 |
|
Популярные авторы:: Joyce James :: БСЭ :: Толстой Лев Николаевич :: Чехов Антон Павлович :: Громов Дмитрий :: Нортон Андрэ :: Раззаков Федор :: Гарднер Эрл Стенли :: Грин Александр :: Борхес Хорхе Луис Популярные книги:: The Boarding House :: Уроки любви :: Справочник по реестру Windows XP :: Повесть о Воронихине :: Путь на Грумант :: Амнезия творца :: Том 3. Село Степанчиково и его обитатели. Записки из Мертвого дома. :: Верноподданный (Империя - 1) :: Gump & Company :: Странник |
Дети против волшебников (№1) - Дети против волшебниковModernLib.Net / Детская фантастика / Зервас Никос / Дети против волшебников - Чтение (стр. 17)
— То есть… нужно втереться человеку в доверие, да? — рассмеялась Герти. — Но при этом можно его по-прежнему презирать, правильно? — Совершенно верно. — Да разве это не враньё? — поразилась Надинька. — Что-что? Повторите-ка, — блеснул улыбкой профессор Феофраст. — Ведь это же страшная подлость! — вдруг выпалила Надинька. — Человек и правда будет думать, что у него появился друг! А потом вместо дружбы натолкнётся на ложь и презрение, да? — И очень хорошо! — рассмеялся профессор. — Зато вы сможете получить хорошую оценку. Каждый из вас, дети, должен написать научный отчёт о ходе обольщения. — Но я… не смогу получить хорошую оценку! — со слезами воскликнула Надя. — А в чём дело? — профессор угрожающе глянул одним глазом. — Я не смогу. Мне дедушка строго-настрого запретил врать. А тут сплошное враньё! И ещё мне жалко того человека, которого я должна обмануть… — Погодите… — волшебник поднял ломкие бровки и точно замер на миг… — Что, господин профессор? — Вы что, русская, что ли? — странно глянул Феофрасто Феофраст. — Да, — сказала Надинька. — Вы не обижайтесь, я просто хотела честно… — «Честно» здесь не надо! — строго оборвал профессор. — Как только перешагнули порог этой аудитории, сразу позабыли о честности, договорились! А Вам, девочка, я настоятельно предлагаю всё-таки сделать домашнее задание. Надо ломать вашу проклятую русскую защиту! Глава 14. Урок приручения джиннов Родился я с любовию к искусству… На третьем уроке кадеты опять разлучились — всех гриммельсгаузенцев, чьё имя начиналась на буквы от «А» до «N» отправили на уроки творчества блистательного мастера Артемиуса Кальяни. Поскольку Петруша числился в списках как «Ашур-Теп Тихий Гром», он попал именно в эту группу, а Ванечка — то есть шаманёнок Шушурун — отправился на занятия по ведовскому превосходству. Прощаясь на целых шестьдесят минут, Иванушка пожал здоровенную Петрушину ладонь. И шепнул: — Ну, брат Громыч, не подведи. Поменьше болтай, побольше примечай. Если к доске отвечать позовут — лучше не ходи, скажи, что недомогание у тебя. Допустим, в желудке. Петруша кивал, сопя от серьёзности момента. — И, пожалуйста, не надо больше на профессоров с ножницами кидаться, — попросил Ваня. С ужасом он глядел, как Тихий Гром поплёлся по коридору в сторону Западно-Восточного зала, в котором обычно проводил свои феерические семинары известный художник, поэт и маг-перформер Артемиус Кальяни. Петруша шёл и думал о том, чья это могла быть рука. В мусорном мешке, возле секретных лифтов… совсем посиневшая, застывшая… ужас какой. Он содрогнулся и перешагнул мраморный порог Западно-Восточного зала. Нашёл неплохое местечко на складном стульчике как раз за колонной, подальше от глаз преподавателя — и погрузился в невесёлые размышления. — Эликсир гениальности, — говорил доктор Кальяни, покачиваясь в гамаке, сплетённом из чёрных шёлковых нитей, — мы с вами научимся изготавливать уже через месяц. — Простите, доктор Кальяни, — подал голос тщедушный мальчик в толстых очках, сидевший рядом с Петрушей у вазы с олеандрами, — я читал, что эликсир сам по себе не приносит популярности… Он помогает создавать гениальные произведения, но это ещё не значит, что публика их сразу оценит… Это правда? — Мой пытливый друг прав лишь отчасти, — доктор Кальяни прикрыл взгляд распухшими веками. — Прежде всего, нужно понять, что эликсир гениальности привлекает невидимых джиннов вдохновения…. При упоминании о джиннах класс оживился. — Да, да, мои смешливые друзья, — Артемиус Кальяни, позванивая бубенцами и пирсингами, раскачивался в гамаке, заложив за голову изнеженные руки в опаловом гипюре. Петруша с жалостью глядел на странную бородёнку, которую Кальяни заплёл на манер косицы и, видимо, совсем недавно выкрасил в жёлтый цвет. — Я говорю не про глупых старичков из бутылки. Я подразумеваю особый вид творческих эфиров, которые, залетая в душу писателя, музыканта или живописца, а может быть, скульптора или танцора, производят в этой душе особый зуд, в результате которого человек творит подлинные шедевры… Петруша опасливо прислушался к себе: не творит ли, не дай Бог, какая-нибудь гадость свой особый зуд в его организме? Вроде ничего не зудело, только привычно почёсывались кулаки. — О-ой, а можно вопрос? Моё имя Клод Биеннале. Скажите, маэстро, но разве не сам человек создаёт свои шедевры, а? — жеманно потряхивая кудрями, спросил смуглый мальчик с длинными, как у барышни, ресницами. Доктор Кальяни удовлетворённо щёлкнул пальцами и бархатисто расхохотался: — Видите ли, Клод… Со стороны людям кажется, что гениальные авторы творят сами. На самом деле вся их гениальность состоит лишь в том, что эти люди намного лучше других умеют улавливать сердцем невидимых духов вдохновения. Доктор ещё раз щёлкнул пальцами — в полу раскрылся квадратный люк, и кверху, слегка позванивая, выполз хрустальный столик. На зеркальной столешнице выстроились семь прозрачных бутылочек, тщательно запечатанных разноцветным воском. Петруша пригляделся: нет, не пиво. В бутылочках вообще не было никакой жидкости. — Я научу вас чуять творческих джиннов, ловить и удерживать их в сердце. Вот и весь секрет гениальности — поверьте, очень скоро вас вознесут на пьедестал и осыпят цветами! Дети зашумели, заулыбались: особенно оживился кудрявый мальчик с ресницами — обернувшись к девочкам, блестел зубами, томно закатывал глазки. — Тоже мне, будущий гений! — едва слышно процедил кто-то сзади. Петруша оглянулся и увидел, что тщедушный очкарик, сидевший под олеандрами, с ненавистью сощурился на кудрявого сквозь льдинки очков: — Этот дурачок Биеннале воображает, будто пишет хорошие стихи, ха-ха! Доктор Кальяни грациозно потянулся к столику и коснулся крайней бутылочки: — Сей джинн носит имя Гафер, это терпкий эфир борьбы, конкуренции, схватки. Его особенно любят молодые режиссёры и авторы детективных романов… Когда-то он зародился под стенами Трои, а теперь витает под потолками казино и спортивных залов, щекочет ноздри тем, кто создаёт образ суперменов: преступников и карателей… — Я как раз пишу роман про великого маньяка Эдвина Крэша, — вдруг похвастался тщедушный, повернув к Петруше толстые очки. — Второй сосуд содержит джинна Меннетекела, который вдохновляет поэтов воспевать сильную личность, великих властителей, диктаторов. Это дух любования человеческим величием, дух горделивого гимна, одической песни и пафосных стансов. Петруша с усилием подавил зевок. «Что-то не очень понятно мне про пустые бутылки», — признался кадет самому себе. Тем временем доктор Кальяни с особым чувством представлял детям следующего пленника: — В этом сосуде стеснён и просится на волю огнистый джинн Цацаэр, дух похотливых стихов, заставляющий поэтов изливать себя в сладострастной лирике. А рядом с ним — запечатанный чёрной печатью мрачный джинн ужаса и грусти по имени Алистер… — Неужели он тоже делает людей знаменитыми? — театрально откинув голову, поразился Клод Биеннале. — Ещё как! — доктор Кальяни оживился. — Мрачные песни про сплин, одиночество и даже самоубийство с каждым годом всё популярнее! Их авторы становятся очень богатыми людьми. Он покосился на оставшиеся три бутылочки и — сложил гибкие ладони домиком: — Других джиннов я пока не буду представлять, вы ещё недостаточно подготовлены к встрече с ними. Четырёх для начала достаточно. Итак, мы начинаем наши упражнения. Сейчас я открою первую бутылочку, и эфир устремится наружу. Всего несколько мгновений он будет витать здесь, среди нас — и затем скроется. Постарайтесь поймать его сердцем. — А как я узнаю, что поймал джинна? — поинтересовался очкарик из-под олеандров. — Вы это почувствуете, — таинственно улыбнулся Кальяни, накручивая на палец заплетённую бородёнку. — Вы не сможете молчать, творческий зуд заставит вас произвести на свет стихотворную фразу, а может быть, песенный куплет. — О-ой, как мило, — всплеснул руками тёмнокудрый Клод. — Мы будем сочинять стихи, это расчудесно! А на какую тему? — А вот на какую, — доктор Кальяни красивым жестом выхватил откуда-то сверху, точно из воздуха, небольшую фотографию. И показал детям портрет бледного мальчика в круглых очках, с жестоким взглядом и странной улыбкой. — Великий Гарри! — воскликнули дети. — Мы будем писать о нём стихи! — ликовал Клод Биеннале. — Приготовились? — маэстро Кальяни занёс тонкую руку над крайней бутылочкой. — Начали! Он слегка толкнул пальцем — и прозрачный сосуд полетел на пол! Брызги осколков, точно блистающий венец, расцвели на дорогом паркете… Тридцать мальчиков и девочек разом потянули воздух ноздрями… Побледневший Кальяни, стиснув пальцы, челюсти и веки, замер — напряжённо вслушиваясь. Тут Петруша испугался. Рядом с грохотом упал стул, качнулась ваза с олеандрами. — Как волк одинокий в кошмарном лесу… Судорога удовольствия пробежала по мускулкам длинного лица маэстро Кальяни. Есть поклёвка! Блестящее начало, теперь — дальше! Ты воин, израненный в чёрной пустыне… Это же завистливый очкарик, его голос! Петруша со страхом покосился на юного поэта, поймавшего джинна по имени Гафер, — изморось на сморщенном лбу, очки запотели — и слова будто продираются, фильтруются скрипом зубов: Отважный палладии, я верю ныне В несбыточное счастье. Я несу Тебе в ладонях, как оруженосец, Мой острый стих. Пускай его вонзит Твоя рука в гнилое горло ночи! Пусть брызнет радость! Я теперь пиит На службе Гарри. Я — чернорабочий, Служу Тому, Который Отомстит! Класс затих, прободённый сильными чувствами. Кальяни торжествовал: — Блестящая импровизация! Как Ваше имя, поэт? — Меня зовут Готфрид. Готфрид из Гастингса, сэр. — Готфрид, Вы положительно поймали джинна. Постарайтесь удержать его в сердце подольше! Не выпускайте, пусть он работает, как пар, пусть крутит маховики Вашего воображения! Очкарик трясущимися руками схватил авторучку и бросился на бумагу, как кадеты бросаются на солдатскую кашу. — Внимание! — прошептал доктор Кальяни, протягивая руку к следующей бутылочке. — Встречайте лучезарного Меннетекела… Не успел затихнуть звон разбитого стекла, а неуемный очкарик уже захрипел, давясь новым стихом: Среди планет беспомощных, унылых, Ты избран повелителем судьбы, И вот уже сдаются без борьбы Сердца людей — тебе, моё светило! Как солнце поднимаешься над миром, Кумир, повелевающий эфиром. Врагов смиряешь властным тяготеньем; И вот своим божественным хотеньем Довлеющий, как некий полубог, Связал эклиптики в пылающий клубок, И, невредимый в пламенном бою, Сплетаешь нас в галактику свою. Как сгусток тяжкой мощи офигенной, Для нас расцвёл в испуганной Вселенной Серьёзный мальчик, чуждый баловства, Блистающий, как яркая денница, Тот юноша, который воцарится На Белом троне колдовства. — Ах, мой юный поэт, Вам определённо следует записаться в мою творческую лабораторию, — с улыбкой произнёс доктор Кальяни. Готфрид из Гастингса вмиг покрылся тёмными пятнами горделивой радости — сорвал очки и вытер горячей ладонью прослезившиеся от счастья тусклые глаза. — А теперь… серьёзное испытание. Третий сосуд, как я сказал вам, содержит непростого духа… Берегитесь. Или нет… Не надо, дети, не берегитесь. Смело вдыхайте эту сладость! С этим словами маэстро Кальяни пробил кончиком указки тонкую пробочку алого воска. В ту же секунду будто вилами в рёбра подбросило тёмную фигурку Клода Биеннале — как бесёнок из табакерки, он взвился над партой и почти закричал: — Я! У меня! Он у меня! Подождите, слушайте! Девочки испуганно отшатнулись от поэта, а он хрипел, как бесноватый: — Вот… вот, сейчас: древко! юного знамени! В небо вонзи! — Что-что? — немного вздрогнул доктор Кальяни, а мальчик Клод уже дёргался в такт, изблёвывая липкие, гладкие строки: Древко юного знамени в небо вонзи! Насади это солнце на палец! Насади это солнце — на ведьминский жезл! Пригласи это небо на танец! Ты — отмщенье сожжённых горбатых старух, Возвращенье клокочущей стаи, Ты — свободный, и сильный, и любящий дух! Ты — струя, ты — сердечник желаний! Прикажи — и вершатся вокруг чудеса! Крикни — небо, как льдина, растает. Правь, волшебный! Колдуй! Мы желаем тебя… И так далее. Когда кудрявый Клод полностью вывалил плод своего вдохновения наружу и перестал кричать, в классе сделалось очень тихо. Только слышно, как давится рыданиями поверженный, вдавленный в олеандры завистник из Гастингса. — Что же, мальчик Клод… — доктор Кальяни, помолчав, смакуя отзвуки стиха, наконец закинул голову к потолку, и жёлтая бородёнка его встала торчком, как антенна: — Это впечатляет. — Ещё есть? — вдруг хрипло спросил мальчик. Мокрые кудри прилипли к щекам; кажется, он сорвал голос. — У Вас… нет ли других сосудов с этим замечательным… Мне бы хотелось ещё! — Вы получите ещё, — будто в задумчивости проговорил Кальяни. — Только позже. Сначала давайте послушаем, что нашепчет вашим сердцам четвёртый джинн, дух грусти и тоски. Маэстро искоса поглядел на тугое горлышко очередной бутылочки, густо запачканное чёрным воском, — и с краю, слегка, осторожно поддел накрашенным ногтем мизинца. По странному совпадению свет в зале моргнул и ослабел. От зыбкой тишины сделалось прохладно. Дети молча прижались к стульям, вращая глазами по сторонам, точно в любую секунду могла промелькнуть между полом и потолком призрачная чёрная тень, наводящая тоску. Петруша вздохнул. Не по душе ему были эти опасные эксперименты с джиннами. «Ах, Господи, избавь меня от джинна уныния», — подумал он. Ему и правда сделалось как-то спокойнее, теплее оттого, что он представил себе: есть большой и сильный Бог, Который без труда разгонит всю эту пустотелую шушеру из волшебных бутылок. И никакое уныние нам не страшно, вот. «Ах, Господи, избавь меня от джинна уныния!» — зачем-то повторил Тихогромыч и записал на бумажке. И ещё Тихогромыч подумал, что если в волшебной бутылочке была пустота, то стихи получаются пустые. Если я увижу, к примеру, раненого Телегина, тогда я напишу стихи про раненого Телегина. А если стихи за меня пишет пустота из бутылочки, то стихи тоже пустые. Кроме красивого звучания, по-моему, ничего в них нет. Никогда не захочется такой стих выучить на всю жизнь. Если бы Петруша писал стихи, он бы строго следил за собой. И не давал бы пробиться на бумагу пустым словам, которые только грохочут или звенят, а внутри ничего не имеют. — Ух ты! — поразился Петруша. Ему вдруг показалось, что собственные его мысли звучат как серьёзные стихи из взрослой книжки. Он перестал грызть карандаш, боязливо покосился по сторонам и, немножко переставив слова и фразы, по приколу записал: Ах, Господи, спаси меня от джинна уныния. Избавь от зуда власти И сладости звенящих гордых слов, В которых не живёт ни жалость, ни любовь! Странное дело, думал Петруша — рифм почти нет, а если читать размеренно, то звучит как настоящие стихи… Отчего так? Петруша понимал, что никакой способности к поэзии у него нет: кадетам, конечно, пристало сочинять бодрые строфы про смертный бой, как сочинял Денис Давыдов, — но не более того. Однако стих почему-то сразу выучился наизусть, сам собой. Петруша даже решил проверить: закрыл глаза и начал бормотать по памяти. Согласитесь, что, когда сидишь с закрытыми глазами, сложно заметить, что кто-то стоит у тебя за плечом и подглядывает. Тощая рука сунулась — и подло выхватила Петрушину бумажку! Очкарик из Гастингса, отскочив, завизжал: — Мастер Кальяни! Он тоже пишет! Вот смотрите — сочинил, а никому не показывает! — Я знал, что дух уныния обязательно кого-то зацепит, — удовлетворённо кивнул маэстро. — Ах, ведь это русский мальчик… Русские мальчики иногда пишут хорошие стихи. Не такие длинные и скучные, как у Пушкина или Тютчева, но гораздо более звучные, чарующие — как у мастеров серебряного века. Мережковский, Белый, Блок — эти люди приручали джиннов десятками! Дайте сюда бумажку. — Это моя бумажка, — пискнул Петруша. — Не читайте, пожалуйста… — Очень, очень любопытно, — произнёс Кальяни, принимая из рук возбуждённого очкарика смятый листок. С видом опытного хирурга он опустил взгляд в исчёрканную бумажку… И отдёрнул глаза, точно коснулся калёного железа! Петруша сглотнул тугой комок. — Но я ведь ничего особенного не писал… — Это откуда у тебя? — прошептал маэстро, истерично размахивая Петрушиной бумажкой. Жёлтая косица на подбородке тряслась, как осиновый лист. — Простите, это черновик! — поспешно выкрикнул Петруша. — Я ещё не докончил… — Вам это с рук не сойдёт! — взвизгнул Кальяни, подскакивая и бросаясь к выходу. Класс ошеломленно выдохнул: поразительная перемена! Вместо ленивого, уверенного в своих силах льва — перед детьми бегал, размахивая руками, суетливый и дёрганый тролль, увешанный побрякушками. — Я немедля доложу проректору! — провизжал Кальяни и скрылся. Дверь оглушительно хлопнула. — А чё я сделал-то? — испуганно прошептал Петруша и поглядел на Готфрида из Гастингса. Очкарик взирал на него с ненавистью. Глава 15. Список Савенкова — Так это выходит, он, по-твоему, продал Отчизну и Веру? — Я же не говорю этого: чтобы он продавал что: я сказал только, что он перешёл к ним. В пятнадцать часов опять, как и в полдень, стреляли в небо из пушек. «Наверное, тучи разгоняют», — думал Иванушка. Он спешил через Истошный парк в квартал Пиявок — там, как ему удалось выяснить, находились общежития второкурсников. У Вани было всего полчаса. Полчаса на то, чтобы выйти на след русских детдомовцев. Впрочем, едва Царицын оказался в квартале Пиявок, он загрустил: народу здесь была уйма, и все одинаковые: в чёрных пиджачках с гербовыми факультетскими шарфиками — шныряют на роликах, говорят по-английски, жуют резинки, хрустят чипсами… Как тут русского найдёшь? Ваня взбежал по ступенькам ко входу в корпус имени Цахеса, но вовремя притормозил: заметил, что входные двери оборудованы турникетами, как в московском метро. Только вместо магнитных карточек дети прижимали к чутким устройствам свои металлические бляхи. У Вани, конечно, имелась на груди бляха с гербом Гриммельсгаузена. Да только не стал Ваня грудью кидаться на амбразуру турникета. «Компьютер считывает имя каждого входящего, — сообразил кадет. — А значит, при желании, любая рыжая кошка сможет без труда „выяснить, что шаманёнок Шушурун зачем-то бегал в общежитие второго курса. И тогда рыжая подлючка помчится к начальству докладывать: «Мальчик Шушурун интересуется второкурсниками, видать, пытается установить контакт!“ — и будет права. Беспечно напевая песенку про гениального сыщика из Бремена, Ваня присел на стульчик под навесом одного из летних кафе. Достал из кармана блокнот и, тайком оглядевшись, не следят ли вражеские глаза или объективы, записал на тонком клетчатом листочке: 1. Вениамин Фенин. 2. Анатолий Гошечкин. 3. Эльвира Турухтай. 4. Георгий Мерлович. 5. Анастасия Рыкова. Это были имена детдомовцев, которые Савенков надиктовал Ване ещё в Москве. Две девочки да три мальчика… Бродят где-то здесь, в шумной толпе второкурсников. А может быть, уже давно в какой-нибудь камере сидят, где их обрабатывают наркотиками да гипнозом. И потом заставляют врать журналистам, что в России их якобы унижали да избивали? Размышляя, Ваня засмотрелся на рыжего паренька в чёрно-жёлтой майке факультета Агациферус, который только что поставил на стол тарелку с синюшными печёночными сардельками и теперь, облизываясь, присаживался на стульчик. Что-то в поведении рыжего мальчика показалось Ване странным. То, как он поливает сардельки кетчупом? Или, может быть, парень как-то подозрительно тщательно протирает вилочку салфеточкой? Стоп. Вилочка ведь у него пластиковая, одноразовая. Зачем тебе, рыжий, вилку протирать, ведь ты только что достал её из запечатанного пакетика? Ну, можно протереть, конечно. Если, допустим, у тебя это в привычку вошло, потому что в детдоме, где ты вырос, не всегда чисто промывали дешёвые советские вилки из алюминия… Ваня с улыбкой наблюдал, как рыжий пожирает сардельки. Так едят только те, кто редко обедает за отдельным столом. Нам, кадетам, это знакомо. Ух ты, как интересно! Из общего блюда с персиками, стоящего посреди стола, рыжий выбрал самый большой… Ещё один персик незаметно припрятал в рукав. Видимо, про запас. В момент покончив с сардельками, второкурсник подхватил поднос с грязной тарелкой и потащил на мойку. «Эге, вот уж точно детдомовская привычка! — Ваня даже головой покачал от уважения. — Никто из иностранцев не убирает за собой грязную посуду, когда обедает в кафе или ресторане!» Объект, засунув руки в карманы и вихляя плечами, лёгкой походкой вышел в сад. Здесь он достал из рукава персик и — едва раскрыл зубастый зев, чтобы вогнать в него пушистый плод, как вдруг… — Привет, — сказал шаман Шушурун по-английски, вышагивая наперерез из-за куста. — Ты русский? — Нет, — по-английски сказал рыжий мальчик, поспешно засовывая персик в рукав. — А почему посуду на мойку сам потащил? — Что? Ах, это… так, случайно, — с досадой сказал рыжий, немного опешив от лобовой атаки. — Я просто долго жил в России. Раньше. — То есть по-русски нормально говоришь? — спросил Ваня с улыбкой, переходя на родной язык. — Yeah but I would not,[27] — упрямо качнул головой мальчик с персиком в рукаве. — А что так? — Don't like the language. I prefer English or French. Or maybe latin. Scisne Latine?[28] — с насмешкой во взгляде спросил он. — Не, по латыни пока не умею, — усмехнулся Ваня, и добавил с прищуром глаза: — Знаю только пару фраз. Например, вот такую: «Ubi bene ibi patria»[29]. — Ты что хочешь сказать? — по-русски угрожающе протянул рыжий. — Ты кто вообще, откуда взялся такой? Сейчас охранника позову! — Я ученик алтайского шамана Шушуруна, — быстро представился Царицын. — Сегодня первый день в академии, приехал на первый курс. А ты здесь давно? — Уже год, — рыжий немного успокоился. — Нас пять человек прислали. Слышал, небось? — Ага, — кивнул Ваня. — В газетах читал про вас. Ну как, народу нравится? — Не знаю! — второкурсник неуверенно пожал костлявыми плечами. — Я с ними ваше почти не общаюсь. Так, только на пресс-конференциях. — А почему? — Да зачем они мне? Я делаю карьеру алхимика. А они в этом ничего не понимают. Занимаются всякой ерундой типа насылания порчи на строительные объекты. Пользы нет с ними общаться. — Ну как же? — удивился Ваня. — Всё-таки земляки, надо Держатся вместе. — Да мне это землячество до заднего места! — рассмеялся рыжий. — Я эту страну гнилую ненавижу. Моя родина — Мерлин. — Какую страну гнилую? — Ну, блин, Русь-мать посконную, лапотную. Ненавижу её. — Назад не поедешь? — быстро спросил Царицын. — Что я, больной? Здесь буду учиться до конца, любой ценой. И наш дерьмовый МИД никогда меня отсюда не выцарапает. Слушай, можно я твой носовой платок себе возьму, ладно? Мне для зачёта нужно. — Бери, — немного удивился Ваня. Он и не заметил, как платок из его кармана перекочевал в рукав рыжего. — Прости, а… зачем тебе? — Говорю же, для зачёта. У меня задание такое. Надо наработать до двадцати двух мелких краж в сутки. Это для Кохана. — Для профессора Коша? — Ну да, я у него на кафедре специализацию сдаю. Блин, клёвый курс. По богатству. Но зато вот такие задания приходится выполнять. Твой карандаш? Можно себе оставлю? — Ага. — Ну и клёво. Если карандаш и платок считать, сегодня уже одиннадцать вещей стырил. Осталось ещё столько же — и завтра можно получить пять баллов. Знаешь, я уже сколько всего умею? Олово могу в золото превратить, но, правда, только на пять минут. Зато через год нас научат творить заклятие, которое будет держатся целый час, а это уже немало! — А когда закончишь Мерлин, куда лыжи двинешь? — серьёзно заморгал Ваня. — Подам заявление в Институт искусств Нового века. Слыхал, какую карьеру сделал Ленька Рябиновский? Он в Мерлин ещё пять лет назад поступил. Первый студент из России в истории нашей академии. А сейчас — уже диплом у него, и миллионные контракты предлагают в США, в Израиле… Да только он, наверняка, останется в Лабруисе работать. — Где? — не понял Иван. — В Лаборатории русских исследований. По-английски Russian Research Lab, сокращённо на местном жаргоне — RuReL. А по-русски иногда называют Лабруис. Это сейчас очень модное место и денежное. Особенно после того как начали вторжение. — Какое вторжение? — Ваня почувствовал, как от волнения зачесались уши. — Ну ты вообще лох сохатый, с неба упал? Вторжение на Русь-мать. Академия запустила типа такую региональную программу по рекламе волшебства и магии в России. Прививать расейским ванькам новое оккультное мышление. — Это зачем? — как можно более равнодушно спросил Ваня. — Как зачем? Ломать русскую защиту. Твоя расчёска? Можно, себе оставлю? — Угу. — Русская защита — это такое уникальное явление. Во всех учебниках по истории магии написано: древняя Византия передала некоторым народам особые духовные силы. Короче, эти силы делают человека типа неуязвимым для волшебников. Вот у меня защиту смогли снять совсем недавно. У тебя, небось, ещё не успели. — Я и не знаю… — тупо промычал Ваня. — Может, и сняли уже… — Эх, темнота. Сейчас проведём небольшой эксперимент. Вот, смотри. Рыжий достал свой волшебный жезл, исцарапанный и немного засаленный, направил его на ближайшую асфальтированную полянку, где резвились вокруг лавочек студенты-второкурсники. — Тэкс… Кого тут поджарить немного… — задумался рыжий, покачивая кончиком волшебной палочки. — Вон этого, квадратного с зонтиком, у которого глаза злые, — предложил Ваня. — Ты что, сдурел? — новый знакомый покрутил пальцем у рыжего виска. — Это же разрядник Шквирелл Хоккинс по кличке Нетопырь. Он так ответит, что нам с тобой мало не покажется. Надо выбрать кого-нибудь похилее. Ага, вижу. Смотри. Он направил палочку на девочку с перисто-жёлтыми волосами, которая чинно сидела с книгой у фонтанчика. — Ignitio pseudo! — прошептал бывший детдомовец, и тут Ванечка удивился не на шутку. Из палочки вылетел тонюсенький лучик, мигом пролетел метров тридцать до перистой девочки — и ударил ей в волосы. Фыркнуло, чиркнуло — на миг вспышка, лёгкий дымок… Впрочем, девочка даже не вскрикнула. Видимо, привыкла к подобным шалостям однокурсников. Медленно обернулась и показала Царицыну кулак. Потом, подумав немного, на всякий случай погрозила и рыжему. — Круто, — сказал Ваня. Признаться, он пока не понял, каким образом рыжий вызвал вспышку. — Ну, а при чём здесь русская защита? — А вот смотри, — парень быстро наставил палочку на Ваню. — Ignitio pseudo! Ignitio pseudo! Ваня хотел зажмуриться, чтобы искры не обожгли глаза, но понял, что ровным счётом ничего не происходит. Лучик не вылетал из волшебной палочки, хоть тресни. — Ты погромче скажи, — посоветовал Ваня. — Ignitio! Pseudo!! Видишь, бесполезно. Вот на рыжую действует, а на тебя не действует, — сказал собеседник. — Значит, с тебя ещё русскую народную защиту ни фига не сняли. Она тебя типа прикрывает от моего заклинания. — А на финты ж её снимать? — удивился Ваня. — Разве это плохо, что всякие другие волшебники не могут меня зацепить? — Ха, скажешь тоже! Русская защита — типа дубины о двух концах. С одной стороны, тебя никто не может колдануть, но зато, с другой стороны — ты тоже никого колдануть не можешь! Человек, у которого есть защита, сам не в силах ворожить. Вот ужас, прикинь! И наши дурные предки веками с этим кошмаром жили! — Ну, зачем ты так о предках, — улыбнулся Ваня, усилием воли разжимая кулаки. — Да козлы они. Выдумали себе какую-то Церковь, и за тыщу лет эта Церковь так их выстроила, такая духовная броня наросла, что волшебство ваще не цепляет. Вот и приходится бедным мерлинским преподам по полгода биться, чтобы снять с нашего брата эту клятую русскую защиту. — А чё, сложно что ли? — А то нет! С меня полгода не могли снять. — А как она снимается? — Не знаю. Сам проф Гендальфус снимал, — с гордостью сказал рыжий. — Говорят, Лабруис открыл какой-то небывало действенный метод, но этот метод пока типа засекречен. Я сам так и не понял, из-за чего с меня эта защита в один день взяла и свалилась. Типа исчезла. Так что теперь я нормальный человек, могу колдовать. Чего и тебе желаю. Ладно, тля, заболтухался я с тобой. Ты какой-то скучный, сам ничего не рассказываешь, только слушаешь. — Ты просто рассказываешь интересно, — честно сказал Ваня. — Особенно про русскую защиту. То-то я смотрю, у меня на уроках не получается хорошо отвечать. — А это у всех, кто из России приехал. Знаешь, сколько раз я на исправительном полигоне побывал? Это потому, что пока защиту не сняли, колдовать не получается и учёба типа ваще не идёт… У тебя больше в карманах нет ничего? Ну, кроме зубочистки? — Вроде нет, — Ваня проверил карманы. — Расчёску и платок ты уже забрал. — Тогда пока. Недосуг мне с мелкими общаться. — Постой! А где остальных-то русских найти? — Запомни, в Мерлине русских нет, — строго сказал рыжий, поднимая кверху палец. — И не называй ребят русскими, а то по роже можно получить. 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31 |
|||||||||