VIII

Чтобы иметь возможность лучше наблюдать за всем, что происходило во Франс-Стэшене, Красный Капитан, покинув со своей флотилией середину озера, избрал своей квартирой глубокий омут, где его никак нельзя было заметить, хотя он находился всего в 500 метрах от берега. Благодаря осторожно приспособленной системе рефракторов, ничто из происходящего на берегу или на поверхности озера не могло укрыться от него.

Все, что говорилось на берегу, тотчас же передавалось ему посредством телефонных пластинок, расположенных таким образом, чтобы воспринимать звуковые волны и передавать их благодаря соединяющему их проводу акустической пробкой «Римэмбера». Благодаря этому приспособлению капитан «Римэмбера» слышал, как в момент отправления Оливье спросил Виллиго, здесь ли пловец, могущий нырять на глубину. Из этого он заключил, что там собирались заставить туземца нырнуть для исследования дна озера, и тут же решил захватить этого пловца в плен. Это он устроил весьма осторожно.

Кроме того люка вверху, через который входили в «Римэмбер», было еще другое отверстие в кормовой его части. Это была, собственно говоря, часть блиндированной обшивки, отделенной перегородками и образующей род тамбура высотою в два метра, глубиною 60 сантиметров и шириною в 80. Тамбур этот имел две двери, одну, ведущую прямо во внутренний салон капитана, а другую

— отворявшуюся наружу. Обе эти двери были оправлены в толстый слой каучука и запирались герметически, так что ни вода, ни воздух не могли проникать через них. На суше этим выходом можно было пользоваться свободно; под водою же приходилось надевать водолазный шлем и запасаться резервуаром с кислородом. Затворив плотно дверь, ведущую во внутреннее помещение, отворяли дверь наружу, и маленький тамбур наполнялся водой: можно было взять из воды все, что только угодно, унести в «Римэмбере» и закрыть наружную дверь, после чего вода, находившаяся в тамбуре, тотчас уходила в нарочно с этою целью устроенные стоки, и тогда можно было отворить дверь внутрь.

Таким способом решил Джонатан Спайерс увлечь пловца и сделать его своим пленником. С этою целью он снабдил с двух сторон электрический фонарь, имеющий форму стеклянного шара, металлическими ручками, за которые пловец должен был ухватиться, чтобы схватить фонарь. Беспрерывный почти электрический ток, парализуя руки, не давал возможности разжать пальцы и совершенно обессиливал несчастного. А Самуэль Дэвис, стоя в тамбуре и раскрыв наружную дверь, выжидал момента, когда, постепенно подтянув к себе за кабель фонарь и пловца, он мог схватить последнего и тотчас же захлопнуть наружную дверь. Дав уйти воде из тамбура, на что требовалось шесть секунд, он раскрыл внутреннюю дверь в салон и положил на ковер лишившегося чувств пленника. Напуганный тем, что он не мог оторвать рук от рукояток фонаря, Таганук, приняв это обстоятельство за действие колдовства, обезумел от страха и лишился чувств, причем хлебнул известное количество воды. Но Прескотт, тотчас же явившийся освидетельствовать его, уверил, что через четверть часа он будет жив и здоров.

Между тем капитан, проделав остальную часть фантасмагории по отношению к «Марии», вернулся на свою стоянку между «Лебедем» и «Осой».

Тем временем Таганук, придя в себя, недоумевал, где он находится и, не находя никакого объяснения, видя кругом себя позолоту, шелк, море света и всю эту непривычную для него роскошь и незнакомые лица, в том числе двоих негров, наивно вообразил, что он умер.

Но Иванович подошел к нему и заговорил с ним на его родном наречии; за время пребывания своего в Центральной Австралии казак, со свойственной славянской расе легкостью, изучил язык туземцев настолько, что мог свободно объясняться на нем.

При первых произнесенных им словах Таганук бросился ему в ноги и, приняв его за доброго гения из страны предков, то есть с луны, стал молить его, чтобы он не делал ему зла и не превращал его в каракула, то есть блуждающего призрака, — душу, не знающую упокоения.

Ивановичу с большим трудом удалось уверить беднягу, что он не отошел в страну предков и что никто не думает делать ему зла. Но Таганук продолжал недоверчиво озираться на двух негров, и капитан, заметив это, приказал им удалиться. В это время Прескотт и Литльстон опять заспорили, но Джонатан Спайерс прервал их словами:

— Господа, свой нескончаемый спор вы окончите у себя, а теперь позвольте мне допросить нашего пленника.

Здесь, на «Римэмбере», все беспрекословно повиновались Красному Капитану по первому его слову, и никто не противоречил ему.

Страшно перепуганный австралиец сообщал все, что только хотели знать, откровенно отвечая на все расспросы относительно прииска и его обитателей, относительно его племени и местных отношений, обычаев и условий. Джонатан Спайерс ободрил его несколькими ласковыми словами и уверил, что через несколько дней он будет снова свободен и среди своей семьи. Затем, отдав приказание, чтобы его отвели в казарму, отнюдь не обижали и не запугивали и хорошенько следили за ним, чтобы он не совершил какой-либо неосторожности, капитан увел Ивановича в свой кабинет и здесь имел с ним следующий разговор:

— Как вы могли убедиться, все мои опыты, или, вернее, испытания «Римэмбера» и его двух спутников, дали блестящие результаты! Признаюсь, они даже превзошли мои ожидания. То, что мне удалось создать, — это настоящее чудо. Вместе с тем ведь я ничего не изобрел, не сделал, в сущности, никакого открытия; я только применил и совместил законы, открытые задолго до меня, только скомбинировал все это в одно целое!.. Теперь я намерен приступить к подробному разбору всего механизма «Римэмбера» для руководства моему помощнику и впоследствии преемнику. Я решил, мой милый Иванович, сделать этим преемником — вас!

При этих словах Ивановичем овладело такое страшное волнение, что он едва мог пролепетать несколько бессвязных слов.

— Теперь вы видите, — продолжал капитан, — что вы были не правы, сомневаясь в моей признательности. Но не будем говорить об этом! Теперь, когда мои старания увенчались успехом, я, понятно, стремлюсь осуществить грандиозные планы, составленные мной, но прежде всего хочу исполнить принятое на себя по отношению к вам обязательство и приложу все старания, чтобы граф д'Антрэг стал как можно скорее нашим гостем на «Римэмбере», после чего мы немедленно отправимся с ним в Петербург. Не спрашивайте меня сейчас о том, как я думаю это сделать; у меня в данный момент зреет план, который поможет нам овладеть графом в самом непродолжительном времени! А пока я намерен немного исследовать местность; из слов нашего пленника мы знаем, что завтра готовится большое торжество в деревне туземцев и в помещичьей усадьбе. В этой праздничной сутолоке на меня мало обратят внимания. Кроме того, я выдам себя за охотника, прибывшего из Сиднея, и никто не будет в состоянии опровергнуть этого. Надо же мне наконец подышать вольным воздухом, посмотреть на солнце — и ознакомиться с этой чудной австралийской природой! Я убежден, что двое или трое суток, проведенных мною вне «Римэмбера», не принесут мне вреда. Что вы на это скажете?

— Я совершенно с вами согласен, но считаю нужным предупредить, чтобы вы не возбудили в нагарнуках никаких подозрений относительно исчезновения их единоплеменника, иначе вам не сдобровать: это беспощадные враги!

— Не беспокойтесь, я сумею сыграть роль бродячего охотника. «Лебедь» доставит меня к берегу на несколько километров выше деревни нагарнуков и высадит еще до рассвета; таким образом, я едва ли буду замечен. Вы, конечно, не будете в претензии, что командование «Римэмбером» в мое отсутствие я передам моему лейтенанту Дэвису; это его право, и я ни за что на свете не хотел бы обидеть его, моего верного старого товарища.

Иванович был внутренне несколько обижен распоряжением, но не показал даже вида.

— Как вам угодно, мой милый друг, но я хотел бы знать, каким образом вы обойдете этот вопрос о правах на командование «Римэмбером» Дэвиса, когда сделаете меня своим заместителем.

— Очень просто: управлять судном и командовать им — две вещи разные. Вы будете замещать меня в управлении судном, то есть в должности кормчего или рулевого; командование же «Римэмбером» останется за Дэвисом. Что же касается «Осы» и «Лебедя», то я предоставлю их в полное ваше распоряжение.

Удовлетворенный таким распоряжением, Иванович рассыпался в благодарностях, после чего Красный Капитан отправился заняться своими сборами для поездки на берег.

Когда он был готов, то сделал еще кое-какие распоряжения; Дэвису же, к которому он питал полное и безусловное доверие, дал еще некоторые личные указания. Он говорил с ним несколько минут, отойдя в сторону, чуть слышным шепотом, и с хронометром в руке указал ему глазами на небольшую бронзовую кнопку, скрытую в обшивке стен салона. Затем лично поднял «Римэмбера» с его двумя спутниками, находящимися теперь на своих бакенцах, на поверхность озера и, приведя в движение механизм «Лебедя», раскрыл входной люк и перешел на него в сопровождении своих двух негров и одного из людей экипажа, предварительно позаботившись лично закрыть входной люк «Римэмбера» и заставить посредством одному ему известного наружного механизма опуститься на дно вместе с «Осой», так как не мог же он их оставить на поверхности озера на все время своего отсутствия. С этого момента жизнь всех находящихся на «Римэмбере» зависела всецело от возвращения Красного Капитана. Какой-нибудь несчастный случай или преступление, могущее помешать его возвращению, — и этот металлический гигант, которого никто из оставшихся в нем не мог ни открыть, ни сдвинуть с места, неминуемо должен был стать гробом для всех этих людей!

Едва только люк «Римэмбера» закрылся, как Иванович почувствовал невыразимую жуткость от сознания, что он заключен, замурован в этом металлическом футляре, тогда как раньше эта мысль никогда не приходила ему в голову. «Что же делать? — думал он. — Что делать?!. Ах, вот что! Я выйду в перегородку тамбура, открою наружную дверь и вырвусь на свободу, отделавшись только не совсем приятным купанием!»

И под влиянием этих мыслей он пошел в выходному отверстию и хотел проверить, хорошо ли он запомнил, как именно капитан приводил в действие эту дверную пружинку. Но едва он коснулся пальцем до кнопки, как почувствовал сильный удар электрического тока, отбросивший его далеко на другой конец комнаты. Он поднялся на ноги с болезненным ощущением во всем теле.

— Ого! — воскликнул Иванович. — Как видно, Красный Капитан не доверяет мне! Посмотрим! Он мне за это заплатит!.. Пусть он бережется!..

Между тем тот, кому грозился Иванович, быстро несся на «Лебеде» по направлению к самой пустынной части берега, выискивая наиболее удобное место для стоянки своего судна. Не имея возможности оставить судно на несколько суток на воде, он должен был подыскать такое место для стоянки, где его можно было бы совершенно укрыть от посторонних взглядов, так как опустить его на дно тоже было невозможно: на «Лебеде» не было никого, кто бы мог заставить его в момент надобности опять подняться на поверхность.

Найдя наконец подходящее место, где диковинный спутник «Римэмбера» мог быть совершенно бесследно скрыт за лианами, прибрежными кустами и деревьями, капитан приказал, чтобы никто не смел сходить на берег, и, цепляясь за кусты и деревья, вышел на берег.

Небо начинало бледнеть; время близилось к восходу. Осмотрев внимательно свое ружье и револьвер, Красный Капитан с наслаждением вдохнул в себя свежий утренний аромат мелии и других растений и собрался уже двинуться в путь, когда ему послышался шорох в кустах, по ту сторону отмели. Он прислушался; легкий шелест листьев повторился еще раз, затем все стихло. Желая узнать, в чем дело, Джонатан Спайерс направился к этим кустам и обыскал их длинным дулом своего ружья, — никого и ничего не было.

«Верно, какой-нибудь зверек, которого я потревожил раньше времени», — решил капитан.

Вдруг у него мелькнула мысль, что появление в этих местах приличного европейца, хотя бы даже и в поношенном платье, без провожатых, без слуг, должно было показаться странным и подозрительным, и, одумавшись, он позвал одного из своих негров и приказал ему сопровождать себя.

Едва он успел скрыться из виду, как кусты, соседние с теми, которые он так тщательно обыскивал, неслышно раздвинулись, и в них появилась размалеванная физиономия туземца в военном уборе; невыразимое злорадство отражалось на этом лице, и что-то кровожадно-жестокое светилось в его глазах, так что даже и самый смелый человек мог бы устрашиться при виде его. Трижды он пропел, как молодой жаворонок, пробуждающийся на рассвете, и почти в тот же момент по этому условному знаку другой туземец, не кто иной, как Коанук, показался из того самого куста, который только что обыскивал капитан. Ему удалось укрыться только благодаря довольно глубокой яме, совершенно скрытой кустами, куда он залез.

Счастье, что поиски Джонатана Спайерса не увенчались успехом, так как Коанук уже приготовился всадить в него нож, а Виллиго не задумываясь пустил бы в него свой бумеранг.

Переглянувшись с Виллиго, так как туземец, пропевший жаворонком, был не кто иной, оба нагарнука поползли беззвучно к тому месту, где находился «Лебедь». Чтобы не быть замеченными, они ползли обходом; вдруг по знаку Виллиго оба вскочили разом на ноги, как два тигра, готовые броситься на добычу; бумеранги их высоко пролетели в воздухе, и оба оставшиеся на «Лебеде» человека с раздробленными черепами упали на край открытого верхнего люка.

С криком торжествующей радости оба туземца бросились к диковинному судну, спугнув целую стаю диких лебедей.

IX

Проведя целую ночь в упорном размышлении о причинах всего случившегося на озере, Оливье пришел к убеждению, что в данном случае они имели дело с подводной лодкой, пользующейся электричеством. Блуждающий и ныряющий огонь, горящий даже под водой, был, несомненно, электрическим фонарем. Точно так же почти беззвучную гибель «Феодоровны» можно было приписать только электричеству. И все эти предположения как нельзя более согласовались с тем, что писал барон де Функаль.

Таким образом, в общих чертах Оливье был прав в своих предположениях; теперь оставалось только решить важный вопрос, следовало ли все это приписать враждебным действиям его заклятого врага, «человека в маске». «Без сомнения, да!» — решил молодой граф, хотя вместе с тем сознавал, что вокруг его предположений группируется целый ряд всяких более или менее серьезных невероятностей, которых он не умел рассеять, хотя бы начиная с того, какими судьбами могла попасть в озеро Эйрео подводная лодка, подвоз и доставка которой даже в разобранном виде не могли пройти незамеченными. Затем, не менее необъяснимым явилось еще и то обстоятельство, что этот представитель Невидимых, или «человек в маске», выказывавший себя всегда чрезвычайно ловким и осторожным, имевший обыкновение наносить решительный удар именно в тот момент, когда этого всего менее ожидали, на этот раз точно умышленно вздумал похвастать своими средствами истребления прежде, чем покончить с ненавистным врагом. Без сомнения, вся эта комедия, разыгранная накануне с Ле Гюэном, имела свою цель: его хотели выманить на озеро, привлечь любопытством. Но затем, почему же этот ловкий, жестокий человек не затопил вслед за «Феодоровной» и «Марию», как того ожидали все бывшие в эту ночь на озере? Ведь таким образом борьба была бы разом окончена и вместе с тем это было бы прекрасное отомщение за обвал в Рэд-Моунтэне?

Как мог этот ловкий человек не подумать о том, что после последнего эксперимента ему невозможно будет вторично выманить графа на озеро и что ему теперь придется подстерегать и преследовать его на суше, что будет несравненно труднее благодаря его многочисленным друзьям, искренне расположенным к нему туземцам, нагарнукам, многочисленным приисковым рабочим и хорошо защищенному и прекрасно охраняемому жилищу. Все это вместе взятое, несомненно, сильно осложняло и без того нелегкую задачу «человека в маске», которому, так сказать, приходилось теперь начинать борьбу снова и при менее благоприятных для него условиях, чем в первый раз.

Никакого объяснения всему этому Оливье не мог подыскать; одну минуту у него мелькнула даже мысль, уж не шайка ли смелых пиратов явилась сюда с целью разграбить прииск. Но такое предположение страдало не меньшею невероятностью, а письмо Люса прямо предостерегало против возобновления враждебных действий со стороны Невидимых и даже указывало на электричество как на средство борьбы.

Ранним утром в комнату графа вошел канадец, взволнованный последними донесениями туземцев, которые пришли сказать ему, что под утро, перед рассветом, они видели большой черный продолговатый предмет, всплывший на поверхность озера и направившийся к верхней части озера.

Дик чистосердечно заявил, что, хотя он и не отрекается от своей веры в сверхъестественное, тем не менее и ему кажется, что разрезать целое судно пополам и затопить его в несколько секунд, пожалуй, все-таки не под силу привидению.

После этого друзья приступили к разработке плана защиты на следующие дни.

— Признаюсь, дорогой Дик, я бы лучше хотел составлять план нападения, а не защиты! Мне хотелось бы поскорее покончить со всей этой историей: меня положительно выводит из себя мысль, что самый непримиримый враг мой здесь, под водами нашего озера и я ничего не могу предпринять, чтобы уничтожить его!

— Но каким образом очутились они здесь, эти Невидимые? — заметил Дик.

— Этого я не знаю, — сказал Оливье, — во всяком случае, надо им отдать справедливость: они сумели это сделать, не быв никем замеченными. Ах, если бы только Джильпинг был здесь: он такой высокообразованный, можно сказать, ученый человек, при всех своих чисто британских недостатках, что с ним вместе мы могли бы придумать что-нибудь дельное и выступить, вооружившись, наукой против их науки.

— Что же нам мешает сходить за Джильпингом и привезти его сюда?

— Я уже подумывал об этом! — признался молодой граф.

— Вооружим наших приисковых рабочих, захватим с собой человек 50 нагарнуков, и нготаки волей-неволей принуждены будут отпустить его с нами.

— Ну, а если ваш англичанин задался мыслью обратить в христианство нготаков, так он, пожалуй, сам не пожелает идти с нами.

— Не думаю, — возразил Оливье, — коллекции его почти закончены, как он сам пишет, и, вероятно, ему уже надоело разыгрывать кобунга. Кроме того, если его запасы консервов, знаменитого честера, неизбежного бренди и виски истощились, то он будет вдвойне рад последовать за нами.

— Прекрасно! — согласился Дик. — Так когда же мы отправимся?

— После празднества, которое мы справляем в честь вас, мой добрый друг!

— Ну, и без этого можно было бы обойтись! — скромно заметил старый траппер. — Я весь день не буду спокоен и все буду опасаться, как бы ваши враги не воспользовались этим временем, чтобы предпринять что-нибудь для вашей гибели!

— Не бойтесь ничего, милейший Дик, я уверен, что нам сейчас не грозит ни малейшей опасности; что-то говорит мне, что мы на этот раз восторжествуем над всеми их кознями и происками!

— Услышь вас Бог! — набожно проговорил канадец. — Но что меня удивляет, так это то, что Виллиго и Коанук до сих пор еще не вернулись. Я условился ждать их здесь с восходом солнца, чтобы узнать от них, что они видели или заметили ночью. Все остальные ночные стражи оставались все время на своих постах и все уже побывали здесь, а Черный Орел и Сын Ночи должны были совершать все время обход и наблюдать повсеместно.

— Солнце еще не взошло, — возразил Оливье, — даже «Мария» еще не начинала своего салюта; а Виллиго, вероятно, захотел пройти через свою деревню, чтобы отдать распоряжение относительно празднества, тем более что это вместе с тем одно из их величайших религиозных торжеств.

В этот момент грянул пушечный выстрел: то «Мария» начинала свой салют. Мгновенно десятки радостных голосов с берега и с судна огласили воздух громкими «виват» в честь виновника торжества, одинаково любимого и чтимого как туземцами, как и приисковыми рабочими. Вслед за этим приисковые рабочие, в полном своем составе и с Коллинзом во главе, двинулись по направлению к дому, неся род носилок из веток зелени, на которых виднелся какой-то громоздкий предмет, окутанный холстом.

Дик в сопровождении Оливье вышел на крыльцо встретить поздравителей, и Коллинз после краткой, но прочувствованной речи откинул холст с принесенного рабочими предмета. Возглас удивления и восторга вырвался разом из всех уст. То была статуя канадца в натуральную величину в его обычном наряде траппера, с ружьем в руке, вылитая из чистейшего золота с Лебяжьего прииска. Она весила 70 килограммов и по местной, мельбурнской, оценке, стоила 46, 892 доллара и 16 центов; рабочие выплатили это из их собственных прибылей. Даже участие Оливье в этом подношении было энергично отклонено рабочими, которые желали изобразить на пьедестале этого памятника трогательную надпись:

«Дику Лефошеру от рабочих Лебяжьего прииска».

Под этими словами стояли имена жертвователей.

Эта грандиозная статуя являлась настоящим произведением искусства и была выполнена одним флорентийским художником, которого злополучная судьба случайно занесла в Австралию.

В одну из своих поездок в Мельбурн, Оливье и Дик заказали ему свои бюсты из терракоты, а впоследствии бюст Дика послужил моделью и для статуи канадца. Старик, которому благодаря этому обстоятельству не нужно было позировать для статуи, конечно, никак не мог предполагать подобного сюрприза и был им тронут до слез.

Он был изображен в полном своем охотничьем снаряжении, с ружьем в руке и охотничьей фляжкой у пояса, с подвешенной к нему шкурой морской выдры и сетями, силками и капканами, лежащими на земле у его ног.

Но где же был Виллиго, его верный и добрый друг? Разве его место было не здесь в эти торжественные минуты? Нужна была какая-нибудь очень уважительная причина, чтобы удержать его вдали от него в этот день. Не вытерпев долее, Дик отправил в нагарнукскую деревню гонца с поручением узнать, что с Виллиго и где он находится в данный момент.

Громадные столы были накрыты для гостей с самого раннего утра и уставлены вкусными яствами; еще накануне ради этого торжества зарезали двух быков и 6 баранов, и теперь мясо их в жареном и вареном виде со всякими приправами предлагалось гостям. У туземцев не понимают праздника, если не представляется возможности есть сколько влезет в продолжение всего дня, с рассвета и до поздней ночи, не соблюдая ни времени, ни меры. Для европейцев же, главных вождей и старшин дружественных нагарнуков готовился особый банкет в 6 часов вечера, после которого предполагалось пустить фейерверки.

Целые бочки вина и эля были расставлены на высоких подставках для утоления жажды гостей, но водка всех видов и всякие другие спиртные напитки были совершенно изгнаны со столов пирующих и вообще изъяты из употребления во Франс-Стэшене. Несмотря на это, начавшийся праздник, как и все празднества туземцев, должен был окончиться оргией, даже и без содействия алкоголя. Предоставив гостям из туземцев и рабочих прииска угощаться за приготовленными для них столами, хозяева в сопровождении нескольких привилегированных гостей направились в столовую, где была приготовлена мелкая закуска, в ожидании парадного завтрака.

Едва хозяева и гости собирались подойти к столу, как один из слуг доложил, что какой-то неизвестный белый в сопровождении слуги-негра явился сюда и просит разрешения представиться хозяевам дома. Прибытие чужеземца, тем более белого, в этой части Австралии являлось настоящим событием; гость мог только быть или бродягой, или же порядочным джентльменом, путешествующим для своего удовольствия. Но и в том, и в другом случае всякий помещик и фермер обязан был оказать ему гостеприимство в продолжение трех суток; таков был колониальный закон, и это вменялось в обязанность каждому приобретающему участок земли.

Если вновь прибывший производил с первого взгляда впечатление бродяги, ему отводили помещение где-нибудь в службах, но дальше от господского дома и, продержав его установленные три дня, предлагали ему убираться подобру-поздорову, снабдив его съестными припасами на несколько дней и кое-какой одеждой, если он в этом нуждался. Если же, напротив, прибывший оказывался приличным джентльменом, то все ему были чрезвычайно рады, так как его прибытие нарушало обычное однообразие жизни.

Услыхав о прибытии белого, Оливье распорядился попросить его войти в дом и сам со своими гостями пошел навстречу. Как нам уже известно, это был не кто иной, как капитан Джонатан Спайерс.

Он вошел свободно и непринужденно, с видом человека из хорошего общества и с первой же минуты расположил к себе все сердца.

— Вы меня извините, господа, что я явился сюда без всякой иной рекомендации, кроме своей личной! Я Джонатан Спайерс, инженер по профессии, приехал сюда отчасти для своего удовольствия, отчасти — для изучения почвы и руды. Но я, право, страшно сконфужен, так как являюсь нарушителем какого-то собрания, быть может, даже семейного праздника…

— Ах, нисколько. Все мы сердечно рады! — возразил Оливье. — Вы действительно не ошиблись: это настоящий семейный праздник, в котором мы просим вас принять участие; мы празднуем сегодня день рождения лучшего из людей, которого все мы чтим, как родного отца… Дик Лефошер — владелец Лебяжьего прииска! — добавил граф, представляя гостю своего друга.

— Совместно с вами, мой милый Оливье, — поправил его канадец, — позвольте вам представить: граф Лорагюэ д'Антрэг, мой компаньон и лучший из моих друзей!

Пожав друг другу руки, все направились в столовую, где ожидала закуска. В дверях столовой Дик заметил слугу, посланного им в деревню нагарнуков; он подозвал его к себе и спросил:

— Ну, что? Где Виллиго?

— Его никто не видел со вчерашнего вечера, ни его, ни Коанука! — был ответ.

— Хорошо, не уходи, ты мне скоро понадобишься!

Между тем, пока провозглашались тосты, чокались и перекидывались дружескими словами под общий говор и смех, Джонатан Спайерс не переставал наблюдать за молодым графом, мысленно обдумывая план овладеть им теперь же и таким образом разделаться со своим обязательством по отношению к Ивановичу и вернуть себе полную свободу действий.

От одного из служащих на телеграфе, проведенном между Франс-Стэшеном и Мельбурном, Красный Капитан узнал, что отношения между Англией и Соединенными Штатами обострились и внушительный английский флот крейсирует в Ла-Манше, ожидая предписания выйти в Атлантический океан. У Красного Капитана явилась мысль уничтожить этот флот с помощью своего «Римэмбера» и двух его спутников, управление которыми он собирался поручить Дэвису и Ивановичу.

Какая громкая реклама! Какое удовлетворение его честолюбия, когда во всех газетах, европейских и американских, будет сказано: «Американец Джонатан Спайерс, прозванный Красным Капитаном, уничтожил английский флот с помощью своей воздушной флотилии, состоящей из усовершенствованных аэропланов его собственной конструкции!»

Но с этим надо было спешить; быть может, уже теперь политические сношения между обеими нациями были прерваны; известие об этом ожидалось с часу на час.

За отсутствием дорог и регулярной почты все крупные землевладельцы Центральной Австралии на общий счет провели к себе телеграф, благодаря которому ежедневно получались важнейшие известия из австралийских портов, из Европы и Америки, курс биржи Сиднея и Мельбурна, словом, все, что было важнейшего и необходимого для жителей Центральной Австралии.

Известие о натянутости взаимных отношений Англии и Америки совершенно изменило планы Красного Капитана. Он жалел теперь о потерянном времени и спешил захватить и доставить молодого графа в Петербург.

— Всякий план, чем он проще, тем лучше, — рассуждал капитан, — в этот же вечер, когда все будут заняты фейерверком, я отправлюсь на «Лебедь», вернусь на «Римэмбер», подымусь на поверхность и оставлю его с раскрытым верхним люком, под прикрытием прибрежных кустов и лиан, в нескольких саженях от набережной. Мне будет вовсе не трудно заманить молодого графа в пылу разговора к этим прибрежным кустам, где я спрячу пять своих матросов. Они набросятся на графа и стащат его в открытое отверстие «Римэмбера» даже на глазах его друзей, которые не успеют вступиться за него. «Римэмбер» сейчас же канет под воду, а в нескольких саженях взовьется под облака и направится в Европу. Но для всего этого необходимо заручиться полным доверием молодого графа, приучить его к себе и склонить под вечер на маленькую прогулку вдоль набережной.