XI

Не торопясь подходя к углу улицы Фридганской и Тильзит, Люс бросил беглый взгляд на отель, занимаемый доном Хозе.

— Черт побери! Уж, конечно, не на жалованье панамского уполномоченного можно занимать такой грандиозный дворец!

Действительно, этот дворец, построенный каким-то низложенным государем, сохранившим свою казну, отличался сказочной роскошью. Но едва только это чудо современного архитектурного искусства было достроено, как обездоленный властелин переселился в лучший из миров, и тогда грандиозный дворец, который бесчисленные маленькие германские князьки, являвшиеся наследниками, не могли разделить на куски, был продан по распоряжению властей и приобретен одним поверенным для какого-то таинственного клиента.

Вскоре после того в этом дворце поселился дон Хосе и вывесил над его порталом герб Республики Панама.

Все это в несколько минут узнал Люс от виноторговца на углу улицы, к которому зашел выпить стаканчик вина. Но, разговорившись с торговцем, Люсу показалось, что этому человеку известно больше, чем он желает сказать; он решил повыспросить его. Это было нетрудно; заказав две бутылки хорошего шабли, он пригласил продавца распить с ним стаканчик-другой, отчего эти господа никогда не отказываются, так как это поощряет посетителей раскошеливаться и способствует преуспеванию их торговли.

— Вы, как вижу, работаете в булочной? — спросил виноторговец Люса.

— А по чему вы это видите?

— Просто по навыку; знаете, глаз наметался распознавать всякого рода людей.

— Правда, — отвечал Люс, — я булочник по ремеслу, но мне знакомо и пирожное дело, и, если бы нашлось подходящее местечко где-нибудь в богатом доме, где бы требовался пирожник, я бы с радостью поступил. Понимаете, работать в булочной по ночам — куда ни шло, пока человек молод, а всю жизнь месить тесто и ходить у печи не так-то весело!

— А ведь это, право, счастливая мысль!

— Вы не знаете, не нашлось ли бы мне работы у этого самого вашего генерала… Кор… Корр… как вы его называли?

— Дон Хозе де Коррассон!

— Вот, вот… Как вы думаете?

— Что же… дружок… генерал любит хорошо покушать, да и господин Иван тоже не прочь отведать вкусного блюда.

Услыхав имя Иван, Люс чуть не вздрогнул от радости, но вовремя сдержался.

— Что это за господин Ив…ан? — спросил он безучастно.

— Не Ив-ан, — засмеялся торговец. — Иван, говорю тебе, Иван. Ты, верно, никогда не слыхал такого имени? Это имя иностранное!

— Так кто же этот господин Иван?

— Это близкий приятель генерала; они никогда не расстаются и живут душа в душу; господин Иван заведует всем в доме, нанимает служащих, платит по счетам, выбирает поставщиков; я им поставляю вино на кухню и служащих… и поверишь ли, зарабатываю у них по полутораста франков в месяц и более!

— Значит, семейство в доме большое?

— Нет, всего только двое господ, а челяди человек тридцать, и мне приказано отпускать им вина и водки, сколько только потребуют. Ты не поверишь, сколько эти люди могут выпить… водку они дуют, как воду; за последний месяц они выпили одной водки на две тысячи франков: видно, у них дома, на родине, люди пьют больше водки, чем у нас скотина воды!

— Так они не французы разве?

— Вот выдумал, французы! Французы только повар да поварята, а то все иностранцы, и имена их оканчиваются все на «ов», да на «ин», да на «ский», право, не сразу и выговоришь!

Люс был в восхищении: он сразу понял, что напал на самое гнездо Невидимых. Что мог тут делать какой-то Иван и вся эта орава русских у этого черномазого генерала, представителя крошечной Республики Панама? Очевидно, генерал был не более как субъект для отвода глаз, наемник тех же Невидимых, которым было необходимо в Париже надежное, недоступное убежище. Но каким образом он, Люс, состоящий членом общества Невидимых, не знал об этом? Это было весьма просто: ведь он не был русский, те не могли всецело ему довериться.

Пока Люс соображал все это, словоохотливый виноторговец продолжал разглагольствовать.

— А если бы ты видел их рожи: настоящие разбойники… Они иногда заходят ко мне сюда вечерком выпить стаканчик-другой. Хорошо еще, что они живут в таком доме, у посланника Его Величества короля Панамы…

— Как, Его Величества короля Панамы?

— Ну да! Ты, вижу, несилен в географии, приятель! Это же король Америки; у них деньги счета не знают… И хотя они курносые, волосатые, бородатые, так что взглянуть страшно, но тихие и смирные, как овечки.

— Уж больно любопытно вы рассказываете про них, мне смерть хочется попасть на службу в этот дом!..

— А насчет мороженого ты мастер?

— Все, что по кондитерской части, хорошо знакомо мне!

— Ну так я тебя устрою… Я завтра же поговорю с господином Флорестаном, старшим поваром; он на кухне полный хозяин.

— А нельзя ли повидать его сегодня?

— Невозможно: после десяти вечера все французы уходят. Как видно, эти люди хотят по вечерам и на ночь оставаться одни…

— Как? Что вы хотите этим сказать?

— А вот что… После десяти, когда все французы уйдут, там творится такое, чего никто не видел, и я тоже не видел…

Виноторговец заметно начинал хмелеть, так как Люс, пользуясь каждый раз обязательными отлучками своего собеседника, выливал содержимое своего стакана обратно в пуншевую чашу и таким образом споил хозяину чуть не обе бутылки шабли.

— Ну, и что же там делается? — спросил Люс с вполне естественным любопытством.

— Я, видишь ли, ничего не видал, но слыхал… Ведь недаром же у человека уши… Знаешь, они там по ночам, вплоть до утра, хохочут, кричат и поют, а огня не зажигают в целом доме… А иногда и ссорятся, и кричат, как бешеные, и, вероятно, дерутся или борются, потому что слышатся вопли и стоны, точно кого-то мучат или истязают!

— А полиция не вмешивается?

— Ты забываешь, что это дом посланника! Сюда полиция не смеет и носа сунуть… Кроме того, я, уж так и быть, скажу тебе, ведь никто ничего не знает… Это я только слышу: мои потреба тянутся до самого их дома и смежны с их подвалами; нас разделяет всего только одна стена. Но во дворце об этом, вероятно, не знают, а то бы… Но там, наверное, совершаются недобрые дела!..

Торговец хмелел все сильнее и сильнее, и язык его становился все развязнее…

— Знаешь, я не раз видел, как ночью какие-то люди крадучись пробираются вдоль стены и не стучат, не звонят у калитки, которая как будто сама открывается перед ними… Раз даже, в собачью погоду, они приехали четверо в крытой карете, и я видел, как они вытащили из кареты связанного и скрученного человека, который бился, как рыба на суше, и я услышал, как один из несших его сказал: «Сдавите ему горло посильнее, если он не хочет держаться смирно!» Я чуть не лишился сознания… у меня холодный пот выступил на лбу… Генерал и господин Иван иногда выезжают вечером, закутанные в большие темные плащи, и дня по два — по три не возвращаются домой; тогда говорят, что они уехали на охоту… Ну, что ты на это скажешь? Только смотри, не вздумай болтать об этом… Ты меня лишишь моих лучших покупателей… Мне, быть может, не следовало говорить тебе всего этого, но у меня оно камнем лежало на сердце… Понимаешь, мне надо было перед кем-нибудь облегчить свою душу…

Но Люс уже только одним ухом слушал своего собеседника: его внимание было привлечено человеком, прохаживавшимся взад и вперед перед домом генерала.

«Ого, — подумал сыщик, — уж не разнюхала ли чего-нибудь полиция!»

В этот момент свет фонаря упал прямо на лицо незнакомца, и Люс сразу узнал агента Фролера.

«Эге, он снова поступил на службу, а я слышал, что его отчислили за пьянство… Он, наверное, явится сюда, чтобы выведать что-нибудь от виноторговца. Но погоди, я подстрою тебе штучку!» — мысленно рассуждал Люс.

— Знаете вы этого человека? — спросил он, указывая своему собеседнику на Фролера.

— Нет, я вижу его в первый раз!

— Ну так я вам скажу, кто он! Это сыщик, остерегайтесь его; он, наверное, придет сюда и постарается выведать у вас что-нибудь, а затем передаст все, что вы ему скажете, и вы потеряете своих покупателей. Я его знаю!

— В таком случае ни гу-гу!.. Сомкну рот, точно он у меня на запоре!..

— Я предупредил вас, а остальное уж ваше дело… Прощайте, хозяин… Мне пора идти.

— Так ты рассчитывай на меня; заходи завтра поутру; я тебе схлопочу место!..

— Благодарю на добром слове!..

Люс вышел и с порога лавки еще раз взглянул на человека, прохаживавшегося по улице.

— Это, несомненно, Фролер! Но что он делает здесь?.. Я это непременно узнаю…

С этими словами он прошел на улицу Фридланд и, сев там на скамеечку, продолжал наблюдать за всем происходящим на улице Тильзит, совершенно пустынной и безлюдной в это время.

Спустя несколько минут Фролер вошел к винному торговцу и, выдавая себя тоже за собрата, торгующего напитками, думал втянуть торговца в разговоры. Но последний, предупрежденный заранее, упорно отказывался от всякой интимной беседы. Видя, что намерение его не удается, Фролер вышел из лавки как бы под впечатлением новой мелькнувшей у него мысли и направился в улицу Фридланд, к той самой скамейке, где сидел Люс, делая вид, что он задремал.

Подойдя к нему, Фролер вдруг неожиданно выпалил:

— Нехорошо, патрон, бегать по следу бедняка ищейки…

Люс разом вскочил на ноги.

— Тихо! Как ты меня узнал?

— Мне ли не узнать моего старого начальника и учителя?! Ведь я целых четыре года работал у вас! Мог ли я вас забыть?! Да и то сказать: я не столько узнал вас, как действовал просто наугад… Я видел в окошко, что вы не пили, а только поили виноторговца, и сразу заподозрил в этом что-то неладное: а так как я знаю в лицо всю вашу бригаду, то подумал, что это могли быть только вы, и рискнул наугад. Как видите, хитрость моя удалась.

— Только потому, что я давно уже узнал тебя и что мне пришло на ум, что ты можешь пригодиться мне. Кто прислал тебя сюда?

— Никто! Ведь я все еще в городской полиции… проклятая служба: ни радости, ни свободы, ни наград…

— Так что же ты здесь делаешь?

— Я работаю на свой собственный страх!

— Ты выслеживаешь Коррассона?

— Именно!

— Зачем?

— О, это целая история…

— Расскажи ее по правде: это может дать тебе целое состояние!

— Состояние?!

— Да, сто тысяч франков!

— Сто тысяч франков?!

— Да, и ты их получишь через три дня, а 28 тысяч задатка сейчас же, если хочешь.

— Говорите, что надо делать… Я готов идти в огонь и в воду, чтобы заработать такие деньги!

— Надо работать для меня, — сказал Люс, — но прежде всего расскажи мне твою историю да не пытайся провести меня; ты знаешь, что из этого ничего не выйдет!

Фролер принялся рассказывать по порядку: вчерашнее покушение, и его подозрения относительно черного генерала, и намерение снова выдвинуться благодаря этому делу.

— Да, я знаю про этот случай, — сказал Люс, обрадованный тем, что и Фролеру черный генерал показался сомнительным, — я друг молодого графа и здесь для того, чтобы спасти его…

— Можете вполне рассчитывать на меня, патрон!..

— Слушай, с этой минуты ты будешь работать для меня! Я полагаю, что сегодня ночью мы дело это не кончим, и потому ты завтра поутру, явившись к своему начальству, испросишь себе двухнедельный отпуск для получения наследства в провинции; тебя сейчас же отпустят, и тогда ты явишься ко мне в условное место, которое я назначу тебе!

— Уж не просить ли мне чистой отставки?

— Упаси Бог! Для меня особенно важно, чтобы ты оставался на службе: может быть, твое вмешательство как агента полицейской власти для меня явится особенно ценным. Весьма возможно, что придется кого-нибудь арестовать. Не забудь иметь при себе все время бляху, а когда наше дело будет кончено, можешь делать, что тебе угодно. Как видишь, я тебе вполне доверяю, — сказал Люс, — иначе твоя песенка была бы уже спета сегодня!

— Вы можете вполне положиться на меня, патрон… Уж вас-то я бы не стал обманывать.

— Ну, теперь становись наблюдать, только не здесь, у самой стены дома, а там, в конце улицы Тильзит, а я останусь на этой скамейке. Если кто-либо выйдет из дома и я последую за ним, то ты иди за мной следом на таком расстоянии, чтобы я мог тебя позвать, но так, чтобы тебя не могли заметить.

— Слушаю, патрон!

— А теперь ступай; мне больше нечего тебе сказать; надо выжидать ход событий!

Пять минут спустя оба находились на своих местах: Люс — в качестве булочника, спокойно отдыхающего на одной из скамеек, а Фролер, засунувший свою фуражку в карман, стоял, как лавочник у дверей своей лавчонки, равнодушно покуривающий свою трубку перед отходом ко сну.

XII

Люс предчувствовал, что эта ночь не пройдет без особых событий. У него не оставалось никаких сомнений относительно истинного назначения великолепного отеля на улице Тильзит: это было, очевидно, место собраний Невидимых в Париже, а дом Хосе де Коррассона служил только прикрытием для них. Конечно, здесь собирались, совещались и останавливались только высшие члены Невидимых, наемные же убийцы и другая мелкая сошка, услугами которой они пользовались, должны были собираться где-нибудь в другом месте. Быть может, при каких-нибудь исключительных обстоятельствах могла разыграться кровавая драма и в стенах дома, украшенного гербом Панамы, но постоянный приток подонков общества в этот великолепный дворец неминуемо должен был навлечь на него подозрение и вызвать вмешательство полиции, что, конечно, было крайне нежелательно.

Таким образом, притон, в котором готовились «люди дела», то есть исполнители страшных дел, был не здесь. Для сношений с ними главари, не имея возможности принимать их у себя, не возбуждая подозрения, должны были видеться с ними в другом месте; этим объяснялись временные отсутствия хозяев из дома на улице Тильзит.

Так как со времени вручения приговора графу и капитану прошли уже целые сутки, то настоящая ночь не могла пройти без того, чтобы между Невидимыми не произошло известного обмена сношений по поводу дела графа: в распоряжении их оставалось всего только два дня.

Действительно, незадолго до полуночи маленькая служебная калитка в стене осторожно отворилась, и вышедшие оттуда двое мужчин, окинув внимательным взглядом улицу, пошли шагом прогуливающихся по направлению к улице Фридланд.

Люс, завидев их издали, лег на скамейку и, закрыв лицо руками, притворился спящим; гуляющие прошли мимо него, не торопясь и разговаривая на иностранном языке, не обратив на сыщика никакого внимания; а в это время последний, между раздвинутыми пальцами рук, жадно разглядывал их. Один из них, рослый, прекрасно сложенный человек, был не кто иной, как генерал дон Хосе де Коррассон, и Люсу его лицо почему-то показалось знакомым, как будто он видел его уже не в первый раз, но для европейца все негры кажутся похожими между собой; другого же Люс узнал с первого взгляда; это был пресловутый «человек в маске», Иванович, или, как его называли здесь, в Париже, господин Иван.

Дав им отойти на сотню шагов и убедившись, что на этой безлюдной улице он никаким образом не потеряет их из виду, Люс поднялся со скамейки и последовал за ними. Фролер с своей стороны сделал то же самое.

«А-а… Иванович, вы еще здесь, это может вам дорого обойтись! — рассуждал мысленно Люс. — После вашей вчерашней неудачной попытки, вам следовало тотчас же сесть в поезд и катить в Петербург, предоставив другим привести в исполнение приговор Невидимых. Но нет, вы пожелали насладиться своей местью; вы успокоитесь лишь тогда, когда увидите труп вашего врага… Я понимаю вас, но на этот раз мы позаботимся о том, чтобы вы не могли сбежать!»

Вскоре дон Хосе и Иванович зашагали быстрее; миновав бульвар Гаусманн и Мальнерб, они на мгновение приостановились на углу улицы Дю Рошэ, где к ним тотчас же присоединился третий товарищ, низенький, толстый, сутуловатый, после чего они все трое вместе продолжали свой путь и, наконец, добрались до улицы Лепик. Приостановившись здесь, они в течение нескольких секунд высматривали, нет ли поблизости кого постороннего, затем поспешно двинулись с озабоченным видом по улице; достигнув самой вершины холма, они свернули налево в маленькую аллею, совершенно безлюдную, оканчивающуюся тупиком и прегражденную высоким дощатым забором, в котором была проделана калитка. Здесь-то и скрылись теперь всё трое, тщательно заперев за собой калитку.

За время своей полицейской деятельности Люс исходил все уголки Парижа, и топография данной местности была ему также давно знакома.

— Превосходно, — пробормотал он, — они сняли или купили «дом повешенных»! Значит, у нас есть время обсудить положение!

Он выждал, пока подойдет Фролер.

В глубине ограды, на самом скате Монмартрского холма, стоял дом, куда вошли трое Невидимых. Дом этот во всем околотке был известен под именем «дома повешенных», потому что когда-то трое живших в нем жильцов повесились один за другим, и с того времени этот дом, не находивший больше нанимателей, получил название «дома повешенных».

— Ну что? — спросил Фролер, подкравшись к своему начальнику.

— Они здесь, — сказал Люс, — я знаю этот дом; другого выхода нет. Но надо дать им время войти в дом, чтобы потом пробраться туда вслед за ними!

Ночь была темная и бурная; дул сильный ветер.

— Это хорошо, — заметил Люс, — ведь если они нас услышат или заметят, то нам не выбраться из этой ограды живыми! Надеюсь, ты имеешь при себе оружие?

— Да, казенный револьвер и каталонский нож, надежнейшая штучка!

— Это не будет лишним; ведь мы не знаем, сколько их там, ты не боишься?

Старый сыщик только усмехнулся.

— Пощупайте мой пульс, патрон, — сказал он, — разве он учащенно бьется?

— Нет, нет… Я знаю, ты не трус; иначе я не принял бы твоего содействия! Только бы их не было более трех против одного! А с двумя-тремя мы, даст Бог, справимся!

Оба сыщика подошли к ограде.

— Что, нам придется перелезать через нее? — спросил Фролер.

— Нет, у меня с собой моя связка отмычек! — заметил Люс.

Отворив дверь, он только притворил ее, но повернул ключ в замке.

— Вы запираете дверь? — спросил Фролер.

— Нет, я только замыкаю замок на случай, если кто-нибудь после нас придет, чтобы он мог подумать, что дверь была закрыта небрежно, а не оставлена открытой: надо все предвидеть; замкнуть же дверь опасно на случай, если нам с тобой придется бежать!

Войдя в ограду, они очутились в запущенном саду, почти сплошь заросшем кустарником, сорной травой и бурьяном. В глубине сада стоял дом, темные очертания которого вырисовывались на темном фоне неба; окна первого этажа, ярко освещаемые, смотрели, точно волчьи глаза во мраке ночи.

Оба сыщика подвигались осторожно вперед, сдерживая дыхание и подавляя шум своих шагов на случай, если кто-нибудь был оставлен на страже у входа. Но вот они дошли до ровной, гладкой площади, где не было ни кустов, ни деревьев; очевидно, то была раньше зеленая лужайка; только посередине ее стояло большое развесистое дерево, по всем вероятиям, конский каштан.

— Остановись, — сказал Люс, — и посмотрим, что нам теперь делать! Ну, скажи, что бы ты сделал теперь, если бы был один?

— Я пошел бы, наверно, за подкреплением!

— Не узнав даже, сколько их?

— Да, вы правы, я прежде всего постарался бы убедиться в численности врага и для этого влез бы вот на это дерево, а с него увидел бы, сколько их там…

— Совершенно верно, — сказал Люс, — и мы это сделаем! Ты осторожно подкрадешься к стволу, скрываясь в тени дерева; добравшись до него, взберешься по стволу вверх, а я буду караулить и при малейшем признаке тревоги дам тебе знать; ты соскочишь, и мы вместе улепетнем; если же ты благополучно устроишься на дереве, я поспешу сделать то же самое. Ну, с Богом!

Спустя несколько секунд Фролер удобно устроился в ветвях каштана, а вслед за ним и Люс.

Ветер между тем до того усилился, что, сидя вместе, сыщики с трудом могли расслышать друг друга. С того места, где они находились, они прекрасно могли видеть все, что происходило в комнате. То, что представилось их взглядам, было настолько возмутительно и ужасно, что могло бы смутить даже и самого смелого человека.

В ярко освещенной тремя свечами, воткнутыми в бутылки, комнате почти без всякой мебели на грубом деревянном стуле сидел привязанный к нему крепкими веревками наполовину обнаженный молодой человек с тонкими и благородными чертами лица; за его спиной стояли, держа его, два рослых парня с физиономией заправских палачей. Тот третий, который по дороге присоединился к Ивановичу и генералу, стоял тут же с громадным охотничьим ножом в руке; Иванович читал, по-видимому, какую-то бумагу несчастному юноше, который как будто возражал и отрицательно качал головой. Дон Хосе, безучастный свидетель этой сцены, стоял немного поодаль, прислонившись спиной к доске камина.

— Эти негодяи зарежут его на наших глазах, — сказал Фролер, — и мы будем смотреть на это, не сделав ничего, чтобы помешать им?!

— Если бы жизнь и судьба графа и капитана не зависела от нашей осторожности, — отвечал Люс, — я бы устроил им сюрприз. Но мы упустим случай, которого нам во второй раз не дождаться, и, пытаясь спасти одного человека, допустим смерть двух других, рискуя при этом еще собственной жизнью!

— Мне думается, однако, что револьверный выстрел в окно мог бы изменить многое! — заметил Фролер.

— Бога ради, не вздумай этого делать! Мы не принадлежим себе в данный момент!

— Не беспокойтесь, я ничего не сделаю без вашего разрешения!..

— Боже мой! Да это молодой атташе русского посольства, он, вероятно, отправил в министерство доклад о Невидимых, и теперь эти негодяи мстят ему.

Между тем Иванович достал из кармана часы, показал их осужденному и затем спокойно положил их на камин.

— Я бы, кажется, отдал десять лет жизни, чтобы спасти этого молодого человека! — проговорил Люс.

— А я охотно бы отказался от ожидающих меня ста тысяч, если бы только мог вырвать его из их когтей!

— Но, в сущности, — продолжал Люс, как бы внезапно озаренный новой мыслью, — ведь мы видели все, что нам нужно было видеть: Ивановича, генерала и их трех пособников, вероятно, тех самых, которым поручено расправиться с графом и капитаном; все они налицо; и теперь как раз момент действовать. Ты оставайся здесь, а я сбегаю за подкреплением.

— Мои товарищи как раз недалеко: полицейский пост всего в нескольких шагах на бульваре!

— В уме ли ты? Или ты еще не знаешь этих людей? Против регулярной полиции у них все меры приняты: в момент появления полиции они выстрелом из револьвера разнесут голову пленнику, чтобы тот не мог ничего сказать, затем двое из них набросятся на двоих остальных, на своих начальников; полиция будет довольна тем, что ей удалось спасти двух из них, русского полковника и американского генерала, а Фролер и Люс должны будут поплатиться за эту штуку. Однако ты заставляешь меня терять время, тогда как для жизни этого несчастного дорога каждая секунда. Попытаемся же его спасти! Ты оставайся здесь и, что бы ни случилось, не спускайся с дерева; здесь тебя никто не заметит… Мне придется промешкаться довольно долго; только бы найти карету.

— Загляните в бюро Пигали; там всегда есть запряженные кареты; бегите с Богом; вернувшись, вы застанете меня на этой самой насести!

Люс тихонько сполз с дерева, в два прыжка очутился в кустах и исчез из виду. Едва только он успел скрыться, как Иванович, очевидно не считавший излишней никакую предосторожность, подошел к окну и стал внимательно вглядываться в темноту. Убедившись, очевидно, что все обстоит благополучно, он отошел от окна и принялся ходить взад и вперед по комнате, как бы выжидая назначенного им самим срока. По временам он останавливался перед доном Хосе и о чем-то горячо говорил с ним, сопровождая свою речь энергичными жестами, означавшими протест или отрицание.

— Уж не просит ли негр пощады для несчастного? — подумал Фролер.

Между тем, пока товарищи разговаривали, трое приспешников, которых по типу лица можно было принять за разбойников, забавлялись тем, что запускали свои громадные ножи в закрытую дверь, на которой было грубо намалевано изображение человека в натуральный рост, причем делали это с такой ловкостью, что ножи их каждый раз вонзались в область сердца.

Несчастная жертва Невидимых была бледнее мертвеца. Чего только не переживал в эти минуты несчастный молодой человек, которого заманили сюда какой-нибудь хитростью! За ним предательски заехал кто-нибудь из друзей, и он поехал с ним в бальном наряде, улыбающийся, с цветком в петлице, как о том свидетельствовали его фрак, сорванный в пылу борьбы, и белый цветок камелии, растоптанный на полу в нескольких шагах от него… И знать, что никто не придет его спасти, что он должен умереть здесь, как в глухом лесу, думать об отце, матери и обо всех, кто ему дорог и кому он мил, считая минуты и секунды… Умереть так на 25-м году жизни, когда все еще манит вперед, все радует и веселит… умереть в полном расцвете сил и жизни! Нет, это так ужасно, что никакое перо не в силах описать.