Он вопросительно глянул на Рыжего.
      - Не быстрый, - подтвердил тот.
      - А что это за привантизация такая? - поинтересовался Елка.
      - Ну, это разгосударствление собственности, - сказал Рыжий и, взглянув на Елку, понял, что выражаться надо проще. - В общем, это чтоб реальный хозяин появился. У заводов, значит, у фабрик. А то у нас как? Если народное - значит ничье. Не правда ли?
      - Похоже на то, - согласился Елка.
      - Ну вот, - вдохновился Рыжий. - Надо собственность в руки людям раздать. Будет хозяин, и дело пойдет. Да и воровать станут меньше. У себя кто ж ворует? Так ведь?
      - Так-то оно так, - сказал Елка. - Только как ты раздашь ее? Собственность-то? По кусочку, что ль, каждому?
      - Зачем по кусочку? - Рыжий растянул рот в улыбке. - Завод по кусочку не раздашь. Здесь можно так сделать. Подсчитываем стоимость всей собственности, делим на число жителей и выпускаем такие бумаги, где цена указана. Ну, скажем, тысяч по десять на каждого выйдет. Или там по двадцать... Немного, конечно.
      - Да уж, немного, - согласился Елка.
      - Но это только вначале немного, - поспешно добавил Рыжий. - А как экономика заработает, как тот же завод продукцию начнет выпускать, богатеть начнет, так и бумажки в цене повысятся. Через какое-то время там уже не десять тысяч, а все десять миллионов набежать может.
      - Так это у нас все, глядишь, миллионерами станут, - усмехнулся Елка.
      - Ну, все не все, а если кто с умом бумажками распорядится, кто, например, в тот же завод вложит, чтоб, значит, акционером стать, или в другое какое дело, тот может и миллионером, - сказал Рыжий.
      - А ежели не захочет? - поинтересовался Елка.
      - Ну, так бумажку всегда продать можно, - ответил Рыжий. - Только это невыгодно.
      - Мудрено как-то, - засомневался Большая Елка. - Я думаю, он твою бумажку продаст скорее. Или на бутылку сменяет. Ты-то сам непьющий, видать?
      Рыжий смутился и потупил взор.
      - Ладно, - сказал Елка, снова обращаясь к Колобку. - Раз у вас все так продумано, то, может, и впрямь попробовать стоит. Опять же - мировой опыт... Давай рискнем... Сколько, ты говоришь, времени на все это дело надо? Ну, чтоб механизм этот ваш заработал?
      - Года три, - ответил Колобок. - Возможно - четыре.
      - Не, - сказал Елка. - Это долго. Это народ не поймет. Давай за полгода. А?
      Колобок с Рыжим переглянулись.
      - Потребуется большая работа, - сказал Колобок. - Так вот, наскоком, не решить. Стабилизационные процессы, инвестиционная политика, конституционная реформа...
      - Ты погоди, погоди со своей наукой! - Елка хлопнул по столу. - Давай вот как сделаем. Я скажу, что за полгода все выправим. Ну, чтоб народ обнадежить малость. А там, ежели что, потянем чуток. Поймут люди. Вон сколько ждали! А вы уж поднатужьтесь, чтоб не очень долго.
      Он с надеждой посмотрел на приятелей-реформаторов. Те пожали плечами.
      - Не сумлевайтесь, ребята. Я ж - Президент. Вы только механизм этот ваш запустите. Штоб голодуха кончилась. А я всегда помогу. И народ поймет. Он же вон и истреблением занимался, себя не жалел, и злаки эти сеял от зари до зари, и нефть качал, когда велено было. А тут - такое дело. Поймут люди!
      Большая Елка поднялся и протянул Колобку руку.
      - Ну, будем считать - порешили!..
      Проводив гостей, Большая Елка вызвал Усача и Булатика. Те уже два часа томились в приемной, ожидая, пока он закончит свои беседы.
      - Все, мужики! - сказал Елка, шагнув из-за стола им навстречу. Большое дело начинаем. Хренация-либерзация... Наука, в общем.
      Булатик степенно кивнул.
      - Наука - это хорошо. Я сам, между прочим, профессор.
      - Вот и поддержи, раз профессор, - сказал Елка. - Подсуетись там, в Верхнем Совете. Ты ж у них начальник. Вместе супротив танков стояли, вместе и либерзацию начнем.
      - За Верхний Совет не беспокойтесь, - ответил Булатик. - Поддержим.
      - Вот и хорошо. - Елка повернулся к Усачу: - Ну, а ты что думаешь?
      Тот вытянулся по стойке смирно.
      - Есть!
      - Молодцы! - похвалил соратников Большая Елка. - Нам главное - вместе держаться. Дело-то нешуточное. Это тебе не злаки сеять, понимаешь.
      Усач разгладил усы и приосанился.
      - Наука наукой, а вот ещё порядок бы навести не мешало. Чтоб все чин чином было. Без порядка дело не сдвинешь. Я, к примеру, мог бы этим заняться. Чтоб всех жуликов - к ногтю! Уж я б их...
      - Ты погоди, - успокоил его Большая Елка. - Тебе дело тоже найдем. Ты - вице-президент. Значит, при мне должен быть постоянно. Может, и жуликов тебе поручим, а может, ещё что. Не суетись пока.
      Усач с Булатиком сели, Елка снова вернулся за свой дубовый стол и нажал кнопку на переговорном устройстве.
      - Чаю нам, - громко сказал он. - И не соединять меня ни с кем. Совещание у нас. По либерзации...
      * * *
      - Ли-бе-ра-ли-за-ция, - прочитал по слогам Надькин отец и поднял глаза на Кухтика. - Так это, значит, у их называется. Что ни новая власть, бляха муха, то новые байки. Во она, ихняя берзация! - Он вытащил из кармана и бросил на стол пачку скомканных бумажных денег. - Во, погляди! Тыща здесь. Да я б раньше на эти деньги... А щас что?.. Бутылки не купишь... Дожили, мать их!
      Кухтик сидел у окна и молча смотрел в сторону свалки-помойки. Он ещё минут десять послушал монолог Надькиного отца, потом встал и, сказав:
      - Дядь Вась, я пойду, - направился к двери.
      - Давай иди, малой, - махнул ему Надькин отец. - А я, пожалуй, на фанерку смотаюсь. Зарплату сегодня обещались выдать. Авось хоть в этот раз не надуют.
      Спустившись во двор, Кухтик осмотрелся вокруг. Густые кусты на пустыре тянули к небу кривые ветки. Листва их была темно-серой от пыли. Неяркое солнце светило сквозь белые облака. Короткое лукичевское лето подходило к концу. По ту сторону свалки-помойки на обветшалом фасаде здания, где некогда размещалась ЛИПА, висела большая вывеска "Инвестиционный Фонд "АНОМАЛИЯ"". Ниже синей краской было написано: "Сверхвыгодные вклады! 1000 процентов годовых!" По дорожке, ведущей вдоль свалки к главному входу, тянулась длинная очередь. Немного постояв, Кухтик побрел в сторону своей бывшей работы - к безвременно скончавшемуся Институту Пространственных Аномалий.
      Очередь у входа стояла молча. Лишь кое-где возникали короткие, быстро затухавшие разговоры.
      - Деньги берут и ваучеры берут, - расслышал он чей-то голос. Говорят, к зиме проценты всем выдадут.
      - Процент к зиме, только ежли больше десяти тыщ сдашь, - отозвался другой голос.
      - А как отдавать-то будут? - вопрошал третий. - Все деньги взад или ещё докладать можно?
      - Докладать, докладать, - ответили ему. - Чего ж забирать, коли процент растет.
      На том разговор угас. Кухтик отошел в сторону, поднялся на каменную ступеньку, вынул из кармана смятую пачку дешевых сигарет, достал спички и закурил. Прежде чем положить пачку обратно, он пересчитал сигареты. Оставалось семь штук. В месяц по талонам ему полагалось четыре пачки. Кое-что можно было иногда купить в магазине, если угадать время. Правда, очередь обычно выстраивалась ещё затемно, а он, натаскавшись тяжелых коробок на складе, где теперь работал, часто не мог утром продрать глаза.
      Кухтик курил и вспоминал безмятежные дни в институтской мастерской. Вспоминал академика, умершего год назад. Вспоминал лаборанта Беню, пропавшего неизвестно куда и только раз за это время забежавшего к нему, принеся в подарок банку тушенки из гуманитарной помощи. Тушенку, как помнится, они съели все вместе - с Надькиным отцом и Колькой, закусывая водку, которую тоже давали по талонам. Тогда еще, кажется, по две бутылки в месяц.
      - Ну, как дела, Игорек? - расслышал он за спиной и оглянулся.
      Невдалеке у дверей института стояли двое мужчин. Один - высокий, в строгом темном костюме, и другой, пониже, в распахнутой кожаной куртке, с толстой золотой цепочкой на шее.
      - Дела идут, - отвечал кожаный. - Народ балдеет.
      Высокий в костюме покосился на очередь.
      - Ну, ты не очень, не очень-то петушись, - сказал он.
      - Дураков не сеют, не жнут, - хохотнул его собеседник. - Лучше скажи, куда бабки пристроим? Я вот думаю, может, в кастрюльный вложить? Загибается совсем. По дешевке ухватить можно.
      Высокий взял его за плечо.
      - А вот думать, Игорек, тебе не надо. Ты делом занимайся.
      - Так я ж и занимаюсь, - слегка обиделся кожаный. - А насчет кастрюльного...
      - Насчет кастрюльного, - сказал человек в костюме, - выкинь из головы. Это у тебя головокружение от успехов. Деньги, Игоречек, портят человека. Логика мышления нарушается.
      - Да ладно тебе! - Кожаный отодвинулся и высвободил плечо.
      - Значит, так, - негромко сказал высокий мужчина, - завтра же все в зелень переведешь. Пока курс держится. Скоро вверх поползет. Так что все в баксы. Понял?
      - За бугор качнешь? - спросил кожаный.
      - Найдем, куда качнуть, - ответил ему высокий сухо. - И не надо лишних вопросов задавать. У меня и так голова от вопросов болит. Один господин Рогозин чего стоит.
      Услышав знакомую фамилию, Кухтик повернулся и съехал ногой со ступеньки. Говорившие разом смолкли. Высокий человек пристально посмотрел на него. Уши Кухтика стали красными. Он бросил на землю недокуренную сигарету, неловко растер её подошвой и зашагал прочь.
      Шагая вдоль молчаливой очереди, он чувствовал, что высокий и кожаный смотрят ему вслед. Но, может, это ему только казалось.
      Кухтик ускорил шаги и быстро свернул за угол. Перед ним открылась главная лукичевская площадь. Посреди на каменном постаменте стоял лысый бронзовый человек. У подножия пьедестала на грязных деревянных ящиках сидели несколько старушек, разложив перед собой на таких же ящиках кучки каких-то тряпок и пучки зелени.
      Кухтик остановился, посмотрел на памятник, на блеклое, с чередой облаков небо над головой бронзового человека и двинулся в обход площади. Пройдя мимо самого красивого в Лукичевске здания, он ещё раз свернул, миновал несколько улочек, прошагал вдоль длинного, похожего на барак магазина, где на дверях висел лист бумаги с надписью "Талоны за август отовариваются с 1 сентября", снова повернул и вышел к проходной кастрюльного завода.
      У дверей проходной он увидел мужчину с красным лицом и большим портфелем в руке. Мужчина стоял, обратясь к распахнутым дверям проходной, и что-то громко кричал.
      - Да пошли они все к едрене матери! - услышал Кухтик. - Так и передай! И пусть не звонят больше!
      Из проходной ему ответил хриплый, неразборчивый голос.
      - А я их в гробу видал! - выкрикнул краснолицый мужчина. - Мне за товар не платят, и я им платить не буду. Пусть хоть застрелятся!
      Он взмахнул портфелем, плюнул на землю и, бормоча что-то себе под нос, направился в сторону Кухтика. "Пропади оно все пропадом!" - расслышал Кухтик.
      Он подождал, пока краснолицый свернет в переулок, ещё немного постоял и пошел назад.
      Возвратясь к дому, Кухтик поднялся по лестнице, стены которой были исцарапаны надписями, а лампочки на площадках вывернуты, отыскал в полутьме замочную скважину и открыл дверь.
      Войдя, он остановился на пороге. Весь коридор, вплоть до дверей кухни, был заставлен листами фанеры. В конце коридора, прислонясь к стене, стоял Надькин отец.
      - Во, погляди, малой, погляди! - сказал он и ткнул пальцем в фанерный лист. - Эт знаешь что?
      Кухтик оглядел коридор и ничего не ответил.
      - Эт, малой, зарплата моя. Агась! - Надькин отец сделал шаг от стены и пнул фанеру ногой. - Во чо деится!.. Пошел деньгу получать. Думал, суки, хоть в этот раз выдадут. А мне фанеру суют. Не хошь, говорят, не бери. Денег-то все одно не будет. Нету у их денег. Понял?
      - Да-а-а, - протянул Кухтик, не зная, что сказать.
      - Вот те и да... Докатилися, мать твою!.. - Надькин отец стоял посреди коридора, опустив руки. - Да на хрен мне эта фанера? Я её и так сопру сколько надо. А и не взять нельзя... Во жисть!
      Кухтик шмыгнул носом, ещё раз поглядел на фанерные деньги и направился к дверям своей комнаты. У самых дверей Надькин отец нагнал его.
      - Слышь, малой? А еще, покамест меня не было, знаешь, чо моя учудила? - Он оглянулся и перешел на шепот: - Взяла, дура, все эти ваучера наши и в этой - как ее? - в "Аномалии" на ихние бумажки обменяла. Говорит, по зиме мильен давать будут. Совсем сдурела... Ты-то свой ваучер ешо не пристроил?
      - Нет, не пристроил, - ответил Кухтик.
      Надькин отец снова оглянулся.
      - Послушай, может, это... Может, у них там и впрямь чо дадут? А? Как думаешь?
      Кухтик пожал плечами.
      - Во жисть! - вздохнул Надькин отец. - Куды ни кинь, всюду клин!
      Он крякнул и пошел обратно по коридору.
      Переступив порог комнаты, Кухтик зажег свет, подошел к шаткому столу, за которым когда-то готовил уроки, сел, опустил плечи и подпер голову руками. За окном в темноте тоскливо шуршали листья. Он взял со стола лежавший там листок бумаги и рассеянно поглядел на него. На прямоугольном листке с тонкими разводами замысловатых линий была нарисована картинка белый дворец на берегу широкой реки - и стояла крупная надпись "10 000 рублей".
      Кухтик держал в руках свою долю собственности страны.
      Стоимость её равнялась стоимости двух пар ботинок.
      * * *
      - Подобная трактовка вопросов собственности, как мне представляется, связана с упрощенной конструктивистской интерпретацией общественного устройства, выхолащиванием основных понятий и приданием им субстантивного содержания, - закончил Колобок свою мысль.
      Он прервался и посмотрел в окно, обрамленное шелковистыми шторами. За окном в размытом сером пространстве висела мелкая сетка дождя. Наступила осень.
      Колобок вздохнул. На душе у него было муторно. Уже третий час, сидя в душном кабинете, он пытался объяснить президенту элементарные вещи.
      - Стимулирование притока инвестиций... Либерализация внешнеэкономических связей... Варьирование ставок налогов на прибыль, перечислял он. - Финансовые и кредитно-денежные рычаги воздействия...
      При каждом слове Большая Елка вздрагивал.
      - Конечно, - продолжал Колобок, - если рассматривать ситуацию как результат активности индивидов, каждый из которых эмпирически устанавливает границы областей деятельности...
      - Чи-и-иво? - произнес президент, часто заморгав.
      Колобок решил излагать свои мысли в более доступной форме.
      - Разумеется, - сказал он, - иногда в известном контексте можно выделить сегмент сложного и часто иерархически организованного целого как удобную модель для выяснения тех или иных свойств, оговорив границы сегмента. Но...
      Елка замычал и охватил голову руками.
      - Все, все!! - взмолился он. - Больше не надо!..
      - Но ведь основная концепция классического либерализма... вознамерился было продолжить Колобок, однако, взглянув на Большую Елку, умолк.
      - Послушай! Ты это... ты, понимаешь, того... Ты мне в другой раз объяснишь, - умоляюще произнес Елка.
      - Да я, собственно... Я только хотел сказать, что пока хозяйство функционирует на административных принципах...
      Президент опять схватился за голову.
      - Все! Давай закончим! Нам же с тобой сегодня ещё на Толковище идти. Или не помнишь?
      - Отнюдь, - сказал Колобок.
      - Во, во! Ты им там про "отнюдь" и расскажешь. И насчет принципов растолкуешь. - Елка быстро встал с кресла. - А теперяча - ступай!.. Ступай, родной!
      Колобок, вздохнув, поднялся и пошел к дверям.
      Миновав лабиринт коридоров Большого дворца, он вошел в свой кабинет размером чуть меньше президентского, сел за стол и тупо уставился в дальний угол.
      Дела шли скверно. Система реагировала не по правилам. Казалось бы, в стране, где почти совсем не осталось ни еды, ни полезных вещей, где уже не было дешевой нефти, чтобы продавать её соседям, где почти все деньги были истрачены на бессмысленные ракеты или пропали неизвестно куда, в такой стране жители не могли не понять, что теперь все зависит от них самих. Что никаким отнятием и поделением ничего не добьешься. (Да и отнимать и делить давно было нечего.)
      Но жители не понимали. Они, казалось, все ещё надеялись, что произойдет чудо, которое им обещали из года в год все преж-ние Предводители. Поначалу они смотрели на Колобка с надеждой. Особенно после того, как Елка пообещал им, что тот все вы-правит за полгода. Потом стали раздражаться и обвинять его во всех бедах - прошлых и нынешних. Как будто это он выкачал всю нефть, растратил все деньги, съел всю еду и украл все полезные вещи.
      По книжкам, которых Колобок прочел великое множество, предполагалось, что, получив наконец свободу и увидев, в каком бедственном положении они оказались, жители дружно возьмутся искать себе какое-то новое дело вместо бессмысленной работы на кастрюльных заводах. Ведь ракеты, которые там делались, никому были не нужны. И уж меньше всего - самим жителям. Ни есть эти ракеты, ни надеть их на себя, ни даже продавать друг другу было нельзя. Понять это казалось несложно.
      Но жители не понимали.
      Конечно, им приходилось туго. Денег у них становилось все меньше, потому что цены росли. Росли же они потому, что торговать себе в убыток торговцы не хотели. Назначать цены приказами было бессмысленно. Заставь он торговцев продавать дешевле, всю еду и полезные вещи скупили бы в один день. А от приказов ни того, ни другого больше не появилось бы.
      Чтобы начать производить полезные вещи, надо было срочно что-то делать с кастрюльными заводами, заполонившими всю страну. Но директора их, не желая ничего менять и боясь потерять свое место, убеждали работников, что, кроме ракет, на этих заводах делать ничего невозможно. Да и не нужно. И работники им верили.
      Им верили, а Колобку - нет.
      Сбережения жителей таяли с каждым днем. Но вместо того, чтобы объединиться и вложить их в какое-нибудь дело, они дружно тащили деньги к мошенникам, которые обещали умножить эти сбережения в сотни раз и, разумеется, тут же пропадали со всеми деньгами. Но почему-то ни самих себя, ни коварных мошенников жители не винили.
      Винили они Колобка. И у него же требовали вернуть им украденное.
      В деревнях, где из года в год всех заставляли сеять злаки тогда и там, где велели Начальники, некоторые жители, правда, поначалу решили сами заняться посевами. И у некоторых уже стало получаться. Но чем лучше у них получалось, тем почему-то больше их ненавидели соседи. Кое-где дома их даже поджигали в назидание другим умникам.
      Понять этого Колобок не мог. Ни в одной книжке ничего об этом не говорилось.
      Самое обидное, что в других странах, где тоже когда-то пытались устроить отнятие и поделение, а теперь тоже одумались, там жители вели себя по-другому. Правда, в тех странах свет Великой Идеи зажегся не так давно, как в стране Колобка, не всех прежних жителей удалось истребить и кое-кто ещё помнил, как жить по-другому. В его же стране таких почти не осталось.
      Но труднее всего ему приходилось с соратниками по работе. Собственно, это были не его соратники (взял бы он таких, как же!), а те, что работали в Большом дворце все прежние годы. Разогнать их он не мог. Во-первых, ему не позволил бы это сделать Большая Елка, который тоже, как-никак, был когда-то Местным Начальником, сам перевоспитался и думал, что можно перевоспитать остальных. Во-вторых, быстро набрать такое количество новых людей было просто нереально. Чтобы разобраться в тех бумажках, что наплодили прежние начальники, потребовалась бы уйма времени. А времени у Колобка не было.
      Оставшись в одиночестве, Центральная провинция испытывала большие трудности. Как, впрочем, и остальные. Но, несмотря на это, провинциальные президенты знаться друг с другом не хотели. Страдали от этого, естественно, жители. Начальники же - большие и маленькие - наоборот, извлекли для себя массу полезного. В каждой провинции (теперь - Совершенно Свободной Стране) создавались свои министерства, комитеты и прочие органы, число которых множилось день ото дня. Центральная провинция в этом смысле не была исключением. Каждое утро Колобок начинал с того, что выслушивал очередную просьбу о создании ещё одного министерства. Поначалу он упорно сопротивлялся. Тогда кандидаты в начальство шли к старым соратникам, сидевшим в Большом дворце. Те звонили Елке, поднимали шум, доказывая, что новый орган ну совершенно необходим, что без него все остановится (а остановить все было в их силах), и Колобку приходилось уступать. В конце концов он прекратил сопротивление, и вскоре министерств в Большом дворце стало больше, чем при любом Предводителе...
      Колобок почувствовал духоту, ослабил галстук и расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. В ту же секунду на столе зазвонил один из многочисленных телефонов. Он поднял трубку.
      - Так ты на Толковище-то собрался уже? - услышал он голос Елки. Давай поспешай, понимаешь. Не то опоздаем.
      Колобок взглянул на часы.
      - Хорошо, иду, - устало ответил он в трубку. - Сейчас иду...
      * * *
      Толковище Центральной провинции - первое после победы над заговорщиками - встретило Елку и Колобка шумом. При их появлении шум, правда, малость стих, но потом возобновился с новой силой. Большая Елка сел на свое место в президиуме. По правую руку от него расположился Булатик, по левую - Усач. Колобку, который выполнял обязанности Главного Министра, место в президиуме не полагалось. Он сидел в первом ряду - там же, где и остальные члены правительства.
      Елка смотрел в зал и пытался воскресить в памяти свое первое выступление, сразу после провала путча. С тех пор прошел уже почти год. Тогда члены Верхнего Совета, отсидевшие вместе с ним во дворце Центральной провинции три долгих дня, встречали его овацией. Здесь, на Толковище, рассчитывать на овации не приходилось.
      Толковище досталось Елке со старых времен, когда ещё не разбежались провинции, когда ещё существовала партия. Потому большинство сидящих сейчас в зале были прежними местными, то есть партийными, начальниками. Конечно, он мог бы тогда, сразу после победы, назначить новые выборы, чтобы скинуть их с насиженных мест. Он мог бы распустить Съезд-Толковище и оставить один Верхний Совет. Так было бы и проще, и правильнее. Но он этого не сделал. Как не сделал и многого другого, о чем сейчас сожалел.
      Елка вообще имел привычку сразу после драки впадать в какую-то спячку. Это за ним водилось всегда. В детстве, поколотив дворовую шпану, он запирался дома и по два-три дня валялся на диване, не зная, чем себя занять. Его стихией была борьба, и в отсутствие её он скучал.
      Победив прошлой осенью, он повел себя точно так же. Между тем перепуганные партийные начальники за год потихоньку пришли в себя. И вот теперь, глядя в зал, он видел, как они шушукаются на своих местах, обмениваются многозначительными взглядами и смотрят в его сторону без малейшего страха.
      "Ничего, - подумал Елка. - Рано радуетесь. Руки, понимаешь, коротки".
      За свою судьбу он не волновался. Снять его с должности Толковище не могло, ибо избирали Елку президентом (в отличие от Микки) все жители, а стало быть, только они могли сместить его с этого поста. Но вот заставить его убрать Колобка было членам Толковища под силу.
      "Фиг вам, - сказал про себя Большая Елка. - Не отдам!" Разумеется, он и сам порой задумывался, почему либерзация, которую Колобок проводит с такими мучениями, все никак не дает результатов. Не то чтоб его волновали мучения Колобка. В конце концов, тот сам напросился. Но вот то, что мучаются жители, Елку сильно расстраивало. В глубине души он понимал, что другого пути нет, однако уж больно долгим и тяжким оказывался этот путь. Все обещанные им сроки прошли, а жизнь не становилась лучше. Правда, Колобок предупреждал, что быстро не получится. Но ведь мог бы и поднапрячься.
      Впрочем, отступать теперь было поздно. Разве что затеять новое поделение. А значит - и истребление. Ибо поделения без истребления не бывает. Это Елка уже усвоил.
      Он встал и позвонил в председательский колокольчик...
      Работа Толковища продолжалась два дня. В первый день Местные Начальники, ещё не раскочегарившись, прощупывали Елку на прочность. То один из них, то другой пытался куснуть его с трибуны. Впрочем, без особого успеха. Некоторым - тем, кто ещё не до конца пришел в себя, - не хватало смелости. Другие были похрабрей, но их осаждали Елкины сторонники. Да и сам он время от времени рыкал со своего места, а пару раз даже занес над столом кулак. Это вызывало у Начальников мгновенную реакцию.
      Однако на второй день они осмелели. Упреки и угрозы посыпались на бедного Елку сплошным потоком. Он не успевал огрызаться.
      На помощь ему пришел верный Усач. Громыхая кулаком по трибуне, он крыл Начальников и защищал либерзацию. Хотя сам генерал Колобка не очень любил. Ему не нравилось, что тот стал при Елке вроде как главным помощником, а ему - вице-президенту - никто толком никакого дела не поручал.
      Булатик тоже не давал Елку в обиду. Он обращался с Начальниками, как со своими студентами, читал им мораль, морочил головы какими-то байками, отчего те, правда, ещё больше зверели.
      Колобок, которого Местные Начальники постоянно требовали к ответу, вышел и начал объяснять суть затеянных им реформ. Но как только он произносил слово "отнюдь" или ещё что-нибудь в этом роде, в зале начиналась истерика.
      В конце концов все окончательно переругались и у трибуны образовалась свалка. Большая Елка встал, грохнул по столу и прорычал: "Пр-р-рошу слова!"
      Галдеж прекратился. Елка, не торопясь, протопал на трибуну и начал речь.
      Говорил он отрывисто и недолго. Объяснил, что от своего не отступит, что "народ его не для того выбирал, понимаешь", что Начальники ни хрена не смыслят в либерзации (и во всем остальном тоже), что Колобка он им не отдаст (правда, и Колобку на всякий случай пару раз врезал), а под конец сделал длинную паузу и произнес:
      - Требую полномочий!
      - Каких ещё полномочий? - взвизгнули из первого ряда.
      - Во-о таких! - пробасил Елка и развел ручищами.
      Поднялся адский шум. Большая Елка, не обращая внимания на прыгающих по залу Начальников, вернулся на свое место и стал ждать, пока они перебесятся.
      Проходила минута, другая, но гвалт продолжался. Елка собрался было снова поработать кулаком, но в этот момент у микрофона, как черт из табакерки, вынырнул Булатик. Перекрывая шум, крикнул:
      - Го-ло-со-ва-ние!
      Начальники у трибуны задергались. Кто-то попытался вы-браться из общей кучи, кто-то начал размахивать руками и тоже рваться к микрофону. Однако Булатик стоял как скала.
      - Голосование! - повторил он. - Кто "за", прошу поднять руки.
      Елкины сторонники дружно взметнули ладони.
      - А кто "против"? - мягко спросил Булатик.
      Галдевшие Начальники снова стали что-то орать, сначала на него, потом друг на друга и в результате перегрызлись уже между собой.
      Булатик, как ни в чем не бывало, оглядел зал, улыбнулся и произнес волшебное слово:
      - Кон-сен-сус!
      Потом пару секунд помолчал и закончил:
      - Толковище закрывается... Всем - спасибо!..
      У выхода из зала Большая Елка подошел к Начальнику Верхнего Совета и крепко пожал ему руку.
      - Ну, выручил! - сказал он.
      - Ерунда, - скромно ответил Булатик. - Слабаки они против нас. Мы ж с тобой тут - два главных.
      - Ну, я-то, понимаешь, все ж поглавнее буду, - поправил его Елка. Али как?
      - Конечно, конечно, - быстро согласился Начальник Совета.
      - То-то же.
      Елка ещё раз стиснул его руку своей ладонищей и вразвалку пошел по коридору. Толпа расступилась перед ним с глухим ропотом.
      Булатик, оставшись у дверей, посмотрел вслед президенту, опустил глаза и негромко произнес:
      - Главный... Конечно, главный... Хотя...
      * * *
      - Хотя один хрен, - сказал Надькин отец. - Что те, старые, что эти новые. Жратвы все одно не видать. А цены вон, вишь, куда лезут. Это ж уму непостижимо!.. Нет, при старом режиме лучше было. Точно!.. Это Мишка, гад, все устроил. Трезвость объявил. Теперяча, конечно, выпивка вроде есть, да на какие шиши купить-то? Бардак!.. Вот при Вожде был порядок. Может, кого и сажали, а цены-то в аккурат кажный год снижались. Колбаса, помню, по рупь двадцать!.. Сказать кому - не поверят... Не, точно говорю - лучше было. Он мечтательно закрыл глаза.
      Колька, сидевший рядом с ним, повернулся к Кухтику.
      - Все масоны, суки, устроили. Все они.
      - Кто? - переспросил Кухтик.
      - Масоны... - Колька придвинулся к нему. - Они, падлы. Они нам всю жизнь гадят.
      Кухтик недоверчиво посмотрел на друга.
      - Чо, не знал? - спросил Колька. - А ты вон у меня газетку возьми, почитай. Мне мужик с кастрюльного дал. Там все про них написано. Страшное дело!..
      - Масоны - это кто? - задал вопрос необразованный Кухтик.
      - Как кто? Ну, эти...
      - Жиды, что ли? - вмешался в разговор Надькин отец.
      - Ну, они. Кто ж еще? - ответил ему Колька. - Только они теперь в масоны заделались. Маскируются, гады...
      - Жиды, они хитрые, - подтвердил Надькин отец.
      - Хитрые, хитрые. - Колька взял со стола недопитый стакан. - И главное, всюду пролезть норовят. Наверху, знаешь, их сколько! Думаешь, фигню эту с деньгами не они устроили? А скоро вообще всю власть захватят. Точно!
      - Вождя тоже, говорят, жиды извели, - сообщил Надькин отец. Врачи-вредители. Вы-то, поди, ни хрена и не знаете.
      - Что твой Вождь, - сказал Колька, снова ставя стакан на стол. - У них теперь заговор - чтоб весь мир под себя подмять. А уж нас - так в первую очередь.
      Кухтик переводил взгляд с Кольки на Надькиного отца, пытаясь осмыслить услышанное.
      - Ты вот что, ушастый, - тронул его за плечо Колька. - Ты Беньку этого больше к нам не води.
      - А Бенька при чем? - удивился Кухтик.
      - При чем, при чем... При том! Он же тоже из этих... Ну, может, сам-то и не масон, но хрен его знает. Все они одним лыком шиты.
      - Бенька тушенку принес, - попытался защитить приятеля Кухтик.
      - Дурак ты, ушастый, - сердито сказал Колька. - При чем тут тушенка? Еще хрен знает, где он эту тушенку взял.
      - В ЖЭКе взял, - убежденно произнес Надькин отец. - Там гуманитарку давали... Эх, а сейчас бы тушеночки с макарошками засадить!