III

ДАМА С ЧЕРНЫМИ ГЛАЗАМИ ПОКАЗЫВАЕТ ХАРАКТЕР

— Ну что, сударыня, — произнесла Ла Горель, вернувшись к носилкам, — видели? Она тоже узнала меня с первого взгляда.

— Да, — ответила дама, — она тебя узнала и страшно испугалась. Мне кажется, что девушка сохранила о тебе не самые приятные воспоминания, несмотря на все твои уверения, что ты заботилась о ней, как о родной дочери.

— Она просто неблагодарная девчонка, — извиняющимся тоном произнесла Ла Горель.

— Признайся лучше, что ты вволю поиздевалась над ней. И бедная девочка все помнит. Впрочем, в этом нет ничего удивительного.

Итак, несправедливое обвинение Ла Горель отнюдь не вызвало возмущения невидимой дамы. Голос ее по-прежнему звучал необычайно мягко, и трудно было понять, сожалела ли она о «бедной девочке» или же негодовала по поводу Ла Горель. Словно верховный судия, она, казалось, бесстрастно взвешивала добро и зло, все «за» и «против», прежде чем вынести свое решение. Наконец она промолвила:

— Я наблюдала за вашим разговором. Мне кажется, ты забыла о моем приказе. Я повторяю его, но заметь, в последний раз: никогда ничего не предпринимай против этого ребенка… если дорожишь своей жизнью. Никогда, ни при каких обстоятельствах, как бы тебе ни хотелось помучить ее или отобрать у нее деньги, не смей приближаться к ней. Избегай ее, считай, что для тебя ее больше не существует. И советую тебе не забывать этот приказ, как ты забыла предыдущий. Надеюсь, ты понимаешь, что я забочусь о твоих же интересах…

До сих пор таинственная дама не считала нужным повышать голос, однако на этот раз и тон ее, и взгляд были весьма суровы; они основательно перепугали Ла Горель.

— Я никогда не забуду ваших слов, сударыня, клянусь своим спасением! — воскликнула старуха.

И спеша сменить столь опасную для нее тему беседы, она подобострастно прибавила:

— Надеюсь, сударыня, теперь вы убедились, что ошибки быть не может. Мюгетта-Ландыш действительно дочь Кончини.

— Да, теперь я верю, что все без обмана, — признала дама в черном.

— Да, да, это именно она, та самая девочка, которую, когда ей было всего несколько дней от роду, Ландри Кокнар, бывший в то время доверенным лицом синьора Кончини, передал мне.

Дама не ответила. Догадки ее получили подтверждение, и теперь она размышляла.

Ла Горель же неотрывно следила за Мюгеттой, по-прежнему стоявшей на перекрестке, устремив мечтательный взор в ту сторону, куда удалились оба Пардальяна. Старуха изо всех сил старалась придать своему лицу равнодушное выражение, однако было ясно, что она отнюдь не отказалась от своего намерения разузнать, куда спрятали малышку Лоизу. Ту самую малышку Лоизу, которая, как точно знала Ла Горель, была дочерью господина Жеана де Пардальяна и которую Мюгетта-Ландыш так уверенно выдала за свою дочь, что сумела ввести в заблуждение самого шевалье де Пардальяна, хотя, как известно, обмануть шевалье было весьма нелегко.

А может быть, старуха действительно ошибалась?..

Может быть, девушка никого не обманывала?

— Ангелы небесные! — внезапно воскликнула Ла Горель. — Неужто это он? Да, точно он!.. Он самый!

И, подергав занавеску портшеза таинственной дамы, старуха радостно закричала:

— Сударыня, это он!.. Он!..

Занавеска раздвинулась, и на Ла Горель вновь пристально взглянули прекрасные черные глаза. По-прежнему мягким и одновременно властным тоном дама поинтересовалась:

— Кто — он?

— Ландри Кокнар, сударыня! Ландри Кокнар собственной персоной! — ликовала Ла Горель.

Даже не пытаясь скрыть своего лихорадочного возбуждения, она скороговоркой принялась объяснять:

— Вон там, сударыня, видите оборванца, которого тащат, накинув ему на шею веревку?.. Так вот, это он! Это Ландри Кокнар!

— Похоже, что несчастного ведут на казнь!

— Вот и мне то же кажется, — захлебывалась от восторга злобная мегера. — Разумеется, его ведут на виселицу, что находится тут рядом, не доходя до церкви Сент-Оноре… Ах! Бедняга Ландри Кокнар, кто бы мог подумать, что ты так плохо кончишь!.. О, если бы кто-нибудь мне сказал, что я буду иметь сча… несчастье увидеть, как тебя вздернут!.. Если мы подъедем чуть-чуть поближе, мы уви… Ох, а там… нет, ошибки быть не может!.. Это же сам сеньор Кончини тащит его на веревке… Господи Иисусе, каким взглядом он на него смотрит!.. Ха! Я догадываюсь, в чем тут дело: Ландри Кокнару пришла в голову неудачная мысль напомнить о своем существовании бывшему хозяину, который, надо вам сказать, стал почти что королем этой страны. Да, бедный мой Ландри Кокнар, очень неудачная мысль, а я-то всегда считала тебя таким умницей!..

Но дама давно уже не слушала ее. Черные глаза больше не смотрели на Ла Горель, занавеска задернулась, и нежный голос окликнул:

— Д'Альбаран!

Призыв относился к сидящему в седле гиганту, который, словно конная статуя, возвышался неподалеку от носилок и, как мы уже говорили, был готов откликнуться на первый же зов таинственной незнакомки. У этого всадника были загорелое лицо, красивые черные глаза, холеная черная борода и роскошные, черные как смоль волосы — словом, наличествовали все признаки, характерные для чистокровного испанца, коим он в действительности и являлся. Единственным его отличием от соотечественников был рост: среди испанцев, как известно, преобладают мужчины невысокие, а дон Кристобаль д'Альбаран был настоящим великаном. Услышав свое имя, испанец пригнулся к шее лошади и вопросительно произнес:

— Сеньора?

— Видишь человека, которого тащит на веревке некий знатный господин? Вон там, где много стражников? — спросила незнакомка.

Альбаран поднял голову, бросил взгляд в сторону улицы Сент-Оноре и с едва заметным акцентом ответил по-французски:

— Вижу, сударыня.

— Нельзя допустить, чтобы его казнили. Надо освободить его, дать ему возможность скрыться, а потом узнать, где он прячется, чтобы в любое время его можно было разыскать. Исполняй.

— Хорошо, сударыня, — ничуть не удивившись, ответил Альбаран.

Не теряя времени, он спешился и сделал знак своим людям последовать его примеру. Двое слуг, управлявших несущими портшез мулами, отделились от стены, где они до сих пор пребывали незамеченными, и занялись лошадьми. Альбаран же, собрав вокруг себя своих подчиненных, тихим голосом принялся отдавать им надлежащие распоряжения.

Невидимая рука вновь задернула занавески, Ла Горель терпеливо ждала. Она слышала приказ, отданный дамой из портшеза. Теперь она наблюдала за Альбараном и его людьми, и во взоре ее сверкала ярость. Поджав губы, она злобно шипела:

— Сначала она запретила мне трогать дочь Кончини, а теперь хочет спасти Ландри Кокнара!.. Ах ты, Господи! Похоже, что эта благородная дама только и делает, что кого-нибудь спасает!.. прямо какая-то святая, сошедшая на землю!..

А в это время оба Пардальяна повернули на улицу Дев-Экю. На первый взгляд они ехали бесцельно, наугад…

Занавески портшеза со стороны Ла Горель снова раздвинулись, и показалась маленькая белая ручка, державшая туго набитый кошелек. Дама негромко произнесла:

— Возьми. Это только задаток.

Глаза старой мегеры засверкали, словно раскаленные уголья; она с жадностью схватила протянутый кошелек, и он тотчас же исчез в складках ее платья. Сгибаясь в три погибели и рассыпаясь в благодарностях, она думала: «Господи Иисусе, кажется, моя старость обеспечена!.. Да благословит Небо щедрость этой дамы!»

Занавеска задернулась, и Ла Горель вновь услыхала мелодичный голос:

— Послушай, я знаю, где тебя искать, однако этого мало. В любую минуту ты можешь вспомнить нечто важное, о чем тебе захочется рассказать мне. Следовательно, тебе необходимо знать, как меня найти и где я живу. Я — герцогиня Соррьентес и живу во дворце Соррьентес. Ты знаешь этот дворец?

— Нет, сударыня. Но не беспокойтесь, я узнаю и разыщу его.

— Не утруждай себя понапрасну. Я сама тебе все объясню: дворец Соррьентес стоит позади Лувра, в глубине улицы Сен-Никез, сразу за часовней Сен-Никез. Окна его смотрят на три улицы: Сен-Никез, де Сен, что тянется вдоль реки, и тупик, отходящий от улицы де Сен. С каждой улицы во дворец ведет свой вход. Если тебе понадобится меня увидеть, ты постучишь в дверь, выходящую в тупик. Стучать будешь трижды, после каждого удара немного подождешь. Тому, кто выйдет тебе навстречу, ты назовешь свое имя. Запомнила?

— У меня хорошая память, — улыбнулась Ла Горель. — Судите сами: госпожа герцогиня де Соррьентес. Дворец Соррьентес в конце улицы Сен-Никез. Маленькая дверь, ведущая в тупик, который отходит от улицы де Сен. Стучать три раза, после каждого удара немного подождать, сказать свое имя тому, кто откроет дверь. Я ничего не забыла?

— Нет, все в порядке. Можешь идти.

Ла Горель отвесила портшезу низкий поклон. Затем она поспешила на улицу Сент-Оноре, чтобы увидеть, что же все-таки произойдет с этим Ландри Кокнаром, к которому она, похоже, питала особую ненависть. Однако не сделав и пары шагов, она заметила обоих Пардальянов. И вновь, как и в первый раз, при виде их ее охватило беспокойство. Она отступила и, затаив дыхание, притаилась за носилками.

Дойдя до улицы Гренель, отец и сын как бы нечаянно дважды повернули налево. Проходя мимо портшеза, они увидели Ла Горель и решили приглядеться к ней повнимательнее. Они еще были слишком далеко, чтобы слышать голос герцогини Соррьентес, все еще остававшейся невидимой за своими плотными шторами. Пардальяны миновали портшез как раз в ту минуту, когда старуха уверяла, что она ничего не забыла.

Честно говоря, только шевалье де Пардальян прислушался к ее словам, хотя и не придал им никакого значения. Что же касается его сына Жеана, то он даже и не старался уловить их: он сосредоточенно смотрел на Ла Горель и силился вспомнить о чем-то давнем и прочно забытом. Однако ему этого не удалось, и он, по-прежнему в раздумьях, молча пошел рядом с отцом.

Итак, Пардальяны удалились. Отказавшись удовлетворить свое любопытство, Ла Горель решительно повернулась спиной к улице Сент-Оноре и скользнула на улицу Дев-Экю, проделав сей маневр с такой скоростью, что могло показаться, будто у нее внезапно выросли крылья. Вернувшись на улицу Сент-Оноре, оба Пардальяна попали в самую гущу толпы, окружившей отряд, появившийся, как мы уже сказали выше, с улицы дю Кок, и сопровождавший, если верить Ла Горель, самого Ландри Кокнара, о чем старуха только что рассказала герцогине Соррьентес, которая по каким-то своим соображениям — а что это были за соображения, мы скоро непременно узнаем — не пожелала, чтобы бедняга болтался на виселице.

Началась настоящая давка: всем хотелось видеть процессию с осужденным. Надо также сказать, что в толпе наблюдалось некое брожение. Энергично работая локтями, Пардальянам удалось пробраться через это скопище народа. Когда они уже отошли от него на приличное расстояние, Жеан внезапно остановился: от его задумчивости не осталось и следа.

— Черт побери, — воскликнул он, — эта женщина… как красавица Мюгетта назвала ее?..

— Ла Горель, — напомнил ему Пардальян, всегда отличавшийся великолепной памятью.

— Ла Горель! Все правильно!.. Так вот, я уверен, что уже видел ее, только никак не могу вспомнить, где и когда.

IV

НА ПУТИ К ВИСЕЛИЦЕ

Пора заняться отрядом, чье появление вызвало столь необычайное оживление на улице Сент-Оноре.

Люди эти все, до единого, состояли на службе у Кончино Кончини, маршала и маркиза д'Анкра. Однако Кончино Кончини решил лично поучаствовать в забавах своих приспешников, ибо это было для него важно.

Сей итальянец был живым воплощением неограниченной власти, безудержной гордыни, ненасытной алчности и дьявольской страсти к роскоши. Ла Горель назвала Кончини «почти что королем этой страны» — и таково было общее мнение. Под «этой страной» подразумевалось французское королевство, прекраснейшее во всем христианском мире. Кончини завладел им благодаря безумной страсти одной женщины, которой не хватало сил противостоять его деспотизму. Он стал всемогущ, потому что был любовником Марии Медичи, королевы-регентши. Именно поэтому он чувствовал себя «почти что королем». Кончини считал, что может позволить своим слугам развлекаться так, как те считали нужным. Официально прислужники Кончини именовались его личной гвардией, сам же он презрительно называл их «продажными дуболомами».

Вот в чем состояло сегодняшнее развлечение.

Двое гвардейцев, один городской советник, де Роктай и де Лонгвалъ набросили две затяжных петли на шею какого-то бедняги и, держа в руках концы веревок, вели его за собой, словно теленка на бойню. Веревки были длинны, так что между мучителями и их жертвой образовалось изрядное расстояние. Прислужники Кончини хохотали во все горло, и немало праздных зевак разделяли их жестокое веселье: в толпе всегда находятся любители посмеяться над чужой бедой. Подражая городским глашатаям, дворяне выкрикивали тявкающими голосами:

— Дорогу!.. Дорогу мерзавцу, которого мы тащим прямо на виселицу!..

Следом за несчастным двигалось не менее дюжины «гвардейцев» Кончини, среди которых были д'Эйно, де Лувиньяк, несколько городских советников, де Базорж, де Понтрай, де Монреваль и де Шалабр. (Мы вынуждены их назвать, ибо наша встреча с ними отнюдь не последняя.) Эти господа также производили невообразимый шум, осыпая свою жертву оскорблениями и изощряясь в разнообразных остротах. Когда же бедняга останавливался, они принимались колоть его в спину кончиками своих длинных рапир.

За этими господами, опираясь на руку своего конфидента и капитана своей гвардии барона Роспиньяка [2], шел сам Кончини. Он был единственным, кто не смеялся. Напротив, фаворит поглядывал на узника с мрачным беспокойством. Он шел молча, а если и открывал рот, то лишь затем, чтобы приказать своим людям ускорить шаг. Возможно, он уже сожалел, что разрешил эту отвратительную игру.

После такого приказа Роктай и Лонгваль, державшие концы веревок, всякий раз резко дергали за них, угрожая задушить несчастного Ландри Кокнара. К счастью для него, ему то ли по забывчивости, то ли из утонченной жестокости оставили свободными руки, так что он, вцепившись в свои путы, изо всех сил старался ослабить их натяжение. Если это ему не удавалось, он начинал хрипеть и судорожно дергаться, что вызывало очередной взрыв хохота у его мучителей. А уж как они веселились, когда несчастный пытался увернуться от их острых рапир! Искаженное страхом и болью лицо человека, которому каждую минуту грозила смерть от удушья, казалось им удивительно забавным. Давненько они так славно не развлекались. Чтобы продлить удовольствие, они были готовы истязать беднягу Ландри Кокнара бесконечно.

И все же Ландри иногда удавалось обернуться. Тогда он невольно замедлял шаг, и его налитые кровью глаза принимались искать за спинами мучителей самого Кончини. Во взгляде жертвы загоралась ненависть, а Кончини в такие минуты бледнел, вздрагивал, вцеплялся в руку Роспиньяка и хриплым голосом командовал:

— Быстрее!.. Быстрее!..

Негодяи вновь дергали за веревки и, громко смеясь, принимались обсуждать, на какой виселице они вздернут этого мошенника. Они и впрямь намеревались повесить несчастного Ландри Кокнара. У бедняги не было никаких иллюзий относительно ожидавшей его участи. Он знал, что приговорен и что его ждет смерть. Кончини приказал умертвить его. Кончини сам сопровождал его к виселице. Кончини слишком боялся Кокнара, чтобы проявить милосердие.

И вот на одной из самых оживленных улиц Парижа, в час, когда ее наводняют торговцы и зеваки, разыгрывалось жестокое представление. Однако стоило ли начинать его, не совершил ли Кончини непростительную глупость, когда позволил своим клевретам публично издеваться над Кокнаром? Не лучше ли было бы втихомолку удавить его? Ведь парижане давно ненавидели итальянца за его наглость, жадность, беззастенчивость, вызывающую любовь к роскоши, и эта ненависть отнюдь не была секретом для фаворита королевы. Подтверждением его прекрасной осведомленности служили все новые и новые виселицы, выраставшие едва ли не на каждом перекрестке. Их количество постоянно увеличивалось, но они никогда не пустовали…

Итак, зловещая процессия двинулась по улице Сент-Оноре. Народ еще издалека завидел ее, но пока никто толком не разобрал, в чем дело, и не проявил к ней особенного интереса. Однако когда отряд приблизился, положение изменилось. Нет, в толпе не узнали обреченную на смерть жертву, не выяснили, за что и как Ландри Кокнар попал в лапы гвардейцев Кончини. Впрочем, надо сказать, что никто и не думал задаваться таким вопросом. Потому что если бы Ландри Кокнар шел в окружении лучников парижского прево, а Кончини со своими головорезами ехал поодаль, то парижане, пресыщенные зрелищами казней, нехотя расступились бы перед ними и быстро вернулись бы к повседневным делам.

Но Кончини не рассчитал свои силы и переоценил долготерпение столичных жителей. Ландри Кокнар мог быть отъявленным мошенником, повинным в тягчайших преступлениях, но на виселицу его вели люди итальянца; они обходились с ним столь жестоко, что в глазах парижан он мгновенно стал жертвой произвола ненавистного временщика. Никто не знал, кто такой Ландри Кокнар, но все мгновенно прониклись к нему симпатией. Однако толпа не сразу выразила свое возмущение. Сначала она оцепенела и застыла, словно парализованная. На шумной улице внезапно воцарилась мертвая тишина. Кончини и его присные продолжали идти вперед; толпа вокруг все прибывала. Людей набежало столько, что все попытки Роктая и Лонгваля свернуть направо, чтобы пройти к Трауарскому кресту, где высились две свежеотстроенные виселицы, окончились неудачей. Не помогали и суровые окрики:

— Дорогу, мерзавцы! Сейчас мы вздернем этого мошенника!

Толпа по-прежнему безмолвствовала и не думала расступаться. Правда, пока это еще не был бунт. Люди просто стояли и с гневом взирали на Кончини и его приближенных.

Мюгетта-Ландыш, с которой мы распрощались как раз у поворота на улицу дю Кок, оказалась в первом ряду зрителей. Она быстрее всех обрела дар речи.

— Бедняга! — воскликнула она.

В нависшей над улицей тревожной тишине этот возглас сострадания прозвучал словно удар грома. Его услышали все, включая и Ландри Кокнара.

Несомненно, этот Ландри Кокнар был парень не промах, ибо, несмотря на свое плачевное положение, отнюдь не потерял головы. Взглянув туда, откуда донеслись до него слова поддержки, он встрепенулся и изумленно ахнул:

— Да это же она, дочь Кончини! Дочь Кончини пожалела меня!.. Ах, что за смелая крошка!..

Кончини тоже услышал голос девушки…

Его услышал и капитан гвардейцев Роспиньяк…

Оба, Кончини и Роспиньяк, впились в Мюгетту жадными взорами, горящими дикой, необузданной страстью. Нервно сжимая руку Роспиньяка, Кончини зашептал ему на ухо:

— Это она, Роспиньяк! Клянусь Мадонной, я должен выследить ее, должен поговорить с ней… И если она снова откажет мне… Ты пойдешь со мной, Роспиньяк, и ты мне поможешь!

На этот раз ненависть, исказившая лицо Роспиньяка, относилась к его хозяину, однако командир гвардейцев Кончини предусмотрительно отвернулся, чтобы последний не смог понять обуревавшие его чувства. В душе Роспиньяка клокотала безмолвная ярость.

«Да, разумеется, ты рассчитываешь на меня, подлый итальянский мошенник!.. Как бы не так! Я собственными руками вырву из груди твое подлое сердце и растопчу его, но не отдам эту девушку тебе!.. Она понравилась мне!.. Я хочу ее!.. И дьявол меня забери, если она не станет моей… моей — или ничьей!»

Вслух же он равнодушно произнес:

— Как пожелаете, монсеньор. Но что делать с вашим пленником?.. Думаю, нам лучше прежде убедиться, что на его шее затянут прочный пеньковый галстук и что мерзавец уже никогда не станет болтать всякие глупости.

Кончини заскрипел зубами, бросая взоры то на Ландри Кокнара, то на Мюгетту-Ландыш. Он никак не мог решиться, кем же ему следует заняться в первую очередь. Наконец он объявил:

— Пустяки! Твои люди прекрасно вздернут этого наглеца и без нас. Я хочу сейчас же поговорить с этой девушкой.

Роспиньяк не ответил. На губах его появилась насмешливая улыбка, и он подумал: «Если, конечно, толпа подпустит нас к ней, а я в этом очень сомневаюсь».

Одэ де Вальвер слышал весь их разговор. Он стоял довольно далеко от девушки и теперь принялся вовсю работать локтями, чтобы пробиться к ней поближе.

Толпа, наконец, тоже все поняла. И несмотря на все призывы Роктая и Лонгваля посторониться, еще плотнее сомкнула свои ряды. Послышался сдержанный ропот, в котором пока еще невозможно было разобрать отдельные слова. Но кто может предсказать, как поведет себя начавшая недовольно роптать толпа?

Мы уже говорили, что Ландри Кокнар был отнюдь не робкого десятка. Среди достоинств его также числились ум и решительность. Самоуверенный Кончини и его приспешники не приняли в расчет настроение парижан, а Ландри Кокнар, напротив, почувствовал его и решил им воспользоваться. Поэтому, не долго думая, он принялся орать во все горло:

— Ко мне!.. На помощь!.. На помощь, добрые люди! Неужели вы дадите безнаказанно убить доброго христианина, не совершившего никакого преступления?..

Пройдоха Ландри позаботился оповестить всех, что его собираются убивать. Он знал, что делает, и это лишний раз свидетельствовало о его прекрасном самообладании. Слово «убить» произвело на толпу поистине магическое действие. Ропот усилился, в нем зазвучали громовые раскаты. Но гроза пока еще не разразилась. Зеваки еще не были готовы к действиям. Им требовался человек, который бы сделал первый шаг.

И такой шаг сделала Мюгетта; впрочем, она не думала о последствиях своего поступка, а всего лишь повиновалась голосу собственного сердца.

— Разве здесь нет ни одного мужчины? — звонко воскликнула она.

— Один есть, мадемуазель, — тотчас же ответил из толпы не менее звонкий голос.

Это был Одэ де Вальвер, которому наконец удалось протиснуться поближе к девушке.

Услышав его, девушка явно обрадовалась; однако радость ее быстро сменилась грустью — похоже было, что она борется со своими чувствами, и пока победа была явно не на стороне последних. Но как справедливо утверждают, влюбленный всегда слеп: Вальвер склонился перед прелестной цветочницей в почтительнейшем поклоне. И это приветствие, и сопровождавшая его робкая улыбка красноречиво свидетельствовали о том, что юноша находится здесь только ради Мюгетты.

Оказав все подобающие почести даме сердца, Одэ де Вальвер, словно странствующий рыцарь, немедля устремился навстречу своему противнику, а именно — преградил дорогу Роктаю и Лонгвалю и язвительным тоном произнес:

— Эй, стойте, господа! Кто это дал вам право столь грубо обходиться с безоружным? Не кажется ли вам, что подобное поведение недостойно дворянина?

Приспешники Кончини яростно переглянулись.

— Что потерял здесь этот сосунок? — взревел Лонгваль.

— Кажется, этот желторотый птенец напрашивается на хорошую трепку! — прорычал Роктай.

— Сосунок! Желторотый птенец! О, да вас еще придется поучить вежливости, господа! — рассмеялся Одэ де Вальвер.

С этими словами он сжал кулаки и стремительно нанес два удара. Не прошло и секунды, как оба гвардейца уже лежали на земле в четырех шагах от него.

— Браво, юнец! — раздались в толпе восторженные возгласы.

Ландри Кокнар тоже не терял времени даром. Изловчившись, он скинул с шеи петлю, отпрыгнул в сторону и упал прямо в распростертые объятия Одэ де Вальвера. С силой, которую трудно было заподозрить в столь хрупком с виду молодом человеке. Одэ поднял его, встряхнул, поставил позади себя и сунул ему в руку кошелек.

— Исчезни, да побыстрее! — скомандовал он.

Бросив выразительнейший взор на своего спасителя, Ландри Кокнар, не говоря ни слова, чтобы не потерять драгоценного времени, бросился в толпу, которая тотчас же расступилась, давая ему дорогу.

В эту минуту в конце улицы показался приближенный герцогини Соррьентес вместе с десятком своих людей. Он быстро обнаружил, что дело уже сделано, однако же полученный им приказ гласил: не только освободить пленника, но и узнать, куда он скроется, чтобы при необходимости легко разыскать его.

Ошарашенный, Ландри Кокнар торопливо пробирался через ряды расступавшихся перед ним парижан. Добравшись до улицы Гренель, где, как известно, стоял портшез таинственной незнакомки, и оказавшись вне досягаемости для своих палачей, он пустился бежать со всех ног, крепко сжимая в руке кошелек, подаренный ему великодушным Вальвером.

Д'Альбаран приблизился к портшезу.

— Ваше приказание исполнено, сударыня, — сказал он по-испански. — Когда мы подошли, этот мошенник был уже свободен. Мы проследили, куда он побежал.

— Я все видела, — ответила на том же языке герцогиня Соррьентес.

— Какие будут дальнейшие приказания, сударыня?

— Пока никаких, — промолвила герцогиня, — я жду одного человека и к тому же хочу знать, что будет с тем юношей, который осмелился выступить против всемогущего правителя этого королевства.

И с неподражаемой улыбкой она прибавила:

— Интересно, а как поведет себя народ славного города Парижа? Послушайте только, как он шумит!

Д'Альбаран почтительно поклонился, вскочил в седло и снова занял место возле портшеза. Его люди уже сидели на конях, готовые выполнить любой приказ своего командира. Сейчас их было только девять. Десятый отправился выслеживать Ландри Кокнара.

V

РЕЗУЛЬТАТЫ ПОЕДИНКА

Но давайте вернемся к Одэ де Вальверу и тем мерзавцам, у которых он вырвал добычу.

Атака юноши была столь неожиданна и столь стремительна, что в первую минуту люди Кончини растерялись, увидев своих приятелей валяющимися в дорожной пыли. К тому же Ландри Кокнар столь быстро воспользовался случаем, что, когда его мучители опомнились, он был уже далеко, на улице Гренель.

Но Кончини и Роспиньяк ничего не замечали. Взоры их были прикованы к Мюгетте-Ландыш: они буквально пожирали ее глазами.

Одэ де Вальвер был начеку: он ожидал ответных действий. Предоставленную ему противником короткую передышку он использовал, чтобы получше изучить своих врагов. Естественно, что прежде всего юноша взглянул на главаря этой позорной процессии — на Кончини. Он тут же заметил, с какой плотоядной страстью взирали на девушку Кончини и Роспиньяк. Казалось, оба надменных вельможи готовы были накинуться на Мюгетту и тут же овладеть ею. Вальвер вспыхнул от гнева. Как они смеют непочтительно смотреть на это непорочное, ангельское создание! Влюбленный понял, что именно эти двое являются его главными противниками, с которыми ему предстоит жестокая борьба. Нервно теребя усы, он то краснел, то бледнел; сердце его терзала своими стальными когтями ревность.

Но не он один заметил пламенные взоры могущественного фаворита и его капитана.

В толпе стояла маленького роста женщина, опиравшаяся на руку необычайно высокого мужчины. Она была закутана в широкий плащ с капюшоном, какие обычно носят простолюдинки, так что разглядеть ее лицо не было никакой возможности. Сопровождавший ее мужчина также прятал лицо в поднятом воротнике плаща — только из-под глубоко надвинутой на лоб широкополой шляпы с красным плюмажем сверкали горящие, словно уголья, глаза. Взор их, казалось, насквозь пронизывал собеседника.

Женщина внимательно смотрела на Кончини. Как и Одэ де Вальвер, она вздрогнула, заметив, с каким выражением этот некоронованный король Франции взирает на маленькую уличную цветочницу. Затем ревнивым взглядом соперницы женщина принялась разглядывать девушку. Внезапно, сильно сжав руку своего кавалера, она жалобно воскликнула:

— Это она, Стокко!.. Та самая, в кого он влюбился на этот раз!..

Высокий мужчина, которого назвали Стокко, в свою очередь, окинул насмешливым взором Кончини и Мюгетту и небрежно пожал плечами, словно желая сказать: «Ну, и что вы хотите от меня?