотникам; ведь туземцы, охотясь на кенгуру, часто по четверо и по пять суток кряду ночуют в пещерах и гротах, коими изобилует Австралия.

Та пещера, куда теперь вошел Иванович, была, по-видимому, глубока и весьма обширна. Когда глаза его мало-помалу привыкли к царящей здесь темноте, он стал различать в глубине пещеры какую-то громадную черную массу. Осторожно он стал подходить ближе, и каково было его удивление, когда он увидел здесь «Лебедя»!

Тотчас же ему пришла в голову мысль, что трое людей, взятых с собою капитаном, вероятно, спят теперь внутри судна. Эта мысль сильно смутила его. Он слишком хорошо знал Спайерса, чтобы допустить возможность, что тот оставит свое столь ценное изобретение без надежной стражи. Беглец собирался уже удалиться неслышно, чтобы не возбудить подозрений и не обнаружить своего присутствия. Но абсолютная тишина на судне ободрила его, и он решил убедиться, есть ли здесь люди. Затаив дыхание, он подкрался ближе; верхний люк был открыт. После некоторого колебания он решился наконец взойти на палубу. Нигде никого… Он заглянул вниз, под палубу; тоже никого.

«Ах, если бы я мог управлять им, — подумал Иванович, — какая блистательная отместка! Какой реванш! Но, увы, Джонатан хранил строго свои секреты!»

Однако, вернувшись на палубу, Иванович заметил хрустальные кнопки в углублении, которые Виллиго забыл задвинуть медной дощечкой. Эта забывчивость вождя должна была иметь роковые последствия: Иванович вздрогнул от радости.

«Ах, — подумал он, — если бы эти кнопки находились в связи с механизмом!» — Он осторожно надавил первую кнопку первого ряда — судно слегка двинулось вперед; он надавил вторую — и судно двинулось назад. С Ивановичем чуть не сделалось дурно от радости: этот неожиданный результат искупал все его мучения. Но он был так поражен этим фактом, что не сразу мог собраться с мыслями и отдать себе отчет, что с ним происходит. Он смеялся и плакал, бил в ладоши и был близок к тому, чтобы совершенно лишиться ума. Подумать только, что еще пять минут тому назад он совершенно отчаивался, скрывался в чаще, как дикий зверь, а теперь он будет иметь возможность говорить, как победитель, как властелин мира, и вот теперь она у него в руках!.. Вдруг ему пришло на память, что без «Лебедя» Красный Капитан не может вернуться на «Римэмбер», что этот грандиозный колосс навсегда останется на дне озера, откуда никакая человеческая сила не сможет поднять его. И от этой мысли Иванович совершенно обезумел от радости.

— Смерть! Смерть предателям! — кричал он. — Да торжествует Иванович, властелин вселенной! Ура! Ура! Ура…

Несколько минут он был близок к умопомешательству. Когда же несколько успокоился и собрался с мыслями, лицо его искривилось злостной улыбкой, полной непримиримой ненависти: он решил быть беспощадным ко всем, уничтожить всех обитателей Франс-Стэшена; он сотрет с лица земли деревни нагарнуков, словом, поступит так, что все обитатели буша долго будут помнить его!

Что же касается канадца, то он подвергнет его той самой пытке и смерти, какие тот готовил для него.

Но прежде всего следовало позаботиться отвести «Лебедь» в надежное место. Ведь Иванович не знал еще очень многого, не знал, как заставить его производить различные эволюции, как им маневрировать, не знал и способа пользования аккумуляторами, чтобы направить всю силу электричества на известную точку, которую желают поразить.

Он знал, что малейшая ошибка могла повлечь за собой страшную катастрофу, а потому хотел не спеша, терпеливо изучить все части этого сложного механизма и только тогда, когда вполне овладеет им, только тогда хотел вступить в бой со своими врагами.

Он решил направиться в страну нготаков, которых теперь решил переманить на свою сторону, пообещав им владычество над всем бушем и полное уничтожение их исконных врагов — нагарнуков.

Остановившись наконец на этом решении, Иванович нажал вторую кнопку — и «Лебедь» плавно вышел задом из пещеры, где его скрыл бедный Виллиго. Иванович стал продолжать свои опыты и в несколько минут убедился, что может по своему желанию управлять судном и на суше, и в воздухе. А это было все, чего ему было нужно в настоящий момент. Раз пробравшись к нготакам, он сумеет как-нибудь открыть каюту управления, чтобы изучить во всех подробностях диковинное судно. Вдруг у него явилась мысль, которую он решил тотчас же осуществить: он хотел отправиться к нготакам воздушным путем и пролететь над Франс-Стэшеном, чтобы с подоблачной высоты кинуть дерзкий вызов этим людям! Разве это не будет некоторым предвкушением будущей мести? И это он мог сделать совершенно безнаказанно. Разве Джонатан Спайерс не был теперь совершенно бессилен?

Иванович тотчас поднял «Лебедя» на воздух и направил его прямо на жилище своих врагов, держась на высоте приблизительно 250 сажен, затем зарядил свой карабин несколькими разрывными снарядами и, держа его наготове, стал ждать.

Маленькое воздушное судно неслось с высшей быстротой, на какую только было способно, и менее чем в 10 минут было уже над Франс-Стэшеном, куда он прилетел, как бомба. Иванович замедлил ход и стал носиться в воздухе над жилищем, описывая плавные круги.

Тогда произошла неописуемая сцена. Все обитатели дома вышли на эспланаду. Оливье, канадец, Джонатан Спайерс, все смотрели в немом оцепенении, точно загипнотизированные этим зрелищем. Между тем Иванович, все продолжая носиться в воздухе, спустился настолько, что можно было слышать его голос, и крикнул:

— Привет предателю Джонатану Спайерсу, Красному Капитану! Привет графу д'Антрэгу и Дику-канадцу! Привет всем от «человека в маске»!

— Негодяй! — воскликнул капитан с криком бешенства. — Он бежал и похитил «Лебедя»!

— Прощайте, господа! — злобно крикнул Иванович. — «Человек в маске» дает вам сроку восемь дней, чтобы вы успели приготовиться к смерти! Через восемь дней мы с вами свидимся! — И, направив свое воздушное судно на запад, он вскоре скрылся из виду.

— И подумать только, что я бессилен! — воскликнул Красный Капитан, скрежеща зубами. — Сейчас этот негодяй не знает управления аккумуляторами, но через восемь дней, как знать, что будет через восемь дней?

— Бежим скорее на прииск и заявим Джильпингу, что если ранее восьми дней нам не удастся поднять «Римэмбер», то все мы погибли!

На другой день три нготакских вождя, при закате солнца, явились, торжественные и важные, у крыльца Франс-Стэшена: они пришли для того, чтобы воткнуть топоры в двери белых людей по поводу похищения их кобунга и объявляли войну всем жителям этого прииска, а также помогавшим им нагарнукам.

Часть четвертая. ТАИНСТВЕННАЯ МАСКА

I

Смерть Виллиго. — Похороны вождя. — Тревога в лесу. — Птица-Пересмешник.

Прежде чем пригласить читателя последовать за нами на новое поле битвы, той отчаянной битвы, которая вот уже более двух лет велась между графом д'Антрэгом и Невидимыми, следует сообщить последние события, вследствие которых Оливье и его друзья покинули Австралию.

Виллиго и Коанук умерли от своих ран в ту самую ночь, которая последовала за объявлением войны нготаками и наглым вызовом «человека в маске». Никакие заклинания знахарей не помогли.

Предупрежденный Ниррубой о близости смерти вождя, канадец поспешил к нему, чтобы закрыть глаза дорогому другу, который в течение 15 лет был неразлучным товарищем его бродячей жизни, разделяя все его горести и радости.

Небо было покрыто тучами; порою сверкали огненные молнии; воздух был насыщен электричеством… То была настоящая похоронная ночь, и суеверный канадец невольно содрогался…

Когда Дик вошел в крааль своего друга, бывшего теперь в полном сознании, как будто он не хотел умереть, не сознавая великого акта смерти, Виллиго встретил канадца ласковой улыбкой, полной кротости и радости. Он был счастлив тем, что мог унести в большие луга охот своих предков взор своего приемного брата, которого он так любил. Согласно поэтическому поверью нагарнуков, умирающий сохраняет в своем взгляде, как в зеркале, отражение тех образов, какие он видит в последние минуты своей жизни. Затем вся вереница этих милых образов и предметов постоянно сопровождает его в стране загробной жизни, так что умерший воин постоянно видит вокруг себя все, что он всего больше любил при жизни.

Взяв за обе руки пришедшего, Черный Орел с усилием произнес:

— Брат Тидана, старый воин прежде, чем умереть, очень хотел бы видеть подле себя и молодого Мэннаха!

Так называл он Оливье.

— Он тоже хотел прийти, но не посмел помешать нашему последнему свиданию! — проговорил Дик, и тяжелая слеза упала на исхудавшие руки умирающего.

— Не плачь, — проговорил Виллиго, — разве мы не отомстили за Цвет Мелии? Моту-Уи (Великий Дух) решил, что Черный Орел достаточно жил, и направил пулю белого человека, которая должна была отправить старого воина в страну предков.

Взор умирающего устремился куда-то в пространство, как будто какое-то чарующее зрелище непреодолимо приковывало его.

— Вот они, — сказал он, — я их вижу, — все храбрые воины нашего племени, ушедшие раньше меня в страну предков; они пришли за мной — проводить меня в обширные охотничьи угодья, где кенгуру больше, чем листьев на деревьях, где опоссумы кричат днем и ночью на берегах озер, усеянных цаплями и лебедями… Подождите меня! Я сейчас иду за вами!

Минута спокойствия и ясности рассудка позволила Виллиго узнать своего верного друга, когда тот вошел к нему, но затем бред, предсмертный бред раненого, снова овладел им, и хотя железная натура Черного Орла еще некоторое время боролась со смертью, но он уже не приходил в себя. Бред сменился полной потерей сознания, и, наконец, великий воин угас.

Хотя в последние дни канадец потерял всякую надежду на выздоровление своего друга и ждал его смерти, но, когда она наступила, это было все-таки страшным ударом для него. Ему казалось, что в жизни его произошел какой-то ужасный перелом, что отныне он, как сбившийся с пути путник, будет бродить без цели в жизни. Пятнадцать лет совместной жизни и тесной дружбы сроднили его душу с душой Черного Орла; борьба и удача, радость и горе тесно связали их, и эти узы, спаянные долголетней привязанностью и привычкой, стали неразрывными. А теперь, когда смерть порвала их, ничто на свете не могло заменить их. Конечно, дружба молодого графа со временем должна была утешить его скорбь, но она не могла заставить его забыть верного друга и товарища лучшей поры его жизни!

Старый траппер опустился на колени подле ложа, на котором отошел в вечность его друг, и в продолжение долгих часов предавался сладким воспоминаниям прошлого. Временами тяжелые слезы капали на грудь покойного, и подавленные рыдания вырывались из уст живого. На рассвете он очнулся от крика и воя туземцев, приступавших к похоронной церемонии. Все племя, воины, женщины, старцы и дети, узнав о смерти великого вождя, пришли к его краалю, чтобы отдать ему дань печали, причем крики мщения преобладали над всем остальным.

— Кто убил Виллиго, нашего великого вождя, кто убил Коанука? — воскликнула толпа. — Мщение! Мщение убийце!

Когда канадец появился на пороге крааля, в толпе поднялись громкие крики:

— Тидана! Тидана, кто убийца твоего брата Виллиго, кто лишил нас нашего возлюбленного вождя?

Во все время своей болезни и Виллиго, и Коанук, точно по взаимному соглашению, упорно молчали относительно своих ран и той ночной схватки, которая произошла между ними и белолицым пришельцем, а потому, кроме европейцев, никто не знал, кто был виновником смерти вождя и его неразлучного спутника. Несмотря на свое горе, Дик был достаточно справедлив, чтобы не вменить в преступление Джонатану Спайерсу смерть своего друга и молодого Сына Ночи. Те напали на него, он защищался; это было его право, и потому он не считал справедливым выдать его туземцам. Но не таков был взгляд нагарнуков: по их понятиям, кровь вопияла о крови, о мщении. Были ли Черный Орел и Коанук первыми зачинщиками или нет, в их глазах это не имело никакого значения; смерть двух доблестных воинов должна быть отомщена.

Крики толпы становились все более и более угрожающими. Дик не знал, что ответить на их вопрос; все знали, что раны были нанесены европейским оружием. Не желая выдать истинного виновника смерти Виллиго, он думал сначала приписать этот поступок человеку, который был непричастен к этому делу, хотя целым рядом преступлений вполне заслуживал всякого мщения; он мысленно представлял себе «человека в маске», но все-таки не мог решиться свалить вину капитана на него, когда голос Ниррубы вывел его из затруднения.

— Нашего брата Тиданы не было с Виллиго и Коануком в ту ночь, когда они вернулись, истекая кровью; иначе он, наверное, заставил бы заговорить свое ружье! И, быть может, наши воины были бы еще живы!

— Это правда, меня не было с ними, — сказал канадец, обрадованный тем, что он будет избавлен от необходимости произнести смертный приговор.

— Но я знаю, кто, скрываясь в кустах, как трусливый опоссум, нанес среди ночи смертельный удар великому вождю и Сыну Ночи! Знаю! — крикнул Нирруба.

— Говори же, Нирруба! Говори! — требовала толпа.

У Дика захватило дыхание; никогда еще положение жителей Франс-Стэшена не было столь отчаянное: если Нирруба обвинит Красного Капитана, то, согласно обычаям страны, белые должны будут выдать американца нагарнукам, а если бы они вздумали воспротивиться этому, то ненависть всего племени обрушилась бы на них самих, и это в тот момент, когда им и без того уже грозили: «человек в маске» и нготаки, раздраженные похищением их кобунга.

С замиранием сердца канадец ждал, что скажет Нирруба.

— Убийца наших братьев, — воскликнул юноша, — подло убивший их, не вонзив топор в притолоку двери их крааля, — это тот, кого все вы знаете; это враг нашего брата Тиданы и наших белых друзей и союзников. Все вы знаете его, это Отонах-Но («человек в маске»), друг подлых нготаков!

Единодушный крик бешенства и ненависти был ответом на слова юноши.

— Смерть Отонах-Но! Смерть нготакам!

Тут же собрался Совет Старейшин, и Нирруба должен был дать свои показания в присутствии всех собравшихся здесь нагарнуков. Он объявил во всеуслышание, что, ухаживая во все время болезни за молодым Коануком, он все время слышал от него о человеке, прилетевшем на воздушном судне, которого тогда еще никто не видал; только вчера это воздушное судно прилетело из-за озера и стало летать над большим краалем белых и над деревней нагарнуков; человек, управлявший этим судном, и был Отонах-Но, виновник смерти Черного Орла и Сына Ночи!

Совет старейшин был того же мнения, тем более что никто из обитателей Франс-Стэшена не мог быть заподозрен. Тидана был приемный сын племени, все его друзья были друзья нагарнуков.

Тотчас же были посланы гонцы к нготакам и «человеку в маске», чтобы объявить им, что, когда луна трижды взойдет и зайдет, армия нагарнуков вступит на тропу войны против нготаков.

При этом достойно внимания, что посланным поручено было передать главному вождю нготаков «черный камень проклятия», чего уже давно не бывало в буше. Этот черный камень, над которым колдуны и колдуньи в течение двадцати четырех часов произносили заклятия, означал беспощадную войну, где ни один воин племени, которому был послан камень, не сохранит своего скальпа, ни одна женщина или дитя не встретит пощады, ни один крааль не устоит на месте. Словом, на этот раз нагарнуки решили окончательно истребить своих исконных врагов, вечно терпевших поражение и вечно восстававших снова.

Иванович со своей стороны, обнадеженный своим временным превосходством благодаря тому, что ему удалось завладеть «Лебедем», готовился сделать свою последнюю ставку против молодого графа и его союзников, на что и те со своей стороны собирались ответить как можно энергичнее. Таким образом, легко было предвидеть, что эта долгая и упорная борьба хитростей, засад и предательств должна была наконец окончиться полным поражением одной из сторон.

Под вечер состоялись похороны Виллиго и Коанука со всем установленным для подобных случаев погребальным обрядом и церемониалом, описанным нами при погребении бедного Менуали. Две тысячи воинов в полном боевом наряде и вооружении присутствовали при погребении великого вождя, и каждый из них подходил в свою очередь к двойному костру и издавал военный боевой клич и клятву отмщения. Это было самое крупное и отборное войско, какое когда-либо выставляло туземное племя против другого племени; оно могло выступить даже против коалиции трех других племен — нирбоасов, дундарупов и нготаков, соединенных вместе. Шесть военнопленных были зарезаны перед двойным костром и брошены в его огонь, чтобы сопровождать двух нагарнукских воинов в загробных краях, а главное — во время их дальнего пути с земли на луну; вся корпорация кораджи, расположившись цепью вокруг костра, во все время церемоний не переставая произносила заклинания, долженствовавшие отгонять от сжигаемых трупов бродячих духов или каракулов. В то же время женщины племени, рассыпавшись по лесу, пели гимн смерти, издавая время от времени жалобные стоны и вой.