* * *
      - Мы с вами не в Центральном комитете, - произнес Кучерявый. Единомыслия здесь не ждите.
      В одной из комнат Мыслища вокруг большого стола собрались человек двадцать. Тут были лидеры всех групп, так или иначе поддерживающих Большую Елку. Решался вопрос о выдвижении единых кандидатов на предстоящих выборах. Сам Кучерявый себя к ярым сторонникам Елки не относил. Конечно, то, что либерализация необходима, он понимал. Но методы, какими проводили её Президент с Колобком, им отвергались. Кучерявый хотел, чтобы не только жулики и проходимцы пользовались новыми возможностями, но чтоб и жителям что-то доставалось. Разумеется, оснований подозревать Колобка в любви к жуликам у Кучерявого не было. Однако тот, по его мнению, слишком увлекся теорией, позволил наплодить вокруг себя массу чиновников, позволил развернуться всякого рода прохиндеям и совсем забыл о простых людях. Жителей надо защищать, считал Кучерявый, и делать это обязано правительство. А если оно не может их защитить, то на фиг такое правительство нужно.
      - Ваша политика, - говорил он, обращаясь к Колобку, - ведет страну в тупик. Она недальновидна, непродуктивна, некомпетентна, неадекватна, некорректна, нелогична, нелепа и негуманна. Она бесперспективна, беспочвенна, бессмысленна, беспредметна, беспорядочна, беспощадна, беспомощна, бесстыдна и безнадежна. Она к тому же алогична, аморальна, аморфна и анемична. Она противоестественна, противоправна и противоречива... Хотя в целом идеи ваши я разделяю.
      - Еще антиисторична она и антидемократична, - поддержал Кучерявого лидер Всемирной Демократической партии, присутствую-щей здесь в полном составе - то есть в количестве двух человек.
      - Отнюдь, - заметил, вставая со своего места, Колобок. - Упрекать нас в антидемократичности нелепо. Согласно либеральному миропониманию одним из краеугольных принципов социального порядка является защита субъективных прав личности при безусловном доминировании законности. Что касается конкретных действий, то необходимость экономической стабилизации путем последовательной либерализации хозяйственной жизни и интеграции в систему мирохозяйственных связей вам, полагаю, ясна. Как и большинству жителей.
      Со стула поднялась молодая женщина - глава партии ДДД. Что означало "Дело Деловых Демократов".
      - Добронравие, добропорядочность, доброжелательность, - сказала она, не надо путать с доверчивостью и добродушностью. Демагогическая, декларативная, деморализующая и демобилизующая сущности такого подхода очевидны. Дезинформированность, дезорганизованность и дезориентированность являются сегодня наиболее опасными факторами. Дееспособность и деловитость необходимы нам больше всего. Поэтому предлагаю выделить нашей партии пять первых мест в списках кандидатов.
      - Ни фига себе! - возмутился сидевший на подоконнике лидер одной из партий. - Исподволь использовать искусственно и искусно искаженную информацию в исключительно индивидуальных интересах - это, извиняюсь, интеллектуальное интриганство. Избитость, изъезженность, изветшалость, иезуитство и изворотливость подобных методов знакомы нам издревле. Я понимаю искушение извратить известные истины, исхитриться избегнуть изоляции, извернуться и изведать исключительность избранности. Но нельзя же так!.. Тогда нам тоже - пять первых мест!
      - Постойте, постойте! - вмешался Колобок. - Первые пять мест уже распределены. О чем мы спорим?
      - Как распределены? - возмутились сразу несколько партийцев. - А мы?
      - Господа, - попытался урезонить всех Колобок. - Давайте сначала определимся в целях. Давайте согласуем программы. Будет ещё время заняться списками.
      Кучерявый встал и ехидно усмехнулся.
      - О каком согласовании может идти речь? Мы же расходимся в принципиальных вопросах. Я лично не намерен ни с кем объединяться.
      Комната наполнилась шумом.
      - И мы сами пойдем! - выкрикнул кто-то.
      - И мы!
      - И мы!
      Колобок опустился на стул и понурил голову.
      - Идиотизм какой-то, - прошептал он...
      * * *
      - Идиотизм, полный идиотизм! - проворчал Клоун. - Дурак на дураке сидит и дураком погоняет!
      Он лег на диван и заложил руки за голову. Над ним на стене висел его собственный портрет в золотой раме.
      - Понабежали, шаромыжники, - громко сказал сам себе Клоун. - Вылезли из углов, политики хреновы! Обложили со всех сторон!
      Фортуна отвернулась от Клоуна. Пока он гримасничал, устраивая в Мыслище свои концерты, собирал на митингах толпы зевак и разглагольствовал перед корреспондентами, на горизонте сгущались тучи. Недовольным жителям, отдавшим ему свои голоса на выборах два года назад, Идиот успел надоесть. Ничего нового и вразумительного он не говорил, поскольку это не входило в программу. Толку от его завываний не было никакого. Разве что повеселиться, глядя на экран телевизора. Жители привыкли к нему, как к хорошо знакомому провинциальному шуту. Столичные журналисты ещё собирались на пресс-конференции, ожидая, какой очередной фокус он там отколет и кого обольет грязью на этот раз. Клоун старался изо всех сил, ругался как последний извозчик, кричал, что всех на свете изведет под корень, что установит новый порядок в стране, в мире, а также в ближайших районах Галактики. Но и это со временем приедалось. Между тем обиженных либерзацией жителей все больше прибирал к рукам Толстолобик. Партия его, известная ещё с давних времен, хотя и уложила в свое время миллионы их предков в могилы, тем не менее сумела использовать нынешние лишения. Толстолобик убеждал, что теперь будет вести себя по-другому, осчастливит наконец всех и устроит настоящее, справедливое поделение. Не сумевшие в большинстве своем приспособиться к новой жизни, видя вокруг безнаказанно гуляющих жуликов и вороватых чиновников, жители верили Толстолобику, как верили когда-то Автору Идеи, затем Великому Вождю и всем следующим Предводителям. Те, кто был истреблен в давние времена, уже обратились в прах, от всех прежних грехов своей партии Толстолобик походя открещивался или старался их вовсе не вспоминать. Теперешние же Елкины грехи он разоблачал с гневом и страстью. Благо разглагольствовать выучился, ещё будучи на подхвате у партийных начальников в Высшем Органе. Никто из них, кроме Микки и Старого Друга, гладко излагать мысли, как правило, не умел. Речи им готовил отдел, в котором состоял Толстолобик.
      Клоун несколько раз попытался обскакать Толстолобика, объявляя, что тоже не против поделения, но сделает это лучше и быстрее, чем тот. Однако соревноваться с партией, которую - явно или тайно - поддерживали бывшие Местные Начальники, снова получавшие власть там, где жителям приходилось туго, он, конечно, не мог. Туго же было везде. А потому партия Толстолобика собирала под свои знамена все больше людей.
      Тогда Клоун стал заигрывать с Толстолобиком, намекнув ему как-то, что неплохо бы объединить усилия. (При условии, конечно, что он, Клоун, получит в новом Мыслище достаточно мест.) Но Толстолобику такой союзник был теперь на фиг нужен. Связывать свой образ с надоевшим всем шутом он не собирался.
      Клоун попытался примазаться к Колобку, заявив, что всю жизнь боролся с партией Толстолобика и исповедовал демократию. Но тот с ним даже разговаривать не стал, хотя у самого дела шли из рук вон плохо. Все его заумные дружки-демократы раскололись на мелкие группки, спорили друг с дружкой до хрипоты, с каждым днем теряя сторонников, и без того немногочисленных.
      Лежа на диване, Клоун глядел в потолок и мысленно материл всех подряд. Что делать, он не знал. Ходили сплетни, будто и Большая Елка надумал организовать какую-то свою партию. Толком о ней никто ничего не слышал, но Клоун чувствовал, что президент может наконец очнуться от спячки и подложить ему ещё одну свинью.
      - И ты, пень еловый, на мою голову, - страдальческим голосом произнес он...
      * * *
      Большая Елка сидел, глубоко задумавшись. Приближались выборы в Мыслище. Он понимал, что ничего хорошего они ему не сулят. Жители мучились от тягот либерзации, терпение их истощалось, и позиции противников Елки крепли. Сколько раз за прошедшие два года он ловил себя на мысли, что взялся за неподъемное дело. Сколько раз у него опускались руки. Сколько раз хотелось все бросить, сдаться и отступить. Но сдаваться и отступать он не умел. Картина огромной, запруженной народом площади, посреди которой на грозном танке стоял он - Президент Центральной провинции, каждый раз возникала перед глазами в минуты отчаяния. Понадеявшись на него, жители год за годом терпели все выпавшие на их долю лишения. Ворчали, митинговали, проклинали его, но терпели. Порой Елка сам изумлялся, насколько терпеливый народ попался ему. Конечно, за долгую историю провинции им приходилось выдерживать и не такое. Было и истребление, в которое втянул их Автор Идеи, была и большая война, было безумное сеяние злаков. Было все. Любой другой народ в любом другом месте давно бы вымер или поголовно сошел с ума. А его народ терпел. Терпел и умудрялся выжить. Правда, понять нынешние идеи либерзации жителям было, может, ещё труднее, чем поверить в простую идею отнятия и поделения. Хотя идея эта всегда оборачивалась только отнятием и ничем другим обернуться не могла.
      Борьба за либерзацию выматывала не только жителей. Елка чувствовал, как сам зверски измочалился. Хоровод соратников и советников, министров и замминистров, помощников и прислужников кружился вокруг, постоянно разрастаясь. Кипучая бездеятельность их во всем, что не касалось собственных интересов, давно уже ни для кого не была секретом. При этом каждый тянул одеяло в свою сторону. Даже мелкие клерки. Казалось, никто из них давно уже не обслуживает никого, кроме самого себя.
      А тем временем враги Большой Елки пользовались каждой его промашкой. Благо промашек он совершал немало. Те же чиновники, что ни говори, плодились и множились при его молчаливом согласии. Иногда, выходя из оцепенения, Елка вознамеривался разогнать половину из них, к чертовой матери. Он писал грозные указы, повелевал разобраться с бездельниками и с преступниками (хотя порой уже трудно было понять, где чиновник, а где преступник). Но указы эти как-то сами собой растворялись в пространстве. Одновременно ему подсовывали на подпись бумажки о назначении новых чиновников.
      Все это происходило на глазах у жителей, которые теперь благодаря расцветшей демократии могли при желании узнать правду. Знал её и Толстолобик, громивший эту самую демократию на своих митингах.
      Партия Толстолобика рвалась в Мыслище и вполне могла рассчитывать на победу. Даже Клоун, взлетевший наверх два года назад, не составлял теперь ему конкуренции.
      Надо было срочно что-то предпринимать.
      Елка сидел за столом, уставившись в лист бумаги. Там были написаны названия всех партий, выдвинувших своих кандидатов. От обилия их у Елки рябило в глазах. Он повернулся к переговорнику и велел вызвать Степаныча.
      Главный Министр вошел к нему, волоча под мышкой сразу несколько папок.
      - Докладать? - обреченно спросил он.
      - Погоди с докладом, - сказал Елка, вставая с кресла. - Тут есть дела поважнее.
      - Сымать кого будете? - В голосе Степаныча звучала усталость, не меньшая, чем у самого Елки.
      - Да нет, не то. Есть у меня, понимаешь, для тебя задание. Партию организовать надо.
      - Какую партию? - удивился Степаныч.
      - Такую! - Елка развел руками. - Всеобщую.
      - Как это - всеобщую?
      - Ну, такую, большую. Чтоб всех, понимаешь, привлечь. А назовешь её партию, значит, - "Наша крыша".
      - Чья? - не понял Главный Министр. - Наша с вами?
      - Да не наша! Всехняя, я же сказал. Всех жителей.
      - Не знаю, право, - вздохнул Степаныч.
      - А чего знать-то? Давай организовывай. Министры к тебе вступят, местные начальники - кто с Толстолобиком ещё не снюхался. Там, глядишь, и другой народ набежит. Не все ж за толстолобым пойдут. Голова-то у людей есть, хоть и несладко живется.
      - Ладно, - промямлил Главный Министр. - Воля ваша.
      - Во-во! Иди, принимайся за дело.
      Степаныч повернулся и уныло побрел к дверям.
      Большая Елка встал у окна, отодвинул портьеру, глянул на улицу. Над столицей в темном сумрачном небе кружились белые пушинки первого снега.
      * * *
      Кухтик шел по заснеженной улице Лукичевска. Приблизившись к площади, он свернул за угол, оказался в тесном проулке, прошел ещё немного, ещё раз свернул и вышел к своему дому. Добираться сюда ему теперь приходилось кружным путем, потому что все другие подходы были закрыты. Перед домом, рассекая белое пространство двора, тянулась высокая изгородь. Толстые, покрытые изморозью столбы соединялись между собой рядами колючей проволоки. Вдоль изгороди, засунув руки в карманы пятнистой куртки, ходил человек с автоматом за спиной. Он приблизился к Кухтику, окинул его безразличным взглядом и побрел дальше.
      На дальнем краю огороженной свалки-помойки возвышалось разрушенное здание Института Пространственных Аномалий. Верхние этажи его щерились зубьями обгорелых, развороченных стен. Кусты на самой свалке были не тронуты и стояли, топорща заиндевелые ветки. Зато роща представляла собой жалкое зрелище. Порушенные стволы деревьев торчали из снега, запорошенные воронки и ямы виднелись повсюду. Тех деревьев, что уцелели, осталось немного. Приглядевшись, он заметил между ними то появлявшиеся, то исчезавшие черные фигуры.
      Одна из фигур двинулась в его сторону, и вскоре на окраине рощи возник мужчина в ватнике, тащивший по снегу тяжелый деревянный ящик. Достигнув изгороди, он лег на землю, приподнял нижний ряд проволоки, прополз под ним и выволок за собой свою ношу. Все происходило шагах в десяти от Кухтика.
      Кухтик решил посмотреть, что будет дальше. Он увидел, как часовой у изгороди обернулся, выпустил изо рта белое облако пара и, не торопясь, направился к нарушителю. Тот тоже не выказывал особого беспокойства. Подпустив к себе пятнистого с автоматом, мужчина в ватнике что-то негромко сказал ему, полез за пазуху и сунул тому в руку какой-то пакет. Часовой кивнул и пошел назад. Мужчина же поволок ящик дальше и вскоре скрылся за углом Кухтикова дома.
      Тут же из рощи, ступая прямо по следу первого нарушителя, показался второй. Этот двигался, правда, не так уверенно и все время оглядывался по сторонам. В руках у него был ящик размером поменьше. Кухтик вспомнил, что в таких ящиках в армии таскали патроны. Возле проволоки мужчина встал на колени и начал разгребать снег. Видимо, искал место, где пролез первый. Наконец отыскал, лег на бок и выбрался наружу.
      Возня у забора снова привлекла внимание часового. Он снова направился к злополучному месту. Увидав его, нарушитель, засуетился и чуть не выронил ящик. Часовой остановился рядом, молча наблюдая за его действиями.
      - Чо? - услышал Кухтик голос мужчины.
      - Ничо, - ответил часовой.
      Второй нарушитель поставил ящик у ног и стал отряхивать ватник.
      - Чо, опять трясти пришел? - угрюмо произнес он.
      Часовой молчал.
      - Ну, нету у меня. Нету... В другой раз принесу, - сказал мужчина.
      - В другой и возьмешь, - спокойно ответил часовой.
      Мужчина в ватнике ударил ящик ногой.
      - Кончай! Не будь гадом. Чо выпендриваешься? Завтра принесу.
      - Когда принесешь, тогда заберешь, - сказал часовой.
      - Да пропади ты пропадом! - Мужчина сплюнул на снег.
      - Не больно-то! Не больно-то! - Часовой подошел к ящику и сапогом пододвинул его к себе. - Раздухарились больно. Порядку не знаешь?
      - Пошел ты! - Мужчина в ватнике отступил от него на шаг. - Погоди, подловят тебя, как того, новенького. Не возрадуешься.
      - Против власти прешь? - нахмурясь, спросил часовой.
      - Тоже мне власть, - пробурчал мужчина со злостью. - Хрен с бугра! Ну погоди, устроим мы скоро вашим правителям-демократам веселую жизнь! И вам вместе с ними.
      - От демократа слышу, - огрызнулся пятнистый.
      Кухтик растер замерзшие щеки и пошел к дому...
      * * *
      - Да вот пишут, демократия победила, - тоскливо сказал Степаныч.
      Он положил на стол перед президентом свежий номер газеты и тяжко вздохнул. Елка, опустив на газетный лист ладони, уставился в потолок.
      Чуда не случилось. Выборы кончились скверно. Победил Толстолобик. Конечно, он не захватил Мыслище полностью, но получил там почти половину всех мест. Еще процентов десять досталось партии Клоуна. Новая партия, которую по указанию Елки сколотил Степаныч, набрала тоже чуть больше десяти процентов. Это было провалом.
      В Мыслище оказалась и партия Кучерявого. Но, как она поведет себя там, оставалось неясным. Большого Елку Кучерявый мог поддержать, а мог и выступить против. Хотя он всегда называл себя демократом, демократия его с Елкиной демократией постоянно расходились. Не то чтобы Кучерявый был совсем против либерзации. Однако все, что бы ни делал Колобок, а позже - Степаныч, он почитал неверным. Секрета о том, какие действия, с его точки зрения, верны, Кучерявый при этом не выдавал.
      Сам Колобок на выборах потерпел сокрушительное поражение. За его партию жители не отдали и пяти процентов голосов. Для таких партий мест в Мыслище не полагалось.
      Сразу, как только стали известны результаты выборов, Елка созвал у себя совещание. Сейчас перед ним за длинным столом сидел его главный помощник, рядом - Степаныч со своим заместителем и Старший Охранник - все те, кто обычно принимал самые важные решения.
      - М-да... Хреново выступили, - произнес Елка, оторвав взгляд от хрустальной люстры. - Продули, понимаешь.
      - Да уж так получилось, - промямлил Степаныч.
      - Главное - не волнуйтесь. Главное - себя поберечь, - сказал помощник Елки, заглядывая в глаза шефа.
      - Не фиг меня успокаивать, понимаешь, - проворчал Большая Елка. Дождешься теперь покоя, как же!
      Проклятая сонливость и слабость снова охватили его. Не хотелось ни думать, ни шевелиться.
      - Может, их разогнать, пока не поздно? - предложил Старший Охранник.
      - Ну, нет уж, - ответил Елка, с трудом раскрывая рот. - Хватит.
      По новому, только что принятому Главному Закону президент не мог распустить Мыслище в первый год после выборов. О других способах борьбы он старался теперь даже не вспоминать.
      Кроме провала в Мыслище Елку мучил ещё один, может быть, даже более тяжкий вопрос. Согласно тому же Закону в следующем году должны были состояться выборы президента. Нынешняя победа Толстолобика не оставляла сомнений, что к президентскому креслу рванет именно он. Других конкурентов, появись они в любом количестве, можно было не опасаться. А вот у Толстолобика имелись теперь все шансы занять высший пост.
      - Ладно, с Мыслищем ясно, - преодолевая себя, вымолвил Елка. - Что с президентскими-то выборами делать будем?
      - Позвольте мне? - сказал, подняв руку, помощник Степаныча.
      Большая Елка чуть шевельнул пальцем в его сторону.
      - Говори.
      Помощник встал. Это был тот самый Рыжий, который когда-то появился в Елкином кабинете вместе с тогда ещё никому не ведомым Колобком. Отвечал он в правительстве за дележку имущества, что по-научному называлось "привантизация", и наворотил с этим делом немало. Бумажки его, с помощью которых жители должны были обогатиться, так и не сработали. Кто теперь в стране чего имел, какими путями получил и что с той собственностью делал, оставалось загадкой. Но надо отдать ему должное, линию свою Рыжий гнул упорно. Работал сутками и пахал как вол. Каких только собак на него не вешали, кто только не пытался его скинуть, он молча вкалывал, приводя в исступление всех, кто выступал против привантизации. Внутренним чутьем Большая Елка осознавал правоту Рыжего. Никто из Предводителей, распоряжаясь всеми заводами и фабриками, ничем, кроме ракетных кастрюль, жителей в достатке не обеспечил. Получи сами жители - те, что порасторопнее, - эти заводы, все, может, пошло бы и по-другому. Однако мало кто из них был готов к такому обороту событий. Бумажки свои они не знали толком, куда девать, продавали их жуликам или просто меняли на вредную жидкость. Денег, чтобы начать свое дело, у них, как правило, не было. Землю им так и не отдали, несмотря на Елкины попытки пробить в Мыслище нужный закон. И постепенно все стало разваливаться. Жулики, разумеется, не собирались вкладывать средства в производство полезных вещей, а предпочитали всякие аферы, которые давали быструю прибыль. Еду завозили из-за границы, потому что, не имея своей земли, сельские жители продолжали работать по-старому. А горожан на посев и уборку злаков теперь гонять было нельзя, потому как демократия.
      Словом, привантизация вместе с либерзацией оказалась делом мучительным, тяжким и долгим. Даром что наука.
      - Полагаю, - сказал Рыжий, - нет другого пути, кроме как проводить выборы. Риск, конечно, велик. Но и альтернативы я лично не вижу.
      Без научных загогулин он выражаться не мог.
      - Опасное дело, - произнес Степаныч. - Хотя ежели по закону, то вроде не обойти.
      - А я так думаю, - сказал Старший Охранник, - погодеть бы надо с этими выборами. Не время сейчас.
      - А как годеть-то? - Елка опять с трудом заставил себя вымолвить фразу. - Закон, чай, сами писали.
      - Не всякий закон хорош, - сказал Охранник. - Мне ваше здоровье дороже. Надорветесь только. А шансов - ноль.
      - Нет, - возразил ему Рыжий. - Так не получится. Либо по закону, либо опять заваруха начнется. Что же до шансов, то у меня есть предложение.
      - Ну? - сказал Елка и, обессиленный, замолчал.
      - Недовольство вызвано не столько вами, сколько нами... - Рыжий обвел рукой присутствующих.
      - Однако ты это... за всех-то не говори, - обиделся Степаныч.
      - Извините. Я в первую очередь имею в виду себя, - поправился Рыжий. А потому... а потому предлагаю начать кампанию с того, что отстранить меня от должности.
      - Во дает! - Елкин помощник покрутил пальцем у виска.
      - Элементарная тактика, - невозмутимо продолжил Рыжий. - Надо учитывать настроение электората.
      Кого он имел в виду, Елка не понял. Возможно, Рыжий так обозвал Толстолобика.
      - Дурак, - сердито сказал он. - Ты же умный. Чего ж тебя снимать?
      - Да горячится он, - пробасил Степаныч. - Сам не знает, что говорит.
      - Отнюдь, - произнес Рыжий любимое колобковское слово. - В тактическом плане это ход верный. Увидите - рейтинг поднимется.
      Что там поднимется и почему, Елка опять не понял. Подняться могли разве что остатки волос на башке Толстолобика. От удивления.
      - Отменять надо выборы. Нечего тут мудрить, - сказал Старший Охранник. - А эти, в Мыслище, пусть только рыпнутся. Можно и особое положение ввести.
      - Ладно! - выдавил из себя Большая Елка и встал.
      Голова его была неимоверно тяжелой. Ноги - ватными. Он обвел всех взглядом из-под полуопущенных век и подвел черту:
      - Будут выборы... И не хрен воду в ступе толочь... Я решил... Будут!..
      Оставшись один в своем кабинете, Елка несколько минут сидел с закрытыми глазами. Принятое им решение вызрело неожиданно, но в правильности его сомнений не было. Вот только проклятая голова продолжала гудеть и неудержимо клонило в сон.
      Он наклонился, открыл нижний ящик стола, пошарил в нем, нащупал что-то гладкое и булькающее и потащил на себя.
      Что дальше делал Президент - неизвестно.
      VI
      Шел пятый год либерзации.
      На одной шестой части суши, как и на всей планете, зеленели деревья и распускались цветы.
      Как и повсюду на большом шаре, здесь пели птицы, звенели ручьи и шелестели первые листья.
      Как и повсюду в мире, жители радовались теплу, открывали окна и смотрели на голубое весеннее небо.
      В остальном все было иначе.
      Комната, в которой сидел Большая Елка, напоминала военный штаб. На столах были разложены карты и донесения. У многочисленных телефонов сидели люди с покрасневшими от бессонницы глазами. Прижимая к уху телефонные трубки, они что-то быстро записывали на листках бумаги.
      Шла подготовка к выборам.
      Началась она месяц назад, но уже успела полностью изменить ритм Елкиной жизни. Пожалуй, никогда с тех пор, как пять лет назад забрался он на свой танк, Большая Елка не чувствовал такого прилива сил. Он снова ввязался в бой. Он полез в драку, и занятие это в наибольшей степени отвечало его естеству.
      Противников набралось много. Самым серьезным был, конечно, Толстолобик. Прочно укрепившись в Мыслище, он полагал, что уже близок к заветной цели. Оставалась ерунда - стать президентом. Все прогнозы, на которые не скупилась пресса, предсказывали Толстолобику победу. Елкины шансы оценивались гораздо ниже.
      Клоун тоже, разумеется, попер в президенты. Вряд ли ему что светило, но выступления его жители посещали охотно. Наряжаясь в полувоенный френч, он развешивал позади себя карту, тыкал в неё указкой и рассказывал, где установит свой новый порядок. Карту приходилось часто менять, потому что после каждого митинга она превращалась в решето.
      Кроме Толстолобика и Клоуна, в борьбу вступили ещё несколько кандидатов. Среди них был и Кучерявый, решивший доказать наконец, что его программа не хуже других. Сути программы он, правда, пока не раскрыл.
      К великому удивлению Елки, свою кандидатуру решил выставить Микки. На что он рассчитывал, оставалось загадкой. Сторонники Зюзика Толстолобика почитали Первого Демократа врагом и отступником. Сторонники Елки тоже шибко не жаловали, понимая, что время его прошло. Два раза в ту же реку не войти. Правда, бывшего президента шестой части суши все это, похоже, не смущало. Один из приятелей Елки случайно попал на банкет, где Микки убеждал всех, что народ предпочтет именно его. Может, он имел в виду какой-то другой народ.
      Был ещё кандидат, который начал все больше беспокоить Большую Елку. Представлял он собой фигуру весьма колоритную. Здоровый детина, всю жизнь прослуживший в армии и доросший до генерала. Причем служил, судя по всему, не за страх, а за совесть. По этой причине вдрызг разругался с Грачом, осмелясь возражать ему, несмотря ни на какие погоны. Министр вздумал приструнить подчиненного, но только подлил масла в огонь. Боевой генерал обозвал Грача пустозвоном (что, строго говоря, было недалеко от истины), плюнул на все и ушел из армии. А став гражданским, ударился в политику.
      У жителей кандидат пользовался симпатией. Говорил, что думал, рубил сплеча, разносил штафирок и бюрократов, не стеснялся поливать Елку, но и Толстолобику время от времени вставлял клизму. Выглядел он эдаким медведем, который ничего и никого не боится. Это тоже прибавляло ему популярности.
      Елкин приятель рассказывал, что на том самом банкете жена Микки, увидев фотографию генерала, воскликнула: "Смотри, дорогой! Помнишь, я тебе индейских вождей показывала? Так вот этот - вылитый Белый Орел!" На что Микки, как уверял приятель, страшно осерчал и рявкнул на жену: "Хватит с меня одного индейского вождя!"
      Программа генерала была ясной и четкой. Являла она собой набор фраз из армейского Устава. На митингах он вел себя, как в казарме. Елка вначале считал его солдафоном. Однако постепенно выяснилось, что Белый Орел не так прост. То ли пообтесавшись среди политиков, то ли просто будучи от природы мужиком неглупым, он умело играл роль лихого вояки, но с корреспондентами общался грамотно и порой весьма умно отвечал на вопросы. Те преследовали необычного кандидата стаями, отчего известность его росла день ото дня.
      В Елкином штабе постоянно следили за всеми выступлениями всех участников схватки. Толстолобик, как и предполагалось, упирал на новое поделение. На первых порах это давало ему неплохую аудиторию. Но поскольку он твердил постоянно одно и то же, то многих жителей это начало утомлять. Никаких других слов, кроме цитат из Автора Великой Идеи, Толстолобик в речах не использовал. Может, он и решился бы изречь что-то новенькое, но вынужден был то и дело оглядываться на бдительных, задубелых соратников. Толстолобик хорошо знал историю своей партии. Случайно упасть в пруд ему не хотелось.
      Кучерявый говорил проникновенно и искренне. Убеждал жителей, что добро лучше зла, что порядочность лучше подлости, а честность лучше вранья. Говорил, что знает, как облегчить их жизнь. (Будто кто-то из кандидатов обещал им другое.) Говорил, что Елкины чиновники много воруют. (Будто кто-то из жителей об этом не знал.) Говорил вообще много разумных и правильных слов. На чем и заканчивал выступление.
      Микки ограничивался тем, что хвалил свою перековку. А генерал, как всегда, рубил из Устава.
      Елкин штаб заседал днем и ночью, разрабатывая стратегию. Командовал в штабе Рыжий. Он таки настоял на своей отставке, но Большая Елка был не таким болваном, чтобы лишиться одного из самых способных помощников. И оказался прав.
      Когда работа закончилась, они с начальником штаба заперлись в кабинете.
      - Ну, и какую же линию изберем? - спросил Елка. - Какой курс, понимаешь, наметим?
      Слова "линия", "курс", "программа" въелись в него со времен пребывания в Местных Начальниках.
      - Езжайте в народ, - сказал Рыжий. - Выступайте. Говорите. Общайтесь.
      - Это понятно. А слушать-то будут? И что говорить? Как генерал - не умею, как Толстолобик - не хочу.
      - Говорите, что думаете.
      - Так ведь каяться придется. Вон сколько наворотили.
      - Кайтесь.
      - А как заплюют?
      - Не без этого.
      - М-да!.. - Елка почесал в затылке. - Думаешь, поверят?
      - Должны поверить, - сказал Рыжий. - Люди-то живые. И сердце - не камень... Пускай сердцем выбирают.
      - Сердцем - это хорошо, - задумчиво произнес Елка. - Только, поди, желудок-то у них тоже есть.
      - Желудок есть, - согласился Рыжий. - Но альтернативы нет. Или новая жизнь, или опять поделение.
      - Про поделение понял, - сказал Елка. - А про эту бабу твою Альтернативу - не очень.
      - Ну, это - выбор, значит. К примеру - из двух зол. Скажем, пускай мы для них пока зло, но...
      - Да уж, добра покамест от нас не густо, - перебил Елка.
      - Ладно. Пусть считают, что зло. Ну а что, поделение - лучше? Не все ж с ума посходили.
      - Значит, сердцем, говоришь? - Елка задумался. - Ну, а ежели они ни сердцем, ни желудком? Ежели головой выбирать надумают?
      - Нет, головой мы ещё не готовы, - ответил начальник штаба. - Ежели б головой, то скорее всего Колобка бы выбрали. Он умнее других.