Кухтик, или История одной аномалии

      Разговор тут же перешел в новое русло.
      - Тушенки больше давать не будут, - поведал всем Колька. - Кончилась у них тушенка. Немцы, жмоты, больше не присылают. Мне Ирка сказала. Теперь будут сухое молоко давать.
      - Молоко? - Надькин отец всплеснул руками. - Да на хрен оно нужно? Консервы бы лучше слали.
      - Пришлют, как же, - пробурчал Колька. - А ежели и пришлют, то опять разворуют все. Вон телевизор смотрел. Там целыми вагонами тырят. В столице жрут еще, а тут...
      Все замолчали.
      - Ладно, пацаны, - сказал Надькин отец, тяжело поднимаясь с места. Давай глотнем на посошок да пошли. Мне завтра ни свет ни заря на рынок надо - фанеру толкать. А то снова день пропадет...
      Когда все ушли из кухни, Кухтик вымыл посуду и взялся за веник. Сегодня была его очередь убирать квартиру. Закончив подметать полы в кухне и коридоре, он пошел в свою комнату и завалился на кровать. Дел у него сегодня не было. Работа Кухтика на складе, где он весь год таскал ящики, закончилась неделю назад. Контора, которой принадлежал склад и о которой он толком ничего не знал, кроме того, что её называли "фирма", развалилась. Деньги за последний месяц ему, правда, выдали, хотя и не так много, как обещали. Половину из них он уже истратил.
      Кухтик лежал на кровати и смотрел в серый квадрат неба за раскрытым окном. За стенкой в Колькиной комнате лениво спорили о чем-то два женских голоса. Там по телевизору показывали фильм про жизнь в далекой стране за океаном. Несколько серий из этого длинного фильма он уже посмотрел, но понять, кто из героев кого любил, кого ревновал и на ком собирался жениться, так и не смог. Впрочем, все они выглядели людьми, в общем-то, сытыми, носили красивую одежду, жили в красивых домах, и в чем заключаются их проблемы, было не ясно.
      Полежав немного, Кухтик поднялся, подошел к окну и облокотился о подоконник. День подходил к концу. Внизу, под хлипкими осенними деревцами, на грязных ящиках торговали чем-то несколько старушек. Невдалеке, у покосившегося пивного ларька, в котором давно уже ничего не продавали, переминались с ноги на ногу два милиционера - толстый и тощий. У памятника Автору Идеи, привалившись к постаменту, сидели двое мужчин в рваных помятых куртках. Один держал в руках гармонь. Время от времени он дергал её, пытаясь растянуть мехи, но у него ничего не получалось. В окнах низких домов, окаймлявших площадь, кое-где стали зажигаться огни. На стене одного из домов висел старый выцветший транспарант, прославлявший перековку. Чуть выше был прикреплен большой плакат. Плакат изображал мужчину на лошади. Голову мужчины украшала большая белая шляпа. Рядом со всадником стояла огромная пачка сигарет. Надпись на плакате гласила: "COME IN COUNTRY MARLBORO!" Беня как-то перевел Кухтику эту надпись. Она означала: "ПРИХОДИ В СТРАНУ МАРЛБОРО!" Где находится эта страна и зачем туда надо идти, Кухтик спросить не успел.
      Вечерний свет, струившийся над площадью, постепенно стал приобретать розоватый оттенок. Дома, верхушки деревьев, бронзовый памятник казались размытыми какой-то дымкой. Внезапно дымка исчезла, воздух сделался необычайно чистым, прозрачным, и все вокруг озарилось яркими сполохами. Кухтик оторвался от подоконника, глянул в небо и обомлел.
      Над городом, перемещаясь и скрещиваясь, сверкали тонкие изумрудно-зеленые лучи. Исходили они откуда-то сзади, с той стороны дома. От свалки-помойки.
      Он зажмурился, пискнул и присел у окна.
      Когда Кухтик решился снова выглянуть наружу, первое, что он увидел, был длинный серебристый автомобиль.
      Автомобиль стоял на том самом месте, где ещё секунду назад возвышался памятник Автору Идеи. Сам памятник исчез, будто испарился.
      Кухтик завертел головой и протер глаза.
      Сомнений не было. Мир стал иным. Площадь, дома, деревья - все сказочно преобразилось. Там, где раньше находился закрытый пивной ларек, теперь стоял стеклянный павильон метров двадцать в длину, с витринами в рост человека. В витринах громоздились пирамиды диковинных банок, лежали горы фруктов, а между ними - какие-то немыслимые вазы с цветами. Чуть поодаль на стене дома виднелась вывеска: "Бар "У Лукича"". Дальше - ещё одна, с непонятными буквами: "KLM". Сама стена сияла свежей бледно-голубой краской, отчего дом казался абсолютно новым, только что выстроенным. Остальные дома выглядели точно так же.
      Кухтик высунулся из окна и увидел, что деревья внизу покрыты яркой зеленой листвой. Старушек на ящиках под ними не было. То есть там были старушки, но теперь они степенно прогуливались вдоль тротуара и смотрелись как нарядные куклы - в белых чепчиках, длинных платьях, с тонкими зонтиками в руках. Две из них прошли под самым окном. Одна вела на поводке крошечную собачонку с бантиком, другая обмахивалась раскрытым веером.
      - Люси, мой друг, - услышал Кухтик дребезжащий старушечий голос. - Не правда ли, пирожные у мадам Кулебкиной были отменны?
      - О Жаннет, ты, я вижу, неисправима, - отвечала вторая старушка. - Как можно? А диета?
      - Увы, мой друг, - отозвалась первая. - Это сильнее меня. Крем, розочки, буше, тарталетки!..
      - Ах, Жаннет, Жаннет, - покачала головой её спутница. - И в Париже ты делала то же самое. Поверь, дорогая, добром это не кончится.
      Старушки скрылись под пышной кроной деревьев. Снова переведя взгляд на серебристый автомобиль, Кухтик увидел возле него рослого человека в белом костюме. Тот, заслонившись ладонью от солнца, оглядывался вокруг.
      - Василий! - звучно произнес он. - Василий! Ты где?
      Словно отозвавшись на его возглас, из-за автомобиля вышли два милиционера. Кухтик с трудом узнал их. На обоих была новая, с иголочки, форма со множеством золотых нашивок и с блестящими жетонами на груди.
      - Василий! - громко повторил человек в белом костюме. - Где же ты, мать...
      - Простите, сэр! - обратился к нему тощий милиционер. - У вас проблемы?
      Увидев стражей порядка, человек смутился.
      - Эскъюзми! - пробормотал он. - Сорвалось...
      - Все о'кей! - сказал милиционер и вежливо козырнул. - Вам помочь? Мей ай хелп ю?
      - Хелп, хелп, - кивнул мужчина. - Василий, понимашь, бьюик свой припарковал не по делу. Он, падла...
      Мужчина снова смутился и покраснел, а милиционер укоризненно покачал головой.
      - Эскъюзми, - повторил мужчина. - Дело в том, джентльмены, что сэр Василий имел неосторожность оставить свой кар в не совсем удобном месте. Я, собственно, ничего не имел бы против, но у нас, видите ли, запланирована демонстрация... В защиту бездомных собачек... И машина может помешать проведению шествия.
      - Собачки? - деловито осведомился тощий страж. - Не извольте беспокоиться.
      Милиционер повернулся и внимательно оглядел площадь.
      Говорившие находились в нескольких десятках метров от Кухтика, но каждое их слово он слышал совершенно отчетливо, будто они произносили их совсем близко. Казалось, воздух обрел какие-то новые свойства и доносил до него любой звук с площади.
      - Сорри! - произнес милиционер, вновь повернувшись к автомобилю. - Не это ли ваш друг?
      Он указал на угол ближайшего дома. Кухтик посмотрел туда и увидел живописную группу. С десяток молодых розовощеких девиц выстроились цепочкой у стены, взявшись за руки. На них были узорчатые сарафаны и высокие кружевные кокошники. Перед шеренгой девиц на резном табурете сидел мужчина в широких синих штанах и красной рубашке. В руках у него была гармонь.
      Мужчина склонил голову, растянул мехи, и девицы хором запели:
      Приходи ко мне в страну Марылбо-о-ору.
      Привяжи свого коня у забо-о-ору...
      Гармонист улыбнулся, обнажив ряд ровных, ослепительно белых зубов. Девицы тряхнули длинными косами и продолжили:
      Как привяжешь ты коня у забо-о-ору,
      Так закурим мы с тобой Марылбо-о-ору.
      - Дык точно он! - воскликнул мужчина у автомобиля, глядя на гармониста.
      - Мы вам ещё нужны, сэр? - спросил у него нарядный милиционер, тоже сверкнув белозубой улыбкой.
      - Нет, нет! - расплылся мужчина. - Сэнк ю, сэнк ю!
      - Уэлкэм! - Оба милиционера козырнули и степенно направились в сторону девичьего хора.
      Остановившись возле поющих, один из них наклонился к человеку с гармонью и что-то тихо сказал ему на ухо. Тот прекратил играть, поднялся, поставил гармонь на табурет и рысцой затрусил к автомобилю. Девицы обступили ментов.
      - Вася, - сказал высокий мужчина, когда гармонист подошел к нему. Мон шер, ты меня огорчаешь!
      - Пардон, пардон! - засуетился тот. - Момент! Один момент!
      Он быстро открыл дверцу, нырнул внутрь, и через секунду машина тронулась с места. Отъехав к краю площади, она остановилась, пристроившись в хвост длинной вереницы припаркованных там автомобилей.
      Человек в белом костюме подождал, пока его друг отъедет, и двинулся к дому, на котором сверкала вывеска "Бар "У Лукича"". Из дверей бара навстречу ему вышел юноша с накрахмаленным полотенцем в руках.
      - Добро пожаловать! - поклонился он. - Милости просим... Заждались!
      Они несколько секунд постояли у входа.
      - Рады, рады! - донеслось до Кухтика. - Севрюжечки? Как всегда-с?
      - Пожалуй, - последовал ответ. - Севрюжечки... И насчет икорки распорядись, милейший.
      После чего оба скрылись за дверью.
      Кухтик, почти до пояса высунувшись из окна, озирался по сторонам. Он увидел, как давешний гармонист вылез из серебристой машины, подошел к соседнему автомобилю, наклонился к окошку и воскликнул:
      - Хау ду ю ду, Майкл!
      - И тебе хаю! - ответили ему, и наружу вылез толстяк в шляпе с широкими полями.
      - Как она, жизнь? - спросил толстяка гармонист. - О'кей?
      - А фиг лишь! - ответил тот.
      - Ты на скачки? - поинтересовался гармонист.
      - Увы, май дарлинг! - Толстяк развел руками. - Увы! Я - на биржу. Курс, сам знаешь, растет.
      - Растет, растет, - подтвердил гармонист. - Итс лайф.
      - Итс лайф, - согласился толстый. - Туды её в качель!
      Внезапно под окном Кухтика послышался странный шорох. Он посмотрел вниз и увидел, что в зеленых листьях деревьев появились маленькие оранжевые шары. Они покачивались и набухали прямо на глазах. Спустя минуту все кроны украсились огромными спелыми апельсинами. Ветви согнулись к самой земле под тяжестью бесчисленных плодов. Кухтик обомлел.
      С площади раздался протяжный свист.
      - Мишка! - заорал гармонист в красной рубахе. - Майкл! Гляди, чо творится!
      Толстяк у машины присел и раскрыл рот.
      - Ли-пе-си-ны! - прошептал он.
      - Оне! - крикнул гармонист. - Вона сколько!
      - За-дар-ма! - подпрыгнул на месте толстяк.
      Они быстро переглянулись и, не сговариваясь, бросились к деревьям. Расстегивая на бегу рубаху, гармонист подлетел к склоненным ветвям и стал лихорадочно срывать оранжевые шары. Его приятель, выкрикивая: "Во!.. Во!.. Там ещо, там!" - орудовал рядом.
      Под вывеской "Бар "У Лукича"" распахнулась дверь. На пороге показались человек в белом костюме и юноша с полотенцем в руке. Застыв на минуту, они дружно сорвались с места и понеслись через площадь. Мгновение спустя мужчина уже двумя руками обрывал плоды, утробно рыча при этом. Ногой он отпихивал юнца с полотенцем, который вцепился в толстую ветку и изо всех сил тряс её. Апельсины градом сыпались ему на голову. От стены голубого дома к деревьям, визжа, летели девицы в кокошниках.
      Кухтик отпрянул в глубь комнаты. Голова его шла кругом.
      Сзади раздался негромкий скрип. Он оглянулся. В дверях стоял Надькин отец. Лицо его было гладко выбрито. На шее под белым воротничком топорщился галстук-бабочка. Одет Надькин отец был в черный отглаженный фрак.
      - Гуд ивнинг, малой, - произнес он.
      Кухтику стало плохо, и он грохнулся на пол...
      III
      Время шло. Одна шестая часть суши земного шара семьдесят шестой год жила ожиданием.
      Отнятие и поделение ничем не закончились. То есть жителей стало меньше, но еды не прибавилось.
      Перековка и голосиловка в этом смысле также не оправдали надежд.
      Началась либерзация.
      Большая Елка, подперев голову рукой, с тоской глядел в просторный зал, где шестой час буйствовало очередное Толковище. Он чувствовал, что на этот раз дела его плохи. Начав с обычных требований об отставке Колобка, Толковище добралось и до самого Елки. Год назад ему ставили в вину пустые прилавки магазинов (которые опустели задолго до этого). Теперь прилавки вроде ломились от товаров. Но средств, чтобы их купить, у жителей не было. Хотя, честно говоря, дешевых товаров Колобок и не обещал. Он говорил лишь, что их будет много. Их много и стало. В отличие, правда, от денег.
      Жители между тем не хотели вдаваться в тонкости либерзации. Они просто хотели есть. Как и все семьдесят пять лет до этого.
      Впрочем, члены Толковища, сидевшие в зале, питались, по всей видимости, неплохо. Во всяком случае, изможденных среди них Елка не замечал. Но сейчас они представляли все население Центральной провинции и говорили исключительно от его имени. Особенно бывшие Местные Начальники.
      Однако ругали Елку не только они. Ругали все - и Начальники, ненавидевшие его по вполне понятным причинам, и Елкины сторонники, которых в зале тоже хватало. Первые обвиняли его в том, что он начал либерзацию и ведет её слишком быстро. Вторые - за то, что он ведет её слишком медленно. Получалось, что Елка кругом не прав и, что бы ни сделал, прав все равно не будет.
      Странно вел себя и верный Булатик. Он молча взирал на поносивших Елку ораторов, а изредка даже поддакивал им. Вообще Булатик за последнее время сильно изменился. У себя в Верхнем Совете он командовал по собственному усмотрению, все реже советовался с президентом и позволял Начальникам крыть того по поводу и без повода. На Елкины замечания он отвечал, что таковы законы демократии и что его, Булатика, задача - стоять на страже этой самой демократии до последнего. Когда Елка, обидевшись, заявил, что тоже кое-что смыслит в демократии, Булатик только с сомнением покачал головой. Все это настораживало президента. Он с каждым днем ощущал растущую пустоту вокруг. Увеличить темпы либерзации и тем самым подбодрить своих союзников он не мог. Еще немного, и жители окончательно впали бы в нищету среди изобилия товаров. Ведь большинство всю жизнь работали на кастрюльных заводах, продукция которых теперь оказалась не нужна, а стало быть, и денег им никто не платил.
      По складу характера Елка был человеком сердобольным. Даже долгое пребывание в Местных Начальниках не смогло вытравить в нем этой черты. Он искренне переживал, глядя на бедствующих жителей. Чтобы хоть как-то облегчить их страдания, он уступил просьбам Главного Казначея и, несмотря на возражения Колобка, разрешил напечатать немного лишних денег. Деньги быстренько напечатали и выдали рабочим простаивающих заводов. Те, естественно, бросились в магазины, чтобы купить хоть какой-то еды. Цены, естественно, сразу ещё больше взлетели, и жизнь в результате стала ещё хуже.
      Елка вспомнил, как тогда же вызвал Колобка к себе в кабинет.
      - Да запрети ты им, на хрен, поднимать цены! - заорал он на главного либерзатора.
      - И что потом? - спросил Колобок, глядя на него усталыми глазами.
      - Да жители хоть еды вдоволь купить смогут! - крикнул Елка.
      - И что потом? - спросил печальный Колобок.
      - Когда потом?
      - Ну, когда всю еду скупят?
      - Что потом, что потом! - набросился на него Елка. - Да потом ещё напечатаем денег, если уж на то пошло.
      - И еду тоже напечатаем? - спросил Колобок.
      Елка взъярился.
      - Ты хоть знаешь, что на кастрюльных заводах творится? Люди без работы сидят. Они ж не виноваты! Они ж заработали. И ещё заработают, если завод пустить.
      - А кушать ракеты будем? - спросил Колобок...
      Сейчас Елка вспоминал тот разговор и свою ярость со смешанными чувствами. Он вроде был прав, заботясь о жителях. Но и бесчувственный Колобок был прав. Однако признавать этого Елке не хотелось. Тогда, накричав на печального либерзатора, он прогнал его с глаз долой. Но что с того? Проблемы-то все остались...
      Елка сидел в президиуме и ждал, когда же объявят перерыв. Наконец ораторы устали. Зазвонил колокольчик. Он смотрел, как они покидают зал, направляясь к выходу, чтобы после обеда наброситься на него с новой силой.
      Дождавшись, пока зал опустеет, Елка поднялся и вышел в маленькую дверь. Она вела в коридор, тянувшийся к его кабинету. Президенту необходимо было собраться с мыслями. Но не успел он войти в кабинет и опуститься в кресло, как на пороге возник Усач.
      - А тебе чего? - спросил его Елка, которому больше всего хотелось сейчас побыть одному.
      - Поговорить надо, - заявил генерал и решительно подошел к столу.
      - Ну, о чем говорить-то? - Елка сидел, не глядя на Усача.
      - Вот, вот! С кем угодно говоришь, только не со мной! - Вице-президент заходил взад-вперед, явно нарываясь на скандал. - Все сам норовишь сделать. Мне не доверяешь!
      Большая Елка вяло отмахнулся, не желая продолжать беседу. Но Усача уже понесло.
      - Я что тебе, сержант какой, что ли? Просил же - поставь за порядком следить. Я б вмиг порядок навел. Да я полком командовал! Я б всех - к ногтю! И деньги б были, и работа. Все б было! А сейчас? - Он расхаживал по кабинету, заводя сам себя. - Да ты погляди, до чего дошли! Что делается! Бардак, как в паршивой деревне!
      - Как в деревне, говоришь? - остановил его Елка. - А ты что, и в деревне был?
      Ему хотелось осадить не в меру разгулявшегося рубаку.
      - Я везде был! - взвился Усач. - Да я, если хочешь знать...
      - Отлично! - Не дав ему договорить, Елка встал с кресла. - Вот деревней теперь и займешься. Будешь за прокормление отвечать. Идет?
      Усач побледнел и остановился.
      - Я?
      - Ты! - ответил Елка, прищурясь. - Ты ж работы хотел? Вот тебе работа. Займешься, порядок наведешь. С коровами там и вообще... Али не хочешь?
      Усач закусил губу, глянул на него исподлобья и, ни слова не говоря, вышел из кабинета. Дверь с грохотом захлопнулась.
      Еще одним врагом у Елки стало больше. Он снова сел в кресло и безвольно опустил голову. Надо было принимать какое-то решение. Вариантов осталось немного.
      - Да, Колобок, - тихо произнес Елка. - Видать, отработал ты свое. Скушают тебя, Колобок... А что делать?
      Через три часа, покидая Толковище, Большая Елка снова шел по тому же коридору к дверям своего кабинета. Сзади, постепенно стихая, гудел зал заседаний. Все расходились. Рядом с президентом по ковровой дорожке тяжело ступал коренастый мужик, чем-то напоминавший директора кастрюльного завода, где Елка работал в молодости.
      - Вот такие дела, Степаныч, - сказал Президент Центральной провинции, усаживаясь за стол. - Такие вот дела, понимаешь. Надо теперь, стало быть, тебе впрягаться... Потянешь?
      Новый Главный Министр потер ладонью загривок.
      - Чего уж там, - сказал он. - Дело есть дело. Где наша не пропадала. Как-нибудь сладим.
      - Ты в рынке-то этом секешь что-нибудь? - спросил Большая Елка. - Ну, в либерзации этой?
      - Разберемся. Найдем дорогу. Чай, не в лесу... - Преемник Колобка кивнул на картину с медведями. - Рынок, он и есть рынок. Лишь бы не базар.
      - Да, хозяйство тебе досталось нелегкое, - посочувствовал ему Елка.
      - Ничего, выгребем, - ответил Степаныч.
      - Ох, выгреби, выгреби, - с мольбой в голосе произнес Елка. - Только уж ты, понимаешь, как-нибудь полегче греби. А то вон Колобок вишь куда заплыл. Видать, на весла шибко налег. Так уж ты, Степаныч, смотри, не того... Не налегай слишком, понимаешь. Как-нибудь зигзагом давай. Немного туда, немного - сюда. Глядишь, так лучше получится.
      - Попробую... Может, куда и догребем. - Степаныч пожал плечами.
      - Ну, давай. Греби, греби, дорогой, - произнес Елка с надеждой.
      * * *
      - Все под себя греби, - сказал Третий Заместитель Второго Помощника. Не будь дураком. Греби сколько можешь.
      - Да стремно как-то. - Четвертый Заместитель, сидевший рядом в глубоком кожаном кресле, поежился. - Оно, конечно, все нынче гребут. Вот только не проколоться бы. Раньше-то проще было. А теперь все как сдурели. Не тому отстегнешь, наедут, замочат, пикнуть не успеешь.
      - А ты нос по ветру держи. Врубайся. Сумеешь расклад усечь - в долю возьмут. Не сумеешь, пеняй на себя.
      - Эх, мать! Такие деньжищи кругом гуляют, - вздохнул Четвертый. - Вон Сенька Косой на трубе сидит, лицензии подмял, стрижет, падла, как с куста.
      - Да, там лимонов немерено, - согласился Третий. - У него Васька Хмырь офшорку на Канарах сварганил, туда сливает. На подставные счета.
      - Живут же люди! - Четвертый вытянул ноги и, скрестив руки на животе, запрокинул голову. - Петька Жук вон у Банкира шестерит, а упаковался весь дальше некуда. Ему счас лафа. Твердыш вверх ползет, на одних кредитах сколько наварить можно!
      - Ничего, - сказал Третий, - трансферты через нас идут. Попридержи чуток и здесь наваришь.
      - На местах много берут, - процедил Четвертый, - каждая сявка свое оторвать норовит. Словно с цепи сорвались.
      - Прижмешь, поделятся. - Третий Заместитель достал из кармана коробочку таблеток, вынул одну и, поморщившись, проглотил. - Собачья жизнь. Мотор барахлить начал. Вчера полдня докладную писал. Завтра хозяин к боссу идет.
      - А босс-то как? - поинтересовался Четвертый.
      - А никак. В спячку впал. Витька намедни ему сводку носил. У них, вишь ли, из какого-то Лукичевска-Хренычевска бумага пришла. Фигня там какая-то творится. Не то свихнулись все разом, не то нажрались поголовно. Изобилие, понимаешь, им пригрезилось. Массовый гипноз, что ли? А может, просто деньги клянчат.
      - Ну, и что он?
      - Кто?
      - Ну, босс?
      - А чего босс? Говорю ж - в спячке. Его пока жареный петух не клюнет, он не пошевелится. И слава Богу. Лишь бы опять на танк не полез.
      - Лукичевск - это где? - Четвертый повернул голову и посмотрел на соседа. - Вроде название знакомое.
      - Да хрен его знает. Тебе-то не все ли равно?..
      * * *
      В Лукичевске наступила осень. Третья с тех пор, как Кухтик вместе с Беней и покойным академиком пережидали в столичной гостинице смутные дни заговора. Теперь уже Кухтик плохо помнил то время. Все происшедшее тогда казалось ему каким-то нереальным. Ящики с приборами, на которых сидел печальный Иванов-Бермудянский, ночные бдения в растревоженном городе, толпы людей на улицах, встреча со старшиной Халявой - все отошло куда-то, словно подернулось туманом.
      Кухтик второй месяц сидел без работы. Изредка ему удавалось пристроиться на день-другой потаскать товар в каком-нибудь ларьке, коих множество расплодилось вокруг главной площади. Но платили там немного, хотя и платили сразу. Сегодня он опять безрезультатно прошлялся весь день по городу и теперь молча сидел за шатким столом, ожидая, пока сварится в кастрюле пачка пельменей - его скромный вклад в общий с Колькой котел. Сам Колька, одетый в черную рубашку, расхаживал по кухне и спорил с Надькиным отцом, сидевшим напротив Кухтика.
      - Порядок, - говорил Колька, - порядок наведем. Жидов прищучим, чернозадых выкинем, демократов и коммуняк - тоже.
      - Ты насчет коммунизьма не очень-то! - Надькин отец разгладил рукой лежащую на столе газету. - Дерьмократов с нашими в одну кучу не мешай. Мы с ими сами разберемся.
      - Во! Ты ещё за жидов заступись! - Колька встал у двери и прислонился спиной к косяку. - Они всю кашу заварили. Истребление устроили. Церкви порушили. Государя убили.
      - Мне твой Государь по фигу, - сердито сказал Надькин отец. - А жидов нам не вешай. Кто в Лукича стрелял?
      - Твой Лукич сам из них, - парировал Колька. - Ты не смотри, что наши с вами сейчас заодно. Вот задавим демократов, очистим землю от всех этих, там разберемся.
      - Уж больно ты шустрый стал. - Надькин отец усмехнулся. - Смотри, чтобы наши с вами опосля не разобрались. Мы - сила, а вы кто? Вы это - как его? - попутчики. Токмо при дерьмократах и разгулялись. А наши придут, ещо посмотрим.
      - Ладно тебе, - примирительно сказал Колька. - Чего собачиться? Пока одно дело делаем. Чем базлать, давай лучше порубаем. Вон пельмени сварились.
      Надькин отец устало махнул рукой и потянулся за ложкой.
      - Хрен с тобой, - сказал он. - Пожрем уж. Хоть и всухомятку.
      - Пожрем, однако, - деловито произнес Колька. - Но все одно наше время придет. Запрыгают ещё у нас эти масоны с демократишками. Всех к ногтю прижмем!
      Он сел на колченогую табуретку и погрозил кому-то кулаком в сторону окна.
      * * *
      Большая Елка стоял на трибуне, размахивая кулаком. Но испытанный, верный аргумент в этот раз уже не срабатывал. На каждый его взмах зал отвечал свистом и криками. Недовольство Начальников грозило перерасти в бунт. Напрасно он озирался в сторону Булатика, сидевшего за спиной. Тот окончательно переметнулся на сторону Елкиных врагов. Опоры искать было негде.
      Полгода назад Толковище добилось замены Колобка на Степаныча. Новый глава правительства поначалу, казалось, всех устраивал. Либерзация не то чтобы закончилась, но сильно притормозила. Степаныч умел ладить со всеми министрами, был мужиком немногословным и даже бывшим партийцам внушал уважение. Но изменить мировых законов, по которым, как объяснил Колобок, теперь все развивалось, он, понятное дело, не мог. Законы эти требовали закрыть большинство кастрюльных заводов и перевести их на выпуск чего-то полезного. Но где взять для этого денег, в законах не говорилось. Требовалось выпускать больше новых товаров, качество которых было бы лучше заморских. Но о том, как это сделать, законы молчали. То есть они как бы подразумевали, что делать вещи плохого качества станет невыгодно, ибо покупать их при наличии заморских никто не станет. Их и не покупали. Но и лучших не делали.
      Степаныч пыжился как мог. Но мог-то он немного. Подкидывал деньги то одному заводу, то другому, старался разделить пирог по кусочкам, но пирог на глазах уменьшался. Денег не было. Чтобы они появились, требовалось переустроить те же заводы. А чтобы переустроить их, требовались опять же деньги. Получался какой-то заколдованный круг.
      Елка пробовал достать денег за границей. Он поехал в страну Америку, где некогда гостил Микки. Встречали его там приветливо. Нынешний ихний Президент, сменивший Миккиного друга Ронни, оказался свойским мужиком, притом совсем ещё молодым. Он гулял с Елкой по лужайке у своего белого домика, хвалил либерзацию и даже отвалил немного деньжат. В долг. Но всех проблем это не решало. Требовалось гораздо больше.
      Сам Степаныч к либерзации сперва относился настороженно. Однако, покрутившись и поняв, что другого пути нет, кроме как двигать вперед по той же дороге, которой топал весь мир, тоже потихоньку начал превращаться в либерзатора. Месяц назад Елка даже уговорил его взять в заместители свергнутого Толковищем Колобка.
      Теперь ему и это аукнулось.
      Бывшие соратники Елки разошлись в разные стороны. Булатик окончательно подмял под себя Верхний Совет, где Елку изо дня в день обливали помоями, сам стал главным критиком и расходился все пуще. Усач, затаивший обиду за свое назначение, недолго думая, снюхался с ним. Сейчас, сидя в первом ряду, он генеральским басом подбадривал свистунов.
      - Ну что, будем голосовать? - спросил с председательского места Булатик.
      Елка, ещё не закончивший речь, резко обернулся к нему.
      - Какое голосование?
      - Как какое? - невозмутимо ответил Булатик. - По отрешению.
      Толковище уже битый час обсуждало один вопрос - об отрешении Елки от власти. Терпение Начальников иссякло, и они решили идти напролом.
      - Не можете вы меня снять! - крикнул Елка в лицо Булатику. - Нету у вас такого права, понимаешь!
      - Нет, есть, - спокойно ответил Начальник Верхнего Совета.
      - Фиг вам! - Елка снова повернулся в сторону галдящего зала. - Я покамест ещё главный!
      - Нет, мы главные, - произнес за спиной Булатик, и зал ревом поддержал его.
      - Не можете! - снова выкрикнул Елка.
      - Нет, можем. - Голос Булатика был ровным и даже каким-то занудным.
      - Где записано, что можете? - рявкнул Елка.
      - А где, что не можем?
      Елка осекся. Записано нигде не было.
      Он начал лихорадочно припоминать Главный Закон Центральной провинции, сохранившийся ещё со старых времен, латаный-перелатаный на последних Толковищах и вконец запутанный оттого, что все кому не лень вносили в него поправки - и сторонники Елки, и партийные начальники.
      - Голосуем, - объявил со своего места Булатик.
      В зале начался кавардак. Кто летел к трибуне, кто орал с места, кто крутил головой, дергая соседей за рукав и не понимая, что происходит. Усач залез на стул, размахивал свернутой в трубку газетой и рычал: "Смир-р-рно!" Никто из присутствующих не обращал на него внимания. Большинство кучей столпились в проходе.
      Напрасно Елка грохотал своим кулаком по трибуне, напрасно Булатик хрипел в микрофон про консенсус. Никто никого не слушал.
      - Все, - сказал выдохшийся Булатик. - Все! Закрываем. В другом месте разберемся. - Он рванул на себя микрофон и из последних сил прохрипел в него: - Х-х-хватит! Все! Конец!!!
      * * *
      "Неужто конец?" - крутилось в голове Елки.
      Президент ехал по улицам города в длинной черной машине. Впереди, мигая красными и синими фонарями, мчалась другая машина. Еще одна, такая же, замыкала кортеж. Елка смотрел в окно. Там за темным стеклом тянулись фасады домов, потом промелькнул сквер и открылась площадь. В дальнем краю её виднелась большая толпа. Над толпой вздымались флаги и транспаранты. Тонкая цепочка милиционеров, выставив перед собой квадратные щиты, сдерживала митингующих. Машина резко свернула вбок и прибавила скорость. Через минуту показались ворота Большого дворца. Автомобиль проехал по широкой аллее и остановился у парадного входа. Охранник, ехавший на переднем сиденье, быстро выскочил наружу и открыл заднюю дверцу. Президент, наклонив голову, выбрался из машины.
      Поднявшись к себе в кабинет, Елка вызвал Степаныча.
      - Видел, что на улицах делается? - спросил он, хмуро глядя в окно.
      - Видел, - ответил тот. - По телевизору с утра показывают. Милиция улицы перекрыла. А они - камнями. Я уж министра послал разбираться. Не дело это.