— Я вас здесь не оставлю, — решительно произнес Франсуа де Монморанси. — И знайте, шевалье: если в случае нападения вы не захотите бежать отсюда вместе с нами, то вы подвергнете страшной опасности жизни двух беспомощных дам.

— Похоже, я вынужден сопровождать вас, — растерянно пробормотал белый как мел Жан.

— Пока же — будем сидеть и дожидаться атаки, — резюмировал ветеран.

Но долго томиться им не пришлось. Часов в пять к дому подлетел верховой, кутавшийся, несмотря на теплое утро, в просторный плащ, который закрывал его лицо до самых глаз. Всадника тут же увидел Пардальян-старший, бдительно следивший за улицей из оконца чердака. По знаку таинственной особы на крыльцо дома поднялись лейтенант королевской гвардии и чиновник суда в черном одеянии.

Последний достал из специальной сумки бумагу и громко огласил ее содержание:

— Именем короля! Господа Пардальяны, отец и сын, нашедшие убежище в сем строении, где им было разрешено остаться под честное слово высокородной мадам де Пьенн, считаются отныне изменниками и бунтовщиками, ручательство дамы теряет силу, ибо оная особа не ведала о злодеяниях, в совершении коих обвиняются вышеназванные Пардальяны. Повелеваем преступникам немедленно и без каких-либо условий отдать себя в руки правосудия. Приказываем офицерам королевской гвардии арестовать вышепоименованных мятежников и препроводить, связанных по рукам и ногам, в застенок. Я, Жюль-Анри Перегрен, прокурор Шатле, назначаю местом заключения отца и сына Пардальянов королевскую тюрьму Тампль, куда они должны быть доставлены и где им надлежит находиться до суда за предательство и оскорбление особ королевской крови, а также за поджог дома и вооруженное сопротивление властям.

Повелеваем страже пустить в ход оружие и, если не удастся схватить преступников живыми, убить их на месте, тела же повесить в назидание всем смутьянам.

Я, Жюль-Анри Перегрен, довожу до сведения господ Пардальянов королевский указ и в виде последнего снисхождения дарую им час на размышление.

Передаю сию бумагу с подписью и печатью дворянину Гийому Мерсье, барону дю Тейль. лейтенанту королевской гвардии — для исполнения.

Одетый в черное чиновник вручил документ офицеру и отступил назад, к застывшему верховому в широком плаще.

Время, полученное осужденными на размышление, пролетело мгновенно. На улице собралась толпа. За спинами гвардейцев теснились зеваки, оживленно обсуждая, схватят ли мятежников живыми или судейским достанутся лишь их изуродованные трупы. Большинство любопытных, надо сказать, надеялось, что бунтовщиков прикончат. В этом случае горожане получили бы двойное удовольствие: во-первых, полюбовались бы на драку, а во-вторых, насладились бы видом тел, болтающихся на виселице.

Час спустя лейтенант приблизился к двери и свирепо заколотил в нее. Громкие удары дверного молотка разнеслись по всему дому.

— Именем короля! — проорал офицер.

Открылось окно второго этажа, и из него высунулся Пардальян-старший.

— Вот они! Вот они! Негодяи решили сдаться! — завопил один из зевак.

Пардальян вежливо поприветствовал лейтенанта и, наклонившись, осведомился:

— Сударь, вы собираетесь напасть на нас?

— Сию же секунду, если вы тотчас не покинете этот дом! — заявил лейтенант.

— Имейте в виду: вы нарушаете обещание, данное нам накануне.

— Мне это известно. В любом случае вы обязаны подчиниться.

— Что мне делать — я уж как-нибудь решу сам. Однако хочу подчеркнуть, что власти не сдержали слова! Что ж! Если желаете — можете брать здание приступом.

И сказав это, ветеран невозмутимо закрыл окно.

— Именем короля! — снова рявкнул лейтенант.

Ответа он не дождался. Тогда по его знаку солдаты принялись вышибать тараном дверь. От пятого удара она с треском развалилась. Гвардейцы вскинули аркебузы и навели их на образовавшийся проход. Однако на крыльце никто так и не появился, и атакующие были вынуждены проникнуть в дом. Здесь выяснилось, что все подступы к лестнице на второй этаж перекрыты баррикадами.

— Разбойники засели наверху, — недовольно проворчал офицер.

— Действуйте осмотрительно, — посоветовал человек в плаще. — Чувствую, нам подстроили какую-то ловушку.

Понадобилось почти два часа, чтобы расчистить ступени. Гвардейцы с великими предосторожностями поднялись на второй этаж. За ними последовал и неизвестный, закутанный в плащ. Все двери наверху были распахнуты настежь. Солдаты обшарили каждую комнату, каждый закуток, однако не нашли ни одной живой души. Видимо, злодеи затаились на чердаке.

Думая, что они его слышат, лейтенант снова громко потребовал, чтобы преступники сдавались. Потом он с неохотой велел гвардейцам лезть под крышу, но те обнаружили на чердаке лишь примятое сено.

Когда же они заметили дверку, ведущую в соседнее здание, мужчина в плаще завопил от гнева.

— Убежали! Снова я их упустил! — злобно орал он, в бешенстве колотя ногой по двери. Его просторный плащ соскользнул на пол, и удивленные гвардейцы поняли, что перед ними — сам знаменитый маршал де Данвиль.

— Какие будут распоряжения? — осведомился лейтенант.

— Осмотреть соседний дом! — скомандовал маршал.

Его приказ исполнили — но и в соседнем доме никого не было.

Маршал, дрожа от ярости, выскочил на улицу, взлетел в седло и помчался в Лувр. Оказавшись в королевской резиденции, он тут же попросил аудиенции у Его Величества.

А наши герои давно пребывали во дворце Монморанси. Дамы отдыхали в уютных покоях, а мужчины вновь устроили военный совет.

— Господа, здесь вам ничто не угрожает, — заверил

Франсуа ветерана и его сына. Юноша грустно вздохнул.

— Увы, монсеньор, вам тоже необходимо скрыться. Если бы вы оставались в одиночестве, я дал бы вам другой совет, но теперь…

— Верно, мальчик мой, — кивнул герцог де Монморанси. — Нельзя подвергать новым опасностям Жанну и Лоизу. Нынче же вечером я увезу их в свое поместье. Надеюсь, вы не покинете нас. Никто, даже Его Величество, не посмеет искать вас там. Ведь для того, чтобы ворваться в родовой замок Монморанси, понадобится немалое войско!

Итак, мужчины решили под покровом ночной тьмы выбраться из столицы. В тот же день Пардальян-отец имел с герцогом де Монморанси весьма серьезную беседу. Жан отправился в отведенную ему спальню; Лоиза была в своих комнатах с матерью, и ветеран остался с маршалом с глазу на глаз. Неустрашимый солдат отважно начал разговор, хотя сердце его бешено колотилось.

— Вы, наверное, безмерно счастливы, монсеньор, обретя такую прелестную дочь! — сказал Пардальян герцогу.

— Вы правы, сударь!

— Думаю, Всевышний дарует ей прекрасного супруга! — с самым невинным видом заявил старый хитрец. — Не представляю только, где найти человека, который был бы достоин такого сокровища…

— Отчего же? Одного я знаю, — не колеблясь, промолвил маршал. — Редкий человек. На свете не много таких, как он… В душе его отчаянная смелость сочетается с удивительной тонкостью и деликатностью чувств. То, что я слышал о нем, и то, что наблюдал своими глазами, позволяет мне сравнить его с блистательными героями прошлого. Он — словно воскресший рыцарь императора Карла Великого. Именно этому мужчине, милый мой Пардальян, я и отдам руку своей дочери.

— Извините меня за нескромность, монсеньор, но портрет, который вы сейчас нарисовали, так восхитителен, что мне очень хочется взглянуть на это воплощенное совершенство. Не сочтете ли вы за дерзость, если я поинтересуюсь, как имя этого человека?

— Ну что вы! Я стольким обязан вам и вашему сыну, что с удовольствием поделюсь с вами всеми своими радостями и заботами. Вы встретитесь с ним, сударь, ведь вы, разумеется, будете присутствовать на свадьбе Лоизы…

— Так как же зовут ее суженого? — повторил свой вопрос Пардальян.

— Граф де Маржанси, — объявил маршал, пристально глядя на старика.

Тот едва сумел скрыть горькое разочарование: слова маршала точно острый нож вонзились ему в сердце. Он пробурчал что-то невнятное и потрясенный, чуть не плача, потащился в спальню к Жану.

— Я беседовал сейчас с герцогом, — сообщил он сыну.

— И о чем же, отец?

— Полюбопытствовал, не думает ли он о замужестве Лоизы. А теперь крепись, мой мальчик. Порой полезнее прижечь рану раскаленным железом, чем лить на нее благоуханный бальзам. Не видать тебе этой крошки, как своих ушей. Отец хочет обвенчать ее с неким графом де Маржанси.

— Вы знакомы с ним, батюшка?

— Нет. Однако графство Маржанси мне известно. Прежде это было большое поместье, со всех сторон окруженное владениями семьи Монморанси. Затем от него отрывали кусок за куском, и в конце концов оно превратилось в ничтожный клочок земли, который еще лет двадцать назад принадлежал де Пьеннам, но и его старый скупец-коннетабль, отец нынешнего герцога, присоединил к своим угодьям. Теперь, похоже, графство восстановлено, и какой-нибудь дворянишка приобрел его вместе с титулом.

— Все это уже неважно! — равнодушно заметил шевалье.

— И ты совершенно спокоен! — взорвался Пардальян-старший. — Тебе нанесли такую обиду, а ты и бровью не повел!

Оба замолчали. Рассерженный отец нервно мерил шагами комнату, а сын сидел в кресле, сохраняя все то же бесстрастное выражение лица.

— Просто случилось то, что и должно было случиться, батюшка. Я оказал герцогу несколько мелких услуг, и он вознаградил меня за это, с истинным радушием принимая в своем дворце. Представляете ли вы, отец, где сейчас находитесь?

— Полагаю, в твоей комнате!

— Вот именно! В этой спальне, батюшка, почивал король Генрих II, засидевшись однажды у старого коннетабля, отца маршала де Монморанси. С тех пор никто больше здесь не жил. Какая честь, сударь, для такого оборванца, как я, привыкшего бродить из одной гостиницы в другую, а то и проводить ночи под открытым небом!

На лице шевалье появилась ироническая улыбка. Усы его встопорщились.

— Подумать только, я сплю на королевском ложе! — продолжал Пардальян-младший. — Мог ли маршал оказать мне большую честь? Разумеется, не мог!

— Шевалье, мы немедленно покидаем этот дом!

— Нет, батюшка.

— Почему это — нет? Зачем тебе тут оставаться?

— Герцог надеется, что мы проводим его до замка Монморанси. И мы это сделаем! Как только он окажется в полной безопасности в своей неприступной крепости, мы распрощаемся, в тот же день ввяжемся в какой-нибудь жаркий бой и падем с честью.

— Черт возьми! А почему бы маршалу не обратиться к графу де Маржанси? Пусть сей идеал рыцарства и охраняет в пути своего будущего тестя!

— Не сомневаюсь, что граф поспешит нам навстречу, — вздохнул шевалье. — Но до замка Лоизу буду сопровождать я! Это мое право, и я никому не намерен уступать его. В минуту опасности она позвала на помощь меня — меня одного!.. Я всегда буду помнить этот миг… Я сидел возле окна на постоялом дворе «У ворожеи»… Да, батюшка, мне нужно заскочить туда — отдать кое-какие долги. Как у вас с деньгами?

— У меня есть три тысячи ливров. Прощальный дар Данвиля, о чем он, впрочем, не подозревает. Так ты решил расплатиться с почтеннейшим Ландри?

— Да, и еще с мадам Югеттой.

— Значит, ты задолжал им обоим?

— Вот именно. Ландри ждет от меня денег, а Югетта — благодарности. С ним-то я улажу дело просто, а вот с ней… Тут, похоже, будет посложнее… Экю — они и есть экю, и стоимость их куда меньше, чем цена слов, согретых душевным теплом… Что ж, попробую сказать Югетте именно такие слова. Пока же давайте собираться в дорогу, батюшка. В пути много чего может приключиться, и тогда понадобится не только сила, но и хитрость. Данвиль — опасный враг, а вслед за нами кинется еще и свора более мелких псов…

— Я знаком с двумя-тремя лихими ребятами… По-моему, их нелишне будет прихватить с собой. Поищу-ка я этих головорезов по притонам Воровского квартала.

— Правильно, батюшка, только не слишком рискуйте.

Ветеран безмолвно посмотрел на сына, тяжко вздохнул и отбыл.

Жан отстегнул шпагу, в задумчивости походил по спальне и опустился в большое кресло, за которым в особняке Монморанси закрепилось название «королевского», поскольку в нем не раз отдыхал в прежние времена Генрих II.

Не стоит считать, что шевалье ломал перед отцом комедию, изображая молодого влюбленного, который подшучивает над своим фиаско, однако позволяет всем догадываться, что сердце его разбито навеки. Жан никогда не лгал даже самому себе, а это куда сложнее, чем устраивать представления перед окружающими.

На лице шевалье играла обычная холодновато-насмешливая улыбка; он не проливал горьких слез, не испускал тяжких вздохов. Жан умел скрывать свои чувства. Однако он был юн и наивен. Он не мог не сострадать чужим бедам и хотел порой стать сказочно богатым, чтобы помочь тем несчастным, с которыми сводила его жизнь. Но ведь он был нищим!

Иногда шевалье тянуло отправиться в путешествие по свету; он бы везде защищал гонимых и безжалостно карал гонителей. Юноша всегда относился к себе без всякого снисхождения и был начисто лишен способности восхищаться собственной персоной. И все же он неясно осознавал, что в нем заключена какая-то удивительная сила. Порой он предавался дерзким мечтам о славе, о некоей своей особой миссии. При этом Жан весьма трезво оценивал свои реальные возможности. Мы помним, с каким благородным достоинством беседовал он с королем. Государь для подданных — существо высшего порядка, едва ли не божество. А Жан говорил с Карлом IX как с равным, в своей обычной, слегка ироничной манере, сам в душе изумляясь, что совсем не трепещет перед монархом. Вот и теперь, один на один со своими мыслями, Жан оставался таким же уравновешенным, каким был всегда. Он знал, что будет любить Лоизу всю жизнь, понимал, что не вынесет этой муки, и потому сказал отцу, что должен умереть.

Вот каким человеком был юноша, потрясший Екатерину Медичи, которая редко чему-нибудь изумлялась. Жан де Пардальян заслужил уважение королевы Наваррской. Он жестоко высмеял герцога Анжуйского и сыграл шутку с королем Франции. Он все время оставлял в дураках Данвиля, а герцог де Монморанси принимал его в своем дворце как царствующую особу.

Шевалье де Пардальян был совершенно нищ. Если бы не три тысячи экю, позаимствованные его батюшкой в особняке Данвиля, юноша вышел бы из ворот дворца Монморанси без единого гроша… Чистосердечный и ироничный, с пылкой и ласковой душой, наделенный мощью Самсона и изяществом герцога де Гиза, он шагал по жизни, не подозревая, что приближается к своему триумфу. Жан не сердился на маршала де Монморанси, поскольку был уверен, что события развиваются так, как и должны развиваться; он придерживался распространенного тогда мнения (от которого, впрочем, многие не отказались и сейчас), что бедняк не вправе брать в жены наследницу огромного состояния. Не обижался Жан и на Лоизу; он лишь повторял про себя с очаровательным простодушием:

— Она не будет счастлива! Ни один мужчина никогда не полюбит ее так, как люблю ее я! О, моя маленькая бедняжка!

Думая же о себе, Жан шептал:

— Я не в силах выносить больше этих мучений. Еще несколько дней — и я лишусь рассудка. Но надеюсь, что вскоре эта пытка кончится. Ночью мы доберемся до владений Монморанси, и завтра я уже снова буду в столице… Теперь прикинем, сколько недругов меня здесь ожидает… Во-первых, Данвиль — весьма недурной фехтовальщик; во-вторых, д'Аспремон, о котором рассказывал батюшка; потом еще — трое придворных герцога Анжуйского плюс Моревер. Выходит — шесть… Брошу вызов всем одновременно… Черт возьми, должны же они справиться со мной вшестером! И шевалье де Пардальян героически завершит свой жизненный путь…

В эту минуту Жан ощутил, как что-то теплое уткнулось ему в ноги. Это преданный Пипо осторожно приблизился к своему господину и положил морду ему на колени, устремив на юношу ласковый взор бездонных карих глаз, полных почти человеческого сострадания.

— Пипо, милый! — искренне обрадовался шевалье.

Пес бодро гавкнул в ответ, будто заверяя:

— Разумеется, это я! Твой верный друг! А ты совсем позабыл обо мне, даже не смотришь в мою сторону… Но я всегда с тобой… до последнего вздоха!

Жан понял, что хотел сказать Пипо, погладил его по голове и нежно произнес:

— Близок час разлуки, Пипо… Это очень удручает меня. Я так тебе за все благодарен! Ведь если бы ты мне не помог, я бы и сейчас гнил в тюрьме… И голодали мы с тобой вдвоем, и холодали… Ты был отличным товарищем, никогда не вешал носа… Что с тобой станется без меня?

Пес вдумчиво внимал хозяйским речам. Но вот шевалье умолк, Пипо же будто осмыслял его слова. Потом он заглянул Жану в лицо и негромко заскулил.

В этот момент распахнулась дверь, и в спальню вошел Пардальян-старший.

— Пипо! И ты тут! — вскричал ветеран.

Пес с немым вопросом посмотрел на старика.

— Я сбегаю на постоялый двор «У ворожеи», — сообщил отец Жану. — Так сколько ты задолжал милейшему Ландри?

— Я провожу вас, батюшка.

— Ну вот уж нет! Если меня попытаются схватить, мне поможет Пипо. В крайнем случае принесет тебе весточку. Пожалуйста, Жан, сиди здесь!

Шевалье не стал спорить, и ветеран отбыл в сопровождении овчарки. Он радовался, что отправился без сына: старик решил выяснить, что происходит в городе. Долг владельцу «Ворожеи» был всего лишь предлогом. Заслуженный воин прежде всего хотел разведать, много ли соглядатаев вертится вокруг постоялого двора.

Отец ломал голову над тем, как уберечь сына от беды.

— В Монморанси мы, к счастью, поедем вместе, — бормотал старый рубака. — Но как заставить Жана разлюбить Лоизу? Я-то на его месте просто увез бы малышку — и все дела! Впрочем, есть у меня одна идея… Военная хитрость столетней давности — но вдруг да сработает… Эй, Пипо, не печалься! А ну развеселись!..

Пардальян протянул руку, и пес лихо запрыгал, заливаясь довольным лаем.

Нам еще неизвестно, что задумал Пардальян-старший. Посмотрим пока, что он будет делать на постоялом дворе «У ворожеи».

Но прежде чем направиться туда, ветеран обследовал все закоулки близ дворца Монморанси и удостоверился, что здесь опасаться нечего. Потом старик поспешил к переправе через Сену и вскоре оказался на другом берегу реки. Там он быстро достиг улицы Сен-Дени и подошел к постоялому двору «У ворожеи». В трактир Като Пардальян собирался заглянуть попозже.

Почтеннейший Ландри воззрился на появившегося ветерана, испытывая целую гамму чувств, в которой преобладали изумление, волнение и робкая надежда.

«А вдруг он сегодня вернет мне долг?» — рискнул предположить знаменитый кулинар.

— Любезнейший Ландри, — прямо с порога начал Пардальян, — я навестил вас, чтобы расплатиться — и за себя, и за сына. Мы с шевалье уезжаем из Парижа.

— О, сударь, как мне горько это слышать! — восторженно вскричал хозяин постоялого двора.

— Не расстраивайся, Грегуар! Мы теперь богаты и отправляемся в провинцию, наслаждаться тишиной и покоем.

У потрясенного Ландри отвисла челюсть.

— А где прелестная мадам Югетта? — поинтересовался Пардальян. — Сын попросил меня кое-что передать ей.

— Моя супруга сейчас появится. Однако, сударь, умоляю: отведайте нашей стряпни — на прощание, перед разлукой с Парижем.

— С удовольствием, друг мой! А вы тем временем несите все счета.

— Бог с вами, сударь… это не к спеху.

— Ну нет, мне не терпится уладить это дело!

— Конечно, раз уж вам угодно… не скрою: счет давно вас поджидает. Вы же сами два раза заговаривали об этом и два раза пытались расплатиться… Впрочем, о чем мы толкуем?.. За вами ведь такой пустяк… Вы уже несколько дней назад отдали бы его, если бы вас все время не отвлекали всякие непредвиденные события…

Тут в зал впорхнула очаровательная трактирщица.

— Югетта, прелесть моя, мы с сыном покидаем этот город, — обратился к ней Пардальян. — Отбываем в далекие края… И вот перед отъездом вспомнили, что нужно занести вам некоторую сумму…

— О, сударь, — пробормотал тронутый до глубины души Ландри. — Я сейчас сбегаю за счетом.

— Милая Югетта, — сказал меж тем хозяйке ветеран, — похоже, шевалье не сможет зайти сюда и вернуть долг, который хотел отдать лично вам…

— Но он ничего мне не должен! — горячо заверила старика Югетта.

— Не должен? Да нет! Еще как должен! Он прямо заявил мне: «Я в отчаянии, что мне не удалось отблагодарить красавицу Югетту — не деньгами, а двумя крепкими поцелуями — за ее доброе отношение ко мне. Обязательно передайте ей: ее пленительное личико навеки запечатлено в моей памяти!»

— Это действительно его слова? — прошептала хозяйка, зардевшись как маков цвет.

— Точно! Впрочем, по-моему, он не высказал даже половины того, что испытывает к вам. Теперь же — получайте обещанное…

Сказав это, ветеран встал и от всего сердца расцеловал Югетту в обе щеки. Затем он снова опустился на стул, взял бокал и громко провозгласил:

— За здоровье дивной Югетты!

— О, сударь, — отозвалась растроганная женщина, — я всю жизнь буду помнить эту любезную речь господина шевалье. Умоляю вас, заверьте его в этом. И в знак моей признательности я хочу передать ему кое-что…

— Да, да, моя прелесть?..

— Так вот. Скажите шевалье: она его обожает, — промолвила Югетта и не сдержала тяжкого вздоха.

— Кто это — она? — вскинул брови изумленный Пардальян.

— Та прекрасная девушка… Лоиза… Я не сомневаюсь: она отдала ему свое сердце… А он так страдает…

— Югетта, вы чудо!

— Да, он так мучился, что я не выдержала и открыла ему правду. Когда он возьмет Лоизу в жены, повторите ему это мое пророчество. Пусть помнит, что я первая заявила ему: его любовь взаимна!

— У вас редкая способность делать людей счастливыми, золотая моя Югетта, а к моему сыну это относится вдвойне! Черт возьми, с меня опять причитается!

И снова расцеловав хорошенькую трактирщицу, Пардальян-старший со всей серьезностью приступил к трапезе.

Под влиянием отменного вина достойнейшего Ландри ветеран предался сладким грезам: он уже видел себя на свадьбе Лоизы и Жана. Но неотложные заботы быстро вернули старика к действительности.

— Размечтался! — пробурчал недовольный собой Пардальян. — Мне же еще надо в Воровской квартал — подобрать пару надежных ребят… Вообще-то, я и без Югетты знал, что нас любят… Но вот как нам живыми и здоровыми выбраться из города?

Все хорошее, увы, когда-нибудь кончается — в том числе и замечательный обед. Убедившись, что все бутылки пусты, ветеран с удовлетворенной улыбкой пристегнул шпагу, взялся за кожаный пояс, в котором лежали три тысячи экю, прихваченные из ларя управляющего Жиля, и кликнул трактирщика. Излучающий счастье Ландри мгновенно подскочил к Пардальяну и вручил ему бумагу в целый локоть длиной. Пытаясь как-то обосновать чудовищную величину этого шедевра счетоводства, толстячок быстро заявил:

— Цифр, бесспорно, многовато, сударь, но я ведь даже не все вписал…

— Так внесите сюда все ваши издержки, любезнейший Ландри, — великодушно разрешил Пардальян.

— Ну если подсчитать точно, получится ровно три тысячи экю…

Ветеран достойно выдержал этот удар: не изменившись в лице, он принялся стаскивать с себя пояс. На лоснящихся щечках Ландри заиграл нервический румянец — в такое волнение привело его это историческое событие.

— Свершилось! — трепеща, прошептал достойный кулинар.

И вот эта-то идиллическая сцена была в один момент грубо прервана дикими криками.

— Это он! Хватай его! — заорали в три глотки мужчины, вломившиеся в зал; они выхватили шпаги и ринулись на Пардальяна. Загремели падающие стулья; рука Пардальяна, лежавшая на заветном поясе, мгновенно переместилась на эфес шпаги, и в воздухе сверкнула сталь клинка. Улыбку счастья на лице Ландри сменило выражение полной безнадежности и панического страха. Сильным пинком Пардальян опрокинул стол; со звоном полетела на пол посуда; мадам Югетта метнулась в кухню. А три человека, вне себя от гнева, стремительно атаковали старого вояку.

— Теперь уж никто тебе не поможет! — вопил один.

— Никаких поручителей! — завывал второй.

Это были Келюс и Можирон. Третий мужчина не произнес ни слова; он в холодном бешенстве наступал на ветерана. Это был Моревер. К «Ворожее» они заглянули лишь на всякий случай, просто вспомнив, что Пардальяны долгое время обретались на этом постоялом дворе. Шевалье они здесь не обнаружили, но, заметив его отца, без колебаний бросились в атаку.

Ветеран, еще не вполне оправившись от ран после боя на Монмартрской улице, героически защищался. Однако на него наседали три разъяренных противника; старик оборонялся, как мог, но нападавшие все же оттеснили его вглубь зала. Бой проходил в полном молчании. Придворные хотели только одного: уложить Пардальяна на месте, а затем отправить на тот свет и его сына. Они не расходовали сил зря, не теряли злой рассудительности и слаженно наступали, выбирая подходящую минуту для рокового удара. Пардальян подался назад. К сожалению, путь на улицу был отрезан неприятелем. Ветерана загоняли в дальний угол зала, к распахнутой двери в небольшую гостиную, где, как нам известно, устраивали когда-то вечеринку стихотворцы, содружество которых называли Плеядой. Натиск придворных становился все ожесточеннее, и Пардальян, пятясь от них через зал поэтов, вскоре оказался возле самой дальней комнатки.

— Ну, теперь ему не скрыться! — удовлетворенно процедил Моревер.

«Судя по всему, я испущу дух не на руках у сына!» — промелькнуло в голове у старого солдата.

Но вдруг он заметил приоткрывшуюся дверь в темную кладовку; оттуда было два выхода: один — в подвал, второй — в узкий коридор, ведший на улицу. Не успели придворные понять, что случилось, как дверь кладовки резко захлопнулась, едва не расквасив им носы. Но закрыл ее не Пардальян, которому удалось в последний миг шмыгнуть в чуланчик. Это сделала прелестная мадам Югетта! Когда очаровательная трактирщица сообразила, что ветерану сейчас придется плохо, она выскочила из большого зала, помчалась по улице к задним дверям, поспешно их отомкнула и притаилась в темной каморке над погребом. Увидев же, что Пардальян влетел в кладовку, Югетта тут же навалилась на дверь и щелкнула ключом в замке.

— Это вы! — вскричал потрясенный старик.

— Вам надо торопиться! — волновалась милейшая хозяюшка, увлекая Пардальяна к выходу из здания.

— Нет уж! Сперва я должен вас поблагодарить! — заявил Пардальян-старший, твердой рукой обнял мадам Югетту за талию и громко чмокнул спасительницу в щечку, а потом и в другую.

— Один поцелуй — от меня, второй — от шевалье!

Потом ветеран кинулся бежать по длинному коридору и в следующую минуту уже мчался по улице Сен-Дени.

А придворные атаковали закрытую дверь.

— Ты от нас не спрячешься! Мы все равно до тебя доберемся! — вопили Можирон и Келюс.

Моревер бросился на поиски молотка, чтобы вышибить запор. Он влетел в большой зал, где едва не смел со своего пути невозмутимую мадам Югетту.

— Молоток! Дайте молоток! — заорал Моревер.

— Вы хотите испортить дверь? — удивилась Югетта. — Возьмите лучше ключ!

— Мы щедро вознаградим вас, милочка! — обрадовался Моревер.

Вскоре дверь была отперта; однако, увидев длинный коридор, три негодяя сообразили, что старый хитрец снова обманул их. Они кинулись к выходу, но спешили напрасно: Пардальян давно убежал. Он торопился теперь в Воровской квартал, но совсем не для того, чтобы там затаиться; ветеран хотел разыскать лихих парней, которые помогли бы ему доставить семью герцога де Монморанси в родовой замок маршала.

На улице к Пардальяну подскочил Пипо. Пес не изменил себе: он держал в пасти колбасу, которую, воспользовавшись возникшей неразберихой, стащил на постоялом дворе «У ворожеи».

После ухода троих буйных посетителей Югетта направилась на кухню, где и нашла своего достойного супруга; трактирщик клокотал от гнева и обиды.

— О Создатель! — верещал он. — Я горячо надеюсь, что господин де Пардальян не сунется больше к нам с этим дурацким счетом!

— Ну почему же? — светло улыбнулась Югетта. — Пусть зайдет и расплатится; не такие мы богачи, чтобы отказываться от денег.

— Не надо мне его золота! — подпрыгнул почтеннейший Ландри. — Всякий раз, как он дотрагивается до своих монет, немедленно заваривается каша с битьем посуды и поломкой мебели в зале.

— А вы приплюсуйте это к его долгу, — надоумила мужа Югетта.

Сокрушенно охая, Ландри устроился за столом и добавил к устрашающих размеров счету следующее:

«Затем: целый обед, к коему подавалось вино, — два экю пять су; затем: бутылка старого бургундского — три экю; затем: две бутылки сомюрского — два экю; затем: перебитая посуда и приведенная в негодность мебель — двадцать ливров; затем: колбаса, украденная собакой шевалье де Пардальяна, — пятнадцать су четыре денье».

— Позволь, я спрячу эту бумагу, — промолвила Югетта, заботливо склоняясь над супругом.

Ландри протянул ей свиток и поплелся к плите в самом дурном расположении духа. А Югетта дописала внизу, под итоговыми цифрами:

«Уплачено господином де Пардальяном посредством двух поцелуев, один из которых поступил от него лично, второй — от имени господина шевалье; каждый поцелуй оценен в тысячу пятьсот ливров».

Хозяйка решительно перечеркнула счет и убрала его в шкатулку, хранившуюся у нее в спальне.

Около шести вечера Пардальян-старший снова объявился во дворце Монморанси. Перед этим он немало побегал по Воровскому кварталу, где шептался с какими-то людьми на редкость подозрительного вида, которых в этой сомнительной части города было полным-полно. В особняк герцога он возвратился в прекрасном настроении, ухмыляясь в усы и довольно бурча:

— Поглядим, что выйдет из этого разговора…

Какой разговор имел в виду ветеран? Мы ведь не забыли, что перед тем, как покинуть дворец Монморанси, Пардальян-старший заглянул к сыну и сказал, что собирается в Воровской квартал. Отец распрощался с Жаном, однако вскоре опять зашел к нему — вроде бы для того, чтобы прихватить с собой Пипо. Однако мы еще не знаем, что, расставшись с сыном в первый раз, Пардальян-старший облазил весь особняк и наконец разыскал Лоизу.

— Как хорошо, что я вас встретил! — обрадовался Пардальян-старший. — А то бы так и не свиделся с вами перед отъездом.