История рода Пардальянов (№8) - Тайна королевы

— Да, теперь, если нам дорога наша шкура, нам следует постоянно быть начеку и опасаться всего и всех. В моем возрасте человек давно готов отправиться в последний путь. Несколько дней назад мне едва не представилась такая возможность, и смею вас заверить, я отнюдь не вооружался до зубов, дабы спасти свою жизнь, ибо не имею обыкновения дорожить ею. Сегодня — дело иное. Сегодня я должен защитить от Фаусты маленького короля Людовика XIII, обязан спасти и его корону, и его жизнь. Поэтому я считаю трусостью в такую минуту покидать поле битвы из-за собственной неосторожности. Вот почему сейчас я невзирая ни на что обязан надежно охранять себя.

— Понимаю, сударь, но…

— Что касается вас, — перебил Пардальян, — то вы вольны поступать как знаете… Но в таком случае обещаю вам, что вы долго не протянете. Если вас устраивает такой исход, то я не смею навязывать вам свои суждения. Только прежде спросите себя, кто встанет на защиту вашей невесты, если вас не станет? Кто?.. Во всяком случае не я, потому что, клянусь вам, у меня хватает иных дел — да к тому же вдалеке от Парижа.

— Сударь, благодарю вас за урок, — взволнованно ответил Вальвер.

Пардальян отвернулся, чтобы скрыть удовлетворенную улыбку. Теперь он был уверен, что молодой человек не станет попусту рисковать жизнью — если не ради себя, то хотя бы ради других.

Погода была великолепная: стоял один из тех теплых весенних дней, когда в воздухе уже чувствуется дыхание приближающегося лета. Шевалье де Пардальян и Вальвер совершили чудесную прогулку вдоль благоухающих розовых полей; ни одно досадное происшествие не омрачило их настроения.

Но когда они прибыли на место, их сразу же постигло разочарование: двери были заперты, ставни закрыты — дом был пуст. Наши герои кричали, стучали ногами и руками, но все напрасно. Им никто не отвечал.

Однако они не теряли надежды: матушка Перрен могла всего лишь уйти за покупками и вернуться с минуты на минуту. Оставив Ландри Кокнара, Гренгая и Эскаргаса дежурить возле двери, они отправились расспросить соседей. Вот что им удалось узнать.

Ранним утром к домику подъехал вооруженный отряд, сопровождавший роскошные носилки. Какая-то дама — несомненно, очень богатая и очень знатная — покинула носилки и вошла в дом. Она оставалась там более получаса. В это время соседи видели, как матушка Перрен закрывала окна и двери. Потом дама вышла в сопровождении Перрен и малышки. Ребенок казался веселым. На вопрос пробегавшего мимо мальчишки девочка серьезно ответила, что они едут к «маменьке Мюгетте». Перрен была спокойна; видно было, что она добровольно последовала за дамой в ее носилки. Да, именно так все и произошло. Затем носилки уехали, а за ними и весь отряд.

Дав кумушке экю и поблагодарив ее за рассказ, Пардальян и Вальвер удалились.

— Дьявол меня побери, — шепнул Пардальян молодому человеку, — если эта дама окажется не Фаустой.

— Вы уверены? — скептически отозвался Вальвер.

— Еще бы!

— Но зачем ей этот ребенок?

— Вернемся и еще раз осмотрим дом, — вместо ответа неожиданно резко произнес Пардальян.

По лицу его можно было заметить, что он необычайно взволнован.

«Мне опять не везет! Каждый раз, когда я хочу повидать свою внучку, непременно что-то случается!.. Неужели мне придется умереть, так и не взглянув на малышку?..»

Мы не знаем, что более опечалило его — опасность, грозившая внучке, или опасение не успеть перед смертью повидаться с ней, — но к дому Перрен он подъехал мрачный и в отвратительнейшем настроении. Однако это не помешало ему действовать как обычно — то есть быстро и уверенно.

Они перелезли через изгородь. Гренгаю поручили взломать дверь, что он и проделал с завидной быстротой; похоже, в последнее время он только тем и занимался, что врывался в чужие дома.

Вальвер вошел в дом следом за Пардальяном; он в недоумении спрашивал себя, что мог искать в покинутом жилище шевалье.

Пардальян же хотел найти хотя бы малейшее доказательство, подтверждающее предположение Вальвера о том, что Лоиза — его внучка; также он хотел уточнить, действительно ли дама, увезшая девочку, была Фауста. Несмотря на свое весьма нелестное мнение о принцессе, Пардальян не считал ее способной причинить вред девочке. С другой стороны, Фауста была не из тех, кто оставляет за собой следы, особенно тогда, когда в ее интересах их замести.

Пардальян говорил себе, что поиски его ни к чему не приведут: все равно он не найдет никаких подтверждений своей догадке, что в домике действительно побывала Фауста.

Однако случилось так, что он нашел все, что искал. В самом деле: едва войдя в комнату, они заметили на столе листок бумаги. Он был пригвожден к столу маленьким кинжалом. Это означало, что его оставили здесь специально для тех, кто станет искать следы похитителей. Белые бархатные ножны от кинжала лежали рядом.

Пардальян подошел и принялся внимательно разглядывать оружие. Рукоятка его была сделана из золота и украшена драгоценными камнями. Одна такая рукоятка стоила целого состояния. Обладатель этого оружия был, наверное, сказочно богат, раз мог позволить себе расстаться с ним.

У Пардальяна больше не оставалось сомнений.

«Только Фауста может бросаться вещами, стоящими целое состояние», — сказал он себе.

Вальвер также заметил кинжал.

— Вы были правы, сударь, — сказал он, — именно Фауста увезла маленькую Лоизу. Этот кинжал я видел в руках у герцогини Соррьентес.

Взяв кинжал, Пардальян внимательно разглядывал лезвие.

— Видите, сударь, — продолжал Вальвер, — на ножнах вышит герб герцогини.

— О, здесь не только герб герцогини Соррьентес, — отозвался Пардальян. — Посмотрите, на лезвии выгравирован герб рода Борджиа. Я узнал его. Теперь я точно знаю, что записка адресована мне.

И, взяв лист бумаги, он внимательно прочел его. Вот что там говорилось:

«Пардальян, я видела малышку Лоизу и нашла, что она просто восхитительна. Я уже обожаю ее и поняла, что не смогу обойтись без девочки. Поэтому я увезла ее с собой. Впрочем, я имею на это право — ведь я ее бабушка.

О! Не волнуйтесь, настанет день, и я верну ее Вам. Даю слово, что верну, если, конечно, у Вас хватит мудрости уйти с моей дороги и не противиться моим планам, кои Вам, к сожалению, прекрасно известны. Только на этих условиях я отдам Вам девочку. Если же Вы заупрямитесь, то можете облачаться в траур — как и ее отец с матерью. Ваше упрямство станет причиной ее гибели, и безутешные родители никогда не увидят своего ребенка.

Вы меня поняли, не так ли, Пардальян? Вам решать, стоит ли лишать надежды отца и мать маленькой Лоизы. Помните, что я по-прежнему доверяю Вам, и если Вы дадите мне слово соблюдать нейтралитет, я готова тотчас же вернуть Вам девочку».

Вместо подписи была нарисована буква «Ф».

Прочитав письмо, Пардальян бросил его на стол и надолго задумался, вертя в руках оставленный Фаустой кинжал.

Вальвер, взволнованный не менее самого Пардальяна, тихо стоял поодаль и с состраданием смотрел на своего старшего друга, боясь лишним движением потревожить его. Время от времени он бросал косые взоры на клочок бумаги, сумевший привести в смятение самого шевалье де Пардальяна.

Наконец Пардальян встрепенулся, словно стряхивая с себя мрачные мысли. Зловеще улыбнувшись кончиками губ, он взял записку и протянул ее Вальверу.

— Хотите прочитать? — небрежно спросил он; только на удивление бесцветный голос выдавал бурю чувств, разыгравшуюся в душе шевалье.

Вальвер взял записку и пробежал ее глазами. Видя, какое жуткое впечатление произвела она на молодого человека, Пардальян спросил:

— Ну как?.. Что вы теперь скажете о Фаусте?

— Неужели эта женщина действительно способна осуществить свою дьявольскую угрозу? — возмущенно воскликнул Вальвер; его пылкая благородная душа не могла примириться с подобной низостью.

— Увы, это же Фауста! — пожав плечами, ответил Пардальян.

— Но ведь она же мать, бабушка! Как она может столь хладнокровно жертвовать ребенком ради своих честолюбивых планов?

— Это Фауста! — сурово ответил Пардальян.

— Скажите лучше — зловонная ядовитая гадина!.. Демон-мучитель, бежавший из ада!..

— Это Фауста! Это Фауста! — в третий раз повторил Пардальян, разразившись страшным смехом.

— Значит, вы считаете, что она способна убить малышку? — недоверчиво спросил Вальвер.

— Не сомневайтесь! — быстро ответил Пардальян. — Когда речь идет о зле, Фауста всегда действует незамедлительно и наверняка!

— И как же вы собираетесь поступить? — помолчав, осторожно спросил Вальвер.

— Не знаю… — признался Пардальян. — И именно это меня и беспокоит больше всего…

Воцарилась тишина. Шевалье размышлял, нервно теребя усы. Постепенно он успокоился, гнев его прошел. Словно опытный игрок, он принялся рассматривать условия партии, предложенной ему коварной Фаустой. Он стремился найти выход, который бы позволил ему, не поступившись собственной совестью, вырвать из рук злодейки малышку Лоизу.

— В сущности, — произнес он вслух, невольно выдав свои самые сокровенные мысли, — у меня есть только две возможности: изменить слову, данному мною Генриху IV, и тем самым навеки обесчестить себя, или же бросить свою внучку на произвол судьбы, то есть погубить ее, как недвусмысленно написала мне Фауста, и тем самым навсегда лишить надежды на счастье сына и невестку, что также не избавит меня ни от душевных мук, ни от угрызений совести.

Вальвер остерегся что-либо сказать; он видел, что Пардальян забыл о нем и разговаривал сам с собой, пытаясь найти какой-либо выход из трагической ситуации.

Однако отчаяние Пардальяна было недолгим. Справившись с минутной слабостью, он вновь стал прежним шевалье де Пардальяном, то есть полновластным хозяином своих мыслей и чувств. Вернувшись к действительности, он сразу вспомнил о Вальвере и, словно отвечая на заданный ему несколько минут назад вопрос, произнес:

— Черт возьми, дело непростое… Я буду наблюдать, искать… В конце концов время у нас еще есть… Черт побери, не сразу, но я найду решение, которое устроит всех и сохранит покой моей совести.

Он вложил маленький кинжал в бархатные ножны, свернул записку, сунул ее в карман и как ни в чем не бывало сказал:

— Нам здесь больше делать нечего, поехали.

Они вышли, перебрались через живую изгородь, вскочили на коней и легкой рысью поскакали назад. Они молча проехали деревню и вскоре очутились на дороге, бегущей меж полей, засаженных розами. Только здесь они нарушили молчание.

— Ну что, — спросил Пардальян, — вы по-прежнему считаете, что можно легкомысленно относиться к такому противнику, как Фауста?

— Сударь, — запротестовал Вальвер, — я никогда не относился к ней легкомысленно. Однако признаюсь, что несмотря на все ваши рассказы, несмотря на то, в чем мне самому пришлось убедиться, я не ожидал от нее столь низменного поступка.

— О! Пустяки, — своим привычным насмешливым тоном ответил Пардальян, — главное, что мне хотелось бы вам внушить — так это то, что вы все время должны быть начеку и готовы к худшему. Фауста принимает решения молниеносно, а действует еще быстрее. Можете мне поверить: никто не умеет столь же изобретательно, как Фауста, творить зло.

— Я начинаю верить вам, сударь.

Как видите, Пардальян пытался доказать молодому человеку необходимость соблюдать величайшую осторожность. Однако теперь это было излишним. Вальвер понял, что ему надо тщательно заботиться о собственной безопасности — если не ради себя, то хотя бы ради своей возлюбленной. Стремительность действий Фаусты, а также ее жестокость и изобретательность произвели на него устрашающее впечатление.

Он наконец понял, что с таким грозным противником, как Фауста, нельзя допускать ни единой оплошности, ибо любая небрежность или неосторожность могут оказаться роковыми.

Заметив, что молодой человек то и дело оборачивается и внимательно смотрит на дорогу, шевалье спросил его:

— Вы что-то ищете?

— Сударь, — не давая прямого ответа, начал Вальвер, — я полагаю, что Фауста знала, что вы приедете в этот дом, раз она оставила там записку, адресованную лично вам.

— Знала или же догадалась, — согласился Пардальян.

— Это все равно, — продолжал Вальвер. — Раз она это знала, значит, она вполне могла устроить нам на дороге ловушку.

— Разумеется. Такой возможности нельзя исключать. Именно об этом я и говорил вам час назад, когда вы спрашивали меня, зачем наши спутники вооружены до зубов.

— Я согласен с вами, сударь. И сейчас мне показалось, что вы полностью поглощены возникшими сложностями и совсем забыли о дороге. Поэтому я решил, что буду внимателен за нас двоих. Ведь если мы еще не угодили в ловушку Фаусты, то это вовсе не значит, что мы можем чувствовать себя в безопасности.

— Что ж, граф, наблюдайте за дорогой, — улыбнулся Пардальян. — В случае с Фаустой двойная бдительность никогда не помешает. Однако позвольте вам заметить, что одной только осторожности недостаточно. Надо постоянно сопоставлять и думать. Вы прочитали записку Фаусты. Если бы вы немного поразмыслили над ней, то поняли бы, что она ждет моего ответа; будь я на ее месте, я бы поступил точно так же. Поэтому я и позволил себе ослабить бдительность. Она не предпримет ничего ни против меня, ни против вас, поскольку вы находитесь со мной, пока не получит от меня ответ.

— Черт побери, вы совершенно правы, какой же я болван, что об этом не подумал! — воскликнул Вальвер.

За разговорами они не заметили, как доехали до Банье. В деревне Пардальян поинтересовался, не проезжали ли здесь носилки в сопровождении многочисленного эскорта. Ответ был отрицательным.

— Отлично, — сказал себе Пардальян, — значит, девочку отвезли не в Париж… Или по крайней мере отвезут туда не сразу. Фауста приняла все меры предосторожности, чтобы я не нашел свою внучку и не забрал обратно.

Они продолжили путь и без происшествий прибыли в гостиницу «Золотой ключ». Вечер они провели вместе, равно как и весь следующий день. Но все было спокойно. Ни Фауста, ни Кончини не объявились.

Пардальян стал прежним — то есть обрел присущее ему насмешливое добродушие. Принял ли он решение, как вести себя с Фаустой? Этот вопрос чрезвычайно волновал Вальвера, восхищавшегося выдержкой шевалье, но не осмеливавшегося ни о чем его спрашивать; сам же Пардальян об этом не заговаривал.

Утром следующего дня, четверть часа спустя после прихода в гостиницу Вальвера, который теперь большую часть времени проводил вместе с Пардальяном, в комнату шевалье постучала мадам Николь и сказала, что двое мужчин жаждут побеседовать наедине с шевалье де Пардальяном.

— Прикажите этим господам подняться сюда, — бросил Пардальян.

Как только дверь за мадам Николь закрылась, шевалье воскликнул:

— Пусть меня изжарят живьем, если это не люди Фаусты, пришедшие за ответом на послание.

А так как Вальвер из скромности собрался удалиться, Пардальян живо остановил его:

— Останьтесь, сын мой. Ваше присутствие не будет лишним.

Вальвер послушался и тихо удалился в угол.

Мадам Николь ввела двух посетителей и сразу вышла. Гости стояли на пороге, прикрывая лица плащами и дожидаясь, пока хозяйка гостиницы не затворит за собой дверь. Однако Пардальян сразу угадал, что одним из посетителей была сама Фауста, а другим — ее верный телохранитель великан д'Альбаран.

Все четверо учтиво раскланялись; со стороны могло показаться, что встретились лучшие друзья, а не заклятые враги. Однако на предложение Вальвера сесть Фауста и д'Альбаран ответили отказом. Из этого можно было сделать вывод, что они не собирались задерживаться в комнате надолго. И действительно: Фауста без обиняков приступила к делу.

— Шевалье, — начала она, — я пришла за ответом на свое письмо; мне известно, что вы получили его.

— Как, принцесса, — насмешливо воскликнул Пардальян, — вы сами пришли за ответом? Какая честь для моего скромного жилища!..

— Шевалье, — сурово ответила Фауста, — я не привыкла перекладывать свои дела на других.

— Как я вас понимаю, принцесса! — снова усмехнулся Пардальян.

И сменив насмешку на ледяную вежливость, добавил:

— Позвольте мне прежде всего вернуть вам ту драгоценную безделушку, которую вы столь неосторожно оставили в пустом доме; любой бродяга мог зайти туда и взять ее.

— Я знала, что кинжал попадет в надежные руки, — ответила Фауста, беря кинжал, протянутый ей Пардальяном.

Немного помолчав, она спросила:

— А если я попрошу вас оставить у себя это оружие на память обо мне?..

— Я охотно бы согласился, сударыня, если бы речь шла о простом кинжале. Но эта игрушка слишком дорога для меня, поэтому, к великому своему сожалению, я не могу ее принять, — вежливо отказался Пардальян.

— Хорошо, не будем больше говорить об этом, — не стала настаивать Фауста.

Опустив кинжал в карман камзола, она продолжила:

— Вернемся к делу…

— То есть к ответу, которого вы от меня ждете, — еще более холодно уточнил Пардальян.

И, придав своему лицу простодушное выражение, произнес:

— Мне кажется, сударыня, что вы отлично знаете, что именно я намерен вам отвечать. Ведь мы с вами давние знакомые, и вы меня прекрасно изучили.

— И все же я прошу вас точно сформулировать ваш ответ.

— Хорошо. Тогда я скажу, что не вижу оснований менять свои намерения относительно ваших планов. Намерения же мои вам хорошо известны, я изложил их вам во время нашей последней встречи, в присутствии герцога Ангулемского. Как вы помните, наше свидание едва не окончилось моей гибелью. Впрочем, в том, что я остался жив, вы вовсе не повинны. Неужели вы еще не поняли, принцесса, что я чертовски привязан к жизни и вовсе не собираюсь пока расставаться с ней? Убить меня не так-то просто! О, я вовсе не собирался откровенничать, — извините, вырвалось…

— Напомните, что вы мне тогда сказали, — серьезно ответила Фауста.

— Я сказал вам, — ответил Пардальян, глядя прямо в глаза Фаусте, — что пока я жив, вы не будете королевой Франции. И я готов вам это повторить.

— Это означает, что вы станете сражаться со мной?

— Да, насколько хватит моих сил, — ледяным тоном ответил Пардальян.

— Хорошо ли вы подумали?

— О принцесса, вы подарили мне для раздумий целый день и две ночи. Уверяю вас, этого более чем достаточно.

Вальвер и немой свидетель этой сцены д'Альбаран с восхищением наблюдали за словесным поединком двух давних врагов. Пардальян — невозмутимый, с легкой улыбкой на губах, Фауста — холодная и надменная — оба говорили так, словно речь шла о ничего не значащих пустяках. Никто и не подумал бы, что речь шла о жизни и смерти участников беседы, а также об участи многих людей, среди которых был и венценосный ребенок Людовик XIII.

Тем временем Фауста бесстрастно произнесла:

— Так, значит, вы бросаете на произвол судьбы свою внучку?.. Хотите горя собственным сыну и невестке?

— Я никого не собираюсь бросать и никому не желаю горя, — без тени тревоги в голосе возразил Пардальян.

И с равнодушным видом, который не раз вводил в заблуждение его противников, он заметил:

— После долгих размышлений я пришел к выводу, что судьба моих детей зависит прежде всего от того, хватит ли у меня сил одержать победу над вами. Вопрос в том, как долго будет продолжаться наш поединок и кто выйдет из него победителем. Я убежден — я уже говорил вам об этом и теперь лишь повторяю, — что в проигравших останетесь вы. Так что участь моих детей решится сама собой. Что же до времени… видите ли, мне кажется, что борьба наша не затянется. Иначе и быть не может.

— Так, значит, вы надеетесь забрать у меня крошку Лоизу?

— Я не надеюсь — я уверен.

Последние слова Пардальян произнес с таким нажимом, что Фауста невольно вздрогнула. Однако принцесса мгновенно взяла себя в руки.

— Что ж, попытайтесь, — злорадно улыбаясь, ответила она.

— Простите, — ответил Пардальян, — я вовсе не утверждал, что стану разыскивать девочку. Я даже не говорил, что заберу ее; вы сами это сказали.

— Но вы сказали, что уверены в этом. А чтобы забрать девочку, ее надо найти. А чтобы найти, надо искать. Ищите, Пардальян, ищите — и мы посмотрим, удастся ли вам найти ее.

Первый раз за всю беседу она прибегла к легкой иронии. Было ясно, что она совершенно уверена в своей победе. Пардальян хорошо понял ее. Однако и он еще не потерял веру в себя. Поэтому, ехидно улыбнувшись, он ответил:

— Я не стану ее искать, не стану забирать. Вы сами вернете мне девочку.

— Вам так кажется, — улыбнулась Фауста.

— Так оно и будет, — церемонно поклонился Пардальян. И, выпрямившись, повторил, выделяя каждое сказанное им слово:

— Вы сами вернете мне девочку… и сделаете это с радостью.

— Ну, это мы еще посмотрим, — ответила Фауста, скрывая ярость под обольстительнейшей улыбкой.

Затем она добавила:

— Кажется, нам больше нечего сказать друг другу.

— Согласен, — холодно подтвердил Пардальян.

Все вежливо раскланялись, и Пардальян проводил гостей до порога. Еще раз изящно поклонившись, принцесса и идальго вышли.

Но прежде чем удалиться, Фауста обернулась и гневно воскликнула:

— Берегитесь, Пардальян, ибо клянусь вам, что я не пощажу ни вас, ни тех, кто будет с вами.

— Значит, мы станем защищаться, — ответил Пардальян.

Фауста спрятала лицо в воротник плаща и удалилась; золотые шпоры ее высоких сапог звенели по каменным плитам пола. Следом своей тяжелой походкой шел великан д'Альбаран.

Пардальян закрыл за посетителями дверь и вернулся к Одэ де Вальверу:

— Вот теперь, мой юный друг, борьба началась. Тигрица выпустила когти, и скоро мы почувствуем их на своей шкуре.

Нисколько не взволнованный Одэ де Вальвер ответил:

— Будьте спокойны, сударь, мы сумеем быть бдительными. Что же до остального, то Мы, слава Богу, не из тех, кто покорно дает сожрать себя.

Пардальян довольно улыбнулся.

XLI

БИТВА НА УЛИЦЕ КОССОНРИ

Прошло три дня. Вальвер перебрался к себе на улицу Коссонри. (Излишне напоминать, что Ландри Кокнар последовал за ним.) Однако каждый день он непременно навещал Пардальяна.

После этих визитов Вальвер — один или в сопровождении Ландри Кокнара — отправлялся бродить по Парижу.

Куда он шел? Чаще всего он гулял в окрестностях Лувра, ибо его возлюбленная находилась где-то во дворце. По крайней мере и он, и Пардальян считали именно так. Со стороны Вальвера эти прогулки были чистейшим безумием: в любую минуту он мог наткнуться на Кончини и его клевретов. Молодой человек прекрасно об этом знал, но любовь оказалась сильнее разума: он ежедневно должен был хотя бы немного подышать тем воздухом, которым дышала Флоранс. К счастью, мысль проникнуть во дворец и разузнать о судьбе невесты пока еще не пришла ему в голову. Иначе он вряд ли бы сумел устоять перед таким искушением.

Итак, как мы уже сказали, Вальвер пока не собирался проникать в Лувр. Он даже забыл, что для него это не составило бы никакого труда, ибо сам король сказал, что стоит ему назвать свое имя, как его «в любое время» проведут к Его Величеству.

Пока же Вальвер довольствовался тем, что бродил вокруг дворца в надежде заметить, не мелькнет ли в окне профиль любимой. Но до сих пор его надежда не осуществилась.

Следует сказать, что, совершая свои безумные прогулки, он тем не менее принимал некоторые меры предосторожности. Начать с того, что выходя на улицу, прикрывал лицо воротником плаща. Впрочем, вот вам маленькая тайна нашего героя: Вальвер скрывал свое лицо только по настоянию Ландри Кокнара; стоило ему забыть об этой предосторожности, как верный оруженосец принимался визжать, словно свинья на бойне. Теперь Вальвер, куда бы он ни шел, еще на пороге комнаты поднимал воротник и опускал голову. Заметим между прочим, что подобная предосторожность была отнюдь не лишней: Вальвер не раз встречался с людьми Кончини, которые входили в Лувр и выходили оттуда. Они едва не задевали Вальвера плечами, однако не узнавали его.

Пардальян также в одиночестве бродил по Парижу. Очевидно, он что-то или кого-то искал. Искал ли он малышку Лоизу? На этот вопрос мы с уверенностью можем ответить отрицательно. Мы помним, как он сказал Фаусте, что не станет искать девочку. У нас есть все основания полагать, что он не бросал слов на ветер, ибо Пардальян всегда знал, что говорит.

К тому же нам известно, что он всегда выполнял свои обещания.

Пардальян пообещал не разыскивать свою внучку — значит, он был уверен, что ему не нужно ее разыскивать. А раз ему не нужно ее разыскивать, значит, не стоило и тратить время на поиски.

Но что же он тогда искал? Вскоре нам предстоит это узнать, а сейчас давайте удовлетворимся тем, что мы уже знаем.

В этом очередном и наверняка последнем сражении с Фаустой Пардальяна ужасало — да, именно ужасало — одно: что его сын Жеан приедет в Париж и примет участие в этом смертельном поединке. Шевалье был уверен, что Жеан без колебаний примет его сторону.

Но мысль о том, что сын вступит в борьбу с матерью, была для него непереносима.

Пока ему помогал случай: Бертиль все еще не выздоровела, и Жеан оставался в Сожи подле больной жены. Но Пардальян все же боялся, как бы Жеан внезапно не объявился в Париже.

Чтобы обезопасить себя, Пардальян послал в Сожи Эскаргаса.

Тому было поручено сообщить Жеану, что шевалье вместе с ним и Гренгаем отправляется в далекий путь на поиски малышки Лоизы: шевалье уверен, что напал на след ее похитителей.

Натасканный Пардальяном Эскаргас превосходно справился со своей миссией: Жеан поверил всему, что ему рассказал его бывший приятель, и спокойно остался подле жены. Через два дня Эскаргас вернулся к шевалье.

Теперь Пардальян был спокоен: раз Жеан поверил, что его отец покинул Париж, значит, он туда не поедет.

Отчитавшись об исполненном поручении и снискав заслуженные комплименты, Эскаргас вынул из кармана и положил на стол увесистый мешок, издававший приятный серебряный звон.

— От господина маркиза на дорожные расходы господину шевалье. Когда от этих пятисот пистолей ничего не останется, вам следует только послать гонца — и господин маркиз пришлет вам следующие пятьсот монет.

Окинув горделивым взором присутствующих, он заявил:

— Теперь мы, слава Богу, богаты!

Удовлетворенно улыбнувшись, Пардальян взял мешок и запер его в сундук.

— Вот уж действительно кстати, — довольно ворчал он. — Черт меня побери, я совсем забыл о деньгах, а они мне скоро очень даже пригодятся!.. К счастью, Жеан хорошо меня знает и сам обо всем подумал.

Затем он открыл ящик стола, вытащил оттуда полновесную горсть монет и ссыпал их в кошелек. Только после этого он вновь занял свое место напротив Эскаргаса. Протянув достойному малому кошелек, он отрывисто произнес:

— Возьми этот кошелек и слушай.

Эскаргас подчинился: он взял кошелек и принялся слушать. Пардальян говорил довольно долго. После этой беседы Эскаргас сел в седло и отправился в путь. Неспешной рысью выехав из Парижа, он с видом человека, путешествующего для собственного удовольствия, направился по дороге в Орлеан.

Нам в точности неизвестно, куда по указанию Пардальяна поехал Эскаргас. Однако мы знаем, что дорога на Орлеан вела дальше, на юг… до самой Испании. А как известно, Эскаргас был родом из Южной Франции, поэтому он говорил и по-испански, и по-итальянски, и по-провансальски, и по-гасконски.

Что же касается Гренгая, то он, будучи чистокровным парижанином, был отряжен на улицу Сен-Никез, где находился дворец Соррьентес. Он бывал у жилища Фаусты каждый день и каждый вечер отчитывался господину шевалье о том, что ему удалось увидеть и услышать. Всякий раз он изменял свой облик и делал это так успешно, что даже Вальвер, не раз встречавший его на улице, не узнавал его.

Итак, как мы видим, Пардальян не бездействовал; возможно, он готовил ответный ход, о котором Фауста не должна была знать заранее. Вероятно, вы уже заметили, что Пардальян совершенно не использовал Вальвера. Но шевалье пока не нужна была его помощь. К тому же он знал, что юноша влюблен, и не хотел отвлекать его от радужных мечтаний во время той краткой передышки, что предоставил им противник.

Ибо Пардальян был уверен, что подаренные им дни спокойствия уже подходят к концу. Именно это он и говорил Одэ де Вальверу, удивлявшемуся бездействию Фаусты и Кончини.

— Не волнуйтесь, — успокаивал его шевалье, — они не уснули и не забыли нас. Они плетут свои гнусные интриги, а наше дело — быть готовыми отразить их удар, который они, смею вас заверить, не замедлят нанести.

— А мы постараемся его отразить, чтобы нас не застали врасплох, — беспечно ответил Вальвер.

Однако ему не удалось провести Пардальяна: шевалье прекрасно понял, что юноша начеку и готов к борьбе не на жизнь, а на смерть. Уроки Пардальяна пошли впрок.

Мы вынуждены признать, что Пардальян не ошибся. И Фауста, и Кончини действовали. У Фаусты даже возникла мысль заключить с Кончини союз против Пардальяна. Для этого она покинула свой дворец и отправилась повидать королевского фаворита.

Ей не пришлось долго уговаривать итальянца. Кончини равно возненавидел и Пардальяна, и Вальвера. В результате этого временного соглашения — а оно и не могло быть иным, ибо каждая договаривающаяся сторона преследовала только свои ближайшие цели, — Фауста, Леонора (она также присутствовала при встрече) и Кончини расстались лучшими друзьями. По крайней мере — с виду.

Сразу же после разговора Кончини и Леонора проводили Фаусту в Лувр; с их помощью она тут же получила аудиенцию у королевы. Не стоит и говорить, что вышеупомянутая супружеская чета тоже участвовала в беседе.

Как и Леонора, Мария Медичи испытывала перед своей соотечественницей, принцессой Фаустой, восхищение, смешанное со страхом. Она оказала ей самый любезный прием. Королева была особенно благосклонна к Фаусте, ибо, не зная о соглашении, заключенном принцессой с Кончини, она решила, что та бескорыстно оказывает ей важную услугу.

Фауста умела нравиться. Она умела показать себя с самой лучшей стороны. Она употребила все свои таланты, все свое обаяние, дабы завоевать расположение королевы. Ее план блистательно удался: обмануть такую поверхностную и — признаемся в этом! — ограниченную женщину, каковой была Мария Медичи, не составило никакого труда. Фауста полностью подчинила ее своей воле — тем более что Леонора и Кончини, являясь союзниками Фаусты, и не подумали помешать ей, уверенные, что со временем сумеют раскрыть королеве глаза на Фаусту.