* * *
      Местный Партийный Начальник в городе Лукичевске сидел за своим столом и читал столичный журнал. В голове у Начальника был сумбур, а в душе тоска. Жизнь, ещё недавно размеренная и привычная, дала трещину. В столице затеяли какую-то игру, правила которой он понять не мог. Газеты и журналы начали печатать такое, от чего волосы становились дыбом. Какие-то совершенно безвестные писаки поливали грязью Великого Вождя и Первого Предводителя. Правда, Смелого Соратника и Второго Предводителя почему-то не трогали. Но зато на Вожде плясали все кому не лень.
      "Это ж куда они зайти могут, если и дальше копать начнут?" - думал он, перелистывая страницы журнала.
      Самое страшное, что от столичных писак доставалось и кое-кому из Местных Начальников. Их ругали за медленную перековку и за то, что они ничего, кроме как стучать по столу кулаком, не умеют. (Будто существовал какой-то другой метод работы.)
      Было совершенно ясно, что все делается по команде Первого Демократа. Без него никто не посмел бы и пикнуть. Но на кой черт Демократу все это сдалось, Местный Начальник не понимал. А следовательно, не понимал, что ему надлежит делать у себя в Лукичев-ске. Полагалось вроде бы тоже быстро начать кампанию против покойничка Вождя. Однако четких указаний на этот счет не было. Можно было бы изобразить какую-нибудь перековку. Но что на что ковать, он не знал, как не знал, стоит ли вообще торопиться с этим делом. Из столицы пришло две телеграммы от двух Главных Соратников Демократа. Содержание их было прямо противоположным. Один требовал как можно скорее начать голосиловку и поиск новых идей. Другой советовал не спешить.
      "Засранцы, - сказал Начальник. - Пропадите вы пропадом с вашей голосиловкой!"
      Но сидеть сложа руки тоже было нельзя. Ничего не стоило в один прекрасный момент слететь с кресла.
      "Где ж я вам, гады, новых идей возьму?" - бормотал Местный Партийный Начальник, копаясь в ворохе бумажек на своем столе. Вдруг один из помятых листков привлек его внимание. Это было письмо дурака академика об аномальных явлениях.
      - Так, так, так, - произнес он и, не отрываясь от чтения письма, нажал кнопку. - Редактора ко мне. Быстро! - сказал Начальник вошедшей секретарше.
      Через полчаса на пороге возник редактор лукичевской газеты. Писака был в своем обычном состоянии. То есть умирал от страха.
      - Ну? - спросил Местный Начальник, глядя поверх его головы. - Как у нас насчет голосиловки?
      Редактора затрясло.
      - Мы вот... В общем-то... Всегда... - заблеял он.
      Начальник взял карандаш и, постукивая им по столу, взглянул на трясунчика.
      - Так будем голосить или нет? Я вас спрашиваю.
      - Конечно, конечно... Мы... обязательно... - На глазах писаки выступили крупные слезы.
      Местный Начальник поднялся с кресла, занес над столом кулак, но вовремя спохватился и опустил свой главный инструмент.
      - Где новые идеи? - спросил он. - Где... идеи? Я, что ли, черт возьми, за вас перековываться буду?!
      - Мы ищем. Мы ищем... Только вот... - донеслось от двери.
      - Ищут они! - Начальник не удержался и треснул-таки кулаком по столу. - Они, мать их, ищут! Сидят себе сиднем, не голосят ни хрена, а я за них работать должен... Вот вам идеи!
      Он взял письмо и потряс им в воздухе.
      - Открытия замалчивать вздумали! Народу правды не говорить!.. Выгоню к черту!.. Чтоб завтра же статья была. Чтоб народ все знал про... - Начальник осекся и с трудом прочел нужное слово: - ...про аномалии.
      Редактор затряс всем сразу - и головой, и руками, и ногами.
      - Мы счас... Мы сразу... Знание - сила...
      - Пшел вон, - устало сказал Местный Начальник и сел в кресло.
      Дверь кабинета захлопнулась. Лукичевский Начальник ещё раз попытался прочесть письмо академика.
      "Фигня, - сказал он самому себе. - Фигня... А впрочем..."
      Он задумался, потом взял двумя пальцами лист бумаги и положил в ящик стола.
      - Черт его знает, - произнес он. - Может, пригодится. На безрыбье и рак - рыба.
      Начальник встал и подошел к окну кабинета. Внизу простиралась большая площадь. В дальнем конце её на полированном пьедестале стоял бронзовый человек с кепкой в руке. Дальше тянулся сквер с хлипкими деревцами и ломаными скамейками. За сквером виднелся обшарпанный дом. В одном из раскрытых окон его чернела едва различимая точка. Не то кошка на подоконнике, не то чья-то голова.
      * * *
      Кухтик сидел в своей комнатке и, разложив на подоконнике газету, читал про перековку.
      Вообще-то раньше он газет в руки не брал. Он даже не очень понимал, зачем это делают другие. Все интересное про жизнь было написано в книжках. (Правда, и их Кухтик читал не много.) Все новости показывали по телевизору. (Правда, и новости по телевизору Кухтик смотрел не часто.) Что ещё можно узнать из газет, он не представлял. Когда-то в армии на политзанятиях им зачитывали разные большие статьи о Предводителе и даже заставляли пересказывать их своими словами. Но ведь то было в армии. Там ещё не такое проделывали.
      В общем, смысл существования газет был ему не до конца понятен. Большинство знакомых ему людей прекрасно обходились без них.
      Однако за последний год все изменилось. Мало того что в институте на лестничных площадках курильщики теперь стояли, уткнувшись в газетный лист. Мало того что Беня теперь часто ходил с газетой под мышкой, чего раньше никогда не было. Но даже Колька пристрастился к этому делу.
      Сегодня же Кухтик окончательно убедился, что в мире что-то не так. Придя с работы, он застал на кухне за чтением газеты Надькиного отца.
      - Слушай, малой, чего пишут, - сказал тот и начал водить пальцем по строчкам.
      Кухтик услышал много интересного. В частности - про Великого Вождя и Первого Предводителя, портрет которого лично когда-то снимал со стенки. Великий Вождь, как выяснялось, проделывал страшные вещи, убил кучу невинных жителей и замучил массу сподвижников. Первый же Предводитель был просто козлом. Впрочем, Кухтик об этом подозревал, слушая в армии замполита.
      - Во, малой! Гляди: "В эпоху застоя проедались природные богатства страны..." Точно. Это он, падла, проел. Предводитель... Ты рожу евонную видел?.. Во еще. Слушай...
      Все, что писали в газете, конечно, сильно смахивало на правду. Но, к примеру, Большому Начальнику По Кадрам он такую газету показывать бы не стал. Хотя, с другой стороны, тот её наверняка тоже видел. И, возможно, даже читал.
      Тем временем на кухне появился Колька с кастрюлей в руках.
      - Читаете? - спросил он. - А у меня ещё одна есть. Во там чешут. Застрелись!.. А вчера по телику фильмец гоняли, как Предводителя под ручку водят. Сам-то, оказывается, не рюхал совсем.
      - Свобода теперяча, - сказал Надькин отец. - Теперь им всем клизьму вставят. С иголками.
      Кухтик понял, что отстал от жизни.
      - Как думаешь, наших хмырей посымают? - спросил Колька Надькиного отца.
      - Кто у них там кого сымет, не знаю. Но вот пишут - голосить теперь можно почем зря. Я мужиков завтра подобью, чтоб к начальству пошли. Пущай талоны, суки, дают за прошлый месяц. Опять зажали.
      - А ты чего думаешь? Насчет перековки ихней? - обратился Колька к Кухтику.
      - Я-то? - Кухтик шмыгнул носом и задумался.
      - Ты возьми, почитай. - Надькин отец сунул ему газету. - Только опосля верни. Я в её бутылку оберну, на антресоль спрячу. Чтоб моя не засекла.
      Теперь, сидя у подоконника, Кухтик пытался осилить газету.
      "Завтра в столице открывается конференция", - прочитал он.
      Дверь приоткрылась, и в комнату заглянул Колька.
      - У них конференция завтра. В столице, - сказал Кухтик, чтоб продемонстрировать другу свои познания в области перековки.
      - Ну, значит, наших сымать будут, - уверенно сказал Колька. Он вошел в комнату, подошел к окну и выглянул на улицу. - Всех посымают. Точно. Может, даже и колбаса появится... Жизнь начнется - зашибись. Как в столице...
      * * *
      В большом столичном дворце начиналась конференция по вопросам перековки. Первый Демократ созвал сюда Местных Партийных Начальников с разных концов страны. В фойе дворца он велел поставить столики и разложить на них газеты, наиболее преуспевшие в голосиловке. Стоя наверху, на балконе, Микки смотрел, как Начальники расхаживали по фойе, брали газеты и о чем-то шушукались. Определить что-либо по их тусклым физиономиям было невозможно. Кстати, Микки, встречавший многих из них раньше, вдруг обратил внимание, насколько они похожи друг на друга. Казалось, что на высокие должности подбирали исключительно родственников. Хотя он точно знал, что это не так.
      В фойе заверещал звонок. Первый Демократ прошел за кулисы главного зала, подождал немного и вышел на сцену. Здесь, расположившись в несколько рядов, сидели его соратники. Тяжелый занавес позади них украшал портрет Автора Великой Идеи.
      Светлый, увешанный люстрами зал был заполнен до отказа. При появлении Микки все встали со своих мест и зааплодировали. Он изобразил на лице радушную, чуть смущенную улыбку и поднялся на трибуну. В обитых красным бархатом креслах перед ним сидели Местные Начальники, Помощники Местных Начальников, Заместители Местных Начальников, Помощники Заместителей и Заместители Помощников. Именно они составляли тот механизм, с помощью которого он руководил своей страной. Судьба каждого из них целиком зависела от него. Каждого из них он мог - если бы захотел - снять с должности в любую минуту. Власть его над ними казалась безграничной. Во всяком случае, над каждым из них в отдельности. В отдельности каждый из них был не более чем деталью сложной машины, рычаги управления которой находились в его руках. Любой являлся не более чем отдельной особью большой стаи, вожаком которой был он - Предводитель.
      Однако в зале они сидели все вместе. Слившись на фоне красных кресел в нечто общее, Начальники казались ему огромным тысячеглазым существом, внимательно наблюдающим за малейшим его движением. Микки ощутил некоторую напряженность.
      "Сейчас я им вмажу! - подбодрил он себя. - Сейчас они у меня перекуются!"
      Тысячеглазое существо молча следило за ним.
      "Хорошо бы с ходу вмазать, пока притихли", - подумал Микки.
      Он взял стоящий перед ним стакан воды и отпил несколько глотков...
      Первый Демократ тянул время. Что-то мешало ему начать.
      "Сейчас, - сказал он самому себе. - Сейчас..."
      Микки почувствовал спиной чей-то взгляд и, отставив стакан, как бы невзначай обернулся. Автор Идеи смотрел на него с портрета.
      "Не дергайся. Стой спокойно, - посоветовал тот Микки, который сидел внутри него, похлопав по плечу того Микки, который стоял на трибуне. Спокойно повернись и валяй. Никто тебя не сожрет... Пока".
      Он вновь повернулся к залу. Тысячеглазка выжидала.
      - Мы собрались сегодня, - начал Первый Демократ, - чтобы вместе обсудить наиболее важные вопросы перековки... Мы все понимаем, что подошло время больших перемен. Еще Автор Идеи завещал нам не бояться трудностей и смело внедрять все новое и прогрессивное... Великий замысел справедливого всеобщего поделения... - "Не туда заехал", - подумал он. - Великий замысел поделения, искаженный долгими годами несправедливости, нерасторопности, невнимательности, неспособности, нерешительности, некультурности, неопрятности... - "Это я зря ляпнул". - Одним словом, долгие годы героического труда и больших достижений привели нас к осознанию полного застоя.
      Существо с тысячью глаз, распластавшись на креслах, слушало молча и особых эмоций не выказывало. Микки продолжил:
      - Наша задача состоит в том, чтобы преодолеть возникшие трудности. Нам необходимо двигаться вперед, отметая застойность, застарелость, залежалость, замкнутость, закостенелость и заорганизованность. Мы должны активно осваивать новые подходы, отходы, заходы и доходы... - "Насчет доходов - не надо бы". - В общем, строго следуя заветам Автора Великой Идеи, мы должны с ещё большей энергией продолжить дело справедливого поделения, полно-стью отказавшись от такового.
      Что-то где-то скрипнуло в зале. Он прервался и сделал ещё пару глотков из стакана.
      - Демократия, за которую, не жалея сил, боролся Автор Идеи, дала мощные всходы в других странах мира, которые, идя вслед за нами, двигались несколько впереди. - "Что это я несу?" - Мы долж-ны самокритично оценить пройденный путь, сделать выводы и ещё больше демократизироваться. Многое из опыта, накопленного в зарубежных странах, можно использовать, опираясь на наш собственный опыт и тем самым опережая самих себя.
      Микки перевел дух. Существо вело себя смирно. Он вдохновился.
      - Суть перековки и голосиловки, о необходимости которых говорил ещё Автор Идеи, состоит в том, чтобы постоянно перековываться и голосить. Без этого невозможно никакое движение вперед, к цели, которую мы перед собой поставили и которую нам ещё предстоит выбрать, чтобы не сбиться с единственно верного, но пока ещё не известного нам пути. Поэтому цель наша совершенно ясна, и партия должна неуклонно двигаться к ней под руководством самой себя, неуклонно перековываясь и непрерывно голося. Перековка потребует от каждого из нас нового мышления, глубокого осмысления, большого внимания, четкого понимания, резкого возрастания и широкого разрастания...
      Пока все шло нормально. Но когда-то надо было и переходить к сути.
      - Вопрос в том, все ли из нас готовы к предстоящим трудностям. Все ли осознали необходимость покончить с застоем и взяться за дело? Если же кто-то не найдет в себе силы работать по-новому и не сможет отказаться от прежних порочных методов, тому, боюсь, придется уступить свое место.
      Тысяча глаз разом моргнули. Аморфное существо пошевелилось, и что-то заурчало у него внутри.
      - В конце концов, мы не можем бесконечно топтаться на месте, заниматься пустой болтовней, хрен знает куда тратить народные деньги и делать всякую фигню, - сказал Микки и оторопел от собственных слов.
      Урчание внутри тысячеглазого существа стало громче.
      - С теми, кто будет продолжать упорствовать, с теми, кто не сможет или не захочет перековываться, с теми, кто не поймет, что ТАК БОЛЬШЕ ЖИТЬ НЕЛЬЗЯ, - произнес Первый Демократ свою любимую фразу, - с такими работниками нам придется расстаться.
      Зверь в зале издал глухой рык.
      - Нет, торопиться, конечно, не следует, - опомнившись, сказал Микки. И вообще, друзья, надо беречь кадры... Но, с другой стороны, нельзя же не признавать, что...
      Рычание стало тише, но не прекратилось.
      - Нельзя же не признавать, что самое ценное наше достояние - это наша партия. Именно её должны мы беречь больше всего... Другой-то у нас нет...
      Существо успокоилось и вновь разлеглось на креслах.
      - Мы не позволим подбрасывать нам разные чуждые идеи о каких-то там разных моделях различных разнящихся разностей... Мы будем перековываться неуклонно, неусыпно, неумолимо и непрестанно. Но это вовсе не значит, что мы будем разбазаривать, растранжиривать, растрачивать, раскидывать и разбрасывать наше идейное достояние...
      Микки говорил полтора часа. Он умудрялся плести такие извилистые фразы, что ему самому с трудом удавалось из них выпутываться. Он петлял по тексту, как заяц по лесу.
      Зверь с тысячью глаз то затихал, то вновь настораживался...
      Закончив доклад, Первый Демократ изрядно устал. В зале раздались аплодисменты. Бурными он бы их не назвал.
      После короткого перерыва на трибуну вышел один из Местных Партийных Начальников с пачкой бумаг в руке. Разложив их на трибуне, он начал ответную речь.
      - С огромным вниманием прослушав исторический доклад, мы все как один глубоко осознали необходимость перековки и... - Начальник посмотрел в бумажку. - И голосиловки... Мы целиком разделяем и полностью поддерживаем новый курс на осознание, ускорение, проникание и углубление... Все, к чему призывает нас партия, под руководством которой мы руководим, руководствуясь её мудрым руководством, будет безусловно выполнено в условиях усложнения условий, обусловивших условия их выполнения...
      Начальник говорил два часа. Микки понял, что этот раунд проигран. Он с надеждой посмотрел на Старого Друга. Тот вздохнул, поднялся и пошел к трибуне.
      Тридцать минут Старый Друг добросовестно рассказывал залу то, о чем когда-то поведал Первому Демократу. Правда, на сей раз он излагал несколько смягченный вариант. Но это не помогло. К концу его речи зверь в зале пришел в крайнее раздражение.
      Затем на трибуне неожиданно оказался редактор одной из наиболее голосильных газет. Десяток таких редакторов Микки пригласил на конференцию в качестве гостей.
      - Уважаемые! - сказал голосильный редактор. - Ну на фига же так нервничать? Ну для чего трясти, я извиняюсь, чем-то там? Ведь все равно придется перековываться... Я понимаю, что дело тяжелое. Но о чем говорить, когда нефти все равно нет. Это-то хоть вы понимаете? Кулаками своими по столу вы уже все, что могли, вышибли. Ну, надо же когда-то начинать и головой работать. Ежели кто может, конечно... Я извиняюсь...
      В зале началась истерика. Местные Начальники повскакали с мест. Раздались крики. В редактора полетели тухлые яйца и гнилые помидоры. Откуда у них оказалось с собой столько еды, Микки не понимал.
      Он встал со своего места и призвал всех к спокойствию. Буйство в зале продолжалось. Он начал стучать ладонью по столу, но и это не помогло. Истерика нарастала. Тухлые яйца с треском разбивались о трибуну. Зал заполнился вонью.
      Оставалось последнее средство.
      Микки полез во внутренний карман пиджака и вытащил тонкую деревянную дудку с длинным рядом маленьких дырочек. Он выпрямился, поднес инструмент к губам и, поочередно зажимая пальцами дырки, начал играть.
      Протяжная, заунывная мелодия полилась в зал. Вопли прекратились. Он поднял трубку повыше и запрокинул голову. Колыбельная песнь заструилась между хрустальными люстрами, растеклась, спустилась вниз и обволокла красные кресла. Лохматое, всклокоченное тысячеглазое существо заурчало, тяжело заворочалось, потом постепенно угомонилось и стихло.
      Первый Демократ, не отрывая трубки от губ, сделал знак всем сидящим на сцене. Все поднялись, осторожно отодвинули стулья и на цыпочках потянулись к кулисам.
      Из зала слышался многоголосый храп.
      Микки прекратил игру, подошел к микрофону и тихо, едва слышно произнес:
      - Конференция закрывается.
      III
      Прошел год.
      За это время Микки усвоил три правила.
      Первое правило гласило: "Больше демократии!" (Этому его научил Старый Друг.)
      Второе правило гласило: "Хорошего помаленьку". (Этому он научился у Лихача.)
      Самым же важным было третье правило: "Чаще играй на дудке". (До этого он додумался сам.)
      Первый Демократ научился виртуозно играть. В любой нужный момент он мог выдудеть любую нужную мелодию. Что именно он сыграет, не знал никто. Включая его самого.
      Отношения между двумя Главными Соратниками Первого Демократа не изменились. Микки по-прежнему ежедневно выслушивал их противоречивые советы. Работать в такой обстановке было трудно, но со временем он приспособился. Иногда приходилось поочередно следовать то одному совету, то другому. Иногда - обоим советам сразу. Но чаще всего он смешивал две разные точки зрения, хорошо взбалтывал эту смесь и вырабатывал таким образом собственное мнение.
      Разумеется, Лихач и Старый Друг постоянно жаловались друг на друга. Приходилось успокаивать обоих и заверять каждого в своей полной поддержке. Когда кто-то из них начинал горячиться, Микки доставал заветную дудку и играл колыбельную песню. Общаться с ним во время игры было невозможно. Собеседник либо засыпал, либо, отсидев какое-то время и поняв, что толку не будет, уходил восвояси.
      Он с удовольствием избавился бы от одного из Главных Соратников. Но беда в том, что оба они были ему нужны. Не будь одного из них, Микки пришлось бы выбрать что-то определенное. И тут начинались проблемы. Выбрать демократию было заманчиво, но опасно. Отказаться же от неё значило перестать быть Первым Демократом и превратиться в очередного Предводителя. А этого он не хотел. Оставалось крутиться...
      Главных Соратников такая жизнь тоже постепенно выматывала.
      Первым не выдержал Лихач. Он решил срочно предложить какую-нибудь оригинальную идею, чтобы доказать свою незаменимость и покончить с влиянием соперника. Конечно, самой блестящей была бы идея послать к черту всю перековку вместе с голосиловкой. Но Лихач понимал, что Микки на это не пойдет. Вот если бы он - Лихач - сам мог выступить реформатором и выбить, таким образом, стул из-под Старого Друга... Но никаких реформаторских идей на ум не приходило. С идеями у него вообще было туго. Да и с умом - тоже не очень.
      И все-таки он придумал.
      Однажды Лихач пришел в кабинет Первого Демократа и уселся перед ним в кресло.
      - Послушай, - сказал он. - Что-то медленно у нас идет пе-рековка.
      Микки, который приготовился выслушивать очередной донос на Старого Друга, удивился.
      - Ты чего это? - спросил он. - Не заболел, часом?
      - Здоров я, здоров, - ответил Лихач, - а вот народ у нас, понимаешь, болеет.
      - Кто болеет?
      - Народ.
      - Как это? - изумился Первый Демократ.
      - А вот так. Тяжко болеет народ. Хворь у него застарелая. Ты б, вместо того чтоб перековкой своей заниматься, о здоровье народном подумал.
      - А, это ты насчет того, чтоб перековку бросить? - устало спросил Микки и полез в карман за дудкой.
      - Постой, постой! - Лихач вскочил с кресла. - Погоди. Я тебе дело говорю. У меня идея... Реформаторская.
      - У тебя? - спросил Микки.
      - Ага.
      - Идея?
      - Точно!
      - Реформаторская?
      - Со страшной силой.
      Микки снова полез в карман.
      - Да погоди ты! - Лихач схватил его за руку. - Выслушай!
      - Ну, чего ты меня хватаешь? - недовольно сказал Микки. - Я ж тебя выслушаю... Только вот сперва на дудочке поиграю.
      - Оставь дудку! - взмолился Лихач. - Послушай идею.
      Первый Демократ тяжко вздохнул.
      - Ладно, - сказал он. - Говори.
      Лихач сел в кресло и, постоянно косясь на карман с проклятой дудкой, стал излагать свою идею.
      - Народ наш болен страшной болезнью... Болезнь эта застарелая и тяжелая. Ежели не избавим от неё народ, никакой перековки не получится.
      - Да что за болезнь-то? - спросил Микки. - Откуда взялась?
      - С давних времен, - сказал Лихач. - А выражается она в том, что пьет наш народ вредную жидкость в непомерных количествах. И ничего поделать с собой не может. Вот такая, понимаешь, болезнь.
      - Ах, вот ты о чем, - сказал Микки. - Так я про то и сам знаю. Только это не болезнь. Это традиция... Правда, вредная.
      - Болезнь это, - возразил Лихач. - А болезнь лечить надо.
      - Да как же ты её вылечишь?
      - А очень просто, - сказал Лихач. - Надо отменить жидкость. Запретить её, к чертям собачьим. Тогда народ одумается и сразу пить перестанет.
      Микки задумался. Народная привычка травить себя вредной жидкостью ему никогда не нравилась. Сам он жидкость не употреблял, так как Рикки этого не любила.
      - Хорошая идея, - сказал Микки. - И впрямь - реформаторская. Это ты здорово придумал.
      Лихач воспрял духом.
      - Вот видишь, а ты меня все за консерватора держишь. - Он поудобнее уселся в кресле. - Я тебе плохого не предложу. Я за народ радею. Не то что некоторые - с этой своей демократией.
      - Хорошая идея. Хорошая, - повторил Микки. - Только вот мне сейчас некогда этим заняться. Я за границу ехать должен. Так что ты уж давай, возьмись за дело. Начинай с жидкостью бороться. Может, и впрямь получится.
      - Значит, одобряешь? - спросил Лихач.
      - Одобряю.
      Микки встал, подошел к реформатору и положил руку ему на плечо.
      - Ну, а скажи мне, - обратился он к Лихачу, - как это ты до такого додумался? Перековался, что ль?
      Лихача распирало от гордости.
      - Не ценишь ты меня. Не ценишь... А я день и ночь как пчелка тружусь. Все как лучше стараюсь... Не то что некоторые.
      - Да ладно тебе, - примирительно сказал Микки. - Ценю я тебя. Но ты все ж расскажи, как до идеи-то этой дошел...
      Лихач решил раскрыться.
      - Понимаешь, насчет того, что народ жидкостью травится, это я, конечно, и раньше знал. Хотя и не одобрял. Но тут, гляжу, совсем уже кошмар получается. Подходит ко мне на конференции один Местный Начальник и сует, понимаешь, в руку бумажку. Вот, говорит, у нас там, в городишке нашем, открытие сделали. Не ознакомитесь ли вы, мол, с этим делом? И все такое... Ну, я думал, дело обычное - засиделся в местных, наверх рвется. Бумажку в карман положил, сказал - разберемся. А потом как глянул, смотрю - бред сивой кобылы! Аномалии, пространства какие-то, ещё хрен знает чего. Белая горячка чистой воды. Представляешь? Чтоб такое выдумать, надо не один литр принять. Это значит, и местные уже меры не знают, лакают почем зря. Не просыхают... Во до чего дошли! Еще немного, и совсем поотравляются. Ну, тут я и решил...
      - Да, история... - сказал Микки. - А что за городишко-то у него, у этого Местного?
      - Не помню толком. Не то Кирпичевск, не то Фомичевск какой-то.
      Главный Советник полез в карман и вытащил листок бумаги.
      - Во - Лукичевск, - прочел он. - Ну, чистый бред! Ты возьми, глянь на досуге. Сам поймешь. Пора с этой жидкостью что-то делать. Ладно, народ повымирает. Но ведь и партия сопьется к чертовой матери. А тогда уж - всему конец.
      - Давай почитаю. - Микки взял у Лихача лист. - Лукичевск, говоришь?
      - Лукичевск.
      - А где это? Что за название такое?
      - Да пес его знает, - ответил борец с жидкостью. - Может, у них там лук выращивают?
      * * *
      В Лукичевске все шло по-прежнему и никаких особых изменений не происходило. Сотрудники Института Пространственных Аномалий все также бЄльшую часть времени курили на лестничных площадках и читали столичные газеты.
      Кухтик газет не покупал. Порой ему хотелось это сделать, но газетный лист настолько слился у него в памяти с образом замполита, что пересилить себя он не мог.
      У входа в институт все ещё дежурили милиционеры, хотя, что они теперь охраняют, было непонятно. Места, где когда-то проходила канава, давно уже поросли травой, и даже след её затерялся. На осторожный вопрос Кухтика один из милиционеров ответил, что канаву засыпала бригада землекопов. "За один вечер сработали, - сказал милиционер. - Я глазом моргнуть не успел. Как корова языком слизнула. Вот что значит приказ. Пока начальство клизму не вставит, никто не пошевелится".
      Страшную ночь, когда ему пригрезились чудеса на помойке, Кухтик постарался забыть и твердо решил никогда больше не напиваться до такой степени. Желание его было похвальным, но трудновыполнимым. Колька продолжал таскать в мастерскую спирт, а дни рождения, праздничные дни и просто пятницы наступали регулярно. Не пить в такие святые дни было совершенно невозможно. Это значило бы отрываться от коллектива и не уважать тех, с кем работаешь.
      В остальное время жизнь Кухтика текла сравнительно гладко. Он успел подружиться с Беней, который за эти годы выбился в люди и стал научным сотрудником. Теперь Беня уже редко сам носил приборы и даже не так часто ездил "на картошку". Но от новой своей должности он не зазнался, часто заходил вечерами в мастерскую и болтал с Кухтиком.
      Академика Кухтик встречал всего пару раз и оба раза успевал благополучно свернуть за угол. Конечно, тот его уже вряд ли помнил, но осторожность не мешала.
      По слухам, которые иногда доносились до Кухтика, дела на помойке обстояли неважно. Аномальные явления прекратились. В институте по этому поводу сочинили несколько анекдотов, посмеялись и постепенно вернулись к старым занятиям. Беня тоже больше не вспоминал про аномалии и только махал рукой, если Кухтик пытался завести разговор на эту тему.
      Так прошел год.
      Наступившее лето выдалось жарким. Картошка не уродилась. Говорили, что такая жара стоит повсюду и ни овощей, ни полезных злаков снова нигде собрать не удастся. Правда, так повторялось почти каждый год, с той только разницей, что иногда слишком сильно светило солнце и приключалась засуха, а иногда, наоборот, солнце светило плохо и шли сильные дожди. Если же изредка и устанавливалась хорошая погода, то собрать урожай вовремя все равно не успевали. Это происходило потому, полагал Кухтик, что к хорошей погоде никто просто не был готов.
      Впрочем, ни об урожае, ни о чем другом Кухтик в такую жару думать не мог. Серые клеточки наотрез отказывались работать и хотели только одного чтобы к ним не приставали.
      Как-то душным летним вечером Кухтик сидел на подоконнике в пустой мастерской и пытался не заснуть, дабы не свалиться вниз. Хотя мастерская располагалась на первом этаже и до земли было недалеко, но все же падать не хотелось. Не хотелось и слезать с подоконника.
      Сухой пыльный воздух за окном был неподвижен. Пространство замерло, и любое движение противоречило законам природы. Время тоже остановилось. Четверть часа умерли незаметно.
      "Вот идет кот", - сообщили полузакрытые глаза Кухтика полусонным серым клеткам.
      "Где?" - спросили клеточки.
      "Вон там".
      "Нет там никакого кота", - лениво ответили клетки.
      "Тогда - собака".
      "Ну, может, собака".
      Серые клеточки не хотели разбираться, что и где там идет.
      "На собаку не похоже", - сообщили клеткам глаза.
      "Ладно, пусть - не собака".
      "Что-то очень большое идет", - поступило сообщение.
      "Ну и черт с ним!"
      К институту вдоль помойки шел человек. На человеке была белая рубашка. Или что-то вроде рубашки. Во всяком случае, что-то белое на нем точно было.
      Возле самого входа, прямо под Кухтиковым окном, человек остановился, постоял немного, сел на каменные ступени и закурил.
      "Точно - рубашка на нем, - определил приоткрывшийся правый глаз. Белая".
      "А штаны - черные", - дополнил левый глаз.
      Клеточки в этом занятии участия не принимали.
      Хлопнула дверь, и в мастерскую кто-то вошел. Услышав звук, Кухтик медленно повернул голову и чуть приподнял веки. Глаза Кухтика опознали Беню. Клетки согласились.