Валерий Заворотный
      Кухтик, или История одной аномалии
      Несколько слов об авторе:
      Валерий Заворотный (1944 г.) много лет работал в области программирования.
      Занимался публицистикой, писал сценарии для научно-популярного кино.
      С 1994 по 2002 год - заместитель главного редактора журнала "Звезда".
      Несколько слов о книге:
      "Роман-сказка для детей старшего и пожилого возраста", - как шутливо обозначил жанр своей книги автор, - представляет собой замысловатый сплав романа-памфлета о России последних десятилетий и повествование о жизни "маленького человека" в водовороте тех лет. Эта книга не о политике, хотя на её страницах можно встретить пародии на всех известных политиков 70-х 90-х годов. Жизнь и приключения героев романа протекают на фоне "брежневского", "горбачевского" и "ельцинского" периодов. По сути, это краткая история развала "старой" и нарождения "новой" России.
      Иллюстрации в архиве:
      "...После короткого перерыва на трибуну вышел один из Местных Партийных Начальников с пачкой бумаг в руке. Разложив их на трибуне, он начал ответную речь.
      - С огромным вниманием прослушав исторический доклад, мы все как один глубоко осознали необходимость перековки и... - Начальник посмотрел в бумажку. - И голосиловки... Мы целиком разделяем и полностью поддерживаем новый курс на осознание, ускорение, проникание и углубление... Все, к чему призывает нас партия, под руководством которой мы руководим, руководствуясь её мудрым руководством, будет безусловно выполнено в условиях усложнения условий, обусловивших условия их выполнения..."
      Часть первая
      СНЫ
      I
      начале было слово. Но слово это Кухтик проспал.
      Проспал он и следующее за ним, и множество других слов.
      Время от времени сквозь сон всплывал он куда-то наверх, туда, где невнятно булькали, словно плескались в мутной воде, какие-то звуки. Там, наверху, он тяжко вздыхал, сопел, шмыгал носом и снова опускался в уютную темноту.
      Слова были похожи на рыб. Некоторые из них (толстые и ленивые, все больше на "о" и на "а") медленно проплывали перед Кухтиком, тихо шевелили хвостами-суффиксами и исчезали во тьме. Другие - помельче и покороче шарахались плоскими стаями, налетали друг на друга, сливались в размытые серебристые пятна, и от пятен этих отлетали чешуйками гласные и согласные.
      Кухтик силился разобрать слова, но не мог. Подплыло одно, совсем было различимое, но тут же как-то хитро вывернулось, проблеснуло боком, прозвучало задом наперед и исчезло. Раздосадованный, рванулся он следом, заелозил ногами, чуть не свалился с кровати и приоткрыл глаза.
      Мир был расплывчатым и подозрительно тусклым. Ничего хорошего такой мир предвещать не мог.
      Два серых, покрытых бороздками полушария в голове Кухтика нехотя просыпались. Собственно, проснулась пока только часть Кухтикиного мозга, где крохотные, похожие на паучков клетки стали быстро сообщать друг другу нечто чрезвычайно важное и требовать: "Оцени обстановку". Но другая часть мозга ещё спала и категорически не желала ничего оценивать. Борьба велась с переменным успехом.
      "Дай покою", - лениво приказал Кухтик бодрствующей половине мозга, и подозрительный тусклый мир снова растворился во тьме. Досаждавшие было звуки смолкли. Наступила тишина. Тощее Кухтикино тело, укрытое мятым одеялом, пребывало в полном покое и неподвижности.
      Неподвижность эта, впрочем, была относительной.
      Кровать, на которой распластался Кухтик, стояла в углу квадратной комнаты. Сама комната была частью кирпичного дома, расположенного в центре небольшого города. Город же находился на поверхности невероятно огромного шара, слегка сплюснутого с двух сторон. Шар вращался вокруг своей оси, словно гигантский волчок.
      Радиус шара равнялся 6371,03 километра.
      И кровать Кухтика, и дом, и город - все это не только вращалось вместе с шаром, но умудрялось к тому же кружиться вместе с ним вокруг яркой желтой звезды со скоростью 29,77 километра в секунду. Сама звезда стремительно летела среди других больших и малых звезд, направляясь к некоему их скоплению, которое называлось "созвездие Лиры". Но долететь туда желтой звезде было не суждено, ибо и созвездие это тоже мчалось неудержимо и стремительно, хотя не совсем понятно куда.
      На планете, где спал Кухтик, все это называлось состоянием абсолютного покоя.
      За два часа до описываемых событий Кухтик лежал, повернувшись к созвездию Лиры правым боком. Час спустя, заворочавшись во сне, всхлипнув и пролетев ещё 1326 километров, он повернул к созвездию обтянутый одеялом зад. Сделал это Кухтик без всякого злого умысла. Впрочем, и без доброго тоже, ибо не имел о своих немыслимых перемещениях ни малейшего представления.
      Кухтик спал, и никакие слова более не тревожили его.
      Происхождение слов, час назад чуть не разбудивших Кухтика, было таково. Возникали они за стеной Кухтикиной комнаты, где сидел на стуле толстый, абсолютно не знакомый Кухтику человек и держал в руках маленький черный ящик, из которого торчал тонкий блестящий прутик. Прутик напоминал удочку, отчего человека можно было принять за рыболова. В каком-то смысле это соответствовало действительности. Человек с ящиком в руках вылавливал из окружающего пространства слова, которые в неисчислимом количестве носились вокруг, совершенно свободно проникая сквозь стены дома, сквозь Кухтика и сквозь самого толстого человека, не причиняя им при этом никакого вреда. Во всяком случае, так считалось.
      Пойманные на блестящую удочку слова, оказываясь в черном ящике, превращались в звуки, вылетали оттуда и заставляли Кухтика вздрагивать во сне. Принадлежали эти слова другому, тоже абсолютно не знакомому Кухтику человеку. Тот произносил их, сидя перед большим столом за несколько тысяч километров от Кухтикиной кровати.
      Честное слово, так оно все и было.
      Человек за столом добросовестно старался что-то объяснить Кухтику, но старания его были напрасны, ибо говорил он на языке, которого Кухтик не понимал. Дело в том, что разные группы людей, живущих на поверхности шара, говорили на разных языках, хотя не все из них об этом догадывались. Некоторые вообще никогда не видели ящиков с прутиками и никогда не встречались с людьми, говорящими на другом языке.
      Людей на шаре было очень много, и все вместе они назывались человечество.
      Мужчина, чей голос доносился до Кухтика, занимался очень распространенным делом. Он объяснял, что должна и чего не должна делать одна часть человечества с точки зрения другой части.
      В очень давние времена, когда люди ещё не научились строить большие корабли и вылавливать удочками слова из пространства, они почти ничего не знали о шаре, на котором живут. Они полагали, что живут на поверхности огромного плоского блина. Основная часть воды, по их представлениям, была разлита по кромке, а посередине находилась суша. При этом каждая группа людей, говорящих на одном языке, полагала, что именно она живет в самом центре блина, и очень гордилась этим.
      Когда люди узнали о реальном положении дел, им поначалу было трудно смириться с потерей столь приятной иллюзии. Однако со временем, поразмыслив, многие снова воспряли духом и снова поверили, что живут в самом центре. Шар оказался просто идеальным местом для подобного утверждения. Каждую его точку можно было объявить центральной, и, стало быть, каждый человек или группа людей могли считать, что живут в центре, а весь остальной мир располагается вокруг них.
      Для Кухтика в данный момент мир располагался вокруг его собственного тела, лежавшего на кровати. Центр мира находился где-то в районе пупка.
      * * *
      Комнату, в которой спал Кухтик, дом, где была эта комната, и даже город, в котором находился дом, отыскать на приплюснутом шаре было трудно. Кухтик жил в заурядном городе. Зато страну, где он жил, заурядной назвать было никак нельзя. Хотя бы потому, что в любом месте огромного шара кто-нибудь когда-нибудь что-нибудь непременно слышал о ней. Это позволяло считать её Великой страной. Собственно, таковой она и являлась, занимая без малого шестую часть суши большого шара.
      В Кухтикиной стране росло множество деревьев, жило множество людей и животных, было построено множество малых и больших городов. В стране производилось очень много полезных (и ещё больше совершенно бесполезных) вещей. Были накоплены немыслимые запасы специальных веществ, с помощью которых удалось бы при желании уничтожить любую другую страну. Имелось ещё больше веществ, которые могли отравить и уничтожить её саму. Словом, это была поистине Великая страна.
      Конечно, как и у любой страны, у неё были свои проблемы. В частности, никак не удавалось более или менее сытно накормить такое количество жителей. Не удавалось построить более или менее сносные дороги, по которым эти жители могли бы ездить в разные концы такой большой страны. Не удавалось также, несмотря на все старания, увеличить производство полезных вещей по сравнению с производством совершенно бесполезных. Но, в общем, страна существовала и даже считалась, как уже было сказано, Великой.
      Однако так считали далеко не все живущие в ней и далеко не всегда. Попытки сделать Кухтикову страну все более великой и все большей по размерам предпринимались постоянно со времени её появления. Именно поэтому она смогла в конце концов занять такую огромную территорию.
      Мало кто смог бы вразумительно объяснить, зачем это было нужно. Возможно, считалось, что, постоянно увеличивая размеры страны, удастся производить больше еды и лучше кормить населяющих её людей. Но этого почему-то не получалось. (Очевидно, потому, что количество людей по мере расширения территории тоже увеличивалось.)
      Тогда - задолго до появления Кухтика на свет - была предпринята попытка уменьшить число проживающих в стране едоков.
      Сделано это было так. Одним жителям - тем, кому постоянно не хватало еды и разных необходимых для жизни вещей (а такие составляли абсолютное большинство), предложили истребить других - тех, у кого всего этого было в достатке. Принадлежавшие им еду и полезные вещи предлагалось поделить поровну между оставшимися. Руководители страны объяснили неимущим жителям, что те, кто имеет больше еды и больше полезных вещей, имеют их вовсе не потому, что произвели это сами, а потому, что в свое время украли у других. Необходимо - сказали они - отобрать все это обратно. А заодно истребить похитителей.
      Многие восприняли идею с энтузиазмом. Но когда неимущие жители начали претворять её в жизнь, то истребили не только тех, кто крал еду и полезные вещи, но и тех, кто умел производить все это лучше других. То есть лучше тех, кто их истреблял. Выяснилось, что умение истреблять себе подобных и умение производить полезные вещи редко сочетаются в одном человеке.
      Население шестой части суши уменьшилось, и оставшиеся жители с нетерпением ждали обещанного изобилия. Однако отнятого у истребленных хватило ненадолго, и все проблемы возникли снова. Пришлось истребить наиболее рьяных истребителей и свалить всю вину на них. Но еды от этого, естественно, больше не стало.
      Некоторые участники истребления начали задумываться над правильностью самой идеи и задавать разные ненужные вопросы. Это грозило её авторам большими неприятностями.
      Пришлось повторять все снова.
      Так продолжалось довольно долго. Кампании по периодическому уменьшению населения проводились регулярно, и конечный результат предсказать было трудно. Кое-кто даже полагал, что в итоге число жителей может уменьшиться до нуля и тогда ни отнимать, ни распределять будет нечего. Однако к моменту появления Кухтика на свет обстановка в стране все же стабилизировалась. Тех, кто когда-то имел много еды и много полезных вещей, почти не осталось. Те, кто истреблял их, были в большинстве своем также истреблены. Уцелевшие жители постепенно смирились с постоянной нехваткой всего необходимого и ненужных вопросов больше не задавали.
      Кухтик родился именно в такой стране. О смутном периоде Великого Истребления он знал очень мало. К тому времени вспоминать об этом было уже не принято. Но с жизнью автора идеи истребления Кухтик был хорошо знаком и даже изучал его биографию в школе. В биографии, правда, рассказывалось далеко не все.
      * * *
      Автор Идеи Великого Истребления не был гением. Но не был он и идиотом. Хотя многие впоследствии старались этот факт опровергнуть. Идея истребления родилась в его мозгу не в силу гениальности или слабоумия, а в результате одного, казалось бы, незначительного происшествия.
      Он родился и жил в большой, довольно дружной семье. По воскресеньям семья собиралась за общим обеденным столом. Будущий Автор Идеи, как самый младший, сидел с краю, внимательно глядя на старших братьев и сестер. Хотя он и был самым маленьким, однако не был самым глупым. Более того - по свидетельству очевидцев, - с детства отличался любознательностью и склонностью к анализу различных явлений.
      И вот как-то, сидя за столом и внимательно наблюдая за тем, кому и сколько положат в тарелку, он заметил, что в его тарелку попало меньше еды, чем в тарелку каждого из рядом сидящих. Будущий Автор Идеи немного обиделся, но промолчал. И решил продолжить свои наблюдения.
      В следующее воскресенье картина повторилась.
      Проанализировав все, что с ним случилось, он пришел к выводу о глобальной несправедливости, царящей в мире, и задумал в корне перестроить его. Так родилась Идея, позже изложенная им в книге под названием "Распределение благ путем отнятия и поделения".
      Реализации этой идеи он посвятил всю свою жизнь.
      Воплотить задуманное оказалось не просто. Потребовались годы упорного труда. Автор Великой Идеи понимал, что в одиночку с такой задачей ему не справиться. Необходимо было подыскать надежных соратников. Причем люди требовались абсолютно честные и бескорыстные, поскольку отнятие и поделение должны были происходить предельно справедливо. Кроме того, требовались смелость и решительность, ибо работа предстояла сложная. Могло возникнуть непонимание со стороны тех, у кого отнимаешь.
      Набор соратников проводился очень скрупулезно. Половине из них поручалось разъяснять жителям все преимущества будущей справедливой жизни. Вторая половина определяла, у кого и сколько надлежит отнять и как разделить это между оставшимися. Кстати, попутно выяснилось, что часть излишков надо будет пустить на нужды самих отнимающих, чтобы они не думали постоянно о хлебе насущном и не отвлекались от работы. Сколько именно оставлять себе, было не совсем ясно. По этому поводу велись горячие споры.
      Предел дискуссиям положил лично Автор Идеи. У него родилась гениальная мысль, согласно которой ВСЕ излишки должны были поступать в распоряжение тех, кто возглавлял изъятие. На что их расходовать и как распределять - все это предлагалось решить потом. (Желательно - после победы идеи в мировом масштабе.) Таким образом, проблема временно снималась, и среди соратников воцарилось временное согласие.
      Существовало ещё два сложных вопроса. Первый - хватит ли сил для изъятия. И второй - что делать с жителями, у которых будут отнимать излишки, если они не проявят должного понимания. Но оба вопроса решились сами собой.
      Как только идея отнятия и поделения дошла до сознания тех, кто испытывал нужду (или не мог равнодушно смотреть на своих благополучных соседей), от желающих принять участие в изъятии не стало отбоя. Правда, многие сначала рассчитывали поучаствовать и в распределении изъятого, но им объяснили, что эта - самая сложная - часть работы будет делаться позже.
      Что же касается вопроса о судьбе обладателей излишков, то такой вопрос вскоре просто перестал существовать. Поскольку мало кто из них соглашался отдать излишки добровольно, то приходилось идти на крайние меры. Попросту говоря, их убивали. Конечно, это расстраивало Автора Идеи. Ведь он был идеалистом и задумал доброе дело. Но энтузиазм отнимающих был так велик, что они не задумывались о средствах. Гасить или ограничивать их энтузиазм он не хотел. Это разрушило бы весь замысел.
      Глубоко вздохнув, Автор Идеи продолжил свой труд.
      Машина Великого Истребления заработала.
      Кампания по установлению справедливости продолжалась не один год. Она серьезно подорвала силы и психику многих руководителей. Раздутый ими энтузиазм масс породил у некоторых сомнения и колебания. Другие же наоборот - так увлеклись идеей, что начали изымать все подряд и у всех подряд.
      Неимущие жители исправно убивали имущих. Однако отнятого все равно всем не хватало. Тем более что львиная доля уходила на проведение самой операции. Для будущего поделения оставалось совсем немного.
      В конце концов это истощило аналитический ум и самого Автора Идеи Истребления. Он начал заговариваться и путаться в собственных мыслях. Тогда один из чутких соратников предложил поместить его для восстановления сил куда-нибудь подальше от бурных событий. Лучше всего - в какой-нибудь маленький домик на природе. Место для отдыха он подыскал сам и сам же взялся приглядывать за утомленным учителем.
      Домик располагался в тихом тенистом лесу. Однажды, гуляя по лесным тропинкам в сопровождении верного соратника, Автор Идеи заметил сидящую на ветке белочку. Белочка складывала в дупло орешки, запасенные на зиму.
      - Накопительство... Накопительство... - слабеющим голосом произнес он. - Вредный зверь, очень вредный!.. Нет чтобы поровну, чтобы всем....
      Он залился слезами и забормотал что-то невнятное насчет свободы и равенства.
      - Это мы сейчас! - откликнулся соратник и, схватив с дороги увесистый камень, запустил им в зверя.
      И тут случилась беда. То ли булыжник полетел не в ту сторону. То ли, не попав в белку, отскочил от дерева. То ли соратник задумался не о том. Но только спустя мгновение Автор Великой Идеи рухнул на землю, сраженный ударом коварного камня.
      Горю верного соратника не было предела. Вначале он решил покончить с собой, проломив голову тем же булыжником, которым по ошибке сразил учителя. Но потом понял, что не имеет права на такой малодушный поступок, что просто обязан во искупление страшной ошибки довести до конца начатое дело.
      Сообщать своим друзьям подробности о происшедшем он не стал. Это могло внести сумятицу в их умы и породить ненужные сомнения. Смерть учителя была объявлена результатом тяжелой болезни и происков врагов Идеи Истребления.
      Наследником и продолжателем дела стал соратник, опекавший Автора Идеи в уединении. (Злополучный камень он спрятал в ящик письменного стола и потом часто вынимал его перед принятием важных решений.)
      Наступил второй этап в осуществлении задуманного плана.
      * * *
      О деяниях Наследника Автора Идеи Кухтик знал мало. А между тем деяния эти были велики и многообразны. Не обладая аналитическими способностями учителя, Наследник тем не менее тоже мыслил масштабно. Он развил идею, предложив истреблять не только обладателей излишков, но периодически - и самих истребителей. Это позволяло, с одной стороны, постоянно привлекать свежие силы, с другой - объяснять населению, по чьей вине благосостояние не растет, хотя отнятие и продолжается.
      Тем своим единомышленникам, кто задавал слишком много вопросов, он напомнил, что идея требует жертв. Он также сказал им, что не потерпит впредь никаких сомнений и колебаний. К сожалению, не все из них поняли, о каких жертвах идет речь.
      Тогда он предупредил их ещё раз. Ну, а уж тех, кто и после этого продолжал упорствовать в своих заблуждениях, тех просто не имело смысла оставлять в живых.
      Он не был садистом и убивал их просто для пользы дела. Он жалел об их тупости и непонятливости. Он даже многих из них сам провожал с цветами в последний путь.
      Некоторым сомневающимся - тем, кого ещё была надежда исправить, предлагалось обдумать свое поведение в специально отведенных местах. Суровый климат этих мест и ежедневный физический труд способствовали перевоспитанию.
      Однако сомнения в стране до конца преодолеть не удавалось. Да и с отнятием излишков дела шли плохо. Приходилось отнимать уже у всех без разбора и все чаще отстреливать исполнителей. Но ощутимых результатов не чувствовалось. Еды по-прежнему не хватало.
      И тут подоспела большая война с соседями.
      Вообще говоря, Наследник Автора Великой Идеи не очень хотел этой войны. Он не был готов к ней. Конечно, война позволяла разом отвлечь всех от ненужных мыслей и с этой точки зрения была очень кстати. Но выяснилось, что в результате поголовного истребления почти не осталось жителей для ведения большой войны, а также тех, кто мог бы ими командовать. Пришлось на время приостановить изъятие и провести тотальную мобилизацию. Пришлось по такому случаю даже временно простить заблудших соратников, которые обдумывали свое поведение в специально отведенных местах.
      Все уцелевшие в процессе истребления, все недоистребленные истребители - все обязаны были вступить в бой с лютым врагом.
      Враг был силен и хорошо подготовлен. Наследника преследовали мрачные мысли. Он ожидал неминуемого поражения. Но войну, к немалому его изумлению, удалось выиграть.
      Дело в том, что, несмотря на регулярное истребление, большинство жителей все же надеялись, что их-то не истребят и что придет наконец обещанная эра справедливого поделения. Они очень хотели дождаться её и потому отчаянно сопротивлялись неприятелю, понимая, что тот в случае победы уж точно истребит всех подряд. Они все ещё верили в будущую хорошую жизнь и не хотели её лишиться.
      Храбро сражаясь, они одолели врага и одержали победу.
      Каждый пятый из них погиб.
      После победы Наследник приказал воздвигнуть ему памятники во всех больших и малых городах страны и отныне именовать его Великим Вождем. Он с удвоенной энергией принялся претворять в жизнь идею своего учителя. Однако теперь у него возникли новые проблемы.
      Многие соратники Вождя, возвращенные им накануне войны из мест, где они обдумывали свои неправильные мысли, вовсе не хотели туда возвращаться. Другие не хотели туда попадать. А ведь теперь это снова грозило каждому. (Хотя большинство никогда не имели никаких мыслей, в том числе и неправильных.)
      Соратники задумались и собрались в подвале дворца, чтобы обсудить положение. Один из них - наиболее смелый - предложил срочно устроить маленький переворот, дабы избежать грядущих неприятностей. Участники беседы посмотрели на него как на сума-сшедшего и испуганно замахали руками. Некоторые предусмотрительно потянулись к дверям. Но двери оказались запертыми. Смелый соратник проявил не только большую смелость, но ещё и достаточный ум.
      Чем закончилась эта беседа, неизвестно. Доподлинно известно одно. Через месяц, в день рождения Великого Вождя, состоялся торжественный обед. После обеда Вождь удалился в малый зал своего дворца, пригласив туда часть помощников. Ему хотелось выяснить, кто из них располагает какими мыслями, и определить для себя будущих кандидатов на исправление.
      В маленьком зале было душно. За беседой Вождь пожаловался на духоту, расстегнул ворот мундира, и тут Смелый Соратник предложил ему утолить жажду бокалом прохладного вина. Вождь, не прерывая беседы, осушил бокал.
      То ли вино оказалось прокисшим. То ли после обеда Вождю не следовало пить. То ли вообще в бокале по ошибке оказалось что-то не то. Но спустя мгновение Великий Вождь рухнул на пол и забился в страшных судорогах.
      Горю сподвижников не было предела. Страху - тоже. Кто-то рванулся позвать врача. Но Смелый Соратник и здесь проявил твердость. Он перегородил дверь своим телом и напомнил всем, что согласно указу Вождя никто из них не имеет права совершать какие-либо действия без его - Вождя - приказаний. От Вождя же пока четких приказаний не поступало.
      Все стояли, затаив дыхание, до тех пор, пока не стало ясно, что никаких приказов Великий Вождь уже никогда не отдаст.
      И тут Смелый Соратник произнес одну короткую фразу: "Ну, наконец-то!"
      Собравшиеся разом загалдели. Кто-то кричал, что необходимо срочно оповестить народ о постигшем его горе. Кто-то кричал, что необходимо молчать и никуда не двигаться. Кто-то предлагал разбежаться куда глаза глядят, и как можно скорее.
      В этот момент Смелый Соратник ещё раз всех поразил. Он подошел и пнул ногой бездыханное тело Вождя.
      Воцарилась тишина. Прошло несколько секунд, как вдруг все сорвались с мест и пустились в пляс, испуская громкие вопли.
      "Ура!" - орали одни. "Свобода!" - вопили другие. "Натерпелись! кричали третьи. - Изверг! Душегуб! Тиран!"
      Смелый Соратник взял инициативу в свои руки. Он предложил немедленно завернуть тело Великого Вождя (то есть тирана и изверга) в ковер и выбросить на ближайшую помойку. Что и было сделано.
      Народу объявили, что Великий Вождь сгорел на работе.
      * * *
      Наследником Вождя был единодушно избран Смелый Соратник. Первым же своим указом он повелел снести все памятники Вождю в больших и малых городах и повсеместно разъяснить жителям страны, что идея отнятия и поделения - в принципе абсолютно правильная - проводилась Великим Вождем совершенно неправильным образом. Вторым указом он вернул из мест обдумывания крамольных мыслей всех опальных сподвижников. Чтобы освободившиеся места совсем не пустовали, Смелый Соратник отправил туда тех, кто во время их тайной беседы малодушно пытался улизнуть за дверь. У него была хорошая память.
      Затем все оставшиеся дружно решили, что впредь никто из них не должен никого из соратников ни в какие специальные места отправлять, потому что это плохо влияет на остальных и мешает совместной работе.
      А работа предстояла большая. Было ясно, что многолетняя кампания по всеобщему истреблению себя не оправдала. Проводить её дальше в таком виде означало топтаться на месте. Все, что можно было отнять, было отнято. Однако все это разошлось на нужды руководителей, на содержание активистов-истребителей и на их последующее уничтожение. А большая часть исчезла вообще непонятно куда. Делить было нечего. Но наивные жители все ещё ждали, что обещанное поделение вот-вот наступит.
      Смелый Соратник предложил круто изменить курс. Он созвал большое совещание и выступил на нем с длинной речью. В первой части своей речи он ещё раз разнес в пух и прах Великого Вождя, заявив, что тот все напутал и истребил наряду с теми, кого надо было истребить, кучу других - кого истреблять вовсе не следовало. В результате наступила полная неразбериха и идея всеобщего поделения была в корне искажена.
      Далее Смелый Соратник сказал: "Отныне наступает новая эра. Истреблять больше никого не надо (да уже и некого). Отнимать больше ни у кого ничего не будут (да уже и нечего). Теперь все жители страны должны начать упорно выращивать полезные злаки, производить полезные вещи и передавать все это руководителям. Руководители разберутся, кому и сколько положено за его труд, и будут выдавать каждому то, что он, с их точки зрения, заслужил. Остальное будет складываться про запас. Когда же запасов накопится достаточно, тогда каждый сможет брать столько, сколько захочет (конечно, опять же - под присмотром руководителей). Это и будет всеобщим поделением".
      Смелый Соратник заявил, что если все жители будут упорно и прилежно работать, то время нового поделения наступит совсем скоро.
      На этом он закончил свою речь.
      Жители поверили Смелому Соратнику и начали прилежно работать. Они забыли об энтузиазме всеобщего истребления и теперь взялись с энтузиазмом сеять злаки и делать разные полезные вещи.
      Смелый Соратник тоже не сидел без дела. Он раздобыл семена самого хорошего злака и велел засеять им как можно больше земли. Но злак почему-то не вырос, и всем жителям, несмотря на их упорный труд, снова не досталось вдоволь еды.
      Тогда Смелый Соратник велел произвести как можно больше разных удобрений, засыпать ими землю и снова всюду посеять тот же злак. Но злак и на этот раз не захотел расти. Еды стало совсем мало, и пришлось закупать её у соседей.
      После этого он махнул рукой на свои прежние опыты и решил построить большую ракету для полета на Луну.
      С каждым днем Смелого Соратника обуревали новые идеи. Он выдвигал все новые проекты, большинство из которых проваливалось. В конце концов это так утомило сподвижников, что те решили от него избавиться. Тем более что жизнь в стране не становилась лучше, жители постепенно теряли энтузиазм и надо было предъявить народу очередного виновника того, что эра справедливого поделения снова откладывается.
      В один из теплых весенних дней Смелый Соратник отдыхал на своей даче. Он сидел на берегу тихого пруда и ловил удочкой рыбу. Его сподвижники прогуливались рядом. Вдруг один из них оступился и, падая, столкнул Соратника в воду. День был солнечный, но вода в пруду ещё не прогрелась. Смелый Соратник начал барахтаться, кричать и звать на помощь.
      То ли ветер относил его вопли в сторону. То ли сподвижники, задумавшись, не заметили, что случилось с их предводителем. То ли яркое солнце мешало им разглядеть его в холодной воде. Но опомнились они и вытащили его из пруда только тогда, когда он совершенно закоченел.
      Сподвижники сильно горевали. Они отправили пострадавшего в больницу и тут же, на берегу, посовещавшись, решили, что в таком состоянии он, конечно, не может больше выполнять свои функции.
      Особенно горевал один из них - тот самый, что неосторожно столкнул Смелого Соратника в воду. Чтобы как-то его утешить, все решили предложить ему стать новым предводителем.
      Назначение отпраздновали прямо на берегу злополучного пруда. Новый Предводитель отблагодарил всех за оказанное доверие, после чего предложил впредь не затевать никаких экспериментов и вести тихую, размеренную жизнь.
      "А как же быть с проблемами?" - поинтересовался один из присутствующих.
      В ответ на это Новый Предводитель задумался, медленно присел на зеленую траву, откинулся на спину, зажмурил глаза под лучами весеннего солнца и спросил: "А какие, собственно, проблемы? Я лично никаких проблем не вижу".
      Было два часа дня.
      Именно в этот момент далеко от тех мест, на другом конце страны, в маленьком городе родился Кухтик.
      II
      И был вечер, и было утро: день первый.
      И был день второй.
      И был третий.
      И всего таких дней с момента рождения Кухтика до того момента, о котором идет речь, прошло 7656.
      За это время большой приплюснутый шар успел обернуться вокруг желтой звезды без малого двадцать один раз и пролетел по направлению к созвездию Лиры немыслимое количество километров. О чем Кухтик, как уже говорилось, не имел ни малейшего представления. Не знал он и о том, какую роль в его жизни предстоит сыграть этому созвездию.
      Кухтик родился и прожил почти все свои двадцать с лишним лет в городе, который назывался Лукичевск. Название это город получил по имени его основателя. Точнее, даже не по имени, а по отчеству.
      Очень давно, за много лет до Кухтикиного рождения, в этих краях гостил один человек. Профессия его состояла в том, чтобы разъезжать по разным городам и продавать разные вещи. Было это ещё до появления Великой Идеи, и большинство людей тогда занимались не истреблением, а тем, что производили разные вещи и продавали их друг другу. Того, кто занимался продажей, обычно называли "купец".
      Фамилию и имя купца, гостившего у приятелей в Кухтиковых краях, никто точно не помнил, ибо приятели звали его просто по отчеству - Лукич.
      Как-то Лукич отдыхал с друзьями на опушке местного леса. Отдых в стране Кухтика в те времена, как и во все последующие, заключался в сидении за большим столом или просто посреди лесной поляны и периодическом вливании в организм некой жидкости. Ритуал этот тянулся веками и мог произвести на непосвященного жуткое впечатление. Дело в том, что жидкость, которую отдыхающие вводили таким образом в свой организм, медленно отравляла их и вела к неминуемой гибели. Почему жидкость пили так упорно, так постоянно и в таких количествах, объяснить трудно. Возможно, уже за много столетий до Автора Идеи существовала какая-то генетическая программа, которая требовала постоянно уменьшать количество жителей для поддержания величия страны. Сопротивляться влиянию такой программы не мог почти никто. И купец Лукич не был, конечно, исключением.
      Мерзкая жидкость воздействовала на разные органы человека, но в первую очередь - на его мозг. Уже при введении небольшой дозы сознание замутнялось, а впоследствии отключалось совсем. В промежутке между этими двумя этапами в затуманенном мозгу купца и родилась идея немедленно основать город на той поляне, где он, Лукич, в данный момент сидел. Те из друзей Лукича, которые подобно ему ещё находились на первом этапе отравления, горячо поддержали идею. Те же, у кого мозг уже отключился, естественно, промолчали, что было воспринято как согласие.
      Так родился город, получивший по общему решению имя Лукичевск.
      Купец Лукич потратил на строительство города столько денег и выпил за это время столько смертоносной жидкости, что в результате обанкротился, полностью отравил свой организм и вскоре скончался. Похоронили его в центре Лукичевска, полагая со временем воздвигнуть на этом месте большой памятник. Но тут подоспело время массового истребления благополучных жителей. Сам купец Лукич уже не мог стать объектом истребления, но поскольку при жизни явно относился к разряду благополучных, то в назидание потомкам его могилу сровняли с землей. Город решили срочно переименовать и присвоить ему имя Автора Великой Идеи. Однако здесь вышла заминка.
      Так уж получилось, что автора упомянутой идеи большинство друзей и соратников тоже звали исключительно по отчеству. И отчество это, по странному стечению обстоятельств, было то же - Лукич.
      После долгих дебатов проблему решили следующим образом. Имя городу оставили прежнее, но на месте могилы купца воздвигли памятник другому Лукичу. Памятник поставили как раз перед домом, в котором много лет спустя суждено было родиться и жить Кухтику.
      Каждое утро, просыпаясь, Кухтик видел через окно бронзовый затылок Автора Идеи. Перед памятником простиралась большая площадь, обсаженная деревьями. По праздникам на площади собиралось много народа. Люди размахивали флагами, ходили по площади и громко кричали. Если праздники начинались рано, это очень мешало Кухтику спать.
      По другую сторону дома, в котором жил Кухтик, тоже должна была находиться площадь. Ее задумали создать уже во времена Великого Вождя. На ней тоже предполагалось соорудить памятник. Естественно - памятник Вождю. Было расчищено место и снесено много старых домов, построенных ещё при Лукиче-первом. На расчищенном месте стали ровнять землю и сооружать памятник. Строительство продолжалось до того самого дня, когда Вождь скончался. Пришло время Смелого Соратника, а вместе с ним и время сносить памятники.
      Площадь ещё не была готова, памятник Вождю сносили в большой спешке, камни сваливали тут же неподалеку, и в результате на месте площади образовалась свалка.
      Через несколько лет на том же месте решили воздвигнуть бетонную стелу и высечь на ней какое-нибудь мудрое изречение Смелого Соратника.
      Началось новое строительство. Со стелой возились долго. Все время появлялись новые проекты, Смелый Соратник все время изрекал новые мудрые мысли, и работа затянулась на долгие годы. Когда стройка все же подошла к концу, кончилось и время Смелого Соратника. Пришлось разбирать стелу. Глыбы бетона сваливали в ту же кучу, что и остатки предыдущего памятника, и свалка разрослась ещё больше.
      Новый Предводитель, сменивший Смелого Соратника, предводительствовал почти двадцать лет, и все двадцать лет решалось, что бы построить на месте некогда задуманной площади. Но решено так ничего и не было, и все осталось как прежде.
      Со временем камни заросли травой. Туда стали свозить и сбрасывать разный мусор. Свалка превратилась в помойку.
      Именно здесь, на помойке, вскоре должна была произойти самая важная в жизни Кухтика встреча. Но он, завернувшийся в мятое одеяло и летевший к созвездию Лиры, об этом ещё ничего не знал.
      Никакие предчувствия не тревожили Кухтика в этот предрассветный час. Он тихо посапывал под своим одеялом и видел длинный интересный сон.
      Кухтику снилось его детство.
      * * *
      Бедный Кухтик стоял у школьной доски, где висела большая карта, изображавшая Кухтикину планету. На разных континентах планеты располагалось множество стран. Кухтику надлежало найти среди них страну с названием Америка. Вообще-то сделать это было нетрудно. Страны на карте были закрашены разными цветами, и следовало только вспомнить, каким цветом закрашена та, которую он должен отыскать. Но Кухтик не мог этого сделать. Он забыл цвет.
      О самой Америке он знал немало. Знал, например, что там живут люди двух категорий. К одной категории относились очень бедные, очень любившие его, Кухтика, страну и очень завидовавшие её жителям. Большинство из этих людей имели кожу черного цвета. К другой, немногочисленной, но очень влиятельной категории относились люди, имевшие много денег и много дорогих вещей. Кожа у этих людей была белой. Все они, без исключения, были очень толсты, курили большие сигары, ездили в огромных автомобилях и люто ненавидели страну, в которой жил Кухтик. Собственных граждан с черной кожей они тоже ненавидели и всячески притесняли. (В частности, за их любовь к Кухтикиной стране.)
      Кухтик мог бы много рассказать о далекой Америке. Но отыскать её на карте, что от него в данный момент требовалось, он не мог. Это было ужасно.
      С утра его терзали предчувствия. Он притаился за партой, стараясь не шевелиться и ничем не выдать себя. Но это не помогло. Его заметили. И вот теперь Кухтик стоял перед школьной доской, блуждая глазами по карте, где затерялась среди разноцветных пятен далекая чужая страна. Ему очень хотелось стать маленьким, как мышь, прошмыгнуть вдоль стены и спрятаться в каком-нибудь темном углу. Собственные руки и ноги казались ему огромными, весь он был на виду, и никакой надежды превратиться в мышь не было.
      Он знал, что сейчас, прямо сейчас учитель выведет на листе бумаги страшную цифру, похожую на злого гуся, и произнесет короткую фразу: "Садись - двойка". И тогда жизнь Кухтика рухнет.
      Пройдет совсем немного времени, и всем, у кого нет в дневниках страшных гусей, всем им повяжут на шею треугольные кусочки красной материи. И тем самым отделят от подобных ему - глупых, не знающих, где находится страна Америка, не знающих многого, что они обязаны знать.
      Зачем вообще нужна эта Америка? Он знает, где находится страна Китай. Вот она здесь, в углу большой карты. Желтое пятно, похожее на толстую рыбу. Почему они не спросят его про Китай? Это очень хорошая страна, там нет злых людей с сигарами в зубах. Он знает, знает! Он сразу покажет на желтую рыбу. И судьба его сложится по-другому...
      "С-д-сь, д-в-к! - шелестит у него над ухом. - Ст-д-н, К-х-т-к, ст-д-н!"
      Конечно, ему стыдно. Ему очень стыдно. Он сам знает, что не достоин носить на шее красный кусочек материи. Жизнь его не имеет смысла...
      Кухтик переворачивается, всхлипывает во сне и видит себя в собственной комнате сидящим на подоконнике, приплюснув нос к холодному, запотевшему от дыхания стеклу.
      За окном, внизу, на огромной площади, обратив лица к бронзовому памятнику, стоят его счастливые товарищи. Они что-то дружно, хором кричат в сторону памятника, и по блестящему круглому затылку Кухтик видит, что памятнику очень нравится то, что ему кричат.
      Кухтик глотает слезы, слезает с подоконника и бредет к дверям комнаты. Он выходит в длинный коридор, снимает с вешалки пальто, надевает его и спускается по обшарпанной лестнице.
      Он не пойдет на широкую площадь, потому что ему нечего прокричать бронзовому человеку, стоящему на квадратном отполированном камне. Он незаметно проберется вдоль чахлых кустов на заваленную битым кирпичом свалку. Там его никто не увидит. Там будет он сидеть в одиночестве и смотреть, как бродят между пучками травы тощие дворовые коты.
      А ночью огромный бронзовый человек повернет голову в сторону темного Кухтикиного окна, укоризненно посмотрит на него, съежившегося в кровати, и тихо прошелестит бронзовыми губами: "Ст-д-н, К-х-т-к, ст-д-н!"
      Но все проходит в жизни. Даже самые страшные вещи проходят, не оставляя следа. Важно ждать и надеяться. Важно верить, что в один прекрасный день распахнется маленькая заветная дверь и солнечный луч вырвется наружу, предвещая новую, справедливую жизнь.
      И такой день наступил. Волшебная дверь открылась перед Кухтиком, приглашая его в комнату, где совершались чудеса превращения.
      В комнате за большим, покрытым красным сукном столом сидел Чудотворец.
      "Старший Вожатый" - гласила табличка на двери.
      "Старший Вожатый" - было написано белыми буквами на красной повязке, обхватившей рукав сидящего за столом чудотворца.
      "Старший Вожатый" - сообщили друг другу серые клеточки в голове Кухтика. После чего замерли.
      - Ну, дык чо делать будем? - спросил Чудотворец, не размыкая губ.
      Кухтик стоял, опустив глаза.
      - Статистику ты нам портишь, Кухтик, - пролетело над ним, отскочило от стены и снова вернулось, повторившись эхом в его горящих ушах. - Однако ж дело и поправить можно, - неожиданно мягко и оттого ещё более страшно произнес тот же голос.
      Чудотворец вдруг приподнялся над красным сукном, на секунду завис в воздухе и оказался совсем рядом с теряющим сознание Кухтиком.
      - Дык кто стекло-то разбил вчерась? Знаешь?
      - М-м-м-м, - пролепетали непослушные губы.
      Узкие концы красного треугольного лоскутка, повязанного на шее вершителя судеб, коснулись Кухтикиного лица.
      - Надо сказать, Кухтик. Надо. Нечего мычать, дорогой...
      Надо было говорить. Надо было говорить все, чтобы не потерять последний шанс, предоставленный ему за волшебной дверью.
      Он скажет. Он все сейчас скажет. Вот только выскочит из горла мягкий ком, мешающий дышать.
      - Да ты носом, носом дыши, - послышалось откуда-то сверху. - Мы счас знаешь что? Мы давай-ка с тобой полетаем.
      Его подхватили под руку, и он, обмякнув, почувствовал, как ноги отрываются от пола. Длинный стол с красным сукном оказался внизу, накренился, поплыл в сторону. Солнечные лучи заискрились, все тело сделалось ватным и невесомым. Синие стены двинулись хороводом по кругу. Добрая сильная рука сжимала его локоть. Перекрывший горло ком наконец растворился.
      Кухтик заговорил.
      - Вот и славно, Кухтик. Вот и славно...
      Стены прекратили свой хоровод. Твердый, надежный пол вновь оказался на месте. И тут же за спиной раздался негромкий стук. Скрипнула дверь.
      - Ах, ты не один, - прозвучал сзади голос, похожий на звон колокольчика, и сладкий запах ворвался в комнату вместе с ним.
      Вершитель судеб, уже сидевший за красным столом, резко вскочил, расплылся в улыбке и махнул рукой в сторону двери.
      - Заходь, заходь! - быстро проговорил он и ещё раз махнул рукой, теперь уже - Кухтику. - Выйди-к на минутку, дружок. А мы тут покамест твое дело решим... Ты не боись. Коли сознательность проявил, считай - дело решенное. А пока погуляй в коридоре. Слышь?
      Ватные ноги вынесли Кухтика в коридор. За дверью остался пронизанный лучами мир, ещё раз на прощание обдавший его тонким, волшебным запахом. Он прислонился к стене и закрыл глаза.
      Так он простоял вечность. Время остановилось. Огромный сплюснутый шар замер в пространстве.
      - Входи, давай, - донеслось наконец из-за двери, и кошмар ожидания кончился.
      За столом рядом с Чудотворцем сидела Белоснежка. Семь гномов затаились под красной скатертью и подглядывали за Кухтиком в маленькие дырочки. Скатерть была смята и сдвинута в сторону. Щеки Белоснежки пылали. Он увидел в руках её заветный красный матерчатый треугольник. Сама она, словно не замечая Кухтика, смотрела в сторону вершителя судеб и загадочно улыбалась ему.
      - Значит, так... - Голос Чудотворца был суров, но уже не страшен. Забирай, значит, это дело, и впредь чтоб, значит, никаких там... Понял?
      Он взял из рук Белоснежки Кухтикину судьбу и вложил её в дрожащую ладонь Кухтика. Его помощница не шелохнулась.
      - Давай, давай! - сказал хозяин волшебной комнаты, перегнувшись через стол и мягко подтолкнув его в сторону двери. - У нас дела тут еще... Ступай!
      Кухтик сделал шаг от стола, повернулся и поплыл к дверям.
      Неподвижно висевший в холодной вечности шар дрогнул и вновь закружился.
      Еще две тысячи километров пролетел Кухтик на своей кровати.
      Еще два года жизни промелькнули и растворились в мягкой подушке...
      Кухтик бежал по широкой площади мимо бронзового памятника и, задыхаясь, волок тяжелую ржавую трубу. За ним гнались враги.
      - Отдай железо! - доносилось из-за спины. - Отдай, гад! Наш лом! Все будет сказано!
      Добыча - его, Кухтикина, добыча - тяжело скакала по выбоинам, грохоча и поднимая сзади столб пыли. Враги были уже совсем близко. Он зажмурился, рванулся вперед, подвернул ногу и, теряя равновесие, выпустил ржавую трубу из рук.
      Погоня закончилась. Он лежал на пыльном асфальте, размазывал по лицу слезы и смотрел, как прыгает вокруг алчная кучка врагов.
      - Фиг тебе! Фиг тебе! - кричали ему в лицо похитители.
      Они строили рожи и потешались над ним. Они схватили прекрасную длинную трубу, которую он всего час назад, надрываясь, вытащил из страшного темного подвала. Они схватили и поволокли прочь его единственную надежду оправдаться, встать вровень с другими и увидеть свое имя на большой Красной Доске.
      Он неудачник. Он не сдаст металлолом и не оправдает доверия. Он останется изгоем до конца своих дней...
      Еще две тысячи километров и ещё два года... И надо сидеть за столом в углу маленькой комнаты, надо выучить и запомнить стихи про того, кто стоит на полированном камне, повернувшись затылком к белому от мороза стеклу.
      А под столом стоит много бутылок, и можно осторожно толкать их ногой, и они будут тихонько звенеть.
      А с кухни пахнет жареной рыбой. И голос соседки - Надькиной матери ругает Надьку и Надькиного отца.
      "Ну, ты вооще, бля! - скажет сейчас Надькин отец. - Чем те жисть плохая? С комбината, бля, таскать не перетаскать". А потом Надька уйдет мыться в ванную, и тогда можно подсмотреть в щелку, как она снимает халат.
      Но кто же завтра будет стоять на школьной сцене и читать стихи про "каждый год за шагом шаг"? Нет! Надо сидеть, и надо читать, и надо заткнуть уши. И не надо толкать бутылки под столом. Пусть они ругаются на кухне из-за своей рыбы. Пусть она снимает свой халат там, в ванной...
      И - все!.. Снова рушится глупая твоя жизнь, Кухтик. Снова рушится. Ничему не научился ты, Кухтик. Снова - не стоять тебе в стройном ряду, локоть к локтю с теми, кто лучше тебя.
      Главный Инструктор сидит за красным столом. Главный Инструктор смотрит на тебя сквозь толстые очки. Он молча качает головой и выстукивает пальцами по столу похоронный марш.
      Умирает надежда. Последняя надежда на то, что сможешь ты нацепить на рубашку, на грудь - туда, где бьется глупое сердце твое, - маленький блестящий значок.
      - Так что же, так и будем молчать? - спрашивает Главный Инструктор.
      Но приходится молчать. Потому что нечего сказать ему. Нечего.
      - Ну вот, представь себе, Кухтик... - Суровые глаза за толстыми стеклами очков теплеют, и ещё больше не по себе становится Кухтику. Представь себе, что завтра, скажем, поедешь ты в братскую страну. И спросят тебя там про нашу жизнь. И когда был съезд, спросят. И что в решениях было записано. Обязательно ведь спросят... А ты?
      Не поднять тебе головы, Кухтик. Не оторвать глаз от пола. Напрягаются, пыжатся серые маленькие, похожие на паучков клеточки в глупой твоей голове. Только зря напрягаются, нет от них толку. Лишь звенит у тебя в ушах, как звенят пустые бутылки под столом, если ударить ногой по длинным, вытянутым горлышкам. И только хриплый голос отца твоего доносится из-за стенки, и голос Надькиного отца на кухне, и Надькин визгливый голос.
      - А что вообще полезного сделал ты, Кухтик? Какая музыка звучит в душе твоей?.. На вот - послушай.
      Стол перед Главным Инструктором разбухает и превращается каким-то чудом в полированный черный рояль. Блестящая крышка откидывается вверх, и толстые пальцы ударяют по длинному ряду белых клавиш. Сам же Инструктор справедливый и грозный - поднимается, запрокидывает голову и поет Великую Песню. И большой зал за Кухтикиной спиной - неведомо откуда взявшийся огромный зал - подхватывает её сотнями голосов. Лишь он один молчит. Стоит, уперев глаза в темный паркетный пол. Он не знает слов. Даже слов Великой Песни не знает он.
      Да что ты вообще знаешь, Кухтик?
      "Встань, Кухтик, и расскажи всему классу, почему ты не участвуешь в общественной жизни..."
      Он больше не хочет смотреть этот сон.
      Он будет тихо лежать, уткнувшись в подушку, и мерно крутиться вокруг желтой звезды. Он много раз облетит вокруг нее, и тогда выплывет из темноты широкая улица с яркими фонарями.
      Настанет длинный, искрящийся снегом вечер. Ему исполнится восемнадцать лет, и он узнает, как люди умирают. От счастья.
      * * *
      Улица вела к магазину. Она начиналась от площади, сворачивала возле сколоченного из фанеры щита с надписью "Экономика должна быть экономной", тянулась вдоль глухого забора и заканчивалась тремя щербатыми ступенями, ведущими в рай.
      В раю пахло селедкой, пряниками и подсолнечным маслом. У стеклянного ящика кассы толпился народ. Вдоль длинной очереди гуляла толстая серая кошка. А в дальнем углу над прилавком струился невероятный, сказочный розовый свет. Там царствовала Она.
      Кухтик заканчивал работу в пять часов. Ежедневно ровно без четверти пять он окидывал взглядом свой стол, где из мотков проволоки и ещё какой-то дряни с помощью паяльника рождался очередной прибор неизвестного ему назначения. Кухтик выключал паяльник, вставал, отодвигал стул и шел к дверям лаборатории. Он спускался по широкой лестнице, проходил вестибюль, взмахивал перед носом охранника замызганным пропуском и оказывался на улице.
      До магазина было семьсот шестьдесят пять шагов. Он шел медленно, стараясь не спешить и подсчитывая в уме оставшиеся до получки деньги. Потом останавливался, глубоко вдыхал и поднимался по грязным ступенькам.
      Если не покупать двести граммов сыра, а брать только сто, если не покупать целый батон, а брать только половину, если не брать триста, а брать двести граммов пряников, то можно проделывать это каждый день. И можно каждый раз трижды выбивать по одному чеку в кассе. И, следовательно, трижды подходить к прилавку.
      - Сто грамм сыра, пожалуйста.
      Она, без сомнения, разгадала его примитивную уловку. Она ухмыляется, отпуская ему очередную жалкую порцию. Она, возможно, в душе давно насмехается над ним.
      Ну и пусть! Пусть он жалок перед ней со своей тощей шеей, со своими проклятыми горящими ушами. Пусть... Зато он видит её. Совсем близко. Он даже чувствует ни с чем не сравнимый аромат, заглушающий весь этот селедочно-пряничный запах. Господи, зачем у неё расстегнута верхняя пуговица, и каждый может пялиться на тонкую линию, уходящую вниз - туда, где под грязным дурацким халатом угадывается её грудь.
      - И ещё сто грамм сыра. Будьте добры...
      Кухтик ворочается во сне и елозит ногами.
      Он знает, когда закрывается магазин. Он ждет этого часа на улице. Можно ведь просто стоять на противоположной стороне. Ну что здесь такого? Стоит себе человек и стоит. Можно стоять, даже когда льет дождь или падает снег.
      Вот пройдет ещё минута, и она появится из скособоченных дверей служебного выхода. У неё в руках будет тяжелая сумка. Можно предложить ей помощь, донести. Можно. Надо только перейти дорогу.
      Ни хрена ты не перейдешь. С места не сдвинешься. Стой уж лучше, где стоишь...
      Так продолжается и неделю, и месяц, и ещё месяц. И снова идет мелкий, противный снег. И случается чудо.
      Она сама подходит и смотрит ему прямо в глаза.
      - Ну, чо? Все стоишь?
      И лицо её - рядом с его лицом. И пар над её губами.
      - Давай уж погуляем, что ли? - произносит она.
      Это - ему, ему!..
      Желтые фонари проплывают над головой, и сыплет, сыплет с неба блестящие чешуйки слюды... Триста шестьдесят пять шагов. И ещё триста.
      - Это что ж - твой дом, что ли? - спрашивает она.
      Надо набрать побольше воздуху и так небрежно, небрежно: "Ага!" Нет, не выходит!
      - Холодно что-то, - говорит она.
      Сейчас, сейчас он скажет ей: "Можем зайти, чаю попить".
      Кухтик открывает рот:
      - М-м-м-м.
      Пропади ты пропадом, Кухтик! Пропади ты пропадом!
      - Не шибко ты разговорчивый, как я погляжу. А у тебя дома кто есть?
      Вот оно - счастье, вот! Нет никого дома. Нет!!
      Они сидят за столом в маленькой комнате. Сидят рядом.
      Они пьют чай из синих чашек с белой каймою. Вместе.
      Это её рука. Прямо перед его лицом.
      - Ну чего ты? - звучит её сказочный голос. - Хоть музыку бы включил какую. Музыка-то есть у тебя?
      Значит, вот как это случается!..
      Сначала кренится потолок. И у тебя - потные руки. И пуговицы никак не расстегиваются. И стыдно, что тебе, дураку, помогают твои же пуговицы расстегнуть.
      - Да не торопись ты, глупый. Не торопись. Ты что ж, в первый раз, что ли?
      Сейчас потолок рухнет. Точно. Обвалится к черту...
      Господи, что это?!
      Огромный, окутанный голубым светом шар вздрогнул, завертелся с бешеной скоростью и лопнул, разлетевшись на тысячу огненных брызг.
      Кухтик умер...
      Когда он открыл глаза, в комнате было темно. Чье-то дыхание грело ему плечо. Он пошевелился, повернул голову и увидел Ее. Она лежала рядом. Она спала рядом с ним. Грудь - её грудь! - касалась его руки.
      - Слушай, - сказала она, потянувшись и открыв глаза, - мне есть хочется. Ты вот что. Ты в сумке там посмотри. Там колбаса, ну и вообще. Сделал бы что поесть. На кухне-то у тебя соседи, поди.
      Он сел на кровати, встряхнул невесомой головой и заметил в темном оконном стекле отражение абсолютно голого тела. Это было его, Кухтика, тело. Оно было тощим и омерзительным.
      Он сжался, повернулся боком, чтобы прикрыть то, на что смотреть самому ему было стыдно. Потом, скосив глаза, разглядел лежавшее рядом с ним Совершенство.
      Надо было сказать что-то важное. Он облизнул пересохшие губы и, не в силах оторвать глаз от светящегося в темноте чуда, прошептал:
      - Выходи за меня замуж.
      Воцарилась тишина. Прошла минута, и в темной комнате отчетливо раздался голос. Голос этот произнес:
      - Чо?
      - Я... тебя люблю, - пролепетал съежившийся на кровати Кухтик. - Я... Ты... выходи... за меня... замуж.
      Ему показалось, что со стола разом грохнулись на пол все чашки. Чудо повернулось на кровати, обхватило руками живот и затряслось от хохота.
      - Ты чо? Ты чо? - повторяло Чудо. - Ну ты вооще! Ты чо это взаправду?
      - Да я же... - начал было ошарашенный Кухтик, но прыгающий по комнате смех не дал ему договорить. Теплые ладони толкнули его в спину.
      - Ой, ну ты даешь! Это, значит, замуж? Ой, до чего же ты смешной, киска!
      Ему захотелось провалиться сквозь пол.
      - Не, ты не сердись, - все ещё прыская смехом, произнес голос за Кухтикиной спиной. - Мы чо ж, повалялись, значит, и прям в ЗАГС побежим? Ага? А потом, значит, я - к тебе... Из общаги - прям в коммуналку?.. Ой, мамочки!
      Кухтик, путаясь в собственных ногах, сполз с кровати и стал на ощупь искать среди валявшейся на полу одежды свои штаны.
      - Слушай, - уже ласково сказала она. - Ты только того... Ты вправду не сердись. Мы... Ну, мы встречаться можем... Ты парень ничего. Смешной только... Ну давай покушаем, а? Там, в сумке, - полно. Ты бери, не стесняйся...
      За темным окном глухо прогремел грузовик.
      Мир сузился, и краски его поблекли.
      * * *
      И ничего не стало происходить. Ровным счетом - ничего. За исключением жизни.
      Жизнь происходит так. Медленно крутится большой шар, подставляя то один, то другой бок под лучи желтой звезды. И снег сменяется дождем. И дождь заканчивается. И снова идет дождь.
      "ВЫПОЛН ПРОДОВОЛЬСТ ОГРАММУ!!" - написано на мокром листе бумаги, висящем над кособокой, обитой железом дверью.
      - Держи программу, киска, - произносит ласковый голос, и руку Кухтика оттягивает тяжелая сумка.
      Он криво улыбается, по-птичьи дергает головой, вытягивает тощую шею и касается губами розовой теплой щеки.
      - Ну, пошли, что ли? - пиликает голос.
      Он поворачивается и, нервно оглядываясь, идет через двор, заваленный обломками досок и пустыми картонными коробками.
      Грусть со страстью мешаются в душе его. Вот, вот именно - грусть со страстью.
      Только не надо смеяться над ним. Не надо...
      Кончается захламленный двор, и можно наконец, не озираясь, идти по улице, чувствуя её локоть. Рядом. Совсем близко.
      - Твои-то сегодня дома? - спрашивает она.
      Он молча кивает.
      - А что, картошку сажать в субботу поедут?
      Три дня до субботы еще. Долгих три дня.
      - Ладно, - машет она рукой, - в общаге Кирилыч сегодня дежурит. Проскочим небось.
      И ничего нельзя поделать с этим горячим свинцом, пульсирую-щим в ногах...
      Он знает, что уже не будет падать на него потолок. Но ещё будут кружиться стены, оклеенные полосатыми обоями. Будет качаться на стене картинка с бедной Аленушкой, сидящей на берегу пруда. Скоро, совсем скоро он будет лежать, устремив глаза вверх, не видя перед собой ничего и не чувствуя ничего, кроме собственного прыгаю-щего сердца.
      Кирилыч, конечно, пропустит в общагу. Кирилыч - хороший человек. И мятая трешка - ничтожная плата за пропуск в рай.
      Дома на кухне Надькин отец жарит рыбу и, заметив входящего Кухтика, подмигивает ему.
      - Опять припозднился?.. Эх, дело молодое, едрен вошь! Может, хлебнешь за компанию? Моя-то в ночную сегодня. Гуляем...
      Не хочется ему ни с кем говорить. Не хочется никого слушать. Но надо садиться за клеенчатый стол, надо вовремя кивать, надо слушать про Второй Украинский фронт и про медсестру Клавку, про десант в Керчи и про талоны на мясо, которые хорошо бы отоварить. ("Тебе-то что, малой. Ты при магазине пристроился".)
      Оставьте его в покое. Грусть и страсть мешаются в опустевшем сердце его. Грусть и страсть...
      - Я те вот что скажу, малой. Вся эта хренотень с Леонидом этим, мать его, - туфта это все. Его там за версту не видать было. Уж я-то знаю... Во, хорошо пошла!.. И все, что по телевизиру гонют, все это - туфта. Я ж пол-Европы на пузе прополз, а мне теперяча - хрен с маслом... Давай-ка ещё по одной... Я в твои дела не лезу, ты ж меня знаешь. Сам молодым был, по девкам шастал. Мне - что? Кого хошь, того и води. Хоть я и ответственный этот, съемщик квартирный, но к тебе завсегда с понятием... На вот рыбешкой закуси... И коли там, в лабазе ейном, можно что по талонам достать или ещё как, то ты уж по дружбе... Давай, наливай, не стесняйся.
      Грусть, одна только грусть...
      - А потом, значит, сам генерал нам медали цеплял. Орден бы дал, точно, да кроты эти настучали в штаб, крысы энкавэдэшные. Засуетились, падлы. Как три полка ни за хрен собачий уложили - о том никто ни гугу. А как наградные листы в политотделе кромсать - так они тут первые... Дак ты уж не забудь про талоны. Слышь? Ща спать пойдем, разморился я чтой-то... Договорились, значит, насчет талонов?
      Грустный дождь за окном льет на пустынную площадь...
      А потом дождь кончается. И кончается сладкая пытка твоя. Потому что любовь не бесконечна. Бесконечно коварство, как было написано в книжке. Потому что можно идти по длинной улице и махать руками. Можно мечтать о грядущем блаженстве. Можно тихонько насвистывать. А потом можно уткнуться в стену.
      Стена эта будет прозрачной и твердой. Твердой и прозрачной. Как стекло. За стеклом этим увидишь ты, Кухтик, то, о чем предупреждал тебя твой друг Колька, когда говорил: "Шалавы они все. Шалавы". И ещё говорил он тебе, дураку: "Се ля ви", как говорят в далекой Франции, где живет красавец Ален Делон. И что с того, что можешь ты теперь найти эту Францию на большой карте. Что с того, что забыл ты уже глупые страдания свои на школьных уроках. Всю бы жизнь тебе такие страдания.
      Вот когда увидишь ты её, выходящую из обшарпанной, скособоченной двери со своей (с вашей) сумкой в руке. И увидишь - собственными глазами увидишь, - как поджидающий у дверей Ален Делон в противном черном пальто обнимает её за талию. А она!.. Она теплыми губами своими... Целует его... Поднявшись на цыпочки... Обхватив руками... Его гнусную шею...
      Вот тогда ты поймешь, что такое страдание.
      А потом они пройдут мимо тебя, и ничто не дрогнет в её лице. Будто не ты это стоишь, онемев от страшного горя. Будто стоит это на углу железный фонарный столб...
      "Не писай кипятком, - скажет ему верный друг Колька. - Фигня все это. Фигня. И забей болт".
      "Ну, малой, бортанула тебя энта твоя, с магазину? - глянет в глаза ему Надькин отец и, озираясь, вытащит из-под стола припрятанную бутылку. - На, хлебни-ка... Будет ещо на твоем веку. Не тушуйся. Да и сам посуди - чего ей с тебя-то? Комнатуха твоя коммунальная? Ей квартера, поди, нужна. Она ж тоже баба с мозгом... Бабы - оне ушлые. Кутенок ты ещо для нее. Малец... Давай-ка зальем энто дело, пока моя не видит".
      Все! Он забудет её как страшный сон, выкинет её образ из головы и вырвет из сердца. Он уедет на необитаемый остров. Или нет, он окунется с головой в работу. Он изобретет что-нибудь, о чем будут писать во всех газетах. И пусть она прочтет и заломит руки, обнимавшие этого сраного Алена Делона. Он будет работать за своим столом своим паяльником, а потом выучится на профессора, и тогда мы посмотрим... В работу он уйдет, в работу...
      И Кухтик ушел в работу.
      Он ещё не знал, что тем самым связал свою жизнь с едва заметным скоплением крохотных ярких точек, зажигавшихся каждую ночь над его домом, над спящим городом Лукичевском и над всем огромным приплюснутым шаром, висящим в холодном пространстве.
      Да, кстати, на языке людей, живущих в Кухтикиной стране, шар этот назывался так: "планета Земля".
      III
      Планета Земля весила 5 976 000 000 000 000 000 тысяч тонн.
      Протяженность её экватора составляла 40 075 696 метров.
      Самым высоким местом на Земле была гора под названием Джомолунгма.
      Самым жарким местом была пустыня, которая называлась Эль-Азизия.
      А самым гнусным местом на планете Земля многие считали участок океана, расположенный между тремя большими островами невдалеке от экватора.
      Место это именовалось Бермудским треугольником. Любой корабль, заплывший сюда, любой самолет, пролетавший здесь, рисковали пропасть, не оставив никакого следа. Как и почему это происходило, не мог объяснить никто.
      Бермудский треугольник находился очень далеко от города Лукичевска, на другой стороне планеты. Он не имел никакого отношения ни к городу, ни к стране, в которой жил Кухтик. Но, как ни странно, он имел самое прямое отношение к работе, которой Кухтик занимался в Лукичевске. Чтобы понять, почему так вышло, придется вернуться на двадцать лет назад, к тому времени, когда во главе Кухтикиной страны встал Новый Предводитель, сменивший, как помним, упавшего в пруд Смелого Соратника.
      Новый Предводитель слыл среди своих сподвижников человеком не очень умным. (Иначе они не рискнули бы доверить ему столь высокий пост.) Отличительным качеством его была лень.
      От всех своих предшественников Новый Предводитель унаследовал массу проблем. Главной из них была все та же неразрешимая - как прокормить жителей, населявших страну. Ни эпоха Великого Истребления, ни повсеместное отнятие, ни сеяние заморских злаков ничего не дали. Затевать новые кампании такого масштаба Новый Предводитель не мог и - в силу врожденной лени своей - не хотел. Но положение обязывало предложить хоть какую-нибудь завалящую идею.
      И тут ему повезло. Обнаружилось, что недра одной шестой части суши содержат очень много вещества, в котором отчаянно нуждались все прочие страны и за которое они готовы были платить большие деньги. Вещество это называлось "нефть".
      Конечно, достать полезное вещество из-под земли было не просто, но для Предводителя это, к счастью, не составляло проблемы. Получая свой пост, он автоматически получил и пост Главного Начальника партии, основанной ещё Автором Великой Идеи. Партия эта насчитывала множество членов, готовых выполнять любые распоряжения своих руководителей. Среди них были самые разные люди. Многие искренне верили в Идею. Многие не верили ни во что и просто рассчитывали уцелеть при всеобщем истреблении. Многие хотели получить чуть больше при грядущем поделении благ. Многие прилежно работали, даже если их заставляли делать совершенно бесполезные вещи. Многие вообще не умели работать и потому предпочитали командовать. А командовать можно было, только будучи членом партии. Но всех их объединяло одно качество полная готовность сделать все, что прикажет им Главный Начальник.
      Новый Предводитель приказал добывать из недр страны ценную нефть. Эту нефть он решил продавать соседям, а на полученные деньги закупать еду и прочие полезные вещи, чтобы распределять их между жителями. В соответствии с нормами, которые сам установил. Нормы были невелики, но невелики были и потребности жителей. Большинство уже не надеялись, на всеобщее поделение и готовы были довольствоваться тем, что им выдадут. Редких же недовольных можно было без особого шума отправлять в места исправления мыслей, уцелевшие ещё со времен Истребления.
      Однако поскольку не всех жителей удалось занять добычей неф-ти, то и для остальных надо было что-то придумать.
      Предводитель решил оживить одну забытую идею, предложенную ещё Смелым Соратником. Идея эта заключалась в том, чтобы сделать ракету для полета на Луну. Хотя сделать такую ракету тогда не удалось, но заводов для её изготовления построили уйму. И Новый Предводитель дал указание вместо одной большой ракеты делать на этих заводах много ракет размером поменьше. Ракеты он повелел начинять взрывчатыми веществами и устанавливать по всей стране. Это позволяло, во-первых, напугать соседей и отбить у них желание покуситься на его территорию, во-вторых, занять чем-то оставшуюся часть населения.
      Все жители стали исправно добывать нефть и собирать на заводах ракеты, получая за это причитавшиеся им еду и некоторые полезные вещи. В стране впервые за долгие годы установились покой и порядок. Новый Предводитель мог наконец спокойно лечь на диван и делать то, что ему больше всего нравилось. То есть ничего не делать.
      Но бесконечно лежать на диване было все-таки скучно. И Предводитель время от времени созывал на совещания сподвижников, чтобы поболтать с ними о жизни и узнать последние новости. Поскольку он любил только хорошие новости, то плохих ему никто и не сообщал. Все сводилось к обмену сплетнями и слухами о всяких диковинных событиях в разных концах света.
      Как-то на посиделках произошел такой разговор.
      - Знаете, - сказал один из сподвижников, - говорят, где-то там в океане есть место такое, что все напрочь пропадает.
      - То есть как это - пропадает? - поинтересовался Предводитель.
      - А вот так. Хрясть, и - нету! - ответил сподвижник.
      - Совсем, что ли? - удивился Предводитель.
      - Совсем, совсем. К едрене матери. С концами, понимаешь...
      Предводитель не на шутку заинтересовался услышанным. Он велел разузнать все поточнее и сообщить ему подробности о загадочном месте.
      Так Бермудский треугольник стал объектом внимания в высших сферах Кухтикиной страны.
      На следующем заседании Предводителю доложили о пропадаю-щих над океаном самолетах и кораблях.
      - Это нам интересно, - задумчиво произнес Предводитель. - У нас тоже, знаешь ли, много чего пропало. Надо бы по такому случаю создать какой-нибудь научный институт, чтоб разобрались с этим делом. Может, чего и найдется.
      - А где институт будем создавать? - поинтересовался сподвижник, ответственный за науку.
      Предводитель подошел к большой карте, висевшей на стене, и ткнул пальцем в первое попавшееся место.
      - Вот здесь! - сказал он.
      Судьбе было угодно, чтобы указующий перст Предводителя попал в ту точку на карте, где располагался маленький город Лукичевск.
      * * *
      Год спустя в центре Лукичевска, как раз напротив дома, в котором жил Кухтик, по другую сторону от свалки-помойки поднялось здание нового института.
      Работать в институте, естественно, было некому, потому что никто из лукичевских жителей никогда ничем подобным не занимался. В городе имелись одна швейная фабрика, один небольшой завод, выпускавший кастрюли, и старый комбинат по производству фанеры. (Там работал Надькин отец, таскавший фанеру с комбината и продававший её на рынке.)
      Справедливости ради надо сказать, что кастрюли, которые выпускались на лукичевском заводе, составляли лишь малую часть его продукции. В основном там собирали разные приборы для тех самых ракет, что велено было расставить по всей стране. Поскольку ракет требовалось много, то в любом городе, где был хоть какой-то заводик, он обязан был делать хоть какую-то - пусть маленькую - деталь для этих ракет. Заводы обычно именовались кастрюльными, дабы агенты вражеских стран не смогли догадаться, что именно они выпускают. Работников для нового института можно было, конечно, поискать на кастрюльном заводе. Но отвлекать кого-либо от такой работы строго запрещалось.
      Тогда в Лукичевск решили направить столичных специалистов. Руководить институтом приехал академик, давно уже подпольно изучавший проблему Бермудского треугольника. В столице он долгие годы не мог найти понимания у консервативных коллег, считавших все это чистым бредом.
      Фамилия академика была Иванов, а кличку среди своих друзей он получил "Бермудянский".
      У Иванова-Бермудянского существовали собственные идеи по поводу таинственного места в океане. Идеи эти сводились к следующему:
      1. Никакого Бермудского треугольника нет.
      2. Есть дыра.
      3. Дыра эта, собственно, даже и не дыра, а нечто такое в пространстве, что ни описать, ни представить себе невозможно.
      Однако то, что невозможно представить, можно по крайней мере как-то обозвать. И неописуемую бермудскую дыру академик Иванов-Бермудянский назвал "пространственная аномалия". Название звучало красиво и вполне научно.
      Любой предмет, попадавший в пределы такой аномалии, оказывался, по мнению академика, в неком другом, неведомом пространстве. Что это за хитрое пространство, он и надеялся выяснить в новом своем институте.
      Центр науки в Лукичевске академик решил наречь "Лукичев-ский Институт Пространственных Аномалий". Предложение он направил в столицу, где начальство с ним согласилось. Но коварные столичные коллеги завидовали Иванову-Бермудянскому, получившему для своих бредовых исследований целый институт. Они подсказали начальству мысль именовать институт лишь по первым буквам полного названия, а именно - ЛИПА. Академик хотел было возразить против столь двусмысленного слова, но начальство в столице уже все утвердило и подписало, а возражать начальству в Кухтикиной стране не полагалось.
      "ЛИПА так ЛИПА", - вздохнул в далеком Лукичевске академик Иванов-Бермудянский, и институт по исследованию таинственных аномалий начал работать.
      В чем заключалась эта работа, объяснить сложно. Сам автор новой теории бЄльшую часть времени сидел в кабинете и рисовал одному ему понятные схемы бермудской дыры. Привезенные из столицы научные работники решали свои, возможно, крайне интересные задачи, имеющие, правда, мало общего с профессорскими изысканиями. Техническому персоналу время от времени поручали провести тот или иной эксперимент из той или иной области знаний.
      То есть нельзя сказать, что наука не развивалась.
      Кухтик попал в Институт Аномалий случайно.
      Как-то в один из дней после окончания школы он скучал в одиночестве на краю помойки, среди бродячих котов, в обществе которых провел много часов своего детства и отрочества.
      Громкий свист оторвал его от печальных размышлений о собственной жизни. Свистел его друг Колька, учившийся с Кухтиком в одной школе и закончивший её годом раньше. Жил Колька в соседнем подъезде. Отцы их вместе работали на кастрюльном заводе, часто встречались, сидели по вечерам за стеной маленькой Кухтикиной комнаты, говорили о чем-то между собой и пили из граненых стаканов жидкость, убившую купца Лукича. Бутылки из-под жидкости отправлялись потом под стол, за которым Кухтик готовил уроки. Те самые бутылки, которые так красиво звенели, если по ним ударить ногой.
      Колька был единственным человеком, которого любил Кухтик с тех пор, как три года назад умерла его мать.
      - Чо сидишь? - спросил друг Колька.
      - Не знаю, - честно ответил печальный Кухтик.
      - А чо делать будешь? - поинтересовался друг.
      - Не знаю, - вздохнул Кухтик и перекатил ногой старую консервную банку.
      - А чо знать-то? - сказал Колька, отличавшийся от Кухтика решительностью и никогда не испытывавший никаких сомнений. - Чо знать-то? Давай к нам в институт. Я тя вмиг в мастерские пристрою.
      - Так я ж ничего делать не умею, - вздохнул Кухтик.
      - А делать ничего и не надо.
      - Как это - не надо? - Кухтик с недоверием посмотрел на решительного друга.
      - А так. У нас никто ничего не делает.
      - Совсем, что ли, ничего? - удивился вечно сомневающийся Кухтик.
      - Ага... Ну, иногда только какую работенку подбросят - посидишь там, паяльником потыкаешь, спаяешь им чего скажут, они куда-то все это утащат и пропадут на месяц. Потом опять притащат, скажут, куда ещё паяльником ткнуть. И опять - с концами... Работенка - не бей лежачего. Зарплата идет, спирт из лаборатории приволочь можно. Друган у меня там. Лаборант - большой человек. Нау-ку толкает. Спирту на ихнюю науку по литру в день выдают.
      - Так ты что, правда, меня туда устроить можешь? - спросил Кухтик, и надежда вновь озарила его печальную душу.
      - Да сказал же тебе - раз плюнуть. Считай - замазано! - произнес друг Колька и хлопнул ладонью по тощей Кухтикиной спине.
      - А что они вообще там делают, в вашем институте? - поинтересовался Кухтик, глядя на него снизу вверх.
      - Да черт их знает. Все ловят чегой-то... Анормальные, понимаешь, явления, как ихний академик говорит.
      - А ты что, и академика видел? - Кухтик от удивления приподнялся. Колька вырастал в его глазах непомерно.
      - Видел, видел. Он по ночам по институту шастает. Мы как-то за бутылкой засиделись, тут он, понимаешь, и вошел. Ну, мы бутылек, конечно, спрятать успели. А он, значит, вошел, поздоровался, спросил, как, мол, дела и все такое. Потом сел и начал про науку ихнюю заливать. Вы, говорит, при большом деле состоите. И опять про нормалии эти чего-то понес... Мы потом только, когда вышел он, сообразили, что, может, поддать хотел человек, да спросить постеснялся... А вообще-то он того - чокнутый. Точно. Его все там за чокнутого держат. Ну, нам-то - без разницы. Чокнутый, не чокнутый, лишь бы бабки платил. К тому же институт наш, между прочим, секретный. Слыхал небось? - Колька понизил голос. - Мне вахтер ихний по пьянке проболтался, что анормалиями этими американцев на хрен раздолбать можно. Во!
      Кухтик встал и с надеждой глянул на друга.
      - А ты думаешь, меня в секретный возьмут?
      - Тебя-то? А чо не взять? У тебя все чисто. Маманя медсестрой была. Папаша вооще - гегемон. У тебя за границей никого из родичей нет?
      - Нет, - испуганно сказал Кухтик. - У меня бабка с дедом здесь рядом, в деревне жили. Дядька вообще у меня военный. На Севере служит. А больше никого и нет. Какая заграница? Ты что!
      - Военный... - задумчиво произнес Колька. - Это хорошо, что военный. Это тебе плюс будет.
      - Послушай, - сказал вдруг Кухтик, и взор его померк, - а мне ж в армию скоро. Я забыл.
      - Забей болт, - важно, со знанием дела произнес Колька. - Сказал же у нас секретность. Броня у нас. Пока будешь работать - не заметут. Не боись. А там в студенты махнешь - хрен достанут. Я б сам пошел, да мне на фиг нужно - нищим потом сидеть. А от козлов этих военкоматовских у меня справка есть. Мне тетка сварганила в поликлинике. Больной я весь, понимаешь. К строевой непригодный.
      Колька весело хохотнул и ещё раз хлопнул Кухтика по спине.
      - Ну, что, пойдешь? - спросил он. - Давай! Чо думать-то?
      Так Кухтик попал в науку...
      * * *
      Во сне видится ему большая комната с огромным столом. Кухтик стоит, вытянув длинные руки по швам, и смотрит в угрюмое лицо сидящего за столом человека.
      Большой Начальник По Кадрам держит в руках бумажную папку. В папке несколько листков. На одном из них приклеена Кухтикина фотография.
      - Так, так... - задумчиво произносит Большой Начальник, и ладони у Кухтика становятся мокрыми. - Значит, не привлекался, говоришь... Так, так.
      Начальник поднимает голову и смотрит на Кухтика маленькими глазками из-под тяжелых век.
      - Не привлекался, значит...
      Кухтик, сглотнув слюну, молча кивает.
      - А чего это фамилия у тебя такая странная? - спрашивает человек за столом. - Ты это... не того, случайно? А?..
      Кухтик на всякий случай отрицательно мотает головой.
      - Ну, ну... - произносит Начальник и надолго замолкает.
      - Я вот... Я - в мастерские... Учеником я... - бормочет Кухтик.
      - Ну, ну...
      Кухтику очень хочется как можно скорее выйти из этой комнаты. Бог с ними, с мастерскими! Бог с ней, с работой! Он хочет одного - тихонько, на цыпочках прокрасться к дверям и выбраться на свободу. Он хочет убежать на свою помойку и сидеть там, глядя на тощих котов.
      - И на оккупированных, значит, тоже никто не был? - спрашивает его Начальник.
      - Что? - не понимает Кухтик.
      - Говорю, на временно оккупированных территориях никто из близких не проживал?
      - Как?..
      - Что как?
      - В смысле...
      - Что в смысле? - Маленькие щелки между тяжелыми веками ещё больше сужаются.
      Нет, ему никогда уже не выйти отсюда. Он виноват в чем-то страшном, и сейчас его сурово покарают за это.
      Тяжелый стол дрожит и медленно растворяется в воздухе...
      Большой Начальник поднимается во весь рост. Суконный зеленый китель облегает грузную фигуру его. Синие погоны бесшумно падают откуда-то сверху и припечатываются к его плечам.
      Не было на нем этого кителя. Не было!..
      - Шаг влево, шаг вправо... Без предупреждения!.. - рявкает Начальник громовым голосом. - Руки за спину!
      Глаза Кухтика закатываются, он приваливается к холодной стене и, обмякнув, сползает вниз...
      - Эй! Ты чего на корточки-то сел? - слышит он над собой. - Живот, что ль, схватило?
      Кухтик открывает глаза.
      - Давай поднимайся... Здесь вот распишись. Да иди, а то обделаешься еще... Гальюн вон - по коридору, налево... Ну, давай, давай!..
      Кухтик медленно встает, подходит к столу и дрожащей рукой выводит на белом листе свою подпись...
      * * *
      Первый год в Институте Пространственных Аномалий Кухтик вел жизнь, очень похожую на ту, которой жил в далекой столице Новый Предводитель и Главный Начальник партии. Так же как Предводитель на своем месте, так и Кухтик на своем почти ничего не делал. Впрочем, о жизни Нового Предводителя он не имел, разумеется, ни малейшего представления, лишь каждое утро видел его портрет в просторном вестибюле.
      Предводитель тоже ничего не знал о Кухтике. К тому времени он уже забыл и о некогда созданном Лукичевском институте, и о Бермудском треугольнике, явившемся причиной его создания. Вообще с памятью у Нового Предводителя начало твориться что-то неладное. Он, правда, ещё помнил лица своих сподвижников, хотя иногда и путал их имена. Но вот что касается всего остального, то здесь память подводила его все чаще. С трудом вспоминал он, зачем понадобились ему его ракеты, которые продолжали исправно выпускать и расставлять повсюду, дабы напугать возможных врагов. Не очень хорошо помнил он и о том, кто из соседей желает покуситься на его территорию, а кто нет. Чтобы он совсем не запутался в этом вопросе, ему время от времени устраивали официальные выезды в разные страны. Зная о проблемах с памятью у своего начальника, сподвижники предварительно объясняли, куда именно он едет - к верным друзьям или к потенциальным врагам, и как он должен себя вести. Те из сподвижников, кто отвечал за отношения с соседями, старались его не расстраивать. Они говорили, что пока нападать на него никто не собирается, учитывая количество наделанных им ракет. (Что соответствовало действительности.) Те же, кто был назначен следить за производством ракет, наоборот - старались внушить, что число врагов все время растет, а потому и ракет надо бы делать побольше. Их тоже можно было понять. Они очень боялись остаться без работы.
      Впрочем, на жизни возглавляемой Предводителем страны состояние его памяти никак не сказывалось. Жители продолжали добросовестно добывать из недр ценную нефть, ракетные заводы продолжали работать, потому что ничего другого делать они все равно не могли. Каждый в стране получал столько еды и столько полезных вещей, сколько было ему определено. Редкие недовольные, вздумавшие задавать глупые вопросы, тихо отправлялись в специально отведенные места. Там они могли без вреда для общества обсуждать эти вопросы друг с другом. Словом, жизнь текла спокойно и ровно.
      Ровно и спокойно текла жизнь и в далеком Лукичевском Институте Пространственных Аномалий, где уже почти год проработал Кухтик. Весь этот год он исправно выходил по утрам из подъезда своего дома и шел по узкой разбитой дорожке, что вела в обход помойки к дверям института. Он вынимал из кармана пропуск, здоровался с сонным охранником и поднимался по широкой лестнице в свою мастерскую. Там его уже ждали Колька и ещё двое работников, приходившие обычно пораньше. Они сидели за деревянным столом в центре небольшой комнатушки, заваленной мотками проволоки, кусками жести и прочим хламом. Кухтик подсаживался к ним. Колька доставал из кармана коробку с черными пластмассовыми костяшками, раздавал каждому по семь штук, и они начинали нехитрую игру, стуча костяшками по столу.
      Иногда в мастерскую заходил длинный растрепанный лаборант Беня. Он приволакивал под мышкой очередной сломанный прибор и, заискивающе глядя на Кольку, произносил: "Извините... Прошу прощения... Видите ли, у нас тут опять что-то сломалось. Не могли бы вы опять... Ну, в общем, вот тут, мне кажется, что-то отвалилось. Вас бы не затруднило?.. Очень надо. Эксперимент срывается... Я понимаю, что очень некстати. Но..."
      Колька вставал, окидывал Беню суровым взглядом и, тяжело вздохнув, отвечал: "М-м-мда... Починить, говоришь? Починить, оно, конечно, можно. Только ж хрен его знает, сколько тут копаться придется... Эксперимент, говоришь?.. Срочно, значит?.." Он чесал затылок и внимательно смотрел в покрасневшее лицо лаборанта. Беня, неловко суетясь, доставал из кармана булькающую колбу и ставил её на стол, рядом с прибором.
      "Ладно, сделаем", - великодушно обещал Колька, и лаборант, пятясь, исчезал за дверью.
      Приборы, как правило, Колька чинил сам. Кухтик сидел рядом, слушая его объяснения. "Учись, пока я жив", - важно произносил друг, тыча паяльником в железный ящик. И Кухтик понемногу учился. Хотя мысли его в это время были далеко... За порогом института, в конце длинной улицы, за обшарпанной дверью магазина через несколько часов предстояла ему встреча с мимолетным счастьем его...
      Так продолжалось почти год. А потом рухнул хлипкий воздушный замок. Потом гнусный вонючий французишка Ален Делон разрушил его, как старый сарай, и несчастная любовь изменила весь ритм Кухтикиной жизни.
      С этого дня бЄльшую часть своего времени он стал проводить в мастерской. Он приходил туда первым и уходил последним. Он не-ожиданно быстро освоил все Колькины премудрости, научился разбираться в немыслимой как ему раньше казалось - путанице проводов. Он даже уговорил лаборанта Беню принести из институтской библиотеки разные технические книжки, чем несказанно удивил того. В общем, Кухтик начал новую жизнь, и вскоре она преподнесла ему сюрприз.
      Случилось это поздним осенним вечером.
      Кухтик сидел под тусклой лампочкой и копался паяльником во чреве сломанного прибора. Неожиданно за дверью, в коридоре послышались чьи-то шаги.
      Шаги приближались и затихли где-то совсем близко. Потом дверь за спиной Кухтика со скрипом открылась и кто-то вошел в мастерскую. Обернувшись, он увидел пожилого сутулого человека в мятом сером пиджаке. На носу вошедшего были водружены большие очки.
      - Хм... Не помешаю, молодой человек? - спросил обладатель очков.
      - Здрасте, - ответил Кухтик. - Вы с вахты? Так я договорился. Они знают. Я здесь прибор чиню.
      - Нет, я, простите, не с вахты. Я, видите ли, в некотором роде директор сего учреждения... Иванов моя фамилия. Академик Иванов, - сказал человек в очках и подошел к столу. - А с кем, простите, имею честь?..
      Кухтик на какое-то время лишился дара речи, потом выдавил из себя писклявым голосом:
      - Я - Кухтик.
      - Простите великодушно. Не расслышал... Как вы сказали? - переспросил академик.
      - Кухтик я. К у х т и к.
      - Ах, Кухтик... Очень мило. Очень. Вы что же, здесь работаете?
      - Ага, - ответил смущенный Кухтик. - Я вот это... Я прибор чиню.
      - А что ж так поздно? Домой, поди, пора, - произнес академик и глянул на него с явным любопытством.
      - Да чего домой... - Кухтик пришел в себя и несколько осмелел. Эксперимент ведь срывается... Беня сказал.
      - Беня, Беня... - пробормотал академик. - Очень, очень мило... А ещё говорят, молодежь несознательная пошла. Вот она - молодежь... Очень, очень...
      Академик приблизился к Кухтику почти вплотную и, кашлянув, спросил:
      - Не позволите ли присесть с вами, молодой человек?
      - М-м-м, - ответствовал Кухтик.
      - Благодарю вас.
      Академик придвинул второй стул и сел рядом с Кухтиком.
      - А знаете ли вы, молодой человек, чем мы тут занимаемся, в нашем институте? - спросил академик.
      Кухтик помотал головой.
      И академика понесло...
      Лекция в мастерской Лукичевского Института Пространственных Аномалий продолжалась долго и кончилась за полночь. Кухтик узнал обо всем. Узнал он и о таинственном Бермудском тре-угольнике, где без следа пропадали корабли и самолеты. И о неведомом аномальном пространстве, о котором никто (кроме самого академика Иванова) понятия не имел. И о коварных коллегах академика, тормозящих передовую науку. И даже о теще академика, скончавшейся в одна тысяча девятьсот тридцатом году от воспаления желчного пузыря.
      Академик Иванов-Бермудянский давно не встречал такого благодарного слушателя.
      Из институтского подъезда они вышли вместе. В темном небе над городом Лукичевском висела желтая луна. Растроганный вниманием юного собеседника, академик обнял Кухтика за плечи.
      - Молодежь, молодежь... - произнес он, остановившись у края едва различимой в темноте помойки. - Кому мы передадим свою эстафету?.. Кому?..
      Голос его дрогнул. Кухтику стало жалко академика. Он мало что понял из прошедшей беседы, кроме того, что у старика "не все дома".
      - А хотите, я открою вам тайну, юноша? - понизив голос до шепота, спросил Иванов-Бермудянский.
      Кухтик молча кивнул, на всякий случай слегка отодвинувшись.
      - Смотрите, юноша! - торжественно сказал академик и указал рукой на помойку. - Смотрите и скажите: как, по-вашему, что это?
      - Где? - спросил испуганный Кухтик.
      - Здесь, юноша. Здесь! - сказал Иванов-Бермудянский и ещё раз ткнул пальцем во тьму.
      - Ну... Помойка это, - нерешительно ответил Кухтик.
      - М-мда, - несколько умерив торжественность тона, согласился академик. - Это, конечно, в некотором смысле помойка. Вы правы. Но... Но пробовали ли вы, мой юный друг, когда-нибудь её измерить?
      - Кого? - спросил Кухтик.
      - Ну, помойку, помойку.
      - Как это? - не понял Кухтик.
      - М-мда... Я понимаю ваше недоумение... А вот я, представьте себе, измерил! М-мда... Впрочем, получилось это, признаюсь, случайно.
      Академик замолк на секунду, потом продолжил:
      - Все великие открытия, друг мой, рождает случай! Великий случай, друг мой... Послушайте же меня...
      И он открыл Кухтику свою Тайну.
      * * *
      В эту ночь на краю помойки Кухтик узнал следующее.
      Переехав из столицы в далекий Лукичевск, академик Иванов-Бермудянский взял себе за правило совершать путь из дома, где он поселился, к порогу родного института пешком. ("Здоровый образ жизни, юноша. Очень рекомендую... Воздух, природа. И вообще... Очень способствует, знаете ли...")
      Ежедневный маршрут его пролегал по краю свалки-помойки - той самой, что отделяла институт от Кухтикиного дома. Будучи человеком науки, академик точно рассчитал количество шагов от одного края помойки до другого. Сделал он это без всякой определенной цели. Просто каждый раз, идя на работу, он считал про себя шаги, дабы отвлечься от посторонних мыслей и настроиться на утомительный поиск истины.
      От одного края до другого было 392 шага.
      Каждый день он выполнял этот нехитрый ритуал, пока...
      Пока однажды академик... недосчитался двенадцати шагов! То есть он благополучно прошел весть положенный путь, но сделал при этом не 392 шага, как обычно, а только 380...
      Такого не могло быть.
      Не заходя в институт, он повернул обратно и снова пересчитал шаги. Их было ровно т р и с т а в о с е м ь д е с я т. Ни больше, ни меньше...
      В этот день Иванов-Бермудянский работать не смог. Все валилось у него из рук. Он раньше обычного ушел домой (по дороге снова пересчитав шаги и убедившись, что не ошибся), лег на диван и глубоко задумался.
      Над необъяснимой загадкой академик проломал голову весь остаток дня и всю ночь, но так и не нашел сколь-нибудь вразумительного ответа. Наутро он вскочил ни свет ни заря, торопливо дошел до злополучного места и в рассветной тишине трижды прошагал туда и обратно вдоль проклятой помойки.
      Теперь он насчитал... ТРИСТА ШЕСТЬДЕСЯТ ПЯТЬ ШАГОВ.
      Мозг академика решительно отказывался это понимать.
      Иванов-Бермудянский заперся в своем кабинете, сел за стол, обхватил голову руками и просидел так четыре часа. Он бессвязно бормотал, сжимал виски ладонями и изо всех сил пытался хоть что-то придумать. Потом вдруг вскочил, воздел руки к потолку и запрыгал по кабинету. Со стороны могло показаться, что академик свихнулся.
      Но он не свихнулся. Нет. Он п о н я л. Он понял все!
      Здесь, в занюханном Лукичевске, в маленьком городке, где скрылся он от происков столичных недругов, где надеялся в тиши и покое искать разгадку таинственной бермудской дыры, здесь обнаружил он самую настоящую ПРОСТРАНСТВЕННУЮ АНОМАЛИЮ.
      Здесь, на этой помойке!
      Он не мог поверить в свою удачу. Но факт оставался фактом.
      "Она существует! - кричал Иванов-Бермудянский, прыгая по кабинету. Какие Бермуды?! Какие Бермуды?! Вот она! Здесь!"
      Весь день провел он взаперти, лихорадочно выводя на бумаге цепочки бесчисленных формул.
      Вечером академик вышел из института и, настороженно озираясь по сторонам, ещё раз измерил шагами помойку.
      "Триста шестьдесят пять, - пробормотал он про себя. - Так и запишем!"
      С этого дня он регулярно проделывал свой тайный эксперимент.
      Аномалия вела себя странно. Она то уменьшалась за день на несколько метров, то застывала на одной отметке, то возвращалась к своим первоначальным размерам и пребывала в таком состоянии по два-три месяца.
      "Занятно... занятно... - бормотал академик, вышагивая по узкой разбитой дорожке. - Очень занятно!"
      Он ещё многого не мог объяснить себе, но главное не подлежало сомнению: ОНА существует!
      - Она существует! - торжественно произнес академик Иванов-Бермудянский и с нескрываемой гордостью глянул на едва различимый в темноте силуэт своего юного друга.
      Кухтик понял, что имеет дело с законченным психом.
      Еще несколько минут простояли они молча на краю помойки и наконец двинулись дальше.
      - Ну? - спросил счастливый охотник за аномалиями, дойдя с Кухтиком до подъезда дома. - Понимаете ли вы, юноша, к какой великой тайне приобщились сегодня?
      - Я да... Я конечно... К тайне... - пролепетал Кухтик, думая только об одном - как бы скорее унести ноги.
      - Знаете что, - сказал академик. - Почему бы вам не зайти ко мне завтра? Вы, юноша, не скрою, крайне симпатичны мне, и я бы хотел продолжить нашу беседу. Только ради Бога - без церемоний.
      - Завтра... завтра? - У Кухтика похолодела спина.
      - Именно завтра, мой юный друг. Да и вообще - отбросьте вы эту субординацию. Молодежь - вот наша надежда! Дорога к знаниям терниста, мой друг. Но я с радостью помог бы вам ступить на нее.
      Кухтик замычал что-то невнятное и вдруг, вспомнив о спасительной лазейке, выпалил:
      - Так завтра же на картошку всем!
      - Ах да. Да... Я и забыл, - с досадой в голосе произнес академик - На картошку... Жаль. Очень жаль... На картошку... Ну, тогда - послезавтра. Или в любой день. Милости прошу. Только - без церемоний.
      Иванов-Бермудянский сжал в темноте потную Кухтикину ладонь и величаво откланялся.
      - А теперь позвольте оставить вас, мой друг. Пора, знаете ли, домой. Очень рад был встрече. Очень рад.
      Еще раз пожав Кухтику руку, академик зашагал прочь и растворился во тьме. Кухтик остался один.
      "Псих, - произнес он про себя. - Правду Колька сказал. Псих".
      Он посмотрел на мрачные очертания свалки-помойки и пожал плечами: "На что она ему сдалась? Помойка как помойка".
      Кухтик ошибся.
      IV
      Ошибаются все. Каждый ошибается хотя бы раз в жизни.
      Ошибся Автор Великой Идеи, решив, что отнятие может кончиться поделением.
      Ошибся Великий Вождь, увлекшись всеобщим истреблением и не уследив за Смелым Соратником.
      Ошибся Смелый Соратник, не учтя, что можно поскользнуться на берегу пруда.
      Ошибся даже Новый Предводитель. Хотя этот, казалось бы, не мог ошибиться, поскольку вообще ничего не делал.
      И тем не менее Предводитель ошибся. Он понадеялся, что денег от продажи нефти хватит и на строительство ракет, и на то, чтобы более или менее сносно кормить изголодавшихся жителей. На ракеты, разумеется, денег хватало. Но вот на еду оставалось мало. Поэтому волей-неволей приходилось и в собственной стране выращивать кое-какие пригодные для пищи растения. Однако жителям, приученным за долгие годы заниматься только постоянной борьбой друг с другом, трудно было научиться чему-то другому. Те же, кто умел делать что-то другое, были в свое время почти поголовно истреблены.
      Выращивать полезные растения в достаточном количестве никак не удавалось. Кроме того, выращенное надо ещё умудриться собрать и сохранить. А это было уже совсем непосильной задачей. Приходилось отрывать от работы всех трудоспособных, даже тех, кто добывал нефть, или - что самое ужасное тех, кто делал ракеты. Всех их отправляли на поля собирать урожай.
      Собственно, так делалось всегда, задолго до прихода к власти Нового Предводителя. Он просто вынужден был продолжить традицию, ибо придумать ничего другого все равно не мог.
      В районе, где находился город Лукичевск, из всех пригодных для пищи растений выращивали в основном растение под названием Solanium Tuberosum. В Кухтикиной стране оно называлось "картошка".
      Каждый год - весной, летом и осенью - все сотрудники Института Пространственных Аномалий, а также другие жители Лукичевска - все, кто работал на швейной фабрике, все, кто трудился на фанерном комбинате, и все, кто делал приборы для ракет на кастрюльном заводе, - все должны были регулярно выезжать на поля, чтобы сажать, пропалывать или убирать картошку.
      Конечно, в этой работе участвовали не только они, но и те, кто жил в окружавших Лукичевск деревнях и непосредственно занимался выращиванием Solanium Tuberosum. Но их было совсем немного, так как часть истребили в прежние времена, а часть перебралась в Лукичевск и другие города в поисках лучшей доли. Жить в деревнях было тяжело и скучно, питались их жители в основном вредной жидкостью, сгубившей когда-то купца Лукича, а потому, как правило, пребывали в состоянии, малопригодном для работы.
      В то утро, которое наступило после ужасной для Кухтика ночи, проведенной в обществе Иванова-Бермудянского, он проснулся с головной болью. Всю ночь его преследовали кошмары. Во сне являлся ему чокнутый академик, хватал Кухтика за руку и тащил в страшную пространственную аномалию, похожую на огромную черную дыру. Кухтик вырывался, стонал и натягивал на голову одеяло.
      С трудом встав с постели, он наспех умылся, сжевал два засохших бутерброда, которые не успел съесть вчера на работе, надел старые рваные штаны, заплатанную куртку и отправился в институт.
      Больше всего он боялся встретить у входа своего вчерашнего собеседника. Но того, слава Богу, там не оказалось. На широких ступенях, ведущих к дверям института, стояли человек двадцать сотрудников, одетых подобно Кухтику. Издали их можно было принять за толпу бродяг. Большинство собравшихся были ему незнакомы. "На картошку" сотрудники ездили поочередно, а потому состав постоянно менялся. Лишь Кухтик и лаборант Беня вынуждены были делать это почти каждую неделю. Кухтик - потому что числился ещё учеником и ему приходилось чаще других отбывать трудовую повинность. А Беня - потому что ему вечно не везло в жизни, как сам он объяснил Кухтику.
      Узрев среди тружеников науки, собравшихся на ступенях, невезучего Беню, Кухтик подошел и пристроился рядом.
      - Здравствуй, Кухтик, - сказал Беня.
      - Здравствуй, Беня, - сказал Кухтик.
      - Как дела? - спросил Беня.
      - Да так... вообще, - ответил Кухтик.
      - Это хорошо, - сказал Беня.
      - А как у тебя? - поинтересовался Кухтик, чтобы поддержать беседу.
      - Творим... Творим помаленьку. Хотя и не ведаем что, - философски заметил Беня.
      - Слушай, Беня... - Кухтик оглянулся и перешел на шепот. - А вот ваш академик, он - как?
      - В каком смысле?
      - Ну... ну, в смысле... вообще.
      - Вообще - шизик, - сказал Беня. - А так - ничего.
      Кухтик помолчал, решая, поделиться ли с Беней своими сомнениями в умственных способностях академика или не стоит.
      - Понимаешь, - задумчиво сказал Беня, - я думаю, он им голову морочит.
      - Кому? - не понял Кухтик.
      - Как кому? Им... Они ж по простоте душевной все бомбы от него ждут. Как обычно. Оттого - и финансирование, и оборудование. А он им мозги пудрит. Быстро, мол, только кошки родятся... Они там сидят, ждут. Его шибко не дергают, ну и нам не мешают. Так что, в общем-то, он - молодец. Хоть и со сдвигом.
      Рядом загудел мотор, и помятый, скрипящий грузовик, подъехав, остановился у входа.
      - Ну, карета подана, - сказал Беня. - Пошли грузиться...
      Через полчаса, сидя на жестких деревянных скамейках в открытом кузове, они тряслись по узкой пыльной дороге. Беня расположился рядом с Кухтиком. Справа от них, глядя куда-то вверх, сидел мрачноватого вида парень в брезентовой куртке.
      - Знакомьтесь, - сказал Беня, повернувшись к Кухтику и указывая на мрачного соседа, - это Кирилл. Большой человек.
      Парень в куртке глянул на Кухтика, пробурчал что-то и снова устремил взор в небеса.
      - А вот это - Машенька, - представил Беня сидевшую на другой стороне девицу, которую Кухтик видел впервые.
      Девица в отличие от мрачного Кирилла проявила к Кухтику определенный интерес и даже улыбнулась ему.
      - Вы из какой лаборатории? - спросила она, поправляя растрепанные волосы.
      - Я... я... - промямлил смутившийся Кухтик.
      - Товарищ из первого отдела, - ответил за него Беня и сделал важное лицо.
      Девица неожиданно погасила улыбку и как-то странно посмотрела на Кухтика.
      - М-м-м... Очень приятно... - произнесла она, хотя в голосе её особой радости не было.
      - Шутка, - сказал Беня девице. - Шутка, Машенька. Это наш друг, товарищ Кухтик. Специалист по очень тонким материям и очень точным приборам.
      - Балда ты, Беня, - махнула рукой девица.
      - Балда, балда, - весело подтвердил Беня и, обняв Кухтика рукой за плечи, продолжил: - Мы вот все думаем, Машенька. Почему это картошка нынче так плохо уродилась? Не иначе как пространственные аномалии влияют на нашу картошку... А вы как полагаете?
      - Сам ты, Беня, аномалия, - отмахнулась от него девица, глядя при этом почему-то на Кухтика.
      Она опять поправила волосы, и приветливая улыбка вновь появилась на её лице. Кухтик почувствовал, что краснеет, и отвернулся. Нет уж. Он не намерен больше беседовать ни с кем из них. Хватит с него. Это он уже проходил...
      Грузовик фыркнул, подскочил на очередном ухабе и оста-новился.
      Справа от дороги тянулось бесконечное поле. Ряды грядок уходили к дальнему лесу. Возле самого леса виднелся большой покосившийся сарай. По краю поля высились зеленовато-бурые кучи.
      Кухтик почувствовал тошнотворный запах.
      Три года спустя, лежа на своей постели и повернув обтянутый одеялом зад к созвездию Лиры, Кухтик припомнил этот запах и поморщился. Он уткнул нос в подушку и снова перенесся во сне на край бесконечного поля.
      Запах исходил от куч, громоздящихся вдоль дороги.
      - Однако... - задумчиво произнес Беня.
      - Так это ж мы в прошлый раз собирали... - удивленно сказала Машенька. - Ее ж вывезти должны были. Говорили же, срочно, срочно. Мы ж до ночи тогда копали.
      Машенька вопросительно посмотрела на Беню. Будто это он, Беня, обещал ей вывезти кучи картошки.
      - Есть много, друг Горацио, чего... - произнес Беня загадочную фразу.
      Он поднялся со скамейки, переступил через ноги Кухтика, через ноги сидящего за ним парня и, тяжело крякнув, спрыгнул из кузова на землю...
      Прошло четыре часа. Восемнадцать фигурок, согнувшись, медленно двигались вдоль взрыхленных грядок, ковыряли лопатами землю и извлекали из неё серые, перемешанные с чахлой, склизкой ботвой клубни Solanium Tuberosum. Они бросали клубни в дырявые, сколоченные из неструганых досок ящики. Кухтик с Беней, переходя от грядки к грядке, поднимали заполненные ящики, тащили их на край поля, вываливали содержимое на землю и волокли пустые ящики назад.
      Приплывшие откуда-то облака начали постепенно заволакивать небо. Вскоре над полем заморосил дождь.
      - Да пошли они все! - вдруг громко сказал мрачный парень в брезентовой куртке, выпрямился, сплюнул на грядку и воткнул лопату в землю. - Пошли они на хрен с их картошкой!
      Кухтик, тащивший тяжелый ящик, остановился и посмотрел на него.
      - Кончай эту фигню! - продолжил тот. - Под дождем, что ли, мокнуть? Пошли в сарай!
      Согнутые над соседними грядками спины распрямились. Над полем повисло молчание.
      - Ты что, Кирилл? - произнесла стоявшая невдалеке Машенька. - Ты что?.. Опять скандал будет...
      Мрачный Кирилл посмотрел на нее, ещё раз сплюнул на грядку и молча зашагал к лесу.
      Все стояли, глядя вслед возмутителю спокойствия. Кухтик, год назад сдававший в школе экзамен по истории, понял, что назревает момент, который в учебнике назывался "революционная ситуация". Это ему не нравилось. Если верить книжкам, такие ситуации обычно кончались не очень хорошо. На всякий случай он сделал вид, что ничего не слышит.
      - А что? - прозвучал чей-то голос. - Чего, действительно, мокнуть-то? Ну, не сожрут они нас, в самом-то деле... Ну, скажем - дождь... И вообще кушать пора. Что, мы перерыв устроить не можем?..
      Сзади подошел Беня с пустым ящиком. Он остановился возле Кухтика, огляделся кругом и неожиданно весело крикнул:
      - Кончай базар! Пошли сушиться!
      Беня подтолкнул Кухтика в спину. Тот споткнулся и шагнул вперед.
      Через секунду все удивительно дружно побросали на землю лопаты, и грязная толпа двинулась по полю к сараю. Кухтик замыкал шествие. Честно говоря, неожиданный перерыв был очень кстати. Спина болела, в ботинках хлюпало, и он с удовольствием думал о том, что сможет наконец сесть, вытянув промокшие ноги на сухом сене. Лишь одна мысль не давала ему покоя. Он опасался по возвращении встретиться в институте со своим ночным собеседником. Новая лекция об аномальной помойке пугала его. Как себя вести и о чем говорить с чокнутым академиком, Кухтик не представлял.
      * * *
      У Иванова-Бермудянского тем временем были совсем другие заботы. Хотя нельзя сказать, что он забыл о любознательном юноше. Напротив, именно встреча с Кухтиком подвигла его на решительный шаг, к которому он готовился уже много месяцев.
      Академик отважился наконец открыть свою тайну научному миру. Восторг, с которым внимал ему в ночной тишине его юный друг, убедил Иванова-Бермудянского, что время пришло. (Каким образом разглядел он этот восторг, сказать трудно.)
      В то утро, когда Кухтик отправлялся на картофельные поля, академик Иванов спешно паковал чемодан, собираясь лететь в столицу.
      Еще не наступил полдень, как он добрался до ближайшего аэропорта и взял билет на столичный рейс. А спустя ещё час академик сидел в салоне самолета, мчавшего его к грядущей славе.
      Иванов-Бермудянский держал на коленях папку с текстом будущего выступления и мысленно представлял себя на трибуне перед огромным залом. Он уже видел изумленные лица посрамленных коллег и слышал собственные слова, обращенные к ним.
      "Много лет назад, - скажет он этим жалким завистникам, не оценившим его прозорливость, - много лет назад после долгих и мучительных раздумий, в результате кропотливой работы мне удалось раскрыть загадку, над которой безуспешно билось не одно поколение моих предшественников..."
      (А в первом ряду будет сидеть эта бездарность Соколов-Сидоров, готовый лопнуть от зависти. И пусть лопнет.)
      "Именно тогда, дорогие коллеги, - скажет притихшему залу Иванов-Бермудянский, - я задал себе вопрос: что же, собственно, кроется за так называемой загадкой Бермудского треугольника? Не секрет, что многие вообще не склонны были считать эту тему достойной внимания. Но бескорыстный труд в поисках истины никогда не бывает прост и не всегда находит понимание у современников. (Не всегда, дорогие коллеги. Да-с! Не всегда.) И лишь мысль о том, что рано или поздно мне удастся раскрыть тайну и тем самым внести скромный вклад в сокровищницу науки, согревала и поддерживала меня все эти годы..."
      (А что внесли в сокровищницу вы, коллега Соколов-Сидоров, кроме своих жалких интриг? Какая мысль согревала вас, кроме мысли, как бы скушать академика Иванова?)
      "Много ли было известно об этом загадочном феномене? - продолжит он. Нет, не много. Хотя факты о бесследном исчезновении в упомянутом "треугольнике" крупных материальных объектов должны были бы заставить нас задуматься. Мы - материалисты, друзья мои. И мы просто обязаны искать научное объяснение таким фактам. Ведь игнорирование, а тем более замалчивание данной проблемы являлось, по сути дела, не чем иным, как вольным или невольным одобрением бесчисленных идеалистических толкований "Бермудского чуда"..."
      (Одобрением, дорогой Соколов-Сидоров. Одобрением!)
      "Мысль о возможности существования параллельных пространств высказывалась давно. Однако экспериментально подтвердить эту идею не представлялось возможным. И вот я задумался: не является ли уже упомянутый "Бермудский треугольник" свидетельством наличия в данном районе некой локальной области? Некой, так сказать, "пространственной аномалии", поглощающей, а точнее, перемещающей в иное, параллельное пространство любой оказавшийся там объект?.."
      (Моя мысль не умещается в вашем мозгу, уважаемый коллега Соколов-Сидоров? Немудрено, батенька. Учитывая ничтожность этого мозга.)
      "Я прекрасно отдавал себе отчет в том, что подобные утверждения требуют экспериментальной проверки. Однако, как вы понимаете, проведение столь сложных экспериментов, тем более в столь отдаленном районе, явилось бы крайне тяжелой задачей. И тогда я рискнул предпринять поиски пространственных аномалий в других точках. И я... нашел!.. Я нашел ещё одну пространственную аномалию!.. Я нашел её не просто где-то. Я нашел её на территории нашей страны, дорогие коллеги!.."
      (Кого там хватил удар в первом ряду?)
      Академик Иванов-Бермудянский закрыл глаза и откинулся на спинку кресла. Гром аплодисментов послышался ему в гуле самолетных моторов. Он несколько минут вкушал сладость своего триумфа, затем разомкнул веки и посмотрел в окно салона. Под крылом самолета бесконечной чередой тянулись лохматые облака. Где-то там внизу шел дождь...
      * * *
      Дождь шел над картофельным полем, стуча каплями по крыше большого сарая. Внутри же сарая было тепло и сухо. В разных углах его лежали на мягком сене усталые сотрудники Института Пространственных Аномалий. Руки, лица, одежда их были перемазаны землей и полусгнившими стеблями Solanium Tuberosum. До Кухтика сквозь дремоту доносился негромкий разговор. Беня беседовал с мрачным незнакомцем - Кириллом. Начало разговора Кухтик прослушал. Да и продолжение было ему не очень понятно.
      - Ну это же смешно, - говорил Беня Кириллу. - Конечно, я понимаю - все очень благородно, очень возвышенно и прочая, и прочая, и прочая. Но результат-то тебе известен.
      - А я лично и не жду результата, - отвечал Бене мрачный Кирилл. - Во всяком случае, в обозримом будущем. Можно, разумеется, отсидеться. Но тут уж - каждый сам выбирает. Как говорится: "Едем дас зайне", дорогой. Каждому - свое.
      - Ага, ага - это мы уже слышали: "Лучше зажечь одну свечу..." - и так далее... Только им на твою свечку...
      - Так это не для них свечка, старичок. Это - для себя свечка. Ну, и для того, кто в этой свечке нуждается.
      - А многие ли в ней нуждаются, уважаемый? Многим ли, кроме вас, это надо? И не сами ли вы заметили: "Едем дас зайне..." - продолжал Беня непонятный для Кухтика разговор.
      - А не вас ли, дорогой Вениамин Израилевич, поперли с третьего курса института за подобные свечки? - спросил Беню Кирилл и зашелестел соломой, видимо, поворачиваясь к нему.
      - Меня не за свечки поперли, - быстро ответил Беня. - Меня, Кирилл Петрович, поперли, как вам известно, за желание родителей покинуть пределы любимой страны и переселиться на историческую родину.
      - Ужасное преступление, - сказал Кирилл. - Ужасное! Но вы-то, насколько я помню, не собирались последовать их примеру. Да и родичи ваши в результате остались на месте. Не так ли?
      - Ну... - протянул Беня. - Меня же, в общем-то, восстановили... На заочном, правда...
      - Да, да, восстановили. Конечно. Виноват! И даже любезно дали возможность пристроиться лаборантом в этом центре мировой науки. Гуманно, очень гуманно... Мы нынче, знаете ли, вегетарианцы. Мы мясо не едим. Врагов народа не кушаем.
      Кухтик хотел было открыть глаза. Вопрос о мясе заинтересовал его. Но лежать на теплом сене было так уютно, а шевелиться или даже поднимать веки так тяжело, что он остался лежать, как лежал.
      - Слушай, Кирилл, - продолжал между тем Беня. - Ну, ладно. Со мной все понятно. А скажи мне, пожалуйста, каким образом они тебя-то сюда пустили? С твоими-то диссидентскими перлами?
      - Хм!.. - усмехнулся невидимый Кирилл. - Не меня они пустили, батенька. Не меня. Они нашему дорогому шефу карт-бланш выдали. Очень их, как я понимаю, его великая идея заинтересовала. А тут можно на многое глазки закрыть. Лишь бы толк был... Они ж ему прямо сказали: "Бери всех, кого сочтешь нужным. Любого. Плевать на все грехи и на все пункты анкеты. Только б пахали".
      - Это что ж, он тебе сам рассказал? - ехидно спросил Беня.
      - Представь себе - сам. Старикан со мной тут как-то воспитательную работу проводил. По просьбе соответствующих товарищей, полагаю. Ну, чтоб я не очень разлагающе влиял на здоровый коллектив. Воспитатель с нашего гения - ещё тот, как ты понимаешь. Юлил, юлил два часа. "Учитывая ваши знания... Ценные кадры... Хотелось избежать осложнений..." и тому подобное. А потом в порыве откровенности признался: мне, мол, позволили брать кого захочу, без всяких ограничений. Так что вы уж не подводите старика. Сдерживайтесь, мол, дорогой... Просто слеза прошибла.
      - А что, Кирилл, - спросил Беня, - диссертация твоя действительно имеет отношение к этим аномалиям?
      - Они полагают, что - да. Хотя моя тема имеет к этим аномалиям такое же отношение, как эта гнилая картошка к их продовольственной программе, ответил Кирилл и ещё раз повернулся на сене.
      - Так ведь и картошку кто-то убирать должен, - сказал Беня.
      - Беня, не притворяйся бЄльшим дураком, чем ты есть, - сказал Кирилл.
      - Ну, это, знаете ли, вопрос сложный. С одной стороны... - начал было Беня.
      Но тут из другого угла сарая донесся шум. Там громко зазвучали чьи-то голоса, потом зашуршало сено в других углах, и голос Машеньки произнес:
      - Нет, правда! Зачем снова неприятности? Договорились же - отдохнем и доделаем. Там и осталось немного.
      Кухтик понял, что отдых заканчивается. Он нехотя открыл глаза, сладко потянулся и медленно встал со своего ложа.
      - А вот и конец дискуссии, - раздался рядом голос Бени, обращенный, надо полагать, к Кириллу. - Вставайте, граф. Вас ждут великие дела!
      Кухтик обернулся и увидел, что Беня уже поднялся, а его собеседник, все ещё лежа на сене, осматривается вокруг.
      - Да какого черта! - неожиданно злобно и громко произнес Кирилл. - Да фигня же все это. Поймите вы - фигня! Ну хоть бы толк был. Так нет же никакого толка! Опять же сгниет. Всем же понятно. Бред же, бред!..
      - Ну вот, опять ты за свое... - вздохнула Машенька, уже стояв-шая у дверей сарая.
      Она укоризненно посмотрела на лежащего в углу Кирилла. Множество голосов поддержали её, и цепочка темных фигурок потянулась к выходу.
      Кухтик покидал сарай последним. На пороге он оглянулся и увидел, как злой, угрюмый Кирилл поднялся, отряхнул с перепачканной куртки прилипшее сено и медленно двинулся вслед за всеми.
      Над полем по-прежнему висели низкие тучи. Из них на длинные грядки по-прежнему лил мелкий, противный дождь.
      * * *
      Низкими плотными тучами было затянуто небо над столицей, когда самолет, в котором сидел Иванов-Бермудянский, наконец приземлился. Академик отстегнул ремень и стал ждать, пока истомившихся пассажиров выпустят из салона.
      Не выпускали долго. Откуда-то сверху тоскливый голос стюардессы время от времени произносил: "Просим всех оставаться на своих местах... Просим оставаться на местах... Скоро будет подан трап". Вентиляцию в салоне, естественно, отключили, и академику стало душно. Желание славы, ещё недавно переполнявшее его, сменилось желанием глотка свежего воздуха. "Все относительно..." - произнес про себя академик, повторив мысль другого великого ученого, высказанную задолго до этого.
      Наконец к самолету подкатили долгожданный трап, и вскоре Иванов-Бермудянский, выйдя из здания аэропорта, уже открывал дверцу стоявшего на стоянке такси.
      Учитывая важность проблемы, он обязан был сначала ознакомить со своим докладом руководство страны. Лукичевский институт создавался по личному распоряжению Предводителя, а стало быть, именно он или кто-то из его сподвижников должен был в первую очередь узнавать о любых открытиях, сделанных там. Правда, ни сам Предводитель, ни кто-либо из его окружения уже несколько лет почему-то никак не проявляли себя. Академик регулярно посылал в столицу отчеты о проделанной работе и о своих грандиозных планах, но никакой реакции на эти отчеты не было. Впрочем, занятый поисками аномалии, он не придавал этому особого значения. Деньги для института поступали исправно (этим занимались в столице совсем другие чиновники), а работать ему никто не мешал.
      Еще из Лукичевска Иванов-Бермудянский послал в столицу телеграмму о своем предстоящем визите. И теперь, прежде чем посрамить коллег, ему следовало отчитаться перед начальством.
      Такси подкатило к высокому зданию в центре столицы. Академик, выйдя из машины, очутился перед огромными, украшенными деревянной резьбой дверьми. Открыть их ему было явно не под силу. Однако этого и не потребовалось. Стоявший у подъезда охранник в военной форме, ознакомившись с документами, нажал неприметную кнопку. Через минуту из дверей вышел другой охранник, как две капли воды похожий на первого. Он взял документы и вновь скрылся за вратами с деревянной резьбой. Прошло ещё несколько минут, врата каким-то чудом опять распахнулись, и академик вошел в отделанный мрамором вестибюль. Там его встретил молодой человек в элегантном сером костюме, предложил обождать и, забрав папку с докладом, растворился.
      Прождав в компании стоявшего рядом охранника ещё час, академик был наконец допущен к начальству. По широкой лестнице его препроводил вновь возникший из воздуха элегантный молодой человек. Отвыкший за долгие годы жизни в провинции от таких церемоний, Иванов-Бермудянский испытывал некоторое смущение.
      Он ожидал встретиться если не с самим Предводителем, то с его сподвижником, отвечающим за науку. Однако в просторном кабинете, куда он вошел, за большим дубовым столом сидел совершенно не знакомый академику человек.
      - Пятый Помощник Третьего Заместителя, - представился он и, не поднимаясь, указал рукой на одно из двух стоявших перед столом кресел.
      Академик подошел и сел. Кресло было столь мягким, что голова Иванова-Бермудянского оказалась на уровне крышки стола. Смотреть на начальство полагалось снизу вверх.
      - К сожалению, Предводитель и его сподвижник в настоящее время заняты неотложными делами, - сказал Пятый Помощник Третьего Заместителя и подвинул к себе лежавшую на столе папку с докладом. - Но мы тут вкратце ознакомились... И должен вам сказать, что мне лично не совсем ясно... То есть, с одной стороны, конечно, нельзя не признать... Но с другой - нельзя не отметить...
      Он раскрыл папку и рассеянно перевернул несколько листков.
      - Вот вы тут пишете насчет аномалии... Мысль сама по себе, конечно, интересная. Но... - Пятый Помощник помолчал, потом снова закрыл папку. - В общем, все это надо обдумать... Потребуется время... Ну, скажем, к началу следующего квартала...
      Академик попытался привстать с кресла, но не сумел и снова утонул в нем.
      - Простите... Я рассчитывал... - начал было Иванов-Бермудянский.
      - Нет, нет, - перебил его Пятый Помощник. - Работа, без сомнения, интересная, но как бы это вам объяснить...
      Помощник поднялся из-за стола, обошел его и сел во второе кресло, напротив академика.
      - Чаю не хотите? - неожиданно спросил он.
      - Чаю?.. - Академик не нашелся, что ответить.
      - А впрочем, как хотите.
      Пятый Помощник внимательно посмотрел на него, опустил голову и задумался.
      - Я, видите ли, полагал... - хотел продолжить свою прерванную мысль академик, но собеседник снова не дал ему договорить:
      - Послушайте, товарищ Иванов. У нас тут... В общем, у нас тут ряд новых проблем возник... Вот, предположим, эти ваши аномалии... Нельзя ли их использовать... Ну, скажем, при бомбометании в горных условиях.
      - Что? - не понял академик.
      - Я говорю - бомбежки. В горах. С самолетов, - удивился его непонятливости Пятый Помощник. - Нельзя ли как-нибудь так устроить, чтобы с помощью этих ваших аномалий ликвидировать, так сказать, некое пространство... Ну, пусть небольшое. Ну, там пару кишлаков каких-нибудь или этих - как их? - аулов... Вы понимаете?
      - Я, собственно, не совсем... - произнес Иванов-Бермудян-ский, искренне пытаясь сообразить, о чем идет речь.
      - М-мда... - протянул Пятый Помощник с явным огорчением. - Значит - не совсем... Жаль. Очень жаль...
      - Возможно, произошло некоторое недоразумение, - сказал совершенно сбитый с толку академик. - Речь идет в некотором роде о фундаментальном открытии. Мне бы хотелось донести, так сказать, до сведения научной общественности...
      - Мда... Мда, - задумчиво произнес не слушающий его собеседник. - Ну, а как, скажем, с медицинской точки зрения?.. Тут тоже, понимаете, есть затруднения... Вот, скажем, чтобы память подправить. Или насчет маразма... Или вот от инсультов-инфарктов... У вас там как? Ничего не предвидится?
      Полностью обалдевший академик сидел, утонув в кожаном кресле, совершенно ничего не соображая.
      Пятый Помощник Третьего Заместителя посмотрел на своего собеседника и все понял. Он встал, откашлялся и медленно зашагал по кабинету.
      - А чем вы вообще занимаетесь там, в этом вашем институте? раздраженно спросил он после долгого молчания.
      - Мы... занимаемся... фундаментальными исследованиями в области пространственных аномалий, - чуть слышно выговорил академик.
      - А н о м а л и и, значит, - с расстановкой произнес Пятый Помощник.
      Он подошел к столу, повернулся в сторону академика и вдруг со всего размаху грохнул кулаком по массивной дубовой крышке.
      - Аномалии!.. Страна на них валюту тратит, понимаешь. Хрен знает сколько лет пользы от них ждет. А они... Аномалии!.. Да что вы вообще там делаете, в этой вашей "липе" занюханной?! Вам что, категорию зря давали? Льготы вам зря давали? Надеялись на них, понимаешь. А с них - что с козла молока!.. У нас тут проблем - лопатой не разгребешь, а они там хрен знает чем занимаются... Все! Никаких льгот, никаких категорий!.. Все! Можете идти... Вас вызовут.
      Пятый Помощник Третьего Заместителя плюхнулся на свое место и нажал торчавшую из стола кнопку. Дверь кабинета распахнулась, на пороге возник давешний молодой человек.
      - Проводите товарища, - буркнул ему Пятый Помощник, не глядя в сторону академика. - Поселите в гостинице. Пусть ждет.
      Молодой человек неслышно переместился в пространстве и через секунду оказался подле стола.
      Иванов-Бермудянский, не видя и не слыша ничего вокруг, выполз из своего кресла. С трудом переставляя ноги, он прошествовал к выходу. Единственным желанием его было испариться, исчезнуть, превратиться в крохотное облачко пара и немедленно улететь в далекий маленький город Лукичевск.
      * * *
      В Лукичевске между тем жизнь шла своим чередом. После отъезда академика работа в лабораториях института продолжалась в том же ритме, что и обычно. Сотрудники ежедневно выходили на работу. Часть из них занималась какими-то неведомыми Кухтику исследованиями, часть регулярно отправлялась на поля, часть слонялась по коридорам и курила на лестничных площадках, обсуждая последние новости.
      Новостей этих было немного. В основном они касались талонов на мясо, выдаваемых в начале каждого месяца, и слухов о предстоящем сокращении штатов, которые вдруг возникли и которые никто не мог ни подтвердить, ни опровергнуть. Директор Иванов-Бермудянский все ещё находился в столице, и никаких известий оттуда не поступало.
      Кухтик теперь уже редко вспоминал свою ночную беседу с академиком. Правда, однажды, идя на работу, он любопытства ради измерил шагами длину дорожки, ведущей вдоль злополучной помойки. Шаги у него были, очевидно, шире, чем у Иванова-Бермудянского, и он насчитал их триста пятьдесят два. Через пару дней он повторил эксперимент и, получив тот же результат, успокоился.
      Как-то утром, когда Кухтик сидел за своим обшарпанным столом, занимаясь починкой очередного прибора, в мастерскую постучали. Лаборант Беня просунул голову в приоткрытую дверь и позвал его.
      - Тебя в кадры вызывают, - сказал Беня, хлопая глазами. - Говорят срочно.
      Кухтик, которого никто ещё никогда никуда не вызывал, удивился, а посмотрев на Беню, почему-то почувствовал беспокойство.
      - А чего вызывают-то? - спросил он.
      Но Беня только ещё сильнее заморгал, пожал плечами и скрылся.
      Кухтик отложил работу, вышел из мастерской и, пройдя по коридору, очутился перед дверью, за которой ещё недавно решался вопрос о том, достоин ли он работать в Институте Пространственных Аномалий. Никаких приятных воспоминаний эта дверь у него не вызывала.
      Он постучался. Кто-то громко ответил ему: "Войдите!" - и Кухтик вошел в кабинет Большого Начальника По Кадрам.
      В кабинете за столом кроме самого Начальника сидели два незнакомых человека. Оба они были блондинами с одинаковыми серыми глазами и одеты были в одинаковые серые пиджаки.
      - Здравствуйте, - произнес Кухтик, обращаясь к Большому Начальнику
      - Здравствуйте, - ответил ему вместо Большого Начальника один из сероглазых блондинов. - Присаживайтесь.
      Кухтик сел. Примерно минуту стояла тишина. Оба незнакомца с любопытством рассматривали его. Сам же Большой Начальник, наоборот, вроде бы и не заметил вошедшего Кухтика. Опустив глаза, он копался в каких-то бумажках, разложенных на столе.
      - Здравствуйте, - повторил наконец блондин. - Значит, вы и есть Кухтик?
      Кухтик молча кивнул.
      - Очень хорошо, - сказал сероглазый. - Очень хорошо... Ну и как жизнь, товарищ Кухтик?
      Спина у Кухтика почему-то вспотела. Он промычал что-то невнятное.
      - Прекрасно, прекрасно, - произнес блондин в ответ на его мычание. - А как дела на работе? Нравится?
      Кухтик попытался было ответить: "Нравится", но из уст его снова вырвалось что-то маловразумительное.
      Большой Начальник По Кадрам оторвался от своего занятия и мрачно посмотрел на него. Кухтик втянул голову, ожидая, что сейчас последует грозный окрик. Однако вместо этого сероглазый блондин обернулся в сторону Начальника и мягко сказал:
      - Ты, Кеша, вот что. Ты выйди-ка, погуляй немножко. А мы с товарищем побеседуем.
      Далее произошло нечто совсем необычное. Грозный Большой Начальник быстро вскочил со стула, подобострастно глянул на сероглазого и, не говоря ни слова, направился к двери. Когда дверь за ним захлопнулась, блондин пересел на его место и снова обратился к Кухтику.
      - Да вы не стесняйтесь, не стесняйтесь, - сказал он, неожиданно по-доброму улыбнувшись. - Здесь же все свои. Ну отчего ж запросто не побеседовать? Может, у вас проблемы какие? Или, может, вам не нравится что? Так вы не стесняйтесь, Кухтик. Не стесняйтесь...
      Кухтику стало совсем скверно.
      - Я... - промямлил он. - Я... Мне нравится...
      - Все-все, значит, нравится? - поинтересовался улыбчивый блондин. Это хорошо...
      Блондин помолчал немного, тонкими пальцами пошевелил бумажки, затем поднял на Кухтика глаза и, внимательно глядя в лицо, спросил:
      - А что, Кухтик, у вас тут, наверное, много друзей в институте? Вы ж, поди, знаете многих... Вот, к примеру, Кирилл Рогозин. Вы ж знакомы, не так ли?
      Кухтик добросовестно пытался понять, чего от него хотят. Фамилия Рогозин была ему незнакома. Но он догадался, что речь, скорее всего, идет о мрачном Кирилле, чью непонятную беседу с Беней он слышал неделю назад в сарае на краю поля. Из беседы этой он мало что понял, но вспоминать о ней было почему-то неприятно.
      Он отвел глаза и помотал головой.
      - Ладно! - сказал вдруг второй, молчавший до сих пор блондин. - Ладно. Давай ближе к делу... Рогозина вы, Кухтик, знаете. Знаете. Но не в том дело. Нас интересует, не говорил ли он вам чего такого... Ну... Ну, в общем, вы понимаете?
      Кухтик не понимал ничего, кроме того, что сейчас у него начнутся какие-то большие неприятности. Какие именно, он не знал, но чувствовал это всей своей покрывшейся мелкими пупырышками кожей.
      - Подожди, - перебил второго блондина первый. - Ты ж видишь - товарищ недопонимает. Он просто запутался... А мог бы искренне нам помочь... Вы хотели б нам помочь, Кухтик?
      - Я... Да... Конечно, - произнес Кухтик почти шепотом, ибо язык его слабо повиновался ему.
      - Ну вот и отлично, - снова улыбаясь, сказал первый блондин. - Вы б не могли нам, к примеру, рассказать, о чем вы там с Рогозиным в сарае на прошлой неделе беседовали? Ну, на картошке. Помните?.. Там ещё Вениамин этот был. Ваш приятель... Кстати, как он, Вениамин? О чем говорит, что рассказывает? Вы ж встречаетесь. Так ведь?..
      Стул начал медленно уплывать из-под Кухтика. Воздух в комнате сделался зыбким, и лица обоих блондинов стали расплываться.
      - Вениамин... Беня... Он... приборы приносит, - пробормотал Кухтик.
      - Кухтик, Кухтик... - укоризненно покачал головой улыбчивый его мучитель. - Ну что ж вы так... Мы к вам со всей душой. А вы?.. Ну, посмотрите - вы ж весь дрожите. Да в чем дело, дорогой? Что, мы такие уж страшные? Да гляньте на нас. Мы ж - обычные люди. И нам, представьте себе, тоже многое не нравится. И что с продуктами плохо, мы знаем...
      Лицо первого блондина куда-то исчезло, и на его месте возникло расплывчатое лицо второго.
      - Хреново с продуктами, хреново, - прошелестел он, перегнувшись через стол. - Сами черт знает что жрем. Во, гляди!
      Он обернулся, взял стоявший на подоконнике большой горшок герани и, откусив пушистую ветку, стал быстро её жевать.
      - И мне, и мне! - крикнул первый блондин, вырвал у своего друга горшок, вцепился зубами в герань и отхватил ещё одну ветку.
      Оба сероглазых, дрожа в мутном мареве, висели перед Кухтиком и смачно жевали зеленые листья.
      - Может, это Кешка его напугал? - произнес с набитым ртом первый блондин, обращаясь ко второму. - Давай сюда Кешку. Я ж ему, гаду, сказал без нас не профилактировать. Давай его сюда!
      Второй блондин протяжно свистнул. Клок недожеванных листьев вылетел у него изо рта.
      На пороге комнаты возник Большой Начальник По Кадрам.
      - К ноге! - рявкнул первый блондин.
      Большой Начальник бухнулся на колени, съежился, уменьшился в размерах, встал на четвереньки и засеменил к столу. Там он замер и поднял голову.
      - Профилактировал? - грозно спросил его блондин, указывая на Кухтика.
      Начальник прижался к полу, замотал головой и жалобно заскулил.
      - Ладно, заткнись! - бросил ему сероглазый. - На, пожуй!
      Он с корнем вырвал из горшка герань и швырнул её на пол перед самым лицом Начальника. Тот щелкнул челюстями и жадно схватил перемешанные с землей листья.
      - Идите, Кухтик, идите... - махнул рукой один из блондинов. - И подумайте о нашем предложении... Только - сами понимаете - без лишних там разговоров. Полагаю, мы ещё встретимся...
      Кухтик, как в тумане, ничего не соображая, попятился назад, толкнул спиной дверь и вывалился в коридор.
      В кабинете двое сероглазых блондинов посмотрели друг на друга и на Большого Начальника, стоявшего перед ними.
      - Пустышку тянем, - сказал один блондин другому.
      - Похоже, - согласился тот.
      - Ну и народец ты собрал, - произнес первый блондин, обращаясь к Начальнику. - Идиот на идиоте... И диссидентишки эти гуляют тут у тебя... Ладно ещё хоть стучит каждый третий... А ты - хорош! Развел, понимаешь, гадючник...
      - Так указание ж было - не трогать, - жалобно отвечал Большой Начальник.
      - Указание ему... - пробурчал блондин. - Прикрыть бы к лешему всю эту вашу контору... Ну, ничего, кажись, скоро так оно и будет. Категорию-то, слыхал, сняли с вас. Тю-тю!..
      - Слыхал, - промямлил Большой Начальник. - Звонили уже.
      - А от Кухтика этого твоего толку мало, - сказал блондин. - Балбес он и есть балбес... Ты говоришь, в армию его скоро?
      - Не сегодня-завтра повестка придет, - ответил Начальник. - Броню-то сняли.
      - Может, ему отсрочку сварганить? - задумчиво сказал второй блондин. Ежли с ним поработать еще...
      - Да пустое! За версту ж видно - балбес. Пошел он...
      - Ладно, Кеша, - сказал блондин Большому Начальнику, - вынимай, что там у тебя есть. Дербанем по маленькой. Чегой-то устал я сегодня. Башка трещит. Давай наливай. Слышь?..
      * * *
      Кухтик шел домой по узкой, покрытой грязью дорожке. Ему никого не хотелось видеть и ничего не хотелось знать. Муторная, непонятная встреча в кабинете Большого Начальника окончательно доконала его. Он вдруг почувствовал, как сильно устал за последние несколько месяцев. Устал от своей работы в мастерской, от ожидания новой встречи с чокнутым академиком, от бесконечных поездок "на картошку", от ежевечерних бесед на кухне с Надькиным отцом. Он устал от всего. Ему хотелось лечь в постель, уткнуться в подушку и заснуть. И пусть никто не трогает его. Пусть все они кругом делают, что хотят. Пусть Беня ведет свои темные беседы с мрачным Кириллом. Пусть академик ищет свои дурацкие аномалии. Пусть у них ломаются все эти чертовы приборы и пусть чинит их кто угодно. Ему ничего не надо. Он хочет спать.
      Кухтик добрел до своего дома и у подъезда увидел старенький автобус. Рядом с автобусом стояла странная компания. Два милиционера - большой, толстый, с черными усами и маленький, худой, смуглолицый - беседовали о чем-то с Надькиным отцом.
      Увидев Кухтика, Надькин отец замахал рукой и крикнул ему:
      - О, малой! Давай сюда!
      Кухтик, тяжело вздохнув, подошел. Он никогда не беседовал ни с одним милиционером и не очень представлял себе, о чем с ними можно так запросто беседовать.
      - Во, знакомьтесь, - сказал милиционерам Надькин отец. - Сосед мой. В институте работает. Хороший хлопец.
      Он потрепал Кухтика по плечу. Милиционеры сдержанно поздоровались и собрались было залезать в автобус.
      - Не, постой! - Надькин отец дернул за рукав толстого. - Давай зайдем, чекушку раздавим.
      - Служба, - ответил тот. - Служба... Не положено.
      - Ну, чего вы, ребяты? - настаивал Надькин отец. - Наработались уж. Отдохнуть чуток надо. Такое дело провернули. Давай хоть на минутку-то... Хлебнем глоток, да поедете.
      - Нет, - сказал толстый. - Рады бы, да никак. Вон у него спроси.
      Он показал рукой на маленького, смуглолицего, который, потупясь, развел руками.
      - Эх, жаль! - огорчился Надькин отец. - Ну да ладно. В другой, так в другой. Мы с малым за вас хлебнем. Езжайте уж, коли так.
      Милиционеры по очереди пожали ему руку, кивнули Кухтику и полезли в автобус.
      - Пойдем, - сказал Кухтику Надькин отец. - Во жисть - поддать не с кем!
      Он повернулся и зашагал к парадной. Кухтик поплелся за ним.
      На кухне никого не было.
      - Садись, - сказал ему Надькин отец. - Твой папаня в ночную сегодня. Мои к родичам намылились. Самое время душу отвести.
      Он пошарил рукой под столом и вытащил на свет заветную бутылку.
      - Поехали! - сказал он.
      Кухтик, зажмурясь, влил в себя горючую смесь. Дыхание у него сперло. Схватив с тарелки мятый соленый огурец, он разом откусил половину.
      - Ну, денек был! - сказал Надькин отец, поудобнее устраиваясь на табуретке. - На работу, значит, с утра являюсь, а меня - в местком. Залазь, говорят, в автобус, на выселки поедешь. Времянки крушить. Ну, в садоводство, значит, что у озера. Там куркули эти, дачники, хибар себе понастроили. Им же указ был - чтоб времянку строить три метра на три. И чтоб, значит, в один этаж. Ну, без причиндалов там всяких. Садоводство ж. Шесть соток. Сажай себе, копайся... А они, козлы, нагородили хоромы буржуйские. Кто вооще - с печкой, с марсанрой этой... Вот нас, стало быть, раскулачивать их намылили. В прошлом годе уже ломали мы. Так они ж как клопы - опять за свое...
      Кухтик слушал Надькиного отца, и его все больше тянуло в сон. Он облокотился о хлипкий кухонный стол, подпер щеку рукой и прикрыл глаза.
      - Ну, приехали мы, - доносился до него словно издалека хриплый голос. - А для порядку, значит, нам двух ментов дали - вон тех, что давеча видел. Куркули-то как увидели нас, так повыскакивали, в кучу сбились. А мент этот, что потолще - Василий его кличут, тезка мой, стало быть, - он им, значит, и говорит: у кого хоть на полвершка больше - ломать к матери. А мы тем временем мерить пошли... Ну, скажу тебе, потеха. Эти бегают вокруг, суетятся, руками машут. Да мы, мол, да вы... Старуха одна вооще с кулаками поперла. А у самой - четыре с полтиной по каждой стороне да печка ещё внутрях... Ну, менты её под белы руки, а мы, стало быть, зацепили тросом и - хрясь!.. Одни досочки... Потом ещё пару хибар намеряли и тоже - к чертям собачьим - тросом... Они - выть, орать. Мол, прав не имеете. А менты им бумагу. Все по закону. Ну а потом говорят - шабаш! Неделю даем, чтоб сами обмерили и до нормы вернули. Сами настроили, пущай сами и ломают. Но уж если через неделю у кого более трех метров будет - все под корень... Э, да ты спишь, малой, гляжу. Сморило тебя, что ль?.. Ладно, иди-ка ложись. Впрямь - темно уже. Засиделись... Ага, вот ещё что. Там тебе какую-то бумажку давеча принесли. Папаня твой, как уходил, велел передать, чтоб глянул ты... На столе в комнатухе у тебя оставил... Ну иди, иди. Да и я пойду, залягу, пожалуй...
      В комнате Кухтик с трудом добрался до кровати, хотел было упасть на нее, но, глянув на стол, заметил белый листок. Он подошел к столу, включил свет, взял листок в руки и слипающимися глазами прочел: "РАЙВОЕНКОМАТ".
      Ниже на бумажке синими чернилами были выведены его фамилия, имя и отчество. А ещё ниже - отпечатанный на машинке текст: "Вам надлежит явиться... Иметь при себе... Сборный пункт..."
      Сон отлетел. В голове у Кухтика прозвучали Колькины слова: "Бронь... В армию не возьмут..." Он положил на стол бумажный листок с ровными аккуратными строчками.
      Вот и все. На два года... Ни Лукичевска тебе, ни ломаных приборов, ни чокнутого академика...
      Кухтик ощутил прежнюю тягучую усталость. Он бросил бумажку на стол, вышел из комнаты, медленно добрел по коридору до кухни, открыл кран над раковиной и подставил лицо под струю воды. Потом вытер лицо висевшим на гвозде кухонным полотенцем, подошел к темному окну, оперся ладонями о деревянную раму и тупо уставился в ночь за холодным стеклом.
      Внизу тянулось черное пространство свалки-помойки. Кухтик закрыл глаза и с минуту простоял так, не думая ни о чем.
      Когда он поднял веки, то увидел, что черное пространство внизу рассечено ровной полосой пульсирующего голубого света.
      Над свалкой-помойкой, разделенной надвое светящейся лентой, клубился легкий туман. В тумане яркими точками вспыхивали и гасли сотни крохотных искр.
      Вдруг туман исчез и из самого центра светящейся полосы вверх, в черное небо устремился тонкий, как игла, изумрудно-зеленый луч.
      Кухтик отшатнулся от окна, зажмурился и замотал головой. Он заслонил ладонью лицо, немного подождал и снова открыл глаза.
      За окном опять было темно.
      "Пить меньше надо", - сказал самому себе Кухтик.
      Он вернулся в свою комнату, несколько минут бесцельно побродил по ней, остановился, опустил голову и рухнул на жесткую, покрытую серым одеялом кровать.
      V
      Кухтик-прадед родил Кухтика-деда.
      Кухтик-дед родил Кухтика-отца.
      Кухтик-отец родил Кухтика-сына.
      И все это для того, чтобы в один прекрасный день старшина Халява, прохаживаясь перед строем, рассказал Кухтику (и ещё сорока девяти балбесам, стоявшим рядом с ним) о своих интимных отношениях со всеми их матерями, вместе взятыми.
      - ...и твою - тоже! - сказал старшина Халява, остановившись перед Кухтиком и ткнув пальцем в его хилую грудь.
      Кухтик вздрогнул и постарался втянуть живот, которого у него не было. Старшина двинулся дальше вдоль строя.
      - Кто вас прислал сюда? - громко спросил он, обращаясь в пространство. - Кто, черт возьми, прислал вас сюда?!
      Он остановился, заложил руки за спину и задумался. Кухтику показалось, что старшина ждет ответа.
      - Военкомат... - робко произнес он.
      Теперь пришла очередь вздрогнуть старшине. Голова его резко дернулась и глаза округлились. Он повернулся и оглядел цепочку стоявших перед ним новобранцев.
      - Кто... сказал? - медленно произнес старшина.
      Все молчали.
      - Кто сказал?! - рявкнул Халява так, что с ближнего дерева в небо взметнулась стая ворон. - Кто?!
      - Я... - шепотом выдавил из себя Кухтик.
      Он понял, что сейчас старшина подойдет, глянет на него страшным своим взглядом и бросит в лицо: "Два наряда вне очереди!" Кухтик недавно уже был свидетелем такой сцены.
      Но ничего подобного, к его удивлению, не произошло. Старшина Халява глубоко вздохнул, посмотрел себе под ноги, что-то произнес, беззвучно шевеля губами, и вновь обернулся к строю.
      - Родина вас сюда прислала!.. Р о д и н а!! - рявкнул он и снова напомнил всем о своих многочисленных интимных связях.
      Пятьдесят новобранцев, вытянув руки по швам, молча выслушали эту информацию.
      - Два шага вперед... шагом марш! - скомандовал старшина.
      Строй колыхнулся, сделал два шага и замер. Только Кухтик, бедный Кухтик воспринял команду раздельно. То есть - по частям. Он старательно выполнил первую её часть - "два шага вперед" - и, продолжая выполнять, замаршировал дальше.
      Ему сегодня отчаянно не везло. Он убедился в этом через полминуты, когда за его спиной раздался сдавленный смех. Кухтик скосил глаза и увидел, что марширует в одиночестве. Он остановился, зажмурился и стал обреченно ждать теперь уже неизбежных нарядов.
      Ждать ему пришлось недолго...
      Вечером, сидя в углу кухни перед ящиками с картошкой, которую ему предстояло чистить, Кухтик размышлял о своей жизни. Он вспоминал крохотную комнатку в большом сером доме, стоявшем на краю свалки-помойки. Вспоминал и саму помойку с вечно снующими по ней голодными котами. Он вспоминал свою мастерскую на первом этаже Лукичевского Института Пространственных Аномалий и ночную встречу с чокнутым академиком. Теперь тот уже не казался ему ни таким уж чокнутым, ни таким уж страшным, а казался просто вежливым стариканом, малость двинутым на почве науки. Сейчас Кухтик даже не прочь был бы снова увидеться с ним и послушать его байки про таинственную аномалию и про далекий Бермуд-ский треугольник.
      Срезая с проклятой Solanium Tuberosum серую кожуру, он вспоминал свои первые дни в казарме.
      Теперь, месяц спустя, он, конечно, набрался опыта, кое-что узнал и кое-что понял. Теперь он не стал бы так запросто подходить к койке, на которой лежит, закинув нога на ногу, такой же, как он (так ему, дураку, тогда показалось), солдат. Правда, лежит почему-то в форме и в сапогах, чего он, салага, даже представить себе не смог бы... Теперь-то он знает, что такое "дембель". Знает священное слово "дед". Он знает, как надлежит обращаться к "деду", и знает, что почистить дедовские сапоги - вовсе не кара и не наказание. Это - честь для тебя. Это - честь и это - твой долг.
      Он принял присягу на асфальтовом плацу, бубня про себя заранее выученные слова и боясь перепутать текст. Но до этого он уже дважды принял её в казарме, кукарекая на тумбочке под хохот "дедов" и отсчитывая удары большим черпаком по собственному голому пузу.
      Он знает, как быстро и точно надо выполнять любое распоряжение любого "деда". Он познал всю глубину своего невежества, осмелясь как-то подойти к столу, за которым обедали "деды", и как-то однажды случайно потревожить их сон. И он познал неотвратимость кары за это. Никогда больше не придет ему в голову дурацкая мысль усомниться в справедливости установленных "дедами" порядков, о которых знают и которые одобряют все - от командира роты до самого генерала (которого, правда, он ещё ни разу не видел).
      Он, Кухтик, ещё салага, и ему предстоит ещё многому научиться. Но он научится. И когда-нибудь он сам станет "дедом". Потому что надпись, выведенная углем на белой стене за его спиной, гласит: "Дембель неизбежен, как мировая революция".
      А картошка... Да хрен с ней, с картошкой. Мало ли он её перечистил...
      Кухтик спит.
      Летит, вращаясь вокруг яркой звезды, маленький город Лукичевск. Летит к созвездию Лиры огромный, сплюснутый с двух полюсов голубой шар. Летит неведомо куда само далекое созвездие, мерцая за темным окном и постепенно растворяясь в зыбком свете наступившего утра...
      Кухтик спит.
      Уже скоро, совсем скоро он проснется. Но перед этим успеет ещё заново прожить во сне три долгих года. Он даже успеет увидеть самого себя, лежащего на другой, двухъярусной железной кровати и смотрящего другие, трехлетней давности сны...
      Тогда, три года назад, Кухтику с каждым месяцем службы все реже вспоминались прежняя, доармейская жизнь, тесная мастерская и чокнутый директор аномального института.
      Последний раз академик явился ему во время политзанятий.
      Кухтик сидел на узкой скамейке и слушал, как маленький, злой, с опухшим лицом замполит-лейтенант нудно читал очередную главу из книги о военных подвигах Предводителя. Как всегда, на самом интересном месте глаза Кухтика сомкнулись, и перед ним удивительно ясно возник образ смешного старика в огромных очках. "Где-то он сейчас? - подумал Кухтик. - Все, поди, аномалии свои ищет. Все помойку эту мерит небось?.."
      * * *
      Кухтик снова ошибся.
      К тому моменту академик Иванов-Бермудянский уже почти не вспоминал ни о таинственной помойке, ни даже о самих пространственных аномалиях. Уже третий месяц проводил он в столице, тщетно пытаясь угадать, что же будет с ним дальше.
      Жил он в старой академической гостинице на краю города. Номер у академика был маленький, но зато одноместный. В номере был телефон и почти не было тараканов. Вода имелась. Правда, только холодная. Но зато имелся туалет и даже душ, который иногда работал. В общем, условия были нормальные, если не сказать - отличные. Единственно, что портило эти условия, - постоянный, непроходящий страх перед горничной.
      Каждый раз, поднимаясь на свой этаж, академик осторожно заглядывал в длинный коридор, куда выходили двери его и соседних с ним номеров. Если хоть одна дверь была открыта, это могло означать, что там горничная делает уборку. Появляться в это время в коридоре не стоило. Он торопливо отступал за угол и, переминаясь с ноги на ногу, выжидал на лестничной площадке, пока минует угроза. До слуха его доносился громкий раздраженный голос: "Понаехали черт знает кто... Профессоры... Убирай тут за ними..." Далее следовали фразы, значение которых академик понимал слабо. Он родился и вырос в интеллигентной столичной семье и страх перед сильными мира сего уборщицами, гардеробщиками, вахтерами - унаследовал с детства.
      Когда уборка заканчивалась, коридорная власть удалялась, гремя пустым ведром. Академик на цыпочках добирался до своего номера и старался как можно быстрее юркнуть за дверь.
      Но в остальном жизнь была вполне сносной. (В буфете, к примеру, всегда продавалась сметана, а изредка даже и вполне приличная колбаса.) Однако никакие бытовые удобства не радовали академика, потому что мысли о будущем ежечасно терзали его душу. Все попытки дозвониться до высокого начальства и как-то прояснить это будущее кончались безрезультатно. Каждый раз либо начальства не было на месте, либо ему отвечали, что оно - начальство - "на минуточку вышло и будет неизвестно когда". В общем-то, все это было в порядке вещей. Но постоянное ожидание и неопределенность сильно измотали его.
      Наконец однажды, набрав выученный наизусть номер, он услышал, что его готовы принять. "Завтра, в десять утра", - произнес в трубке голос, показавшийся ему ангельским.
      Всю ночь академик проворочался в постели и за час до назначенного срока уже стоял возле массивных дверей, за которыми должна была решиться его судьба.
      Накрапывал мелкий дождь. "Хорошая примета", - подумал Иванов-Бермудянский. И в ту же секунду откуда-то сзади к подъезду стремительно подкатили две длинные черные машины. Резко затормозив, они остановились у входа. Дверца одной из машин открылась. Оттуда, пыхтя, выбрался человек, лицо которого академик сразу узнал. Это был Пятый Помощник Третьего Заместителя.
      Помощник уже поравнялся со стоящим у дверей охранником, когда академик, сам не ожидая от себя такой прыти, успел протиснуться между ним и дверью.
      - Простите, простите, - зачастил он в лицо оторопевшему Помощнику, - я как раз к вам. Извините... Мне назначено. Из Лукичевска я... Иванов, если помните... Насчет аномалий...
      Пятый Помощник Третьего Заместителя глянул на него совершенно обалдевшими глазами. Несколько секунд оба молча смотрели друг на друга. Потом Помощник схватил его за рукав и прокричал:
      - Вы что, с ума сошли? Какие аномалии? Вы соображаете, что говорите?
      Иванов-Бермудянский застыл на месте, лихорадочно пытаясь понять причину такой реакции.
      - Да отойдите вы, черт подери! - крикнул Помощник.
      - Я... Но, простите... Что же мне делать? - забормотал академик, отпрянув в сторону.
      Однако Пятый Помощник уже влетал в услужливо распахнутую дверь. На ходу он обернулся и бросил:
      - Да езжайте вы в свой Лукичевск!.. У вас голова есть? Вы понимаете, что сейчас начнется?!
      После чего массивные врата захлопнулись за его спиной.
      Академик ничего не понял. Он ещё с минуту постоял у подъезда, потом повернулся, отошел на несколько шагов и снова остановился. Происходило что-то необъяснимое. Ему же назначили! В десять часов... Сегодня...
      Из окошка стоящей рядом машины высунулась голова шофера.
      - Вам не помочь, часом? - обратилась голова к академику.
      - Да я, собственно... - произнес Иванов-Бермудянский. - Я, собственно...
      - Сердечко, что ль, прихватило? Может, все же помочь? - переспросила голова.
      - Нет, нет. Благодарю вас. А вы... вы, простите, не в курсе?.. Что, собственно, произошло?
      - Как - что? - Голова повернулась и удивленно посмотрела на него. - Вы что, не слышали?.. Помер.
      - Помер?
      - Ну! Натурально...
      - В каком смысле?
      - Что - в каком смысле?.. Я ж говорю - помер.
      - Простите. Кто... помер?
      - Во дает!.. Предводитель. Кто ж еще?
      Академик на секунду остолбенел. Ему показалось, что он ослышался.
      - Вы сказали... П р е д в о д и т е л ь?
      - Ну! - Голова ещё раз глянула на него и исчезла в окошке машины.
      Иванов-Бермудянский почувствовал, что сейчас ему действительно станет плохо. Он сделал ещё шаг и прислонился к стене дома. "Все рухнуло... Все рухнуло! - пронеслось у него в голове - Что ж теперь будет?.. Что делать?.." Он вспомнил слова, брошенные ему Пятым Помощником: "...езжайте вы в свой Лукичевск!.."
      Все верно. Все верно! Конечно, в Лукичевск... Здесь ему сейчас нечего делать. И вообще в такие минуты лучше держаться подальше. Лучше уехать. Хотя бы на какое-то время... В Лукичевск. В Лукичевск!
      Через три часа Иванов-Бермудянский уже сидел в самолете, катившем по взлетной полосе столичного аэропорта. Прошло несколько минут, самолет поднялся в воздух, и внизу потянулись цепочки игрушечных домиков.
      Академик вдруг почему-то вспомнил молчаливого юношу, внимавшего ему в ночной тишине. "Как, бишь, его? - попытался он напрячь память. - Пухтик?.. Кухтик?.."
      Самолет ровно гудел моторами над одной шестой частью суши небольшой планеты, вращавшейся вокруг заурядной желтой звезды.
      * * *
      "Встать!" - услышал Кухтик над самым ухом и мгновенно вскочил. Глаза его открылись и руки автоматически вытянулись по швам.
      - Спим? - криво усмехнувшись, спросил замполит.
      - Никак нет! - Кухтик ещё шире раскрыл глаза и вытаращился на лейтенанта.
      - Значит, нет?.. Ну, тогда расскажите нам, рядовой Кухтик, что говорил Предводитель солдатам на передовой перед боем?
      - Он... он говорил... Он сказал... - Серые клеточки в мозгу Кухтика лихорадочно заработали, но работа эта результатов не дала. - Он... сказал...
      - Два наряда вне очереди, - тускло произнес маленький злой человек.
      - Есть два наряда вне очереди!
      Замполит отошел, не удостоив больше его взглядом. Кухтик остался стоять, вытянув руки по швам.
      - Так вот... - продолжил свою речь лейтенант, прохаживаясь вдоль стены и не обращая внимания на стоящего Кухтика. - Роль политработников, как мы видим, оказалась решающей в ходе исторического...
      Дверь в комнату, где проходили занятия, распахнулась, возникший на пороге человек поманил лейтенанта рукой. Тот прервал фразу и быстро подошел к нему. Человек, одетый в штатское, наклонился к замполиту и что-то прошептал ему на ухо. Лицо лейтенанта вытянулось. Он обернулся.
      - Встать! - Голос замполита прозвучал как-то хрипло и одновременно пискляво. - Занятия отменяются. Всем оставаться на месте.
      Штатский и лейтенант исчезли за дверью, но через минуту вновь появились на пороге.
      - Так... - Лейтенант окинул взглядом своих солдат и указал пальцем на Кухтика. - Вон, этого возьми. Потом - обратно его.
      Замполит походил на испуганную обезьянку. Волосы его были всклокочены, глаза съехали к носу...
      Шагая через пустой плац вслед за быстро идущим человеком в штатской одежде, Кухтик понял, что они направляются в сторону клуба. Теперь он узнал штатского. Тот заведовал клубом и был якобы отставным полковником. В казарме поговаривали, что когда-то, очень давно, служил он начальником особого отдела. Об отделе этом Кухтик слышал мало, и то, что он слышал, было малоприятным.
      Внутри низкого, обшитого досками клуба, в вестибюле на стене висел большой портрет Предводителя. Штатский остановился перед портретом, почесал затылок, оглянулся на Кухтика и сказал:
      - Снимай!
      - Что? - не понял Кухтик.
      - Что, что? Покойничка! - Бывший полковник указал на портрет и посмотрел на рядового Кухтика, как на идиота.
      С одной стороны, Кухтик вроде бы не мог ослушаться приказа. С другой стороны, приказ был как бы не совсем приказом, поскольку исходил от человека штатского, пусть и бывшего кем-то там в прошлом. С третьей стороны, на стене висел не чей-то портрет, а портрет самого Предводителя. Главного Начальника партии. Живого Предводителя, за незнание заслуг которого Кухтик только что схлопотал два наряда вне очереди. Штатский же обозвал Предводителя покойничком. И это было уже совсем подозрительно.
      Серые клеточки в Кухтикином мозгу пришли в замешательство и посоветовали ему не торопиться.
      - Снимай, чего стоишь? - прикрикнул на него заведующий клубом. - И здесь вот, рядом, на пол поставь. Пусть постоит. Неясно ещё - чего будет. А пока - в сторонку его. Подстраховаться - не грех. Береженого Бог бережет...
      - М-м-м... - произнес Кухтик, не двигаясь с места.
      - Что, оглох, что ли? - рявкнул на него штатский.
      - Никак нет.
      - Снимай, дубина! - Бывший полковник схватил Кухтика за руку и толкнул его к портрету. - Снимай, тебе говорят!
      Кухтик вздохнул, обреченно взялся за толстую раму и, поднатужась, снял портрет со стены.
      - Ставь здесь! - Штатский ткнул пальцем в угол.
      Кухтик поставил Предводителя на пол.
      - Все. Иди взад, - махнул рукой сомнительный полковник. - Во, олухов понабирали!
      Кухтик, озираясь, двинулся к выходу.
      На плацу строилась рота. Перед строем суетился растрепанный лейтенант. Двери казармы были распахнуты, и кто-то громко матерился внутри. Из висящего на столбе динамика до Кухтика донеслись звуки траурной музыки...
      * * *
      Но пролетела неделя, другая, и снова все встало на свои места. На стене клуба повесили новый портрет. Изображенный на нем человек очень понравился Кухтику. Лицо у Второго Предводителя было добрым, и выглядел он даже лучше первого. Хотя и тот был красивый мужчина.
      В комнате, где проходили политзанятия, сняли картинки, изображавшие героические подвиги прежнего Предводителя. Их заменили другими, на которых Второй Предводитель беседовал с солдатами в казармах или в поле, во время учений. А скоро и сам Кухтик попал на первые в своей жизни учения, где научился стрелять, курить, забираться на танк, пить, не закусывая, и спать на ходу. То есть стал настоящим солдатом.
      Теперь-то он действительно много знал и много умел. Он умел бросаться по команде на землю и лежать, глядя сквозь прицел автомата на фанерный щит с черной мишенью. Он даже мог попасть в эту мишень. Правда, не сразу.
      Он умел вырыть окоп. Он мог пробежать с тяжелым мешком за спиной и два, и три, и пять километров. Правда, бежать пять было значительно хуже, чем два.
      "Слушай боевую задачу! Первая рота... Вторая рота..." - слышит Кухтик сквозь сон.
      "Да что у них завсегда бодяга со связью этой!.. Говорят, связисты, суки в ботах, пропали. Хрен знает куда пропали. Вечно одно и то же..." слышит он чей-то голос.
      Кухтик роет сухую землю маленькой саперной лопатой и чувствует, как пот высыхает у него на спине.
      "Кончай, и так сойдет! - говорит Кухтику лежащий рядом на пыльной траве "дед". - Один черт отваливать отсюда придется. Танки у них в болоте застряли. И кабель вчера сперли. Халява сказал - местные ночью срезали. Вон - капитан бесится".
      "Первый взвод! Развернуть станцию!" - слышит во сне Кухтик.
      "Какого черта развернуть? Знают же - кабеля нету... А им - один хрен. Показуху устроили. Генерал приехал... Ладно! Не дергайся, дыши в две дырки".
      Кухтик видит себя лежащим на спине и смотрящим в белое небо, куда, клубясь, уходит черный столб дыма.
      "Напоказушничались, козлы! - доносится до него. - Торф загорелся. Опять канаву копать, пожар гасить. Во где мне уже эта лопата! Накопался в нарядах. Сегодня - копай, завтра - засыпь. Один закон - чтоб служба медом не казалась".
      "Старшина! Кто старшину видал, мать вашу!" - орут где-то там, впереди.
      "Да вон он, Халява, с местными ругается. Забор, вишь ли, у них танком снесли. А сами-то... Кто кабель спер?.."
      Жарко. Жарко и душно Кухтику. Да не одному ему жарко. Всем жарко - и "дедам" и салагам.
      "Слышь, молодой. Сбегай-ка, воды принеси. Чего разлегся?.. Где, где... А я почем знаю?.. Где хошь, там и достань. Разговорчивыми чего-то стали. Погоди, в казарме разберемся..."
      Серая от пыли рота строится на серой дороге.
      "Марш-бросок... Теперь держись, молодой. Счас тебе небо с овчинку покажется".
      Сапоги Кухтика стучат по плоским камням. Хлопает по бедру набитый подсумок.
      "Ну, гады! Опять кухню не подвезли. Беги теперь до казармы... Ничего, салага! Жрать захочешь - добежишь..."
      И проходит лето. И наступает зима.
      "Я вот чего скажу тебе, Кухтик. Дурак ты дураком, коли вопросы такие задаешь. Я б тебе и отвечать не стал. Я б лучше задрых. Это для вас, салаг, здесь в карауле закон - три часа на посту, три - спишь, три - бодрствуешь. А я хоть сейчас завалиться могу. Просто спать неохота, потому с тобой и калякаю. Да и смешной ты больно, салажонок... Вообще-то это удача тебе вышла, что сюда послали. Здесь караул тихий. Пушки, танки эти никому на хрен не нужны. Вот у продсклада стоять - там фигово. Там местные шастают... А насчет вопроса твоего дурацкого, так вот что скажу я тебе. Молодой ты еще. Без понятия. Ты что ж думаешь, что ежели тебя "дед" пару раз бляхой огрел или там гальюн драить поставил, так это - непорядок? Это-то как раз порядок и есть. На нем все тут держится. Что Халява, что капитан - все про все знают. Им "деды" - первая опора. Они ж через них салаг в узде держат... Ты вот на гражданке в институте своем научном сидел, а я - три года на зоне корячился. И я скажу тебе: что здесь, что там - один закон. Здесь - "дед", там - пахан. И там тоже начальник с паханом заодно. И на том порядок держится... Да и везде - то же самое. Везде пахан-начальник сидит. Что в городе твоем, что в области, что на самом верху. Сам посуди - откуда другому-то взяться? У нас, почитай, каждый десятый через зону прошел. Других-то законов нету. Ты ещё сопляком был, галстук этот на шею вязал, а над тобой уже пахана поставили. Ему - поблажка. А тебе - "шаг влево, шаг вправо...". Эх, салажонок! Порядок везде один. На том все тут стоит и стоять будет... Ну, да ладно. Ты давай сиди, а я, пожалуй, лягу, подрыхну..."
      Гаснут звезды в утреннем небе за окном маленькой комнаты.
      Одна рука переворачивает мятую подушку, другая натягивает на голову одеяло.
      Тощие ноги вытягиваются, и голая пятка высовывается наружу.
      Проходит год.
      Асфальтовый плац тянется от крыльца казармы к низкому солдатскому клубу, выкрашенному зеленой краской. На стене клуба над самым входом висит портрет нового - третьего уже Предводителя.
      "Когда ж они его повесить успели?" - лениво думает Кухтик.
      Он стоит на высоком деревянном крыльце, прислонившись к толстому столбу, подпирающему крышу. Гимнастерка его расстегнута. Он курит смятую папиросу и смотрит, как вдоль песчаной дорожки строится неровная цепочка новобранцев. Заспанный "дед", в такой же, как у Кухтика, расстегнутой гимнастерке, вышагивает перед строем.
      - Значит, так. Слушай сюда, салабоны. И всем повторять за мной: "Десять заповедей салаги..." Всем повторять!.. Первая заповедь...
      Кухтику становится скучно, и он уходит обратно в казарму.
      В коридоре прохладно и тихо. Дверь в комнату капитана открыта. Видно, как капитан, сидя за столом, беседует с незнакомым Кухтику человеком. На незнакомце офицерская форма с четырьмя маленькими звездочками на погонах и одной большой, покрытой красной эмалью звездой на груди. Сидит он, сутулясь, не касаясь спинки хлипкого стула. Одна нога его странно вытянута. В руке держит он черную полированную палку.
      - ...и так - каждый день, - доносится до Кухтика конец фразы, которую произносит человек с палкой.
      - А самого-то тебя - где? - спрашивает его капитан.
      - Да там же... Надумали, стратеги - мать их! - в горы десант кидать.
      - Хреново, - говорит капитан.
      - Это ещё не хреново. Я-то, считай, отделался... Пацанов жалко.
      Кухтик видит стоящую на столе пустую бутылку и два пустых стакана возле нее.
      - По уши влезли, Коля. По уши... - медленно произносит человек с палкой.
      - Может, ещё за водярой послать? - хриплым голосом спрашивает капитан.
      - Да не надо. Пойду я... А ты, Коль, заходи как-нибудь. Теперь-то уж я здесь буду. Отвоевался... - отвечает ему сгорбленный человек. Он тяжело поднимается и, опираясь на палку, идет к двери.
      Кухтик отступает назад. Два человека в одинаковой форме выходят из капитанской комнаты и направляются к выходу. Там они с минуту стоят, глядя, как по асфальтовому плацу марширует горстка новобранцев.
      - Ну, а вообще-то... как там? - спрашивает капитан, обращаясь к человеку с палкой. - Ну, ежели вообще?..
      Человек с черной палкой долго молчит, потом, так и не ответив, переступает порог казармы. Выйдя на крыльцо, он останавливается, поворачивается к капитану и произносит только одно слово:
      - Дерьмо.
      * * *
      - Дерьмо! - сказал Кирилл Рогозин, наклонившись через стол к академику Иванову-Бермудянскому. - Прошу прощения за грубость, но все, что написано в этой бумажке, уважаемый Николай Илларионович, дерьмо. Так и можете передать нашим анонимным товарищам.
      - Ну, Кирилл Петрович, батенька! - всплеснул руками Иванов-Бермудянский. - Это вы уж как-то совсем... Я же, собственно... Я же только хотел, так сказать, довести до вашего сведения... Вы, надеюсь, не считаете, что я каким-то образом, так сказать, разделяю... Просто мой долг, так сказать, предостеречь вас...
      - Я все понимаю, уважаемый Николай Илларионович, - ответствовал батенька Кирилл Петрович. - И даже больше того. Я глубоко благодарен вам за ваше, так сказать, предостережение и глубоко сочувствую нашим, так сказать, товарищам. Можете передать, чтобы они больше не беспокоились. Я увольняюсь из Института Пространственных Аномалий. Тем более что им, кажется, сейчас не до аномалий. У них - что ни год, то похороны. Замучились, поди...
      Кирилл Рогозин встал, и, откланявшись, вышел из кабинета.
      Вздрогнув при последних словах дерзкого собеседника, Иванов-Бермудянский сокрушенно посмотрел ему вслед, потом огляделся, заглянул зачем-то под стол и, тяжело вздохнув, опустил голову.
      - М-мда... Не до аномалий... - горестно произнес он.
      Никому на свете не было никакого дела до любимого детища академика. Вот уже второй год пребывал он, как, впрочем, и весь его институт, в состоянии тягостном и неопределенном.
      Из столицы приходили невразумительные бумаги. В одних содержалось требование срочно отчитаться о проделанной работе. В других предлагалось срочно изменить профиль института и заняться почему-то медицинскими исследованиями. (Что приводило академика в неописуемый ужас.) В третьих отменялись все предыдущие распоряжения и давались новые, понять которые было уже совсем невозможно. Так, например, одна из бумаг предписывала подсчитать запасы нефти в окрестностях Лукичевска, где никакой нефти отродясь не было и быть не могло.
      Иванов-Бермудянский тоскливо посмотрел на портрет Третьего Предводителя, висевший на стене кабинета. Портрет был меньших размеров, чем предыдущий, изображавший Второго, скончавшегося совсем недавно. От старого портрета осталась темная кромка обоев, сильно смахивающая на траурную рамку. Академику стало не по себе.
      Неожиданно на столе задребезжал телефон. Он снял трубку. Звонили из столицы.
      - Это академик Иванов? - спросил строгий голос.
      - Да, это я, - ответил Иванов-Бермудянский.
      - Вас вызывают на заседание Высшего Органа, - прозвучало в трубке.
      - Простите, куда? - не поверил своим ушам академик.
      - На заседание Высшего Органа, - повторил строгий голос. - Завтра в десять утра.
      - А по какому, собственно, вопросу?
      Мысли академика путались, ибо он не только никогда не был на заседаниях Высшего Органа, но и не предполагал, что вообще может быть допущен туда - на самую вершину власти.
      - По вашему вопросу, - ответили ему и повесили трубку.
      Иванов-Бермудянский опешил. Звонок был для него полной неожиданностью. Он не ждал никакого вызова ни по какому вопросу. Но времени на размышления не оставалось. В столицу требовали прибыть завтра, а стало быть, вылететь туда он должен был не позд-нее сегодняшнего вечера. Еще работая на своих прежних должно-стях, он привык, что все важные совещания у большого начальства всегда назначались неожиданно и всем участникам - даже тем, кто должен был прибыть с другого конца страны, - сообщали об этом накануне.
      Академик вызвал секретаршу и попросил её срочно узнать, когда ожидается рейс на столицу из ближайшего аэропорта. Сам же он начал лихорадочно собирать все материалы о работе института, чтобы представить их, если потребуется, Высшему Органу. Мысль о том, что ему предстоит участвовать в таком совещании, и полная неясность - о чем, собственно, он должен там докладывать, - не давали ему сосредоточиться.
      Наконец, собрав все более или менее важные бумаги и узнав, что самолет в столицу вылетает в девять часов вечера, Иванов-Бермудянский покинул стены родного института. Впереди его ждала неизвестность.
      До ближайшего к Лукичевску аэропорта было четыре часа езды. Всю дорогу он волновался, что опоздает или не сможет взять билет. Слава Богу, он не опоздал и билет взять ему удалось. Однако на том волнения его не окончились.
      Рейс на столицу откладывали. Сначала было объявлено, что вылет задерживается на два часа из-за плохой погоды в районе аэропорта (хотя погода стояла прекрасная). Потом отложили ещё на два часа, якобы из-за плохой погоды в столице (что проверить было - увы! - невозможно). Впрочем, пассажиры, сидящие в зале ожидания, реагировали на эти отсрочки спокойно. Один из них, сидевший рядом с академиком, деловито пояснил ему: "Обычное дело. Бензину у них нет. И неизвестно, когда подвезут. Так что раньше ночи не улетим. - Он помолчал и философски заметил: - Ежели повезет, конечно".
      К счастью, им повезло, и в три часа ночи самолет все-таки взлетел. Измученный ожиданием Иванов-Бермудянский наконец облегченно вздохнул. Но нервы его были все ещё напряжены, заснуть в самолетном кресле академик не смог и прилетел в столицу совершенно разбитым...
      Совещание в Высшем Органе началось вовремя, что само по себе, как говорили, было явлением довольно редким. Академик Иванов-Бермудянский сидел на красивом, обитом красным бархатом стуле и держал на коленях папку с отчетом о работе Института Пространственных Аномалий. Рядом с ним на таких же стульях вдоль белой стены просторного зала сидели ещё несколько человек, приглашенных на совещание. Никого из них академик не знал.
      В центре зала стоял огромный, покрытый зеленым сукном стол. За ним должны были собраться члены Высшего Органа. Стульев вокруг стола почему-то не было. Возможно, их собирались принести и поставить позже.
      Стрелка на циферблате массивных бронзовых часов замерла возле цифры 10. Прошло ещё несколько минут, и большие позолоченные двери в дальнем конце зала бесшумно раскрылись. Академик вытянул шею, ожидая увидеть стоящего в проеме дверей члена Высшего Органа шестой части суши земного шара. Впервые увидеть во-очию, не на портрете.
      Академик увидел его. Правда, увидел он его не стоящим в проеме дверей, а скорее сидящим там.
      Члена Высшего Органа вкатили в зал на кресле-каталке.
      Человек, явившийся из золоченых дверей, сидел, положив руки на хромированные ручки передвижного кресла, и улыбался, рассеянно оглядывая зал. Выглядел первый Член Высшего Совета, увиденный Ивановым-Бермудянским, лет на двадцать старше, чем на своих портретах. Сеть глубоких морщин покрывала его лицо, а отвисшие серые щеки придавали рассеянной улыбке довольно своеобразное выражение. Академику почему-то вспомнилась мумия, которую ему в детстве показывали в музее антропологии. Впрочем, он тут же отогнал от себя эту бестактную, если не сказать - крамольную, мысль.
      Тем временем в дверях появился второй Член Органа. Появился таким же образом, как и первый. То есть и этого тоже привезли в кресле-каталке.
      Сцены появления остальных членов Высшего Органа не отличались разнообразием. Хромированные кресла на колесах одно за другим ввозили в просторный зал и подкатывали к стоящему в центре столу.
      Все происходящее повергло академика в легкое замешательство. Он краем глаза посмотрел на сидящих рядом приглашенных, однако не заметил в их лицах и тени смущения. Они почтительно глядели на въезжавших (точнее - ввозимых) в зал членов Высшего Органа и радостно улыбались при появлении каждого из них. Иванов-Бермудянский почувствовал себя неотесанным провинциалом, напрочь оторванным от столичной жизни.
      Прошло минут двадцать. Развозка членов Высшего Органа закончилась, и совещание приступило к работе.
      Открыл совещание Первый Член Органа, разместившийся во главе стола на своем кресле-каталке. За его спиной стояли два высокорослых, подтянутых референта, держа под мышками красные кожаные папки. По одному такому же референту стояло за спинкой каждого из остальных кресел.
      - Мы, значит, собрались сегодня, - начал Первый Член Органа тихим, дребезжащим голосом, - чтобы, значит, разобраться с одним тут вопросом...
      Он замолчал и глубоко задумался. Наступила тишина.
      - Мы собрались, значит... - продолжил свою мысль Первый Член. - Мы вот собрались...
      Он снова замолк и погрузился в раздумья.
      Один из референтов склонился над креслом-каталкой, легким движением руки раскрыл папку и что-то прошептал на ухо докладчику.
      - Ага! - оживился тот. - Да, да... Мы вот тут недавно, значит, просмотрели старые записи... Нам тут вот доложили про... про... значит... насчет, значит... в общем, как там у нас насчет пространства?..
      Вновь наступила глубокая тишина, которая продолжалась минут пять. Нарушил тишину Второй Член Органа, сидевший по правую руку от Первого. Он кашлянул и произнес:
      - Ежели позволите, я бы кое-что дополнил бы, насчет бы вопроса...
      Первый Член Высшего Органа одобрительно кивнул, потом кивнул ещё раз и, продолжая кивать, вяло махнул рукой.
      - Так вот, - оглядел присутствующих Второй Член. - Мы тут, понимаешь, нашли в записях, понимаешь, безвременно ушедшего от нас, понимаешь, Предводителя, интересную записку насчет аномалий... А нефть, сами знаете, кончается... Надо бы, это, понимаешь...
      Второй Член замолчал, сосредоточенно разглядывая зеленое сукно стола. Продолжать он явно не собирался.
      - И насчет лазерных пушек неясно, - произнес вдруг сидящий напротив него, спиной к академику один из членов Органа. - Для чего ж целый институт сорганизовали?
      Иванов-Бермудянский ощутил слабую боль в висках. Ему показалось, что обтянутый бархатом стул под ним медленно раскачивается. Он сжал лежащую на коленях папку и втянул голову в плечи.
      - Да, да, да, да... - вступил в разговор замолкнувший было Первый Член Высшего Органа. - Насчет вот лазеров, это точно... И от почек еще... Без уколов чтоб. А то всю задницу искололи...
      При каждом слове он судорожно кивал.
      - Батарейку ему смени, - хрипло произнес Второй Член Органа, оторвавшись от разглядывания зеленого сукна.
      Референт, стоящий за спинкой кресла Первого Члена, быстро произвел какие-то манипуляции. Кивание прекратилось. Человек в кресле обмяк, уронил голову на грудь и спустя минуту протяжно, со свистом захрапел.
      - Совещание закрывается, - произнес сидящий спиной к академику Член Органа. - Все, значит... Ну, значит... свободны... И это... За работу давай. Побольше, значит, энтузиазьма...
      Стоявшие за каждым из членов Органа референты одновременно взялись за хромированные поручни и, аккуратно развернув кресла-каталки, покатили их к выходу.
      Уже у самых дверей одно из кресел неожиданно остановилось. Референт наклонился к сидевшему в кресле человеку, тот что-то сказал, после чего каталка повернула и поехала назад. Иванов-Бермудянский разглядел в ней Второго Члена Органа. Еще через секунду он, обомлев, понял, что каталка направляется прямо к нему. Он хотел встать, но не смог.
      Второй Член Органа, остановившись перед академиком, проговорил слабым, скрипучим голосом:
      - Это вы тут, говорят, насчет аномалий... Так вы уж там, этого, того... Постарайтесь уж, значит... Особенно насчет лазеров... Ну, и про нефть, конечно... А с финансированием мы, значит, того... На хорошее дело денег не жалко... Нам бы лазеры только... Обстановка-то сейчас - сам знаешь какая... Ох, сложная обстановка.
      Он махнул рукой референту, и кресло на колесах снова покатило к золоченым дверям...
      * * *
      - Обстановка сложная, товарищи, - сказал старшина Халява и внимательно посмотрел на сидящих перед ним "дедов". - Хреновая, можно сказать, обстановка... А потому...
      Старшина сделал паузу, выждал несколько секунд и, набрав в грудь побольше воздуха, произнес:
      - А потому... дембель откладывается.
      Гробовое молчание было ему ответом. Сорок пять лохматых дембельских голов повернулись в его сторону. Сорок пять пар глаз, не моргая, уставились на него. Особой теплоты в этих глазах он не увидел.
      Молчание длилось недолго.
      - Чего-о-о? - произнес кто-то из "дедов".
      Халява потупил взор, посмотрел на черные голенища своих сапог, потом глубоко вздохнул и поднял глаза. В тесной комнатушке для политзанятий на скамейках сидели собранные старшиной "деды", ожидавшие услышать долгожданный приказ о демобилизации.
      - Приказ-то пришел... Но ввиду сложной обстановки... Временно... До особого распоряжения.
      Он почувствовал, что в комнате становится душновато.
      - Чего-о-о-о?! - повторил ему в ответ тот же голос.
      Голос принадлежал кому-то из сидящих в заднем ряду. Кому именно, старшина не успел заметить. Да сейчас это было и не важно. Важно было "удержать ситуацию под контролем", как выразился капитан, инструктируя его перед встречей с "дедами".
      "Сам бы попробовал!" - со злостью подумал Халява.
      - И что же будет? - наивно спросил с передней скамейки рядовой Кухтик, который вопросов обычно не задавал и которого в данный момент можно было не опасаться.
      - Так я ж вас для этого и собрал, - схватился за спасательный круг старшина и продолжил, обращаясь непосредственно к Кухтику: - Мы ж сами понимаем, что дело сложное. И навстречу, как говорится, пойти готовы... Чтобы, как говорится, не обострять...
      - Так чего с дембелем?.. С дембелем-то чего? - враз выкрикнули несколько "дедов".
      - Ну, так я ж сказал. Навстречу пойдем, - произнес Халява, вновь обретая зыбкую почву под ногами. - Мы тут посоветовались и, стало быть, такое решение приняли. Приказ, значит, не велит всех сразу отпускать. А только чтоб понемногу, значит. Постепенно. Чтоб на боевых постах молодняком заменять по мере подготовки. Потому как - обстановка сложная. Контингенту не хватает...
      - Да хрен с ней, с обстановкой, - донесся тот же голос из заднего ряда. - С нами-то чего будет?
      - С вами вот чего будет. Каждый месяц по пять человек отпускать разрешено. Пока молодняк, стало быть, подготовится.
      Он кашлянул и для солидности добавил:
      - Генерал разрешил. Согласно приказу.
      У старшины в кармане лежал составленный им список "дедов" и очередность их увольнения. Но он понял, что оглашать сейчас этот список значит заварить кашу. Расхлебывать её в одиночку ему не хотелось.
      - Со списком и с порядком увольнения ознакомитесь у капитана, - сказал Халява и, стараясь не выказывать излишней поспешности, направился к выходу.
      На бумажке, лежавшей в кармане старшины, были перечислены фамилии всех отслуживших свой срок и подлежащих увольнению. Фамилия Кухтика стояла в этом списке последней...
      Потянулись месяцы ожидания.
      Каждый день сорок пять расхристанных "дедов" слонялись по плацу, курили возле казармы, лениво дрессировали салаг или просто лежали на двухъярусных койках, изнывая от тоски. Вопрос о том, как занять их хоть каким-то полезным делом, постоянно мучил Халяву. Приказать "дедам" копать канаву, с тем чтобы потом засыпать её (что обычно практиковалось в отношении новобранцев), было невозможно. Это грозило полным разложением молодняка. Да и не стал бы никто из "дедов" выполнять такой приказ. Они б ему накопали!
      Поразмыслив немного и посоветовавшись с капитаном, старшина решил оставить все как есть. Решение оказалось разумным. Конечно, время от времени возникали мелкие конфликты с обалдевающими от безделья "дедами", но в общем ситуацию удавалось держать под контролем.
      Каждый месяц очередная пятерка дембелей навсегда покидала казарму, устроив перед тем небольшую (и - по договоренности со старшиной - не на глазах у молодняка) "отвальную" пьянку. Прочие оставались ждать своего часа. Об "особом распоряжении", после которого можно было бы отпустить разом всех оставшихся дембелей, никто уже и не вспоминал.
      Лишь один Кухтик точно знал, когда придет такое распоряжение.
      Как-то однажды, сидя на скамейке перед казармой и тоскливо глядя в хмурое осеннее небо, Кухтик услышал за своей спиной:
      - Ну что, все сидишь? Хреновы наши дела. Будем теперь до весны кукарекать.
      Кухтик оглянулся и увидел подле себя собрата по несчастью - дембеля из своего взвода. Тот тоже числился в конце списка.
      - Угу, - ответил Кухтик. - Только весной не отпустят. До лета придется ждать.
      - Не, весной. Точно - весной, - сказал собрат, присаживаясь рядом.
      - Наш срок - летом. Я месяцы посчитал, - печально произнес Кухтик, который каждый месяц процарапывал гвоздем на обратной стороне ремня очередную насечку.
      - А я тебе говорю - весной. У меня точная примета есть.
      - Что ещё за примета? - Кухтик недоверчиво посмотрел на соседа.
      - А такая вот... - Сосед пододвинулся к нему поближе. - Братишку моего тоже мурыжили перед дембелем, а потом враз отпустили. Аккурат после того, как Первый Предводитель окочурился. Помнишь? Тебя ещё тогда в клуб гоняли портрет сымать.
      - Ну и что? - спросил Кухтик, не понимая, куда клонит его собеседник.
      - Как что? И нас сразу отпустят, как только этот, нынешний, копыта отбросит.
      Сосед наклонился к Кухтику и, понизив голос, сообщил:
      - А этот к весне помрет. Точно. Я вчера по телевизору его смотрел. Он едва пасть разевает. Его под руки два хмыря вели. Плох совсем. К весне перекинется. Помяни мое слово.
      Кухтик, озадаченный таким поворотом дела, задумался, обернулся в сторону клуба и внимательно посмотрел на портрет Третьего Предводителя, висевший над входом. На портрете Предводитель выглядел совсем неплохо. Розовый румянец на его щеках не предвещал близкого дембеля.
      - С чего ты взял, что он помрет? - спросил Кухтик.
      - Да говорю тебе - помрет. Хошь, спорнем? На бутылку? Вот увидишь весной перекинется. Портрет сымут и - домой!
      Кухтик не стал спорить со своим соседом, но с этого дня тоскливая дембельская жизнь его приобрела хоть какой-то смысл. Каждое утро он начинал с того, что подходил к окну казармы и смотрел, висит ли ещё над входом в клуб портрет Предводителя. По вечерам он теперь регулярно усаживался перед телевизором. Дождавшись, когда на экране появится интересующее его лицо, Кухтик внимательно вглядывался в него. Конечно, Предводитель на экране несколько отличался от Предводителя на портрете, и двигался он не совсем уверенно. Но все-таки кое-как двигался. И даже иногда что-то говорил. Хотя внимательный Кухтик отметил, что все чаще вместо голоса Предводителя стал звучать голос диктора, сообщавший зрителям, что именно сказал Предводитель и что он имел в виду.
      Так продолжалось всю зиму.
      Когда морозы кончились и серый асфальтовый плац снова показался из-под снега, Кухтик совсем загрустил. Сидя вечерами перед надоевшим ему телевизором, он заметил, что Предводитель стал вы-глядеть намного бодрее. Показывали его теперь, правда, реже, но передвигался он явно лучше. Это не прибавляло Кухтику оптимизма. Мечта о скором дембеле становилась все призрачнее.
      И вдруг...
      В одно прекрасное утро, когда Кухтик встал и, как обычно, подошел к окну, его взору предстала чудесная, незабываемая картина.
      Плац был на месте. Скамейка подле казармы была на месте. Зеленый обшарпанный клуб был на месте. Но портрета над клубом не было.
      Кухтик подпрыгнул и громко захохотал. Впервые за все три года службы.
      Испуганные салаги шарахнулись от него в стороны.
      * * *
      Долгожданный час наступил. Вечером накануне последнего дня службы Кухтика вызвал к себе старшина.
      Халява сидел за столом в комнатке, именуемой "канцелярия роты". Увидев вошедшего дембеля, он встал и подошел к нему.
      - Ну что, и твоя очередь пришла? - спросил Халява, остановившись перед Кухтиком и потрогав пуговицу на его гимнастерке.
      - Так точно, - ответил Кухтик.
      Он был последним из дембелей и единственным, кто так и не сумел преодолеть страх перед старшиной. Хотя поводов для этого теперь уже вроде не было.
      - Ладно тебе, - сказал Халява, отошел к окну и, стоя спиной к Кухтику, начал стучать пальцами по стеклу.
      - Я вот... завтра, - сказал Кухтик, чтобы что-то сказать.
      Старшина повернулся.
      - Значит, так...
      Халява сел за стол и попытался вдавить пальцем гвоздь, торчащий из крышки.
      - Характеристику тут тебе велели сварганить... - сказал он, не глядя на Кухтика. - Вообще-то это капитанова работа... Но он мне сбагрил. Так что я тут тебе написал...
      Гвоздь не поддавался старшинскому пальцу.
      - В общем, я там написал тебе, что ты, мол, у нас герой... Ну, насчет отличной службы, и все такое... Старательный, мол, ты у нас... Бдительный сверх меры... Это тебе на гражданке сгодится.
      Халява продолжал давить пальцем на гвоздь.
      - Дурак ты, Кухтик, - вдруг сказал он с какой-то непонятной Кухтику грустью. - Тяжело тебе, дураку, жить будет.
      Гвоздь упорно не хотел лезть в крышку стола.
      - Теленок ты... Ничего тебя не берет. Как ты такой уродился?
      Халява смотрел не на Кухтика, а исключительно - на упрямый гвоздь.
      - У меня самого такой же дурак растет. Что в лоб ему, что - по лбу... Я тебя тут гонял, может, чересчур. Так ты уж этого... В общем - служба. Сам понимаешь... Мать ее...
      Кухтик молчал.
      - Ну, короче, характеристика-то сгодится, - повторил Халява. - А уж там - как пристроишься... Только затуркают тебя, дурака. Помяни мое слово. Затуркают. Это уж точно... Ну, в общем, ступай. Не поминай лихом.
      - Я... - начал было Кухтик.
      - Ладно, ладно. Ступай... Гвоздей, мать их, навтыкали! - Халява со злостью трахнул ладонью по кромке стола. - Не влазит, собака!
      Он поднял голову и посмотрел куда-то вбок, мимо Кухтика.
      - Ну, чего стоишь? Ступай, говорю... Кругом - марш!
      Кухтик повернулся кругом и шагнул за порог канцелярии.
      * * *
      Ворочаясь под одеялом, Кухтик видит последний предутренний сон. Он видит себя, лежащего на жесткой полке плацкартного вагона. Вагон трясется, и колеса, громыхая на стыках, отсчитывают километры. С каждым ударом все дальше позади остаются пропахшая гуталином казарма, душная комнатка для политзанятий, асфальтовый плац, старшина Халява и все, что составляло жизнь Кухтика почти целых три года.
      Он едет домой.
      Кухтик поворачивается на полке, кладет под голову легкий мешок с нехитрыми своими дембельскими пожитками и закрывает глаза. Почему-то ему вспоминается лицо его матери...
      Мать умерла, когда Кухтику было пятнадцать лет. Она долго болела, и Кухтик с отцом часто ходили навещать её в маленькую лукичевскую больницу. Высокий худой доктор строго смотрел на Кухтика, отходил в сторону и что-то тихо объяснял смотревшему в пол Кухтикову отцу. Отдельные слова можно было разобрать, но смысла их Кухтик не понимал. "Запущенная стадия... - говорил доктор. - Курс лечения... В соответствии с наличием лекарственных средств... Сами понимаете..." Кухтик глядел в бледное лицо на белой подушке и вдыхал тяжелый больничный воздух, пахнущий чем-то неприятным и страшным. Запах этот остался у него навсегда связанным с воспоминаниями о матери. И ещё непонятные слова: "В соответствии с наличием лекарственных средств..."
      Когда матери не стало, отец по вечерам все чаще запирался в своей комнате, все реже встречал Кухтика, приходящего из школы, и все меньше интересовался вообще чем-либо, происходящим вокруг. Он часто работал на своем заводе в ночную смену, и Кухтик привык ложиться в постель и вставать, так и не увидев отца. Иногда тот просто исчезал куда-то на несколько дней и возвращался ещё более молчаливым и хмурым.
      Будучи в армии, Кухтик написал отцу всего два письма - перед первым и вторым Новым годом, но не получил от него ответа ни на одно из них. Писал он и Кольке - своему единственному приятелю, живущему в соседнем подъезде. Сначала - часто, потом все реже. Колька сообщал, что вроде собирается жениться, описывал свою жизнь в Лукичевске, в котором, впрочем, не происходило особых событий. Писал, что работа их в маленькой мастерской стала совсем нудной, что академик, некогда посвятивший Кухтика в таинства пространственных аномалий, куда-то запропал и сам институт, похоже, скоро разгонят. За последний год от него не пришло ни одного письма. Может, он и впрямь женился, и ему стало не до Кухтика...
      Железные колеса отстучали положенное количество километров, и поезд остановился на небольшой станции, от которой вела дорога на Лукичевск.
      Выйдя из вагона и прошагав по мокрой от недавнего дождя платформе, Кухтик очутился на маленькой привокзальной площади. Здесь он должен был сесть в местный автобус, с тем чтобы через четыре часа добраться до дома. Автобус ходил два раза в день.
      Народа на остановке не было. Прочитав желтый листок с расписанием, висевший на телеграфном столбе, Кухтик понял, что на ближайший рейс он опоздал. Теперь ему предстояло ждать до вечера. Впрочем, расписание могло ничего и не значить.
      Он сел на длинную, ещё не высохшую скамейку и тут заметил стоящий невдалеке грузовик. У подножки грузовика стоял человек в черной кожаной куртке и жевал бутерброд. Кухтик поднялся со скамейки и подошел к нему.
      - Извините, - спросил Кухтик, - до Лукичевска автобуса точно не будет?
      - До Лукичевска?
      Человек в кожаной куртке откусил большой кусок бутерброда, дожевал его и ответил:
      - Ушел твой автобус... Но ты, солдатик, не кисни. Считай, повезло тебе.
      - Вы что, в Лукичевск? - обрадовался Кухтик.
      - Не, я - дальше. Но дорога-то одна. Мимо поедем. - Он кивнул головой в сторону кабины. - Залазь, солдатик. Вовремя подоспел. Еще б пять минут, и куковать тебе здесь полдня...
      Вскоре, сидя в уютной кабине рядом с шофером, Кухтик глядел на вспаханные поля, тянувшиеся по обе стороны узкой дороги, и на пробегавшие мимо стволы осин.
      - Дембельнулся, значит? - спрашивал его немолодой, чем-то напоминающий старшину Халяву шофер. Только был он не в пример веселее и разговорчивее.
      - Дембельнулся, - отвечал Кухтик. - Дембель неизбежен, как мировая революция. - Он радовался, что ему так здорово повезло.
      - Во дает! - Шофер покосился на него смеющимися глазами. - Неизбежен, говоришь? Эт точно... А сам-то ты из Лукичевска, значит?
      - Ага, - сказал Кухтик. - Я там в институте работал. У нас там такой институт есть. Аномалиями занимается. Может, слышали?
      - Да чего-то вроде слыхал. Чем, говоришь, они там занимаются?
      - Аномалиями. Ну, в общем, это штука такая - в пространстве.
      Кухтик откинулся на сиденье и, продолжая следить за пробегавшими мимо деревьями, поделился с шофером своими знаниями в области пространственных аномалий.
      - Хитрая штука, - сказал тот, прослушав его короткую лекцию. - А мне говорили, что вроде они там мамонта откопали.
      - Нет. - Кухтик улыбнулся. - Мамонта - это не они. Это я по телевизору видел. У них там пространством только занимаются. Ну, дырами этими, что я рассказал. Где все пропадает.
      - У нас на базе тоже много воруют, - сказал шофер. - Дня не пройдет, чтобы покрышку не сперли или ещё чего. Да и вообще, как вокруг поглядишь каждый тащит, что может. А с другой стороны, ежели посмотреть - вон сколько добра все равно задарма пропадает.
      Кухтик согласно кивнул головой. Ему нравилось сидеть в теплой, пахнущей бензином кабине, нравилось тихое гудение мотора, нравился шофер в кожаной куртке. Ему вообще все больше начинала нравиться его будущая гражданская жизнь.
      Незаметно для себя он задремал и очнулся только тогда, когда грузовик, дернувшись и резко затормозив, остановился.
      - Все, солдатик. Приехали, - тронул его за плечо шофер. Просыпайся... Лукичевск... Вон и твой институт торчит.
      Кухтик протер глаза и увидел стоявшие рядом с дорогой низкие кирпичные дома и плоскую крышу Института Пространственных Аномалий, возвышавшуюся над ними. Он открыл дверцу кабины, попрощался с шофером и спрыгнул на землю.
      К дому он подходил со стороны института. Уже начинало смеркаться, но в окнах серого здания не было света. "Воскресенье ж сегодня", - вспомнил Кухтик.
      Извилистая асфальтовая дорожка вывела его к полузабытым ступеням институтского входа. Впереди тянулась все та же свалка-помойка. За ней разглядел он подъезд своего дома. В сумерках раскрытая дверь парадной показалась ему совсем близкой. Улыбка растянула Кухтиковы губы. "Триста пятьдесят два шага, - вспомнил он свой наивный эксперимент. - Триста пятьдесят два". Он снова улыбнулся и, стараясь не спешить, двинулся к дому. Кирзовые сапоги его отмеряли шаг за шагом. "Один, два, три... - улыбаясь, считал Кухтик, - сто сорок пять, сто сорок шесть, сто сорок семь..."
      Знакомая парадная, из которой он почти три года назад вышел, направляясь к военкомату, была уже совсем недалеко.
      "Сто девяносто один... Сто девяносто два..." - продолжал Кухтик.
      Пройдя от одного конца помойки до другого, Кухтик насчитал триста сорок шагов.
      Ровно ТРИСТА СОРОК шагов...
      VI
      За тысячу километров от того места, где жил Кухтик.
      За две тысячи километров от того места, где служил старшина Халява.
      В самом центре столицы Кухтиковой страны.
      Стоял дом.
      Однажды ранним весенним утром на балкон дома вышел человек. Лицо человека было хмурым и заспанным. Редкие клочки волос на лысеющей голове торчали в разные стороны. Одет он был в легкую полосатую пижаму. Голые пятки его высовывались из стоптанных войлочных тапок.
      На всей шестой части суши планеты Земля не было человека, более могущественного, чем он. От его настроения зависела судьба 277 350 000 мужчин, женщин и детей, живущих в стране, раскинувшейся на 22 402 000 квадратных километров.
      Человек облокотился о балконные перила, тяжело вздохнул и огляделся вокруг.
      Ничего нового вокруг он не увидел.
      Он перегнулся через перила, задумчиво посмотрел вниз и плюнул с балкона.
      Ни под балконом, ни около дома никого не было. Никакой реакции в окружающем мире его действие не вызвало.
      Он выждал несколько минут, затем ещё раз плюнул и внимательно проследил траекторию своего плевка.
      Ничто в мире не изменилось.
      Он снова вздохнул, выпрямился и произнес: "ТАК БОЛЬШЕ ЖИТЬ НЕЛЬЗЯ".
      * * *
      Человек на балконе был очередным, четвертым по счету Предводителем.
      Свой пост он получил совсем недавно, хотя готовился к этому уже много лет. Можно сказать - с детства. В этом отношении Четвертый Предводитель чем-то напоминал Автора Великой Идеи. Так же как у Автора Идеи, у него в детстве произошел случай, определивший всю его дальнейшую жизнь.
      Родился он в маленьком провинциальном городке и ничем не выделялся среди своих сверстников. Учился будущий Предводитель неплохо, но особыми талантами не блистал. Городок, где он родился, был окружен деревнями, жители которых выращивали хлеб и разводили скот. Места эти отличались благодатным климатом в отличие от большей части страны, где произрастал в основном Solanium Tuberosum. Мальчик все лето проводил в деревне и часто целыми днями бродил по окрестным лесам. Ему нравилось смотреть на деревья, слушать голоса птиц и лесных зверюшек.
      В школе любимым его предметом была зоология. Он мог подол-гу стоять в классе перед большим шкафом, где на полках за стеклянными дверцами лежали всякие засушенные растения и стояла большая банка с заспиртованной лягушкой. Когда свет из окна падал на банку, лягушка сверкала и переливалась, будто сделанная из серебра. Она напоминала ему какое-то сказочное существо. Сидя за партой, он краем глаза наблюдал за ней. Казалось, лягушка смотрит из своего волшебного царства и говорит: "Вот я какая. Одной мне из всех лягушек повезло превратиться в такое чудо".
      Других достопримечательностей в окружающем его мире было немного.
      Как-то родители будущего Предводителя надумали съездить в столицу к родственникам. Они долго решали, взять ли его с собой, и наконец все-таки взяли. Им хотелось показать мальчику большой город, а кроме того, хотелось показать столичным родственникам своего сына. Прими они другое решение, судьба Предводителя, возможно, сложилась бы совсем иначе.
      Большой город поразил его. Он с восхищением смотрел на огромные дома, на красивые автомобили, на бронзовые памятники, на слона в зоопарке и на множество других чудес, о которых раньше лишь читал в книжках. Надо сказать, что слон понравился ему больше всего.
      Однако самое прекрасное увидел он позже, когда родители привели его на главную площадь столицы.
      Пришли они туда рано утром. Площадь, освещенная первыми лучами солнца, была очень красива. С трех сторон её окружали каменные дома, а вдоль четвертой тянулась высокая кирпичная стена, за которой, как объяснили ему, жил самый важный человек в стране - Предводитель и Главный Начальник партии.
      Родители направились прямо в сторону высокой стены, и он было решил, что они собрались идти в гости к Предводителю. Мальчику стало немного страшно, хотя познакомиться с таким человеком, конечно же, хотелось. Но к Предводителю они не пошли, а встали в длинную очередь, которая тянулась к сооружению, сложенному из красного камня. У дверей сооружения, словно два маленьких памятника, стояли два красивых солдата с блестящими ружьями. Внутри - он уже знал об этом - хранилось главное сокровище страны. Правда, что это за сокровище, он пока не догадывался. Родители решили сделать ему сюрприз. Они сказали: "Подожди. Сам все увидишь".
      Отстояв больше часа в очереди, пройдя между двумя солдатами и спустившись по широким гладким ступеням, они очутились в необычном зале. Стены зала терялись в полутьме, а по центру высилось нечто, испускавшее ровный золотистый свет.
      Там стоял большой стеклянный ящик.
      Прозрачные стены ящика светились.
      Внутри ящика лежал человек.
      После лягушки, заспиртованной в банке, будущий Предводитель не встречал ничего прекраснее.
      Когда он, потрясенный, снова вышел на площадь, ему объяснили, что в стеклянном ящике находится Автор Великой Идеи. Лежит он там уже много лет, и лежит мертвым. Но в то же время - как бы и не совсем мертвым. Ибо - как сказал отец - "вечно живет и будет жить". Пока находится в ящике.
      Увиденное произвело на мальчика неизгладимое впечатление. Он не спал всю ночь и наутро твердо решил, что приложит все силы, чтобы стать таким же известным и великим, как Автор Идеи, и таким же бессмертным, как тот. В конце концов, подумал он, места в зале вполне хватит, чтобы поставить ещё один стеклянный ящик.
      Все следующие годы он терпеливо и настойчиво осуществлял свой замысел.
      * * *
      Будущий Предводитель начал прилежно учиться и окончил школу одним из лучших. Вскоре он уехал из своего городка и поступил в столичный институт, где успешно прозанимался первых три года.
      На четвертый год он задумался. Конечно, можно было и дальше изучать различные науки с тем, чтобы потом с помощью этих знаний каким-то образом продвинуться наверх. Но это был не самый короткий путь к той цели, которую он выбрал.
      Изучая по книжкам жизнь всех предыдущих руководителей, он понял, что высокий пост вовсе не требует особых знаний. (Например, Великий Вождь, как выяснилось, не закончил даже и средней школы.) Здесь требовалось совсем иное.
      Продвинуться наверх в Кухтиковой стране можно было, как уже говорилось, только будучи членом партии, основанной когда-то Автором Великой Идеи. Образование здесь не играло особой роли. Правда, и оно могло пригодиться. Скажем, чтобы стать помощником кого-нибудь из партийных начальников и затем подсидеть его, пользуясь тем, что сами они, как правило, плохо соображали. Но ведь можно было сделать и гораздо проще. Можно было самому попробовать стать таким - пусть поначалу маленьким начальником в партии. Учеба в институте тут, разумеется, мало помогала. Но и не мешала. В любом случае, думал будущий Предводитель, когда-нибудь все равно придется подсиживать очень многих соратников, а делать это будет проще, если он станет более начитанным, чем они.
      И будущий Предводитель вступил в партию.
      Для занятий у него теперь оставалось мало времени. Основное время уходило на всяческие партийные дела. Тем не менее он успешно завершил учебу, получил диплом и вернулся в родные края. Вернулся, кстати говоря, не один. В столичном институте познакомился
      он с очаровательной девушкой и там же, в столице, предложил ей выйти за него замуж. Это был единственный шаг, не имеющий прямого отношения к его карьере.
      Возвратившись домой, будущий Предводитель уже знал, что следует делать дальше. Через год он стал Местным Партийным Начальником.
      Все-таки это был очень целеустремленный человек.
      * * *
      В благодатный край, где теперь командовал будущий Предводитель, часто приезжали отдыхать разные начальники из столицы. Климат здесь был мягким, бЄльшую часть года светило солнце, кругом зеленели деревья, и на полях вызревали различные злаки. Начальникам очень нравились эти места. Многие из них полагали, что вся страна выглядит именно так.
      Новый Местный Начальник внимательно следил за тем, чтобы отдых столичных гостей ничем не омрачался. Наблюдал он и за самими гостями, прикидывая, кто из них мог бы способствовать его продвижению по службе.
      Однажды утром, выйдя на вокзал встречать очередного гостя, он увидел, как из дверей вагона в сопровождении большой свиты вышел грузный человек с помятым лицом. Это был не кто иной, как сам Первый Предводитель. К тому времени он уже находился не в лучшей форме. Память все чаще отказывала, сподвижников своих он все хуже различал, и те решили свозить его в благодатный край - подлечиться и подышать свежим воздухом.
      Местный Начальник подбежал к вагону, протиснулся сквозь многочисленную свиту и предстал перед почетным гостем.
      - Добро пожаловать, - сказал он, стараясь произвести как можно более приятное впечатление.
      Предводитель рассеянно посмотрел на него и попытался сообразить, что это перед ним возникло. Потом спросил:
      - А ты... есть... кто?
      Местный Начальник на мгновение смутился, но тут же овладел собой и представился. Предводитель выслушал и в ту же секунду забыл все, что услышал. Однако лицо незнакомца ему понравилось.
      - В карты играешь? - спросил Предводитель.
      - В карты?..
      Местный Начальник снова смутился, но снова быстро взял себя в руки.
      - Обязательно, - ответил он, подтянувшись.
      - Пошли, - сказал Предводитель.
      Свита почтительно расступилась, и Главный Начальник партии вместе с Местным Начальником вошли в двери вокзала.
      Всю неделю будущий Предводитель провел в обществе Предводителя действующего. С утра приходил он в роскошный номер гостиницы и садился за маленький столик, чтобы сыграть очередную партию в подкидного дурака. Другой игры действующий Предводитель не знал.
      Местный Начальник старался изо всех сил. Он изображал провинциального дурачка, с умилением смотрел, как партнер бьет шестеркой туза, хватался за голову, глубоко задумывался, заламывал в отчаянии руки и в конце концов проиграл своему гостю все, что возможно.
      Предводитель был очень доволен.
      - Слушай, - спросил он как-то во время игры, - а ты, собственно, чего в этих краях делаешь?
      - Да вот, командую помаленьку, - ответил Местный Начальник. - Мы тут злаки всякие растим, скот разводим.
      - Злаки? - переспросил Предводитель. - Злаки - это хорошо. Был у нас один - тоже все злаки растил. Потом в пруд упал.
      - Ну, я по злакам-то, в общем, не очень, - поспешил поправиться Местный Начальник. - Я все больше по живности всякой. Чтоб, значит, мясо было... И молоко.
      - Мясо... - задумчиво сказал гость. - Мясо - это хорошо. С мясом у нас проблемы... А может - с молоком. Точно не помню...
      - Вы абсолютно правы, - согласился Местный Начальник, отбирая из колоды тузов и вкладывая их в руку Предводителя. - Абсолютно... Проблемы, конечно, есть. Но мы очень стараемся. И, можно сказать, имеем некоторые успехи.
      Предводитель посмотрел на него, положил карты на стол и спросил:
      - Слушай, а может, тебя в столицу забрать? Отвечал бы ты у нас за мясо. Ну, и вообще - за жратву. А то её чего-то все нет и нет. Мне говорили, что вроде уже никакой нефти не хватает, чтоб у соседей закупать... А может - продавать. Точно не помню...
      Местный Начальник затаил дыхание, стараясь не выдать волнения. Он потупился и скромно ответил:
      - Это слишком большая честь для меня. Не знаю - справлюсь ли?
      Внутри его все ликовало и пело.
      - Да чего там справляться-то? - махнул рукой Предводитель. - Ты б посмотрел, кто у нас всем этим занимается. Дураки одни... Этот вот... фамилию не помню... Или этот, как его?.. Ну, в общем - все дураки. И ещё путаются постоянно. Имена у всех разные. Поди запомни... Тебя-то как зовут?
      - Ми... Ми... - начал было Местный Начальник, стараясь подавить икоту.
      - Ну, в общем, так, Петя, - перебил его Предводитель. - Поедешь со мной в столицу... Собирайся.
      Через неделю бывший Местный Начальник уже сидел в столичном кабинете, на дверях которого красовалась табличка: "Помощник Предводителя по вопросам прокормления жителей".
      Новая должность требовала вникнуть во множество сложных вопросов. Главным, конечно, был все тот же - где достать еду. Закупать её у соседей становилось все труднее. Нефть из-под одной шестой части суши уже почти всю выкачали, а выращивать собственные пригодные для пищи растения по-прежнему не удавалось.
      Тем не менее Помощник по прокормлению добросовестно трудился несколько месяцев и в результате подготовил доклад. В докладе он предлагал создать большую комиссию, которая разработала бы большую программу и подготовила бы ещё один большой доклад.
      Помощник положил свой многостраничный труд в папку и направился к Предводителю. Миновав множество дверей и множество коридоров с множеством охранников в каждом, он оказался в приемной, где секретарь попросил его обождать. Помощник по прокормлению сел в кресло возле большого окна и стал ждать. За окном виднелись ветки деревьев и щебетали птицы. Ему вдруг вспомнился родной провинциальный городок. Он припомнил поля, зеленые рощи, голоса лесных зверюшек и неожиданно на какое-то мгновение усомнился, правильно ли выбрал цель в жизни. Но тут же видение прекрасного стеклянного ящика возникло перед ним и вернуло его к реальности. "Все правильно", сказал он самому себе.
      В тот же миг дверь кабинета открылась.
      На пороге стоял Предводитель. Рассеянный взгляд его блуждал по приемной. Заметив сидящего у окна Помощника, он пошатнулся и сделал несколько шагов. Потом с трудом выговорил: "Здравствуй, Вася. Это ты?" - и медленно осел на пол.
      Птички за окном смолкли.
      * * *
      Похороны Первого Предводителя были пышными и торжественными. На огромной трибуне стояли сменивший его Второй Предводитель и несколько главных соратников. Чуть поодаль на той же трибуне располагались соратники рангом пониже. Среди них находился и Помощник по прокормлению.
      Второй Предводитель произнес речь, после чего гроб опустили в землю. Могилу скончавшемуся Предводителю устроили рядом с каменным сооружением, где хранился стеклянный ящик. Несмотря на пышные похороны, стать бессмертным Предводителю было не суждено...
      Для Помощника по прокормлению начались дни томительного ожидания. Как теперь сложится его судьба, он не знал. Но все сложилось как нельзя лучше.
      Второму Предводителю и Главному Начальнику партии требовались новые люди. Старым соратникам он не очень доверял. К тому же многие из них так разленились за долгие годы безделья, что ни для какой работы уже не годились. Возраст большинства тоже внушал опасения. Поэтому, встретив как-то в коридоре незнакомого и вполне ещё молодого человека, Второй Предводитель обратил на него внимание и остановился.
      - Простите, - сказал он, - вы, извиняюсь, кем здесь работаете?
      - Помощником по прокормлению, - ответил тот.
      - Почему же я вас здесь раньше не видел? - спросил Предводитель.
      - Так я совсем недавно, - ответил Помощник и постарался изобразить самую приятную улыбку, на какую только был способен.
      - Очень интересно, - сказал Второй Предводитель. - Ну, и как вам тут? Как вам наши соратники?
      - Они просто великолепны, - ответил Помощник.
      - Вы находите? - Предводитель посмотрел на него с сомнением.
      Помощник по прокормлению понял, что сказал не совсем то, что требовалось. Однако какой ответ будет правильным, он не знал. Все встречавшиеся в этих коридорах постоянно прощупывали друг друга на предмет лояльности, выявляя возможных врагов и союзников. Это было здесь основным занятием.
      - Да, в общем-то, не то чтобы великолепны... - произнес он, пытаясь угадать, что от него хотят услышать. - Не все, конечно... Хотя в основном...
      - В основном - козлы, - резко перебил его Второй Предводитель.
      - Без сомнения... Козлы, - согласился Помощник. - Вы совершенно правы. Козлы.
      - Хотите помочь? - спросил Предводитель, глядя прямо в глаза смышленого молодого человека.
      - По части прокормления? - спросил тот.
      Второй Предводитель решил, что снова наткнулся на идиота. Он вздохнул и собрался двинуться дальше. Но Помощник быстро оценил обстановку. Он понял, что ещё мгновение и его надежда попасть в стеклянный ящик рухнет.
      - Все плохо, - громко сказал он. - Все очень плохо... Я не хотел вас расстраивать, но правда - дороже... Все ужасно. Никто ни черта не делает. А главное - порядка нет... Вы уж извините за откровенность.
      Он знал, что Второй Предводитель, до того как сменить Первого, отвечал за порядок в стране. То есть следил за тем, чтобы никто из жителей не имел неправильных мыслей и ничего лишнего не говорил. На каждого из соратников он тоже хранил толстое досье. (Что и позволило ему стать Вторым Предводителем.)
      Помощник по прокормлению вытянулся и твердым голосом повторил:
      - Нету порядка... Что хотите обо мне думайте, но я вам честно скажу нету!
      Взгляд Предводителя отразил некоторое любопытство.
      - Ну, и отчего же, по-вашему, нет у нас порядка? - спросил он.
      - Оттого, что дисциплины нет. Ну, и мыслей правильных маловато, бойко ответил Помощник, памятуя, что контроль за мыслями был основным занятием его собеседника.
      - Что ж, - сказал Помощнику Предводитель. - Рассуждаете вы, в общем, правильно. А потому вот что мы сделаем... С дисциплиной я уж как-нибудь сам разберусь, а вот следить за мыслями, пожалуй, назначу вас... Должность эта, сами понимаете, ответственная. Поэтому будете у меня Главным Соратником... Согласны?
      Помощник по прокормлению, не в силах выговорить ни слова, молча кивнул. Фанфары прозвучали в его душе. Стеклянный ящик, сверкая всеми гранями, предстал перед ним.
      * * *
      К своей новой работе бывший Помощник, а ныне Главный Соратник приступил с большим рвением. На фоне разленившихся дряхлых сподвижников он явно выделялся и вскоре стал самым близким человеком для Предводителя. Часто тот делился с ним сокровенными мыслями и даже познакомил его с толстыми досье на общих друзей по работе. Значение и влияние Главного Соратника день ото дня росли.
      Как-то, пригласив его к себе, Второй Предводитель сказал: "Вот что, дорогой. Работаешь ты много, не грех тебе и отдохнуть. Съезди-ка ты куда-нибудь в соседнюю страну, к теплому морю. Возьми с собой жену, развейся, отвлекись на месяц. А как вернешься - снова возьмешься за дело. У меня-то сил уже мало. Болезни замучили. Скоро, может, придется тебе мой пост занять. А перед тем - отдохнуть не мешает".
      Главный Соратник знал, что Предводитель уже давно страдает от множества болезней, хотя говорить об этом строго запрещалось. Он с сочувствием посмотрел на больного начальника. При всей своей практичности и целеустремленности Главный Соратник искренне привязался к нему и порой даже испытывал неловкость, осознавая, что нельзя другим путем попасть в стеклянный ящик, иначе как заняв его место.
      Поездка за границу была для него, конечно, большим подарком. Он ещё никогда не видел ни одной страны, кроме своей собственной. Как, впрочем, и большинство жителей, включая даже многих начальников. За границу пускали далеко не каждого, ибо не во всех странах были такие же порядки, как в той, где жил Главный Соратник. Не во все страны удалось донести свет Великой Идеи, и знакомство с чужим бытом могло породить в неокрепших умах разные ненужные мысли. Съездить за границу могли те, кто был достаточно крепок духом и не испытывал сомнений. Для выдачи разрешений на поездки в чужие страны существовали специальные комиссии.
      К Главному Соратнику, все это, естественно, не относилось.
      Отдых в чужой стране оказался для него самым сильным потрясением в жизни, не считая знакомства со стеклянным ящиком. Конечно, он и раньше подозревал, что за границей живут неплохо. Это можно было понять хотя бы из тех фильмов, которые он вместе с другими соратниками иногда смотрел у себя на службе. (Остальным жителям такие фильмы смотреть не полагалось во избежание неправильных мыслей.) Но то, что живут там настолько хорошо, он не представлял.
      Конечно, он подозревал, что в других странах нет таких проблем с пропитанием, как в его стране. Хотя бы потому, что это его страна покупала у них еду, а не наоборот. Однако то, что там настолько нет проблем с едой, он не догадывался.
      Несмотря на твердость духа, Главный Соратник был в полной растерянности. Все вокруг казалось ему непривычным и странным. Между тем жена его быстро освоилась, чувствовала себя очень свободно и не испытывала никакой неловкости. Она с увлечением водила его по незнакомому городу, с удовольствием покупала всякие за-граничные безделушки и разные лакомства, которых он отродясь не пробовал. А ведь соратников в отличие от остальных жителей кормили неплохо.
      Конечно, жена Главного Соратника была тоже крепка духом. Иначе бы она не стала его женой. Но, как и во всякой женщине, эмоции пересиливали в ней разум. Она так увлеклась заграничной жизнью, что даже стала называть своего мужа Микки, а себя велела звать Рикки, к чему поначалу он никак не мог привыкнуть.
      Впрочем, и он постепенно освоился, хотя время от времени сомнения продолжали его тревожить. Он все пытался понять, каким образом жителям чужой страны удалось создать себе такую сытую и хорошую жизнь.
      Прошел месяц. Отдых закончился, и настала пора возвращаться домой.
      Вечером накануне отъезда Микки с Рикки сидели в кафе на первом этаже своей гостиницы. Играла тихая музыка, на столике стояли красивые тарелочки с вкусной едой, и Микки совсем расслабился. Ему не хотелось покидать такое уютное место. Когда Рикки решила, что пора идти спать, он попросил у неё разрешения остаться, пообещав вскоре подняться в номер.
      Оставшись один, Микки закрыл глаза и погрузился в безмятежное блаженство. Где-то далеко-далеко была вся его прежняя жизнь - беседы с Предводителем, постоянные склоки соратников, борьба с неправильными мыслями и прочие хлопоты. Ему не хотелось думать о том, что скоро придется вновь окунуться во все это с головой.
      Вдруг кто-то вежливо кашлянул за его спиной. Он открыл глаза и увидел стоящего рядом человека.
      - Не позволите ли присесть за ваш столик? - спросил незнакомец на родном языке Микки.
      - Присаживайтесь, - ответил несколько удивленный Главный Соратник.
      - Благодарю вас. Надеюсь, не помешал, - вежливо сказал человек.
      - Да нет, не помешали.
      Микки попытался сообразить - не иностранный ли шпион перед ним. Он знал, что их полно вокруг, хотя пока они ему не встречались.
      - А вы, простите, откуда так хорошо знаете язык? - спросил он. - Вы, случайно, не из наших краев?
      - Нет, - ответил незнакомец. - Не из ваших. Просто я объездил много стран. Пришлось, знаете ли, выучить много языков.
      "Странно, - подумал Микки. - Зачем ему языки, если он не шпион?"
      Однако незнакомец вскоре развеял его опасения. Он спокойно пил кофе, слушал музыку и не расспрашивал ни о ракетных заводах, ни о здоровье Предводителя, ни о других секретах.
      Постепенно они разговорились. Собеседник оказался известным ученым. Он прибыл из-за океана и проводил свой отпуск, подобно Микки, на берегу теплого моря.
      В этот вечер Главный Соратник узнал много нового о жизни в разных странах мира. Заморский ученый неплохо знал даже историю его собственной страны, начиная с давних времен и до времен Автора Великой Идеи. Правда, от самой Идеи он не был в восторге, в чем честно признался.
      - Ну, ладно, - сказал ему Микки в конце разговора. - А почему все-таки у вас тут так хорошо? И еды полно. И вроде все сыты. Как же вам проблему с поделением-то удалось решить?
      - Да никак, - ответил собеседник. - Мы вообще этим не занимались.
      - И что, даже не истребляли никого? - Микки недоверчиво посмотрел на ученого.
      - Нет, о чем вы! Зачем же нам истреблять? У нас - демократия.
      - Что у вас? - переспросил Микки.
      - Демократия.
      Микки очень захотелось узнать, что же это такое. Но тут он вспомнил про жену, посмотрел на часы и увидел, что уже полночь. Он вскочил из-за стола, спешно откланялся и побежал в номер.
      Рикки спала. Он на цыпочках прошел в ванную, наспех умылся, переоделся в пижаму и, стараясь не шуметь, забрался в постель. Правда, жена все-таки открыла глаза.
      - Господи, где ты так засиделся? - сонно спросила она.
      Главный Соратник, возбужденный недавней беседой, поделился с ней своими новыми знаниями.
      - Представляешь, - сказал он, - никто у них тут, оказывается, никого не истреблял. Никакого поделения они не устраивали, а завели себе эту самую демократию, и все у них теперь есть!
      - Ну, - ответила ему Рикки. - Так в чем же дело? Давай и у нас её заведем. Может, и у нас тогда все будет... Кстати, и сам ты прославишься. Так прославишься, что никакому Предводителю не снилось!
      - А как же ящик? - спросил озадаченный Микки.
      - Какой ящик? - удивилась жена.
      Главный Соратник смутился. Он никогда ещё не рассказывал ей о своей заветной мечте. Пришлось признаться.
      - Ах ты, мой дорогой дурачок! - сказала ему Рикки. - Ни в какой ящик тебя все равно не положат. Ты вспомни - вот Первый Предводитель помер, так где он теперь? В ящике? Нет... Ну, представь себе - нынешний помрет. Так куда его положат? Туда же. В ящике только Автор Идеи лежит, потому что он первый все придумал. Чтоб в ящик попасть, надо что-то такое изобрести, что до тебя никому в голову не пришло... Сам подумай. Вот станешь ты очередным Предводителем. Но ведь всего-то - очередным... А вот если бы ты что новое предложил, ну, хотя бы - демократию эту. Вот тогда - другое дело. И стал бы тогда не каким-то там Третьим Предводителем, а, скажем, - Первым Демократом. Тогда уж можно и в ящик.
      Рикки помедлила и добавила:
      - А вдруг и впрямь при этой демократии у нас все, как у них, будет? И никакой нефти тебе продавать не придется. И еды появится сколько угодно. Все будут на нас смотреть и удивляться. По всему миру про тебя говорить начнут. Представляешь?.. Да это, скажу я тебе, лучше любого ящика!
      Микки задумался. Перспектива и впрямь открывалась заманчивая. Конечно, возможность оказаться в стеклянном ящике и обрести бессмертие тоже привлекала его. Но, с другой стороны, что ему делать там, в ящике? Пусть даже и - бессмертным. А вот если бы навсегда разделаться со всеми этими проклятыми проблемами - с прокормлением этим, с поделением - да к тому же при жизни получить такую славу...
      Над этим стоило подумать.
      - Ладно, - сказал он жене. - Может, ты и права. Это все надо взвесить. А пока давай-ка спать. Завтра домой возвращаться.
      И Микки погасил свет.
      На следующий день они вернулись домой.
      Столица встретила их дождем и туманом. К плохой погоде прибавились плохие новости. Болезнь Предводителя обострилась, и он слег в больницу. Прямо из аэропорта Главный Соратник поехал к нему.
      Предводитель лежал в просторной палате. У его постели стоя-ли несколько человек в белых халатах. Лицо Предводителя было бледным. По глазам врачей Соратник понял, что дело плохо. Он подошел к больному и наклонился над ним.
      Предводитель поднял голову с подушки, улыбнулся, потом слабо махнул рукой в сторону врачей. Те молча повернулись и вышли.
      - Надоели они мне, - тихим голосом сказал Предводитель. - Давай лучше расскажи, как ты там. Отдохнул?
      - Отдохнул, отдохнул, - ответил ему Главный Соратник. - Может, мне лучше позже зайти?
      - Позже не получится, - сказал больной и снова откинулся на подушку. Ты вот что... Садись-ка рядом да расскажи, чего ты там увидел - за границей.
      Расстроенный Микки сел возле Предводителя и начал рассказывать о своем отдыхе. Ему хотелось хоть как-то отвлечь больного от грустных мыслей.
      - Значит, понравилось тебе там? - спросил Предводитель, выслушав его.
      - Ну, не то чтобы понравилось, - замялся Главный Соратник. - Но вообще-то у них там все вроде есть. Не пойму только, как они без поделения-то обошлись?
      - Поделение? - произнес Предводитель. - Поделение?.. Нагнись-ка ко мне. Я тебе кой-чего скажу.
      Микки наклонился к самому его лицу.
      Предводитель взглянул на него, закрыл глаза и выговорил только одно слово:
      - Дерьмо.
      * * *
      Смерть Второго Предводителя явилась большим ударом для Микки. Ему было стыдно признаться, что он втайне готовился к этому, чтобы сделать очередной шаг к стеклянному ящику. Впрочем, теперь и сама мечта о ящике сильно поблекла. Он уже не был уверен, так ли ему это надо. Встреча с заморским ученым и ночной разговор с женой заронили сомнения в его душу. Незнакомое слово "демократия" не выходило из головы. Он не мог решить для себя, что будет делать, заняв предводительский пост. Но жизнь готовила ему новый удар.
      На следующий день после похорон Предводителя все соратники собрались для того, чтобы принять решение о его преемнике. Многие из них уже плохо передвигались, а кое-кого вообще привезли в инвалидных колясках.
      Главный Соратник сидел во главе стола и разглядывал лица собравшихся. Он с грустью представлял себе, с какими помощниками ему придется работать.
      Слово взял старейший участник заседания, работавший ещё при Великом Вожде. Старикан усидел при всех сменах власти, чудом уцелел во всех передрягах и даже до сих пор передвигался на собственных ногах.
      - Ну что ж, друзья мои, - сказал он. - Вопрос нам предстоит обсудить сложный. С одной стороны, мы можем доверить столь высокий пост только очень опытному человеку. С другой стороны, такая тяжелая работа требует энергии и, я бы сказал, молодого задора...
      Выслушав эти слова, Главный Соратник улыбнулся и скромно потупил глаза.
      - Среди нас, - продолжал докладчик, - много достойных кандидатов. Но я думаю, что лучше всего отвечает перечисленным требованиям наш дорогой...
      Выступающий сделал паузу, оглядел всех и указал рукой на сидящего рядом дряхлого старца в кресле-каталке. Собравшиеся одобрительно захлопали в ладоши.
      У Микки отвисла челюсть.
      Обладающий молодым задором избранник задергался, судорожно закивал головой и что-то залепетал.
      "Сговорились! - подумал Главный Соратник. - Сговорились, сволочи".
      Он встал, изобразил бурную радость, подошел к старцу в коляске и горячо пожал его трясущуюся руку. Потом пожал ещё раз, стараясь стиснуть как можно крепче.
      - И-и-и-и... - произнес инвалид.
      - Не стоит благодарности, - сказал Микки и, с трудом сохраняя улыбку, вернулся на свое место.
      Ведущий заседание старый хрыч попросил всех проголосовать. Все дружно подняли руки. Некоторым помогли это сделать референты, стоящие возле каталок.
      - Ну, а Главным Соратником нашего нового Предводителя я бы предложил оставить нынешнего соратника, занимающего этот пост, - сказал хрыч.
      Микки сидел, натянуто улыбаясь. "Вот, значит, как вы решили, произнес он про себя. - Мне, значит, работа. А ему, значит, стеклянный ящик... Ну, ладно. Будет вам ящик..."
      Он поднялся со стула и громко поблагодарил всех за оказанное доверие.
      * * *
      Потянулись дни бессмысленной тягомотины. Главный Соратник исправно перебирал множество бумажек, решая, какие из них отправить Третьему Предводителю, какие - другим соратникам, а какие выбросить в урну. Впрочем, особого различия между этими операциями не было. И сам Предводитель, и большинство соратников находились уже в том состоянии, когда не только решить что-либо, но и просто прочесть бумажки были не в состоянии. Кресла-каталки становились постепенно привычным атрибутом всех совещаний. Только старый хрыч, разрушивший надежды Микки, все ещё уверенно ковылял по коридорам без посторонней помощи.
      Но была во всем этом и своя прелесть. Учитывая состояние инвалидной команды, Главному Соратнику все чаще поручали встречаться с высокими иностранными гостями. Таким образом, имя его постепенно становилось известно в мире. Однажды ему даже доверили отправиться за границу для официальных переговоров с главой государства. Третий Предводитель, конечно, с удовольствием поехал бы туда сам, но все боялись, что он заснет на переговорах или случайно выпадет из своей коляски.
      Главный Соратник второй раз в жизни пересек границу страны.
      На аэродроме, где приземлился самолет, Микки ожидал торжественный прием. Разумеется, не такой пышный, как если бы он был Предводителем, но все же вполне приличный. Микки это понравилось. А его жена, которая опять сопровождала Главного Соратника, была просто в восторге. "Вот видишь, шепнула она ему в машине по дороге к резиденции главы государства. - А ты говорил - ящик!.."
      Микки укоризненно посмотрел на жену и стал думать - о чем бы ему переговорить с иностранным Предводителем. На этот раз он хорошо подготовился к поездке и даже выучил правила поведения на официальных приемах. Но легкое волнение все же не покидало его.
      Машина доставила их к самому порогу резиденции. Микки вышел из лимузина, помог выйти своей супруге и, обернувшись, увидел стоявшую на пороге красивую женщину. Это и был иностранный Предводитель.
      Микки кашлянул, одернул пиджак, подошел и, нагнувшись, поцеловал руку главе государства. В толпе окруживших его репортеров послышался изумленный шепот. Еще никто из правителей страны, откуда приехал Микки, не делал ничего подобного. Да и приезжало-то их немного. Автор Идеи никогда никуда не ездил. Великий Вождь тоже практически весь свой срок просидел дома, занятый истреблением жителей и соратников. Первый Предводитель выезжал в основном в те страны, где режим был таким же, как в его стране. И если целовался, то только с тамошними мужчинами-предводителями. (Причем целовался взасос - таков был ритуал.) Словом, Микки оказался первым, кто повел себя за границей как истинный джентльмен.
      На Предводительницу это произвело сильное впечатление. Переговоры прошли успешно.
      После официальной части Главный Соратник был приглашен на чашку чая для приватной беседы. Беседа протекала в теплой, непринужденной обстановке.
      - Простите, - сказал Микки Предводительнице, когда весь чай был выпит и все темы обсуждены. - У меня к вам нескромный вопрос.
      - Нескромный? - спросила Предводительница и слегка покраснела.
      - Да, - сказал Микки. - Ответьте мне, пожалуйста. Только честно... У вас тут что, поделения тоже никогда не было?
      - В каком смысле? - удивилась глава государства.
      - Благодарю вас, - сказал Микки.
      Он все понял.
      - Еще один вопрос, - сказал он. - Последний.
      - Ради Бога, - улыбнулась она.
      - Скажите, у вас тут тоже демократия?
      - А как же, - сказала собеседница. - Само собой.
      - Спасибо.
      Микки поднялся и галантно откланялся ей. Вопросов у него больше не было.
      В самолете по дороге домой Главный Соратник был молчалив и задумчив.
      Приехав к себе на службу, он застал там полный развал. По коридорам бегали какие-то люди, в приемной Третьего Предводителя суетились референты, помощники и десяток врачей. Через раскрытую дверь кабинета он увидел самого Предводителя. Тот сидел в кресле-каталке, безжизненно опустив голову. Когда Главный Соратник подошел к нему, старец вдруг ожил и судорожно схватил его за руку.
      - Помираю, - прошептал он.
      - Да брось ты! - Микки погладил Предводителя по плешивой голове. - Еще поживешь. У тебя ж - молодой задор. Забыл, что ли?
      - Не, - прохрипел старец. - Точно - помираю... Эх, до поделения дожить не успел... А сколько сил положили... Скольких поубивали... Все зря, видать...
      Он повернул голову к Соратнику и потянул его к себе. Микки нагнулся.
      - Ох, и наистребляли мы... - забормотал старец. - Ох, и наистребляли... А ты это... ты, часом, не истреблять меня пришел?
      Старик бредил.
      - Да ты что! - попытался успокоить его Главный Соратник. - Зачем же мне тебя истреблять? Ты не волнуйся. Я вообще истреблять никого не буду. Я теперь демократию у нас заведу.
      - Что? - Старик пришел в себя и широко раскрыл глаза.
      - Я говорю - демократию надо бы нам устроить. Чтоб без истреблений там всяких. И чтобы все было, - поделился с ним Микки, решив напоследок обрадовать старца.
      - Д е м о к р а т и ю? Здесь?!
      Третий Предводитель дернулся и чуть было не вылез из кресла. Остатки волос на его голове встали дыбом.
      - Де... мо... кра... тию? - с ужасом произнес он. - Де... мо... кра... тию?!
      Он закатил глаза и бухнулся обратно в коляску.
      * * *
      Главный Соратник стал Предводителем.
      Цель, к которой стремился он столько лет, была достигнута. Но облегчения это не принесло. Конечно, он был теперь самым главным и мог делать все, что захочет. Но что именно он хочет - оставалось для него неясным.
      Наконец он решился.
      Новый Предводитель созвал на совещание всех своих соратников. Оглядев большой зал, заполненный в основном креслами-каталками, он произнес речь. Речь его была краткой.
      - Отныне, - сказал Предводитель, - мы будем строить здесь демократию. Что это такое - объясню позже. Меня же отныне прошу именовать не Четвертым Предводителем, а Первым Демократом... Истреблений больше не будет. Поделений тоже не будет. А что будет - скоро узнаете... Кто за мое предложение - прошу поднять руку.
      Он замолчал. Спустя какое-то время с разных сторон послышался глухой ропот.
      - Это что ещё такое?.. Какая такая демократия?.. - расслышал он в общем гуле.
      - Объявляется перерыв на пять минут! - громко сказал Микки и, повернувшись, вышел из зала.
      В коридоре он отер пот со лба, встал у стены и задумался. Обстановка складывалась не лучшим образом. Надо было что-то придумать.
      Неожиданно дверь приоткрылась. В коридор высунулась голова старого хрыча - бывшего недруга Микки.
      - Ты что, спятил? - прошепелявил хрыч, подойдя к нему на своих полусогнутых ногах. - Да тебя ж сейчас сожрут. Ты что это задумал?
      Терять Первому Демократу было нечего.
      - Кто сожрет? - спросил он, глядя прямо в глаза хрыча. - Эти - в колясках? Да я сам их сожру. Уволю всех к чертовой матери. Врачей позову и всех в больницу отправлю. Пускай лечатся.
      Он, конечно, блефовал. Но уловка его сработала. Старый хрыч подумал, почесал в затылке и спросил:
      - А ежели я тебя, к примеру, поддержу? Меня - оставишь?
      - Тебя - оставлю, - сказал Микки. - Оставлю... Если поддержишь.
      Хрыч ещё раз почесал затылок и махнул рукой.
      - Ладно. Была не была! Пошли.
      Они вернулись в зал. Не обращая внимания на продолжавшийся ропот, Первый Демократ подошел к столу и сел на свое место. Старый хрыч попросил слова.
      - Друзья, - сказал хрыч, проникновенно глядя на инвалидов в креслах-каталках. - Я полагаю, мы не ошиблись с выбором Предводителя... Задачи перед нами поставлены сложные... С одной стороны, руководить такой работой может только очень опытный соратник... С другой стороны, она требует энергии, я бы сказал, молодого задора... И лучше всего отвечает перечисленным требованиям наш дорогой...
      Он помедлил и театральным жестом указал на Первого Демократа.
      В зале воцарилось молчание.
      - Кто за то, чтобы одобрить предложенную нам программу? - спросил хрыч и сам высоко поднял руку.
      Молчание продолжалось ещё несколько секунд. Затем в разных концах зала поднялись трясущиеся ладони.
      Микки перевел дух.
      "Да, с этими, пожалуй, наработаешь", - подумал он.
      Со следующего дня началась работа. Как он и предвидел, дело оказалось нелегким. Два месяца Первый Демократ пытался расшевелить своих соратников, предлагая им высказать хоть какие-то идеи по поводу демократии. В конце концов, не могло же такого быть, чтоб никто из них ничего об этом не слышал. Но усилия его были тщетны. Соратники несли полную чушь. Кто предлагал устроить ещё одно, окончательное поделение скудных остатков (не забыв при этом, естественно, себя). Кто предлагал устроить истребление на демократических началах (на каких именно - не уточнялось). Большинство же вообще предпочитали оставить все как есть и посмотреть, что получится. Дело не клеилось.
      Газеты сообщили, что вскоре начнется новая эра, которая будет намного лучше, чем нынешняя. После чего пресса смолкла, ожидая дальнейших разъяснений от начальства. Слава Богу еще, что все газеты подчинялись непосредственно Предводителю. А то и здесь бы началась путаница.
      Первый Демократ устал. Порой он уже и сам был не рад, что затеял все это. Но пути назад не было. В конце концов он плюнул на своих соратников и заперся на два дня дома, чтобы обдумать положение.
      Двое суток Микки ходил по комнате из угла в угол и размышлял, отчего устал ещё больше. На третье утро, злой и невыспавшийся, он вышел на балкон, огляделся вокруг и произнес знаменитую фразу: "ТАК БОЛЬШЕ ЖИТЬ НЕЛЬЗЯ". Затем Первый Демократ вернулся в комнату, громко хлопнул балконной дверью и завалился в постель.
      - Что ты сказал? - спросила разбуженная шумом жена.
      - Я сказал: "Так больше нельзя жить", - ответил Микки, зарывшись лицом в подушку.
      - А как можно? - спросила Рикки, потягиваясь.
      Первый Демократ ничего не ответил.
      Он полежал несколько минут, поднял голову и посмотрел на часы.
      Было девять часов утра.
      В этот самый момент за тысячу километров от столицы, в городе Лукичевске проснулся Кухтик.
      Часть вторая
      ЯВЬ
      I
      ухтик открыл один глаз.
      Прошло десять секунд.
      Кухтик открыл второй глаз.
      Прошло ещё десять секунд.
      Третьего глаза у Кухтика не было. Он повернул голову и попытался понять, где находится его тело и как выглядит окружающий мир.
      Мир выглядел так. Слева от Кухтика стоял стол, заваленный объедками. На столе он разглядел куски хлеба, три вареные картофелины, два обглоданных селедочных хвоста и две пустые бутылки. Еще левее находилось окно. На подоконнике тоже стояли две бутылки. И тоже - пустые. Сзади, за головой Кухтика, была, надо полагать, дверь. Во всяком случае, оттуда дуло.
      Потолок был вверху. Пол - внизу.
      Созвездие Лиры находилось справа. (Он об этом не знал.)
      Кухтик попробовал приподнять голову. Но голове это не понравилось, и она загудела. Серые клеточки, посовещавшись, предложили ему оставить голову в покое, закрыть глаза и не шевелиться.
      Он так и сделал. И поступил совершенно правильно, потому что в ту же секунду вспомнил все, что с ним произошло. Он вспомнил, что вернулся из армии. Он понял, что наступило первое утро, когда ему не придется вскакивать с железной койки по команде "Подъем!". Он понял, что лежит на своей кровати, в своей маленькой комнате, в своем городе Лукичевске.
      Кухтик вспомнил о том, что случилось вчера, после того как он вошел в парадную своего дома, поднялся по обшарпанной лестнице и нажал кнопку дверного звонка...
      Дверь ему открыл Надькин отец.
      - Едрена шишка! - сказал он и всплеснул ручищами. - Гляди, кто пришел! Малой!.. Дембельнулся, что ль?
      - Ага, - ответил Кухтик.
      - Малой! - повторил Надькин отец. - Ну, ты - прям генерал, не иначе.
      Он потрогал погоны на Кухтиковом мундире.
      - Дядь Вась, - сказал Кухтик, - я, может, войду?
      - Ну дык! - воскликнул Надькин отец и посторонился.
      Кухтик переступил порог, за которым он не был два с половиной года. Первое, что напомнило ему прошлую жизнь, был запах жареной рыбы.
      - Ну, малой, ты как с неба свалился. - Надькин отец хлопнул его по спине. - Хоть отписал бы, что прибудешь. А теперяча вон - сюрприз тебе.
      Он показал рукой в глубь длинного коридора. Кухтик посмотрел туда и увидел знакомый силуэт в дверях отцовской комнаты. Но это был не отец. В дверях стоял Колька.
      Колька сделал несколько шагов по коридору навстречу Кухтику и остановился. Кухтик заморгал, не понимая, как тот мог здесь оказаться.
      - Привет! - сказал Колька.
      - Привет! - сказал Кухтик.
      Они одновременно шагнули друг к другу, столкнулись посередине коридора и обнялись.
      - Колюн! - произнес Кухтик, обхватив длинными руками Колькины плечи. Ты откуда взялся?
      - Да вот, понимаешь... - Колька и радовался, и был почему-то смущен. Понимаешь, какое дело...
      - Дело у нас во какое, - сказал, подойдя, Надькин отец. - Папаня твой, понимаешь, год назад как уехал. Подался в дальние края. На Север, деньгу зашибать. Ну, а Николай, значит, у его попросился, чтоб в комнате пожить. Женатик он теперь. В ихней комнатухе им всем скопом не уместиться. Ну, папаня твой не возражал. А я тоже согласие дал, как съемщик квартирный. Договорилися мы с твоим Колькой. Временно чтоб. Ну, пока ты не приедешь... Такие вот дела.
      Кухтик выпустил наконец Кольку из объятий. Тот смотрел на него, переминаясь с ноги на ногу.
      - Ты уж извини, - сказал он. - Мы ненадолго... Мы съедем... Ты не волнуйся.
      - Да ладно тебе! - Кухтик чувствовал себя по-дурацки из-за того, что Колька перед ним оправдывается. - Чего ты? У нас что, места мало? Это даже здорово. Вместе теперь будем... А отец куда уехал? Не знаешь?
      - Точно не знаю. Ему вроде брат - дядька твой - с Севера написал. Ну, он и поехал. А куда, точно не знаю. Он и моего уговаривал. Да мой-то от матери куда двинется?.. В общем, уехал он, значит. А я вот - здесь... Только ты правду скажи. Если что, мы сразу съедем. Комнату подыщем, и сразу. Я ж понимаю...
      - Да ты чего! Зачем мне две комнаты? Живите сколько хотите. - Кухтик искренне обрадовался, что Колька будет теперь рядом с ним. - А жена твоя где?
      - Жена к родичам подалась. На юг. Она у меня с тех краев. Я вот тоже через неделю в отпуск к ним махну... Слушай, а хочешь со мной? Во здорово будет!
      - Погоди, - сказал Кухтик. - Дай хоть раздеться.
      Он снова обнял Кольку за плечи, и они прошли в комнату Кухтика.
      - Эй, пацаны! Это б дело спрыснуть надо! - крикнул сзади Надькин отец.
      - А как же! - обернулся Колька. - Счас в лабаз смотаю... Гуляем!
      Кухтик переступил порог своей комнаты, огляделся и окончательно понял, что армейская служба кончилась...
      * * *
      Колька, Кухтик, Надькин отец, сама Надька, ставшая пышной девицей, и суровая Надькина мать сидели за столом в маленькой Кухтикиной комнате.
      - Что ж, ребяты, - сказала Надькина мать, подняв граненую рюмку двумя пальцами и оттопырив мизинец, - со свиданьицем, значит.
      - С возвращением тебя, - произнесла пышная Надька, кокетливо глянув на Кухтика.
      Кухтик покраснел и отвернулся. Мать толкнула Надьку под столом ногой. Та фыркнула. Колька поднял свою рюмку и сказал:
      - За тебя, ушастый! Будь здоров!
      Все выпили...
      Через час дамы оставили мужчин и отправились спать. Посидев ещё немного, ушел и Надькин отец. Кухтик с Колькой остались одни.
      - Ну, - сказал Колька, - раз такое дело - тащу заначку! Гулять так гулять!
      Он встал со стула, вышел за дверь и скоро вернулся, притащив ещё одну бутылку. Скоро мир вокруг Кухтика приобрел неясные очертания.
      - Может, хватит? - сказал он. - Чего-то мы больно круто.
      - Да брось, - махнул рукой Колька. - Однова живем, как говорит твой сосед... Давай ещё по рюмашке!
      - Это здорово, что он тебя в отцовскую комнату жить пустил, - сказал Кухтик Кольке. - Сам-то он мужик ничего. А Надькина мамаша вообще-то чужих не шибко любит.
      - Нормально. Договорились, - сказал Колька. - Моя Ирка у них на фабрике секретаршей в месткоме работает. Она ей талоны достает. Сверх нормы. Ну, а ему я тоже кой-что со службы таскаю. Спиртяшка-то у нас там ещё не перевелась. Так что - полная любовь и порядок.
      Он подмигнул Кухтику. Точно как Надькин отец. Кухтик заметил, что Колька сильно изменился за два прошедших года. Повзрослел, что ли?
      - Ну, а как там вообще - на работе? - спросил он. - Все приборы чините?
      Колька хлопнул себя ладонью по лбу.
      - Э, да ты ж ничего не знаешь! Елки-палки! Тут такие дела!..
      Он подвинул стул поближе к Кухтику и, понизив голос, сказал:
      - Ты вообще не представляешь себе, чо тут делается! Академик наш совсем трекнулся... Представь только, нашел он эту свою анормальную хреновину... И как думаешь - где?.. Ни за что не догадаешься.
      - Где? - спросил Кухтик, заранее зная ответ.
      - Во - здесь, - Колька ткнул пальцем куда-то в сторону. - На помойке нашей. Вот где!
      - Это он тебе ночью рассказал? - спросил Кухтик.
      - Зачем ночью... Это вообще не он рассказал. Это мне Бенька рассказал... Мы в мастерской свадьбу мою обмывали. Ну, он зашел - прибор притащил. Мы ему тоже налили. Он поначалу отнекивался, потом стопаря принял. Мы ему - еще. Он закосел и раскололся... Помнишь Беньку? Лаборанта.
      - Помню, - сказал Кухтик.
      - Так вот, Бенька говорит, будто помойка наша уменьшается. Представляешь себе?.. Будто там дыра сделалась.
      - Какая дыра? - Кухтик почувствовал, что голова его, уже гудевшая как улей, загудела ещё сильнее.
      - Такая... Анормальная... - Колька постучал пальцем по лбу. - Совсем они там свихнулись. Академик бегает, рулеткой помойку мерит. Вчера какие-то мужики приезжали, двух ментов у помойки поставили. Ты, когда шел, ментов не встретил?
      - Нет, - сказал Кухтик. - Не встретил.
      - Сачкуют, гады. С вахтером нашим киряют. Эт точно... В общем, такая вот у нас теперь каша... Только ты смотри не болтай шибко. Бенька сказал дело секретное...
      - А меня, как думаешь, обратно в институт работать возьмут? - спросил Кухтик.
      - Ну, тебя-то возьмут. Тебя после армии должны на прежнее место устроить. Закон есть... Да ты об этом пока не думай. Завтра потолкуем... А счас давай-ка спать заляжем. Башка трещит...
      И они залегли спать.
      * * *
      Через неделю Колька уехал к жене на юг. Кухтик не поехал с ним, потому что ему надо было ходить отмечаться в военкомат, потом - в жилищную контору, потом - в милицию и получать разные справки, чтобы ни у кого не возникло сомнений, что он, Кухтик, действительно Кухтик, а не кто-то другой. Закончив все эти дела, он пошел вновь устраиваться на работу.
      Пройти к зданию института мимо помойки ему не удалось. Вдоль дорожки прохаживались два милиционера. Кухтик узнал их. Это были те самые толстый, с усами, и тощий, смуглолицый, которых когда-то встретил он в компании Надькиного отца. Саму дорожку пересекала глубокая канава.
      Толстый милиционер исподлобья посмотрел на Кухтика и, не утруждая себя объяснениями, махнул рукой в сторону: давай, мол, в обход. Пришлось Кухтику идти в обход.
      Наконец он добрался до цели, вошел в вестибюль, посмотрел на портрет нового Предводителя, показал охраннику свои документы, поднялся по лестнице и остановился перед дверью со знакомой табличкой. Ему предстояла ещё одна встреча с Большим Начальником По Кадрам...
      В комнате за столом сидел все тот же человек, все в том же костюме, с теми же маленькими глазками под тяжелыми веками.
      - Кухтик? - спросил он, глядя в раскрытую папку.
      - Кухтик, - сказал Кухтик.
      - Из армии, значит?
      - Так точно.
      Начальник По Кадрам поднял глаза.
      - Хорошо отвечаешь. Молодец... Вернулся, значит.
      - Так точно.
      - Да ты вольно встань, - сказал Начальник, вынимая из папки лист бумаги.
      Кухтик узнал свою характеристику, рожденную стараниями старшины Халявы.
      - У нас, Кухтик, нынче положение тут особое, - сказал Начальник. Может, слышал?
      - Никак нет, - ответил Кухтик, строго придерживаясь устава.
      - Ну, в общем, работа у нас тут намечается серьезная. Так что абы кого брать нельзя... Я, по правде сказать, сомневался насчет тебя. Не очень ты вроде сознательным был, как помню... Но вот теперь, гляжу, в армии тебя воспитали... Вот, пишут - бдительность у тебя на высоте. И вообще отличный солдат. Показательный, можно сказать... Не зря, значит, время прошло... Я всегда говорил - армия учит... Хорошая школа. Особенно - по части бдительности.
      Кухтик вытянул руки по швам и ел глазами начальство. Как салага.
      - Ну, вольно, вольно встань, - повторил Начальник По Кадрам. - Возьмем мы тебя. Нам бдительные нужны...
      Он взял из папки другой лист и что-то размашисто написал в углу.
      - Все. Можешь идти, - сказал Начальник.
      Кухтик повернулся через левое плечо и сделал шаг к двери.
      - Постой-ка минутку, - услышал он и остановился на пороге.
      Большой Начальник подошел к нему.
      - Ты вот что, Кухтик. В общем, дело такое... Обстановка сейчас, понимаешь, неясная. Радио-то небось слушаешь... Так вот... Может, тебя опять сюда вызовут. Ну, помнишь - была тут у тебя беседа... До армии еще... Да, помнишь ты - вижу... Так вот. Ежели тебя кто снова начнет расспрашивать. Ну, может - и насчет меня. Бес их нынче знает... Так ты уж чего лишнего не ляпни... Понял?
      Кухтик сделал понятливое лицо и кивнул. Потом на всякий случай кивнул ещё раз.
      - Ну вот и хорошо. Иди, работай. И бдительность, значит, проявляй... Иди.
      Дверь с грозной табличкой захлопнулась за Кухтиком. Он сделал глубокий выдох.
      Перед тем как покинуть институт, Кухтик решил заглянуть в свою мастерскую, где вскоре опять предстояло ему работать. Он спустился на один этаж и увидел стоящего у окна растрепанного Беню
      первого вновь встреченного знакомого в этих стенах. (Не считая, конечно, Большого Начальника По Кадрам.)
      - Кухтик! - сказал Беня. - Это ты?
      - Это я, - сказал Кухтик.
      Они сели на широкий подоконник. За стеклами видна была аномальная помойка.
      - Сколько ж ты у нас не был? - спросил Беня.
      - Два года, - ответил Кухтик. - С половиной.
      - Да, - сказал Беня. - Много воды утекло. Много... Ты теперь что ж, снова здесь будешь работать?
      - Ага, - подтвердил Кухтик. - У вас тут как?
      - У нас тут новости, - сказал Беня.
      - Насчет помойки? - спросил Кухтик.
      Беня с удивлением посмотрел на него.
      - Мир слухами полнится, - сказал он. - Шила в мешке не утаишь... Слышал, значит... Ну, и что же ты слышал?
      - Ну, вроде там дыра какая-то.
      - Дыра, дыра... - пробормотал Беня. - Похоже на то...
      - Вообще-то мне академик про это рассказывал, - признался Кухтик. Еще давно. До армии.
      - Академик?.. Тебе?.. - Беня недоверчиво поднял брови.
      - Мне, - немного обидевшись, повторил Кухтик. - Он к нам в мастерскую заходил. Ночью. Я там работал, и он мне про аномалии рассказал.
      - Оч-ч-чень интересно, - произнес Беня. - Теперь и ты, значит, у нас посвященный... Ай да Бермудянский...
      - Это кто? - спросил Кухтик.
      - Да это я так... Ну, в общем, раз уж ты в курсе дела, слушай. Расскажу тебе сказочку...
      Беня привстал, вынул из кармана пачку сигарет и закурил. Прежде Кухтик за ним этого не замечал.
      - Значит, так, - начал Беня. - Есть, понимаешь, всякие чудеса на земле. Вот летит, к примеру, самолет. Летит себе, летит. А потом - раз, и нет его... Пропал... Но бывает ещё и почище. Летит он, летит, потом пропадет, а потом - вот те на! - снова появится как ни в чем не бывало. Его, понимаешь, ищут, по небу шарят, нигде найти не могут, а он появится вдруг невесть откуда и спокойненько себе приземляется. Ну, пассажиров начинают расспрашивать - где, мол, вы были? А они ничего понять не могут. Летели, говорят, и летели. В чем дело?.. А дело в том, что часы у них представь себе! - одно время показывают, а у тех, кто на земле сидел, другое. Скажем, на полчаса больше. И где они эти полчаса пропадали, никому не ведомо... Вот какие случаются чудеса в одном странном месте...
      Беня посмотрел на Кухтика, затянулся, выпустил изо рта тонкую струйку дыма и продолжил:
      - Ну и родилась тут у некоторых ученых мужей теорийка. Что, дескать, попадает этот самый самолет в такую, понимаешь, дырку. Где и время иначе течет, и вообще непонятно, что происходит. И на-звали они эту дырку пространственной аномалией... Не многие, правда, в это дело поверили, но институт наш, к примеру, для поиска этих аномалий создали. Не знаю уж, кому такая прекрасная мысль в голову прийти могла...
      Беня ещё раз затянулся и спросил у Кухтика:
      - Слушай, ты, может, тоже курить начал? А я тебе не предложил. Извини... На вот, угощайся.
      Кухтик взял сигарету. Беня чиркнул спичкой, дал ему прикурить и стал завершать свою сказку:
      - Одним словом, мало кто верил в это дело, кроме нашего академика. Смеялись над ним все. И я, грешный, смеялся. А он возьми и открой самую что ни на есть аномалию. И не где-нибудь, а вот здесь - под окошком.
      - На помойке? - спросил Кухтик.
      - Ага, на помойке. Как раз на этой помойке... Она, наша чудная помойка, очень, знаешь, странно себя ведет. Уменьшается она, понимаешь, в размерах... То есть КАК БЫ уменьшается. А с другой стороны - вроде и нет. Вот какие фокусы...
      - Так это что ж, - спросил Кухтик, - получается, ЛИПА скоро совсем к моему дому подъедет? Так, что ли?
      - Да нет, - ответил Беня. - ЛИПА на месте остается. И дом твой на месте остается. Но вот если ты, скажем, от своего дома сюда пойдешь, то сегодня за полчаса доберешься, а через месяц, может, на минуту раньше. А то и на две.
      - А ты что, тоже ходил? - настороженно спросил Кухтик.
      Беня замялся.
      - Ну, понимаешь, это не эксперимент, конечно... Просто я тут посмотрел, как наш друг по утрам упражняется, ну и тоже... В общем... в общем, получается, что какая-то аномалия вроде там есть...
      - И что ж теперь будет?
      - А ничего не будет, - сказал Беня.
      - Почему?
      - Да потому, что есть, понимаешь, такая штука в науке. "Воспроизводимость эксперимента" называется. Если у тебя один или два раза получилось, то это ещё ничего не значит. Надо, чтоб много раз одно и то же выходило. И чтоб другой повторить мог.
      - А у тебя не выходит? - спросил Кухтик.
      - Ну, пару раз вышло... Больше не выходит.
      - А чего вышло? - Кухтик вытянул шею и даже привстал с подоконника.
      - Вышло, что быстрее дошел. Вот что вышло.
      - Так, значит, все-таки едут они друг к дружке? Дом мой с институтом?
      - Нет, Кухтик. Никуда они не едут. И метров там столько же. Просто когда ты по дороге протопаешь и через место это пройдешь, то дорога тебе короче покажется. Понял?.. Ты не только метры эти проскочишь. Ты время проскочишь. Ну, и пространство - тоже... Проскочишь и сам не заметишь... Аномалия это. Понимаешь? А н ом а л и я...
      - Не. Не понимаю, - признался Кухтик.
      - Вот и я не понимаю.
      Беня тяжело вздохнул.
      - Может, Кирилл бы понял, - сказал он, глядя в окно.
      - Ну, а что твой Кирилл думает? - спросил Кухтик.
      - Не знаю я, что он думает, - ответил Беня и неожиданно помрачнел. Нет теперь здесь Кирилла... Нету... Увезли нашего Кирилла отсюда... Много наш Кирилл говорил...
      Беня затянулся и бросил окурок в урну, стоявшую подле окна. Потом плюнул туда же. Он сделался совсем мрачным, встал с подоконника, постоял и добавил:
      - А может, это мы много молчали...
      Кухтик понял, что больше к Бене приставать не надо. Но, чтоб как-то закончить разговор, он задал ещё один вопрос.
      - А где академик ваш? - спросил он.
      - Вон где наш академик... - Беня кивнул в сторону окна. - Начальство ждет.
      Кухтик посмотрел за окно и увидел стоящего на краю помойки академика.
      - Поди посмотри, если хочешь, - сказал Беня. - Сейчас там, полагаю, небольшой цирк будет.
      Кухтик встал и протянул хмурому Бене руку.
      - До свидания, - сказал он. - Я теперь в мастерской опять. Ты заходи. Ежели там прибор починить... И вообще.
      - Спасибо. Зайду, - сказал Беня. - А ты пойди на академика глянь. Вон он, наш Бермудянский...
      * * *
      Академик Иванов-Бермудянский ждал приезда начальства.
      Два с половиной года потратил он на то, чтобы заинтересовать своим открытием хоть кого-нибудь из столичных руководителей. С приходом каждого нового Предводителя новая искра надежды загоралась в нем. Но разгореться этим искрам было не суждено. Последняя поездка в столицу на заседание Высшего Органа окончательно доконала академика. Между тем долго сохранять в тайне эксперименты на помойке, конечно, не удалось. Среди сотрудников поползли слухи. Многие стали поглядывать на своего директора, мягко говоря, странно. Пришлось собрать ведущих специалистов и объяснить им, что происходит. Никто, разумеется, не позволил себе высказать сомнение, но восторга в речах собравшихся почему-то не было.
      Несколько месяцев подряд помойку ежедневно измеряли рулетками по всем направлениям. Результаты получались одинаковыми. Предлагать же сотрудникам шагать каждое утро вдоль помойки, считая собственные шаги, он не рискнул. Это было как-то ненаучно. Однако сам Иванов-Бермудянский исправно проделывал свой опыт, и у него получалось, что проклятая помойка периодически все-таки уменьшается. Не так часто, как прежде, но иногда черт возьми! - уменьшается... Было отчего сойти с ума.
      Однако академик с ума не сошел. Он стал рассуждать. "Предположим, думал он, - что расстояние от дома до работы остается постоянным... Предположим... Но шагов-то я делаю меньше! Прихожу-то я на работу р а н ь ш е. Куда-то же эти несчастные шаги деваются?.."
      Иванов-Бермудянский начертил на бумаге кривую загогулину, изображавшую его путь на работу. В центре он нарисовал круг, который эта загогулина пересекала. Где-то здесь терял он свои шаги...
      "А если... - подумал академик. - А если я их вовсе не теряю?.. Если я их просто н е з а м е ч а ю?"
      У академика в мозгу тоже было полно серых клеточек. И клеточки эти очень не любили, когда над ними издевались.
      "Окстись! - сказали они ему. - Как это ты НЕ ЗАМЕЧАЕШЬ?.. За кого ты нас держишь?.. Перестань валять дурака".
      Но Иванов-Бермудянский не поддался на провокацию. Он заставил свои клеточки работать, даже если им это и не нравилось.
      - Значит, так, - громко сказал академик. - Допустим, что сегодня мы проделываем тот же путь, что и вчера, но приходим в конечную точку раньше... Стало быть, где-то по дороге проскакиваем мы какой-то участок, где как бы н е т в р е м е н и. То есть минуем какую-то часть пространства, не заметив этого... Так, так...
      Все оказалось значительно проще, чем ему представлялось. Немудрено было, что никто не заметил его прекрасной аномалии. Каждый проходящий здесь попадал в нее. Но никто, разумеется, не считал свои шаги и не обращал внимания на то, что сегодня приходит к институту на несколько секунд раньше, чем месяц назад.
      Все наконец встало на свои места!
      "Ну, что? - торжествующе спросил академик у своих клеточек. - Съели?.. Глупые вы создания".
      "Сам дурак", - ответили клеточки и, обидевшись, отключились.
      Академик уронил голову на стол и заснул.
      Сообщать новые подробности о своих изысканиях в столицу было бессмысленным. Правда, там только что появился новый Предводитель, но, что он собой представлял, никто толком не знал. (Известно было только, что этот, кажется, передвигается на своих ногах, а не в кресле-каталке.)
      После долгих раздумий академик решил написать письмо Местному Партийному Начальнику и проинформировать того о своих достижениях. Более высокого начальства, чем это, в Лукичевске не было. Как, впрочем, и в любом другом городе.
      К его удивлению, Местный Начальник отреагировал довольно быстро. Хотя и несколько своеобразно. У помойки поставили дежурить двух милиционеров, а вокруг велели выкопать большую канаву. Через неделю сам Начальник позвонил ему и сообщил, что собирается приехать, лично ознакомиться с обстановкой. И вот теперь, в указанный день и час, академик Иванов-Бермудянский вышел встречать гостя.
      У институтского подъезда стояли милиционеры, осведомленные, видимо, о предстоящем событии. Кроме них академик заметил невдалеке двух симпатичных молодых людей в одинаковых серых костюмах. Они прогуливались вдоль помойки и сосредоточенно разглядывали плывущие в небе облака.
      Назначенный час прошел. Потом прошел ещё час. И ещё два.
      Иванов-Бермудянский начал нервничать. Он собирался было уже вернуться в свой кабинет, раз и навсегда прекратить любые попытки связаться с любым начальником, засесть в четырех стенах и отныне вести жизнь затворника. Но тут раздался гудок и к подъезду подкатила легковая машина. Из неё вылез атлетического сложения юноша с несколько грубоватым лицом. Он быстро осмотрелся вокруг, подошел к задней дверце и открыл её.
      Из дверцы показалась нога. За ней - вторая нога. Затем наружу с помощью юноши-атлета выбрался Местный Партийный Начальник.
      Академик, разом забыв о своих намерениях, поспешил к машине.
      - Здравствуйте, товарищ Иванов, - приветствовал его Местный Начальник. - Задержался я малость... Дела, знаете ли. Дела.
      - Ну, что вы! - Академик почтительно остановился на некотором расстоянии. - Вы, собственно, и не опоздали.
      - Да... Дела, дела... - Начальник посмотрел на лежащую перед ним помойку. - Ну, рассказывайте, что у вас тут за проблемы?
      Иванов-Бермудянский коротко, насколько это было возможно, поведал начальству о пространственной аномалии.
      - Что ж, - задумчиво сказал Местный Партийный Начальник. - Хорошее дело... Канаву выкопали?
      - Канаву? - переспросил академик.
      - Да, канаву.
      - Вроде бы выкопали... - Иванов-Бермудянский был не совсем в курсе того, как обстоят дела с канавой.
      - Ну, так давайте посмотрим.
      Местный Начальник взял академика под руку, и они прошествовали к канаве, окружавшей помойку. Атлетический юноша и милиционеры двигались следом. Справа и слева как-то незаметно возникли два сероглазых молодых человека, тоже не отстававшие ни на шаг.
      Подойдя к канаве, академик обнаружил, что в ней находится некий измазанный землей мужчина. В руках у мужчины была лопата. Он неторопливо ковырял землю, время от времени выбрасывая её наверх.
      - Здравствуйте, товарищ, - сказал Местный Начальник человеку в канаве.
      Тот молча нажал грязным сапогом на лопату, крякнул и выбросил прямо под ноги академику горсть липкой земли. Сзади подлетел толстый милиционер, нагнулся и прошипел в канаву:
      - Ты что делаешь? Совсем спятил?.. Перед тобой что, дурак какой стоит? Начальник перед тобой... Ты башку-то подыми!
      Милиционер повернулся и заискивающе глянул на Местного Начальника.
      Копатель канавы воткнул лопату в землю, поднял голову и, обтерев руку о штаны, мрачно произнес:
      - Чего шумишь?.. Сам вижу, кто начальник, а кто просто дурак. - Он пошатнулся, схватился за край канавы, посмотрел на всех стоявших замутненным взглядом и спросил: - Что, опять проверять?.. А бульдозер где?..
      Академик смутился. Местный Начальник отступил на шаг от канавы и сказал:
      - Давайте отойдем, товарищи. Не надо мешать людям работать.
      Все отошли в сторону.
      - Где... бульдозер? - спросил Местный Начальник, ни к кому конкретно не обращаясь. - Народ вас спрашивает... Где бульдозер?
      Никто не ответил.
      - Так... - Начальник сурово глянул на толстого милиционера: - Завтра чтобы был бульдозер... Где хотите, там и возьмите.
      - Так он же - это... - растерянно начал милиционер. - Он же - того... Это он просто раньше на бульдозере работал. Зачем ему сейчас-то бульдозер?.. Бульдозер только закапывать может. Засыпать то есть...
      - Значит, будем засыпать, - сказал Начальник. - И поменьше разговоров, товарищи... Что б завтра же прислать бульдозер и все засыпать!
      Он пристально посмотрел на милиционеров, на сероглазых молодых людей, потом - на академика.
      - Вот что, товарищ Иванов... Работа у вас тут, как я понимаю, важная. Но с дисциплиной, я вижу, не очень. Так что вы уж проследите... И подумайте. Поймет ли нас народ, если мы вот так вот будем к делу относиться... Нынче, знаете ли, демократизация. Но это не значит, что можно, понимаете ли, спустя рукава... Ускоряться надо, товарищи. Ускоряться.
      Местный Начальник повернулся, недовольно хмыкнул и пошел назад, к машине.
      * * *
      Большая легковая машина катила по главной улице Лукичевска. Она проехала мимо Кухтикова дома, свернула за угол, обогнула памятник Автору Великой Идеи и остановилась перед самым красивым лукичевским зданием. Местный Начальник вышел из машины, миновал парадный подъезд и поднялся по лестнице, застеленной красной ковровой дорожкой. Секретарша открыла перед ним двери кабинета. Пройдя на свое рабочее место, он устало опустился в кресло, закрыл глаза и просидел так какое-то время.
      Дела, неотложные и важные дела замучили Местного Партийного Начальника в городе Лукичевске. Каждый день ему приходилось сталкиваться с массой проблем. Он должен был знать обо всем, что происходит вокруг. О том, как выполняется план по выпуску приборов для ракет на кастрюльном заводе, о том, сколько пиджаков и платьев сшито на швейной фабрике, какого качества фанеру выпускают на фанерном комбинате, как работают лукичевские бани, и о многом другом.
      Ни в одном из этих вопросов он ничего не смыслил.
      Кроме того, он должен был решать, что можно и чего нельзя писать в местной лукичевской газете, какие фильмы можно показывать в лукичевских кинотеатрах, какие лозунги следует вывешивать к тому или иному празднику.
      Но самая главная проблема была в другом. Вот уже несколько месяцев Начальник не мог разобраться в том, что происходит в столице. А ведь именно от этого зависела его судьба. Все Местные Партийные Начальники назначались на свою должность по приказу из столицы и снимались с работы по команде оттуда же.
      Лукичевский Начальник сменил уже несколько мест. Когда-то он командовал в другом городе, намного большем, чем Лукичевск. Но не уследил за делами на тамошнем кастрюльном заводе и был переведен командовать в город поменьше. В этом городе тоже, разумеется, был кастрюльный завод. Начальник зорко следил, чтобы дела там шли как надо. Он ежедневно вызывал к себе директора завода, стучал кулаком по столу и требовал от него работать все лучше и лучше. В конце концов директор умер от нервного истощения. В этом, конечно, не было ничего страшного, потому что из столицы прислали нового директора. Но при новом директоре завод не выполнил план, и Местного Начальника перевели в другой город - ещё меньший. Кастрюльный завод там работал неплохо, но, как назло, перестал работать водопровод. Начальник срочно вызвал к себе главного водопроводчика, стал стучать кулаком по столу и требовать, чтобы водопровод немедленно починили. Он кричал, что если через день водопровод не заработает, то главного водопроводчика посадят в тюрьму. Тот умер от страха прямо у него в кабинете. И в этом, конечно, тоже ничего страшного не было, потому что он назначил нового, который обещал все сделать и действительно перекопал за день весь город. Но в одну из выкопанных ям свалился директор кастрюльного завода, и план на заводе не выполнили. После чего Начальника послали командовать в Лукичевск.
      На новом месте он каждое утро вызывал к себе всех руководителей - от директора кастрюльного завода до директора бани - и стучал кулаком по столу. Нервы у него самого были на пределе. Местный Начальник понимал, что после Лукичевска спускаться по служебной лестнице уже некуда.
      Хотя по этой лестнице можно было и опять подняться наверх. Если, к примеру, заставить кастрюльный завод перевыполнить план в два раза. Или затеять в Лукичевске что-нибудь такое, что очень понравилось бы столичному начальству. Но на стареньком лукичев-ском заводе выпустить в два раза больше приборов для ракет было нереально. Даже если бы он угробил пять директоров подряд. Оставалось придумать что-то новое, о чем можно было бы доложить в столицу. Лучше всего, конечно, что-нибудь, связанное с ракетами.
      Однако нового ничего не придумывалось. Он дал указание всем своим помощникам срочно искать оригинальные идеи. Но ни-кто из них ничего путного предложить не мог.
      Как-то они принесли ему письмо от директора лукичевского института с непонятным сообщением о каком-то научном открытии. К ракетам это, кажется, не имело отношения. На всякий случай он приказал окопать институт канавой и сам решил съездить туда, чтобы разобраться, о чем идет речь. Но, съездив, убедился, что опять ничего интересного нет. Директор-академик наговорил ему всякой ерунды, а сам не смог даже проследить за нормальным рытьем канавы. О каком открытии после этого могла идти речь?..
      В общем, никто ни в чем не мог помочь Местному Партийному Начальнику города Лукичевска.
      Руководство в столице между тем вело себя странно. Что-то у них там менялось. Что именно происходит и чем это может ему грозить, он не знал. Указания поступали непонятные. Нового Предводителя велено было именовать во всех выступлениях Первым Демократом. Почему, никто не объяснял. Велено было начать борьбу за поголовную демократизацию и организовать ускорение. Но что такое "демократизация" и что следует ускорять, не сообщалось.
      Местный Начальник терялся в догадках. Он сидел в своем кресле и тупо смотрел на портрет нового Предводителя (теперь - Первого Демократа).
      В дверь постучались. Вошла секретарша. Она поставила перед ним его обычный стакан чая с блюдцем печенья и положила на стол только что присланный из типографии завтрашний номер местной лукичевской газеты.
      Начальник взял стакан, отхлебнул из него и стал просматривать первую полосу.
      "Загадка пространственной аномалии", - прочел он заголовок на газетной странице.
      "Это что ещё за новости?" - спросил сам себя Местный Начальник и пробежал глазами заметку. Какой-то корреспондентишка слово в слово повторял бред нерасторопного академика.
      Местный Начальник нажал кнопку звонка на своем столе.
      - Редактора сюда! - бросил он секретарше, продолжая читать дурацкую заметку.
      Через тридцать минут в дверь просунулась голова редактора лукичевской газеты. В глазах его застыл вечный испуг.
      - Войдите, - сказал Начальник.
      Тощий человечек в мешковатом костюме проскользнул в кабинет и замер на пороге.
      - Вы меня... - начал он, запинаясь.
      - Да. Я - вас, - перебил его Местный Начальник. - Я вас спрашиваю что это?
      Начальник поднял со стола газету. Редактор, не двигаясь с места, вытянул шею, пытаясь рассмотреть, что ему показывают.
      - Это что за хренотень у вас здесь понаписана? - спросил Начальник.
      - Насчет...
      - Насчет этих вот а н о м а л и й, - прочел Начальник идиот-ское слово в заголовке. - Что это ещё за фокусы? Вы с кем текст согласовывали?
      - Да это вот... информация... из института. Так сказать, популярное изложение... "На переднем крае науки"... У нас рубрика... "Знание сила"... - забормотал побледневший газетчик.
      - Знание?.. Сила?.. Вы что народу подсовываете? - Местный Начальник стукнул кулаком по столу. - В этом вашем институте канаву выкопать не могут... Какие, к едрене матери, аномалии? Вам про ускорение велено писать... Где ускорение?
      - Мы... конечно... наверное... - затрясся у дверей редактор.
      - Выбросить из номера! - рявкнул Начальник и снова грохнул кулаком по столу. - Марш в редакцию!
      Редактор исчез.
      Местный Партийный Начальник отшвырнул газету в угол и откинулся в кресле. Он снова посмотрел на портрет Первого Демократа, висевший над дверью кабинета.
      - Не с кем работать, - сказал он, обращаясь к портрету. - Ну просто не с кем работать!
      * * *
      - Вот так, друг... Не с кем работать, - произнес Первый Демократ, сидя на диване в своей столичной квартире.
      Рядом с ним расположился старый друг Первого Демократа, только что вернувшийся из-за границы, где пробыл несколько лет. Друг держал в руках маленькую чашечку кофе и слушал, как Микки жалуется ему на свою жизнь.
      - Понимаешь, - говорил Микки, - никто из них ни черта делать не хочет. Мхом заросли они в своих колясках. Это ж застой какой-то получается, а не жизнь...
      - Ну, и как же ты с ними поступить намерен? - спросил Старый Друг.
      - Ума не приложу, - ответил Микки. - Я им тут насчет демократии предложил подумать. Так никто мозгами не шевелит. Сидят, как пни, и молчат... Ну, тогда, я говорю, давайте, мол, ускоряться начнем. Придумал им ускорение. Фигня, конечно. Но хоть как-то расшевелить надеялся. Пускай, думаю, поускоряются, пускай поездят на своих каталках взад-вперед. Может, лучше соображать начнут...
      - Хорошая мысль, - сказал Старый Друг и глотнул кофе из чашечки.
      - Да какая там хорошая! Ни черта не вышло. Катаются целый день по кругу - один за другим. Вот и все ускорение...
      - Нелегко тебе. - Старый Друг посмотрел на Микки с сочувствием. - Ну, а сам-то ты насчет демократии что думаешь?
      Микки вздохнул и почесал затылок.
      - Да как тебе сказать?.. Вообще-то дело, конечно, не совсем понятное. Я вот у них там, за границей, посмотрел. Вроде - стоящая штука. Ни тебе отнятия, ни поделения. Но откуда-то все берется... А мы уж и нефть всю продали, а как не было ни черта, так и нет...
      - Ну, на нефти далеко не уедешь, - сказал Старый Друг. - Я об этом ещё Первому писал. Так меня и слушать не стали. Выперли послом к белым медведям - с глаз долой.
      - Слушай! - Первый Демократ подвинулся поближе к Старому Другу. - Ты ж там долго был. Может, ты чего понял в ихней демократии?
      Старый Друг отставил чашечку, уселся поудобнее на диване и задумался.
      - Тут дело сложное, - начал он. - Все, понимаешь, не так просто. У них там каждый живет вроде как сам по себе. Пашут они, сеют, вещи разные делают. А потом друг дружке все это продают. Кто, значит, хлеб вырастил или какой-нибудь там овощ, он все это толкает другому - тому, кто, скажем, штаны шьет. И получает за это бабки. Ну, а тот ему эти самые штаны продает. И уже от него бабки получает... Так вот и живут.
      - А кто ж всем командует? Кто ж говорит, чего сколько растить? Или, к примеру, сколько штанов требуется?.. И как ихняя партия за всем следить успевает? Чтоб всем поровну, - спросил Микки.
      - Да у них, понимаешь, там не одна партия. То есть у них сегодня одна, а завтра, ежели им не понравится, они другую назначают.
      - Как это - не одна? - Микки с недоверием покосился на друга. - Ты чего-то путаешь... Как может быть не одна партия? И кто ж её назначить может, ежели она сама всех назначает?.. Нет, это ты чего-то не понял.
      - Погоди, - сказал Старый Друг. - Я тебе объяснить попробую... Только ты меня внимательно выслушай.
      - Слушаю, слушаю, - сказал Микки. - Только и ты меня секунду послушай. Я ж тоже тут зря не сидел. Я в книжке вычитал, что "демократия" - это, стало быть, "власть народа". И Автор Идеи о том же, кстати, говорил. Надо только, чтоб такая партия организовалась, которая за народ будет и все для всех честно поделит. Ежели туда, конечно, честных жителей побольше набрать да руководителей поумнее. Из народа опять же... И получится тогда, что вроде как народ через эту партию сам собой, значит, руководит.
      - Да, - сказал Старый Друг. - Не зря ты, вижу, в институте учился. Только дело, понимаешь, не совсем так обстоит... Ни у нас, ни у них, ни при какой демократии нигде никто сам собой руководить не может. Все одно кто-то будет командовать. И какую партию ни возьми, сколько в неё людей ни набери, рано или поздно кто-то воровать начнет. Люди-то разные. Ежели человека у кормушки поставить, не каждый удержится. Тут - общий закон. Что у нас, что у них. Это уж точно.
      - Точно, - подтвердил Микки. - Но ведь нечестных-то отстрелять можно.
      - Стреляли уже, - сказал Старый Друг. - Разных стреляли. И тех, кто много имеет, и тех, кто плохо работает... Это только начать. Потом всех без разбора стрелять начнешь. Было уже такое. Истребляли уже, делили уже поровну... А кроме того, кто тебе сказал, что всем всего поровну надо? Одному - две пары штанов нужно. Зато овощей он не жрет. Другому - одной пары хватит. А вот овощей ему больше требуется... На хрена ж ими командовать. Пускай все сами производят и продают друг дружке - кому чего надо. Лишнего-то все равно никто делать не станет - себе в убыток.
      - Бардак начнется, - вздохнул Микки. - Порядку не будет... Вдруг кто вообще работать не захочет, а других грабить удумает?
      - А вот за этим они партию и выбирают. Чтоб следила за порядком. От грабителей чтоб охраняла.
      - Ну, дак она ж сама потихоньку грабить начнет. Раз она - главная. Ты вон верно сказал - одних честных не бывает.
      - Начнет, - сказал Старый Друг. - Непременно начнет. Не сразу, конечно. Но со временем - точно начнет... Однако вот тут-то они другую и выберут... Та поначалу, ясное дело, на них работать станет, чтоб понравиться и подольше чтоб продержаться. Ну, потом, конечно, и в ней ворье развернется. Тогда опять другую выберут. Может, и прежнюю. Если та исправится. На время, конечно. Чтоб её, значит, опять избрали... Так вот и меняют... И оттого не страшно им, если кто-то не тот к власти придет или чего-то там не то надумает. Потому как все равно долго не усидит - заменят на нового. Это у них демократией и зовется... По-ихнему выходит, что демократия - это не тогда, когда хороший правит, а когда плохого снять можно... Вот какая штука.
      - Складно как у тебя все получается, - сказал Микки. - Но где ж я вторую-то партию возьму? Мне и с одной не справиться... Ладно уж, соратнички мои - старые пни. Но я и Местным Начальникам сколько телеграмм послал. Ускоряйтесь, мол, черти. Демократизируйтесь. Так нет. Никто - ни фига... Может, я не так складно объяснил, как ты. Хотя, думаю, если б им все это рассказать, то они б меня первого и сожрали... Получается ведь, что при демократии этой их запросто могут от кормушки турнуть. Других могут выбрать... Не, это дело опасное. Я себе не враг.
      - Да, положение у тебя хреновое, - вздохнул Старый Друг.
      - Слушай, - сказал Микки. - А может, с одной попробовать? Ну, ежели её как-нибудь переделать? Партию-то? Перековать, понимаешь, по-новому. А?.. Давай я им объявлю, что, мол, перековка начинается. Хорошее слово "перековка"... Перекую их на этот, на демократический лад... А ты мне поможешь. Я тебя за мыслями следить поставлю. Ты им новые мысли в башку вставишь. Глядишь, одной партией и обойдемся... Ты сам-то подумай... Ежели все и впрямь по этой, по демократии устроить, то в случае чего и мне боком выйдет. Ведь их турнут - и меня турнут.
      - М-да... "Перековка" - это ты хорошо придумал, - сказал Старый Друг. - Вот только поймут ли тебя? Взять хотя бы этих твоих хмырей в колясках. Их-то не перекуешь.
      - Ты погоди, погоди. - Первый Демократ встал с дивана и, потирая руки, заходил по комнате. - С хмырями я разберусь. Мне б этих - местных перековать... Их-то чем взять? С ними-то что делать? Они ж наших газет начитались. Ничего ж другого в мозгах нет. Ежели у кого, конечно, мозги имеются...
      - А ты вели всем газетам писать, чего захотят... Пускай про демократию ту же пишут. Пускай местным этим клизмы вставляют, если кто плохо перековывается... У них там, кстати, у демократов, за всем ворьем, что в выбранной партии сидит, газетчики в основном и следят. Ихних газетчиков хлебом не корми, дай только кому в задницу вцепиться. Вот пускай твои газетчики тоже местных покусают малость. Кстати, и тебе легче. Получится, сам ты вроде как - в стороне.
      - А меня не куснут? - спросил Микки.
      - Ну, так уж совсем распускать нельзя. Это понятно. Но тебе ж и не обязательно все точно, как там, за границей, устраивать. Сам же сказал - не получится. Там у них, к примеру, эта кусанка за задницы свободой слова зовется. А ты как-нибудь по-иному придумай. Чтобы не всех подряд кусать дозволялось.
      - Чего ж придумать? - Микки остановился, потом снова зашагал по комнате, потом снова остановился. - Во! Давай обзовем "словоблудием". Где-то я это слышал.
      - Нет, словоблудием нельзя. Это - не то, - сказал Старый Друг. Как-то иначе надо.
      Первый Демократ опять заходил из угла в угол.
      - Во! Придумал, - наконец сказал он. - Назовем "голосиловка". Пускай себе голосят.
      - "Голосиловка" - это лучше. Это, пожалуй, подойдет. - Старый Друг тоже поднялся с дивана. - А с хмырями что надумал?
      - За хмырей не беспокойся. У меня для них есть кой-чего... Устрою я им гонки в колясках...
      Микки подошел к старому другу, обнял его и пригласил в соседнюю комнату отобедать. Там Рикки уже накрывала на стол.
      * * *
      - Ставь сюды, на стол бутылек! - скомандовал Надькин отец и указал Кухтику место, куда поставить бутылку.
      В бывшей комнате Кухтикова отца они готовились встречать Кольку с женой, которые сегодня должны были вернуться из теплых краев.
      В отцовской комнате стояли большая, застеленная ветхим покрывалом тахта, старый шкаф с помутневшим зеркалом, этажерка, стол и несколько стульев. На этажерке выстроились в ряд пять белых фарфоровых слоников. Выше на стене висела фотография матери. Кухтик старался туда не смотреть.
      - Чтой-то задерживается дружок твой, - сказал Надькин отец, и сразу после его слов в прихожей раздался звонок. - Во! Легок на помине! - Надькин отец взял со стола бутылку и указал ею в сторону двери. - Беги, встречай. А я покамест приму... Для разгону. - Он быстро налил в рюмку жидкость, сгубившую купца Лукича, и ловким движением плеснул её себе в рот. Кухтик пошел открывать дверь.
      На лестничной площадке стоял Колька. Обе руки его были оттянуты большими сумками. Рядом с Колькой стояла худенькая молодая женщина в цветастом платье.
      - Привет, ушастый! - Колька широко улыбнулся. - Вот, знакомься, Ирка моя.
      Кухтик поздоровался с Колькиной женой. При этом уши его стали красными. Они краснели всегда, когда он знакомился с любым новым человеком. За это Кухтик терпеть не мог свои уши.
      - Ну, как вы тут без нас? - спросил Колька, войдя в квартиру. - Все селедку трескаете небось? А мы вам с юга гостинцев привезли. На, держи. Сейчас пир устроим...
      Через три часа, когда пир закончился и Колькина жена ушла мыть посуду, Кухтик с Колькой остались одни. Кухтик встал из-за стола, поняв, что ещё немного, и сделать этого он уже не сможет.
      - Пойду пройдусь, - сказал он, качаясь из стороны в сторону.
      - Ты б лучше лег, - посоветовал ему Колька, сидевший на стуле, тоже слегка покачиваясь.
      - Не, я пойду... Воздухом подышу...
      - Ну, дык... - согласился Колька, подражая Надькиному отцу.
      - Вс-се... х-х-хорошо... - сказал Кухтик. - Но воздуху... надо.
      - Ну, дык... - подтвердил Колька и уронил голову на грудь.
      Кухтик постоял, сориентировался в пространстве и нетвердыми шагами направился к выходу.
      Спустившись по лестнице и выйдя из парадной своего дома, он прислонился к стене, вдохнул прохладный вечерний воздух, и ему стало чуть легче.
      Во дворе, который, собственно, не был двором, а был частью большой свалки-помойки, стояла тишина. Где-то далеко прогрохотал грузовик, потом опять все смолкло. Вокруг не было ни души. Он сделал ещё один глубокий вдох. Окружающий пейзаж приобрел большую четкость.
      Кухтик оторвался от стены. Ноги держали его тело относительно вертикально. Не то чтобы очень, но все же... Он направился вперед, стараясь обходить торчащие из земли камни. Пару раз он споткнулся, замахал руками и удержал равновесие. Это его вдохновило. Он продолжил движение.
      Впереди показалась канава. "Стоп", - сказал себе Кухтик и остановился. Препятствие надо было обойти. Задача решалась не просто, однако в конце концов он с ней справился.
      Кухтик двигался вдоль канавы, глядя себе под ноги. Чего только там не было! Ржавые консервные банки, куски бетона, разбитые бутылки и обломки кирпичей то и дело попадались ему по дороге. Он умело лавировал между ними, с каждым шагом приобретая уверенность в себе и проникаясь чувством глубокого удовлетворения. (Эти красивые слова - "чувство глубокого удовлетворения" - Кухтик выучил ещё в школе. Они очень ему нравились.)
      Неожиданно он заметил впереди что-то странное. Что-то похожее на большой плоский камень. Подойдя поближе, Кухтик понял, что ошибся. На краю канавы лежал человек.
      "Покойник", - совершенно спокойно подумал Кухтик и удивился собственному спокойствию. Видимо, часть серых клеточек в его голове сильно отравилась и ещё не пришла в норму.
      - Покойник, - произнес он вслух.
      Человек, лежавший на краю канавы, зашевелился.
      - Нет, не покойник, - громко поправил себя Кухтик.
      Человек закряхтел, приподнялся и потряс головой. Он был одет в синий, перепачканный землей комбинезон. Рядом с ним Кухтик заметил большую лопату.
      - Чего тебе? - мрачно спросил человек в комбинезоне.
      - Мне? - удивился Кухтик.
      - Чего пришел? - Оживший покойник потянулся и протер глаза.
      Кухтик не нашелся, что ответить. Он видел, что помешал, и соображал, чем бы оправдать факт своего появления.
      - Выпить есть? - спросил человек с лопатой.
      - Выпить?.. Нет, - ответил Кухтик, чувствуя ещё большую вину.
      - А закурить?
      Кухтик начал торопливо шарить по карманам и с радостью обнаружил смятую пачку сигарет. Он протянул её сидевшему на земле человеку. Тот взял пачку, достал из комбинезона коробок спичек и закурил.
      - Держи, - сказал он Кухтику, отдавая пачку обратно.
      Кухтик тоже достал сигарету и, снова пошарив в карманах, обнаружил, что спичек у него нет. Он хотел попросить огонька, но боялся снова рассердить владельца лопаты и стоял перед ним с незаж-женной сигаретой во рту.
      - Прикурить, что ли? - спросил тот.
      - Если можно, - робко ответил Кухтик.
      - На... - Хмурый человек чиркнул спичкой.
      Кухтик быстро наклонился. Голова закружилась. Он пошатнулся и не сумел прикурить. Спичка погасла.
      - Тоже с похмелюги, что ль? - спросил человек в комбинезоне, и глаза его потеплели. - Садись.
      Кухтик сел рядом с ним.
      - Во, держи спички. Закуривай... Опохмелка - дело тяжелое. Ты чем поправляешься?
      - Да я... - Кухтик пожал плечами.
      - Хорошо б - пивком, - сказал его новый друг. - Да где ж взять нынче? Которую неделю не завозят, суки... Рассол остается... Тебе рассольчик как? Помогает?
      - Наверно, - сказал Кухтик.
      - А меня не берет... - Человек с лопатой вздохнул. - Мне вот ежели щец похлебать... А только с долбежкой этой - какие щи?.. Поверишь - второй месяц мордуюсь. То им копай, то не копай... Неделю назад говорят - засыпать будем. Бульдозер пригнали. Так он аккурат досюда доехал. И - сдох. Его ж ещё в том году списали. Я сам на нем ишачил.
      Кухтик слушал соседа и оглядывал местность. Над свалкой-помойкой высоко в небе сквозь тонкие облака светила луна. Черный зигзаг канавы уходил к темневшему вдалеке зданию института. Справа за канавой неровной стеной тянулись растущие на помойке кусты.
      Неожиданно лунный свет, заливавший все пространство вокруг, приобрел какой-то новый оттенок. Он сделался зеленоватым и стал чуть более ярким.
      Кухтик почувствовал легкую тревогу. Что-то нехорошее почудилось ему в изменившемся свете. Он решил было встать и направиться обратно домой. Но странное оцепенение не дало ему пошевелиться.
      Собеседник его умолк. Кухтик скосил глаза и увидел такое, отчего моментально протрезвел.
      От сгорбленной фигуры сидевшего рядом с ним человека исходило ровное голубое сияние. Сам он был неподвижен и напоминал какой-то огромный волшебный фонарь.
      Кухтик закрыл глаза, понимая, что у него началась белая горячка. Он уже видел такое в армии, когда один из дембелей, напившись тормозной жидкости, бегал по казарме и кричал, что за ним гонятся голубые слоны.
      Слонов Кухтик не видел. Он вообще не видел ничего, поскольку глаза его были закрыты. Но он услышал.
      Он услышал, как сосед хриплым голосом произнес:
      - Мать!
      Кухтик разомкнул веки. Светящийся человек на краю канавы смотрел в его сторону и дрожал мелкой дрожью. Зубы Кухтика лязгнули. Он увидел, что от него самого - от рук его и ног - исходит такой же голубоватый свет.
      Кухтик подумал, что сейчас умрет. Ни встать, ни пошевелиться он не мог. Струйка холодного пота пробежала между лопаток.
      - Т-т-ты ч-ч-чего? - прохрипел, запинаясь, сосед.
      - Й-я-я... - пролепетал Кухтик.
      Вдруг оцепенение прекратилось. Он смог приподнять руку. Но в ту же секунду с ужасом почувствовал, что рука ничего не весит. Он ощутил, что все тело его не весит ни грамма.
      Кухтик медленно повернулся. То есть нет, он не повернулся. Он едва пошевелил ногой, и его развернуло в сторону... Просто развернуло.
      Ни одна травинка не шелохнулась под ним...
      - М-ма-а-ма! - сказал Кухтик.
      Потом произошло что-то страшное. По дну черной канавы извилистой змейкой пробежал тонкий светящийся шнурок. Земляной вал, тянувшийся вдоль канавы, дрогнул и стал медленно ссыпаться вниз. Через минуту весь длинный ров был заполнен землей до краев. Прошло ещё несколько секунд, и рыхлая земля покрылась свежей травой.
      Канава исчезла...
      Волосы на голове Кухтика зашевелились. Он ещё раз двинул ногой и поплыл в воздухе. Ему сделалось дурно.
      Сквозь зеленоватую пелену Кухтик увидел, как человек в комбинезоне висит, не касаясь земли, и, растопырив пальцы, пытается вцепиться в пучок высокой травы.
      Затем все кругом погрузилось во тьму...
      К жизни его вернул тонкий, протяжный вой. Открыв глаза, он обнаружил, что лежит на спине. В двух шагах от него стоял на четвереньках копатель канавы и, задрав голову, тихо выл на луну.
      - М-м-м-м! - произнес Кухтик.
      Вой прекратился.
      Осторожно, боясь сделать резкое движение, Кухтик шевельнул рукой. Рука двигалась нормально. Он приподнял голову и медленно повернул её. Никакой легкости не ощущалось. Наоборот - тело казалось ему непривычно тяжелым.
      Он с трудом приподнялся и перевалился на бок. Окружающий мир выглядел как обычно. Кусты, помойка и темное здание Института Пространственных Аномалий - все было на своем месте. Единственно, чего не хватало, так это канавы.
      - Ч-что это было? - услышал он голос стоящего на четвереньках соседа.
      - Н-н-не знаю, - ответил Кухтик.
      - А к-канава где?
      Кухтик посмотрел на уходящую вдаль полосу свежей травы.
      - В-в-вот она...
      - Т-т-ты видел? - спросил его сосед, уже поднявшийся с земли, но с трудом стоящий на ногах.
      - Что? - спросил Кухтик.
      - Ну - это...
      - Видел... - Кухтик кивнул головой. - А мы - что?.. Мы... летали?.. Мы теперь что... летать... можем?
      Человек в синем комбинезоне тупо посмотрел на него, помолчал, потом неуверенно ощупал себя руками и тихим голосом произнес:
      - Ну, нет... На хрен мне такие приключения!..
      Он наклонился, ещё раз ощупал свои ноги и, неожиданно сорвавшись с места, бросился прочь. Осколки разбитых бутылок, обломки кирпичей, консервные банки загремели в темноте.
      Через минуту все смолкло. Кухтик медленно поднялся и пошел по направлению к дому.
      Отойдя немного, он остановился, оглянулся, разглядел извилистую полоску свежей травы на месте бывшей канавы и пошел дальше, уже не оглядываясь.
      У самого дома он ещё раз остановился и подпрыгнул на месте.
      Все было в порядке. Он не взлетел.
      Кухтик вошел в парадную, поднялся по лестнице, нашарил в кармане ключ, открыл дверь и ощупью по коридору прошел в свою комнату.
      Он разделся, лег в постель, натянул на голову одеяло и тут же мгновенно провалился в небытие.
      Снов в эту ночь он не видел.
      II
      Первые лучи солнца разбудили Первого Демократа. Ему предстоял тяжелый день - заседание в Высшем Органе.
      Как правило, Орган заседал по пятницам. Иногда - по субботам. Впрочем, он мог собираться по понедельникам, вторникам, средам и четвергам. Все зависело от воли очередного Предводителя.
      Первый Демократ решил собирать Высший Орган по воскресеньям. Он не хотел, чтобы соратники слишком расслаблялись.
      Доехав до своей резиденции в сопровождении двух машин охраны, Микки поднялся по широкой лестнице и вошел в узорчатые золоченые двери. В руках он нес большой толстый портфель и время от времени с улыбкой поглядывал на него.
      В зале заседаний сидели соратники Первого Демократа. Большинство, естественно, в креслах-каталках. Микки поздоровался и занял председательское место.
      - Что ж, - сказал он. - Начнем, пожалуй.
      Инвалидные коляски двумя шеренгами тянулись перед ним по обе стороны покрытого зеленым сукном стола. За спиной каждого соратника возвышался референт с красной папкой под мышкой.
      - А референтов я попрошу выйти, - сказал Первый Демократ.
      - И-и-и, - донеслось из нескольких колясок.
      Это, надо полагать, означало: "Зачем?"
      - Затем, что предстоит рассмотреть деликатный вопрос, - сказал Микки.
      Он строго осмотрел всех собравшихся и добавил:
      - Вопрос особой важности... И особой секретности.
      - У-у-у, - отвечали коляски.
      - Вот и хорошо. Раз возражений нет, прошу референтов покинуть зал.
      Стоявшие за креслами дружно повернулись и строевым шагом протопали к двери.
      - Итак, друзья мои, - продолжил Микки, - надо нам наконец определиться. Ускоряемся мы неплохо. Но вот с демократией у нас что-то не получается.
      - Чи-ито? - спросила одна из колясок.
      - А ничито, - ответил Микки. - Ничито не выходит у нас, дорогие мои соратники.
      - Пояснее нельзя? - раздался с дальнего конца голос хрыча, продвинувшего Первого Демократа на его пост.
      - Ну почему ж нельзя, - сказал Микки. - Можно и пояснее.
      Со старым хрычом ему предстоял отдельный разговор. Сейчас важно было, чтоб тот не мутил воду.
      - Я полагаю, что всем нам необходимо серьезно поработать над собой. Микки старался, чтобы голос его звучал как можно более задушевно. - Все мы понимаем, что впереди много дел. Но не у всех, к сожалению, так много сил, энергии и опыта, как у нашего дорогого...
      Он указал на хрыча. Тот напыжился. "На какое-то время за-ткнется", подумал Микки.
      - Разумеется, - продолжил Первый Демократ, - работа ведется большая. Но старые подходы, друзья мои, в новых условиях не всегда срабатывают. Надо бы нам подумать о новом курсе. Перековываться нам пора.
      - Чи-ито? - вякнул кто-то где-то за столом.
      - Я говорю, перековка необходима. Да, перековка... И голосиловка.
      Зал наполнился шумом. Кресла-каталки заскрипели. Соратнички разнервничались.
      - Что еще?..
      - Опять новости...
      - Сколько ж можно!.. - послышалось со всех сторон.
      Микки начал терять выдержку.
      - Стоп, - сказал он и поднялся из-за стола. - Объясняю всем и прошу внимательно меня выслушать. С завтрашнего дня начинаем перековываться. А это значит - будут свобода и демократия... В пределах нормы, конечно... И еще, друзья, начинаем внедрять голосиловку. Секретов у нас, как я понимаю, от народа нет... В основном... А потому предлагаю, чтоб все газеты писали все как есть и обо всем... Ну, скажем, почти обо всем.
      И тут началось!..
      Через час Первый Демократ уже знал общее мнение о своем новом курсе, о своих умственных способностях и о своей маме, не-однократно упоминавшейся в выступлениях. Друзей по работе наконец прорвало. Даже паралитики в колясках обрели дар речи.
      Он все терпеливо выслушал, потом спокойно сел и спокойно положил перед собой на зеленое сукно толстый портфель. В портфеле были досье, переданные ему Вторым Предводителем незадолго до своей кончины. Досье на соратничков. На всех. Без исключения.
      - Голосиловка, друзья мои, выглядит так, - сказал Микки нарочито занудным голосом. - Вот, к примеру, хочет народ знать правду. Ну, скажем, о ком-то там... Не будем называть фамилий.
      Микки выразительно посмотрел на хмыря в коляске, сидящего по правую руку от него. Затем полез в портфель и отыскал нужное досье.
      - А поскольку все мы, как известно, служим народу и поскольку народ интересуется, то надо ему, народу, рассказать все как есть. Не так ли?
      Он открыл досье и откашлялся.
      - Вот, у меня тут есть несколько интересных бумажек... - И Микки начал читать...
      Спустя минуту справа от него раздался треск, и стоявшая у стола каталка грохнулась набок.
      - Господи, что это с ним? - спросил Микки, глянув на упавшего соратничка.
      Он громко позвал стоявших за дверью референтов. Те строем вошли в зал, окружили пострадавшего и бережно вынесли его на руках.
      - Ну, нельзя же все так близко принимать к сердцу, - сказал Первый Демократ. - Нервы надо беречь, друзья мои. Нервы...
      Шеренги колясок замерли. Соратники выслушали его, не шелохнувшись, не скрипнув ни одним колесом.
      - Итак, пойдем дальше, - сказал Микки. - Предположим, что народ заинтересуется, скажем...
      - И-и-и-и-и! - раздалось из всех колясок сразу. Теперь это означало: "Помилуй, родной! Не губи!"
      Он смилостивился, закрыл портфель, похлопал по нему ладонью и обратился к собравшимся:
      - Друзья! Я думаю, все глубоко осознали необходимость перековки и голосиловки... Но если у кого-то есть сомнения, я готов пойти навстречу и рассмотреть вопрос об отправке любого желающего на заслуженный отдых. Мы должны бережно относиться к кадрам, друзья мои. Очень бережно... А сейчас все свободны.
      Микки снова позвал референтов, те подошли к коляскам, и вереница притихших участников заседания покатила к выходу. Сзади ковыляли те, кто ещё мог это делать сам. Последним шел Старый Хрыч.
      - А ты останься на минутку, - сказал ему Микки. - Поговорить надо.
      Хрыч остановился, подождал, пока двери закрылись, и сел в кресло. Вид у Старого Хрыча был как у кошки, загнанной в угол.
      Первый Демократ повернулся к нему.
      - Ну, как насчет перековки? - спросил Микки.
      Хрыч, насупившись, смотрел в сторону.
      - Какие-то проблемы? - Микки подвинул свой стул поближе к его креслу.
      - Хорошо ты, гляжу, подготовился, - глухо произнес соратник. - И на меня, поди, материальчик имеется?
      - Ну... не без того, - сказал Микки. - У нас - демократия. Все равны.
      - А шею свернуть не боишься?.. Я ведь тоже не лыком шит... У меня старая школа. Сам знаешь.
      - Боюсь, - честно признался Микки. - И школа у тебя хорошая. И на меня, полагаю, у тебя материальчик найдется. И соратничков ты можешь поднакачать... Только подумай - с кем тебе играть выгоднее? Со мной или с ними?
      Старый Хрыч молчал, хмуро глядя на Микки.
      - Круто взялся, - сказал он наконец. - Смотри, не погореть бы тебе. Думаешь, у тебя здесь что-нибудь выйдет? Нет ведь здесь ни хрена.
      - Чего нет? - спросил Микки.
      - А ничего нет. Ни нефти, ни денег... Все на ракеты ушло. Злаки вон закупать не на что. Одной голосиловкой думаешь жителей прокормить?
      - Так вот давай и перекуемся, - сказал Микки. - Глядишь - все и появится.
      - Ты что перековывать-то собрался? И на какие шиши?
      - Как что? Для начала - партию. Она ж - главная.
      - Чи-и-иво? - спросил Старый Хрыч.
      - Чиво слышал.
      - Совсем сбрендил... Она тебе перекуется! Сейчас. Держи карман... Это как бы она тебя не того... не перековала на что-нибудь.
      Микки и сам не был полностью уверен в своих силах. Но выказывать сомнений перед Старым Хрычом не хотел.
      - Ладно, - сказал он. - Это уж мои заботы. Ты о себе подумай. С кем будешь?
      Хрыч снова задумался.
      - И куда ж ты меня пристроишь?
      - А ты куда хочешь?
      - Ну, куда повыше. За мыслями, к примеру, следить.
      - Нет, - сказал Микки. - За мыслями у меня уже есть кого поставить.
      - Тогда поставь иностранными делами заведовать. Я ж все годы этим занимался. По заграницам ездить люблю. Да и они там меня знают.
      - Нет, заграницу я себе возьму. - Микки сразу хотел отмести эту тему. - Теперь с ними надо по-новому. У них - демократия. А ты в этом ни черта не смыслишь. Это ж не Первого Предводителя за ручку на приемах водить. Здесь тонкий подход нужен.
      - Да, - мечтательно произнес Старый Хрыч. - С Первым хорошо было. Ни хлопот тебе, ни забот. Тихая жизнь.
      - Вот он, гад, со своей тихой жизнью все и растранжирил, - сказал Микки.
      - Так уж и он, - возразил Хрыч. - Положим, и до него транжирили. Еще при Вожде, помню. Сколько денег вбухали, чтоб поделение в других странах устроить... А Соратник этот, Смелый, - мать его! - сколько по ветру пустил. Теперь вот и нет ни хрена. Партию содержать не на что.
      - Ну, на партию-то хватает, - сказал Микки. - Ты мне мозги не пудри.
      - Ох, не хватает... - заканючил Хрыч. - Ох, не хватает... Вон заказали автомобили для соратников. Такие, чтоб коляски влезали. Ну, и с буфетом там, с туалетом. Так никто сделать толком не может. Сотню сделали, все сломались. А на каждый деньжищ ушло - немерено. И все без толку. Мы уж скольких директоров посымали. Ни фига! Говорят: "Такие, чтоб не ломались, не можем. Ракеты можем, а автомобили не можем". Соратникам теперь что ж, на ракетах летать?
      - Погоди, - сказал ему Микки. - Хочешь, я тебя на самую высокую должность поставлю? И автомобиль у тебя будет, и все, что захочешь.
      - На самую высокую? - усомнился Хрыч. - Это куда ж? Ты ж у нас - на самой высокой.
      - Ну, свою я тебе не предлагаю, - сказал Микки. - Я тебя поставлю Народным Советом командовать. Идет?
      Старый Хрыч скривился.
      Микки и не ожидал, что тот сразу согласится. Народный Совет был местом не очень престижным. Существовал он давно, и функции его были темными. Точнее, никаких функций не было. Членов Совета набирали так. Раз в пять лет каждому жителю выдавали бумажку, на которой было написано имя какого-нибудь партийного начальника, или директора кастрюльного завода, или просто кого-то, кто был покрепче духом и не имел неправильных мыслей. Список имен составляли в Высшем Партийном Органе. Каждый житель должен был бросить свою бумажку в специальный ящик. После чего все перечисленные в списках считались членами Народного Совета. Сами бумажки из ящиков свозились в столицу, на какой-то склад. Как они использовались потом, Микки не знал.
      Основное занятие Начальника Народного Совета заключалось в том, чтобы раз в полгода собирать Совет и рассказывать ему что-нибудь про жизнь в стране. Такова была традиция. Впрочем, он должен был ещё принимать послов разных стран и присутствовать на встречах с главами других государств. Других обязанностей у него не было.
      Разумеется, уломать Старого Хрыча на такую должность было не просто. Но другого поста Микки предлагать ему не хотел. В Народном Совете тот был бы наименее опасен.
      - Послушай, - сказал он. - Это ж отличное место. Ты ж всех послов принимать будешь. И с главами государств встречаться. Сможешь о жизни с ними там поболтать, и прочее...
      - Ага, - поморщился Хрыч. - Я болтать буду, а вы там, в Высшем Органе, все без меня решать станете. Хитренький какой! Я тоже решать хочу.
      - Да ты не волнуйся, - успокоил его Микки. - Решать мы, конечно, все в Высшем Партийном Органе будем. Это понятно. Но я ж тебя и там тоже оставлю. Сможешь мне подсказывать, если что интересное надумаешь. Но там-то двух главных быть не может, сам понимаешь. А тут, в Народном Совете, тебе почет и уважение. И машина какая захочешь.
      - На хрена мне ещё одна машина, - проворчал Хрыч. - Мне и так, как члену Высшего Органа, три машины полагается. И ещё - самолет.
      - Ну, а с послами встречаться? - не унимался Микки. - С послами встречаться хочешь? И с заморскими Предводителями? Они тебе подарки будут дарить.
      - На хрена мне ихние подарки? - сказал Старый Хрыч. - У меня все есть.
      - Ладно, как знаешь. - Микки устал его обхаживать. - Я тебе хорошее место предлагаю. Сиди себе, наслаждайся. Чего ещё тебе надо?
      - А в Высшем Органе точно оставишь? - спросил Хрыч.
      - А как же? И советоваться с тобой буду. Куда ж мне без твоих советов?
      Старый Хрыч недоверчиво посмотрел на него. Первый Демократ ударил себя в грудь.
      - Оставлю. Чтоб мне провалиться!
      - Ну, ладно, - сказал Старый Хрыч. - Только смотри, не надуй.
      Он встал с кресла, вздохнул и, поскрипывая, заковылял к выходу.
      * * *
      За месяц Микки отправил на пенсию всех своих колясочников и стал набирать новых членов Высшего Партийного Органа. К сожалению, полностью обновить Орган ему не удалось. Против этого категорически возражал Старый Хрыч. Окончательно ссориться с ним Микки не хотел, поскольку тот действительно много чего обо всех знал и такая ссора могла плохо кончиться. Пришлось оставить в Высшем Органе несколько прежних членов - тех, кто мог ещё двигаться.
      Единственным настоящим союзником Микки был Старый Друг, которого он хотел сделать Главным Соратником и одновременно поручить ему контроль за мыслями. Но тут опять влез Хрыч.
      - Негоже такое дело поручать новому человеку, - сказал он Первому Демократу при очередной встрече. - Я тебе своего кандидата припас. Ты его Главным Соратником сделай.
      Микки поморщился.
      - Тоже небось из старых?
      - Ну, из старых, - сказал Хрыч. - Что с того? Старый конь борозды не испортит. К тому же этот не в коляске. Я ведь абы что не подсовываю. Он и тогда, на совещании, за тебя первый лапу поднял. И вообще - быстро соображает. Лихой мужик. У нас его все так Лихачем и зовут. Возьми - не пожалеешь.
      Первый Демократ понимал, что Хрыч подсовывает ему своего человека.
      - Не могу, - сказал он. - Я уже Старому Другу обещал.
      Теперь поморщился Хрыч.
      - Не согласишься Лихача взять, я в Народный Совет не пойду... Выбирай.
      Микки обозлился, но виду не подал.
      - Хорошо, - сказал он. - Будь по-твоему. Только я и Старого Друга так просто отшить не могу. Обещал ведь.
      - А ты его послом пошли. К едрене матери, - сказал Хрыч. - На то послы и придуманы.
      - Нет, - возразил Микки. - Послом он уже был. Давай мы вот как сделаем. Я их обоих Главными назначу. И твоего, и моего. Пусть вместе работают.
      - Только мой главнее будет, - сказал Старый Хрыч. - Иначе...
      - Ладно, ладно, - перебил его Микки. - Пусть твой главнее. Не возражаю.
      Он положил руку на плечо Хрычу и примирительно похлопал его ладонью. Больше всего Микки хотелось врезать этой ладонью ему по шее.
      Прошло какое-то время, и работа худо-бедно началась. Новый Орган стал потихоньку раскачиваться. Газеты понемногу заголосили.
      С демократией, правда, дела шли не очень активно. Старый Друг предлагал Микки всякие идеи, но Лихач, пристроенный Хрычом на должность Главного Советника, постоянно возражал. Он пугал Микки непредвиденными последствиями. "Народ может не понять демократии, - говорил Лихач. - В таком деле спешить нельзя. И вообще, тише едешь, дальше будешь. Надо сначала разобраться, что это за штука".
      Возражать ему было трудно. Микки сам, по правде говоря, ещё не очень разобрался в этом вопросе.
      Шел месяц за месяцем. Перепалки между Лихачом и Старым Другом продолжались, и Микки постоянно лавировал между ними. С одной стороны, ему хотелось поскорее устроить что-нибудь демократическое, но, с другой стороны, последствия и впрямь были непредсказуемы. Чем они могли обернуться для его партии, а главное - для него самого, он не знал. Настойчивость Старого Друга была ему порой в тягость. Но и на Лихача целиком положиться Микки не мог. Слишком близок тот был с Хрычом. Оставалось слушать и того и другого и поддерживать в спорах то этого, то того.
      Сам Хрыч тоже постоянно лез со своими советами и путался под ногами. В конце концов Микки от него устал. Он долго ломал голову, соображая, какой бы придумать для Хрыча новый пост, чтобы тот наконец заткнулся. Но придумывать ничего не пришлось. Видимо, надорвавшись на встречах с послами, Хрыч вскоре занемог, слег в больницу и тихо отошел в мир иной.
      Со старыми кадрами Микки разобрался.
      "Теперь бы мне с местными разобраться, - думал он, - местных бы начать перековывать..."
      * * *
      Местный Партийный Начальник в городе Лукичевске сидел за своим столом и читал столичный журнал. В голове у Начальника был сумбур, а в душе тоска. Жизнь, ещё недавно размеренная и привычная, дала трещину. В столице затеяли какую-то игру, правила которой он понять не мог. Газеты и журналы начали печатать такое, от чего волосы становились дыбом. Какие-то совершенно безвестные писаки поливали грязью Великого Вождя и Первого Предводителя. Правда, Смелого Соратника и Второго Предводителя почему-то не трогали. Но зато на Вожде плясали все кому не лень.
      "Это ж куда они зайти могут, если и дальше копать начнут?" - думал он, перелистывая страницы журнала.
      Самое страшное, что от столичных писак доставалось и кое-кому из Местных Начальников. Их ругали за медленную перековку и за то, что они ничего, кроме как стучать по столу кулаком, не умеют. (Будто существовал какой-то другой метод работы.)
      Было совершенно ясно, что все делается по команде Первого Демократа. Без него никто не посмел бы и пикнуть. Но на кой черт Демократу все это сдалось, Местный Начальник не понимал. А следовательно, не понимал, что ему надлежит делать у себя в Лукичев-ске. Полагалось вроде бы тоже быстро начать кампанию против покойничка Вождя. Однако четких указаний на этот счет не было. Можно было бы изобразить какую-нибудь перековку. Но что на что ковать, он не знал, как не знал, стоит ли вообще торопиться с этим делом. Из столицы пришло две телеграммы от двух Главных Соратников Демократа. Содержание их было прямо противоположным. Один требовал как можно скорее начать голосиловку и поиск новых идей. Другой советовал не спешить.
      "Засранцы, - сказал Начальник. - Пропадите вы пропадом с вашей голосиловкой!"
      Но сидеть сложа руки тоже было нельзя. Ничего не стоило в один прекрасный момент слететь с кресла.
      "Где ж я вам, гады, новых идей возьму?" - бормотал Местный Партийный Начальник, копаясь в ворохе бумажек на своем столе. Вдруг один из помятых листков привлек его внимание. Это было письмо дурака академика об аномальных явлениях.
      - Так, так, так, - произнес он и, не отрываясь от чтения письма, нажал кнопку. - Редактора ко мне. Быстро! - сказал Начальник вошедшей секретарше.
      Через полчаса на пороге возник редактор лукичевской газеты. Писака был в своем обычном состоянии. То есть умирал от страха.
      - Ну? - спросил Местный Начальник, глядя поверх его головы. - Как у нас насчет голосиловки?
      Редактора затрясло.
      - Мы вот... В общем-то... Всегда... - заблеял он.
      Начальник взял карандаш и, постукивая им по столу, взглянул на трясунчика.
      - Так будем голосить или нет? Я вас спрашиваю.
      - Конечно, конечно... Мы... обязательно... - На глазах писаки выступили крупные слезы.
      Местный Начальник поднялся с кресла, занес над столом кулак, но вовремя спохватился и опустил свой главный инструмент.
      - Где новые идеи? - спросил он. - Где... идеи? Я, что ли, черт возьми, за вас перековываться буду?!
      - Мы ищем. Мы ищем... Только вот... - донеслось от двери.
      - Ищут они! - Начальник не удержался и треснул-таки кулаком по столу. - Они, мать их, ищут! Сидят себе сиднем, не голосят ни хрена, а я за них работать должен... Вот вам идеи!
      Он взял письмо и потряс им в воздухе.
      - Открытия замалчивать вздумали! Народу правды не говорить!.. Выгоню к черту!.. Чтоб завтра же статья была. Чтоб народ все знал про... - Начальник осекся и с трудом прочел нужное слово: - ...про аномалии.
      Редактор затряс всем сразу - и головой, и руками, и ногами.
      - Мы счас... Мы сразу... Знание - сила...
      - Пшел вон, - устало сказал Местный Начальник и сел в кресло.
      Дверь кабинета захлопнулась. Лукичевский Начальник ещё раз попытался прочесть письмо академика.
      "Фигня, - сказал он самому себе. - Фигня... А впрочем..."
      Он задумался, потом взял двумя пальцами лист бумаги и положил в ящик стола.
      - Черт его знает, - произнес он. - Может, пригодится. На безрыбье и рак - рыба.
      Начальник встал и подошел к окну кабинета. Внизу простиралась большая площадь. В дальнем конце её на полированном пьедестале стоял бронзовый человек с кепкой в руке. Дальше тянулся сквер с хлипкими деревцами и ломаными скамейками. За сквером виднелся обшарпанный дом. В одном из раскрытых окон его чернела едва различимая точка. Не то кошка на подоконнике, не то чья-то голова.
      * * *
      Кухтик сидел в своей комнатке и, разложив на подоконнике газету, читал про перековку.
      Вообще-то раньше он газет в руки не брал. Он даже не очень понимал, зачем это делают другие. Все интересное про жизнь было написано в книжках. (Правда, и их Кухтик читал не много.) Все новости показывали по телевизору. (Правда, и новости по телевизору Кухтик смотрел не часто.) Что ещё можно узнать из газет, он не представлял. Когда-то в армии на политзанятиях им зачитывали разные большие статьи о Предводителе и даже заставляли пересказывать их своими словами. Но ведь то было в армии. Там ещё не такое проделывали.
      В общем, смысл существования газет был ему не до конца понятен. Большинство знакомых ему людей прекрасно обходились без них.
      Однако за последний год все изменилось. Мало того что в институте на лестничных площадках курильщики теперь стояли, уткнувшись в газетный лист. Мало того что Беня теперь часто ходил с газетой под мышкой, чего раньше никогда не было. Но даже Колька пристрастился к этому делу.
      Сегодня же Кухтик окончательно убедился, что в мире что-то не так. Придя с работы, он застал на кухне за чтением газеты Надькиного отца.
      - Слушай, малой, чего пишут, - сказал тот и начал водить пальцем по строчкам.
      Кухтик услышал много интересного. В частности - про Великого Вождя и Первого Предводителя, портрет которого лично когда-то снимал со стенки. Великий Вождь, как выяснялось, проделывал страшные вещи, убил кучу невинных жителей и замучил массу сподвижников. Первый же Предводитель был просто козлом. Впрочем, Кухтик об этом подозревал, слушая в армии замполита.
      - Во, малой! Гляди: "В эпоху застоя проедались природные богатства страны..." Точно. Это он, падла, проел. Предводитель... Ты рожу евонную видел?.. Во еще. Слушай...
      Все, что писали в газете, конечно, сильно смахивало на правду. Но, к примеру, Большому Начальнику По Кадрам он такую газету показывать бы не стал. Хотя, с другой стороны, тот её наверняка тоже видел. И, возможно, даже читал.
      Тем временем на кухне появился Колька с кастрюлей в руках.
      - Читаете? - спросил он. - А у меня ещё одна есть. Во там чешут. Застрелись!.. А вчера по телику фильмец гоняли, как Предводителя под ручку водят. Сам-то, оказывается, не рюхал совсем.
      - Свобода теперяча, - сказал Надькин отец. - Теперь им всем клизьму вставят. С иголками.
      Кухтик понял, что отстал от жизни.
      - Как думаешь, наших хмырей посымают? - спросил Колька Надькиного отца.
      - Кто у них там кого сымет, не знаю. Но вот пишут - голосить теперь можно почем зря. Я мужиков завтра подобью, чтоб к начальству пошли. Пущай талоны, суки, дают за прошлый месяц. Опять зажали.
      - А ты чего думаешь? Насчет перековки ихней? - обратился Колька к Кухтику.
      - Я-то? - Кухтик шмыгнул носом и задумался.
      - Ты возьми, почитай. - Надькин отец сунул ему газету. - Только опосля верни. Я в её бутылку оберну, на антресоль спрячу. Чтоб моя не засекла.
      Теперь, сидя у подоконника, Кухтик пытался осилить газету.
      "Завтра в столице открывается конференция", - прочитал он.
      Дверь приоткрылась, и в комнату заглянул Колька.
      - У них конференция завтра. В столице, - сказал Кухтик, чтоб продемонстрировать другу свои познания в области перековки.
      - Ну, значит, наших сымать будут, - уверенно сказал Колька. Он вошел в комнату, подошел к окну и выглянул на улицу. - Всех посымают. Точно. Может, даже и колбаса появится... Жизнь начнется - зашибись. Как в столице...
      * * *
      В большом столичном дворце начиналась конференция по вопросам перековки. Первый Демократ созвал сюда Местных Партийных Начальников с разных концов страны. В фойе дворца он велел поставить столики и разложить на них газеты, наиболее преуспевшие в голосиловке. Стоя наверху, на балконе, Микки смотрел, как Начальники расхаживали по фойе, брали газеты и о чем-то шушукались. Определить что-либо по их тусклым физиономиям было невозможно. Кстати, Микки, встречавший многих из них раньше, вдруг обратил внимание, насколько они похожи друг на друга. Казалось, что на высокие должности подбирали исключительно родственников. Хотя он точно знал, что это не так.
      В фойе заверещал звонок. Первый Демократ прошел за кулисы главного зала, подождал немного и вышел на сцену. Здесь, расположившись в несколько рядов, сидели его соратники. Тяжелый занавес позади них украшал портрет Автора Великой Идеи.
      Светлый, увешанный люстрами зал был заполнен до отказа. При появлении Микки все встали со своих мест и зааплодировали. Он изобразил на лице радушную, чуть смущенную улыбку и поднялся на трибуну. В обитых красным бархатом креслах перед ним сидели Местные Начальники, Помощники Местных Начальников, Заместители Местных Начальников, Помощники Заместителей и Заместители Помощников. Именно они составляли тот механизм, с помощью которого он руководил своей страной. Судьба каждого из них целиком зависела от него. Каждого из них он мог - если бы захотел - снять с должности в любую минуту. Власть его над ними казалась безграничной. Во всяком случае, над каждым из них в отдельности. В отдельности каждый из них был не более чем деталью сложной машины, рычаги управления которой находились в его руках. Любой являлся не более чем отдельной особью большой стаи, вожаком которой был он - Предводитель.
      Однако в зале они сидели все вместе. Слившись на фоне красных кресел в нечто общее, Начальники казались ему огромным тысячеглазым существом, внимательно наблюдающим за малейшим его движением. Микки ощутил некоторую напряженность.
      "Сейчас я им вмажу! - подбодрил он себя. - Сейчас они у меня перекуются!"
      Тысячеглазое существо молча следило за ним.
      "Хорошо бы с ходу вмазать, пока притихли", - подумал Микки.
      Он взял стоящий перед ним стакан воды и отпил несколько глотков...
      Первый Демократ тянул время. Что-то мешало ему начать.
      "Сейчас, - сказал он самому себе. - Сейчас..."
      Микки почувствовал спиной чей-то взгляд и, отставив стакан, как бы невзначай обернулся. Автор Идеи смотрел на него с портрета.
      "Не дергайся. Стой спокойно, - посоветовал тот Микки, который сидел внутри него, похлопав по плечу того Микки, который стоял на трибуне. Спокойно повернись и валяй. Никто тебя не сожрет... Пока".
      Он вновь повернулся к залу. Тысячеглазка выжидала.
      - Мы собрались сегодня, - начал Первый Демократ, - чтобы вместе обсудить наиболее важные вопросы перековки... Мы все понимаем, что подошло время больших перемен. Еще Автор Идеи завещал нам не бояться трудностей и смело внедрять все новое и прогрессивное... Великий замысел справедливого всеобщего поделения... - "Не туда заехал", - подумал он. - Великий замысел поделения, искаженный долгими годами несправедливости, нерасторопности, невнимательности, неспособности, нерешительности, некультурности, неопрятности... - "Это я зря ляпнул". - Одним словом, долгие годы героического труда и больших достижений привели нас к осознанию полного застоя.
      Существо с тысячью глаз, распластавшись на креслах, слушало молча и особых эмоций не выказывало. Микки продолжил:
      - Наша задача состоит в том, чтобы преодолеть возникшие трудности. Нам необходимо двигаться вперед, отметая застойность, застарелость, залежалость, замкнутость, закостенелость и заорганизованность. Мы должны активно осваивать новые подходы, отходы, заходы и доходы... - "Насчет доходов - не надо бы". - В общем, строго следуя заветам Автора Великой Идеи, мы должны с ещё большей энергией продолжить дело справедливого поделения, полно-стью отказавшись от такового.
      Что-то где-то скрипнуло в зале. Он прервался и сделал ещё пару глотков из стакана.
      - Демократия, за которую, не жалея сил, боролся Автор Идеи, дала мощные всходы в других странах мира, которые, идя вслед за нами, двигались несколько впереди. - "Что это я несу?" - Мы долж-ны самокритично оценить пройденный путь, сделать выводы и ещё больше демократизироваться. Многое из опыта, накопленного в зарубежных странах, можно использовать, опираясь на наш собственный опыт и тем самым опережая самих себя.
      Микки перевел дух. Существо вело себя смирно. Он вдохновился.
      - Суть перековки и голосиловки, о необходимости которых говорил ещё Автор Идеи, состоит в том, чтобы постоянно перековываться и голосить. Без этого невозможно никакое движение вперед, к цели, которую мы перед собой поставили и которую нам ещё предстоит выбрать, чтобы не сбиться с единственно верного, но пока ещё не известного нам пути. Поэтому цель наша совершенно ясна, и партия должна неуклонно двигаться к ней под руководством самой себя, неуклонно перековываясь и непрерывно голося. Перековка потребует от каждого из нас нового мышления, глубокого осмысления, большого внимания, четкого понимания, резкого возрастания и широкого разрастания...
      Пока все шло нормально. Но когда-то надо было и переходить к сути.
      - Вопрос в том, все ли из нас готовы к предстоящим трудностям. Все ли осознали необходимость покончить с застоем и взяться за дело? Если же кто-то не найдет в себе силы работать по-новому и не сможет отказаться от прежних порочных методов, тому, боюсь, придется уступить свое место.
      Тысяча глаз разом моргнули. Аморфное существо пошевелилось, и что-то заурчало у него внутри.
      - В конце концов, мы не можем бесконечно топтаться на месте, заниматься пустой болтовней, хрен знает куда тратить народные деньги и делать всякую фигню, - сказал Микки и оторопел от собственных слов.
      Урчание внутри тысячеглазого существа стало громче.
      - С теми, кто будет продолжать упорствовать, с теми, кто не сможет или не захочет перековываться, с теми, кто не поймет, что ТАК БОЛЬШЕ ЖИТЬ НЕЛЬЗЯ, - произнес Первый Демократ свою любимую фразу, - с такими работниками нам придется расстаться.
      Зверь в зале издал глухой рык.
      - Нет, торопиться, конечно, не следует, - опомнившись, сказал Микки. И вообще, друзья, надо беречь кадры... Но, с другой стороны, нельзя же не признавать, что...
      Рычание стало тише, но не прекратилось.
      - Нельзя же не признавать, что самое ценное наше достояние - это наша партия. Именно её должны мы беречь больше всего... Другой-то у нас нет...
      Существо успокоилось и вновь разлеглось на креслах.
      - Мы не позволим подбрасывать нам разные чуждые идеи о каких-то там разных моделях различных разнящихся разностей... Мы будем перековываться неуклонно, неусыпно, неумолимо и непрестанно. Но это вовсе не значит, что мы будем разбазаривать, растранжиривать, растрачивать, раскидывать и разбрасывать наше идейное достояние...
      Микки говорил полтора часа. Он умудрялся плести такие извилистые фразы, что ему самому с трудом удавалось из них выпутываться. Он петлял по тексту, как заяц по лесу.
      Зверь с тысячью глаз то затихал, то вновь настораживался...
      Закончив доклад, Первый Демократ изрядно устал. В зале раздались аплодисменты. Бурными он бы их не назвал.
      После короткого перерыва на трибуну вышел один из Местных Партийных Начальников с пачкой бумаг в руке. Разложив их на трибуне, он начал ответную речь.
      - С огромным вниманием прослушав исторический доклад, мы все как один глубоко осознали необходимость перековки и... - Начальник посмотрел в бумажку. - И голосиловки... Мы целиком разделяем и полностью поддерживаем новый курс на осознание, ускорение, проникание и углубление... Все, к чему призывает нас партия, под руководством которой мы руководим, руководствуясь её мудрым руководством, будет безусловно выполнено в условиях усложнения условий, обусловивших условия их выполнения...
      Начальник говорил два часа. Микки понял, что этот раунд проигран. Он с надеждой посмотрел на Старого Друга. Тот вздохнул, поднялся и пошел к трибуне.
      Тридцать минут Старый Друг добросовестно рассказывал залу то, о чем когда-то поведал Первому Демократу. Правда, на сей раз он излагал несколько смягченный вариант. Но это не помогло. К концу его речи зверь в зале пришел в крайнее раздражение.
      Затем на трибуне неожиданно оказался редактор одной из наиболее голосильных газет. Десяток таких редакторов Микки пригласил на конференцию в качестве гостей.
      - Уважаемые! - сказал голосильный редактор. - Ну на фига же так нервничать? Ну для чего трясти, я извиняюсь, чем-то там? Ведь все равно придется перековываться... Я понимаю, что дело тяжелое. Но о чем говорить, когда нефти все равно нет. Это-то хоть вы понимаете? Кулаками своими по столу вы уже все, что могли, вышибли. Ну, надо же когда-то начинать и головой работать. Ежели кто может, конечно... Я извиняюсь...
      В зале началась истерика. Местные Начальники повскакали с мест. Раздались крики. В редактора полетели тухлые яйца и гнилые помидоры. Откуда у них оказалось с собой столько еды, Микки не понимал.
      Он встал со своего места и призвал всех к спокойствию. Буйство в зале продолжалось. Он начал стучать ладонью по столу, но и это не помогло. Истерика нарастала. Тухлые яйца с треском разбивались о трибуну. Зал заполнился вонью.
      Оставалось последнее средство.
      Микки полез во внутренний карман пиджака и вытащил тонкую деревянную дудку с длинным рядом маленьких дырочек. Он выпрямился, поднес инструмент к губам и, поочередно зажимая пальцами дырки, начал играть.
      Протяжная, заунывная мелодия полилась в зал. Вопли прекратились. Он поднял трубку повыше и запрокинул голову. Колыбельная песнь заструилась между хрустальными люстрами, растеклась, спустилась вниз и обволокла красные кресла. Лохматое, всклокоченное тысячеглазое существо заурчало, тяжело заворочалось, потом постепенно угомонилось и стихло.
      Первый Демократ, не отрывая трубки от губ, сделал знак всем сидящим на сцене. Все поднялись, осторожно отодвинули стулья и на цыпочках потянулись к кулисам.
      Из зала слышался многоголосый храп.
      Микки прекратил игру, подошел к микрофону и тихо, едва слышно произнес:
      - Конференция закрывается.
      III
      Прошел год.
      За это время Микки усвоил три правила.
      Первое правило гласило: "Больше демократии!" (Этому его научил Старый Друг.)
      Второе правило гласило: "Хорошего помаленьку". (Этому он научился у Лихача.)
      Самым же важным было третье правило: "Чаще играй на дудке". (До этого он додумался сам.)
      Первый Демократ научился виртуозно играть. В любой нужный момент он мог выдудеть любую нужную мелодию. Что именно он сыграет, не знал никто. Включая его самого.
      Отношения между двумя Главными Соратниками Первого Демократа не изменились. Микки по-прежнему ежедневно выслушивал их противоречивые советы. Работать в такой обстановке было трудно, но со временем он приспособился. Иногда приходилось поочередно следовать то одному совету, то другому. Иногда - обоим советам сразу. Но чаще всего он смешивал две разные точки зрения, хорошо взбалтывал эту смесь и вырабатывал таким образом собственное мнение.
      Разумеется, Лихач и Старый Друг постоянно жаловались друг на друга. Приходилось успокаивать обоих и заверять каждого в своей полной поддержке. Когда кто-то из них начинал горячиться, Микки доставал заветную дудку и играл колыбельную песню. Общаться с ним во время игры было невозможно. Собеседник либо засыпал, либо, отсидев какое-то время и поняв, что толку не будет, уходил восвояси.
      Он с удовольствием избавился бы от одного из Главных Соратников. Но беда в том, что оба они были ему нужны. Не будь одного из них, Микки пришлось бы выбрать что-то определенное. И тут начинались проблемы. Выбрать демократию было заманчиво, но опасно. Отказаться же от неё значило перестать быть Первым Демократом и превратиться в очередного Предводителя. А этого он не хотел. Оставалось крутиться...
      Главных Соратников такая жизнь тоже постепенно выматывала.
      Первым не выдержал Лихач. Он решил срочно предложить какую-нибудь оригинальную идею, чтобы доказать свою незаменимость и покончить с влиянием соперника. Конечно, самой блестящей была бы идея послать к черту всю перековку вместе с голосиловкой. Но Лихач понимал, что Микки на это не пойдет. Вот если бы он - Лихач - сам мог выступить реформатором и выбить, таким образом, стул из-под Старого Друга... Но никаких реформаторских идей на ум не приходило. С идеями у него вообще было туго. Да и с умом - тоже не очень.
      И все-таки он придумал.
      Однажды Лихач пришел в кабинет Первого Демократа и уселся перед ним в кресло.
      - Послушай, - сказал он. - Что-то медленно у нас идет пе-рековка.
      Микки, который приготовился выслушивать очередной донос на Старого Друга, удивился.
      - Ты чего это? - спросил он. - Не заболел, часом?
      - Здоров я, здоров, - ответил Лихач, - а вот народ у нас, понимаешь, болеет.
      - Кто болеет?
      - Народ.
      - Как это? - изумился Первый Демократ.
      - А вот так. Тяжко болеет народ. Хворь у него застарелая. Ты б, вместо того чтоб перековкой своей заниматься, о здоровье народном подумал.
      - А, это ты насчет того, чтоб перековку бросить? - устало спросил Микки и полез в карман за дудкой.
      - Постой, постой! - Лихач вскочил с кресла. - Погоди. Я тебе дело говорю. У меня идея... Реформаторская.
      - У тебя? - спросил Микки.
      - Ага.
      - Идея?
      - Точно!
      - Реформаторская?
      - Со страшной силой.
      Микки снова полез в карман.
      - Да погоди ты! - Лихач схватил его за руку. - Выслушай!
      - Ну, чего ты меня хватаешь? - недовольно сказал Микки. - Я ж тебя выслушаю... Только вот сперва на дудочке поиграю.
      - Оставь дудку! - взмолился Лихач. - Послушай идею.
      Первый Демократ тяжко вздохнул.
      - Ладно, - сказал он. - Говори.
      Лихач сел в кресло и, постоянно косясь на карман с проклятой дудкой, стал излагать свою идею.
      - Народ наш болен страшной болезнью... Болезнь эта застарелая и тяжелая. Ежели не избавим от неё народ, никакой перековки не получится.
      - Да что за болезнь-то? - спросил Микки. - Откуда взялась?
      - С давних времен, - сказал Лихач. - А выражается она в том, что пьет наш народ вредную жидкость в непомерных количествах. И ничего поделать с собой не может. Вот такая, понимаешь, болезнь.
      - Ах, вот ты о чем, - сказал Микки. - Так я про то и сам знаю. Только это не болезнь. Это традиция... Правда, вредная.
      - Болезнь это, - возразил Лихач. - А болезнь лечить надо.
      - Да как же ты её вылечишь?
      - А очень просто, - сказал Лихач. - Надо отменить жидкость. Запретить её, к чертям собачьим. Тогда народ одумается и сразу пить перестанет.
      Микки задумался. Народная привычка травить себя вредной жидкостью ему никогда не нравилась. Сам он жидкость не употреблял, так как Рикки этого не любила.
      - Хорошая идея, - сказал Микки. - И впрямь - реформаторская. Это ты здорово придумал.
      Лихач воспрял духом.
      - Вот видишь, а ты меня все за консерватора держишь. - Он поудобнее уселся в кресле. - Я тебе плохого не предложу. Я за народ радею. Не то что некоторые - с этой своей демократией.
      - Хорошая идея. Хорошая, - повторил Микки. - Только вот мне сейчас некогда этим заняться. Я за границу ехать должен. Так что ты уж давай, возьмись за дело. Начинай с жидкостью бороться. Может, и впрямь получится.
      - Значит, одобряешь? - спросил Лихач.
      - Одобряю.
      Микки встал, подошел к реформатору и положил руку ему на плечо.
      - Ну, а скажи мне, - обратился он к Лихачу, - как это ты до такого додумался? Перековался, что ль?
      Лихача распирало от гордости.
      - Не ценишь ты меня. Не ценишь... А я день и ночь как пчелка тружусь. Все как лучше стараюсь... Не то что некоторые.
      - Да ладно тебе, - примирительно сказал Микки. - Ценю я тебя. Но ты все ж расскажи, как до идеи-то этой дошел...
      Лихач решил раскрыться.
      - Понимаешь, насчет того, что народ жидкостью травится, это я, конечно, и раньше знал. Хотя и не одобрял. Но тут, гляжу, совсем уже кошмар получается. Подходит ко мне на конференции один Местный Начальник и сует, понимаешь, в руку бумажку. Вот, говорит, у нас там, в городишке нашем, открытие сделали. Не ознакомитесь ли вы, мол, с этим делом? И все такое... Ну, я думал, дело обычное - засиделся в местных, наверх рвется. Бумажку в карман положил, сказал - разберемся. А потом как глянул, смотрю - бред сивой кобылы! Аномалии, пространства какие-то, ещё хрен знает чего. Белая горячка чистой воды. Представляешь? Чтоб такое выдумать, надо не один литр принять. Это значит, и местные уже меры не знают, лакают почем зря. Не просыхают... Во до чего дошли! Еще немного, и совсем поотравляются. Ну, тут я и решил...
      - Да, история... - сказал Микки. - А что за городишко-то у него, у этого Местного?
      - Не помню толком. Не то Кирпичевск, не то Фомичевск какой-то.
      Главный Советник полез в карман и вытащил листок бумаги.
      - Во - Лукичевск, - прочел он. - Ну, чистый бред! Ты возьми, глянь на досуге. Сам поймешь. Пора с этой жидкостью что-то делать. Ладно, народ повымирает. Но ведь и партия сопьется к чертовой матери. А тогда уж - всему конец.
      - Давай почитаю. - Микки взял у Лихача лист. - Лукичевск, говоришь?
      - Лукичевск.
      - А где это? Что за название такое?
      - Да пес его знает, - ответил борец с жидкостью. - Может, у них там лук выращивают?
      * * *
      В Лукичевске все шло по-прежнему и никаких особых изменений не происходило. Сотрудники Института Пространственных Аномалий все также бЄльшую часть времени курили на лестничных площадках и читали столичные газеты.
      Кухтик газет не покупал. Порой ему хотелось это сделать, но газетный лист настолько слился у него в памяти с образом замполита, что пересилить себя он не мог.
      У входа в институт все ещё дежурили милиционеры, хотя, что они теперь охраняют, было непонятно. Места, где когда-то проходила канава, давно уже поросли травой, и даже след её затерялся. На осторожный вопрос Кухтика один из милиционеров ответил, что канаву засыпала бригада землекопов. "За один вечер сработали, - сказал милиционер. - Я глазом моргнуть не успел. Как корова языком слизнула. Вот что значит приказ. Пока начальство клизму не вставит, никто не пошевелится".
      Страшную ночь, когда ему пригрезились чудеса на помойке, Кухтик постарался забыть и твердо решил никогда больше не напиваться до такой степени. Желание его было похвальным, но трудновыполнимым. Колька продолжал таскать в мастерскую спирт, а дни рождения, праздничные дни и просто пятницы наступали регулярно. Не пить в такие святые дни было совершенно невозможно. Это значило бы отрываться от коллектива и не уважать тех, с кем работаешь.
      В остальное время жизнь Кухтика текла сравнительно гладко. Он успел подружиться с Беней, который за эти годы выбился в люди и стал научным сотрудником. Теперь Беня уже редко сам носил приборы и даже не так часто ездил "на картошку". Но от новой своей должности он не зазнался, часто заходил вечерами в мастерскую и болтал с Кухтиком.
      Академика Кухтик встречал всего пару раз и оба раза успевал благополучно свернуть за угол. Конечно, тот его уже вряд ли помнил, но осторожность не мешала.
      По слухам, которые иногда доносились до Кухтика, дела на помойке обстояли неважно. Аномальные явления прекратились. В институте по этому поводу сочинили несколько анекдотов, посмеялись и постепенно вернулись к старым занятиям. Беня тоже больше не вспоминал про аномалии и только махал рукой, если Кухтик пытался завести разговор на эту тему.
      Так прошел год.
      Наступившее лето выдалось жарким. Картошка не уродилась. Говорили, что такая жара стоит повсюду и ни овощей, ни полезных злаков снова нигде собрать не удастся. Правда, так повторялось почти каждый год, с той только разницей, что иногда слишком сильно светило солнце и приключалась засуха, а иногда, наоборот, солнце светило плохо и шли сильные дожди. Если же изредка и устанавливалась хорошая погода, то собрать урожай вовремя все равно не успевали. Это происходило потому, полагал Кухтик, что к хорошей погоде никто просто не был готов.
      Впрочем, ни об урожае, ни о чем другом Кухтик в такую жару думать не мог. Серые клеточки наотрез отказывались работать и хотели только одного чтобы к ним не приставали.
      Как-то душным летним вечером Кухтик сидел на подоконнике в пустой мастерской и пытался не заснуть, дабы не свалиться вниз. Хотя мастерская располагалась на первом этаже и до земли было недалеко, но все же падать не хотелось. Не хотелось и слезать с подоконника.
      Сухой пыльный воздух за окном был неподвижен. Пространство замерло, и любое движение противоречило законам природы. Время тоже остановилось. Четверть часа умерли незаметно.
      "Вот идет кот", - сообщили полузакрытые глаза Кухтика полусонным серым клеткам.
      "Где?" - спросили клеточки.
      "Вон там".
      "Нет там никакого кота", - лениво ответили клетки.
      "Тогда - собака".
      "Ну, может, собака".
      Серые клеточки не хотели разбираться, что и где там идет.
      "На собаку не похоже", - сообщили клеткам глаза.
      "Ладно, пусть - не собака".
      "Что-то очень большое идет", - поступило сообщение.
      "Ну и черт с ним!"
      К институту вдоль помойки шел человек. На человеке была белая рубашка. Или что-то вроде рубашки. Во всяком случае, что-то белое на нем точно было.
      Возле самого входа, прямо под Кухтиковым окном, человек остановился, постоял немного, сел на каменные ступени и закурил.
      "Точно - рубашка на нем, - определил приоткрывшийся правый глаз. Белая".
      "А штаны - черные", - дополнил левый глаз.
      Клеточки в этом занятии участия не принимали.
      Хлопнула дверь, и в мастерскую кто-то вошел. Услышав звук, Кухтик медленно повернул голову и чуть приподнял веки. Глаза Кухтика опознали Беню. Клетки согласились.
      - Загораем? - спросил Беня.
      - Аг-г-га, - ответил Кухтик.
      - Жарко, - сказал Беня.
      - Уг-г-гу, - подтвердил Кухтик.
      Беня подошел к нему и сел рядом.
      - Как дела? - спросил Беня. - Что нового?
      - Человек сидит, - сообщил Кухтик последнюю новость.
      - Где?
      Кухтик кивнул в сторону расплывчатого объекта на ступенях. Беня посмотрел туда.
      - Сидит, - сказал он. - У тебя закурить не найдется?
      - Н-н-н, - сказал Кухтик.
      - Жаль, - вздохнул Беня. - Я свои дома оставил.
      Они помолчали.
      - Ты... - сказал Кухтик и, напрягшись, закончил фразу: - У него... стрельни.
      - У кого?
      Кухтик снова кивнул, и Беня снова посмотрел вниз.
      Потом Беня перегнулся над подоконником и до пояса высунулся наружу.
      Потом Беня выпрямился и протяжно свистнул.
      Потом Беня подпрыгнул, издал какой-то писк и вылетел из мастерской.
      Через минуту под окном раздался вопль: "Кирилл!!" Человек, сидевший на ступеньках, поднялся и обернулся. Кухтик узнал его...
      Под окном завертелся маленький смерч.
      - Я знал! Я знал! - выкрикивал Беня, прыгая вокруг мрачного Кирилла.
      В центре смерча царило спокойствие. Кирилл стоял и, наклонив голову, рассматривал буйствующего друга.
      - Да успокойся ты, - сказал он наконец. - Откуда ты вы-прыгнул? Я думал, все уже разошлись.
      - Я знал, знал, - повторял Беня как заведенный. - Я точно знал, что так будет. Я знал...
      - Ну чего ты, старичок? Угомонись. Шумный ты больно стал.
      Кирилл взял Беню за руку, и тот прекратил прыжки.
      - Давай-ка присядем лучше, - сказал Кирилл, снова опускаясь на ступени.
      - А ты к нам? К нам? Ты теперь снова к нам? - затараторил Беня, пристраиваясь чуть ниже его.
      - Да нет. Поглядеть просто зашел. Меня теперь, старичок, к вам вряд ли пустят... Да я, по правде сказать, и сам не рвусь.
      Беня восторженно глядел на Кирилла, словно все ещё не веря своим глазам.
      Кухтику не хотелось, чтобы его заметили. Он слез с подоконника и отошел в глубь душной мастерской.
      - Но я же знал! Я все равно знал! Знал!.. - доносилось из-под окна.
      Кухтик посмотрел на часы и стал собираться домой.
      * * *
      - Я знал! - крикнул Надькин отец, выскочив из дверей кухни и чуть не сбив с ног Кухтика. В руках у него была газета. - Я знал, что эти засранцы чегой-то придумают! - выпалил он и снова скрылся за дверью.
      Кухтик вздохнул и направился к себе в комнату. Духота в коридоре была пропитана вечным запахом жареной рыбы.
      - Малой! - раздалось из кухни. - Слышь, малой! Иди-ка сюда.
      Было слишком жарко, чтобы заставить себя делать лишние шаги.
      - Здесь я, дядь Вась, - отозвался Кухтик, стоя на пороге комнаты. Чего там случилось?
      Взлохмаченная голова Надькиного отца высунулась в коридор.
      - Все! Кранты! - произнес он, потрясая газетой. - Все, малой! Приехали! Знал я, что добром ихняя перековка не кончится.
      - Да в чем дело? - устало спросил Кухтик.
      - Трезвость! Трезвость у них.
      - Чего?
      - Да ничего! Трезвость они объявили. Во чего! - Глаза Надькиного отца сузились. - Знал я, знал, старый козел, к тому все идет. Не зря голову морочили!.. Знал. Ох, знал я!..
      * * *
      "Я всегда знал, что у тебя не все дома, - сказал Местный Начальник, сидя в глубоком кресле и обращаясь к портрету Первого Демократа. - Но чтоб ты до такого допер..."
      Начальник оглядел пустой кабинет, вытащил из ящика стола бутылку, достал оттуда же стакан и налил в него прозрачной жидкости.
      "Ну, что? - спросил Местный Начальник у Первого Демократа, висевшего на стене. - Что глядишь? Делать тебе нечего?"
      Портрет стыдливо молчал.
      "Ты сам-то соображаешь, чего затеял? - Начальник постучал себя пальцем по лбу. - У тебя там что, и впрямь пусто?.. Ну, ладно, ковать надумал. Куй себе. Мы не такое видели. Отрапортуем. Не впервой... Ну, голосиловку свою устроил. Так тебе ж, дураку, её и расхлебывать. Здесь-то, на месте, не шибко поголосят... Но теперь-то ты, балда, чего выдумал? Ты хоть понимаешь, чем такие дела кончаются?.. Ох, в яму лезешь, помяни мое слово. В яму..."
      Жидкость булькнула, и стакан опорожнился. За окном в сумеречном лукичевском небе зажглись первые звезды.
      "Висишь себе там, - ткнул Местный Начальник пальцем в портрет, - и виси. Чего тебе ещё надо? Сам живешь и нам дай пожить спокойно. Ты что, не понимаешь, козел, что завтра они мне тут стекла поразнесут. Я их что, кефиром поить буду?"
      Начальник поднялся, взял бутылку и налил второй стакан.
      "Чуяло мое сердце, - сказал он. - Чуяло... Знал я, что ты какой-нибудь фортель выкинешь. Знал..."
      * * *
      - Знал, не знал, - какая разница? - сказал Кирилл Рогозин Вениамину Шульману. - Если б и знал, все равно бы влез. Не бери в голову, Беня. Налей-ка лучше еще.
      - А ты слышал? Новая кампания у них. Борьба за трезвость, - сообщил Беня, разливая остатки жидкости в граненые рюмки.
      - Чем бы дитя ни тешилось, - сказал Кирилл.
      - Он что, полагает, действительно пить меньше будут? - Беня поднял рюмку и пытался покрепче сжать её пальцами.
      - Послушайте, уважаемый, - сказал Кирилл, откинувшись на хлипком диванчике и тоже с немалым трудом удерживая рюмку. - Система, о которой идет речь, функционирует так. Клепает, скажем, наш вонючий заводик свои секретные кастрюли. Кастрюльки эти дальнего радиуса действия в магазины, естественно, не поступают. Равно как и большинство прочих изделий с прочих кастрюльных заводов. Но платить за ударный труд надо. Поэтому денежки выдаем... Но ежели бы за этими денежками не баллистические кастрюли стоя-ли, а нечто полезное, то, продав это нечто, можно было бы денежки вернуть в оборот. А так - с концами... Вопрос - как вернуть?.. Тут мы берем некий жидкий продукт с себестоимостью три копейки и отправляем его в магазин к проходной кастрюльного завода. По три рубля, естественно. Такой, понимаешь, очень доходный продукт. Особенно если его много потребляют... Ну, через неделю при массовом спросе все денежки возвращаются к нам. И теперь можно вновь платить за новую партию кастрюль... Прочие мелочи оплачиваем за счет нефти... Пока она есть... Дешевая нефть, дешевая рабочая сила, дешевое производство отравы. Три источника. Три составные части... Вот так, товарищ Шульман.
      - Из каких же денег он теперь за кастрюли будет платить? - спросил товарищ Шульман.
      - А это ты у него выясни. Это ему кастрюли клепают, не мне.
      - Ну, не он же их клепать начал.
      - Не он, не он. Вот только закончить ему вряд ли удастся. Со всей его перековкой и трезвостью. Плохо он себе это представляет, боюсь...
      - Думаешь - не знает, за что взялся?
      - Эх, Беня, Беня. Тут с какого конца ни возьмись... Косметическая операция не поможет. Либо вырезай опухоль, либо не берись за нож. Это тебе не с Бермудянским в аномалиях разбираться. Здесь все, Беня, аномалия. Сплошная аномалия здесь... И сам ты прекрасно все знаешь. Не валяй дурака.
      - Знаю, - печально сказал Беня. - Знаю...
      * * *
      - Не знаю, малой, - горестно произнес Надькин отец. - Не знаю, чего теперяча будет! Теперяча ведь никакой политуры у нас на фанерке не хватит. Растырят все. Точно! И лак растырят. Он же, гад, на спирту. Его ежели процедить с умом... И ещё клей этот, как его? Там банку под фрезу поставить и - на тебе - пей... Эх, поздно уже. Лабаз закрыт. Завтра зажмут же все к лешему... Житуха у них теперь начнется в лабазе. Эт тебе не колбасу под прилавком держать. Теперяча они - короли. Главный продукт в дефиците будет. Во где кормушка... А Колька-то твой мне только вчерась банку спирту приволок. Это ж смех. На неделю, не больше. У вас небось тоже зажмут... Теперь в парфюмерию шпарить надо. Одеколон хоть, суки, оставят? Как думаешь?..
      Он с тоской глянул на зажатую в руке газету.
      - Во, устроили! Это ж надо! А все он, паразит... Гляди - лыбится еще.
      С фотографии на газетной странице приветливо улыбался Первый Демократ.
      * * *
      Микки чувствовал себя хорошо. В ближайшие дни ему предстояла очень приятная работа. Он собирался в первую поездку за границу в качестве Первого Демократа. Путь его лежал за океан, в страну под названием Америка. Ту самую, что когда-то Кухтик не смог отыскать на карте.
      К своему визиту Микки готовился долго и тщательно. Он не только мог свободно указать на карте, где находится заморская страна (это он знал ещё в школе, чем выгодно отличался от Кухтика), но прочитал целых три книжки по её истории, которые ему подобрали секретари, советники и помощники. Они же написали ему несколько речей для выступлений за границей и дали много листочков с ответами на вопросы, которые ему будут там задавать. Вообще-то они даже слегка перестарались, так как на часть вопросов он мог бы спокойно ответить и сам. Но советники Микки ещё помнили Первого Предводителя и на всякий случай решили подстраховаться.
      Главную часть подготовки взяла на себя Рикки. Она очень волновалась, как пройдет их визит, а потому постоянно подбирала для Микки новые костюмы, от примерки которых он изрядно устал. Однако жена была неумолима. Ей вообще приходилось часто направлять и консультировать его. Рикки не всегда нравились его галстуки, ботинки и политика. Но она надеялась со временем все это подправить.
      Наконец наступил день отлета. В аэропорту выстроились соратники, министры, генералы и ещё куча каких-то людей, половину которых он отродясь не видел. Микки обошел всех и с каждым попрощался за руку. Последними в длинной цепочке стояли два Главных Соратника. Микки обнял сначала Старого Друга, потом - Лихача. Затем проделал все в обратном порядке. "Приглядывай тут за ним, - сказал он каждому из них на ухо. - Вся надежда на тебя". Оба Соратника подмигнули ему...
      Самолет пролетел над десятком стран, пересек два десятка границ, миновал большой океан и начал снижаться.
      На летном поле Микки встречал почетный караул. Ближе к центру поля стояла большая толпа, в которой он ещё из иллюминатора разглядел высокого человека в светлом костюме.
      - Это Президент, - сказала Рикки. - Самый лучший костюм у него.
      - Верно, - подтвердил сидевший рядом помощник Первого Демократа. Президент... Только он чуть дальше стоит.
      - Я этого в виду и имела, - сказала Рикки.
      Микки с уважением посмотрел на жену.
      Дверь самолета открылась, и Первый Демократ с супругой спустились по трапу. Грянул оркестр. Рикки сжала локоть мужа и, наклонившись, прошептала ему:
      - Помнишь, что я говорила?
      Микки кивнул в ответ.
      Над полем прогремел орудийный салют. Пестрая толпа возле здания аэропорта замахала флагами и стала скандировать:
      - Мик-ки! Мик-ки!!
      Он огляделся вокруг.
      * * *
      И увидел он, что это хорошо...
      * * *
      В стране Америке Первый Демократ провел три долгих дня. После торжественной встречи на аэродроме Микки, Рикки и иностранный Президент сели в огромный автомобиль и поехали в центр заморской столицы. Впереди и сзади ехали ещё два десятка таких же автомобилей. Вскоре они подкатили к невысокому дому, выкрашенному белой краской. На зеленой лужайке перед домом стояла большая толпа советников, министров, генералов и прочих важных особ.
      - А у тебя их тоже немало, - сказал Микки через переводчика Президенту, когда они вышли из машины.
      - Да, - вздохнул тот, - хватает.
      - А это что за домишко? - спросил Микки, указав на белый домик. - Дача твоя?
      Президент застеснялся и пробормотал что-то невнятное. Рикки толкнула Первого Демократа в бок.
      - Это же - Белый дом, - зашептала она ему на ухо.
      - Сам вижу, что не красный, - сказал Микки. - Чего уж, и спросить нельзя?
      Президент оправился от смущения и стал объяснять Микки, что домик на лужайке - главная его резиденция.
      - Домишко удобный, ты не смотри, что маленький, - сказал он.
      - Да ладно, - сказал Микки. - Это я просто так, поинтересовался.
      Президент понравился Микки своей простотой и искренно-стью. Микки тоже понравился Президенту своей любознательно-стью и непосредственностью.
      - Знаешь что, зови меня просто Ронни, - сказал Президент Первому Демократу, когда они подошли к подъезду белого домика.
      - Идет, - сказал Первый Демократ и протянул ему руку. - А ты меня Микки.
      Они похлопали друг друга по плечу. Президент начал знакомить Первого Демократа со своими советниками и министрами.
      После церемонии знакомства они прошли внутрь резиденции. Домик и впрямь оказался уютным. Микки и Ронни уединились в маленьком зале, где кроме них были только два переводчика, десять секретарей и шестнадцать охранников. Ронни предложил Микки сесть в красивое кресло возле большого камина и сам сел в такое же кресло рядом.
      - Неплохо у тебя тут, - заметил Микки, осмотрев маленький зал. - И с камином ты здорово придумал.
      - Стараемся, - сказал Ронни и снова смутился. - Вообще-то камин этот ещё до меня поставили. Тут у нас все президенты живут. Как выберут, так сюда... Здесь хорошо. Только в спальне дует немного. Все форточку никак не починят.
      - С форточками всегда морока, - подтвердил Микки. - А кто у вас президентов выбирает? Высший Орган?
      - Нет, - сказал Ронни. - У нас не орган, у нас все выбирают.
      - Вся партия, что ли? - удивился Микки. - Как же ты её всю собираешь?
      - Да нет, - начал объяснять Ронни. - У нас, понимаешь, голосуют. Каждый житель приходит и бумажку опускает. За кого больше опустят - тот, значит, и Президент.
      - Ну, как же! Знаю, - сказал Микки. - У нас тоже опускают. Когда Народный Совет назначается. Только назначает-то все равно Высший Орган. Может, ты просто про свой Орган не в курсе? Не может быть партии без Органа. И назначать никто, кроме Органа, не может.
      - Нет у нас Органа. Это точно, - сказал Ронни. - Все жители решают. И Президента они выбирают, и Конгресс. Ну, это вроде вашего Народного Совета. Каждая партия туда своих пропихнуть норовит. У меня - из моей-то партии там чуть больше половины. Остальные знаешь как мешают!
      - Погоди, - сказал Президенту Микки. - Я насчет этого уже слышал. Мне Старый Друг говорил. У вас тут, значит, много партий? Так?
      - Ну, много не много. В общем, две большие и ещё десяток - так, мелочовка.
      - А у тебя большая? - поинтересовался Микки.
      - У меня - большая, - гордо сказал Ронни.
      - У меня тоже большая.
      - Но тебе хорошо. У тебя - одна. А мне со второй бодаться приходится. Та, стерва, тоже не маленькая.
      - Так разгони её к лешему, - посоветовал Первый Демократ. - Чтоб под ногами не путалась.
      - Нельзя... - Ронни развел руками. - Тогда демократии не будет.
      - Ох, сложная у тебя система, - посочувствовал ему Микки.
      - Да ничего, я привык, - сказал Ронни.
      - Ну, а со злаками у тебя как? - помолчав, спросил Микки.
      - Со злаками?.. - Ронни совсем стушевался. - Нормально. Мы ж это... мы ж вам ещё продаем... Ты только не подумай, что я перед тобой тут выпендриваюсь... Честное слово. Нормально со злаками.
      Микки задумчиво опустил голову.
      - М-да... - сказал он, помолчав. - Может, мне и впрямь демократию завести? Как у тебя?
      - Давай! - Ронни пододвинулся к нему. - Послушай, Микки. Заводи! Точно. Дело хорошее. А если это... Ну, если тебе там деньжат на первое время потребуется, то у меня есть немного.
      - Да мне как-то неловко стрелять у тебя, - сказал Микки. - Хотя... Если - до получки... Ну, я хотел сказать, годика на два, на три...
      - В чем вопрос? - Ронни ещё ближе подвинул свое кресло. - Я с Конгрессом договорюсь. Сделаем. Не сомневайся! Мне б только этого зануду Джека уломать.
      - Какого Джека? - спросил Микки.
      - Да так, жлоб тут один в Конгрессе. Из другой партии. Все время воду мутит. Ну, ничего, мы с ним договоримся. Ты ж у них там в Конгрессе выступишь. Потом на банкет его сводим. Он вашу икру любит. Уломаем.
      - Ты только меня правильно пойми, - сказал Микки. - Я б у тебя денег не брал. Но, понимаешь, напряженка сейчас небольшая с финансами. Все на ракеты уходит.
      - Я понимаю, - ответил Ронни. - У меня тоже ракеты много жрут. Сколько ни строю, все мало. Генералы каждый день пугают. Говорят, у тебя больше. Еще немного, говорят, и долбанешь ты меня.
      - Кто? Я? - Микки даже подпрыгнул.
      - Ну, натурально.
      Микки обиделся.
      - Знаешь, Ронни, - сказал он, - ежели я ракеты и строю, то исключительно, чтобы ты меня не долбанул. Разве ж не ясно?
      - Чего? - Теперь уже Ронни подпрыгнул. - Да за что ж мне тебя долбать?
      - Ну как - за что? На всякий случай.
      - Стоп! - Ронни ударил себя кулаком по коленке. - Какая-то туфта получается. Ни хрена не пойму! Коли они - ракеты эти - ни тебе, ни мне не нужны, так, может, мы их того... Ну, извиняюсь, к мамаше?..
      - Так я чего? Я готов, - сказал Микки. - Тем более что и у тебя демократия, и у меня теперь вроде демократия намечается. Давай - к мамаше...
      Ронни вскочил с кресла и велел секретарю принести шампан-ского.
      - Мне - соку, - предупредил его Микки. - Я, знаешь, давно завязал.
      - Ну? - Ронни обнял его за плечи. - Ты меня не уважаешь... По бокальчику-то... Ну?
      - А! - махнул рукой Первый Демократ. - Черт с ним! Раз такое дело согрешу. Уговорил, речистый!..
      * * *
      Вечером Микки повезли в Конгресс. Рикки собиралась поехать с ним, но для неё была запланирована отдельная программа - осмотр музеев, парков и других достопримечательностей. Посовещавшись, они решили не обижать хозяев.
      - Ты только там смотри, не пей больше, - сказала Рикки, поправляя ему галстук.
      - Ну, Рикки... Ты это зря. Я ж с Ронни всего-то - капельку. - Первый Демократ обнял и поцеловал жену. - Ты сама смотри, не переутомись там, в музеях. Если что, поезжай в гостиницу. Я скоро буду.
      Рикки тоже поцеловала его в щеку.
      - Гуд бай! - сказала она и пояснила: - Это значит - до свидания. Поезжай и не волнуйся. Все будет вери велл. Это значит - хорошо.
      - Гуд бай! - сказал он.
      Два кортежа машин разъехались в разные стороны.
      Здание Конгресса размерами напоминало дворец, в котором Микки проводил заседания Высшего Органа. Даже, пожалуй, побольше. В парадном холле его встретил Ронни. У высоких дверей зала стояли несколько конгрессменов. Подойдя к ним, Президент представил их Первому Демократу.
      - Знакомьтесь, это Джек, - сказал он, остановившись перед толстым низкорослым мужчиной.
      На лице Ронни была широкая улыбка, а в глазах - глубокая тоска.
      - Очень приятно, - сказал Микки, здороваясь с главным конгрессменом.
      Джек мягко втиснулся между Президентом и Первым Демократом и взял Микки под руку.
      - Я провожу вас.
      - А?.. - Первый Демократ растерянно указал на тоскливого Ронни.
      - Не волнуйтесь. Президент дорогу найдет, - сказал наглый Джек. Прошу вас, вот сюда.
      Они проследовали в зал заседаний Конгресса. Появление Микки было встречено громкими аплодисментами. Он поднялся на трибуну, хотел было достать заготовленную бумажку, но потом передумал.
      - Уважаемые члены Конгресса! Я приехал в вашу страну с открытым сердцем, - сказал Микки и положил руку на лацкан пиджака - примерно на то место, где у него находилось сердце.
      "Раскованнее давай, раскованнее. Не так пышно", - пожурил он самого себя.
      - Дорогие члены!.. Ну, что я вам скажу?.. - Микки глянул с трибуны на конгрессменов. - Надо дружить, ребята... У вас тут демократия, но и у нас теперь тоже, знаете ли, демократия. Есть, конечно, различия. Но дело-то не в этом... Вот у вас, к примеру, много партий. Это хорошо. Это развивать и углублять надо... А у нас, к примеру, одна. И это тоже неплохо. Мороки меньше. Но вы не думайте. Мы и свою одну партию тоже развивать и углублять будем. У нас перековка идет полным ходом. Так что зачем нам друг дружку бояться? Подружимся лучше. А ежели у кого что по-разному, то это не беда. Будем вместе перековываться... Вери велл!..
      Секунду-другую стояла напряженная тишина, затем раздался грохот. Таких дружных оваций зал Конгресса ещё не слышал.
      Микки сошел с трибуны и сел на место для почетных гостей - рядом с главным конгрессменом. Джек выразил ему свое восхищение.
      - Ерунда, - сказал Микки. - Чего там. Свои же все. Демократы...
      Начались ответные выступления. Когда последний оратор заканчивал превозносить достоинства Первого Демократа и выражать полную поддержку его начинаниям, Джек наклонился к Микки.
      - Как ваши впечатления? - спросил он. - Мне кажется, мы подружимся.
      - Все прекрасно, - ответил Микки. - А насчет дружбы, так давно уж пора. Мы и с Ронни о том толковали. Он тоже поддерживает.
      - Ну, Ронни... - протянул Джек. - Ронни, если по-честному, не очень большого ума деятель. Но Конгресс... Конгресс вас поддержит. Можете на меня положиться.
      - Вы знаете, - осторожно сказал ему Микки, - Ронни мне показался очень даже неглупым человеком. Мы вот о ракетах с ним договорились. И вообще...
      - Ронни - дурак, - твердо произнес Джек. - Я уже не раз об этом говорил. И в газетах писал.
      - В газетах? - ужаснулся Микки. - Писали? Это что ж, у вас тут такая голосиловка? Ну, это уж как-то слишком!
      - Писал, писал, - сказал Джек. - Только он газет не читает.
      - А как же он... - Микки с недоверием посмотрел на конгрессмена. - Как же он вас на этом месте держит?
      - Кто держит? - спросил Джек.
      - Ну, Ронни.
      - А он-то тут при чем?
      Микки покачал головой, поняв, что его разыгрывают.
      - А вы шутник, однако, - сказал он Джеку.
      - Я? - Джек задумался. - Я, может, и шутник. А он - старый дурак...
      Тем временем оратор на трибуне закончил свою речь. Ему тоже похлопали. Не так дружно, правда, как Первому Демократу. Микки вообще заметил, что одним конгрессменам почему-то хлопала одна половина зала, а другим другая.
      - Ну вот, - сказал Джек, вставая. - Торжественная часть завершилась. Пора на банкет...
      Покидая Конгресс, Микки в дверях столкнулся с Ронни.
      - Прекрасную ты речугу толкнул, дружище, - сказал Президент Первому Демократу. - Уж на что у нас дубы в Конгрессе сидят, и те растрогались.
      Микки взял Президента под руку и отвел его в сторону.
      - Послушай, Ронни, - сказал он. - Извини, что встреваю. Это, конечно, не мое дело, но, понимаешь, мне показалось, что Джек... Как бы это тебе поделикатнее объяснить... Ну, в общем, он говорит...
      - Он говорит, что я дурак? Ты об этом?
      - Ну... в каком-то смысле...
      - Не бери в голову, - сказал Ронни. - Он везде об этом трендит.
      - Как - везде? - Микки не поверил своим ушам.
      - А так. Везде базарит. Меня уже газетчики замучили. Что, мол, я думаю по этому поводу и все такое...
      - И?.. - Микки оглянулся, не слышит ли их кто-нибудь.
      - Что - и?
      - Ну, что ты теперь делать намерен?
      - Как что?.. Они - спросили, я - ответил.
      - Про... про... - Микки замялся.
      - Ну, про дурака. Они же все лезут и лезут: "Что вы думаете, господин Президент, что вы думаете?.."
      - А ты?
      - Я сказал, что придерживаюсь другого мнения.
      * * *
      Поздно вечером, сидя на мягком диване в номере гостиницы, Первый Демократ обсуждал с женой события прошедшего дня.
      - Намотался я - сил нет, - сказал он. - Но, кажется, все получилось. Теперь бы выспаться только.
      Микки громко зевнул.
      - И я вымоталась, - сказала Рикки. - Но зато насмотрелась! И в парке были, и в музее были... Чего там только нет. Теперь я всю их историю знаю. Вот посмотри, что мне подарили.
      Она взяла со столика возле дивана большой альбом и раскрыла его.
      - Вот, гляди. Здесь, оказывается, раньше такие племена жили. Индейцы назывались. И у каждого племени был вождь. Вот они - на картинках. Видишь все в перьях.
      - Ну и что? - сказал Микки. - У нас тоже Вождь был. Без перьев, правда.
      - Нет, Микки, эти не как наш. Эти в лесах жили, на конях скакали... И имена у них такие смешные. Вот смотри - этого, например, Белый Орел звали. А этого - Высокая Гора. Смешно, правда?.. А вот, гляди, какой страшный. Это - Большая Елка. У-у, злой какой!..
      Микки посмотрел на картинку. Там был изображен седой мужчина огромного роста, с суровым лицом. В руке он держал топор на длинной ручке, а на голове у него красовался разноцветный убор из перьев.
      - Да нет, ничего, - сказал Микки. - Не страшный. Сердитый только. А так - ничего.
      - Неправда. Страшный... - Рикки перелистнула сразу несколько страниц. - А вот, гляди. Это уже - в наше время. Тут города разные, самолеты, автомобили... Смотри, какие у них дома высокие. И все - из стекла. А машины какие!
      - Это верно, - сказал Микки. - Машины у них хорошие. Да и все остальное, как я погляжу, тоже неплохо. Говорят, все через демократию получилось. И злаки, и автомобили, и наука там всякая...
      - Ну, наука, допустим, и у тебя есть, - возразила Рикки. - Ракеты, к примеру. Ты вот завтра с их учеными встречаться будешь, так про ракеты им расскажи.
      - Наука-то, конечно, есть, - медленно произнес Микки, листая альбом, да только вся наука, понимаешь, как-то в одни ракеты уходит. А вот чтобы автомобиль какой красивый сделать или там чтоб злаки росли, это вот почему-то не получается...
      - А ты им расскажи, что у нас много всяких ученых умных. Про всякие открытия расскажи... Сам же говорил, что открытий много.
      - Открытия вроде есть... Но, понимаешь, все они какие-то несъедобные... Все больше про танки, про бомбы. А у них все на то, чтоб еды побольше... - Микки почесал затылок. - Мне б им что-нибудь такое загнуть, чтоб они тоже, понимаешь, не шибко воображали.
      Микки положил альбом на столик, поднялся с дивана и заходил по комнате. Потом внезапно остановился.
      - Погоди, - сказал он и начал шарить рукой по карманам. - Слушай, ты, когда костюм мне готовила, случайно, листочка такого мятого не находила?
      - Был там листочек, - сказала Рикки. - Но я его в урну бросила.
      Микки подбежал к урне, вытащил смятый листок и, разгладив его, стал быстро читать машинописные строчки.
      - Вот! - выкрикнул он, дочитав текст. - Вот, нашел! Рикки, ты только посмотри, что я нашел... Это ж Лихач мне подсунул... Письмо... Из этого как его? - Лукичевска... Надо ж - случайно вспомнил!
      - Что там у тебя? - спросила Рикки.
      Она подошла и через плечо заглянула в бумажку.
      - Читай, читай, - сказал взволнованный Микки. - Вот оно - открытие! Теперь я им нос утру! Мы тоже, понимаешь, кой-чего можем! Вот читай.
      - Лу-ки-чевск... - прочла Рикки. - ЛИПА... Это что такое?
      - Да ты дальше читай. Дальше! - Микки протянул ей листочек. - А Лукичевск - это город такой. Там лук растет. Но дело-то не в этом...
      * * *
      Город Лукичевск плавился от жары. За окнами Института Пространственных Аномалий висел горячий неподвижный воздух. Стоя-ла тишина. Ничто, даже обычное жужжание мух не нарушало покоя.
      Директор лукичевского института, академик Иванов-Бермудянский сидел за рабочим столом и пытался привести свои серые клеточки в работоспособное состояние. По другую сторону стола на жестких стульях сидели младший научный сотрудник Вениамин Шульман и временно неработающий житель Лукичевска Кирилл Рогозин. Состояние серых клеток у обоих гостей мало чем отличалось от состояния клеток академика.
      - Друзья мои, - произнес Иванов-Бермудянский. - Я пригласил вас...
      - Чтобы сообщить вам пренеприятнейшее известие, - закончил за него временно пришедший в себя временно неработающий Рогозин.
      - Кирилл Петрович, батенька... Ну зачем вы так? - Академик полез в карман, вытащил платок и отер со лба пот. - И без того, знаете ли, с мыслями не собраться...
      - Точно... Жара... - подтвердил Вениамин Шульман и замолк, видимо, исчерпав силы.
      Беседа прервалась. Чтобы продолжить её, требовалось напрячься и желательно хлебнуть глоток свежего воздуха. Но об этом не стоило и мечтать. Академик начал искать внутренние резервы энергии. Нашел немного.
      - Друзья, - продолжил он. - Положение, думаю, вам объяснять не надо. Я позволил себе пригласить вас, Кирилл Петрович, потому, что рассчитываю на вашу помощь и надеюсь, что вы ещё не забыли нашу совместную работу. Мне очень хотелось бы думать, что в самое ближайшее время мы будем иметь честь видеть вас среди наших...
      Резервы кончились. Кирилл Рогозин молчал.
      - Он в курсе дела, Николай Илларионович, - сказал Беня Шульман. - Я ему все рассказал.
      - Вот и прекрасно, - вымолвил Иванов-Бермудянский, снова собравшись с духом. - И что же вы, Кирилл Петрович, думаете по этому поводу?
      Кирилл хмыкнул и пожал плечами.
      - Я, признаться, тоже нахожусь в некоторой растерянности, друзья мои, - продолжил академик. - Вот уже больше года мы не наблюдаем никаких, я бы сказал, признаков жизни пространственной аномалии. Никаких, так сказать, проявлений... Можно, конечно, трактовать это как временное затишье. Подобные затишья, в общем-то, были и раньше. Но столь длительный перерыв, согласитесь, вызывает определенную настороженность...
      - Простите, Николай Илларионович, - перебил его Кирилл. - Можно задать вам один вопрос?
      - Ради Бога, - обрадовался академик. - Сколько угодно!
      - Вы что, действительно верите в это?
      - Во что, простите?
      - В аномалии.
      - Я понимаю, - вздохнул Бермудянский. - Я понимаю ваш скепсис, Кирилл Петрович. Вы на какое-то время были оторваны от работы. Но поверьте, что если бы вы сами могли наблюдать...
      - Я не мог, - резко сказал Кирилл. - Я отдыхал.
      - Подождите, подождите, - поспешно вступил в разговор Беня. - Ну не надо так. Ну, жарко же... Все на взводе... Давайте спокойно разберемся.
      Иванов-Бермудянский, проклиная собственную бестактность, поднялся из-за стола и взялся ладонью за потный лоб.
      - Голубчик, ну я же не хотел, - забормотал он, обращаясь к Кириллу. Право, я вовсе не предполагал, что вы так воспримете... Эта чудовищная несправедливость... Поверьте...
      - Пустое, - сказал Кирилл. - Беня прав. Жарко... Давайте про аномалии.
      Академик сел. Минуту все помолчали.
      - В общем, так, - сказал, прервав тишину, Беня. - Наблюдал я эту фиговину. Было дело. Хотя полностью пока утверждать ничего не берусь. Разовый эксперимент. Мало доказательств... Ты скажи, Кирилл, в принципе ты допускаешь такую возможность? Ну, хотя бы в качестве гипотезы?
      - Видите ли, уважаемые, - ответил Кирилл, глядя в окно, - во все, что вы говорите, ни один нормальный человек, естественно, не поверит. Теория ваша, разумеется, абсолютно бредовая... Поэтому вполне может быть, что так оно и есть... Однако боюсь, что здесь я вряд ли смогу быть вам полезен. Вы уж извините, но за три года как-то оторвался. Меня сейчас несколько другие аномалии интересуют.
      - Кирилл, не дури, - сказал Беня. - Мы ж с тобой уже говорили...
      - Говорили, - сказал Кирилл. - Сидеть в куче дерьма и заниматься наукой - дело, конечно, приятное. Но запах, знаете ли, мешает...
      - Кирилл Петрович, - приподнялся академик, - я надеюсь, вы не собираетесь...
      - Собираюсь, собираюсь, - подтвердил Кирилл. - Собираюсь наняться в ассенизаторы, Николай Илларионович. Там тоже, представьте себе, аномалии наблюдаются. Поэтому вы уж свои изучайте, а я теперь этими займусь. К тому же - возраст, знаете ли... О душе пора подумать. Да и детишкам в глаза смотреть придется. Не своим, так чужим. Так что - простите великодушно.
      - Кирилл! Ты же ученый... Господи, - тоскливо сказал Беня, - ты хоть понимаешь, куда лезешь? На кой это тебе? Есть же наука, Кирилл...
      - Наука раздвигает горизонты, - произнес Кирилл, разглядывая люстру под потолком. - Психиатрия - особенно... Впрочем, физика - тоже.
      Раздался стук, и в дверях появился подтянутый молодой человек в сером костюме.
      - Простите, вас к телефону, - сказал он, обращаясь к Иванову-Бермудянскому, после чего снова исчез за дверью.
      - Кто это? - спросил Кирилл.
      - Да вот, новый заместитель, - ответил академик, несколько смутившись. - Недавно прислали. Очень способный юноша. И очень, знаете, прогрессивных взглядов. Он тут у нас - по общим вопросам.
      - По общим? - Кирилл криво усмехнулся. - Ну-ну. А взгляд у него хороший. Это я заметил... Очень прогрессивный взгляд...
      Иванов-Бермудянский извинился перед гостями и снял телефонную трубку.
      - Здравствуйте, - услышал он мягкий голос, - я с академиком Ивановым говорю?
      - С Ивановым, - сказал академик.
      - Извините, что отрываю от дел. Мне бы хотелось задать вам ряд вопросов.
      - А с кем имею честь? - спросил Бермудянский.
      - Это...
      Академик услышал фамилию Первого Демократа.
      * * *
      Микки сидел, прижав к уху телефонную трубку, и ждал, пока на том конце провода его собеседник придет в себя. Выждав какое-то время, он решил, что академик очухался и готов к разговору.
      - Еще раз простите, что отрываю от дел, - сказал Первый Демократ, стараясь придать голосу максимальную теплоту.
      - Дык, тык, мык... - ответила трубка.
      - Вы не смогли бы уделить мне несколько минут? - спросил Микки.
      - Я?.. Вам-м-м?.. М-м-м-минут... - промычали на том конце.
      - Спасибо, - сказал Микки. - Мне бы хотелось узнать поподробнее о вашем открытии. Видите ли, я только что вернулся из Америки, где говорил с тамошними учеными. Они очень, очень заинтересовались.
      - В Ам-м-м-ме-е-ерике? - заблеял голос в трубке, после чего раздался легкий щелчок.
      Микки забеспокоился, не хватил ли академика удар.
      - Алло! - произнес он. - Алло! Товарищ Иванов! Вы меня слышите?
      - С-с-с-слышу... - ответил ему Бермудянский.
      - Так вот, очень они там заинтересовались вашей работой. Тем более что у них тоже, оказывается, этой проблемой занимаются. Ну, по части Бермудского треугольника... Вы город такой - Принстон - знаете?
      - П-п-принстон?
      - Да, Принстон. - Микки на всякий случай сверился с лежащей перед ним запиской. - Точно - Принстон.
      - В общем, конечно... я знаю... То есть - отчасти... Но у меня там никого нет! - поспешно уточнил академик.
      - Жаль, - сказал Микки, - но это не беда. Главное, они теперь вас знают. Так что можете считать - породнились.
      Бермудянский что-то жалобно мяукнул.
      - У них там, в Принстоне, над этой проблемой давно бьются. Даже целое научное общество учредили. Так и называется - Принстонское Общество Пространственных Аномалий. Я вот тут записал. - Микки ещё раз глянул в записку. - Сокращенно, значит, ПОПА получается... Но дела у них, скажу я вам, не очень продвинулись. В научном плане мы, можно сказать, обогнали. Мы, можно сказать, на переднем крае. Вы со мной согласны?
      - У-у-у... - подтвердил лукичевский собеседник.
      - Вот и я им то же самое сказал. Извините, говорю, но мы, мол, тоже кой-чего имеем... Вообще мне тут материал после приезда подготовили, так я смотрю, не так уж плохи наши дела. Вот Главный Министр говорит, что и автомобили у нас не хуже, а может, даже и лучше ихних. И компьютер, мне доложили, у нас побыстрее ихнего будет. Раз в сто. Или, может, в тысячу... Но, простите, это я отвлекся.
      Микки развалился в кресле. За тысячу километров от него академик Бермудянский тяжело дышал в трубку, внимая откровениям Первого Демократа.
      - В общем, я хотел спросить, - продолжал Микки, - не согласились бы вы поработать с зарубежными, так сказать, коллегами? У нас теперь, понимаете, большой обмен опытом намечается. Пора, знаете ли, отказываться от стереотипов. Пора нам в мировую цивилизацию входить. А ей, значит, в нас. Есть ведь чему друг у друга поучиться. Как вы считаете?
      - Весьма, - тихо сказал академик.
      - Ну вот, и я о том же... Так что готовьтесь принимать гостей, товарищ Иванов.
      - А как же... А мы... А они... - пролепетал Иванов-Бермудянский.
      - Если насчет снабжения, то вы не волнуйтесь. Это организуют. И за размещением проследят. Я уже дал указание... Да, кстати, у вас там секретного ничего нет? А то можно ваш институт проволокой разделить. Дело несложное. Но, насколько я знаю...
      - Нет, нет! У нас... Мы совсем не... - услышал Микки.
      - Я знаю, - сказал он. - Насчет секретности - это просто наши мудрецы вас с ракетным заводом перепутали.
      - Мы - нет! Мы никогда... - зачастил академик в трубке.
      - Да вы не волнуйтесь. Все уже проверено. Бывает, знаете ли, намудрят, напутают... Я тут начал выяснять, так, оказывается, никакой возможности у нас открыться мировой цивилизации нет. Оказывается, все закрыто. А главное, никто не помнит - почему. Закрыто - и все! Ну, а раз не помнят, то и открыть нельзя. Вот только один ваш институт и откопали, разоткровенничался с большим ученым Первый Демократ. - И то, знаете, поначалу не хотели. Насилу уговорил... В общем, готовьтесь. Будем, так сказать, международные контакты налаживать. Если что - звоните. У меня Шестой Заместитель Второго Помощника будет вас курировать. Он с вами ещё свяжется... До свидания, товарищ Иванов.
      - Д-с-с-с-с, - ответил умирающий голос из Лукичевска.
      Микки повесил трубку.
      * * *
      Первый Демократ встал с кресла и довольно потер руки. Вхождение в мировую цивилизацию началось. Микки прошелся взад-вперед по ковровой дорожке, остановился и нажал кнопку переговорного устройства.
      - Слушаю вас, - донеслось из динамика.
      - Для совещания все собрались? - спросил Микки.
      - Все здесь, - подтвердил динамик.
      - Пусть войдут.
      Двери кабинета раскрылись, и к нему один за другим вошли полтора десятка генералов. От звезд, нашивок, золотых погон и красных лампасов у Микки зарябило в глазах.
      - Прошу, - сказал он, указывая на длинный стол в центре кабинета.
      Генералы расселись. Микки занял место во главе стола.
      - Ну, что ж, - сказал он. - С проблемой, которую нам предстоит обсудить, вы, полагаю, знакомы. Материалы все получили?
      - Так точно, - густым басом ответил за всех Главный Генерал.
      - И что же у нас с ракетами? - спросил Микки.
      - Стоят, - сообщил Старший Ракетный Генерал, сидевший рядом с Главным.
      - Насколько я помню, - сказал Микки, - ещё Первый Предводитель вел в свое время переговоры о том, чтобы сократить ракеты.
      - Так точно, - подтвердил Ракетный Генерал. - Тогда мы их и поставили.
      - Кого?
      - Ракеты. - Генерал встал со стула и большим животом уперся в край стола. - Тогда и поставили. Согласно приказу.
      - Чьему приказу?
      - Гмм... Первого Предводителя.
      - Так, - сказал Микки, - понятно... Но вот теперь, как вы читали в материалах, будет новое сокращение. Вы готовы?
      - Мы всегда готовы, - пробасил Главный Генерал. - Сколько надо, столько и поставим.
      Первый Демократ понял, что разговор будет долгим.
      - Садитесь, - сказал он Генералу, который продолжал подпирать животом стол. - Я хочу, чтобы все поняли - нам столько ракет не нужно. По нашим расчетам, вполне хватит и половины. Остальные можно убрать. С той стороны тоже ракеты уберут. Мы уже обо всем с их Президентом договорились. Кстати, говорят, и танков у нас слишком много. Надо бы и о них подумать. Мы бы свои убрали, а они б - свои. Сколько у нас всего танков?
      - Да кто ж их считал? - ответил Главный. - Но точно известно, что мало. И ракет мало. А ежели у них лишние есть, пущай сокращают. Мы не против.
      Микки забарабанил пальцами по столу. Ему не хотелось обострять обстановку, но другого пути, похоже, не было.
      - Кто здесь главный? - негромко спросил он, стараясь сохранять спокойствие.
      - Я, - ответил Главный Генерал. - То есть... вы.
      - Я - главный! - Микки поднялся и оглядел присутствующих. - И я ещё раз объясняю вам - ракеты будем сокращать. А на ракетных, то есть на кастрюльных, заводах будем делать кастрюли. Ну, или что там получится. Все поняли?
      - Ничего там не получится, - проворчал кто-то из генералов.
      Микки начал терять выдержку.
      - Что же это, черт возьми, получается? На кой, я вас спрашиваю, нам столько ракет? На кой столько танков, что сосчитать не можем? На кой столько заводов кастрюльных, когда жрать нечего? На кой нам столько генералов?!
      Последнее он ляпнул зря. Над столом повисло тягостное молчание. Генералы сидели, насупившись, не глядя на Первого Демократа.
      - Обижаешь, начальник, - вырвалось у кого-то.
      Микки стал отыгрывать назад.
      - Ну, хорошо, хорошо, - сказал он. - Давайте по-свойски. Забудем про должности. Я готов всех выслушать. Кто мне толком разъяснит - на фиг без конца клепать эти пушки-ракеты, коли мы и так всех на свете двадцать раз подряд раздолбать можем? Нам что, одного раза недостаточно? После этого-то все равно долбать уже нечего!
      - Было бы чем долбать, - хмуро произнес Главный Генерал. - А что долбать - найдется.
      - Ладно, - пошел на попятную Микки. - Насчет генералов я погорячился. Генералов всех надо оставить. Пусть командуют. Но заводы-то кастрюльные могут же полезные вещи делать!
      - А чем командовать? - возразил ему осмелевший Главный Генерал. Кастрюлями, что ли?
      Микки не нашел, что ответить.
      - Я так понимаю, - сказал Старший Ракетный Генерал, - главное, чтоб ракет было побольше. Будут ракеты - все при деле останутся. На кастрюльных заводах один хрен никаких кастрюль не склепать. А народ без работы оставлять нельзя. Мы ж не только о себе, мы ж и о народе думаем.
      - Так кормить-то чем? Чем кормить-то? - опять сорвался Микки.
      - Ну, - сказал Главный Генерал, - армию, конечно, кормить надо. Без этого - никак.
      - Да не об армии я, - почти крикнул Микки. - Чем жителей-то кормить? Народ тоже жрать хочет.
      Генерал встал, выпятил грудь и громко рявкнул:
      - Народ и армия едины!
      Все остальные дружно повскакали с мест и вытянулись, сверкнув под люстрой звездами на погонах. Главный Генерал, исподлобья посмотрев на Микки, добавил:
      - Может, у кого есть другое мнение?
      Первый Демократ стоял, разглядывая собственные ботинки.
      - Благодарю всех, - произнес он тихо и не очень внятно. - Совещание окончено...
      * * *
      Закончив очередной тягучий рабочий день, Кухтик пришел домой поздно. Он доел на кухне остатки вчерашнего ужина, посидел немного за столом в своей комнате, пытаясь осилить книжку про индейцев, подаренную ему Беней, потом разделся и лег в постель.
      Через раскрытое окно светила желтая золотистая луна. Кухтик лежал, повернувшись на бок, и смотрел на луну. Вокруг неё чуть поодаль виднелись едва различимые звезды. (Созвездия Лиры среди них не было. Оно располагалось значительно ниже и по другую сторону Кухтикова дома.)
      Луна мешала Кухтику уснуть. Он долго ворочался, кряхтел, сопел, пока наконец не утомился от собственного кряхтения и не задремал, натянув на голову одеяло...
      Проснулся он словно от какого-то толчка. В комнате было светло. Было как-то неправильно светло. Как-то ненормально.
      Кухтик осторожно повернулся на кровати.
      Свет исходил не от луны. Светились стены.
      Он вспомнил этот зеленоватый оттенок и с ужасом понял, что сейчас произойдет. Все тело его стало легким и липким.
      Мягкая, накатившая сбоку волна подняла невесомого Кухтика в воздух и, слегка покачивая, поволокла к подоконнику. Страх, охвативший его, внезапно исчез. Полное безмятежное спокойствие заполнило серые клеточки. "Все хорошо! - сообщили они ему. - Все просто прекрасно!"
      Висящий над зеленоватым светящимся подоконником Кухтик чуть пошевелил руками, плавно двинулся дальше и выплыл наружу сквозь проем распахнутого окна.
      Кухтик парил в теплом, не остывшем ещё от дневной жары воздухе. Внизу под ним лежал сквер с чахлыми деревцами, покрытыми пыльной листвой. Рядом, в каком-то метре от него, была стена дома. Кухтик оттолкнулся от стены, полетел дальше и миновал несколько раскрытых окон. Из каждого исходил все тот же зеленоватый свет.
      Где-то рядом он услышал негромкое повизгивание. Кухтик оглянулся и разглядел прижавшегося к стене человека. Тот был в одних трусах. Впрочем, и на Кухтике другой одежды не было.
      Человек у стены висел, болтая в воздухе пятками и обхватив руками водосточную трубу. Широко раскрытые глаза его смотрели в разные стороны. Лязгая в ночной тишине зубами, человек в трусах скулил нараспев: "Ма-ма, ма-ма, ма-ма, ма-ма..."
      Кухтик тихонько кашлянул. Обхвативший трубу мужчина повернул голову, заметил его, выкатил глаза из орбит и сменил песню. Теперь он залепетал, раскачиваясь из стороны в сторону: "Мама, мама, это - сон... Мама, мама, это - сон... Это сон..."
      Стараясь не потревожить певца, Кухтик поднялся чуть выше и, долетев до угла, обогнул дом. Внизу показался широкий двор, за которым начиналась помойка. Над помойкой тоже кто-то парил. Полностью освоившись в новой стихии, Кухтик ещё несколько раз взмахнул руками и пролетел ещё с десяток метров. Он развернулся, сделал медленный кульбит над двором и приблизился к неопознанным летающим объектам.
      Это были два милиционера. Толстый, усатый, качался в воздухе, раскинув ноги и весело оскалившись. Тощий, смуглолицый, располагался метрах в двух от него. Мундиры на обоих были расстегнуты, глаза полузакрыты и лица светились радостью.
      - Во залипуха, Макарыч, - донеслось до Кухтика. - Во даем! Я ж тебе говорил, не пей лосьон. Нельзя его с фиалкой мешать... Во нажрались... Ой, не могу... Ой, потеха!..
      Толстый задрыгал ножищами в кирзовых сапогах и начал медленно снижаться.
      - За мной, кирюха, - раздалось в ночной тиши. - Правь сюда. Полетели взад. Там вахтер все высосет. Греби, тебе говорят! Не отставай!
      - Ой, мать!.. Ой, потеха! - не унимался тощий, вися над помойкой.
      Кухтик вытянул руки в стороны, накренился и сделал разворот. Издали он напоминал общипанного горного орла.
      Снова облетев темное здание с зеленоватыми квадратами окон, Кухтик почти столкнулся с плывущей в воздухе глыбой. Что-то большое, храпящее, укрытое свисающим к земле одеялом, закачалось рядом с ним. Вглядевшись, он узнал в парящей глыбе Надькиного отца.
      - Х-х-хар-р-рашо!.. - пробурчал тот сквозь сон и, покачиваясь, заскользил назад.
      Кухтик поплыл за ним.
      Дрожащего певца у водосточной трубы уже не было. Кухтик успел лишь заметить в окне его высвеченную голую пятку. Пятка дернулась, отбросила яркий блик и исчезла. Укрытый одеялом Надькин отец неторопливо подлетел к стене дома, на минуту замер, потом и его стало затягивать в окно.
      Кухтик огляделся. Внизу, в сквере, на белой скамейке он заметил две темные фигурки. Два маленьких человечка сидели, плотно прижавшись друг к другу. Силуэты их слились и казались одним размытым пятном. Неожиданно пятно это закачалось и поднялось в воздух. Воспарив над тонкими ветками, слившиеся человечки проплыли мимо висевшего у стены Кухтика. Он узнал длинного парня, жившего в квартире этажом ниже, и девчонку, работавшую лаборанткой в институте. Они целовались. Они летели, закрыв глаза, обхватив друг друга руками. Они не шевелились и, казалось, не замечали ничего вокруг - ни Кухтика, смотревшего на них, ни плывущих под ними деревьев, ни собственного полета над зачуханным сквером.
      Обнявшаяся пара медленно совершила круг, зависла на несколько секунд в неподвижном воздухе и снова плавно опустилась на скамейку.
      Кухтик решил, что пора домой. Он хотел взмахнуть рукой, но не успел и почувствовал, как его снова подхватила мягкая невидимая
      волна, развернула и осторожно понесла вдоль стены. Внизу мелькнули ветки, желтая луна описала в темном небе дугу, и Кухтик, пролетев над подоконником, опустился на собственную кровать.
      Голова его коснулась подушки. Невесомость исчезла. Потяжелевшие веки сомкнулись. Серые клеточки получили чей-то твердый, спокойный приказ: "Спать!.. Забыть все и спать!"
      И в ту же секунду они все забыли.
      IV
      Прошел ещё год.
      Население города Лукичевска увеличилось на 333 человека.
      Триста жителей родились за это время в самом Лукичевске. Тридцать человек переселились в Лукичевск из окрестных деревень. А три новых жителя не имели никакого отношения ни к Лукичевску, ни к окружающим его деревням, ни к Кухтиковой стране вообще. Они приехали из города Принстона.
      Гости из Принстонского Общества Пространственных Аномалий были первыми иностранцами, посетившими Лукичевск со дня его основания. Никто никогда не предполагал, что сюда может занести кого-нибудь из другой страны. Город был рассчитан исключительно на внутреннее использование и для подобных экспериментов не предназначался.
      Визит заморских гостей стал сюрпризом не только для академика Иванова-Бермудянского. Местный Партийный Начальник, получив сообщение о том, что в Лукичевск прибудут трое ученых из неведомой "попы", решил поначалу, что произошла ошибка. Он даже имел неосторожность послать в столицу телеграмму с просьбой разъяснить, не напутали ли там что-нибудь. Ему разъяснили, что после ещё одной такой телеграммы он будет до конца своих дней заниматься уборкой Solanium Tuberosum. Но уже не в качестве Местного Начальника. Разъяснили также, что в столице никогда ничего не путают, потому что это в принципе невозможно. Путают только на местах. И то, как правило, недолго.
      Начальник осознал свою ошибку. За три дня в Лукичевске были покрашены все стены домов, выходящие на главную улицу. Была заасфальтирована и сама улица. Правда, только до половины. На большее асфальта не хватило. Чахлые деревца в сквере перед Кухтикиным домом срочно выкорчевали. На их место посадили деревья, привезенные из ближайшего леса. Деревья, естественно, не прижились и тоже зачахли. Тогда выкорчевали и их. Вместо деревьев в землю врыли большие щиты, сделанные на фанерном комбинате, где работал Надькин отец. Все щиты покрасили красной краской и написали на них лозунги про перековку, голосиловку и дружбу со всеми странами, какие только есть на большом шаре.
      Разместить заморских ученых сначала решили в доме, где жил Местный Начальник. Но оказалось, что жить им там никак нельзя, потому что они могли запросто продолбить стену в квартиру самого Начальника и узнать что-нибудь такое, что им знать не положено. Однако других подходящих зданий в городе тоже не было. Обсуждалось предложение построить специальный дом для трех заграничных визитеров. Но за оставшееся время сделать это было невозможно. Тогда решили поселить гостей на первом этаже Лукичевского Института Пространственных Аномалий, убрав оттуда все лаборатории и устроив на их месте одну большую квартиру с отдельным входом. Конечно, гости могли и там продолбить стену, но поскольку им все равно предстояло работать в институте, то ничего нового они узнать не смогли бы.
      За пару недель квартира для гостей из Принстона была готова. Она получилась неплохой. Бывший вестибюль, который теперь служил прихожей, позволял спокойно раздеться, отдохнуть и при желании поиграть в баскетбол. В каждой из трех бывших лабораторий поставили кровать, шкаф и обеденный стол. На оставшемся месте тоже можно было во что-нибудь поиграть. Мастерскую Кухтика переоборудовали в туалет.
      На этом приготовления к приему гостей закончились.
      Коллеги Иванова-Бермудянского прибыли в Лукичевск на большом автобусе. Подкатив к зданию института, где у входа кроме академика стояли Местный Начальник, пять его помощников, четверо секретарей и трое милиционеров, автобус остановился. Первым из дверей показался высокий рыжий мужчина в клетчатой рубашке. Он окинул взглядом шеренгу встречающих, невнятно забормотал и полез обратно. После чего из автобуса вышел стройный юноша с пронзительными серыми глазами, в сером же, под цвет глаз, костюме. Быстро осмотревшись, он подошел к Местному Начальнику и что-то прошептал ему на ухо. Стоявший рядом Бермудянский разобрал только два слова: "демократия" и "мудак".
      Начальник засуетился, с неожиданной для его комплекции прытью скакнул куда-то вбок и растворился в воздухе. Вместе с ним испарились помощники, секретари и милиционеры.
      Юноша в сером костюме повернулся к академику, поклонился ему и представился:
      - Референт. Константинов. Сопровождаю делегацию.
      - Я, собственно... - начал академик.
      - Никаких проблем, - сказал юноша. - Все необходимое - с нами. Приборы, переводчики, икра. Приказано оказывать полное содействие. Я - к вашим услугам.
      Бермудянский смутился.
      - Я очень рад... но, собственно, научная часть... Мне бы хотелось уточнить...
      - Если можно, чуть позже, - улыбаясь, произнес юноша в сером костюме. - У наших гостей была большая культурная программа в столице. Боюсь, они несколько утомились. Я прослежу за размещением, если не возражаете. Потом легкий ужин...
      Из дверей автобуса снова высунулась рыжая голова. Длинный человек в клетчатой рубашке осторожно спустился по ступенькам и, увидев Иванова-Бермудянского, шагнул к нему.
      - Мистер Иваноф! - воскликнул он. - Я очень, очень рат!.. Ай эм профессор Дональд Рейли... Аномалии!.. Будем работа!..
      Рыжий профессор взглянул на юного референта, стоящего рядом с академиком, и погрозил ему пальцем.
      - Балет не будет? - строго спросил он. - Вотка не будет?
      - Но проблем. Вери велл! - ответствовал референт...
      * * *
      Профессор Рейли был серьезным ученым и не верил в существование параллельных пространств, аномалий и прочих чудес. Он верил только в науку. Проблемой пространственных аномалий Дональд Рейли занимался с одной целью найти неопровержимые доказательства того, что подобных аномалий в природе нет и быть не может.
      Много лет профессор собирал и анализировал все сообщения о таинственном Бермудском треугольнике и разработал целую теорию о невозможности его существования. Он яростно доказывал, что ничего сверхъестественного в этом районе обнаружить нельзя, и даже построил множество научных приборов для необнаружения аномалий. Периодически он устраивал экспедиции в загадочный район, где с кораблей в воду сбрасывали его хитроумные приборы, которые фиксировали там полное отсутствие чего бы то ни было аномального. За десять лет исследований он утопил в океане массу ценного оборудования. Но суда и самолеты в проклятом треугольнике по-прежнему время от времени исчезали. И что самое противное - иногда снова появлялись. Каждый такой случай профессор воспринимал как личное оскорбление.
      Борьба продолжалась долго. Рейли привлек к работе двух своих молодых ассистентов, которые так же истово не верили в существование аномалии и под руководством профессора написали диссертации, не оставлявшие от неё камня на камне. Но, чтобы окончательно похоронить бермудский миф, требовалось установить постоян-ное наблюдение в районе треугольника. Однако денег на то, чтобы и дальше с такой же интенсивностью топить приборы, у профессора уже не было. Исследования застопорились.
      Дональд Рейли собирался уже отказаться от дальнейших сражений. Он впал в глубокую депрессию и на время уехал из родного Принстона к двоюродной тете, жившей в пригороде столицы. Именно там застала его весть о визите Первого Демократа. Принстонские коллеги, искренне жалевшие бедного Дональда, устроили ему приглашение на встречу с заморским гостем, чтобы хоть как-то скрасить его унылые дни.
      Встреча эта вернула профессора к жизни. Он узнал потрясающую новость. На другой стороне планеты, в далеком городе с немыслимым названием Lukichevsk, обнаружилась ещё одна псевдоаномалия! Причем находилась она не посреди океана, без конца пожирающего ценные приборы, а на самой что ни на есть твердой земле. Упустить такую возможность было бы преступлением.
      Профессор использовал все свое красноречие, чтобы убедить Первого Демократа в необходимости срочно начать совместные исследования.
      Год ушел на переписку, согласование, выяснение и уточнение каких-то неведомых профессору вопросов. Наконец в один прекрасный день Дональд Рейли погрузил в самолет полтонны приборов, две меховые шубы, десять ящиков консервов и вылетел с ассистентами за океан, в неведомую северную страну.
      В заокеанской столице (где, кстати, вопреки рассказам не лежал вечный снег, а стояло вполне приличное лето) его целую неделю водили по театрам, банкетам и приемам, кормили икрой и рассказывали про перековку. Профессор терпел, улыбался и кушал икру, которую полагалось запивать жгучей жидкостью в соотношении одна ложка икры на стакан пойла. Все попытки выяснить, когда же наступит пора ехать в Lukichevsk, были безрезультатны. Ему отвечали, что необходимо выполнить ещё кое-какие формальности и подготовить ещё кое-какие бумажки.
      Ассистенты профессора между тем изрядно расслабились. Они уже не проявляли былого рвения, охотно посещали банкеты и часами гуляли по улицам в сопровождении очень милых сероглазых юношей, прикрепленных к ним в качестве переводчиков.
      Дни тянулись медленно, и терпение профессора постепенно истощалось. Когда однажды оба ассистента пришли в номер гостиницы под утро в футболках с надписью "PEREKOVKA" и со следами губной помады на лице, Дональд Рейли решил, что пора проявить твердость. Он заявил гостеприимным хозяевам, что больше не может ждать и вынужден обратиться за разъяснениями к Первому Демократу, который лично пригласил его заниматься аномалиями. Через день все формальности были улажены.
      В Лукичевске профессора поселили в огромные апартаменты, рассчитанные, надо полагать, на прием футбольной команды. С горячей водой, правда, были перебои, да и холодная тоже не всегда шла. Но зато в комнатах можно было совершать утренние пробежки и даже кататься на велосипеде, если бы он не поленился его прихватить.
      В трех других комнатах такого же размера жили ассистенты профессора, двое сероглазых переводчиков и референт-консультант, проявлявший чудеса заботливости и не оставлявший Дональда Рейли ни на минуту.
      Однако самым приятным было, конечно, знакомство с директором местного института доктором Ивановым. Доктор оказался крайне приятным и крайне интеллигентным человеком. Первую же встречу он начал с извинений перед Дональдом. Хотя за что извинялся доктор Иванов, профессор Рейли не понял.
      - Простите, но я боюсь, что не до конца уловил, о чем идет речь, сказал он, выслушав через переводчика сбивчивые оправдания Бермудянского.
      - Это я боюсь, дорогой профессор, что преждевременно потревожил вас, ответил смущенный академик. - Дело в том, что аномалия, которую вы приехали изучать, в настоящее время... ну, как бы это сказать... отсутствует.
      - Отсутствует? - переспросил Рейли.
      - Увы! - Иванов-Бермудянский издал тяжелый вздох.
      - Доктор Иваноф, ит из очен прекрасно! - воскликнул Дональд Рейли, перейдя на родной язык академика. - Это очен харашо!
      - Вы полагаете? - спросил академик.
      - Ну! - ответил Дональд через переводчика.
      - Что же мы будем в таком случае изучать?
      - Как что? - удивился Рейли. - Мы будем изучать отсутствие аномалий. Именно это является предметом моих исследований. Именно отсутствие аномалий, которых, как известно, нет и быть не может!
      - М-мда... Интересная мысль, - сказал доктор Иванов. - Но, думаю, тут есть определенное поле для дискуссии. Я полагаю...
      - Очен прекрасно! - перебил академика Дональд Рейли снова на его родном языке. - Мы будем иметь дисскашн и будем работа. Харашо?
      - Разумеется. Сочту за удовольствие, - ответил Иванов-Бермудянский.
      На следующий день совместные исследования по необнаружению отсутствующих аномалий начались.
      * * *
      Профессор Дональд Рейли развил бурную деятельность. Его ассистенты, с тоской вспоминая вольготную столичную жизнь, таскали на себе и устанавливали вокруг свалки-помойки сложные приборы. Их футболки с гордой надписью "PEREKOVKA" за несколько дней потемнели от пота. Переводчики бегали за ними по пятам и фотографировали каждый установленный прибор. На память, как объяснили они ассистентам.
      Все сотрудники института теперь пользовались исключительно служебным входом. Хотя милиционеров у подъезда уже не было, но по обеим сторонам как-то сами собой появились фанерные щиты с лозунгами, прославляющими демократию и голосиловку. Подход со стороны помойки оказался полностью перекрыт...
      За интенсивной работой незаметно прошла осень и наступила зима. Профессор Рейли ходил теперь в своей привезенной шубе и каракулевой папахе, купленной ему референтом в лукичевском военторге. Ассистенты профессора, легкомысленно не захватившие с собой теплой одежды, получили по длинному тулупу, по шапке-ушанке, обзавелись валенками и стали вскоре совсем неотличимы от местных жителей. Они бЄльшую часть времени просиживали на ступеньках института, лузгали семечки, сплевывая на снег шелуху, и высматривали в окнах молоденьких лаборанток.
      Месяц тянулся за месяцем, и Дональд Рейли заполнил уже несколько толстых тетрадей результатами своих изысканий. Теория его блестяще подтверждалась. Никакой аномалии обнаружено не было. Профессор собирался к весне завершить исследования и вернуться домой. Но тут вся его деятельность чуть не окончилась крахом.
      Как-то утром, выйдя из заваленного сугробами парадного подъезда, Дональд Рейли в изумлении замер. Он не увидел вокруг заснеженной помойки ни одного из своих приборов. Ровным счетом - ни одного. Приборы исчезли. Они словно растворились в морозном лукичевском воздухе. Память профессора мгновенно оживила все некогда слышанные им сообщения о пропавших без вести самолетах и кораблях. Рейли почувствовал легкое головокружение.
      - Твоя мать! - вырвалась у него единственная новая фраза на чужом языке, которую он выучил за зиму с помощью ассистентов.
      Из дверей выскочил сероглазый референт.
      - В чем дело? - спросил он, заметив волнение профессора.
      Тот молча указал рукой на помойку. Референт взвизгнул и побежал звать академика.
      Иванов-Бермудянский, придя через несколько минут, застал Дональда Рейли в полном оцепенении. Профессор сидел на ступеньках, закутавшись в шубу, и с тоской смотрел на расстилавшуюся перед ним белую пустошь.
      - Неужели, - повторял он, - неужели? Неужели она существует? Этого не может быть. Этого быть не может!
      Академик тоже всерьез озадачился. Исчезновения материальных объектов в области лукичевской аномалии ещё не наблюдалось. Правда, в Бермудском треугольнике, если верить слухам, такое происходило часто.
      Бермудянский быстро спустился по ступеням, застрял по колено в снегу и остановился, пристально вглядываясь в пространство над свалкой. Он, казалось, ощущал аномальные токи, исходившие от снежного поля.
      - А это что там такое? - вдруг спросил подошедший к нему референт.
      - Где?
      Сероглазый юноша указал на цепочки глубоких следов, которые тянулись к местам, где раньше стояли приборы. Иванов-Бермудянский пригляделся повнимательнее. Следы были свежие, едва запорошенные.
      - Ночью снег шел? - деловито спросил референт.
      - Кажется... да, - неуверенно ответил Иванов-Бермудян-ский.
      - Понятно, - произнес референт, - понятно... С-с-сперли!!
      - Вы полагаете? - Академик взглянул на него, пораженный ужасной догадкой.
      - К цыганкам не ходи, - сказал юноша. - Так, так... Интересное кино получается... Чего же теперь делать?
      - Не знаю, - чуть слышно выговорил академик. - Но вы уверены?..
      - Я-то уверен, - сквозь зубы процедил референт. - А ему-то мы что скажем?.. Ну, ладно... Вы вот что, товарищ Иванов. Вы как-нибудь успокойте профессора, что-нибудь ему там насчет аномалий расскажите, а я уж тут разберусь. Только, прошу вас, не надо всяких там неосторожных высказываний. Международный скандал может получиться. Скажите, что, мол, все дело в аномалиях. Ну, вы меня понимаете.
      - Да, конечно, - поспешно согласился академик.
      Он подошел к Дональду Рейли и, не зная с чего начать, встал рядом.
      - Ит из аномалия? - поднял на него полные отчаяния глаза профессор.
      - Вполне возможно, - ответил Иванов-Бермудянский, стараясь не смотреть на коллегу. - Видите ли, иногда действительно возможны некоторые проявления... Хотя точно утверждать ничего нельзя... Возможно, это всего лишь случайность. Так сказать, единичное проявление... Я не уверен... Здесь есть повод для дискуссии... Необходимо продолжить наблюдения. У вас, кажется, есть запасной комплект приборов?..
      Подоспевший переводчик изложил его научные доводы убитому горем профессору.
      - Запасной комплект? - рассеянно произнес Дональд Рейли. - Комплект есть... Вы думаете, стоит продолжить?
      - Без сомнения, - сказал академик. - Я уверен, что это досадная случайность... Ну откуда здесь аномалии? Ну, сами подумайте.
      Иванов-Бермудянский начал так горячо доказывать профессору полную абсурдность каких-либо аномальных явлений в природе, что в конце концов почти убедил в этом самого себя. Вместе с двумя вышедшими ассистентами он увел Рейли обратно в здание.
      На ступенях остались референт с переводчиком.
      - Так-с... - выговорил референт после долгой паузы. - Значит, вот что... Ментов сюда. Немедленно. Пусть носом роют, козлы. Пусть на ушах стоят, но чтоб завтра же вернуть! Далеко не уволокли. Пускай на барахолке пошарят... Скажи, если не найдут, со всех погоны полетят к чертям собачьим!.. И вот еще... Никому - ни слова. Молчок! Узнают в столице - сам без погон останешься. Понял?
      - Так точно, - прошептал переводчик. - Понял.
      * * *
      В столице шел густой снег. Он падал на широкие улицы, на крыши высоких домов, на камни, вымостившие главную площадь, на сооружение, где хранился стеклянный ящик, на дворец, где проходили заседания Высшего Органа.
      Во дворце у окна в задумчивости стоял Первый Демократ. Большой зал за его спиной был пуст. Только в глубине возле маленького столика сидел в кресле Старый Друг Первого Демократа. Микки посмотрел на заснеженную площадь, вздохнул, повернулся, подошел к Старому Другу и сел рядом.
      Только что кончилось большое собрание, на которое съехались партийные начальники всех рангов из разных провинций. Микки выступил с длинной речью. Он говорил о том, что перековку следует вести как можно более быстрыми темпами, и говорил о том, что темпы эти не должны быть слишком быстрыми. Он убеждал, что голосиловка совершенно необходима, и успокаивал всех, что особой голосиловки не допустит. Он рассказывал про демократию и даже пару раз упомянул о том, что кое-где существует не по одной, а по несколько партий, и клятвенно заверил, что такая демократия абсолютно неприемлема. Он сообщил, что договорился о сокращении ракет, и обещал не скупиться на деньги для ракетных заводов.
      Его внимательно выслушали и негромко похлопали.
      Речи остальных участников собрания сводились к тому, что все идет нормально и будет идти ещё нормальнее. Особенно если ничего не менять.
      На том и разошлись...
      - Послушай, - сказал Микки Старому Другу, - что все-таки реально можно сделать с этой демократией? Рисковать я не могу. Их много, а я - один. Партию ведь не переизберешь. Она сама кого хочешь переизберет и назначит. Может, дохлое это дело? Может, и впрямь все оставить как есть?
      Старый Друг долго молчал, потом встал и подошел к окну, у которого недавно стоял Микки.
      - Нельзя так, - сказал он негромко. - Ничего так не получится. На двух стульях долго не усидишь.
      Микки побагровел.
      - Ага! - с неожиданной для самого себя злостью произнес он. - Теперь ты меня ещё учить будешь!
      Первый Демократ, изо всех сил стараясь сдерживаться, опустил голову и сжал зубы.
      - Погоди, - сказал Старый Друг. - Не сердись. Я ж добра хочу.
      - Все добра хотят, - ещё больше разозлился Микки. - Поделение, истребление устраивали - добра хотели. Вождь половину жителей угробил тоже, понимаешь, добра хотел. Соратник приказал злаки от полюса до полюса сеять - тоже туда же! Козел этот, Предводитель, ракет понагородил, нефть прожрал на сто лет вперед. Все - для добра... А мне что делать прикажешь?
      - Но ведь живут же люди где-то по-человечески! - Старый Друг тоже начал раздражаться. - Ну, пойми ты - пока не устроим нормальную демократию, до тех пор сами себя жрать и будем!
      - Да как ты её устроишь? С этими твоими разными партиями? С выборами этими? Забудь про то! - Микки ударил кулаком по ручке кресла. - И мне не напоминай. Я под собой сук рубить не намерен.
      - Ладно, - сказал Старый Друг, - давай все спокойно обсудим. Наверно, ты прав. Партию трогать опасно. Может, и впрямь лучше её перековать попробовать. Вдруг получится. Но и без демократии тоже не обойтись... Вот кабы все это совместить...
      - Ага, допер наконец, - смягчился Микки. - Я ж все о том и толкую. Надо такую демократию придумать, чтоб как-нибудь одной партией обойтись. На хрен нам несколько? Сам подумай, одной-то решать сподручнее. Да и я в нескольких главным быть не могу. Что мне - разорваться?
      - Постой. - Старый Друг отошел от окна и зашагал по залу. - У меня, кажется, есть идея... А что, если мы выборы в Народные Советы устроим? По всем правилам?
      - Опять, что ли, назначать с бумажками? - не понял Микки. - Так мы и без того назначаем.
      - Нет, - сказал Старый Друг, - мы нормальные выборы устроим. Как у всех. Только без всяких там лишних партий. Пускай жители сами среди себя кого поумнее поищут. И пусть в Советы их выберут. А когда в каждой провинции будет настоящий Совет, когда умные головы появятся, тогда, глядишь, чего-нибудь и надумают. Одна голова хорошо, а много - лучше. Я так полагаю.
      - А партия как же? - спросил Микки. - На хрен ей лишние головы на стороне?
      - Так мы ж туда, в Народные Советы, и партийных начальников выдвинем. Их-то наверняка изберут. А остальных пусть жители подбирают... Потом Советы заседать начнут. Регулярно. Не так, как сейчас. Будут сидеть, думать. Авось чего и надумают. А партии только руководить останется. Ей же легче. Разве не так?
      - Хм-м... - задумался Микки. - Вроде неплохо придумано. Советы, значит, партийных начальников расшевелят. А те, значит, за Советами присмотрят... Неплохо.
      - Демократично, главное, - воодушевился Старый Друг.
      - Хорошо... - задумчиво сказал Микки. - Это хорошо... Молодец! Давай прямо завтра это дело и объявим. Я Высший Орган соберу, обо всем им расскажу. Ты меня поддержишь. Лихач, конечно, заартачиться может. Но уломаем как-нибудь. К тому же он мне тут человечка своего пихает - в столице перековкой командовать. Я, пожалуй, соглашусь. Перековывать-то все равно надо. А он пускай на выборы соглашается. Его ж тоже в Главный Народный Совет пристроим. Да и весь Высший Партийный Орган, конечно. Так что, думаю, проблем не будет... А ты вот что. Бери-ка это дело в свои руки. Считай, что с этого дня ты у меня - основная опора. Лихач все равно пока с жидкостью борется, ему не до того. А за демократию ты главным будешь. Сейчас это самое важное. Договорились?
      - Договорились, - обрадовался Старый Друг.
      - Ну, тогда пошли чай пить.
      * * *
      На столе Большого Начальника По Кадрам Лукичевского Института Пространственных Аномалий стояли чайник, три чашки и блюдце с вареньем. За столом рядом с Начальником сидели два сероглазых блондина.
      - А ничего покрепче у тебя нет? - спросил один из гостей.
      - Так ведь это... трезвость нынче. Не велено вроде, - замялся Начальник.
      - Ты нам лапшу на уши не вешай, - сказал Первый Блондин. - Не жмотничай. Доставай.
      Большой Начальник подошел к двери кабинета, запер её на ключ, открыл большой сейф в углу и вытащил бутылку.
      - Последняя осталась, - вздохнул он. - В институте все лично позапрещал, как велели. Да и здесь теперь не враз выпьешь. Настучат ведь. Как мне своих закладывают, так и меня найдут кому заложить. Во - навербовал на свою голову.
      - Не скули, - сказал Второй Блондин. - Своих не тронут.
      - Ага, не тронут. Как же! Тут Местный приезжал - к американцам этим. Так зашел, стращал. Чтоб ни-ни, говорит. Трезвость, перековка... Ох, докуются они. Вон на кастрюльном - мне ихний кадровик рассказывал - уже чуть не керосин глушат.
      - Ладно, не тренди. Наливай! На наш век хватит. - Блондин взял у него бутылку и разлил содержимое по чашкам. - Разговор есть.
      Они выпили вредной жидкости и закусили вареньем.
      - Ну как, намучился с американцами? - спросил Начальника Первый Блондин.
      - А мне-то чего? Их столичные пасли. Я только за институтом приглядывал, чтоб шибко не контачили. Да те и сами на контакт не больно рвались. Все по помойке ползали. А как приборы у них сперли, и вовсе там ночевали.
      - Нашли чего-нибудь?
      - Какое там! До весны просидели, потом манатки собрали и отвалили. Баба с возу - кобыле легче... Академика, говорят, к себе пригласили. Осенью вроде поедет. Но это все тоже через столицу крутят. Мое дело теперь сторона. Пусть сами разбираются. По мне, так поехал бы он. Как же!
      - Разъездились... - пробурчал Второй Блондин. - Все с ума посходили. Тут ещё выборы эти придумали. Демократы-хренократы откуда-то повылазили. Этот Рогозин ваш - слышал? - народ мутит, на собраниях выступает. Мы в столицу звоним, а нам оттуда - не трогать! Голосиловка, мол, демократия. Совсем оборзели. Ты-то сам не сдемократился еще?
      Большой Начальник По Кадрам вскочил со стула.
      - Вы что, ребята?
      - Ну и дурак, - спокойно произнес Первый Блондин.
      - То есть? - Начальник сел и вопросительно уставился на Блондина.
      - Ты, Кеша, нюх утерял, - сказал сероглазый. - Такие дела загодя просекать надо. Нам, думаешь, приятно на все смотреть? Мы-то лучше всех знаем, чем такие игрушки кончаются. Однако ж против ветра плевать - себе дороже. Им там в столице вожжа под хвост попала, теперь не остановятся. Очередной поворот у них. Можно, конечно, руками махать, а можно быстренько в колею пристроиться... Перековка перековкой, но ты главное секи. Сейчас большая дележка начнется. Жратвы-то как не было, так и не будет. Это дело ясное. Четвертый год ускоряются - только новые талоны плодят. Но кто с умом, тот свое не упустит. Тут важно вовремя успеть. У меня вон кореш в Главном казначействе сидит. Нынче через них такие дела проворачивают! Большие куски, понятно, в столице расхватывают. Основные-то денежки там. И по партийной линии - тоже. Но и на местах уже зашевелились. Ты думаешь, наш Местный ушами хлопает? Он, правда, сам-то мужичишка трусоватый, но Первый Помощничек его за год два кооператива сорганизовал. Один - на тещу, один на братца. И деньжата туда качнул немалые. Нам уже настучали... Но он тоже не лыком шит. Все по закону. Один наш дурак копать начал, чтоб тот его в долю взял, а ему начальство - по рукам. Сами пристроились... Вот и кумекай... Хочешь, мы тебе по дружбе дело предложим?
      - А я-то чего могу? - шепотом спросил Начальник По Кадрам.
      - Так от тебя много и не требуется. Найдутся людишки, сварганят кооператив, а ещё лучше - совместное что-нибудь. Хоть с теми же америкашками. Помощника Местного туда привлечем, кой-кого в столице подмажем, оттуда деньжат завернут. А уж потом - никакая демократия не страшна. С ней-то ещё и проще. Понял?
      - Ну а мне чего делать надо? - Большой Начальник вытер вспотевший лоб.
      - Ты директором пойдешь.
      - Я? Директором? Да я же... - Начальник заерзал на стуле.
      - Не дергайся, - сказал Первый Блондин. - Все продумано. Тебя все равно отсюда скоро попрут. Тут зам по общим вопросам командовать будет. Но он - свой мужик. Ему тоже доля обещана. Сейчас главное в комнатухи эти вписаться, что на первом этаже от американцев остались. Там кооператив и устроим. Чего-нибудь научно-техническое залепим. Для солидности. А может, торговать начнем. Там видно будет.
      - А чем торговать-то?
      - Да хоть теми же аномалиями. Их один бес никто не видит. Америкашек подключим, счет за границей втихаря откроем. Но это уж не твоя забота. Ты сиди, бумажки подписывай. Остальное без тебя сделают.
      - Ох, боязно. - Большой Начальник втянул голову и оглянулся на запертую дверь.
      - Чего тебе боязно? Тебе, дураку, дело предлагают, а ты кочевряжишься. Да за такое место любой ухватится. Скажи спасибо, что тебя выбрали. Но не хочешь - другого найдем.
      - Нет, нет, - заспешил Начальник. - Я - чего? Я согласен. Только вот как бы опять все взад не повернулось. Кто их знает? Может, обратно ковать начнут?
      - Дурья башка! Обратно ковать-то нечего. Пустышка кругом, не видишь? Сейчас остатки ухватить важно, пока суетня кругом, пока выборы эти, пока большие шишки за дело не взялись. Потом крупная игра пойдет. Замешкаешься фиг получишь. Уже и так со всех сторон лапы тянутся. В столице под шумок партийные начальнички деньгу за кордон качают. Мне кореш нарассказывал. Эх, жаль, не в столице мы! Но ничего, и здесь малость перепадет... Ты говори согласен?
      - Согласен, - сказал Большой Начальник По Кадрам. - Ну и дела!.. Вспотел аж... Ладно, раз пошла такая пьянка, у меня ещё бутылек запрятан. Давай обмоем.
      Он встал со стула и снова полез в сейф.
      * * *
      Столица встречала четвертую с начала перековки весну. Микки отмечал вокруг радостные перемены. Большинство газет уже голосили в полную силу. Они ругали всех подряд, кроме разве что самого Первого Демократа и членов Высшего Органа. Газеты рассказывали о больших трудностях, о том, что еды для жителей по-прежнему не хватает, о том, что талоны в провинции выдаются с большим опозданием, что Местные Начальники ничего не хотят делать, а если и хотят, то не умеют. Это обнадеживало. Еще немного, и Начальники должны были прозреть и взяться за дело.
      Соратники Первого Демократа тоже не дремали. Старый Друг вовсю занимался подготовкой будущих выборов. Жители, не понявшие вначале, что теперь в бумажках будет несколько фамилий, из которых предстоит выбрать одну, на удивление быстро разобрались в новой системе и даже не очень роптали, хотя для них это было, конечно, лишней обузой. Повсюду стали искать достойных представителей, чтобы избрать их в Народные Советы. Разумеется, все Местные Партийные Начальники тоже попали в списки. Кое-где даже никого больше не хотели туда включать. Но постепенно наиболее смелые жители начали предлагать и других умных людей. Начальники не везде поняли это правильно. Пришлось разъяснять им что к чему.
      У второго Главного Соратника дела, правда, шли хуже. Он совсем погряз в своей борьбе со зловредной жидкостью. От злодейки никак не удавалось избавиться. Лихач велел повсеместно вырубить все деревья, из плодов которых делали жидкость (кстати, не самую крепкую, а самую слабую), велел разбить все бутылки, в которые её разливали, закрыть все заводы, на которых она изготавливалась, и все магазины, где её продавали. Но жидкость откуда-то все равно появлялась. Только она стала теперь ещё более вредной. Если прежние сорта страшного пойла убивали постепенно, то новые виды, которые несознательные жители сами изготавливали из чего угодно, убивали сразу. Лихач сражался, как лев. Но и жители были храбры. Их не пугали ни суровые запреты, ни наказания за подпольное производство жидкости. На худой конец они просто пили все, что попадалось под руку, лишь бы отравиться. Силы были неравны, и Лихача ждало поражение. Он тяжело переживал свою неудачу. А тут ещё Старый Друг, воспользовавшись его занятостью, успел втереться в доверие к Первому Демократу и приобрел невиданное влияние. Пришлось бросить героическую борьбу и переключиться на более прозаические дела.
      У Лихача в запасе был один ход. Он уже давно уговаривал Микки поставить Партийным Начальником в столице нового человека, которого сам подыскал в провинции. Человек этот когда-то работал директором большого кастрюльного завода, очень хорошо проявил себя, за что был назначен Местным Начальником. Правда, он не готовился к этой должности с детства, как, например, Микки или тот же Лихач, но, заняв пост, неплохо справлялся с делом. Во всяком случае кастрюльные заводы у него работали отменно. Лихачу не стоило большого труда уговорить Микки взять его в столицу. Первый Демократ был целиком занят игрой в свои выборы и особенно упорствовать не стал. "Приводи, - сказал он. - Я тебе доверяю".
      В один из летних дней двери кабинета Микки распахнулись и он увидел на пороге рядом с Лихачом огромного детину. Густая копна седых волос закрывала могучий лоб. Нос был перебит. Ладони широкими лопатами торчали из рукавов костюма. Глаза незнакомца глядели прямо, открыто, что в этом здании, вообще говоря, было не принято.
      Первый Демократ поежился. Гость кого-то напомнил ему. Но кого - он вспомнить не смог.
      - Заходите, садитесь, - пригласил гостей Микки.
      Лихач с детиной подошли и сели. Детина представился. Все-таки он точно кого-то напоминал. Кого-то виденного совсем недавно. Микки перебрал в памяти всех своих знакомых. Никто и близко не был похож на лихачевского дружка.
      - Мы тут посоветовались с товарищами, - сказал Первый Демократ, - и решили назначить вас Партийным Начальником в столице. Справитесь?
      - А то! - ответил седовласый великан.
      - Предупреждаю - должность непростая. Может, не все сразу вас здесь поймут. Необходимо будет серьезно заняться перековкой. Придется, так сказать, ломать стереотипы.
      - Ничего, перекуем, - заверил его детина. - Ломать - не строить.
      - Ну-ну... - Микки снова поежился.
      - Они небось тут засиделись у вас? - пробасил гость. - Не делают, поди, ни черта? Совсем, поди, мышей не ловят.
      - Есть малость, - подтвердил Первый Демократ.
      - А когда на работу выходить? - поинтересовался новый Начальник. - И к которому часу? А то мне на автобусе долго добираться. Не проспать бы.
      - Так автобус-то вам зачем? - удивился Микки. - У вас ведь машина будет. И не одна.
      - Не, я на автобусе. Поближе, понимаешь, к народу. А машина пущай за автобусом идет. На всякий случай.
      - Ну, как знаете.
      Странная идея нового Начальника несколько насторожила Первого Демократа. "А с другой стороны, может, и ничего, - подумал он. - Новые методы, новые веяния. Пусть порастрясет бюрократов, с народом пусть пообщается. В конце концов, автобус мы ему подыщем. И народ - тоже".
      - Что ж, желаю успехов, - сказал Микки, поднимаясь со своего места и протягивая руку великану. - Завтра можете приступать.
      Широченная ладонь потянулась навстречу его руке. На запястье он успел заметить крохотную наколку, две маленькие синие буковки - "Б" и "Е".
      Большая Елка! - вспыхнуло в его памяти. Первый Демократ вспомнил портрет индейского вождя, который показывала ему Рикки в американской гостинице. "У, страшный какой!" - вспомнил он её слова.
      Точно - Большая Елка. Как с картинки!
      Микки посмотрел на поднявшегося с кресла детину. Легкая тревога на секунду охватила его. "Ерунда, - подумал он. - Елка как елка. Главное, чтоб не дуб... Пусть работать начнет, а там - разберемся".
      * * *
      Большая Елка начал работать с размахом. Сменив прежнего Партийного Начальника, работавшего в столице ещё со времен Первого Предводителя, он завел порядок, при котором все большие и маленькие городские Начальники должны были каждое утро собираться у него в кабинете, выстраиваться в шеренгу и отчитываться о своей работе. Поскольку никто из них давно уже ничего не делал, то отчитываться им, как правило, было не о чем. Целый месяц Елка терпеливо выслушивал сбивчивые объяснения и расплывчатые рапорты. В основном они сводились к тому, что все идет хорошо, а если что-то идет плохо, то это тоже хорошо, потому что могло бы быть ещё хуже. Через месяц, дослушав очередной утренний бред, Большая Елка грохнул кулаком по столу.
      - Ты, ты и ты, - ткнул он пальцем в первых трех начальников во главе шеренги, - можете идти.
      Начальники повернулись и засеменили к дверям.
      - Прямо по коридору, - рявкнул им вслед Елка, - до отдела кадров. Получите расчет, потом - вниз по лестнице. Выход на улицу сами найдете...
      Теперь каждое утро трое первых отчитывающихся покидали кабинет и выбирались на улицу именно таким путем.
      Начальники потеряли сон, аппетит и окончательно утратили способность соображать. По утрам они сбивались кучкой в углу приемной и устраивали детскую считалку, определяя, кому стоять в первой тройке. Те, на кого выпадал жребий, начинали биться в истерике. Остальные кричали им: "Симулянты, сачки!", хлопали ладонями по щекам, терли уши, заставляли нюхать нашатырный спирт (который все теперь носили с собой) и потом, полуобморочных, вталкивали в кабинет.
      Измученные такой жизнью городские Начальники записались на прием к Лихачу. Войдя к нему, они все разом грохнулись на колени и поползли по ковровой дорожке к столу.
      - В чем дело? - обомлел Лихач.
      Первый доползший до стола Начальник поднял голову, затравленно огляделся вокруг, прижал палец к губам и стал совершать какие-то непонятные телодвижения.
      - Да что случилось? - Лихач уже подумал, что Начальники скопом напились какой-нибудь новой отравы.
      Стоявший на коленях снова прижал палец к губам, потом указал куда-то вверх, изобразил руками что-то огромное, завыл и начал раскачиваться, как хлипкое деревцо под сильным ветром.
      - Большая Елка? - осенило Лихача.
      Вой мгновенно смолк. Начальники задрожали мелкой дрожью и прижались к ковру. Лихач с трудом привел их в чувство. Они, стеная, заикаясь и беспрерывно нюхая нашатырный спирт, начали рассказывать ему о своих бедах. Жалобы, стоны и мольбы продолжались часа два. Он обещал разобраться.
      На следующее утро Лихач вызвал Елку к себе.
      - Ты что там устраиваешь? - строго спросил он. - Зачем народ травмируешь?
      - Какой это я народ травмирую? - рыкнул Большая Елка.
      - Ну - начальников.
      - Начальники - не народ, - ворчливо заметил Елка. - Твои Начальники раздолбай на раздолбае, понимаешь. Если б они у меня так на кастрюльном заводе ракеты делали, я б им эти ракеты знаешь куда вставил?
      - Ты свои замашки кончай! - Лихач постучал карандашом по столу. Здесь тебе не кастрюльный завод. Я тебя для чего в столицу вызвал? Мне свой человек нужен. Не хватало, чтоб мне тут ещё одну перековку устраивали. Хватит с меня одного перековщика!
      Большая Елка тряхнул седой копной и в упор посмотрел на Лихача.
      - А фиг ли их не ковать? У нас теперь что, демократизация или хрен собачий? Я чего-то не понимаю.
      Лихач решил слегка притормозить.
      - Разумеется... в общем... демократизация, - сказал он. - Но начальники-то при чем?
      - При чем? Да их, гадов, в первую очередь долбать и надо! С ними разговор один - пару раз по столу кулаком треснешь, а ещё лучше - по шее, тогда, глядишь, зашевелятся.
      - Ну, смотри, - тихо произнес Лихач, - не перетрудись...
      На этом разговор закончился.
      Городские Начальники больше не жаловались Лихачу. Встречая его в коридоре, они опускали глаза и старались прошмыгнуть мимо. Старых знакомых среди них он замечал все реже.
      По столице поползли восторженные слухи о Большой Елке. Жители изменили свои привычные маршруты и осаждали автобус, в котором он ездил на работу. Машины уцелевших Начальников тоже изменили маршруты, чтобы не попадаться ему на глаза. По пути движения автобуса срочно отремонтировали все дома. Потом отремонтировали ещё раз. Нервное отделение в специальной больнице для столичного начальства было переполнено.
      Лихач понял, что совершил ошибку.
      * * *
      Наступила холодная дождливая осень. Жители столицы ходили простуженные, кашляли, чихали и дружно заражали друг друга в переполненном транспорте. Не уберегся и Большая Елка. Подхватив грипп, он слег в постель.
      Однажды утром в его квартиру позвонили. Жена Елки открыла дверь и увидела на пороге четверых посыльных в одинаковых серых плащах.
      - Извините, вашего мужа срочно вызывают на заседание Высшего Органа, сказал главный посыльный.
      Жена не успела ничего ответить.
      - Что ещё за заседание? - донеслось из комнаты. Большая Елка, растрепанный и заспанный, вышел в прихожую. - Чего они там, сдурели? Предупредить не могли?
      Посыльный пожал плечами.
      - Не поеду никуда, - проворчал Елка, - грипп у меня, температура. Пошли они на фиг со своим заседанием. Так и передайте.
      Четверо посыльных стояли не двигаясь.
      - Ну, что? Сказал же - не поеду! - Елка зажмурился и громко чихнул.
      - Очень сожалею, - произнес главный посыльный ровным, спокойным голосом. - Без вас возвращаться не велено.
      - Чи-и-во? - протянул Елка.
      Посыльные стояли молча, засунув руки в карманы серых плащей.
      Большая Елка внимательно посмотрел на них, потом глянул на жену и пошел одеваться.
      В зале Большого дворца за столом сидели члены Высшего Партийного Органа. Вдоль стен в два ряда восседали городские начальники - и ныне действующие, и давно выгнанные с работы. Во главе стола находился Первый Демократ. Рядом с ним - Лихач.
      Большая Елка вошел в зал, остановился у входа, поглядел вокруг и тут же понял, зачем его вызвали.
      - Привет, - весело сказал Лихач и указал на свободный стул у стены. А мы уж заждались... Проходи, милости просим...
      Елку в детстве иногда били во дворе соседские мальчишки. Иногда бил он сам. Позже, в юности, его как-то поколотила ночью пьяная шпана на вокзале. Однажды на спортивной площадке ему въехали в лицо тяжелым волейбольным мячом и сломали нос. Уже в зрелом возрасте он сильно подрался с кем-то в деревенской бане. С кем именно - точно не помнил. Но никогда никто и нигде не возил его мордой по полу.
      В зале Большого дворца он впервые испробовал и это...
      Через три часа Елка сидел один на своем стуле около накренившейся белой стены и сквозь туман, застилавший глаза, смотрел в спину последнему городскому Начальнику, покидавшему зал. Его мутило. Он попробовал встать, но с первой попытки не смог. Попробовал ещё раз, потом ещё и наконец поднялся со стула.
      Золоченая дверь приоткрылась, из-за неё показался Первый Демократ. Он подошел и взял Елку под руку.
      - Не расстраивайся, - негромко сказал Микки. - Бывает... Ну, поперли тебя с Начальников. Не конец же света. Я тебя каким-нибудь министром пристрою. Не переживай.
      - Суки, - хрипло ответил Большая Елка.
      Микки осторожно повел его к выходу.
      - Сам виноват, - приговаривал он. - Тут, знаешь, такой бульдозер... Поперек вставать - себе дороже.
      - Суки, - повторил Елка.
      - Надо было тебе ещё больше повиниться, - сказал Микки. - Они это любят. Снять-то тебя все равно б сняли, но мучили бы меньше. А то вон как разделали!
      Большая Елка оперся о плечо Первого Демократа.
      - Это Лихач, гад, все подстроил, - прохрипел он, с трудом двигая языком. - Это его работа. А ты... ты тоже под него лег!
      Микки тяжело вздохнул.
      - И ты б на моем месте лег. Поверь мне - лег бы как миленький. Ты что, первый год в партии? Сам, что ли, не снимал? Скажи ещё спасибо, что не при Вожде живем.
      - Ну, погодите, гады... Ну, погодите... - шептал Большая Елка, едва передвигая ноги.
      Они подошли к дверям.
      - Давай-ка я тебя до машины провожу, - сказал Микки помятому великану. - Отъездился ты на своем автобусе...
      Возвращаясь назад по длинному гулкому коридору, Первый Демократ старался не думать о том, что произошло. На душе его было гадко. У дверей своей приемной он увидел Лихача в окружении городских Начальников. Чуть поодаль толклись члены Высшего Органа.
      - О, хорошо, что ты вернулся, - сказал его Главный Соратник. - А мы тут с товарищами посоветовались... - Лихач указал на кучку членов Высшего Органа. - ...и, понимаешь, есть мнение, что не все у нас в порядке. Имеются некоторые, так сказать, перегибы. Отдельные наши соратники позволяют себе слишком увлекаться перековкой... Вопреки, так сказать, воле народа.
      Он обвел рукой Начальников.
      - Народ не понимает, - вякнул кто-то из-за его спины. - Народу не ясно!
      - Некоторые товарищи подкидывают нам чуждые идеи, - громко продолжал Лихач, - не считаясь, так сказать, с мнением широких руководящих партийных масс... Мы полагаем, что таким товарищам необходимо обдумать свое поведение. И если уж говорить о должностях, то мне, например, не совсем понятно наличие двух Главных Соратников. Тем более что один из них последнее время позволяет себе... Ну, ты знаешь, о ком я говорю...
      Пальцы Микки непроизвольно сжались. Он глянул в сторону членов Высшего Органа. Те отвернулись.
      - Ладно, я подумаю, - тихо произнес Первый Демократ.
      - А чего тут думать? - сказал Лихач. - Зачем кота за хвост тянуть? Старый Друг твой как раз сейчас у тебя в приемной. Может, ты там с ним разберешься, а мы тут подождем? Чтобы не мешать, так сказать. Дело, конечно, тонкое. Никто из нас осложнений не хочет... Но если что, то можно ведь и Высший Орган собрать. Прямо сейчас. Большинство членов здесь.
      Микки постоял, подумал, потом разжал кулак и быстро прошел в приемную. По дороге он задел плечом одного из городских Начальников. Попробовал задеть ещё одного, но тот увернулся...
      Вечером дома Первый Демократ первый раз в жизни выпил подряд, не закусывая, три рюмки вредной жидкости.
      Рикки, придя домой, застала его стоящим в пижаме на балконе под мелким холодным дождем.
      - Ты с ума сошел! - воскликнула она и потащила Первого Демократа обратно в комнату. - Дождь, грипп, простуда! Да ты соображаешь, что делаешь?
      Она уложила Микки в постель, закутала его одеялом и принесла из кухни стакан горячего чая с медом.
      - Рикки, - сказал Первый Демократ, высунув из-под одеяла голову, - ты, случайно, не знаешь, где город такой - Лукичевск - находится?
      - Зачем это тебе? Что ещё за глупости? - Жена села рядом с ним. - На, лучше попей чаю.
      Микки зажал в ладонях горячий стакан и отхлебнул глоток.
      - В Лукичевск хочу, - сказал он задумчиво, - в Лукичевск... Там небось тихо... Там лук растет...
      V
      Пятое лето перековки подходило к концу.
      На мокрых полях большими кучами лежал Solanium Tuberosum.
      На прилавках магазинов стояли одинокие банки рыбных консервов.
      На стенах домов висели порванные плакаты.
      На главной площади Лукичевска толпился народ.
      Сидя у окна в своей комнатке, Кухтик смотрел, как люди, повернувшись к памятнику Автору Идеи, слушали кого-то, стоявшего с той стороны пьедестала.
      Кухтик не видел оратора и не слышал, что тот говорил. Он видел только, как люди на площади принимались время от времени громко хлопать в ладоши. Поначалу наблюдать за толпой у памятника было интересно, но, поскольку, кроме хлопанья, он ничего расслышать не мог, это занятие ему скоро надоело. К тому же Кухтику захотелось есть, а из коридора вкусно пахло жареной картошкой. Он резонно решил, что на площади разберутся без него, и пошел проверить, как обстоят дела с ужином.
      В кухне за столом сидели Колька и Надькин отец. На плите в большой сковородке жарилась картошка с луком, распространяя соблазнительный запах.
      - А вот и третий, - потирая руки, сказал Надькин отец. - В самый раз за чекушкой бежать.
      - Ладно тебе, Петрович, - урезонил его Колька. - Не каждый же день!
      - Так уж и каждый? Почитай, с понедельника ни разу не по-гуляли.
      - Нагуляемся еще, - сказал Колька. - Ты вот лучше скажи, чего насчет выборов этих думаешь? Голосовать-то пойдешь?
      - А чего не пойти? - Надькин отец пододвинул табуретку к столу. - Я всю жизнь эти бумажки бросал. Теперь вот, говорят, вычеркивать там кого-то надо. Но я так думаю - врут. Как его вычеркивать, коли он там указан?
      - Не понимаешь ты, - важно сказал Колька. - Сейчас - демократия. Раньше только Местный Начальник в бумажке стоял. А теперь знаешь, кто с ним вместе?
      Колька посмотрел на Кухтика.
      - И ты, ушастый, тоже небось ни фига не знаешь? А там, между прочим, этот Рогозин - с института. Я к ним раньше в лабораторию часто бегал. Считай, почти что корешили мы. А теперь он Местного скинуть хочет. Точно говорю!
      - Я б Местного, засранца, тоже спихнул, - сказал Надькин отец. - Вон, морду себе наел. А народу выпивки нет, жратвы нет. Талоны второй месяц не отоваривают. Не, скидавать их пора.
      - Так вот поди и вычеркни, - сказал Колька. - Я так точно вычеркну. Я этого, Рогозина, в бумажке оставлю.
      - Ага, ты вычеркнешь, тут тебя и словят.
      - А я левой рукой черкать буду. Хрен разберут.
      - Хитер ты, - сказал Надькин отец. - Надо будет нашим на фанерке подсказать. Пусть их, гадов, всех повычеркивают. Может, эти-то, новые, чего-нибудь насчет жратвы придумают. Ты вот что. Давай-ка фамилии мне пропиши - кого там оставить надо. И ты, малой, не сачкуй. Пойдем, гвоздь им в задницу вставим. Потешимся хоть.
      - Да я чего? - сказал Кухтик. - Я как все.
      - Вот и порешили... - Надькин отец снова потер руки. - Ну, а по такому случаю, может, все ж чекушку раздавим?
      - Ох, горазд ты, Петрович, - засмеялся Колька. - Ладно, давай уж. По рюмашке. За демократию. Пусть хоть эти демократы Мест-ному хвоста накрутят...
      * * *
      Местный Партийный Начальник города Лукичевска стоял на главной площади возле своей служебной машины и наблюдал, как рушится мироздание.
      Кучка никому не ведомых оборванцев, ни на одном из которых не было приличного костюма, толклась у входа в его обитель, явно пытаясь проникнуть внутрь. Здоровенный милиционер у дверей с трудом сдерживал их. Наглецы перли, как на буфет. Они галдели и размахивали перед носом милиционера какими-то бумажками. За-травленный страж порядка с тоской и надеждой глядел через их головы в сторону Начальника.
      Местному Начальнику надлежало дать знак - всего лишь незаметный знак, - по которому здесь, на площади, мгновенно оказалась бы вся лукичевская милиция и разом прекратила бы безобразие. Все, что от него требовалось, это поднять руку или слегка кивнуть головой. Но сделать этого он не мог.
      Он не имел права.
      У него н е б ы л о п р а в а сделать это.
      Не было права, потому что наступил конец света.
      Он закрыл глаза, глубоко втянул ноздрями отравленный воздух, пошатнулся и умер...
      Воскреснув через пару минут, Местный Начальник собрал в кулак всю свою волю, расправил плечи, насколько ему это удалось, и направился к кучке хулиганов.
      - Дорогие товарищи! - громко сказал он, подойдя к ним. - В чем дело, дорогие товарищи депутаты?
      Оборванцы стихли. Некоторые из них даже почтительно отступили. Это придало ему силы.
      - Почему шум? - натужно улыбнувшись, спросил он. - Работать пришли?
      Наглецы смущенно молчали. "Не все потеряно", - решил Начальник, обретая былую уверенность.
      - Что ж это вы? - Он укоризненно покачал головой. - Новая власть, можно сказать, а так себя ведете. Нехорошо, товарищи.
      Еще секунда, и оборванцев можно было бы брать голыми руками. Но секунды этой у него не оказалось. Из притихшей толпы вышел невысокого роста человек в свитере и протянул Местному Начальнику клочок бумаги.
      - Будьте добры, - сказал он, - дайте указание пропустить депутатов в здание. И объясните, пожалуйста, вашему уважаемому милиционеру, что и он, и все его коллеги будут отныне выполнять только распоряжения законной городской власти. З а к о н н о й...
      Начальник сразу узнал главаря шайки. Точнее, он узнал его ещё раньше, как только подъехал к зданию на машине. Это был тот самый Кирилл Рогозин, имя которого значилось в одном бюллетене с его собственным именем. Местный Начальник обычно употреблял много нецензурных слов. Но запас их был все же маловат, чтобы описать те чувства, которые он испытывал, стоя лицом к лицу с этим мерзавцем.
      - Здравствуйте, товарищ Рогозин, - расплылся Начальник в улыбке. - А я, грешным делом, не признал вас. Очень рад видеть! Поздравляю с заслуженной, как говорится, победой...
      - Спасибо, - сдержанно произнес мерзавец.
      - А милиционер... милиционер тут ни при чем. Ошибка, знаете ли. С кем не бывает?
      Местный Начальник сделал шаг к входу и гостеприимно вытянул руку.
      - Заходите, товарищи, заходите. Будьте как дома. Принимайте, так сказать, бразды!
      Начальник ещё шире оскалил зубы в улыбке. Глаза его застлал туман.
      Мир снова закачался и рухнул. Связь времен порвалась...
      * * *
      Кандидат физико-математических наук, бывший научный сотрудник Лукичевского Института Пространственных Аномалий, бывший грузчик лукичевского универмага, а ныне Председатель Народного Совета города Лукичевска Кирилл Петрович Рогозин вошел в свой кабинет.
      Большую часть кабинета занимал длинный стол. По обе стороны его выстроились красивые стулья с гнутыми спинками. Замыкал композицию второй стол, приставленный к первому. На этом, втором, столе Кирилл разглядел три телефона, настольную лампу, хрустальный стакан, из которого торчал десяток отточенных карандашей, и перекидной календарь. На стене в дальнем конце кабинета был прикреплен бронзовый барельеф, изображавший голову Автора Великой Идеи. На противоположной стене, над входом в кабинет, висел портрет Первого Демократа.
      Подойдя поближе к своему рабочему месту, Кирилл Рогозин потрогал массивное, обитое черной кожей кресло. Кожа была гладкой, приятной на ощупь. Кресло, неожиданно отреагировав на прикосновение, чуть отъехало и слегка развернулось. Кирилл опустился в него и откинулся к мягкой спинке.
      Сидеть было удобно.
      Он выдвинул ящик стола и начал разбирать бумаги. Большинство из бумажек начиналось словами: "Учитывая возникшие сложности..." Сложности возникали в области строительства, водопровода, транспорта, канализации, отопления, снабжения, образования и многого другого, что касалось жизни города Лукичевска. Особенно плохо обстояли дела с продовольствием, с медицинским обслуживанием, с поставками топлива, с ремонтом автобусов, с уборкой улиц, с починкой крыш, с асфальтированием дорог, с работой бани, с доставкой почты и ещё кое с чем. Были трудности с подготовкой к зиме, с весенними паводками, с летней засухой и с осенними заморозками.
      В остальном все было хорошо.
      Председатель Народного Совета закрыл очередную папку и зажмурился. В голове звучала одна фраза, произносить которую вслух не хотелось. Он сидел, зажмурившись, до тех пор, пока легкий шум в приемной не заставил его открыть глаза.
      Дверь скрипнула, и в кабинет вошел незнакомый Кириллу человек. Посетитель был высок, подтянут, одет в строгий темный костюм.
      - К вам можно? - мягким голосом спросил он.
      Кирилл поднялся.
      - Да, конечно.
      Посетитель плотно прикрыл за собой дверь и подошел к столу.
      - Разрешите сесть?
      Кирилл сделал приглашающий жест, подождал, пока посетитель сядет, и сам опустился в кресло.
      - С кем имею честь?
      - Первый Помощник Местного Начальника, - представился гость. - Если не возражаете.
      Гость улыбнулся. Кирилл Рогозин тоже улыбнулся.
      - Рад познакомиться, - сказал Первый Помощник.
      - И я рад, - сказал Председатель Совета.
      - Осваиваетесь на новом месте?
      - Помаленьку.
      - Я, собственно, пришел передать вам поздравления от Местного Партийного Начальника. Он готов принять вас в любое удобное для вас время. Как вы насчет завтрашнего утра?
      Кирилл Рогозин, выдержав короткую паузу, снова улыбнулся гостю.
      - Боюсь, что ближайшие дни заняты. Но если у Местного Начальника какие-то проблемы, я готов принять его. Тоже, разумеется, в любое удобное время.
      Гость чуть заметно вскинул брови. Кирилл улыбнулся ещё раз и добавил:
      - Кстати, ваш шеф уже меня поздравлял. Но все равно - передайте ещё раз, что я тронут.
      Первый Помощник, склонив голову набок, с любопытством рассматривал Председателя.
      - Кирилл Петрович, - сказал он, - а вам не кажется...
      - Нет, мне не кажется, - ответил Кирилл, не дослушав вопроса. Извините за бестактность, но я действительно очень занят. Вы можете передать вашему начальству, что Народный Совет готов с ним сотрудничать. Мы, так сказать, полностью открыты для контактов. В интересах дела, разумеется... У вас ещё будут какие-нибудь вопросы?
      Посетитель укоризненно посмотрел на него.
      - Ну, это вы как-то уж чересчур, Кирилл Петрович. Как-то чересчур...
      - А именно? - Кирилл Рогозин изобразил удивление.
      - Простите, а ваша секретарша где? - неожиданно спросил гость. Что-то в приемной я её не заметил.
      - Она уволилась, - ответил Кирилл. - Временно обхожусь без нее. Вас это как-то смущает?
      - Меня? Нет... Боюсь только... - Первый Помощник Местного Начальника помолчал в раздумье. - ...боюсь только, как бы за ней другие не последовали. По собственному желанию, так сказать... Вы уж простите, что вторгаюсь в вашу компетенцию. Просто хотел предупредить. Чиновники - народ сложный. Могут помочь, а могут...
      - Вы меня, случайно, не пугать пришли? - улыбаясь, спросил Кирилл.
      - Ну, зачем же так? Какой вы, право, колючий... А если я просто помочь хочу? Поделиться, так сказать, опытом... Бумажки, знаете ли, имеют свойство пропадать. Причем почему-то - самые важные... Распоряжения имеют свойство не выполняться... Вы с этим не сталкивались?
      Кирилл выдавил из себя ещё одну улыбку.
      - Не сталкивался. И надеюсь, не придется. Что же до чиновника, то и он не вечен. Не мне же вам объяснять.
      - Вот тут вы ошибаетесь, Кирилл Петрович, - ласково возразил Первый Помощник. - Чиновник вечен. Это начальники приходят и уходят. А они остаются... Или новых думаете набрать? Так ведь долго обучать придется. К тому же, извините, откуда у вас уверенность, что ваши лучше окажутся?
      - Благодарю за заботу, - сказал Кирилл. - Надеюсь, как-нибудь разберемся.
      - Естественно. Я не сомневаюсь. - Помощник провел ладонью по полированной крышке стола. - Вот только я бы на вашем месте все же подумал о надежных исполнителях. Вы ж, так сказать, законодательная власть. Кто-то же должен будет и исполнителями командовать. А это, поверьте мне, дело сложное. Утонуть не боитесь?
      Кирилл откинулся в кресле.
      - Прямой вопрос можно? - спросил он.
      - Разумеется.
      - Вы это - о себе? У вас там что, сокращения намечаются?
      Первый Помощник вопреки его ожиданиям ничуть не смутился. Лишь слегка пожал плечами.
      - Что ж, откровенность за откровенность. Я вам, Кирилл Петрович, искренне сочувствую. Телега, в которую вы, извиняюсь, впряглись, мне хорошо знакома. И состояние этой телеги - тоже... Думаете сами ею править? Попробуйте.
      - Вы очень заботливы, - поклонившись гостю, произнес Кирилл. - А кто, позвольте спросить, её - эту телегу - до такого состоя-ния довел?
      - Знаете что, уважаемый Кирилл Петрович... - Первый Помощник почти с любовью посмотрел на него. - Самым простым для меня было бы посмотреть, как она вас раздавит... Но я - прагматик. И как прагматик готов предложить вам свою помощь. Власть, Кирилл Петрович, - штука тонкая. Поверьте мне.
      - То-то вы за неё так держитесь, - бросил Кирилл, сорвавшись.
      - За неё все держатся, - спокойно ответил гость. - Только вот её не всякий удержит... Впрочем, не смею больше занимать ваше время.
      Он медленно поднялся со стула, аккуратно придвинул его и, достав из кармана листок бумаги, положил на край стола.
      - Приятно было познакомиться. Если все же у вас возникнут проблемы с кадрами, то здесь - мой телефон... Домашний... По служебному - не стоит.
      Первый Помощник Местного Партийного Начальника попрощался кивком головы и вышел из кабинета.
      Кандидат физико-математических наук, бывший научный сотрудник Лукичевского Института Пространственных Аномалий, бывший грузчик лукичевского универмага, а ныне Председатель Народного Совета города Лукичевска Кирилл Петрович Рогозин отодвинул кипу неразобранных бумаг и устремил взгляд в пространство.
      Соотношение пространства и времени слегка нарушилось. Наблюдалась некая аномалия. Пространства было много. Времени - мало.
      Он оттолкнулся ногой, развернул кресло, и взгляд его уперся в покрытую дубовыми панелями стену. Сверху, над коричневатыми разводами дуба, блестела намертво прихваченная к стене бронзовая голова Автора Великой Идеи.
      * * *
      - ... учение которого остается для нас путеводной звездой и заветам которого мы будем следовать, постоянно совершенствуясь, обновляясь и перековываясь, - произнес Микки и закончил доклад.
      Он подождал, пока стихнут аплодисменты, и сошел с трибуны. На сцене главного зала в этот раз сидело гораздо меньше народу, чем обычно. И зал, перед которым он выступал, тоже выглядел несколько иначе, чем во время памятной ему партийной конференции.
      Завершался первый день Первого Всенародного Толковища. В столицу съехались делегаты из всех провинций страны. Идея подобного Толковища принадлежала не Микки и родилась совершенно случайно. Еще перед началом выборов он созвал на совещание членов Высшего Партийного Органа, среди которых был и его давний - ещё со времен института - приятель. Приятель занимался юридическими вопросами, придумывал разные законы и слыл в этом деле большим докой. Микки знал также, что в свободное время тот сочиняет стишки, подписываясь странным псевдонимом Лукьян.
      На совещании обсуждался вопрос о работе будущих Народных Советов. Особенно волновался по этому поводу Лихач.
      - Затея с выборами всегда казалась мне сомнительной, - заявил он, мельком взглянув в сторону Первого Демократа. - Но теперь говорить об этом поздно. Что сделано, то сделано... Однако ж мы не можем допустить всяких неожиданностей. Необходимо твердое партийное руководство. И я хочу понять, каким образом партия будет руководить Народными Советами, коли она теперь формально руководить ими не будет? О какой, извиняюсь, демократии в таком случае может идти речь?
      Он снова посмотрел на Первого Демократа. Тот молчал. Молчали и остальные.
      - А консенсус на что? - вдруг спросил институтский прия-тель Микки.
      Лихач строго глянул в его сторону.
      - А вот выражаться не надо.
      - Я не выражаюсь, - ответил приятель. - Я говорю - консенсус всегда поможет.
      - Кон-сен-сус?.. Это ещё кто такой? - Лихач повернулся к нему. - Он что, из Местных?
      - Позвольте объяснить, - сказал приятель и встал со своего места. Консенсус - слово научное. Означает достижение согласия по какому-либо вопросу при отсутствии согласия по каким-либо частностям, что позволяет достигнуть общего понимания при отсутствии частного понимания и рассматривать вопрос в целом, не рассматривая частные вопросы, то есть достигнуть взаимоприемлемого решения при невозможности принять однозначное решение и согласовать различные точки зрения при невозможности выработать единую точку зрения, изъять из рассмотрения взаимоисключающие моменты, сосредоточившись на рассмотрении основополагающих тезисов, то есть принять решение без голосования, учитывая достигнутое согласие в результате...
      У Лихача начался нервный тик.
      - Стой! - заорал он. - Передохни!
      Приятель замолк.
      - Ты это... Ты проще давай. - Лихач залпом выпил стакан воды, после чего лицо его перестало дергаться. - Говоришь - без голосования? Это хорошо. Ну, а конкретно-то чего предлагаешь? Только без науки своей. По-простому.
      - Проще говоря, я предлагаю такую схему. Поскольку нельзя гарантировать, что повсюду в Народные Советы выберут сознательных жителей, то надо придумать такой орган, который бы над всеми ними стоял. Ну, скажем, Съезд такой. Чтоб, значит, все съезжались. Только не часто... И назвать его - Съезд этот - Народное Толковище. Или ещё лучше - Всенародное.
      - На фига? - недовольно спросил Лихач. - Нам что, Советов мало?
      - Но я же говорю - на местах в Советы ещё непонятно, кого выберут. Хотя, конечно, большинство Местных Начальников пройдут. И много сознательных жителей - тоже. Однако кое-где возможны отклонения. На Толковище же всех скопом соберем, и там сознательные наверняка в большинстве окажутся. Набьем в зал тысячу человек или около того. Если кто из несознательных возникать будет - голоснем, и делу конец.
      - Неплохо, - одобрил идею Лихач. - Но только что ж, всю эту кодлу в столице держать? Всех не прокормишь. А потом каждый ещё машину потребует. Знаю я их.
      - Ну, зачем же держать, - возразил Миккин приятель. - На Съезде этом, то есть на Толковище, можно выбрать, скажем, Верхний Совет. Ну, такой, чтоб здесь, сверху сидел. Туда уж мы постараемся в основном сознательных пропихнуть. Они-то и будут постоянно заседать и решать все вопросы. Этим и машины выдать можно. Не жалко... Ежели ими умело руководить, неприятностей не случится. А коли и в Верхнем Совете заминка произойдет, всегда консенсусом надавить можно... Я так полагаю.
      Лихач встал и подошел к выступающему.
      - Молодец, - сказал он. - Это ж надо! Ну, ты - башка!
      Он оглядел присутствующих на совещании Начальников и закончил:
      - Хорошее дело. Предлагаю одобрить... А его, - указал Лихач на приятеля Микки, - предлагаю назначить этим самым Верхним Советом командовать. Надо, чтоб за него там все проголосовали... Возражения есть?
      Возражений не было.
      Лихач удовлетворенно хмыкнул и потрепал автора предложения по плечу.
      - Ну, башка! Консенсус ты наш хитрозадый!
      Тот зарделся и скромно потупил очи.
      Теперь, сидя в президиуме, Микки видел, насколько Консенсус оказался прав.
      Зал был набит до предела, ораторы выступали один за другим, но направлять работу Толковища в нужное русло особого труда не составляло. Впрочем, ещё будучи Местным Начальником, он понял, что любое собрание, где присутствовали больше ста человек, можно при желании повернуть в любую сторону. Важно только позволять ораторам до хрипоты спорить друг с другом, время от времени поддерживать то одних, то других, не выражать явно своих симпатий и давать им самим запутаться. После этого следовало предложить нужное тебе решение, представив его как компромисс между спорящими. Если кто-то не соглашался и начинал возражать, машина запускалась по второму кругу. Потом - еще... Больше трех раз, как правило, никто не выдерживал.
      Толковище в этом смысле вело себя идеально. Большинство участников, как и предполагалось, составляли Местные Начальники и вполне сознательные жители. Поведение их было легко предугадать. Впрочем, были и другие, менее предсказуемые. В основном это касалось тех жителей, кто искренне уверовал в перековку. В зале также сидели редакторы голосильных газет и кое-кто из перековавшихся руководителей. В дальнем ряду Микки заметил Большую Елку, тоже избранного депутатом, несмотря на все усилия столичных Начальников.
      Конечно, те, кто верил в перековку, являлись вроде бы союзниками Первого Демократа. Но Микки не собирался особенно раздувать их энтузиазм. Сцепись они с Местными Начальниками и сознательными жителями, добром бы это не кончилось. В первую очередь - для него. Он слишком хорошо помнил недавнюю конференцию партии в этом зале.
      Микки позволял рьяным сторонникам перековки высказываться до тех пор, пока Начальники не принимались шипеть, а сознательные жители по их команде не начинали выкрикивать гневные протесты. Тогда он прерывал оратора и объяснял, что тот глубоко не прав, не до конца понимает сложность момента и сильно заблуждается. "Хотя в целом, - говорил Микки, - оратор, возможно, прав, за-блуждается, без сомнения, из лучших побуждений и момент в основном понимает правильно". Затем Микки приглашал на трибуну кого-нибудь из особенно закостенелых Начальников и давал ему вдоволь наговориться.
      Так продолжалось часа три. Под конец все устали, и Первый Демократ зачитал решение Всенародного Толковища, подготовленное Высшим Партийным Органом. В решении одобрялась перековка, прославлялась партия, отвергалась поспешность, осуждалась медлительность, подтверждалась незыблемость и выражалась уверенность.
      Перед голосованием Микки сообщил, что внизу, в буфете, уже накрыты столы.
      Решение приняли с ходу...
      * * *
      Минуло ещё полгода. Месяцы сменяли друг друга, и Первый Демократ не успевал перелистывать календарь. События развивались стремительно. Давно уже заседал в столице избранный Толковищем Верхний Совет, где Консенсус проявлял чудеса изворотливости, сдерживая Местных Начальников и не давая слишком буянить активным перековщикам. Жители в разных концах страны, не отрываясь, смотрели по телевизору передачи об этих заседаниях за неимением других развлечений. Многие даже забывали отоварить талоны.
      Самих талонов, к сожалению, с каждым месяцем становилось все больше. По ним выдавали уже не только мясо, но и другие продукты, которые недавно ещё можно было просто купить в магазине. Правда, не всегда и не везде. Голосильные журналисты обсуждали странную закономерность, при которой повсеместное увеличение свободы сопровождалось повсеместным уменьшением количества колбасы. Лихач, который, бросив бороться с жидкостью, теперь надзирал за газетами, пытался по мере сил приструнить журналистов. Но было поздно. Плотину прорвало. Голосиловка развивалась уже сама по себе. Голосили все кому не лень и обо всем, о чем вздумается. Каждое утро Микки убеждался в этом, открыв свежий номер столичной газеты.
      И в это утро, как обычно, придя в кабинет, он сел за стол и начал читать одну из газет, заранее принесенных секретарем. В глаза ему бросилась большая статья, занимавшая целую полосу. Прочитав начало статьи, Первый Демократ почувствовал легкую тревогу. Прочитав статью до половины, он забеспокоился ещё больше. Дочитав до конца, Микки нажал на столе кнопку и вызвал секретаря.
      - Полчаса я никого не принимаю, - сказал он. - Если будут спрашивать меня нет.
      Секретарь кивнул и скрылся за дверью.
      - Так, - сказал сам себе Микки. - Началось...
      В статье, которую написала якобы какая-то никому не известная старушка, разносились в пух и прах вся перековка, все перековщики и все те, кто затеял это грязное дело. Слог у старушки был отменный. Чувствовалась рука мастера.
      Микки некоторое время походил по кабинету, потом снова сел за стол, поразмыслил и снял телефонную трубку. Он набрал номер Старого Друга, которому не звонил уже много месяцев - с тех пор, как отстранил его от работы по требованию Лихача.
      - Приезжай, - сказал он. - Надо потолковать.
      Старый Друг не стал задавать никаких вопросов. Через полчаса он был уже в кабинете Первого Демократа.
      - Читал? - спросил Микки, указав на газету.
      - Читал.
      - В других газетах есть?
      - А как же?
      У неведомой старушки оказались на редкость большие связи.
      - Лихач? - спросил Микки.
      Старый Друг молчал.
      - Ну виноват я, виноват! - Микки отшвырнул газету. - Век теперь дуться будешь?
      Старый Друг опять ничего не ответил.
      Первый Демократ подождал минуту, затем наклонился над столом и вызвал секретаря.
      - Лихача ко мне! - сказал Микки.
      - Он занят. Звонил, сказал, что до обеда его не будет.
      - До обеда? Не будет?.. Сейчас он у меня пообедает!..
      Микки выпрямился, и кулак его, описав дугу, грохнул по крышке стола.
      - Вызвать!..
      * * *
      Второе Всенародное Толковище недосчиталось в президиуме одного человека. Место по правую руку от Первого Демократа занимал Старый Друг. По левую сидел Консенсус. Лихач отсутствовал.
      Вести собрание поручили Консенсусу. Он отлично справлялся с задачей, и никаких неожиданностей не возникало. Начальники, оглядываясь на Первого Демократа, ругали слишком активных перековщиков. Те, значительно осмелев за последнее время, крыли Начальников и призывали развивать демократию. Генералы, тоже избранные в Верхний Совет, жаловались на недостаток ракет, танков, снарядов и других жизненно необходимых стране вещей. Директора кастрюльных заводов вторили им. Все хором требовали денег, прекрасно понимая, что взять их неоткуда.
      Участники Всенародного Толковища сидели в зале, разбившись на отдельные делегации от каждой провинции. Всего таких провинций в стране было шестнадцать. Каждой из них руководил свой Главный Местный Начальник, подчинявшийся непосредственно Высшему Партийному Органу. Провинции считались как бы отдельными маленькими странами, входившими в одну большую страну. Они так и назывались "как-бы-вроде-страны". Вообще устройство государства, которым командовал Микки, было довольно сложным. Его придумал ещё Автор Идеи. Согласно его плану в каждой провинции были ещё свои провинции, которые назывались "местные республички" или "областюшки". В самой большой - Центральной провинции, где находилась столица страны, таких насчитывалась чуть ли не сотня. (Одной из них, кстати, командовал когда-то Большая Елка.)
      На кой черт Автор Идеи придумал такое сложное устройство, никто толком не знал. Сам он под конец жизни тоже начал сомневаться, все ли правильно сделал, но, утомленный многолетним истреблением жителей, уже плохо соображал и ничего другого придумать не смог.
      Великий Вождь плевать хотел на изобретение своего учителя. Он перекраивал провинции по своему усмотрению, отрезал куски от одних и добавлял к другим, выселял из провинций жителей, которым не очень доверял, и отсылал их целыми эшелонами в другие места, истреблял повсюду всех без разбора и заявлял, что создаст один народ, которому будет все равно где жить. (Имелись в виду те, кому жить будет позволено.)
      Такой народ он почти создал.
      Сменивший Вождя Смелый Соратник вообще не понимал, зачем нужны разные провинции, если есть одна партия. К тому же полезные злаки, которые он без устали сеял, росли везде одинаково. То есть везде одинаково не росли.
      Первый Предводитель, как известно, ничего не делал и с трудом сознавал, где он живет.
      Делегации от разных провинций на Первом Толковище были перемешаны. На Втором же они четко разделились. Все сидели рядом, но голосовали уже не так единодушно, как раньше. Главные Местные Начальники провинций тоже вели себя теперь более самостоятельно. Трое из них, выступая от имени своих "как-бы-вроде-стран", слишком упирали на термин "страна". Микки, правда, не придавал этому особого значения. Его больше волновали другие изменения в зале.
      Перековщики из Центральной провинции образовали нечто вроде клуба. Группа эта была не слишком большой, но действовала довольно слаженно. Среди членов группы Микки заметил и Большую Елку. Они не виделись уже почти год, и тот за это время сильно изменился. В группу перековщиков входили несколько известных ученых и вообще немало умных людей. Видимо, общаясь с ними, Большая Елка здорово поднаторел в вопросах демократии. Речь его стала более гладкой, и в ней начали проскальзывать слова, которые Микки раньше слышал только от Старого Друга. Перековщики - особенно молодые - ходили за ним толпой.
      Поскольку весь ход Второго Толковища, как, впрочем, и Первого, показывали по телевизору, можно было предположить, что популярность Елки среди жителей тоже растет. Микки это слегка настораживало.
      Вдоволь наговорившись с трибуны и наругавшись друг с другом под присмотром Консенсуса, участники Толковища отправились на обед.
      Члены Высшего Партийного Органа и некоторые крупные начальники обедали в отдельном зале. Микки сидел за столиком вместе с Консенсусом и Старым Другом.
      - Что-то скучновато идет Толковище, - сказал Первый Демократ, когда они доели суп.
      - Верно, - усмехнулся Старый Друг. - Даже морду никто никому не набил.
      - Нет, правда. - Микки обратился к Консенсусу: - Вот ты заседание ведешь, а я сижу, как король на именинах. И вообще не ясно, кто я здесь такой? Вроде как главный, а вроде как - нет. В Высшем Партийном Органе там все понятно. Но теперь же и Орган, получается, как бы сам по себе. Формально, во всяком случае. Теперь мне даже к Ронни непонятно в каком качестве ехать. Он - Президент, а я кто?
      - Ну а чего? - сказал Консенсус, ковыряя в зубах. - Давай и тебя Президентом сделаем. Прямо здесь, на Толковище и выберем.
      - Слушай, - поддержал Консенсуса Старый Друг, - а это идея! Ведь тогда тебе и с партией легче управляться будет. Получится, что ты и там главный и вдобавок ещё - Президент. Тогда тебе любая партийная конференция не страшна. Пускай галдят сколько угодно. Президентом-то не они тебя избрали, а стало быть, и снять не смогут.
      - Это надо обдумать, - сказал Микки, которому идея тоже понравилась.
      - А чего думать-то? - Консенсус оглядел обеденный зал. - Здесь весь Высший Орган. Давай сейчас прямо и голоснем. Ты не против?
      - Что, прямо здесь? - спросил Микки.
      - А почему нет? Зачем тянуть? Сейчас я все устрою.
      Консенсус встал и подсел за ближайший столик. Поговорив с сидевшими там членами Высшего Органа, он пересел за другой, потом - за третий. Члены Органа поочередно оглядывались в сторону Микки. Кое-кто порывался встать, но Консенсус дергал его за рукав, усаживал обратно и продолжал что-то объяснять, жестикулируя вилкой, которую прихватил с собой.
      Похоже, ему удалось обо всем договориться. Окончив беседу за последним столиком, он встал и громко обратился к присутствующим:
      - Уважаемые члены! По обсуждаемому вопросу наблюдается полный абзац. То есть я хотел сказать, полный консенсус... Учитывая консенсуальность при соблюдении процессуальности, необходимо соблюсти формальности для подтверждения легитимности... Кто "за", прошу поднять вилки.
      Члены Высшего Партийного Органа, чуть помедлив, подняли вверх вилки. Старый Друг показал Микки с соседнего столика большой палец.
      - Прошу опустить... Можно доедать котлеты, - торжественно произнес Консенсус.
      После обеда в повестку дня Всенародного Толковища был внесен новый вопрос. Под мудрым руководством Консенсуса, соблюдая процессуальность, консенсуальность, легитимность и все остальное, участники Толковища единодушно проголосовали "за".
      Первый Демократ Микки стал Первым Президентом одной шестой части суши планеты Земля.
      VI
      Большой шар в очередной раз облетел желтую звезду, и на шестой части суши наступила весна.
      С начала Великого Истребления прошло семьдесят три года. С начала перековки - шесть лет.
      Все шло хорошо, за исключением одной мелочи. Жители по-прежнему хотели есть.
      В маленькой прокуренной комнатке на первом этаже лукичевского кастрюльного завода вокруг деревянного, обитого жестью стола сидели четыре человека. Каждый держал в руках по несколько пластмассовых костяшек. Они поочередно с размаху ударяли костяшками по столу, выстраивая из них замысловатую фигуру.
      - А мы вас вот так! - сказал один, стукнув пластмассой по жести.
      - А мы вам пустышечку! - сказал другой, проделывая то же самое.
      - А вот "заячьи ушки"! - произнес третий, пристроив свою костяшку.
      - Проехали, - вздохнул четвертый и постучал по столу согнутым пальцем.
      Стены комнатки были выкрашены потускневшей от времени масляной краской. Цвет краски, возможно, был когда-то зеленым. Возможно - голубым. Или серым. На одной стене висел старый, обтрепанный по краям плакат. Он изображал одетого в комбинезон мужчину, который вытачивал на станке какую-то деталь. В лицо мужчине летели искры, но причинить ему вреда они не могли, потому что бЄльшую часть лица закрывали очки.
      "Береги глаза" - было написано на плакате крупными буквами. "И уши" было приписано внизу карандашом.
      Чуть поодаль висел другой плакат - с фотографиями всех членов Высшего Органа. Ниже плаката на стене гвоздем было нацарапано: "Кузя - козел".
      Противоположную стену украшал длинный лоскут красной материи с белой надписью. Она начиналась словом "Выполним...". Остальные слова закрывал лист фанеры, свисавший с потолка.
      На третьей стене висел огнетушитель.
      - Ты как думаешь, Иваныч, долго ещё эта бодяга с ихней перековкой протянется? - спросил один игрок у другого.
      - Ну! - ответил тот и ударил костяшкой. - Вот тебе трешечка!
      - А я так думаю, что долго, - задумчиво произнес первый игрок. - Пока жратва не кончится.
      - Ничего, - вступил в разговор третий. - Когда лысый изобилие обещал, тоже думали, загнемся. Помню, за хлебом с трех ночи стояли. Однакося пронесло. И теперь пронесет. Точно, Иваныч?
      - Ну! - ответил второй игрок. - Шесть-два!
      - Я вот чего заметил, - сказал четвертый сидящий за столом. - У них как лысый придет, так заваруха начинается. Гляди - Предводитель сидел себе, не выдрючивался, все тихо-мирно было. Талоны регулярно отоваривали. А тут... Пятерка!.. Вот и этого лысого сымут, тогда...
      - Папаня говорит, при Вожде ещё лучше было, - перебил его первый. - Он тоже, между прочим, с волосьями был. Да ещё - усы... Пусто-пусто!
      Первый игрок врезал костяшкой по столу.
      - Ты, Иваныч, что насчет Вождя думаешь? Правду пишут или опять врут все?
      - Ну! - сказал второй. - Вот те на твою пустышечку!
      - Два-пять! - ударил по столу третий. - Говорят, скоро землю обратно взад раздадут. Тогда на картошку гонять не будут.
      - Да кому её раздавать-то? - Четвертый игрок зажал в кулаке две последние костяшки. - Там народу не осталось, такого, чтоб её взял. Наши-то в Малой Лукичевке с утра не просыхают. Сам, что ль, не видел?.. Трешка!
      - А в институте, слышь, кооператив сварганили. Деньгу зашибают. А чего делают - хрен поймешь. Воруют небось... Дубль!.. Как по-твоему, Иваныч? спросил первый игрок.
      - Ну! - ответил Иваныч. - Все воруют... "Рыба"!
      * * *
      - Рыбные консервы тоже кончаются? - спросил Председатель Народного Совета города Лукичевска.
      Кирилл Петрович Рогозин сидел за столом и рисовал на белом листе бумаги черную кошку. Кошка получалась тощей и злой.
      - Кончаются... А с этого месяца талоны на мыло вводим, - вздохнул сидевший перед ним Главный Исполнитель.
      - Ну, а с мукой что? - спросил Кирилл, дорисовывая кошке правое ухо.
      - Муки пока не будет. Еще за прошлый месяц не отоварили, - сообщил Исполнитель.
      Кирилл с тоской посмотрел на него. Главный Исполнитель, он же - бывший Помощник Местного Партийного Начальника, сокрушенно пожал плечами.
      - Положение тяжелое, Кирилл Петрович. Резервы на исходе, поставок не ожидается. Сами знаете.
      - А что на кастрюльном? - Кирилл Рогозин скомкал черную кошку и бросил её в корзину для бумаг.
      - Да все по-прежнему. Новую продукцию не освоить, на старую заказов нет... Простаивают.
      - В министерство звонили?
      - Звонил. Только без толку все. Спасибо, хоть зарплату перечисляют. Вон ЛИПА так вообще скисла - половину сократили. По аномалиям работы закрыты - направление неперспективное. Занимаются кто чем может.
      - А на что живут? - Кирилл поднял голову.
      - Ну, у них там кооператив помещения арендует. "ЛИПА-Сервис". Может, слышали? На арендную плату и живут. Плюс всякая мелочовка.
      - ЛИПА, ЛИПА... - задумчиво произнес Рогозин. - Хорошее было время...
      - Да, это вы верно заметили. Время было хорошее. Многие ещё пожалеют, - внимательно глядя на Председателя Совета, подтвердил бывший Первый Помощник.
      Кирилл усмехнулся и пододвинул к себе пачку бумаг.
      - Время однонаправленно, Александр Иванович. Назад не движется... К счастью.
      - Весьма возможно, - сказал Главный Исполнитель. - Весьма возможно... Хотя как знать? Бывают, говорят, аномалии...
      * * *
      Лукичевский Институт Пространственных Аномалий переживал не лучшие времена. Жизнь, и до того не бившая здесь ключом, за последний год совсем замерла. Сотрудники, придя на работу, разбредались по своим лабораториям и гадали, кого из них сократят в ближайшие недели. Академик Иванов-Бермудянский почти всю зиму болел, а если и появлялся, то только для того, чтобы, запершись в кабинете, с тоскою вспоминать о прошлом. Он доставал из шкафа пожелтевшие и никому уже не нужные тетради с мудреными формулами, раскладывал их на столе и что-то шептал, беседуя сам с собой.
      Призрак аномалии, некогда возникший перед ним и перевернувший всю его жизнь, теперь бесследно исчез. Временами академику начинало казаться, что никакой аномалии никогда и не было.
      Впрочем, не вся ЛИПА пребывала в тоске. Изредка приходя на работу, Бермудянский каждый раз отмечал поразительный контраст между затишьем на трех верхних этажах институтского здания и бурной жизнью на первом этаже. Там, у бывшего главного входа, над которым теперь красовалась вывеска "ЛИПА-Сервис Лтд.", постоянно толклись какие-то молодые люди. Временами они разгружали с подъезжавших машин большие деревянные ящики или, наоборот, вытаскивали эти ящики из стеклянных дверей и куда-то их увозили. Смысл деятельности кооператива, возникшего на первом этаже, был для академика непостижим. Хотя, честно говоря, он никогда и не стремился его постичь. Отношения с кооператорами поддерживал заместитель по общим вопросам. Именно он в свое время придумал сдавать помещения института в аренду и тем самым получать хоть какие-то средства. Бермудянский, всегда впадавший в уныние при необходимости что-либо раздобывать, выпрашивать и "выбивать" для своих исследований, поражался его энергии.
      "Редкий юноша, ну просто редкий, - думал академик, глядя из окна кабинета на заместителя, который у подъезда беседовал с высоким незнакомым мужчиной. - И откуда только такие берутся?.."
      * * *
      - Редкий тюфяк, ну просто редкий, - говорил заместитель по общим вопросам своему собеседнику. - Уперся, как баран, в эти аномалии. А здесь же - золотое дно! Половину оборудования можно спокойно загнать. У меня покупатель есть... А цветные металлы? Да их здесь... А помещения!..
      - Не суетись, Игорь. Не суетись. - Бывший Помощник Мест-ного Партийного Начальника, а ныне Главный Исполнитель тронул за рукав пылкого молодого человека. - Всему свое время. Скажи лучше, как в кооперативе дела? Деньги перевели?
      - Перевели, все нормально. Там ещё сделочка одна намечается - по столичным каналам. Где-то на пол-лимона. Вчера утром факс послали. И насчет совместного я уже прокачал. Америкашки отвалили, будем немцев клеить. Как только ответ придет, я сообщу. Подпись твоя потребуется.
      - Ладно, - сказал Главный Исполнитель, - приноси.
      - Ну, а у вас что нового? - спросил заместитель. - Как там твой Рогозин в Совете? Не мешает?
      - Не мешает, Игоречек, не мешает. Сидит, в бумажки зарылся. Как, впрочем, и весь Совет. Это им, Игоречек, не на митингах выступать.
      - Мм-мда... Я, честно говоря, не думал, что он тебя назначит. Этот же Рогозин с Местным - как кошка с собакой.
      - А у него что, большой выбор был? Ну, вначале поломался немного, потом позвонил. Власть, мой дорогой, - штука сложная.
      - Сам-то Местный что делает?
      - Ничего. Как обычно.
      - Встречаетесь?
      - Иногда принимаю. - Главный Исполнитель рассмеялся. - Шучу, конечно. Так, перезваниваемся. Толстяк ситуацию прощупывает, запасной аэродром ищет. Только поздно спохватился. Раньше соображать надо было. Скоро поезд совсем уйдет.
      - Думаешь?
      - Я не думаю, Игорек. Я - знаю... Ну, хватит о политике. Вон твой академик выполз.
      * * *
      Академик Иванов-Бермудянский, потупив голову, стоял на краю помойки. Когда-то здесь начался его путь к постижению великой тайны. Здесь он и закончился.
      Просматривая утром в кабинете свои старые записи, академик снова - в который раз - вспоминал те сладостные дни, когда был полон надежд и вынашивал грандиозные планы. Он вспомнил бесконечные эксперименты на свалке-помойке, вспомнил, как дрожащей рукой заносил в тетрадку магические числа - 392, 380, 370, снова 392...
      Все это было в прошлом. Уже который год ничего таинственного помойка собой не представляла. Вернувшись к прежним размерам, она замерла в таком состоянии и превратилась в обычную, поросшую кустами пустошь, заполненную мусором и битым кирпичом. Она словно издевалась над ним.
      Бермудянский иногда ещё пробовал украдкой считать шаги, добираясь до института по старой разбитой дорожке, где давно уже никто не ходил. Но результаты теперь можно было не записывать. Одно и то же проклятое число получалось каждый раз. Одно и то же...
      Академик пытался пересилить себя, навсегда забыть обо всем и отказаться от бессмысленного занятия. Но помойка притягивала его, как магнит. Всякий раз, вышагивая по злополучной тропе, Бермудянский, твердил про себя: "Один, два, три, четыре... сто один, сто два, сто три..."
      Это было постыдно и глупо. Это было, в конце концов, смешно.
      Все! Сегодня он в последний раз пройдет здесь. И пройдет как нормальный человек, без этих дурацких фокусов. Он просто ступит на эту заваленную мусором дорожку и обычным шагом пойдет домой вдоль обычной помойки...
      "Один, два, три, четыре, пять..."
      Идиотизм. Полный идиотизм!
      "...Двести двадцать один, двести двадцать два, двести двадцать три..."
      Вы, батенька, в маразм впадаете. У вас, батенька, с мозгами не все в порядке.
      "...Триста одиннадцать, триста двенадцать, триста четырнадцать, триста пятнадцать..."
      Молитесь Богу, уважаемый, что вас никто не видит... Позорище!
      "...Триста двадцать шесть, триста двадцать семь. Стоп!!"
      Вот так, оказывается, сходят с ума...
      Иванов-Бермудянский сделал последний, ТРИСТА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМОЙ шаг и остановился.
      Этого не могло быть, потому что этого не могло быть никогда!
      Медленно, пытаясь унять стучавшее в ребра сердце, он повернулся.
      "Спокойно... Только спокойно..."
      Академик несколько раз глубоко вдохнул, сжал пальцы и осторожно, как по минному полю, двинулся назад по узкой тропе.
      Он шел, воровато оглядываясь.
      "...Триста двадцать... триста двадцать три... триста двадцать четыре... триста двадцать семь!"
      Случайно выглянув из окна, заместитель директора Института Пространственных Аномалий увидел у главного подъезда своего шефа. Тот тщетно пытался вскарабкаться по ступенькам. Академика шатало из стороны в сторону. Сделав пару нетвердых шагов, Бермудянский запрокинул голову, взмахнул руками и повалился на землю.
      - Врача! Машину! - заорал заместитель и бросился вниз по лестнице...
      * * *
      - Машина ждет, - сказал секретарь.
      Он повременил, ожидая, не будет ли ещё распоряжений, и исчез, неслышно прикрыв за собой дверь. Микки тяжело поднялся с кресла.
      Все было плохо. Все было очень плохо.
      Первый Демократ вышел из кабинета, миновал приемную, прошагал по длинному коридору и спустился по лестнице. Пройдя через огромный вестибюль дворца, он мельком глянул на охранника, вдохнул прохладный весенний воздух, немного постоял у подъезда и сел в машину.
      Груз неразрешимых проблем давил на Президента одной шестой части суши. Только сегодня утром Микки два часа выслушивал своего Главного Министра, который плаксивым голосом зачитывал ему длинный перечень бед и несчастий.
      Все шло из рук вон плохо.
      Ко всем прежним проблемам прибавилась ещё одна. Возможно - самая опасная.
      Не было согласия между провинциями. Осмелевшие Местные Начальники все чаще намекали, что их провинции хотят жить отдельно. Сами жители в провинциях тоже начали устраивать митинги и требовать отделения. При этом те "как-бы-вроде-страны", где жили чуть лучше других, заявляли, что отделяются, потому что не хотят жить хуже. А те, где жили хуже, заявляли, что отделяются, потому что хотят жить лучше. Местные же Начальники понимали, что сами они, отделившись, будут наверняка жить лучше. Не придется ни с кем делиться.
      Все провинции обвиняли Центральную и вспоминали о том, как Великий Вождь уничтожил тысячи жителей в их городах и селах. Хотя в её селах и городах он уничтожил не меньше.
      Центральная провинция тоже бурлила. Недавно состоялись выборы в провинциальное Народное Толковище. Затея эта поначалу не предвещала никаких осложнений, и Высший Партийный Орган против выборов не возражал. Там, посовещавшись, решили, что одним Толковищем больше, одним меньше - невелика разница.
      Народное Толковище Центральной провинции избрало свой Верхний Совет. И тут начались сюрпризы.
      Председателем Верхнего Совета неожиданно стал Большая Елка. Как это произошло, никто не мог объяснить. Перековщики составляли в Толковище не такую уж большую часть. Но Местные Начальники, уже плохо соображавшие, что происходит, не сумели во-время объединиться и протащить кого-то из своих. Елка же развил бурную деятельность, сплотил перековщиков вокруг себя, задурил Начальникам головы, пару раз грохнул кулаком с трибуны, и те, услышав привычный звук, окончательно растерялись.
      Все это Первый Демократ наблюдал сам, сидя на Толковище Центральной провинции в качестве почетного гостя.
      На пост заместителя Большой Елки выбрали никому не извест-ного провинциального профессора, фамилию которого Микки не запомнил. Сам Елка называл его Булатиком. Никто из Начальников профессора тоже не знал. Но поскольку тот производил впечатление тихого и мирного человечка, многие понадеялись, что он сможет хоть как-то сглаживать Елкины безумства.
      Однако этим сюрпризы не исчерпывались. На том же Толковище, пока Начальники ещё не пришли в себя, Елка протащил решение о выборах Президента Центральной провинции. Причем выбирать Президента предлагалось всем жителям, а не только участникам Толковища. Разумеется, и снять его в случае чего те не смогли бы.
      Было совершенно ясно, что Елка сам постарается стать Президентом. Получить такой подарок никому не хотелось. Местные Начальники, и без того волком смотревшие на Первого Демократа, теперь совсем потеряли голову. Высший Партийный Орган, срочно созванный по случаю выборов, повелел лечь костьми, но не допустить Елку к власти. На Микки вылили ведро помоев. Единственным, кто защищал его, был Старый Друг. Даже Консенсус быстро переметнулся на другую сторону.
      По решению Высшего Органа Микки приказал стать кандидатом в президенты Центральной провинции своему Главному Министру. Тот похныкал, но согласился. На пост заместителя президента выдвинули одного из генералов. Он должен был ездить вместе с министром по стране, выступать вместе с ним на митингах и следить, чтобы тот не расплакался на трибуне.
      Но выбор оказался неудачным. Елка, недолго думая, тоже взял себе в заместители генерала. Бравый вояка, которого звали Усач и который кроме роскошных усов имел ещё голосище под стать своему шефу, понравился жителям больше, чем генерал Главного Министра. Да и сам министр по сравнению с Елкой выглядел хиловато.
      На предвыборные митинги собирались толпы народа. Повсюду пестрели плакаты и лозунги. Жители устраивали шествия, размахивали флагами и несли транспаранты со словами: "Большой стране - Большую Елку!"
      В результате Начальники проиграли.
      Елка стал Президентом.
      * * *
      Сидя в машине, по дороге на дачу, Микки листал свой очередной доклад. Завтра ему снова предстояло выступать. Но на сей раз не на Толковище и даже не на партийной конференции. Высший Орган постановил созвать в столице внеочередной Партийный Сходняк. Обычно такие сходняки устраивались раз в пять лет. Но теперь ситуация изменилась. Окончательно измученные перековкой Местные Начальники забросали Высший Орган письмами. Они требовали немедленно созвать всех в столицу и разобраться с тем, что происходит в стране. Предлагалось также вызвать на сходняк Елку и приструнить его. Как-никак он был не только Президентом Центральной провинции, но и членом партии, а стало быть, в первую очередь подчинялся ей. Полез же Елка в президенты не только не по приказу Высшего Партийного Органа, а вопреки его воле. Такие шутки не прощались никому.
      Представив себе, что ждет его завтра, Микки закрыл глаза...
      Машина пронеслась по столичным улицам, выехала на загородное шоссе, свернула к большому лесу, миновала несколько постов охраны и, скрипнув тормозами, мягко остановилась.
      Первый Президент разлепил сомкнутые веки и увидел стоя-щую рядом с машиной жену. На Рикки было новое платье.
      - Ну, как дела? - спросила она, помогая ему выбраться наружу.
      - Послушай, - устало сказал Микки, - у нас выпить ничего не найдется?..
      * * *
      Партийный Сходняк шумел третий час подряд. Во всем, в чем можно было обвинить Первого Демократа, его уже обвинили. Во всем, в чем нельзя, тоже.
      Микки глядел в бушующий зал и считал про себя: "Раз, два, три..." Досчитав до тысячи, он начинал сначала. Когда-то же Начальники должны были устать.
      Но они не уставали. Трибуна сотрясалась от грохота кулаков...
      Микки видел сидящих в зале министров, которых тоже вытащили сюда, чтобы те могли наблюдать показательную порку. Зрелище производило на них сильное впечатление.
      Главный Министр тихо скулил в углу. Министр внутренних дел - третий, которого он уже назначал на этот пост, - сидел, подергивая большими ушами, без конца вытирал платком лысину и согласно кивал каждому новому оратору. Фамилия его была Пугач. Сейчас сам он был запуган до полусмерти.
      Министр по слежке за жителями - некий Крючок, регулярно писавший доносы на своего предшественника и наконец получивший его место, что-то строчил в блокнотик. Он вытягивал шею, зыркал по сторонам и всем своим видом выражал полное одобрение всего чего угодно.
      И только новый министр финансов - толстый, благодушный и вечно пьяненький Павлуха, - как ни в чем не бывало, развалился в кресле, время от времени громко пукал, громко же - на весь зал - извинялся и делал вид, что ни хрена не понимает.
      Микки уже дважды приходилось выходить на трибуну и объяснять свое поведение. Он признавал ошибки, осуждал промахи, соглашался с критикой, обещал исправиться и больше всего жалел, что забыл дома свою старую дудку. Впрочем, сейчас она ему вряд ли бы пригодилась. Сходняк жаждал крови.
      И тут Первому Демократу неожиданно помог Консенсус, который до того активно поддержал Местных Начальников, выступил с обличительной речью и призвал Микки покаяться. Теперь Консенсус во второй раз попросил слова и напомнил присутствующим, что им предстоит разобраться ещё с одним вопросом, а именно - с поведением Большой Елки.
      В ту же секунду Микки оставили в покое. Елка был более лакомым куском. Кроме того, он имел наглость не явиться на открытие сходняка и сообщил по телефону, что задерживается, решая какие-то свои, президентские дела.
      Начальники стали судить отступника заочно. Все те же ораторы повторили все те же обвинения, только теперь уже по новому адресу. Они трудились целый час, сменяя друг друга. Когда очередной обвинитель выдохся, на трибуне появился Лихач.
      Он начал издалека.
      - Друзья! Уже седьмой год страна живет в условиях так называемой перековки. Я вынужден признать, что сам был одним из тех, кто вначале поверил в благие намерения авторов этого начинания и их, с позволения сказать, друзей... - Лихач многозначительно посмотрел в сторону президиума, где рядом с Микки сидел Старый Друг. - И что же мы видим теперь? Борьба за трезвость, друзья мои, единственное наше достижение, и та была искажена, извращена, изменена, измельчена, истолчена, изговня... В общем, лишена своего прогрессивного смысла. Но этого нашим перековщикам и их друзьям показалось мало. Особенно - их друзьям... Они затеяли пагубную игру в так называемую демократию. Что это такое, не было известно никому, кроме их самих и их друзей. Особенно - их друзей... Народ в лице своих начальников решительно отверг чуждое начинание, поддержанное разве что кучкой отщепенцев и их друзьями. Особенно - их друзьями...
      Лихач перевел дух. Зал благоговейно молчал.
      Неожиданно за спинами сидящих раздался громкий стук. Все обернулись. В проходе у раскрытых дверей стоял Большая Елка.
      Седой великан с перебитым носом спокойно прошел между рядами кресел, поднялся на сцену, приблизился к трибуне и остановился возле нее. Лихач попятился, отпрыгнул назад, прошмыгнул за его спиной, споткнулся о ступеньки, скатился вниз и быстро пополз к ближайшему свободному креслу.
      - Значит, так, - произнес Елка в полной тишине. - Вы тут можете базлать, коли делать нечего, а у меня - дела. И насчет партии особенно не беспокойтесь. Мне это теперь без надобности. Вот - билетик возьмите.
      Большая Елка вынул из кармана партийный билет и положил его на стол президиума.
      - Ну, все, ребята. Покедова! - сказал он. - Я работать пошкандыбарил.
      Великан протопал по сцене, спустился в зал и пошел обратно к дверям. Проходя мимо съежившегося Лихача, он на секунду остановился и ласково сказал ему:
      - А ты, чмо, сиди, не чирикай. Голосишко надорвешь.
      Елка фыркнул и двинулся дальше. Двери за его спиной захлопнулись.
      Спустя час Первый Демократ сидел в своем кабинете, тупо глядя в окно и прижав ладони к пульсирующим вискам. То, что началось на Толковище после ухода Елки, ему вспоминать не хотелось. До сих пор он только однажды видел такое - когда сам вытащил Елку на заседание Высшего Партийного Органа, где того мордовали столичные начальники под руководством Лихача. Теперь Микки испытал все это на своей шкуре.
      Но ему предстояло испытать ещё кое-что.
      Первый Демократ тер виски ладонями, пытаясь не смотреть в сторону дверей кабинета. Сейчас они должны были открыться и в них должен был появиться Старый Друг, которого Микки только что вызвал.
      Он не испытывал желания кого-то вызывать и вообще кого-либо видеть. Но желание его не имело значения. Его обязали вызвать.
      Старый Друг вошел и остановился на пороге.
      - Вот... - сказал Микки и замолчал.
      Никакой реакции не последовало.
      - Вот, значит. Такие вот дела...
      Старый Друг не хотел ему помогать. А мог бы и помочь. По старой дружбе.
      - Ну, в общем, сам знаешь... Надо тебе... того... на время... пока не уляжется... Понимаешь?
      Ответа он не дождался.
      - Словом, я пока тут один, без тебя... А ты... Ты это... Звони...
      Больше говорить было нечего. Старый Друг постоял, потом медленно подошел к столу.
      - Хочешь, я скажу тебе кое-что? - спросил он. - Всего три слова?
      Микки опустил голову.
      Друг наклонился к нему и сказал всего три слова. В последнем слове было всего три буквы.
      - Зря ты так, - сказал Старый Друг...
      * * *
      Друг Беня записался на прием к другу Кириллу.
      Друг Кирилл, несмотря на занятость, принял друга Беню.
      - Здравствуй, - сказал Беня, войдя в кабинет Председателя Народного Совета города Лукичевска.
      - Бенька! Охламон! Это ты? - Кирилл поднялся, обогнул председательский стол и подошел к нему. - Объявился!
      - Объявился, - сказал Беня.
      - Ну что? Поцелуемся, что ли?
      - Я вообще-то не Предводитель... Но давай поцелуемся.
      Они обнялись, потом сели рядом у длинного стола, примыкавшего к председательскому.
      - Чаю хочешь? - спросил Кирилл.
      - А у вас тут и чай дают?
      - Дают, дают.
      Председатель Совета вызвал секретаршу. Молоденькая девушка заглянула в кабинет, кивнула, исчезла и через минуту вернулась, неся поднос, на котором стояли два полных стакана и блюдце с пе-ченьем. Поставив поднос на стол, она снова кивнула и снова исчезла.
      - Жанночку из второй лаборатории помнишь? - спросил Кирилл, указывая на дверь. - Вот теперь здесь работает.
      - Так ты скоро весь институт сюда перетащишь, - поддел его Беня.
      - Я не перетаскивал. Сама попросилась. У вас же там сокращения.
      - Угу, - сказал Беня и взял с блюдца печенье.
      Друзья посидели молча и попили чаю.
      - Ну, и как ты тут?.. - спросил Беня, прервав молчание.
      - Как видишь.
      Беня оглядел кабинет.
      - Красиво... Солидно, во всяком случае.
      - Слушай... - Кирилл Рогозин отставил стакан. - Будешь издеваться - по шее получишь.
      - Демократическое начальство не должно бить демократическую общественность, - резонно заметил Вениамин Шульман.
      - Поговори, поговори...
      - Слушай, а если по-честному - не скучно тебе, Кир?
      - Скучно? - Кирилл отодвинул стакан.
      - Ну, я хотел спросить...
      - Не крути хвостом... Ты хотел спросить: не противно ли?
      Беня пожал плечами.
      - Противно, Беня, противно. Еще вопросы есть?
      - Не сердись, Кир. Я ж ничего такого... Я просто о том, что политика ведь. Грязи небось полно.
      Председатель Народного Совета опустил глаза, скрипнул зубами и перестал быть похожим на Председателя Народного Совета.
      - Чистенькие вы наши...
      - Ну, Кирилл! - Беня тронул его за плечо.
      - Грязи, говоришь, много? Ну, давай, давай!..
      - Кирилл!
      - Что - Кирилл?.. Ты говори, говори. Не стесняйся... Ну, скажи, что мы скоро на партийцев станем похожи. Так?.. Про грязь мне расскажи, про власть... Я ж ничего этого не знаю.
      - Да я... - Беня развел руками.
      - Ты, чистенький мой, думаешь, что дружок твой в спасители Отечества поиграть решил? Поспасает, поспасает, а потом - машина, квартирка, дача в Малой Лукичевке... Так?
      - Брось, Кирилл. Ты чего?
      - Погоди.
      Председатель Совета поднял голову и несколько секунд внимательно смотрел в потолок.
      - Кир, ну чего ты завелся! - протянул Беня. - Ну я ж ничего такого не говорил... Я к тебе вообще за другим пришел. Ну, чего ты, правда?
      - Все! - сказал Кирилл. - Все... Проехали...
      Он взял со стола стакан. Лицо его постепенно разгладилось.
      Беня сидел, не зная, как продолжить разговор. Но Кирилл уже пришел в себя и, как ни в чем не бывало, пил чай. Только щеки его были чуть бледнее, чем следовало.
      - Ну, валяй. Чего там у тебя? Фонды клянчить небось послали? Так нет у меня фондов. Печенье вот есть, а фондов нету. Трескай лучше печенье. Оно вкусное.
      - Кирилл, послушай. Я серьезно. У меня дело.
      Беня поерзал на стуле и огляделся по сторонам.
      - Микрофоны ищете, дяденька? - ухмыльнулся Председатель Совета. Стр-р-рашную тайну сообщить пришли? Бермудян-ский наш туннель в Америку роет? Так мы это чичас пресекем. Где тут у нас маузер?
      - Кир, не дури! Выслушай.
      Кирилл был уже прежним Кириллом.
      - Слухаю, товарищ Шульман. - Он заложил большие пальцы за лацкан пиджака. - Р-р-революцию будем делать? Отлично? А Бермудяшку возьмем в компанию? Я бы рекомендовал. Архинадежный товарищ! Ученый, правда. Но это ничего. Перевоспитаем.
      - Кир, я серьезно!
      - Ладно, ладно. Все. Слушаю.
      - Значит, так, - начал Беня. - Ты игры с аномалией помнишь?
      - Ну, помню. А что, старикан все ещё не успокоился?
      - Не успокоился.
      - Шизофрения, значит, - задумчиво сказал Председатель.
      - Помолчи, Кирилл. Здесь не до шуток. Она есть.
      - Кто? Шизофрения?
      - Аномалия.
      Кирилл Рогозин отодвинулся от стола.
      - Беня, ты меня не пугай.
      - Вот что, - сказал Беня. - Я тебя выслушал. Теперь ты послушай... Бермудянский месяц уже в больнице - сердце прихватило. Я у него был, и он мне рассказал о своем очередном приключении на свалке. Ну, помнишь, насчет этой истории с шагами... Так вот. Я компьютерщик, Кирилл. В ваших делах не разбираюсь. Но когда-то тоже там пошагал. Был грех. Два раза что-то получилось - я тебе рассказывал... Потом её, свалку, мерили, ползали по ней, но ничего не нашли. Все, естественно, решили, что у старичка крыша поехала. Эксперименты свои он втихаря проделывал. Там вообще мало кто ходит... Потом несколько лет все спокойно было. А вот теперь - снова.
      - Что - снова? - спросил Кирилл.
      - Уменьшилась она. Вот что.
      - В каком смысле?
      - В прямом. Только не смотри на меня как на идиота.
      - Я не смотрю, - сказал Кирилл.
      - В общем, количество шагов меньше. Ну, и времени, естественно, меньше тратишь. Где-то секунд на тридцать. Я замерял.
      - И что?
      - Это я тебя хочу спросить - что?
      - Беня, я в эти бермудские штучки не верю.
      - Я тоже. Но это так. Хочешь - пойдем со мной. Сам убедишься.
      - У меня, Бенечка, дел по горло. И кроме того, это не эксперимент. Фокусы это. Шаги... Фуфло какое-то... Не сердись только. Ты же сам говоришь - измеряли, ничего не нашли.
      - Она периодически появляется. Понимаешь - периодически!
      - Хорошо, хорошо. Появляется. Допустим. Только не нервничай... Там кто-нибудь кроме вас с академиком что-нибудь замечал?
      - Да я ж говорю, там почти никто не ходит. Два-три человека только. А после того как этот кооператив дурацкий устроили, и вообще проход закрыли. Подъезд-то - с другой стороны. И дорога к главному входу - сбоку.
      - Значит, никто-никто?
      - Вообще-то есть один парнишка. Кухтик такой. Может, помнишь? Вы виделись, кажется.
      - Кухтик?.. Не помню. Он откуда?
      - Да он в мастерских работает. Славный такой пацан. Ему Бермудянский в свое время мозги запудрил.
      - А ему-то зачем?
      - Ну, откуда я знаю?
      - Так он что, тоже там шагал?
      - Шагал.
      - Интересно...
      - Кирилл... - Беня заглянул в глаза Председателя. - Ты только скажи мне, в принципе такое возможно? Ну - в принципе?
      - В принципе возможно все, - сказал Кирилл. - Только я бы советовал тебе выбросить это из головы. Свихнешься... Нет там ничего. Нет.
      - А если есть?
      - Что? Провал во времени? Бермудская дыра имени академика Иванова?
      - Хотя бы.
      - Вот что, Беня... Предположим на секунду, что и я сошел с ума. Предположим, я поверил, что вы с вашим другом проскакиваете эти чертовы шаги. Допустим, что времени там нет, как учит нас товарищ Бермудянский. Но это же проверить легко, старичок.
      - Как?
      - О Господи! Далась тебе эта дыра... Ну, хорошо. Вот ходите вы там втихаря друг от друга, вот проваливаетесь вы в нее, потом выскакиваете. Так?
      - Так.
      - Время у вас там отсутствует?
      - Допустим.
      - Бред какой-то... Ладно, пусть отсутствует... Но здесь-то, снаружи оно, слава Богу, ещё есть?
      - И что?
      - А то. Поставь ты господина Бермудянского или этого твоего Кухтика у вашей помойки, а сам прошагай через свою аномальную дыру. Как думаешь, что он увидит?
      - Ну...
      - У тебя часы меньше времени покажут? Меньше. А у него - нет. Где ты это время для него будешь?.. А нигде! Помнишь, как в сказочках про Бермудский треугольник самолетики исчезали, а потом появлялись? У них, кажется, тоже часики отставали? И никто их в это время не видел. Так вот и твой дружок тебя не увидит. Ты-то попадешь в свою аномальную дыру и мгновенно вынырнешь. В ноль секунд, как говорил один мой приятель. А у наблюдателя, что в сторонке стоит, часики-то все это время тикать будут... И будет он все это время смотреть - где там мой Беня? А Бени и нет. Исчез... Шапочка-невидимка такая получится над вашей аномальной дырой...
      - По-хо-же, - протянул Беня.
      - Похоже, похоже, старичок. Только народу много не приглашай на свой эксперимент. А то засмеют.
      - Не веришь? - спросил Беня.
      - Не верю, - сказал Кирилл. - Но тебя, дурака, все равно люблю. Ты б заходил чаще. А то ведь я скоро обюрокрачусь, сам понимаешь. Продам идеалы демократии за начальское кресло.
      - Ну зачем ты, Кирилл... Ну, брось!
      - Бросил, бросил... Спасибо тебе, старичок, что зашел. А сейчас у меня совещаловка будет. Прости... Привет там передай Бермудянскому. И этому твоему - как его? - Кухтику...
      * * *
      Кухтик стоял в очереди. В руках он держал несколько маленьких квадратиков бумаги. На одном было написано: "Крупа", на другом: "Раст. масло", на третьем: "Мыло". Были и другие надписи. На всех листочках стояла одинаковая лиловая печать. Это означало, что талоны у Кухтика настоящие и вполне законные. Он мог смело отоварить их, если, конечно, сегодня на его долю хватит мыла, крупы и раст. масла.
      Однако сегодня, судя по настроению очереди, ему могло не хватить.
      - С вечера как завезли, так и держат, - сказала старушка в черной кофте, стоявшая перед ним. - Чего держат? Промеж собой небось делят.
      - Надо бы к ним в подсобку человека поставить, - предложил стоявший за Кухтиком мужчина с большой сумкой в руках.
      - Ага, поставишь. Как же! Так они тебя и пустили, - усомнился кто-то сзади.
      - А ещё вон без очереди полно подходит. Лучше бы здесь кого поставить, чтоб не лезли, - сказала старушка, оглянувшись на Кухтика.
      Кухтик на всякий случай приподнял руку с талонами. Так, чтобы старушка их видела.
      - Не, не отоварят, - сказал мужчина с сумкой. - Сегодня точно не отоварят. Надо с утра занимать.
      Очередь заволновалась. Спереди и сзади послышались раздраженные голоса. Кто-то призвал всех лучше следить друг за другом, чтоб не было путаницы. Несколько человек собрались в кружок и стали решать, что делать. Посовещавшись, решили послать представителей к директору магазина. Идти вызвались мужчина с сумкой и две женщины из самого конца очереди.
      - Если что, я за вами стоял, - строго предупредил мужчина Кухтика.
      Кухтик поклялся, что запомнит его.
      - Ну вот, теперь жди ветра в поле, - сказал стоявший сзади длинный веснушчатый парень после того, как представители скрылись за дверью. - Себе ухватят и тю-тю...
      - Список надо завести, по списку чтоб отоваривали. Тогда жуликов не будет, - сказал низенький толстый человек, стоявший перед старушкой.
      - Вон идут оне! - Старушка указала пальцем на дверь.
      Представители вышли и оповестили всех, что можно расходиться по домам.
      Крупы, мыла и раст. масла сегодня Кухтику не досталось. Он пошел домой налегке.
      Дома было тихо. Из приоткрытых дверей Колькиной комнаты чуть слышно доносилась музыка, которую передавали по телевизору, когда диктор рассказывал про погоду.
      Кухтик повесил на вешалку куртку, снял ботинки, надел рваные тапки и пошел к себе. Войдя в комнату, он увидел сидевшего там Беню.
      - Привет, - сказал Кухтик. - Ты как здесь оказался?
      В ответ Беня, не говоря ни слова, взял его за руку и потащил назад.
      - Ты чего? - удивился Кухтик.
      - Пошли, пошли, - зашептал Беня. - Я тебе все объясню.
      - Погоди. Куда идти-то?
      Кухтик остановился в коридоре, возле вешалки.
      - Во двор, - тихо сказал Беня. - Одевайся, Кухтик. Пожалуйста.
      Кухтик нехотя снова начал одеваться. Ему не нравились всякие неожиданности. И голос Бени ему сегодня тоже не нравился.
      - Что случилось-то? - спросил он, спускаясь по лестнице вслед за гостем. - Сейчас вон дождь пойдет.
      - Ничего, успеем, - сказал Беня, не оборачиваясь.
      Они вышли из подъезда.
      - Послушай, Кухтик... - Голос у Бени звучал и впрямь как-то странно. Есть к тебе просьба. Только не задавай никаких вопросов. Я все после объясню... В общем, мы сейчас к свалке пойдем. Ты там постоишь и посмотришь. А я пойду дальше. Ладно?
      - Куда посмотрю? - спросил ничего не понимающий Кухтик.
      - Ну, просто посмотришь. На меня посмотришь. И все.
      - А зачем?
      - Ну, так надо.
      Кухтик наклонил голову.
      - Вот я на тебя смотрю.
      - Да не здесь. Пойдем!
      Беня повернулся и направился к свалке-помойке. Кухтик обреченно потащился за ним.
      - Все, - произнес Беня, остановившись у дорожки, которая огибала свалку. - Теперь ты стоишь здесь, а я иду... Ты на меня смотришь... Хорошо?.. Только смотри внимательно. И вот ещё что... Понимаешь, если вдруг что-то произойдет, ну, если ты, например, видеть меня перестанешь или ещё что-то, ты не уходи. Постой ещё несколько минут. Понял?
      - Не, - сказал Кухтик.
      Беня махнул рукой.
      - Ну вот, гляди. Видишь - дорожка?
      - Вижу.
      - Я по ней иду, а ты смотришь.
      - На тебя?
      - На меня.
      - И дальше чего?
      - Кухтик! Ну, это долго объяснять. Давай я пройду сначала, а потом уже поговорим. Поверь, это важно очень. Ну поверь мне!
      - Да я тебе верю, - сказал Кухтик, окончательно сбитый с толку. - Иди себе, если хочешь. Мне чего? Мне не трудно.
      - Вот и хорошо.
      Беня отошел на несколько шагов, постоял, огляделся вокруг и двинулся по дорожке.
      Не нравилось все это Кухтику. Совсем не нравилось.
      Беня тем временем удалялся, осторожно переставляя ноги. То ли боялся чего-то, то ли просто валял дурака. Он шел, а Кухтик стоял.
      Беня дошел до первых кустов, обернулся и проследовал дальше. Ничего страшного не происходило...
      Кухтик посмотрел в небо. Большая синяя туча нависла над свалкой. "Дождались, - подумал он, - сейчас польет". Он вздохнул и снова перевел взгляд на дорожку.
      Там было пусто.
      То есть там было с о в с е м пусто.
      То есть была дорожка. И были консервные банки. Были какие-то бумажки и какие-то камни. Но Бени не было...
      Прошла секунда, потом другая, потом еще.
      Бени не было.
      Кухтик встал на цыпочки и вытянул шею. Дорожка была пуста. Он сделал шаг вперед и замер.
      Над помойкой раздался оглушительный, раскатистый гром. Туча полыхнула, и струи воды обрушились вниз...
      * * *
      Дождь лил как из ведра. Площадь перед столичным дворцом представляла собой одну большую лужу. Участники Третьего Всенародного Толковища толпились у парадного подъезда, пытаясь поскорее протиснуться внутрь.
      В просторном холле дворца, на широких, украшенных цветами лестничных площадках, в полупустом ещё зале заседаний стоял монотонный гул. Особенно шумно было на первом этаже. Там в буфете давали колбасу.
      Микки прохаживался по длинной галерее. Здесь властвовали тишина и покой. Стены украшали картины в тяжелых рамах, у высоких дверей стояли молчаливые охранники в красивой форме с золотыми погонами. Ничто не мешало Первому Демократу собраться с мыслями.
      Мысли эти были безрадостными. Положение в стране продолжало ухудшаться. Не хватало уже всего и повсюду. Единственным достижением оставалась голосиловка, благодаря которой он и узнавал, что везде и всего не хватает. Правда, сама по себе голосиловка ничего не производила. И хотя она позволяла быть в курсе дела, но иногда Микки ловил себя на том, что избыточные знания слишком отягощают жизнь.
      Страна, которой командовал Микки, уже сильно отличалась от той, которой он начал командовать шесть лет назад. Провинции одна за другой требовали отделения. Отделяться собралась даже Центральная провинция, хотя и не совсем понятно, от кого. В некоторых "как-бы-вроде-странах" процесс зашел так далеко, что пришлось послать военных, чтобы утихомирить жителей. Военные успокаивали их с помощью выстрелов в воздух. Во всяком случае, так ему сообщали. Говорили, правда, что некоторые жители в суматохе попали под машины. Он очень сожалел об этом.
      Но больше всего тревожило Первого Демократа его собственное положение. День ото дня оно становилось все более шатким. Микки лихорадочно искал варианты, бросаясь из стороны в сторону. Он рассматривал любые предложения, откуда бы они ни поступали. А недостатка в таких предложениях не было. Надзиравший за жителями Крючок родил большой доклад, где сообщал, что по стране бродят толпы иностранных агентов и будоражат людей. Кроме того, агенты, по его словам, пробрались во все органы власти, нашептали начальникам всякие гадости и полностью разложили их. Проникли они и в окружение Первого Демократа. Сообщалось, что почти все соратники Микки, за исключением самого Крючка, министра внутренних дел Пугача, министра обороны и ещё двух-трех человек, подкуплены. Доклад кончался словами: "Предлагаю срочно запретить все!"
      Были и другие предложения. Некоторые прямо противоречили крючковскому докладу. Главный смысл их состоял в том, что необходимо все разрешить.
      Пару месяцев назад Микки познакомили с каким-то молодым ученым, придумавшим якобы способ быстро поправить дела в стране. Ученый выглядел эдаким кучерявым бодрячком. Программа, которую он принес, называлась "300 дней - и все в порядке!". Первый Демократ прочел её от начала до конца. Большую часть написанного он не понял, но сам срок приведения дел в порядок показался ему соблазнительным. Микки вызвал Главного Министра и велел ознакомиться с программой. На следующее утро министр пришел зареванный и объявил, что это подкоп под него, под Микки, под страну в целом и под каждого жителя в отдельности. Кучерявого он обозвал сопляком, хотя сам был весь в соплях и слезах.
      От программы пришлось отказаться. Однако и Главный Министр продержался недолго.
      В один прекрасный день Микки встретил в коридоре Павлуху, отвечавшего за финансы. Тот шел, весело насвистывая и поплевывая по сторонам.
      - Как дела? - спросил его Микки.
      - А-а-атлично! - сказал Павлуха. - Денег нет.
      - Совсем нет? - огорчился Первый Демократ, и без того пребывавший в унынии.
      - За-а-ачем совсем? Чтоб совсем, так не бывает. Всегда кой-чего наскрести можно. Я вот тут Главному предлагал. Давай, говорю, деньги жителям обменяем. Красненькие - на синенькие. По сундукам-то полно денег лежит. Махнем, говорю, за три дня. Кто обменять не успеет, кто не враз вспомнит, где запрятал. Глядишь, казна и пополнится... Да мы к тому ж не все обменяем, а только часть. Ну а чтоб подстраховаться от случайностей, давай, говорю, побольше деньжат за границу переведем. Там надежнее. Партийный-то казначей вон сколько перевел... Уговаривал, уговаривал, а он хнычет только. Не врубается.
      Микки, которому тоже изрядно надоели постоянные вздохи Главного Министра, с любопытством посмотрел на жизнерадостного Павлуху.
      - Может, тебя Главным назначить? - задумчиво спросил он.
      - А фиг лишь? - ответил тот. - Хуже не будет.
      Через неделю Микки снял Главного Министра и поставил Павлуху на его место.
      Хуже не стало.
      Лучше, правда, тоже не стало.
      Прохаживаясь по галерее, Первый Демократ придумывал, кого бы ещё заменить в правительстве. Можно было, конечно, сделать министром Кучерявого, чтоб он попробовал свою программу. Но Высший Партийный Орган этого наверняка бы не одобрил. Позиции же самого Микки в Органе после сходняка были и без того непрочными. Однако что-то менять было необходимо. Чутье, выработанное за долгие годы бесконечных интриг, подсказывало ему, что дальше медлить опасно.
      Неожиданно двери в конце галереи открылись и из них вышла странная процессия. Впереди шествовал Лихач со своими дружками из Высшего Органа. За ними - явно пьяный Павлуха, настороженный Крючок, угрюмый Пугач и министр обороны в парадном мундире с палкой колбасы за пазухой. Замыкал шествие Консенсус, демонстративно идущий на некотором расстоянии - как бы сам по себе.
      Приблизившись к Микки, процессия остановилась.
      - Мы вот тут с товарищами посоветовались... - начал Лихач.
      Первый Демократ насторожился. Такое начало не предвещало ничего хорошего.
      - ...И мы подумали, что необходимо на Толковище решить один вопрос. Кадровый, так сказать...
      - Кого? - обреченно спросил Микки.
      - Видишь ли... - Лихач помедлил. - Мы с товарищами решили, что... Одним словом... что твой нынешний заместитель несколько неправильно понимает обстановку...
      Первый Демократ быстро пробежал глазами по лицам соратников и министров. Все глядели в разные стороны. Консенсус вообще отошел к окну и нагнулся, делая вид, что завязывает шнурок.
      - Но... - пробормотал Микки.
      - Можно, конечно, обсудить это на Высшем Органе, - перебил его Лихач, - или даже на сходняке. Но, я думаю, мы вполне можем все здесь решить. Ты не возражаешь? Или все же... с х о д н я к?..
      - Сход-ня-чок-с! - вякнул Павлуха и привалился к стене.
      Сопротивляться было бесполезно. Заместителем своим Микки назначил одного из бывших Местных Начальников, который честно помогал ему и входил в число тех немногих, кто разделял взгляды Старого Друга. Теперь добрались и до этого.
      - А кого... вместо? - тихо спросил Первый Демократ.
      - Болвана, - быстро ответил Лихач.
      - Болвана? - изумился Микки. - Так он же... он же болван!
      - Ну и что? - Лихач пожал плечами. - Товарищ правильно понимает обстановку, на партийной работе не первый год. Надежный, понимаешь, кадр. Это ценить надо... Или ты не согласен?
      Болван был редкостным болваном. Подвизаясь на всяких мелких должностях, он умудрялся даже там заваливать любое дело, которое ему поручали. Спасало его одно. Не будучи в состоянии родить хоть какую-то мысль, он безропотно подчинялся любому начальнику, чем обеспечивал себе место под солнцем.
      - Когда? - спросил Микки.
      - А прямо сейчас. Вот Толковище начнется, и объявишь. В нашем деле решительность нужна. Никакого застоя. Сам ведь учил перековываться.
      Первый Демократ закрыл глаза и молча кивнул.
      "Все, - тоскливо подумал он. - Вот и все..."
      * * *
      - Все, что мы наблюдали, - сказал Беня, - можно трактовать двумя способами. Либо надо признать, что мы оба сошли с ума, либо согласиться с тем, что аномалия существует.
      Беня слез с подоконника, откуда произносил свою речь, подошел к столу и посмотрел на академика Бермудянского.
      - Что скажете, Николай Илларионович?
      Академик молчал. Впалые щеки чуть заметно подергивались.
      - Вениамин... Израилевич, - тихо выдавил он наконец. - Вы... уверены?
      Беня Шульман постучал пальцем по лбу.
      - Вот здесь - нет! Здесь не укладывается. И если бы я не видел все это своими глазами... А главное, если бы он... - Беня указал пальцем на Кухтика, сидевшего в углу кабинета. - Если бы он не видел... Ну ладно, допустим, я свихнулся. Навязчивая идея и прочее... Но он-то явно нормальный!.. Ты нормальный, Кухтик?
      - Наверно, - неуверенно промямлил Кухтик.
      - Он нормальный, - заявил Беня. - Можете не сомневаться. Во всем институте я нормальнее не встречал.
      Академик Иванов-Бермудянский выпрямился в своем кресле и положил руки на стол.
      - Молодые люди, - взволнованно произнес он. - Я хочу, чтобы вы знали... Я хочу сказать вам... Я хочу сказать, что сегодня... Может быть, сегодня - самый счастливый день в моей жизни!
      Глаза академика увлажнились. Кухтику стало не по себе.
      - Друзья! - продолжил Бермудянский. - Почти десять лет... Почти десять лет я верил, что такой день наступит. И вот сейчас...
      Он поднялся. Кухтик тоже поднялся со стула и вытер о штаны потные ладони.
      - Если это подтвердится, друзья мои, - сказал академик, - если только это подтвердится... Наука, друзья мои, никогда...
      - Простите, Николай Илларионович, - прервал его излияния Беня. - Я бы не советовал торопиться. Давайте соберем материал. Вы же видите, что происходит. Три дня назад была, и вот опять - нет. Давайте подождем. Давайте спокойно, без шума. Иначе...
      - Да, да, - поспешно согласился академик. - Никакого шума. Ни-ни! Наблюдения, наблюдения и ещё раз наблюдения! Целиком с вами согласен, Вениамин. Я, знаете ли, уже обжегся.
      - Приборы бы нам, - задумчиво сказал Беня. - Вот сейчас бы нам эти приборы, которые Рейли привозил...
      - Постойте! - Бермудянский снова сел и начал один за другим выдвигать ящики стола. - Рейли, Рейли... Господи! Он же только что телеграмму прислал. Как же я забыл! Он же в столице сейчас, на конгрессе. Ведь он там эти самые приборы демонстрирует!
      - Правда? - Беня подскочил к академику.
      Бермудянский лихорадочно шарил по ящикам.
      - Ну да! Черт! Куда же она запропастилась?
      - Николай Илларионович... Николай Илларионович, - затараторил Беня, если это так, давайте немедленно в столицу. Вы же с ним знакомы! Он же вам писал. Он же вам не откажет. Ну хоть парочку приборов, Николай Илларионович!
      - Нашел! - взвился академик и замахал листком бумаги.
      Склонившись над столом, он начал бегать глазами по строчкам. Беня стоял за ним, заглядывая через плечо.
      - Надо ехать, Николай Илларионович! Второго такого шанса не будет! сказал Вениамин Шульман, когда Иванов-Бермудянский дочитал телеграмму. - Не сможет он вам отказать. Не сможет!
      - Вы полагаете? Но... - Академик ещё раз принялся читать.
      - Что - но? Там же ясно написано: "Приглашаю". Вот видите: "Дорогой друг..." Ну, решайтесь! Расколем мы его на пару приборов. Уверяю вас расколем!
      - Вы полагаете?
      - Чтоб я сдох! Для науки, Николай Илларионович!
      - Для науки... - эхом отозвался Бермудянский. - Для нау-ки... Но как же мы их... Как же мы их дотащим? Они же, извиняюсь, тяжелые... Хотя если для науки...
      - Ерунда! - Беня глянул в сторону Кухтика. - Давайте втроем поедем. У нас же третий есть! Хочешь в столицу поехать, Кухтик?
      - Я? - Кухтик смущенно посмотрел на академика. - Я чего... я могу.
      - Все! Решено! - подпрыгнул Беня. - Едем! Завтра же едем!.. В столицу, в столицу!..
      * * *
      Столичный дворец Всенародных Толковищ был пуст. В длинных темных коридорах царила тишина. Лишь из-за одной приоткрытой двери пробивалась узкая полоска света и доносились чьи-то голоса.
      Главный Министр шел на свет, подталкиваемый сзади дрожащей рукой Болвана.
      - Да скажи ты наконец, куда идем-то? - допытывался Павлуха.
      - Иди, иди, там все объяснят, - отвечал Болван.
      От новоиспеченного заместителя Президента разило сивухой.
      Они подошли к двери, и Болван потянул за ручку. В центре ярко освещенной комнаты за круглым столом сидели Крючок, Пугач, министр обороны и ещё несколько человек. У окна, повернувшись спиной ко всей компании, стоял Консенсус.
      - Наконец-то! - проворчал Крючок. - Проходи, садись.
      Он указал Павлухе на свободный стул. Тот сел. Болван пристроился напротив, рядом с министром обороны. На столе стояли чашечки с кофе, десяток пустых бокалов и три бутылки. "Коньяк", - определил Павлуха и потянулся к бокалу.
      - Погоди! - Крючок строго посмотрел на него. - Успеешь ещё нажраться. Сначала о деле поговорим.
      - Грамулечку только. Для затравки, - жалобно произнес Павлуха, быстро плеснул коньяку в бокал и молниеносно опорожнил его.
      - Алкаши, - сказал Крючок, покосившись при этом на Болвана, - с вами не перевороты делать, а по ларькам шастать. Слушайте план, работнички хреновы...
      При слове "переворот" в желудке у Павлухи похолодело.
      - Что? План? Ась? Кудысь? - заморгал он.
      Надо было срочно прикинуться идиотом. А самое лучшее - хлебнуть ещё бокальчик и поскорее вырубиться. Он глянул на бутылку, но поднаторевший в таких фокусах Крючок разгадал его план.
      - Прибью, - грозно сказал он. - Вот подпишешь обращение, тогда лакай.
      Крючок повернулся к Консенсусу.
      - Дай-ка ему текст.
      Консенсус отреагировал довольно странно.
      - Я в око-о-о-ошко смотрю, ничего не сл-ы-ы-ышу, - бабьим голосом пропел он, не оборачиваясь.
      Крючок рассвирепел.
      - У кого ещё экземпляр?
      Пугач протянул Павлухе мелко исписанный лист бумаги.
      - На, читай. Подпись поставишь.
      Главный Министр осторожно взял лист и начал читать.
      - Это чего? - спросил он, дочитав последнюю строчку.
      Дело пахло керосином. Подписывать такую бумажку в здравом уме и трезвой памяти он не собирался.
      - Козлом прикидываешься? - рявкнул Крючок и снова повернулся к Консенсусу. - Ну-ка, объясни ему что к чему. Скажи, что все по закону. А то в штаны наделает.
      - Я в окошко смотрю, ничего не слышу, - нараспев повторил законник.
      - Тьфу ты, черт! - Крючок шлепнул по столу ладонью и уставился на Павлуху. - Подписывай, жлоб! Все уже подписали. Завтра наш отдыхать улетает. Как только приземлится, начнем. Не дрейфь, баран.
      - А кто... кто за главного будет? - пролепетал Павлуха, прикидывая, как бы так грохнуться в обморок, чтоб не слишком расшибить голову.
      - Вот он! - Крючок указал на Болвана. - Войска к утру подойдут. Елку на даче накроем. По радио обращение зачитаем, потом - письма трудящихся и прочая фигня. Затем Верхний Совет соберется. Все продумано. Тут на день работы, не больше.
      - А ежели кто взбрыкнется? - Павлуха изо всех сил тянул время.
      - Кто взбрыкнется, дурень?
      - Ну, я знаю?.. Кто-нибудь...
      - Ты что, на Луне живешь? Совсем спятил? При Вожде не вякали, при Соратнике не рыпались, а тут взбрыкнутся?.. Не вешай лапшу на уши. Бери ручку, подписывай!
      Главный Министр втянул голову в плечи, сжался, затрясся и, скорчив немыслимую рожу, завалился набок. Падая лицом вниз, он постарался как можно мягче приложиться к полу...
      - Косишь, падла? - услышал Павлуха и почувствовал сильный рывок за плечо. - Горбатого лепишь?.. Вставай, сявка!
      Он приоткрыл один глаз. Крючок, Пугач и некто третий, в котором он узнал президентского секретаря, стояли, наклонившись над ним.
      - Ставь подпись, недоносок! - Крючок припечатал к полу перед лицом Павлухи лист бумаги и протянул авторучку.
      Главный Министр дрожащей рукой вывел свою подпись.
      - Выпить дайте, - прошептал он.
      - Налейте ему, - сказал Пугач, - да по домам пошли. Поздно уже... Завтра вставать чуть свет.
      * * *
      Поздним осенним вечером по главной площади столицы медленно шел человек. Узнать его лицо мог бы каждый прохожий. Но прохожие каким-то странным образом обтекали задумчивого человека, наталкиваясь на идущих справа, слева, впереди и позади него молодых людей в одинаковых серых плащах. Молодые люди вежливо извинялись и мягко направляли прохожих в обход одинокого странника. Сам он, казалось, этого не замечал.
      Первый Демократ, Первый Президент шестой части планеты шел по площади, погруженный в свои невеселые мысли. Никто из проходящих мимо, никто из идущих справа, слева, впереди и сзади молодых людей не догадывался, что видит он, медленно переставляю-щий ноги и опустивший глаза к земле.
      А Первый Демократ видел серебряную лягушку в стеклянной банке.
      Теперь ему уже порой нелегко было вспомнить, сколько лет прошло с тех пор, как последний раз стоял он перед дверцами волшебного шкафа в своем школьном классе. Бесконечные фигуры в одинаковых двубортных костюмах с одинаковым выражением лица, произносившие одинаковые, ничего не значащие слова, заполняли всю его память. Одинаковые, повторяющиеся из года в год лозунги, намалеванные на одинаковых красных кусках материи, въелись в нее. Собрания, заседания, конференции, сходняки, толковища давно стали основными его воспоминаниями.
      Но ведь когда-то была серебряная лягушка. Когда-то прыгали по веткам деревьев веселые птицы. Когда-то суетились в траве лесные зверюшки. Когда-то болтал он босыми ногами в прозрачной теплой воде и мечтал всю жизнь плавать на большом корабле по огромному морю. И ещё мечтал он лечить пугливых зверюшек от разных болезней. И ещё - учить детишек, стоя у доски с длинной указкой.
      Все это заменили собрания, заседания, президиумы, трибуны, конференции, сходняки, толковища.
      Они, и только они...
      Микки шел по главной площади, глядя себе под ноги. Возле стены дома, стоящего напротив сооружения из красного камня, где покоился Автор Идеи, он остановился.
      Под самой стеной на корточках сидел невзрачный старик в потрепанном черном пальто. Молодые люди не заметили вовремя старика и не успели согнать его с места. Теперь делать это было уже поздно. Они замерли, образовав невидимый полукруг.
      - Здравствуйте, - сказал Микки.
      Старик в черном пальто поднял на него глаза.
      - Здравствуй, однако.
      Микки подошел чуть ближе.
      - Отдыхаете?
      - Зачем отдыхай? - ответил старик. - Работа много.
      - Так вы здесь работаете? - спросил удивленный Микки. - А что делаете? Время-то уже позднее.
      - Много работа, - повторил старик. - Злой дух отгонять надо.
      - Как вы сказали? - не понял Президент.
      - Злой дух в ящике лежит. - Старик указал головой на другой конец площади. - Давно лежит, однако. День спит, ночь выходит. Земля ложиться не хочет.
      Микки посмотрел в сторону темного обиталища Автора Великой Идеи.
      - Там хороший человек лежит, - смутившись, произнес он. - Великий человек. Вы бы знать должны.
      - Хороший человек в ящик лежать не будет, - неторопливо ответил старик в черном пальто. - Нельзя на мертвый смотреть. Живой на мертвый смотреть не должен. Большой зло будет... Каждый год зло будет, однако. Дух каждый год ходить будет, убивать будет. Кто отгонит?.. Вот сидеть надо, злой дух отгонять надо.
      Микки стало жаль неразумного старца.
      - Вам лучше домой пойти, - сказал он. - Вы где живете? Вам что, гостиница нужна? Я бы мог...
      Он оглянулся на молодых людей. Те одновременно сделали шаг вперед. Первый Демократ движением руки остановил их.
      - Нельзя дом ходить, - вздохнул старик. - Злой дух много убил. Домой ходить - ещё больше убивать будет. Молодой будет убивать, старый будет убивать. Тебя убивать будет.
      Микки сокрушенно развел руками. Говорить о чем-либо дальше было бесполезно.
      - До свидания, - сказал он старику, - мне пора. Я б все же вам посоветовал домой идти. Дождь может начаться, простудитесь.
      - Ночь дождь не будет, - ответил старик. - Еще ночь дождь не будет. Третий ночь дождь будет.
      Первый Демократ пожал плечами, повернулся и пошел назад. Молодые люди в плащах бесшумно двинулись следом. Один из них достал маленькую черную коробочку с блестящим прутиком и что-то произнес, поднеся её к самым губам.
      "Понял. Выезжаю", - ответила коробочка.
      * * *
      Выехав из дома рано утром, Микки прибыл в аэропорт, когда солнце едва поднялось над горизонтом. У трапа самолета он попрощался с провожавшим его Болваном и несколькими другими чиновниками, рангом пониже.
      - Ну, до встречи, - сказал он. - Скоро вернусь. Готовьтесь.
      - Вс-с-сегда готовы! - ответил Болван, слегка пошатываясь.
      "Взял помощничка на свою голову, - подумал Первый Демократ. - А впрочем, может, оно и к лучшему. Трезвый бы ещё мешать начал".
      Микки поднялся по трапу, помахал рукой и прошел в салон самолета.
      Через два часа он уже сходил по ступенькам другого трапа, вдыхая теплый воздух, пахнущий цветами, травами и морем. Машина, поданная прямо к самолету, промчала его по извилистой узкой дороге и остановилась у массивных ворот большой дачи, похожей скорее на маленький дворец.
      Первый Демократ кивнул начальнику охраны, открывшему дверцу машины, и оглядел залитую солнцем лужайку перед роскошным подъездом с резными колоннами. У каждой колонны стоял, вытянувшись, здоровенный амбал. Расстегнутые воротнички одинаковых белых рубашек обнажали крепкие загорелые шеи.
      Тихий, уединенный приют встречал Президента...
      Вечер наступил незаметно. Микки впервые за долгие месяцы позволил себе абсолютно расслабиться. Он сидел в плетеном кресле возле окна. За окном, уходя к далекому горизонту, блестело море. Рядом на маленьком столике стояла хрустальная ваза с фруктами. В глубине комнаты находился другой стол с тремя белыми телефонами. Чуть поодаль, в углу, стоял телевизор.
      Было тихо. Слышалось только едва различимое гудение кондиционера.
      Первый Демократ задремал...
      Открыв глаза, Микки потянулся, встал с кресла, щелкнул выключателем кондиционера и взялся за бронзовую ручку, намереваясь открыть окно. Ручка не поддавалась. Он нажал сильнее. Ручка не сдвинулась. Микки подошел к столу с телефонами и снял трубку. Гудков не было.
      - Халтурщики, - проворчал Президент и направился к двери.
      Дверь оказалась запертой.
      Микки удивленно поднял брови и стукнул в дверь кулаком. Никто не отозвался. Он начал стучать сильнее. Результат оказался прежним.
      - Эй, есть там кто-нибудь? - раздраженно крикнул Первый Демократ.
      За дверью было тихо.
      Еще не осознавая, что происходит, а подчиняясь скорее какому-то инстинкту, он быстро вернулся к столу и поочередно, одну за другой снял три телефонные трубки.
      Телефоны молчали.
      Микки шагнул к телевизору и включил его. На экране замелькали размытые полосы. Изображение отсутствовало.
      Президент посмотрел в окно. Внизу, на лужайке под раскидистым деревом, прислонившись к стволу, сидел начальник охраны.
      Микки забарабанил пальцами по стеклу.
      Начальник поднял голову и посмотрел на Первого Демократа. Затем лениво встал, повернулся и направился к морю...
      * * *
      - Ты море когда-нибудь видел? - спросил Беня.
      - Не, - ответил Кухтик. - Я только лес видел. И озеро. Возле Лукичевки.
      Они шли по столичной улице, освещенной утренним солнцем. Высокие дома отражались в лужах на мокром асфальте.
      - Вот разберется наш академик со своей аномалией, - сказал Беня, получит Нобелевскую, и махнем мы все на месяцок куда-нибудь в теплые края. Ты как, не против?
      - Я не против, - ответил Кухтик.
      Впереди показалась большая площадь. По площади вереницей ехали грузовые машины с цистернами, поливая мокрый асфальт струями воды.
      - Чего это они? - спросил Кухтик. - Дождь же только прошел.
      - Не бери в голову, - отозвался беспечный Беня. - У них план, должно быть.
      - А! - сказал Кухтик.
      Несмотря на ранний час, на улице было много людей и автомобилей.
      - Шумно здесь, - сказал Кухтик.
      - Так это ж столица. - Беня посмотрел на спешащих куда-то прохожих. Суета сует и всяческая суета. Погоди, вернемся в Лукичевск, там отдохнешь. Завтра Бермудянский приборчики получит, оформим все и - назад. Соскучился уже?
      - Не, - сказал Кухтик. - Тут интересно вообще-то. И музей этот мне понравился, где статуи.
      - Завтра ещё в музей пойдем, - сказал Беня. - А вон, гляди, кто едет!
      Несколько легковых машин с синими фонарями на крышах вырулили на площадь и остановились. Следом подъехали три грузовика, крытых брезентом. На кабине каждого из них тоже мигал фонарь.
      Беня присвистнул.
      - Ни фига себе!..
      Из кузова первого грузовика на землю выпрыгнули несколько фигурок в серой одежде. Затем - еще. Фигурки выстроились возле машины, постояли немного и начали цепочкой окружать площадь.
      - Большая шишка поедет, не иначе, - сказал Беня.
      Неожиданно в воздухе послышался какой-то новый звук, похожий на гудение большого шмеля.
      - Постой-ка. - Беня придержал Кухтика за руку. - Что-то мне все это не нравится.
      Гул нарастал.
      - Пошли, посмотрим. - Беня указал на угол дома, где виднелся большой каменный павильон. Узкая лестница вела на гладкую, огражденную перилами крышу. Там под матерчатыми зонтиками стояли белые ажурные стулья.
      Они быстро подошли к лестнице и поднялись наверх.
      Все пространство за площадью было покрыто сизым облаком выхлопных газов. В нем одно за другим цепочкой двигались темно-зеленые пятна.
      - Тэ-семьдесят, - сказал Кухтик, повернувшись к Бене. - Я такие в армии видел.
      Глухой шум моторов постепенно заполнил все вокруг. Прохожие остановились и стояли вдоль тротуаров.
      В город входили танки...
      * * *
      Болван второй час бегал по кабинету.
      Все, все без исключения были полными идиотами. Никто ни черта не соображал и соображать не хотел. Начали с того, что бездарно упустили Большую Елку, которого можно было взять на даче голыми руками. Теперь Елка сидел во дворце Центральной провинции, в самом центре города. Туда же примчались и члены Верхнего Совета провинции. Пугач, который командовал всей милицией в стране и уж тем более всей столичной милицией, не мог ничего поделать. Менты, посланные арестовывать Елку, врали, что не могут подойти к дворцу из-за большой толпы, которая там собралась.
      Крючок вообще куда-то исчез. Утром, получив доклад, что Елка смылся с дачи, он закатил истерику, наорал на всех, наотдавал кучу дурацких распоряжений и укатил в свое министерство. С тех пор известий от него не было.
      Симулянт Павлуха умудрился ещё ночью залечь в больницу. Посланный за ним президентский секретарь - единственный, кто ещё сохранял хладнокровие, - сообщил, что тот лежит на койке вдрызг пьяный, изображая сердечный приступ.
      Танки между тем продолжали блуждать по улицам, как стадо слонов в лесу.
      - Кто здесь командует? - закричал Болван, подбежав к министру обороны, стоявшему у окна. - Кто, мать твою, командует? Дядя?
      Мрачный старикан в золотых погонах обернулся, достал из кармана пачку папирос, не торопясь закурил, выпустил облако вонючего дыма и плюнул на ковер.
      - Сам кашу заварил, сам и расхлебывай.
      - Козел! - заорал Болван. - Отдай приказ дворец штурмовать! У тебя что, войск мало?
      - Чичас отдам, - сказал министр. - Только галоши надену... Нашел дурака. Чтоб вы потом на меня всех собак повесили? Вот тебе!
      Старик в погонах показал ему большой кукиш.
      - Пиши приказ, дубина! - прорычал Болван.
      - Сам пиши, - ответил министр. - Вон бумага.
      Болван подбежал к столу, схватил чистый бланк с президент-ской печатью, задумался и отшвырнул в сторону.
      - Ну нет! Что я, рыжий? Пусть Крючок пишет.
      - Напишет он тебе, как же! Разогнался.
      Старик ещё раз плюнул на ковер.
      Заверещал телефон. Болван схватил трубку.
      - Штаб говорит, - произнес чей-то незнакомый голос. - Министр у вас?
      - Здесь он, - быстро ответил Болван и протянул трубку министру обороны.
      Тот взял её, поднес к уху, послушал и нажал пальцем на рычаг.
      - Нет меня. И не будет.
      Старый вояка бросил окурок, растер его сапогом и направился к двери.
      - Стой, гад! - закричал Болван. - Под суд пойдешь!
      - Токмо с тобой вместе, - ответил с порога министр. - И молись, чтобы в одну камеру не попали.
      Он вышел и с грохотом захлопнул за собой дверь. Болван снова поднял трубку и дрожащим пальцем набрал номер.
      - Алло, алло, ну отзовитесь же! - жалобно стонал он.
      Наконец ему ответили.
      - Консенсус, ты? - взвизгнул Болван.
      - Я. Чего надо?
      - Послушай, послушай. У нас все нормально идет. Надо срочно Верхний Совет собрать, принять резолюцию и все такое. Давай скликай всех. Срочно! Прямо сейчас!
      - Сейчас не могу, - помедлив, ответил Консенсус. - Учитывая процессуальность с соблюдением легитимности, ввиду усложненности общей концептуальности, после договоренности при условии конфиденциальности... В общем - через недельку, не раньше.
      - Сачкуешь, фраер?
      Телефонная трубка заплясала в руке Болвана.
      - Сам фраер, - огрызнулся Консенсус. - И не звони больше. Уехал я... Заболел... Ногу сломал... Пока!
      Раздались частые гудки.
      Болван медленно опустил руку, сел в кресло и громко заскулил...
      * * *
      Большая Елка не спал уже тридцать шесть часов. Во дворце Центральной провинции творилось нечто неописуемое. По мраморным лестницам вверх и вниз сновали сотни людей. Хмурые милиционеры в касках, депутаты Верхнего Совета, какие-то юнцы с трехцветными повязками на рукавах, штатские, военные, женщины, мужчины. Всю ночь на площади перед дворцом жгли костры. Молодняк таскал с окрестных строек кирпичи, куски бетона и железные трубы. Все подходы к дворцу были уже перегорожены кучами каких-то обломков, грудами камней, штабелями досок и мотками проволоки.
      - Они что, этим танки останавливать собираются? - спросил Усач, стоявший возле окна в измятом военном мундире.
      Елка подошел к нему.
      - А чего, думаешь, не остановят?
      Усач хмыкнул.
      - Здесь работы на пятнадцать минут. Пройдут и не чирикнут.
      - Что-то у них не получается, - сказал Елка. - Наши по городу мотались, говорят - бардак кругом. Сегодня из штаба офицер звонил и ещё какие-то, из частей. Там тоже ни хрена не ясно. Ты-то сам как думаешь? Полезут?
      - Приказ будет - полезут, - ответил Усач.
      В комнату заглянул Булатик, который теперь командовал Верхним Советом.
      - Все в сборе, - сообщил он. - Пошли. Надо обращение принимать.
      Большая Елка отошел от окна.
      - Стой! - неожиданно крикнул сзади Усач. - Все! Явились!
      Булатик с Елкой подлетели к нему.
      Вдоль улицы, направляясь в сторону дворца, медленно ползли три танка.
      - Началось, - произнес Булатик. - Вот сволочи! Давай людей с площади уводить. Подавят ведь всех.
      Елка резко повернулся.
      - Я им подавлю! - заорал он и, опрокинув стоящее на пути кресло, бросился к дверям. Усач рванулся за ним.
      - Куда? Псих!
      Но Елка был уже в коридоре. Прыгая через несколько ступенек, он промчался по лестнице, оттолкнул стоящего у входа милиционера и вылетел на площадь.
      Танки, ворочая зелеными стволами, остановились перед грудой камней и железных труб.
      - Куды прешь? Осади! - взорвался Елка, замахал руками и помчался вперед.
      Неожиданно все три танка взревели моторами, выпустили густые облака дыма и стали разворачиваться. Спустя минуту они застыли, повернув стволы в противоположную сторону. Люк одной машины открылся, и оттуда выглянул молодой солдат в черном комбинезоне. Увидев подлетевшего Елку, солдатик улыбнулся.
      - Давай сюда, папаша! Подмога пришла.
      Большая Елка стоял, разинув рот. Танкист протянул ему руку.
      - Залезай, не боись!
      Елка рыкнул, схватил протянутую руку и вскарабкался на броню. Оглянувшись, он увидел, как через площадь к танкам бежали Усач, Булатик и ещё толпа каких-то людей.
      - Привет, - сказал Елка молодому танкисту. - Я - Президент. Речугу толкнуть желаю. Ну-ка, заглуши свою керосинку.
      Солдатик провалился в люк. Мотор заглох.
      Большая Елка выпрямился во весь рост.
      - Ребяты! - крикнул он, перекрывая восторженный шум окруживших его защитников.
      Одетые кто во что горазд, они размахивали самодельными трехцветными флагами, платками, сдернутыми с себя плащами, шарфами и куртками. Один флаг вырвался у кого-то из рук и, взлетев над толпой, облепил Елкины плечи.
      - Ребяты! - гудел Елка. - Я тут! Я, понимаешь, Президент, понимаешь! Сейчас мы их всех, понимаешь...
      Трехцветное полотнище развевалось над головой Елки, как перья индейского вождя.
      - Слушай меня, ребяты! - заревел Президент.
      Сотни людей на площади взметнули вверх руки.
      Танк заржал и встал на дыбы...
      * * *
      Третью ночь Кухтик проводил на улице. И не потому, что ему негде было спать. Просто спать ему не давали. И даже не то чтобы не давали, просто не мог же он лежать в постели, если Беня целую ночь шлялся по улицам. Приходилось Кухтику шляться вместе с ним. Зато днем они отсыпались.
      Маленький номер гостиницы вмещал три кровати. На одной спал ночью, как все нормальные люди, академик Иванов-Бермудянский. На двух других в светлое время суток дрыхли Беня с Кухтиком.
      - Это крайне неразумно с вашей стороны, Вениамин. Крайне неразумно! увещевал Беню академик, встречая их утром в гостиничном номере. - Я уже не говорю о том, что это просто опасно.
      - По улицам ходить вообще опасно, Николай Илларионович, - отвечал Беня, залезая в постель. - Особенно когда на этих улицах история делается.
      - Ах, Вениамин, Вениамин! Ну вы бы хоть мальчика пожалели... Академик указывал на Кухтика. - Посмотрите, на нем же лица нет.
      - Ничего, - говорил Беня, заворачиваясь в одеяло. - Пускай посмотрит. Будет о чем внукам рассказать.
      Иванов-Бермудянский садился на ящики с приборами, стоявшие посреди номера, и тяжко вздыхал.
      - А ведь я знал... я знал, - уныло произносил он. - Стоит мне приехать в столицу, как обязательно что-то случается. Это просто напасть какая-то.
      - Так это все из-за вас, Николай Илларионович? - сонным голосом спрашивал Беня. - А я-то думал...
      Сцена эта повторялась уже второй раз. Кухтик оба раза не смог досмотреть её до конца, потому что засыпал, едва прикоснувшись к подушке.
      Третий вечер выдался прохладным и ветреным. Над столицей висели низкие тучи, собирался дождь, но на улицах снова было полно народу. По широкой набережной бродили взбудораженные люди. На другой стороне реки стоял высокий белый дворец, возле которого они с Беней провели первую ночь. Там по-прежнему горели костры, громоздились кучи камней, виднелись цепочки автомобилей, выстроенных вплотную друг к другу, и чернели силуэты трех танков, задравших вверх длинные стволы.
      - Сегодня все кончится, - сказал Беня. - Помяни мое слово.
      - Наши победят? - спросил Кухтик.
      - Победят, - ответил Беня. - Людей, Кухтик, нельзя безнаказанно на свободу выпускать. Их потом обратно загнать трудно бывает.
      - Значит, мы сейчас на свободе? - спросил Кухтик. - Это значит, сейчас демократия?
      - Мы на улице, - сказал Беня. - А насчет демократии я тебе потом объясню.
      Где-то рядом послышался гул.
      - Танки идут, - определил Кухтик, помнивший этот звук ещё с армейских времен.
      Бродившие по набережной зашумели, часть из них побежали через большой газон в ту сторону, откуда доносился звук. Беня побежал тоже. Кухтик - за ним.
      На темном проспекте, ревя моторами, стояла длинная вереница тяжелых танков. Вокруг образовалась толпа.
      Кухтик ухватил Беню за полу куртки.
      - Ты только близко не суйся. Опять тебя потом не найдешь.
      - Погоди, - сказал Беня и, вырвавшись, нырнул в толпу.
      Поперек проспекта строилась цепочка людей. Они размахивали руками и что-то кричали глядевшим на них из люков танкистам. Несколько офицеров бегали вдоль цепочки и громко ругались. Толпа подступала все ближе к гусеницам.
      Кухтик увидел Беню, стоявшего перед танком. Он начал пробиваться к нему, работая локтями и ступая по чьим-то ногам. Наконец ему удалось добраться до цели.
      - Куда полез? - закричал он, едва различая собственный голос в шуме толпы.
      Беня отмахнулся.
      Из-за танка вышел человек в длинной шинели. Кухтик успел разглядеть на нем погоны прапорщика. Рядом с прапорщиком шел солдат, несущий походную рацию.
      - Что, мать твою, жить надоело? - Прапорщик взял Беню за лацкан.
      Кухтик рванулся вперед и остолбенел. Руки его сами собой вытянулись по швам.
      Перед ним, сверля глазами бледного Беньку, стоял старшина Халява.
      Механик-водитель головного танка наблюдал из открытого люка странную картину. Перед самыми гусеницами машины некий штатский обнимал прапорщика Халяву, как родного папашу. Точнее, прапорщик обнимал штатского, а тот лыбился, как начищенный самовар.
      - Абзац, - сказал механик-водитель, повернувшись к командиру танка. Братание началось.
      - Слышь, Вань! У нас тут штатские старшину лапают! - прокричал командир, высунувшись из башни, в сторону соседнего танка. - Чего делать будем?
      - А чего делать? - ответил второй командир. - Приказа нет, загорать будем.
      Кухтик стоял рядом со старшиной, улыбаясь во весь рот.
      - Вот такие дела, - сказал Халява. - Это ж надо, где встретились.
      - Ага, - сказал Кухтик.
      - Ну как ты? - спросил Халява. - В столице, что ли, живешь?
      - Да нет, я случайно тут, - ответил Кухтик.
      Солдат с рацией подошел к ним и протянул старшине микрофон.
      - Вас вызывают. Спрашивают - приказа не поступало?
      - Нет приказа, - махнул рукой Халява. - Какой приказ? Никто ни хрена не знает.
      Кухтик увидел, что Беня полез под самые гусеницы.
      - Стой! Назад! - крикнул он.
      - Назад! - рявкнул старшина.
      - Назад! - взвизгнул солдат с рацией.
      - Назад так назад, - сказал командир танка, прижимая к ушам черный шлем. - Только чего орать-то? Чай, не глухой, слышу.
      - Говорят, назад, - сказал второй командир механику-водителю.
      - Назад! - пронеслось по колонне.
      - Доложили, что приказ получен - назад двигать, - сказал капитан майору в штабе полка.
      - Приказано назад, товарищ полковник! - прокричал майор в телефонную трубку.
      - Третий, давай назад, - буркнул полковник в микрофон.
      Над широким проспектом взревели моторы. Танки, дрогнув, начали разворачиваться. Темные тучи осветила взлетевшая в небо ракета. Прогремел гром, и первые капли дождя упали на черный асфальт. Толпа взорвалась криками.
      - Все! Все! - радостно завопил Беня.
      - Все? - спросил ошарашенный Кухтик старшину Халяву.
      - Да, видать, все, - ответил старшина. - Жаль, поговорить не пришлось. Ну, да еще, даст Бог, встретимся...
      В небе над столицей снова загрохотало, и ослепительная молния разрезала тьму.
      Вспышка длилась одну десятую долю секунды.
      Часть третья
      АНОМАЛИЯ
      I
      а планете Земля насчитывалось около двухсот стран. Жители каждой из них, как уже говорилось, полагали, что именно они живут в самом центре суши. Поскольку ни доказать, ни опровергнуть это было невозможно, то между странами часто возникали конфликты и даже войны, на которых жители одних стран с большим усердием убивали жителей других. Разумеется, это ничего не меняло, и, повоевав, все успокаивались.
      Конфликты иногда возникали и внутри какой-то одной страны. Порой и там дело доходило до убийства. Но долго убивать друг друга было слишком накладно. Как правило, жители быстро прекращали эту борьбу и возвращались к своим повседневным делам.
      Единственной страной, где борьба оставалась целые десятилетия основным занятием, была Кухтикова страна.
      Во времена Автора Великой Идеи неимущих жителей заставляли бороться с имущими. Они исправно делали это.
      Во времена Великого Вождя сознательных жителей заставляли бороться с несознательными. И это они делали очень прилежно.
      Во времена Смелого Соратника, когда имущих и несознательных почти не осталось, жителей обязали бороться с самими собой и искоренить в себе неправильные мысли. Это они тоже выполняли, хотя и с меньшим энтузиазмом. Сказывалась усталость.
      Во времена Предводителей жители уже в основном изображали борьбу. Но изображали очень усердно, ибо теперь без борьбы (или без видимости ее) жизнь большинства из них потеряла бы всякий смысл.
      Со стороны все это выглядело полным идиотизмом.
      Первый Демократ решил разорвать порочный круг и предложить что-нибудь новенькое. Он предложил закончить бессмысленную войну друг с другом и начать перековку.
      Жители все поняли. Они собрались с духом и начали бороться за перековку. Возглавляла борьбу партия, которую и следовало перековать.
      Жизнь снова наполнилась смыслом.
      Перековка продолжалась шесть лет, пять месяцев и четыре дня. Партия боролась сама с собой, и остальное население по мере сил помогало ей в этом нелегком деле. Новый этап борьбы мог продолжаться значительно дольше, если бы Первый Демократ одновременно с перековкой не затеял голосиловку. Этого делать не следовало.
      Начитавшись голосильных газет, часть жителей задумалась над тем, чем же они, собственно, занимаются и чем занимались все предыдущие годы. Партия попыталась объяснить, что до добра это не доведет. Нельзя одновременно бороться и думать. Надо выбирать что-то одно.
      Как ни странно, но многие предпочли раздумья. За шесть лет, пять месяцев и четыре дня они перечитали и передумали больше, чем за десятки лет перед этим. Как и предупреждала партия, ничего хорошего из этого не вышло. Во всяком случае - для нее. Голосиловка делала население все менее управляемым и все менее пригодным для борьбы. Согласиться с этим партия не могла, потому что ни для чего другого жители не предназначались.
      Поскольку Первый Демократ не осознавал до конца всех последствий затеянного, соратники по партии решили временно изолировать его и прекратить вредный эксперимент. С первой частью задачи они справились без труда, Демократ был изолирован. Оставались мелочи - объявить о прекращении эксперимента. Но тут совершенно неожиданно выяснилось, что жители имеют на этот счет свое мнение. Что такое "мнение жителей", откуда оно взялось и как теперь поступать, партия не знала. К такому повороту дела никто не был готов. Попытки объяснить жителям, что никакого мнения у них нет и быть не может, успехом не увенчались. Попытки напугать их тоже не дали результата. Партия запаниковала. Жители, видя это, окончательно распустились, вышли на улицы, наплевали на партию и решили, что впредь будут жить без её руководства.
      Таким образом, через шесть лет, пять месяцев и четыре дня перековка закончилась. Правда, не совсем так, как предполагалось.
      Не догадывался о том, что произошло, только один человек. Он сидел в это время далеко от столицы, взаперти в красивом белокаменном доме. Звали его Первый Демократ.
      * * *
      Микки расположился на диване, прижав к уху маленькую коробочку с тонким блестящим прутиком. Из коробочки сквозь треск и шум доносился голос. Интересно, что голос этот принадлежал тому самому мужчине, который когда-то, очень давно, чуть не разбудил Кухтика. Мужчина, сидя за тысячи километров от Первого Демократа, рассказывал ему, что происходит в его стране. Другой возможности узнать об этом у Микки в данный момент не было. Надо сказать, что до начала затеянной им перековки к такому способу получения информации прибегали многие жители. Чтобы отучить их от этой вредной привычки, партия, которую возглавлял Первый Демократ, велела построить массу специальных антенн-излучателей, заглушавших слова, доносившиеся из соседних стран. Люди целыми днями трудились, возводя эти сооружения. По ночам же, после трудового дня, они исправно включали у себя дома коробки с прутиками и пытались поймать заглушенные слова. До сегодняшнего дня Микки не мог понять их упорства. Все познается в сравнении.
      Не разобрав и половины услышанного, Первый Демократ выругался, встал с дивана, прошелся из угла в угол и собрался было снова взять в руки коробочку с прутиком. Но сделать этого он не успел. За стеной послышался шум, дверь в комнату с грохотом распахнулась, Микки обернулся и застыл в изумлении.
      На пороге стоял Усач.
      - Ты? - спросил ошарашенный Первый Демократ.
      - Агась, - ответил помощник Президента Центральной провинции.
      - Откуда?
      - Оттуда... - Усач кивнул в сторону двери.
      - А как же?.. А охрана?.. А... эти?.. - спросил Микки, все ещё не придя в себя.
      - Кто - эти? - поинтересовался Усач.
      - Ну, эти... Ну, Болван... И вообще?..
      Усач подошел к нему, наклонился и прошептал на ухо Первому Демократу всего три слова. Точно так же, как сделал когда-то Старый Друг. И последнее слово - вот какие бывают совпадения - тоже состояло из трех букв. Правда, это были другие буквы.
      * * *
      В то самое утро, когда Кухтик собирался покинуть столицу, Первый Демократ возвращался в нее. Вылети он чуть пораньше, он вполне мог бы встретить Кухтика по дороге из аэропорта. А сломайся машина, которая везла его из аэропорта, он мог бы выйти из неё и, повстречав Кухтика, разузнать у него много интересного про город Лукичевск. Узнай он у Кухтика про тихую лукичевскую жизнь, он, возможно, и впрямь решил бы бросить столичную суету и провести остаток жизни в тиши и покое.
      Но ничего этого не случилось.
      Из аэропорта Микки в сопровождении Усача и двух десятков новых охранников прибыл во дворец Центральной провинции. Поднявшись по главной лестнице и ступая по ковровой дорожке, ведущей к залу заседаний, он с каждым шагом чувствовал себя все увереннее. Прежний, привычный ритм постепенно овладевал им. Сейчас он пройдет за кулисы, выйдет на сцену, легким кивком головы ответит на бурные аплодисменты, сядет за стол президиума, и жизнь снова вернется в прежнее русло. Он выступит с короткой, но яркой речью (текст уже подготовлен). Он заклеймит коварных заговорщиков, поблагодарит жителей Центральной провинции за поддержку и призовет их развивать перековку. Он сурово покарает отступников (Болвана - под суд, Крючка - в отставку. Павлуху... Впрочем, Павлуху, если сильно припугнуть, можно ещё использовать. Остальных - на пенсию. В крайнем случае - послами куда-нибудь с глаз долой). Он вернет Старого Друга и всерьез займется партией. Он углубит позитивные процессы, осудит негативные явления, поддержит здоровые начинания и осудит нездоровые тенденции. Он...
      Первый Демократ миновал кулисы и вышел на сцену.
      Переполненный зал дружно захлопал в ладоши. Микки улыбнулся, приветственно помахал рукой и направился к столу.
      За столом никого не было.
      Он на секунду остановился, пытаясь сориентироваться в обстановке, и тут же чуть не оглох от нового взрыва аплодисментов. С противоположной стороны на сцену вышел Большая Елка.
      Вместе с Президентом Центральной провинции появились Булатик и Усач, ещё минуту назад сопровождавший Первого Демократа. "Шустрый какой, подумал Микки, ощутив что-то вроде ревности. - Быстро бегает. Даром что генерал". Но разбираться в способностях Усача времени не было. Елка уверенно протопал к столу и поманил пальцем Первого Демократа.
      - Садись, не стесняйся, - пробасил он. - Будь как дома.
      Микки сел, пытаясь сохранить на лице улыбку. Хозяйский тон Елки несколько встревожил его. Провинциальный президент между тем стоял, повернувшись к залу, и ожидал, пока стихнет овация.
      - Ну ладно, - громко произнес он наконец, махнув ладонью-лопатой. - С победой вас, ребяты. Всем спасибо! А сейчас...
      Ему не дали договорить. Аплодисменты и радостные выкрики снова наполнили зал.
      - Ладно, ладно, - повторил Елка. - Похлопали, и будя!
      Он посмотрел на Микки и указал ему в сторону трибуны.
      - Давай иди. Скажи, понимаешь, пару слов народу.
      Первый Демократ поднялся и, вынув из кармана листок с заготовленной речью, направился к трибуне. Хлопки и выкрики в зале постепенно стихли.
      - Друзья мои, - начал Микки, - в этот волнующий день мы все глубоко осознаем, что подошло время больших перемен. Наша задача состоит в том, чтобы преодолеть возникшие трудности. Нам необходимо двигаться вперед, решительно отметая застойность, закостенелость, залежалость, застарелость... - "Когда-то я это уже говорил", - мелькнуло в мозгу. - В общем, мы должны самокритично оценить пройденный путь, сделать выводы и ещё больше демократизироваться. Перековка требует от нас нового мышления, глубокого осмысления, большого внимания и четкого понимания... - "Это, кажется, тоже было". - Несмотря на отдельные недостатки, наша партия найдет в себе силы...
      В зале кто-то громко свистнул. Микки поднял голову. Сидевшие в креслах смотрели на него как-то странно. В глазах их не было ни восторга, ни враждебности. Единственное, что разглядел он в этих глазах, - сочувствие и какую-то совсем уж непонятную жалость.
      - Наша партия... - успел повторить он, заглянув в бумажку.
      Но тут голос Большой Елки прервал его:
      - Ты это... Ты насчет партии шибко-то не переживай. С ей мы сейчас разберемся.
      Первый Демократ повернулся на трибуне и увидел, как седо-власый индейский вождь, положив перед собой лист бумаги, достает из кармана пиджака авторучку.
      - Я вот тут, понимаешь, указ сварганил, - произнес Елка, обращаясь через голову Микки к залу. - Запретим мы её сейчас, понимаешь. Чтоб под ногами не путалась.
      - Кого? - вырвалось у Первого Демократа.
      - Как кого? - Большая Елка, явно изображая дурачка, глянул на Микки. Понятное дело, кого... Партию.
      Он придвинул к себе листок и размашисто вывел на нем подпись.
      - Во! Запретить, понимаешь. И - все!
      Несколько мгновений в зале не было слышно ни звука. Потом новый шквал аплодисментов обрушился на сцену, на трибуну и на потерявшего дар речи Первого Демократа.
      Шесть долгих лет он отчаянно изворачивался, пытаясь то уговорить, то обмануть, то задобрить тысячеглазого зверя, на спине которого сидел со своей спасительной дудкой. Шесть лет водил он его по кругу, надеясь перевоспитать. Шесть лет бросал он ему на съедение то одного, то другого соратника, сам с трудом ухитряясь не быть съеденным. Шесть лет каждое утро он просыпался, не зная, когда и как все это закончится.
      И вот все закончилось. В шесть секунд... Микки стоял, не в силах пошевелиться.
      Большая Елка поднялся и, не торопясь, подошел к Первому Демократу.
      - Ну вот и все, - сказал он. - Делов-то!
      Зал буйствовал.
      - Ты вот что, - пробасил Елка. - Ты б сходил в буфет. Там бутерброды, кажись, остались. Проголодался небось с дороги. Поди подкрепись. А я уж тут разберусь. Ежли вдруг нужен будешь, позову.
      Микки закрыл глаза...
      Все-таки лучше бы у него по дороге сломалась машина. Лучше бы он вышел из неё и повстречал Кухтика. Лучше бы узнал он про тихую, спокойную жизнь и уехал бы в город Лукичевск...
      * * *
      Кухтик сидел на скамейке. Рядом сидел грустный Беня. Перед ними простиралась главная, она же - единственная площадь города Лукичевска. На другой стороне площади, над самым красивым лукичевским зданием в небо тянулась тонкая струйка дыма.
      - Не холодно ещё вроде, - сказал Кухтик, - а, гляди, топить уже начали.
      Он показал на красивое здание.
      - Осень, - сумрачно отозвался Беня. - Начальству холодно.
      Кухтику хотелось как-то развеселить Беню, но поводов для веселья не было.
      - Ты все из-за приборов переживаешь? - спросил он. - Что ничего не показывают? Но подожди, может, ещё покажут. Может, ещё появится эта ваша аномалия.
      - Может, появится, - вздохнул Беня. - А может, нет.
      Беня наклонился, поднял с земли сухую ветку и стал чертить в пыли какие-то замысловатые линии. Кухтик снова посмотрел в синее небо над пустой площадью.
      - Гляди, - сказал он, снова стараясь отвлечь друга от грустных мыслей. - Дым прямо вверх идет. Ветра нету совсем. Скоро бабье лето наступит, а они топить надумали. Это у них, наверное, истопник пьяный.
      И снова Кухтик ошибся.
      Печку топил не истопник. Печку топил Местный Партийный Начальник. И было ему не холодно. Было ему жарко.
      Местный Начальник метался по маленькой комнатке в подвале красивого здания. Он выхватывал из лежащих на полу папок листы бумаги и торопливо совал их в открытую пасть круглой железной печи. Печь урчала, из пасти вырывались язычки пламени, и по стенам комнатки плясали черные тени.
      Местный Партийный Начальник выполнял указание. Получив утром по телефону короткое распоряжение из столицы, он дрожащей рукой воткнул ключ в замочную скважину сейфа, достал оттуда плотный конверт с сургучными печатями, вскрыл его и прочел несколько строк. В строчках предписывалось немедленно уничтожить все документы, касающиеся деятельности партии в городе Лукичев-ске, чтобы они не попали в руки врага.
      Враг не должен был узнать о том, как партия руководила кастрюльным заводом, как она следила за работой лукичевских бань, как она организовывала прополку Solanium Tuberosum, сколько угля она велела заготавливать на зиму и какие фильмы разрешала показывать в двух лукичевских кинотеатрах.
      Враг не должен был узнать фамилии помощников Местного Начальника, заместителей его помощников и помощников его заместителей. Враг не должен был догадаться о том, чем они занимались в городе Лукичевске и занимались ли они там вообще чем-нибудь. Но главное, в руки врага не должны были попасть документы, из которых бы он понял, на какие средства существовали все Партийные Начальники, их помощники и заместители и откуда эти средства брались.
      Поскольку внешнего врага в окрестностях города Лукичевска не наблюдалось, к врагам партии в данный момент относились все лукичевские жители. Одним из врагов был Кухтик, сидевший на скамейке в другом конце пыльной площади и смотревший на тонкую струйку дыма, уходящую в блеклое осеннее небо.
      Местный Начальник швырнул в печку последний скомканный лист и вытер испачканной ладонью пот со лба.
      Кухтик навсегда лишился возможности проникнуть в секреты партии.
      * * *
      - Секрета тут никакого нет, - сказал Беня, продолжая водить по земле сухой веткой. - Просто она появляется, когда хочет, и исчезает, когда ей вздумается. Вот и весь секрет.
      - А что это вообще за аномалия такая? - спросил Кухтик. - Взялась-то она откуда?
      - Откуда взялась? - Беня прочертил веткой ещё одну загогулину. Ни-и-икто ни-и-ичего не знает... И вообще...
      Не закончив фразу, Беня осекся. Кухтик повернулся к нему и застыл на скамейке.
      Научный сотрудник Беня Шульман висел в воздухе.
      - А-а-а... - сказал Кухтик.
      Ничего больше выдавить из себя он не смог.
      Побледневший Беня, ноги которого болтались в полуметре от земли, скосил глаза, широко раскрыл рот и протянул к Кухтику руку с растопыренными пальцами.
      - А-а-а... - повторил Кухтик.
      Беня как-то странно дернулся, задел ногой скамейку, развернулся боком и стал медленно отплывать в сторону. Кухтик непроизвольно потянулся к нему и вдруг почувствовал, что весь окружающий мир накренился. Скамейка, площадь перед ней, дома вокруг площади - все покачнулось и поехало куда-то вверх.
      Земля ушла из-под ног Кухтика. Он сделался невесомым.
      - Кух... Кух... Кух... - пролепетал Беня.
      - Бе-е-е... - произнес Кухтик, с трудом разжимая челюсти.
      И в этот самый момент, когда ошалевшие серые клеточки Кухтика должны были вот-вот отключиться, кто-то извне чудесным образом привел их в полный порядок. Все неожиданно стало легко и просто. Ни страха, ни удивления он больше не ощущал.
      "Вот над скамейкой висит Беня, - отметили клеточки. - Ногами болтает".
      Кухтик пошевелил пальцами и подплыл к Бене поближе.
      - Так чего ты насчет аномалии говоришь? - спросил он, зависнув рядом с ученым другом.
      - Насчет аномалии? - задумчиво переспросил Беня, ставший вдруг тоже абсолютно спокойным. - Ну, понимаешь ли... Это в двух словах объяснить трудно.
      Беня перестал болтать ногами, поджал колени и висел над землей, чуть раскачиваясь. Кухтик решил больше не приставать к нему с расспросами.
      - Вон, гляди, человек летит, - сказал он, указав рукой в дальний конец площади.
      - Где?
      Беня медленно развернулся, как воздушный шар на веревочке. Кухтик снова вытянул руку. Его тоже слегка повернуло вокруг оси.
      - Вон, там, возле дома. Он из окна вылетел. Видишь?
      - Точно, - сказал Беня. - Красиво летит.
      Вдали на фоне красивого здания плыла маленькая фигурка. На мгновение она замерла, сделала разворот, потом плавно взмыла над крышей.
      * * *
      Местный Партийный Начальник аккуратно прикрыл за собой узкую, обитую железом дверь и, пройдя несколько шагов по коридору, остановился возле окна. Он отодвинул плотную штору и выглянул наружу. Внизу, на ступенях, под самым окном стоял Кирилл Петрович Рогозин. За спиной Кирилла Петровича растерянно переминались с ноги на ногу два милиционера. В руках одного из них он разглядел банку с клеем, в руках другого - несколько узких полосок бумаги.
      Кирилл Петрович Рогозин поднял голову, посмотрел в сторону окна и приветливо помахал ладошкой. Местный Начальник отпрянул в сторону. Сердце его отстучало пару лишних ударов, а на измазанном пеплом лбу снова выступил пот.
      Прошло не больше минуты, на лестнице послышались шаги, и вся троица, только что стоявшая под окном, показалась в конце коридора.
      - Добрый день! - произнес бархатным голосом мерзавец Рогозин, он же Председатель Народного Совета. - У нас к вам дело, Николай Николаевич.
      - Добрый день! Очень рад! Очень рад! - торопливо ответил Местный Начальник, шагнув навстречу мерзавцу. - Милости прошу!
      Кирилл Петрович Рогозин оглянулся на стоявших сзади милиционеров, вынул из кармана какой-то бланк и протянул его Начальнику.
      - Мы, Николай Николаевич, опечатывать вас пришли. Вы, надеюсь, уже в курсе?
      - Я? - Начальник облизнул губы, чувствуя, как капли пота скатываются по щеке. - Я?.. Да, конечно... Разумеется.
      - Вот и прекрасно!
      Мерзавец Кирилл Петрович снова обернулся к милиционерам.
      - Прошу вас, - сказал он, указывая на двери, выходящие в коридор. - Мы с Николаем Николаевичем по кабинетам пройдемся, опись сделаем, а вы пока здесь приглядите. Чтобы все было в порядке.
      Стражи порядка - один толстый, с черными густыми усами, другой тощий, со смуглым длинным лицом - козырнули, испуганно глянув сначала на Председателя Народного Совета, потом - на Мест-ного Партийного Начальника.
      - Ну что ж, приступим, - лицемерно вздохнул мерзавец и сделал несколько шагов по направлению к Начальнику.
      После этого Кирилл Петрович Рогозин оторвался от пола и повис в воздухе...
      Местный Начальник заморгал, присел и схватился за сердце.
      Спустя секунду все четверо, находящиеся в коридоре, парили над красной ковровой дорожкой, с ужасом глядя друг на друга.
      Первым пришел в себя толстый милиционер.
      - Едрен батон! - раздалось в тишине. - Куды это мы? Мать твою...
      Тошнота подкатила к горлу Местного Начальника. Он закрыл глаза и приготовился в очередной раз умереть. Теперь уже - навсегда. "Так больше жить нельзя" - прозвучала в его ушах проклятая фраза проклятого Первого Демократа.
      - А в чем дело, товарищи? - вдруг неожиданно спокойно спросил Кирилл Петрович Рогозин. - Что с вами, Николай Николаевич?
      В тот же миг страх улетучился. Местный Начальник снова ожил и, более того, ощутил необычайную легкость. Все тело его, казалось, наполнилось каким-то неизъяснимым блаженством.
      - Пустяки, - махнул он рукой, отчего его закрутило, словно волчок. Чего уж там! Раз такое дело, будь по-вашему! Свобода, понимаешь. Демократия!.. Гори оно все ясным огнем!
      Местный Начальник громко чихнул и, сделав немыслимый кульбит, подлетел к самому потолку.
      - Все! - выкрикнул он, впервые за тридцать лет не думая о том, что следует и чего не следует говорить. - Пропади все пропадом! Свобода!
      Неведомая доселе радость заполнила серые клеточки Местного Начальника. Решивший было, что жизнь его кончена, он вдруг впервые, летая под люстрой, увидел свысока эту жалкую жизнь. Никогда, ни на одно мгновение не принадлежала она ему. Ни разу за последние тридцать лет ни на миг не отпускал его липкий, тягучий страх перед каждой очередной бумажкой, пришедшей от очередного начальства, перед каждым телефонным звонком из другого, более просторного кабинета. И вот этот страх неведомым образом испарился. Все остальное было мелким и ничтожным по сравнению с этой безумной, невесть откуда взявшейся радостью.
      Николай Николаевич сходил с ума. Это оказалось очень приятным занятием. Он оттолкнулся рукой от висевшей рядом люстры и подлетел к мерзавцу Рогозину.
      - Надеюсь, пенсию оставите? - осведомился он, кружа над Председателем Совета. - Мне персональная положена, товарищ Рогозин. Это ж, понимаете, гуманизм. Обще... как их?.. человеческие ценности. Вы уж похлопочите там. Я ж, понимаете, перековался во-время. Сурово, понимаете, осудил. Все осознал. Так что уж вы...
      - Не волнуйтесь, Николай Николаевич, - ответил Председатель, - никто вас распинать не собирается. Такого-то борца за свободу. Живите себе спокойно. Будет вам и пенсия, и все, что положено. Тем более что не я это решаю.
      - Эх, Кирилл Петрович, хлебнете вы с этой свободой, помяните мое слово, - болтал Местный Начальник, шалея от собственной смелости. - Мне-то теперь что! В гробу я теперь все это видел! Завтра - с удочкой на дачу!.. Карась, между прочим, сейчас клевать должен. В одна тысяча девятьсот хрен знает каком году ловил... Вы как насчет рыбалочки, Кирилл Петрович?
      Рогозин удивленно посмотрел на него.
      - Что это с вами, Николай Николаевич? Вам что, плохо? Может, врача позвать?
      - Какой врач? - весело выкрикнул Местный Начальник и, попытавшись хлопнуть парящего соседа ладонью по плечу, резко спикировал вниз. - Хватит! Попили валерьяночки, поглотали таблеток. Пусть теперь другие трясутся. На фиг! Свобода!
      Он рванул ворот рубашки, завертелся волчком, подлетел к стене и, содрав с себя опостылевший галстук, забросил его на люстру.
      - Все, мужики! Опечатывай, к едрене фене!
      Два милиционера, висевшие у дверей, вытянув руки по швам, косились на него с опаской. Кирилл Рогозин негромко кашлянул и развернулся под потолком.
      - Николай Николаевич! Да не волнуйтесь вы так, ради Бога. Не надо делать трагедии. Вот подышите воздухом, успокойтесь!
      - Опечатывай! - не унимался Начальник, кувыркаясь над полом. - Клей бумажки! Пущай теперь звонят, козлы столичные, пущай других перековывают!
      Он взмахнул руками, спланировал вдоль стены и, уцепившись за подоконник, раскрыл окно.
      Рогозин, изловчившись, ухватил его за рукав.
      - Перестаньте, Николай Николаевич! Что ж мы без вас опечатаем? Ну, остановитесь же вы наконец!
      Местный Начальник взбрыкнул, освободил рукав и, оказавшись около двери с табличкой "Приемная", распахнул её.
      - Эй, кисонька, вылезай! - крикнул он, дрыгая ногами перед лицом висевшего сзади Рогозина.
      Из распахнутой двери в коридор плавно выплыла пухленькая секретарша.
      - Порхаешь, киска, - хохотнул Местный Начальник и, подмигнув отпрянувшим к стене милиционерам, шлепнул её по бедру. - Тащи ключи от кабинетов. Будешь дела сдавать. Закончишь - лети в Лукичевку. Меня на озере найдешь. Травка там и прочее... Давай, приступай!
      Местный Партийный Начальник города Лукичевска Николай Николаевич Тюлькин распластал руки, напрягся, крякнул, стремительно вылетел в окно и взмыл к синему небу...
      * * *
      В маленькой комнатке на первом этаже лукичевского кастрюльного завода над обшарпанным квадратным столом, поджав ноги, не касаясь деревянных скамеек, в воздухе висели четыре человека. В ладонях у каждого из них было зажато по несколько пластмассовых костяшек.
      - Гадство какое, - проворчал первый игрок. - Теперь и по столу толком не шибанешь, к потолку подбрасывает. Во удумали, гады.
      - Ничо, - задумчиво сказал второй и, изловчившись, бросил на стол костяшку. - Не такое видывали. Шесть-два, мать твою!
      - Шестерочки вышли, - сказал третий игрок. - Теперь, Иваныч, нам с тобой попрет.
      Он оглядел висевших рядом и, чуть опустившись вниз, аккуратно пристроил свою костяшку к длинной загогулине из пластмассовых квадратиков.
      - Вот вам по двоечке!
      Четвертый мужчина, ноги которого почти касались скамейки, почесал свободной рукой за ухом, помедлил и, переведя тело в горизонтальное положение, молча припечатал костяшку к крышке стола. Его подбросило вверх.
      - Во дает Иваныч! - Первый игрок мотнул головой и закачался, как маятник. - Проехали!
      Очередь ставить костяшку перешла к соседу. Тот долго раздумывал, подсчитывал что-то в уме, потом накренился в воздухе, ухватился за край стола и ударил-таки по нему со всей силы.
      - Дубль, едрен корень! Знай наших!
      Два игрока вздохнули и, разжав ладони, бросили костяшки вниз.
      - Считай, - хмуро сказал первый игрок. - Не везет нам нынче. День уж такой, видать.
      Второй игрок медленно опустился вниз.
      - Не, ребята, - произнес он, собирая костяшки в кучу, - вы как хотите, а я в партком полечу. Пущай кончают эту фигню. А то что ж получается? К станку-то теперь как? Веревкой, что ли, привязываться? Хотя в инструменталку летать, пожалуй, сподручней будет. Может, они, хмыри, нормы снова поднять задумали? Может, для того все и учудили? Как думаешь, Иваныч?
      - С них станется, - проворчал Иваныч из-под потолка.
      - А чего? - сказал третий игрок. - И то правда. Полетели, разберемся. Расценки, суки, пусть повышают за эту летучку. Или талоны лишние пусть дают. Я им не воробей - по цеху разлетывать. Давай в партком! А то, может, к директору. Он давеча чего обещал?
      - Ладно, кончай базар. Полетели, - заключил сверху Иваныч и, оттолкнувшись от потолка, заскользил к двери.
      Четверо игроков вылетели из комнаты в темный узкий коридор, выстроились цепочкой, и вскоре фигуры их растворились вдали...
      Директор кастрюльного завода Соколов В.А. распластался над своим рабочим столом. От стола к директору тянулся тонкий телефонный шнур.
      - Да нет же! Какой план? - кричал он в трубку. - Я ж тебе говорю летают все!.. Что? И ты летаешь? Ну и хрен с тобой, летай! А мне-то что делать? Ладно, в цеху бардак, так ведь склад у меня открыт, попрут же все. Через забор попрут!
      Директор, перебирая шнур, спустился пониже и глянул в окно.
      - Точно, так и есть! Вон, понесли уже. Вохра в дверях застряла. Эх, мать, что делают!.. Ты вот что. Ты давай Местному звони. Пусть хоть кого пришлет. Мне ж головы не сносить! Мне ж партбилет на стол! Завтра же!
      В трубке затараторил невнятный голос.
      - Что? - прокричал директор. - Как опечатали? Кого?
      Он вытянулся и повис ногами вверх.
      - Как это нет партии? Ты что, нажрался с утра?
      Трубка снова забубнила что-то быстро и глухо. Соколов В.А. широко раскрыл глаза, перевернулся над столом и уставился на большую, занимавшую полстены кабинета доску, обтянутую красным бархатом. С доски на него смотрели члены Высшего Органа.
      - Что-о-о? - прошептал он в трубку. - Запретили?.. Врешь!
      Послушав ещё несколько минут далекий голос, директор кастрюльного завода выпустил трубку из рук и, обмякнув, повис над креслом.
      Дверь в кабинет распахнулась. На пороге показался толстый взлохмаченный человек.
      - Здрасте вам! - громким голосом выпалил он, подлетев от двери к столу. - Это что ж у нас происходит? В партком, понимаешь, народ валит, а он висит себе, лясы точит.
      Толстый человек вытащил из кармана платок, вытер вспотевший лоб и, пытаясь снова засунуть руку в карман, перевернулся через голову.
      - Снова меня подставляешь? Мне к Местному через час, а у тебя что с планом? Тебе какой срок дали?
      Соколов В.А. молча висел у стены кабинета.
      - Думаешь, в столице заваруха, так за план не спросят? Погоди, очухаются и всех потянут. Думаешь, если летать теперь дозволили, так спрос меньший будет? Вот теперь-то с кресел и полетим! Или снова на ковер хочешь? Билетом не дорожишь?
      Директор кастрюльного завода медленно вытянул руку, на секунду застыл и вдруг ударил ладонью по спинке стоявшего внизу кресла.
      - Билет, говоришь? - произнес он, глядя сверху вниз на потного толстяка. - Пугать приперся?
      Толстяк испуганно отпрянул в сторону.
      - Двадцать лет билетом пугали! - крикнул директор, окончательно потеряв контроль над собой. - Всю душу вытрясли, засранцы!
      Толстый человек вылупил глаза и испуганно оглянулся.
      - Ты что, Василь Саныч? Пьян, что ли? - залепетал он, вертя маленькой головой на короткой шее. - Я ж это... Я ж насчет плана. Сам понимаешь, всех же потянут. Точно говорю. Не будет плана - прощайся с билетом.
      - Что, сдрейфил, курва? - не унимался директор. - Башкой вертишь? Своих же стукачей боишься?
      Толстяк опустился к самому полу.
      - Ты говори, говори, да не заговаривайся! - произнес он вполголоса.
      - А, боишься, хмырь! - с непонятной для него самого радостью выкрикнул В.А. Соколов. - Ты-то сам откуда взялся? Что ты тут понимаешь? Инструктором по райкомам отирался, шавка. Все указания давал... У меня отца вот такие суки в тридцать седьмом сгноили! Не знал, засранец? Так вот узнай теперь!.. И пошел вон отсюда! Запихни в задницу свой билет!
      Толстый человек открыл рот и беззвучно зашлепал губами.
      - Пшел вон! - рявкнул директор.
      Завертевшись в пространстве, Соколов В.А. рванулся к окну, грохнул кулаком по раме, отлетел назад, ударился о стену и, просвистев над распластанным толстяком, вылетел наружу.
      - Стой, черти! - орал он, летя над захламленным заводским двором. Стой, алкаши, мать вашу! Бросай детали! Всех выгоню к едрене фене! Стой!..
      * * *
      На другом конце города Лукичевска, перед зданием Института Пространственных Аномалий, у разбитых ступеней главного входа, метрах в тридцати от свалки-помойки, невысоко над землей парили двое мужчин. Один из них был одет в строгий темный костюм с белой рубашкой и темным галстуком. На другом была кожаная куртка, под ней - светлая, в полоску рубашка, открывавшая толстую шею, на коей виднелась массивная золотая цепочка.
      - Так, так, - задумчиво выговорил мужчина в костюме, окидывая взглядом местность. - Занятные перспективы открываются, Игорек. Ты не находишь?
      - Не вижу ничего занятного, - хмуро проворчал его собеседник. - Товар не отгружен, клиент разлетается, секретарша, дура, под потолком висит, факс отправить не может. Грузчики перепились - вон на дереве спят, птички божьи. Еще немного, и хоть закрывай контору. Веселенькие перспективы.
      Человек в темном костюме сделал круг над землей, ещё раз внимательно осмотрелся, прекратил движение и принял странную позу, усевшись в воздухе, словно в кресле.
      - Ничего, Игорек, ничего, - сказал он, осторожно вытянув ноги. - Это все пустяки. Привыкнут, адаптируются. Сейчас главное нам с тобой время не терять. Здесь важно, кто первый сориентируется. Пока бордель, пока неразбериха, пока все тут вокруг вверх ногами висят, многое успеть можно.
      - Ты теории строишь, а с кооперативом-то как быть? - спросил человек с цепочкой на шее. - Мне не до теорий, у меня вон контракт горит.
      - Мелко мыслишь, Игоречек, - пожурил его сидевший в воздушном кресле. - При чем тут кооператив? Основы зашатались, мой дорогой. Основы!.. Сейчас не только людишки в воздухе повиснут. Денежки сейчас зависнут, собственность! Вот что главное. Вот что ловить надо... Да мы, может, скоро вместо этого кооператива паршивого банк откроем.
      - Банк? - переспросил Игоречек, приподнявшись на полметра и повиснув вниз головой. - Да кто ж тебе даст?
      - Газеты читать надо, - сказал бывший Помощник Местного Начальника, как учит нас партия. То есть как учила... Пардон!
      Обладатель золотой цепочки поднялся ещё на полметра вверх.
      - А что, правда насчет запрета? - спросил он.
      - Правда, правда, - ответил бывший Помощник. - Допрыгались, бездари. Ну да, слава Богу, не все идиоты. Те, кто поумнее, заранее сориентировались. Так что трагедии нет, кругом свои люди. И насчет банка я не шучу. Есть перспектива.
      - Я банк не потяну, - сказал с высоты человек в кожаной куртке.
      - А тебя никто и не просит, - успокоили его снизу. - Ты лучше подумай насчет страховой компании. Скажем, страховка от несчастных случаев при полетах. Как? Годится?
      - Ну, ты даешь! - Кожаная куртка описала большую дугу. - С тобой не соскучишься.
      Бывший Помощник Местного Начальника между тем задумчиво глядел в сторону свалки-помойки.
      - Послушай, Игорек, - негромко произнес он. - Я вот о чем думаю... Что-то все-таки здесь не чисто... Вроде - ничего особенного. Ну, летаем себе и летаем. Но у меня все время какое-то внутреннее напряжение ощущается. Не могу толком сформулировать... Такое ощущение, будто кто-то тебя за шиворот держит. Ты не находишь?
      - Да нет, - сказал человек с цепочкой. - Все вроде нормально. А что? Что странного-то?
      - Не знаю... Крутится тут одна мысль в голове... Вспомни-ка, что там ваш академик насчет этой аномалии рассказывал?
      - Да при чем тут аномалия? - Человек с цепочкой закачался, пытаясь тоже усесться в пространстве. - Ты мне лучше про банк скажи. Туда-то кого поставишь? Это ж все-таки банк.
      - Банк... банк... - повторил в задумчивости бывший Помощник, продолжая созерцать свалку. - Ну, с деньгами у меня есть кому разбираться. А связи...
      Он поднял голову и посмотрел в чистое лукичевское небо. Высоко вверху, раскинув в стороны руки, плыла одинокая фигурка. Бывший Помощник хлопнул себя по коленке и, не удержав равновесия, перевернулся.
      - Это ж надо! Только о нем подумал. Вот тебе и связи летят!
      Еще раз кувырнувшись через голову, он сложил рупором ладони и прокричал:
      - Николай Николаевич! Дорого-о-ой! Можно вас на минутку?
      Через несколько секунд с высоты, дрыгая ногами и раздувая полы пиджака, к подъезду института спустился Местный Партийный Начальник. Теперь уже - бывший. Тяжело отдышавшись, он оглядел висевшую в воздухе парочку и расплылся в улыбке.
      - Привет! Давно не виделись. А я вот, понимаешь, в Лукичевку собрался. Да, видать, заплутал малость. Куда-то не туда залетел.
      Местный Начальник замер покачиваясь.
      - В Лукичевку? - участливо осведомился его бывший помощник. - Так это в другую сторону, Николай Николаевич. Это надо к больнице лететь, потом налево. А мы с Игорьком как раз в те края собрались. Может, вместе полетим, по дороге кой-что обсудим?
      - К больнице, говоришь? - переспросил Начальник. - Ну, к больнице так к больнице. Давай полетели. А о чем разговор-то?..
      * * *
      Главный врач лукичевской больницы Владимир Гершевич Будкер сидел на стуле. То есть не то чтобы совсем сидел. И даже, точнее, совсем не сидел. Поза его вполне соответствовала позе сидящего на стуле человека с той только разницей, что стула этого он не касался, а находился сантиметрах в тридцати над ним.
      Напротив Владимира Гершевича в аналогичной позе завис хирург Владимир Михайлович Субботин.
      - ...хотя нельзя не признать, что все это выглядит несколько странно, - закончил Будкер свой монолог, глядя на коллегу поверх сдвинутых на кончик носа очков.
      Хирург Субботин поерзал в воздухе и переместился чуть вверх.
      - Ну, к странностям быстро привыкаешь, - заметил он, поводя носком ботинка над стулом. - Как говорит один наш друг, лечить пневмонию аспирином тоже довольно странно. Однако если других лекарств нет...
      - Простите, Володя, - перебил его главный врач, - а что там в третьей палате? Это правда, что двое улетели?
      - Улетели, Владимир Гершевич, - ответил Владимир Михайлович. - Сестра не уследила. При проветривании. Впрочем, это ненадолго. До магазина и обратно. Вы же знаете.
      - М-да... - Будкер, покачнувшись, достал из кармана платок, снял очки и начал задумчиво протирать круглые толстые стекла. - Как это там?.. "Пьянящее чувство полета..."
      - Пьянящее, пьянящее, - подтвердил Субботин. - Сдается мне, хлебнем мы ещё с этим чувством... Может, в Минздрав позвонить?
      Главный врач не успел ничего ответить. Дверь в кабинет распахнулась, и в верхней части дверного проема показалась голова. Она располагалась таким образом, что обладатель её, по всей видимости, висел в коридоре за дверью под потолком вверх ногами.
      - А, вот оне где! - хрипло произнес нежданный гость, точнее, одна голова его, ибо больше ничего из кабинета видно не было.
      В ту же секунду ещё две головы высунулись с двух сторон - справа и слева. Торчали они строго горизонтально, одна напротив другой, и можно было предположить, что остальные части тела распластались тоже горизонтально вдоль стен коридора.
      Все три головы принадлежали лицам мужского пола. Лица эти были одинаково угрюмы, небриты и имели одинаковый, слегка лиловатый оттенок.
      - Вот где оне! - повторила верхняя голова.
      Две остальные хранили молчание.
      - Чем могу быть полезен? - спросил главный врач, приподнявшись над стулом и развернувшись в сторону двери.
      - Чо? - ответила вопросом на вопрос голова вверху.
      Хирург Субботин предпринял более решительные действия. Он оттолкнулся ногой от стола, быстро переместился в пространстве и, оказавшись подле дверей, пристально глянул на визитеров.
      - В чем дело? - Голос хирурга был ровен, но суров. - В чем дело, спрашиваю? Почему не в палате?
      Две головы, торчавшие справа и слева, что-то невнятно хрюкнули и тут же исчезли. Верхняя голова дернулась, но осталась на месте.
      - А чо? - вновь переспросила она, снизив, однако, тон. - Чо, уж и спросить нельзя?..
      Субботин поднялся выше и оказался лицом к лицу с вопрошающим.
      - Ну, - строго произнес он, - и что у вас за вопрос?
      Владимир Гершевич Будкер быстро подплыл к коллеге и тронул его за локоть.
      - Погодите, Володя, - сказал он. - Погодите. Надо же вы-слушать. Возможно, что-то случилось.
      - Во, во! - хрипло заявила верхняя голова, осмелев от неожиданной поддержки. - Случилось! Устроили, понимашь, хренотень! Ты мне ответь. Ежели теперяча летать можно, то чо ж за порог не пускают? Свобода нынче, едрен шишка, или не свобода?
      Голова обращалась непосредственно к Будкеру, изредка косясь на хирурга.
      - При чем тут свобода? - недоуменно спросил главный врач. - Здесь, уважаемый, больница. Я бы попросил вас не волноваться и выполнять предписание врачей. Что же касается всех этих явлений...
      - Явлений? - Голова в дверях не дала ему договорить. - Явлений, говоришь? Мы вот ещё разберемся, что вы тут за явления устроили. Чем это у вас тут колют, что народ, понимашь, как мухи, поразлетался... Душа вон вся извелась. Ей покой нужен. Хоть стопаря для покою принять. Ан нет! Обратно взад - лежи и не двинься. Сколько ж терпеть-то?
      Будкер висел перед дверью в растерянности.
      - Ну чо? - заявила голова, обретая все большую уверенность. - Чо народу-то сказать? Народ душу облегчить желает. Хоть по грамулечке принять. А? Это ж вредительство получается какое-то.
      - Агась!.. Врачи-вредители!.. Так их, Семен! - вякнул за дверью писклявый голос.
      - Все, начальник! - грозно произнесла голова в дверях. - Кончай тянучку! Пущай сестра окно отопрет! А то, гляди...
      Владимир Гершевич Будкер тяжело вздохнул и развел руками.
      - Ну, знаете... - начал было главный врач, но тут в диалог вмешался хирург Субботин.
      - Брысь отсюда! - рявкнул он, подлетев на полметра. - Марш в палату! Завтра же выпишу, к чертовой матери! Марш!!
      Дверной проем моментально очистился. В коридоре раздался невнятный шум, кто-то стукнулся о стену, кто-то громко выругался, и через мгновение все стихло.
      Оставшись одни, врачи несколько минут молча парили посреди кабинета.
      - М-да, коллега, - печально вымолвил наконец Будкер. - Летальный исход... Извиняюсь за каламбур.
      - Ну, это вы как-то уж очень пессимистично, Владимир Гершевич, возразил Владимир Михайлович. - В конце концов, здесь и не такое бывало. Даст Бог, со временем все образуется. Глядишь, попривыкнет народ. Вон посмотрите на улицу. Видите, летят человечки. И ничего. Летят себе и летят.
      Он указал пальцем в окно, где за пыльным стеклом медленно проплыли два силуэта.
      * * *
      Беня с Кухтиком летели вдоль узкой улицы, изредка задевая ветки придорожных деревьев, с которых на выщербленный асфальт падали желтые листья. В конце улицы над покосившимся ларьком кружила небольшая толпа. Время от времени там раздавались громкие крики.
      - Да куда ж ты прешь? - донеслось до Кухтика. - Поналетели без очереди, козлы! В хвост, давай в хвост!
      - Отвали! - проверещал чей-то голос. - Убери мослы, ниже спущайся! Занято здеся!
      Толпа заколыхалась, рассыпалась и, разом ринувшись вниз, облепила ларек.
      Беня обернулся к Кухтику и кивнул в сторону ближайшего переулка. Они приподнялись над дорогой и, не долетев до гудящей толпы, свернули за угол.
      Неожиданно откуда-то сбоку из-за деревьев вынырнула фигура в сером больничном халате. Нескладный человечек с опухшим лицом раскинул руки прямо перед Кухтиком, зацепившись полой халата за ветку.
      - Эй, мужики! - выкрикнул он, взбивая воздух босыми пятками и пытаясь высвободиться. - Постой! Притормози чуток!
      Кухтик остановился и принял вертикальное положение. Беня повис чуть выше.
      - Рупь есть? - спросил человечек в халате.
      - Что? - оторопело переспросил Кухтик.
      - Рублишко, говорю, не найдется?
      Кухтик часто заморгал. Человек, запутавшийся в ветвях, с сомнением глянул на него и перевел взгляд на Беню.
      - Рупь, - повторил он. - А, мужики?
      Беня вздохнул, опустился вровень с Кухтиком и, покопавшись в кармане, достал смятую бумажку.
      - Трешка устроит? - спросил он у мздоимца.
      - Ну дык! - радостно воскликнул тот, высвободил наконец свой халат и схватил Беню за руку. - Слышь, а может, на троих? А?
      Беня отдал ему бумажку и вздохнул.
      - Не получится. Дела у нас.
      - Жаль, - искренне огорчился тощий проситель. - Ну да ладно! Покеда тогда. Я в лавку полетел. А то через час вертаться надо, таблетки жрать.
      Он отлетел в сторону и резко рванул вверх. Проводив его взглядом, Беня на секунду задумался, потом повернулся к Кухтику.
      - Слушай, - сказал он. - А что вообще происходит?
      - Где? - спросил Кухтик, не поняв, о чем идет речь.
      Беня помедлил с ответом, как-то сумрачно огляделся вокруг, дернул сам себя за ворот пиджака и закачался.
      - Странно, - тихо произнес он. - Все-таки это очень странно.
      - Что?
      Кухтик тоже оглядел улицу, но не заметил ничего странного.
      - Да нет, ничего, - сказал Беня.
      Он зажмурился, повисел с закрытыми глазами и, снова открыв их, с шумом выдохнул воздух.
      - Ничего, ничего. Просто померещилось... Триггер какой-то в башке сработал... Все... Все в порядке.
      - Кто у тебя сработал? - осторожно спросил Кухтик.
      - Да так... Схема такая есть. Электронная... Триггер называется... Не бери в голову... И вот что... Давай-ка мы с тобой к помойке слетаем. А?
      Кухтик пожал плечами.
      - К помойке?
      - Ага, - сказал Беня и, не дожидаясь ответа, развернулся над тротуаром.
      - Хорошо, - согласился Кухтик. - Можно и к помойке.
      * * *
      Над свалкой-помойкой, над пустырем, отделявшим свалку от подъезда Института Пространственных Аномалий, стояла тишина. Никого, ровным счетом никого не было вокруг. Только темневшие поодаль кусты мерно шуршали под легким ветром.
      Беня и Кухтик подлетели к главному входу, заваленному большими деревянными ящиками.
      - Ну и что теперь? - устало произнес Кухтик. - Зачем тебе эта помойка понадобилась?
      Беня не ответил. Он висел над ступенями и вглядывался в темные заросли, покрывавшие свалку. Кухтику почему-то стало не по себе.
      - Эй, Бень! Ты чего там высматриваешь? - спросил он шепотом.
      Вениамин Шульман поднял руку, обернулся к другу, хотел было что-то ответить, но в это время где-то сбоку раздался странный, скрежещущий звук. Оба приятеля разом обернулись.
      Прямо над их головами в темном квадрате распахнувшегося окна виднелся едва различимый силуэт.
      - Ой, - сказал Кухтик.
      Силуэт покачнулся, медленно перегнулся через подоконник и отделился от него. Через секунду сверху к деревянным ящикам спустилась грузная фигура, оказавшаяся не кем иным, как академиком Бермудянским.
      - Николай Илларионович? - вымолвил удивленный Беня.
      Невесть откуда взявшийся академик молча висел перед ними. Рука его сжимала узкий рулон бумаги, размотанный конец которого болтался в воздухе.
      - Николай Илларионович? Вы? - повторил Беня.
      Иванов-Бермудянский рассеянно оглядел двух приятелей и, по-прежнему не произнося ни слова, протянул Бене бумажный рулон. Научный сотрудник Шульман взял свиток и, чуть размотав его, принялся разглядывать. Потом оторвал глаза от бумаги, издал тонкий протяжный свист, выронил из рук рулон и изрек:
      - Ну-у-у!!
      - У-у-у! - отозвался эхом молчавший до того академик.
      - А? - спросил ничего не понимающий Кухтик, решив, что надо тоже что-то сказать.
      Дальше произошло вот что.
      Беня нагнулся, принял какое-то неестественное положение в воздухе, потянулся одной рукой за упавшим рулоном, а вторую простер в сторону академика.
      - Вы уверены? - приглушенно выдавил он, глядя на Иванова-Бермудянского.
      - Приборы... - глухо ответил академик. - Приборы... Все зафиксировано.
      Кухтик тупо переводил взгляд с академика на висевшего вверх ногами Беню.
      - Приборы... - повторил Бермудянский и, неожиданно взвизгнув, подлетел вверх.
      Кухтик едва успел пригнуться.
      - Она! - раздался над мрачным зданием института вопль академика. - Это она!!!
      Беня с академиком закружились в каком-то немыслимом танце. Кухтик, поворачивая голову из стороны в сторону, настороженно следил за ними.
      - Все она! Это все она!! - повизгивал Иванов-Бермудян-ский, тыча в сторону свалки-помойки. - Вы понимаете, Вениамин? Это все она, мерзавка, устраивает! Вы поняли!.. Она все. Она!!
      - Излучение! - кричал ему в ответ Беня, размахивая руками, как ветряная мельница. - Гравитация!.. Фантастика!!
      У Кухтика закружилась голова. Двое сумасшедших продолжали совершать над ним свой танец, обмениваясь непонятными выкриками. Еще немного, и нервы Кухтика не выдержали бы. Но танец кончился так же неожиданно, как начался.
      Академик Иванов-Бермудянский вдруг громко охнул, схватился за грудь и резко спикировал вниз. Не долетев каких-нибудь двадцати сантиметров до земли, он застыл, безвольно распластав руки.
      Вениамин Шульман прекратил кружиться, повис над Кухтиком и затем, издав страшный утробный звук, рванулся вниз, к академику.
      - Николай Илларионович! - закричал он.
      Академик не отозвался.
      Беня, схватившись одной рукой за пучок травы, пытался другой расстегнуть пиджак академика. Лицо его дергалось.
      - Быстро сюда! - не своим голосом прорычал он, на миг оглянувшись. Ко мне! Быстро!!
      Кухтик изогнулся, вытянулся в струну и рывком подлетел к нему.
      - Голову, голову ему держи! Держи! Да держи же! - зачастил Беня, уже двумя руками схватившись за лацканы академического пиджака.
      Иванов-Бермудянский пошевелился и открыл глаза.
      - Ве-ни-а-мин... - слабо прошептал он.
      Беня неподвижно застыл над ним.
      - Я... я здесь, Николай Илларионович, - тоже почему-то шепотом ответил он. - Здесь я... Что с вами?
      Академик повернул голову, обвел невидящим взглядом небо над собой, массивный институтский подъезд, Беню и Кухтика, висящих рядом. Потом скосил глаза на свалку-помойку.
      - Ве-ни-а-мин... - повторил он чуть слышно. - Она... она... су-ще-ству-ет...
      После этих слов глаза академика снова закрылись, и в ту же секунду Кухтик почувствовал, что все тело его будто налилось свинцом. Он едва успел вытянуть руки и грузно плюхнулся на пыльную землю...
      Придя в себя и подняв голову, он увидел поблизости Иванова-Бермудянского и Беню, который чуть заметно шевелился в траве.
      Академик был неподвижен.
      Кухтик с трудом перевернулся на бок и сел. Потом медленно встал, пытаясь сохранять равновесие.
      Мир вокруг явно претерпел какие-то изменения. Все было на своих местах, но выглядело как-то по-новому. Он ещё раз огляделся вокруг и понял, что ничего существенного не произошло. Просто теперь он видел этот мир не с высоты, а под привычным углом - под углом стоявшего на ногах человека.
      Он снова повернулся к лежавшему рядом Бене.
      - Эй, Беня... ты... как? - спросил Кухтик, чувствуя, что голос его звучит глухо и невнятно.
      Научный сотрудник Вениамин Шульман открыл глаза, глянул на Кухтика, на распростертое рядом тело Иванова-Бермудянского и вдруг, поднявшись на колени, издал вопль.
      - Сво-о-олочь!!! - заорал Беня, обратившись в сторону заросшей кустами свалки. - Что же ты делаешь, сволочь!!!
      Крик его разнесся в синих вечерних сумерках, взмыл к желтой луне, висевшей над городом Лукичевском, облетел свалку-помойку и эхом отскочил от серых стен Лукичевского Института Пространственных Аномалий.
      Помойка хранила молчание...
      II
      Большой, чуть сплюснутый с двух сторон шар безмолвно летел в пространстве.
      Безмолвие висело над занесенной снегом страной, занимавшей шестую часть суши большого шара.
      В столице шестой части суши стояла тихая зимняя ночь.
      Тихо было и в кабинете Первого Демократа. Лишь высокие напольные часы мерно постукивали в углу, отсчитывая секунды.
      По обе стороны огромного дубового стола, напротив друг друга сидели два человека.
      - Ну, что ж... Секретов у меня от тебя нет, - сказал Микки, прервав длинную паузу. - Какие секреты, раз ты теперь главный?
      Он тяжело вздохнул, глянул на сидевшего перед ним Елку и стал собирать в стопку бумаги, лежавшие на столе.
      - Ты, понимаешь, того... Ты больно-то на меня не дуйся, - пробормотал Елка, запустив пятерню в лохматую шевелюру. - Так уж оно вышло. Объективный, понимаешь, процесс пошел.
      Микки молча сортировал бумажки. Разговаривать с Елкой ему не хотелось. Он перекладывал с места на место какие-то бланки, приказы, распоряжения, рассеянно скользил по ним взглядом и вспоминал события последних месяцев. И бездарный бунт, и собственное трехдневное заточение казались ему теперь лишь незначительным эпизодом. Главное началось позже.
      Прилетев в столицу и отсидев на собрании Верхнего Совета, где Елка одним росчерком пера ликвидировал партию, Микки весь остаток дня не мог прийти в себя. На следующее утро, войдя в свой кабинет, он понял, что это всего лишь цветочки. Впереди были новые потрясения.
      Крючок, Болван, Консенсус и вся компания идиотов заговорщиков сидели в тюрьме. Однако круги от брошенного ими камня с каждым днем расходились все шире. Начальники всех крупных провинций, всех "как-бы-вроде-стран", то ли всерьез перепугавшись, то ли решив воспользоваться моментом, в один голос заявили, что с них хватит, и отказались подписывать договор, совсем недавно с таким трудом согласованный.
      Первый Демократ лихорадочно обзванивал провинциальных Начальников, уговаривал одуматься, предлагал новые варианты, стращал, уламывал, соблазнял. Но его уже никто не слушал. Страна разваливалась.
      Потратив четыре месяца на бесплодные уговоры, Микки вы-звал к себе Большую Елку. Сделать это ему было непросто. За послед-нее время Президент Центральной провинции сильно возгордился, ходил эдаким победителем и все чаще посматривал на Первого Демократа свысока. Микки с трудом сносил Елкино высокомерие, но изо всех сил сдерживал себя. Ведь если разобраться, индейский вождь имел для этого основания. В конце концов, именно ему Микки был обязан своим освобождением. Он подозревал, что Елка тоже ведет с провинциями какую-то игру, но все ещё надеялся, что сможет его образумить.
      Поломавшись пару дней, Елка наконец соизволил явиться. Правда, для пущей важности опоздал на час.
      - Слушай, - сказал Микки, подождав, пока великан, не торопясь, обстоятельно устроится в кресле. - Посоветуй, как быть. Совсем плохи у нас дела.
      - У нас? - спросил Большая Елка.
      - Ну, у меня, у нас. Какая разница?
      - Разница есть, - многозначительно ответил индейский вождь.
      Микки почувствовал, что разговор не клеится.
      - Ладно... Давай поговорим начистоту. - Он проникновенно глянул в глаза упрямца. - Ты хоть понимаешь, чем все это кончится? Мы же в результате с одной Центральной провинцией останемся!
      - Мы? - спросил Большая Елка.
      Это было уже совсем плохо.
      - Опомнись, - сказал Микки, пытаясь взять себя в руки. - Пойми ты. Нельзя провинциям разбегаться. В одиночку никто не вытянет.
      - Зачем в одиночку? - неожиданно быстро ответил Елка. - В одиночку не будем. Я уже, понимаешь, обо всем договорился.
      - О чем ты договорился? - Сердце у Первого Демократа екнуло.
      - А мы это... мы тут втроем собрались - Центральная провинция и ещё две, которые покрупнее. И, понимаешь, сообразили.
      - Сообразили? - упавшим голосом переспросил Микки.
      - Ну, натурально. Чтоб, значит, контору такую сорганизовать. "Сообщество Совершенно Свободных" называется. Сы-Сы-Сы, ежели сокращенно. Будем вместе жить. Но каждый сам по себе. То есть как бы вместе, а как бы врозь. То есть поврозь вместе. Или нет - вместе поврозь... Ну, в общем, придумали.
      У Микки потемнело в глазах.
      - И ты, Брут, - прошептал он, откидываясь на спинку стула.
      - Я не фрукт, - сказал Елка, насупившись. - Сам ты овощ. Нечего было хвостом крутить. Понабрал себе болванов, понимаешь. Теперь вот разгребай тут после тебя!
      - А как же я? - спросил Первый Демократ.
      - А чего ты? - Елка развел руками. - Ты здесь в кабинете ещё денек посидеть можешь, вещички там собрать и все такое. Ну, а потом уж - сам понимаешь...
      Большая Елка поднялся с кресла.
      - Ты только не переживай. Дело житейское. Соберись не спеша, портретик вон со стенки сыми, - указал он на портрет Автора Идеи, висевший над столом Первого Демократа. - Я здесь картинку с медведями повешу. У меня целых две есть. Хошь, одну тебе подарю? На даче пристроишь.
      Он постоял немного, оглядел кабинет и, махнув на прощание рукой, вышел.
      Бронзовые часы в углу пробили несколько раз, скрипнули и затихли. Время остановилось.
      * * *
      - Новое время начинается, понимаешь, - сказал сам себе Президент Центральной провинции Большая Елка.
      Расположившись за дубовым столом, где ещё недавно властвовал Микки, он огляделся вокруг. Кабинет, полученный им месяц назад, оказался местом не самым уютным. Собственно, Елка на это и не рассчитывал. Но ворох проблем, свалившийся на него в этом кабинете, обескураживал Президента.
      Конечно, теперь, когда можно было не оглядываться на партию, на опостылевший партийный сходняк, на все, что ограничивало свободу его действий в Центральной провинции, теперь, казалось бы, он мог развернуться. Вот только разворачиваться оказалось трудно. Разбежавшиеся провинции "как-бы-вроде-страны" обрели долгожданную независимость. Елка сам способствовал этому, понимая, что удержать их все равно не удастся. Но бывшие Местные Начальники сразу начали выказывать неожиданный гонор. Никто ни с кем не хотел знаться. Каждый возомнил себя невесть чем, громо-гласно заявлял, что теперь ему никто не нужен, что он прекрасно проживет сам по себе и до соседей ему нет дела. Все провинции обзавелись своими флагами, своими парламентами, а Начальники провинций (то есть теперь - президенты Совершенно Свободных Стран), естественно, новыми автомобилями и прочими атрибутами власти. Разговаривать с ними становилось все тяжелее. А тут ещё и собственные республички в Центральной провинции тоже зашевелились. Там тоже пошли разговоры о свободе и независимости. И там, видать, Начальникам захотелось пересесть в новые автомобили.
      Словом, наблюдался полный разброд.
      Большая Елка решил пока оставить в покое соседей и заняться обустройством своей страны. Перво-наперво ему предстояло выработать программу действий по выходу из тупика, куда завели его провинцию (да и все прочие) бывшие вожди - начиная от Автора Великой Идеи. Следуя традиции, сначала надлежало бы снести памятники. Тем более что кое-где это уже начало происходить в стихийном порядке. Но с памятниками Елка решил обождать. "Пущай постоят пока, - сказал он своему помощнику. - Черт с ними. Пущай постоят. Есть не просят".
      Памятники действительно есть не просили. Чего нельзя сказать о жителях Елкиной страны. С едой же, как всегда, было худо.
      Воспитанный партией, Елка умел хорошо муштровать подчиненных, мог отменно грохать кулаком по столу, но в вопросах экономики разбирался слабо. Раньше он, как и любой Местный Начальник, полагал, что кулака для этого вполне достаточно. Но за два года, проведенных в группе депутатов Всенародного Толковища, ему пришлось пообщаться с некоторыми учеными, с голосильными редакторами и прочими умными людьми. Из разговоров с ними он понял, что дело обстоит не так просто. Поэтому, заняв кабинет Микки, президент велел подыскать и вызвать к нему тех, кто мог бы возглавить правительство теперь уже свободной Центральной провинции. "Только чтоб без всяких там отнятий, поделений, без злаков этих и прочей фигни", - приказал он.
      Первым кандидатом, переступившим порог Елкиного кабинета, оказался бывший помощник Главного Министра, назначенного ещё Микки.
      Елка посмотрел на него, поморщился и молча указал на кресло возле стола.
      - Садись, - сказал он. - Докладай.
      Бывший помощник заискивающе кивнул, осклабился, сел в кресло и выложил перед собой толстенную папку.
      - Мы вот тут... - начал кандидат. - Мы вот тут прикинули... Так сказать, комплексную, так сказать, программу... План, так сказать...
      Он начал суетливо доставать из папки листки.
      - Короче давай, - перебил его Елка. - Планов, программ этих я за свою жизнь начитался. Бумажками твоими жителей не накормишь. Ты чего конкретно предлагаешь-то?.. Конкретно только, без тягомотины.
      Гость покраснел, заморгал, вытер вспотевший лоб и снова полез в бумажки.
      - Ну, для начала... Для начала, значит, надо бы ещё пару-тройку министерств создать. А лучше бы - штук шесть-семь. Чтоб, значит, по развитию, по доразвитию, по перспективному, значит, планированию, по...
      - По галошам, по кальсонам, - ехидно подсказал ему Елка.
      Кандидат в Главные Министры сник.
      - Ну, конечно... - пробормотал он, скосившись на президент-ский стол. - Я, конечно... Можно, конечно, подкорректировать. Даже, конечно, нужно... Если последуют указания. Мы всегда...
      - Свободен, - выдохнул Большая Елка. - Иди, погуляй...
      Вторым в кабинет вошел молодой кучерявый парень, глянувший с порога на Елку чистыми голубыми глазами без тени подобострастия. Подойдя к столу, он сел и выжидательно повернул голову в сторону президента.
      - Ну, рассказывай. Чего у тебя там? - Елка сурово насупил брови.
      - Значит, так, - сказал Кучерявый, нисколько не устрашась его грозного вида. - Возможно, вы читали мою программу "300 дней - и все в порядке!". Тогда...
      - Погоди... - Елка остановил его взмахом ладони. - "300 дней", говоришь? И все в порядке?.. Не, не читал. Хотя погоди. Чего-то я вроде слышал.
      Он вспомнил, что кто-то из голосильных редакторов год назад рассказывал ему про какую-то программу с похожим названием. Правда, ознакомиться с самой программой Елке так и не удалось.
      - Впрочем, это сейчас не столь важно, - продолжил тем временем Кучерявый. - Программа у вас в секретариате лежит. Все, что там изложено, и сейчас, в принципе, можно было бы реализовать. Но теперь, извините, за триста дней не получится. Ситуация, видите ли, изменилась. Так что...
      - Стой, стой, - снова перебил его Елка. - Говоришь, за триста дней всю эту хренотень поправить можно?
      Кучерявый глянул на него, как школьный учитель на двоечника.
      - Эту, извиняюсь, хренотень семьдесят лет создавали. Поэтому за триста дней её не изменишь. Но вот из кризиса выйти за этот срок можно было бы... Пару лет назад... Но теперь...
      Он замолчал.
      - А что теперь? - спросил Елка.
      - Дело в том, - отвечал Кучерявый учительским голосом, - что в условиях раздела страны на самостоятельные государства и нарушения производственных связей, в условиях нарушения единого производственного цикла и невозможности...
      - Это ты про то, что провинции разбежались? - вставил Елка реплику в мудреную речь кандидата.
      - Про то, про то... - Кучерявый кивнул, явно недовольный тем, что его перебили. - Так вот. В подобных условиях реализация данной программы, боюсь, в принципе невозможна.
      Он опять замолчал, уставившись на Большую Елку своими чистыми глазами.
      - И что ж... и что ж делать теперь? - Елка встал и заходил вдоль стены, где ещё недавно висел огромный портрет Автора Идеи, а нынче красовалась картина - пара медведей в сосновом лесу. - Что ж теперь, стреляться? Ну, разбежались. Я ж их тебе обратно не соберу.
      - Стреляться не надо, - успокоил его Кучерявый. - Интегрироваться надо.
      Елка резко обернулся к нему:
      - Ты только это... Без выражений. У Президента, как-никак, сидишь.
      Кучерявый с любопытством посмотрел на него, но никакого раскаяния не выказал. Впрочем, Елка уже снова шагал вдоль стены. Выражения его не очень смущали. В этих кабинетах выражались и похлеще.
      - Ну, подумайте сами, - сказал Кучерявый, - ведь если не собрать провинции, то и на заводах толком ничего не собрать. Хоть тот же автомобиль. Или, скажем, трактор. Это же очевидно.
      - Отчего ж не собрать? - обиделся Елка. - Мы, чай, не слабее других будем. Как-никак - Центральная провинция. Это они без нас хрен что соберут. А мы-то уж как-нибудь...
      - Не получится, - возразил Кучерявый. - Ведь сплошь и рядом как? Машину здесь собираем, а колеса - в других местах. Такая вот цепочка выходит. А машина, извиняюсь, без колес не поедет.
      - Ничего, - произнес Елка, тряхнув копной волос. - Ничего! Мы-то к автомобилю вместо колес какую-нибудь фигню присобачим. Выкрутимся... А вот они пускай на одних колесах поездят.
      Кучерявый гость странно кашлянул, но промолчал.
      - Али, думаешь, не получится? - обратился к нему президент.
      - Думаю, не получится.
      Елка остановился подле стола, оперся о крышку руками и наклонился к ученому кандидату.
      - Ну, слышь? Может, не за триста дней? Может, за шестьсот там, за семьсот? А?
      - Да я б с радостью. Только не выйдет, - ответил тот. - Как говорится: "Платон мне друг, но истина дороже".
      Друзья Кучерявого Елку в данный момент не интересовали. Но отказ сотрудничать немного расстроил.
      - Значит, никак? - обескураженно спросил он.
      - В данной ситуации - никак, - ответил Кучерявый. - Интегрироваться надо. Без этого - никак... Только интеграция.
      Елка снова пропустил ругательство мимо ушей.
      - Жаль, - сказал он. - Ну, что ж. Иди... Парень ты умный, но, видать, не судьба нам с тобою работать. Так что иди...
      Он вздохнул, подождал, пока Кучерявый покинет кабинет, и велел секретарю вызвать нового кандидата.
      Третий посетитель был приземист, розовощек, круглолиц и напомнил Елке эдакий симпатичный колобок из сказки. Вслед за ним в кабинет вошел длинный рыжий парнишка, который по возрасту годился Елке в сыновья. Впрочем, и Колобок выглядел ненамного старше. Остановившись в дверях, оба хором произнесли:
      - Здравствуйте.
      - Здорово, - сказал Президент. - А это кто?
      Он указал пальцем на Рыжего.
      - Это? - Колобок улыбнулся. - Это со мной. Мы - вместе. У нас, так сказать, команда... Если не возражаете.
      - Ну, что ж, - ответил Елка. - Команда так команда. Давай проходи. Садись.
      Парочка заняла места в креслах.
      - Ну, чем порадуете? - спросил Елка гостей. - С проблемой небось знакомы?
      - Знакомы, - кивнул Колобок.
      - И что скажете?
      Сидящие в креслах посмотрели друг на друга, потом - на него.
      - Я полагаю, - сказал Колобок, - начинать надо с либерализации цен. Как учит наука.
      - И с приватизации, естественно, - добавил Рыжий.
      Елка, пообщавшись в депутатской группе с учеными, при слове "наука" испытывал некий трепет. В отличие от своих бывших соратников, которые трепетали только при слове "начальник".
      - Наука - это хорошо, - глубокомысленно заметил он. - И что же наука говорит? Поделение это чертово не вышло, провинции разбежались. Как быть теперь? Может, и впрямь выхода нет?
      - Отнюдь, - ответил Колобок.
      - Отнять? - удивился Елка. - Так не у кого уже отнимать. Наотнимались, поди. Сколько ж можно?
      - Простите, - несколько смутившись, ответил ему Колобок. - Я не совсем о том... Предпосылками макроэкономической стабилизации являются либерализация цен, приватизация госсобственности, реструктуризация внешней задолженности, оптимизация внутренней...
      - Э! Э! А попроще нельзя? - встрял слегка обалдевший Елка.
      - В принципе, можно, - ответил Колобок. - План выглядит просто. С первого января проводим либерализацию цен. Включается рыночный механизм, и рынок насыщается товарами. Так?
      - Так, - подтвердил Рыжий со своего места.
      - Затем проводим приватизацию, и убыточные производства самоликвидируются. Так?
      - Так, - отозвался Рыжий.
      - Берем стабилизационный кредит, проводим внутреннюю конвертацию национальной валюты, обеспечиваем приток инвестиций. Так?
      - Постойте, ребяты! - взмолился Большая Елка. - Чего вы там про товары-то сказали? Откель товары-то появятся? Ведь нет же ни хрена. В магазинах - шаром покати. Аль не знаете? Мне вон и то докладывают.
      - Товар появится, - убежденно сказал Колобок. - Стоит рыночный механизм включить...
      - Это что ж за механизм у тебя такой? - недоверчиво спросил Елка. Прям как в сказке.
      - Никакой сказки, - улыбнулся Колобок. - Наука!
      Елка почесал в затылке.
      - Чудеса... Ну, а распределять все кто будет? Партии-то нет нынче.
      Колобок опять улыбнулся.
      - Рынок - система саморегулирующаяся. Вы уж мне поверьте.
      - Само, говоришь? Что, все само собой так и закрутится? - Елка сомнительно хмыкнул.
      - Можете не сомневаться. Весь мировой опыт подсказывает, - ответил Колобок.
      - Ну-у, если мировой... - протянул Елка.
      Рыжий с Колобком производили на него впечатление людей убежденных. Да и перспектива увидеть страну, заваленную товарами, что обещали из года в год все его предшественники, но что никакими поделениями достичь не удалось, казалась ему заманчивой.
      - Значит, каждый вот так запросто в магазин пойдет и все, что хошь, купит? - спросил он.
      Колобок несколько поумерил пыл.
      - Ну, в магазин-то он зайдет... А вот насчет того, чтобы все сразу купить... На первой стадии, конечно, неизбежен всплеск цен. Но со временем... После демонополизации производства, после санации предприятий, после демилитаризации всей экономики, после...
      - И сколько ж на все это время уйдет? - прервал Елка очередные научные излияния.
      - Трудно сказать. - Колобок помолчал и задумчиво пошевелил губами. Думаю, года три-четыре. К тому же и приватизация - процесс тоже не быстрый.
      Он вопросительно глянул на Рыжего.
      - Не быстрый, - подтвердил тот.
      - А что это за привантизация такая? - поинтересовался Елка.
      - Ну, это разгосударствление собственности, - сказал Рыжий и, взглянув на Елку, понял, что выражаться надо проще. - В общем, это чтоб реальный хозяин появился. У заводов, значит, у фабрик. А то у нас как? Если народное - значит ничье. Не правда ли?
      - Похоже на то, - согласился Елка.
      - Ну вот, - вдохновился Рыжий. - Надо собственность в руки людям раздать. Будет хозяин, и дело пойдет. Да и воровать станут меньше. У себя кто ж ворует? Так ведь?
      - Так-то оно так, - сказал Елка. - Только как ты раздашь ее? Собственность-то? По кусочку, что ль, каждому?
      - Зачем по кусочку? - Рыжий растянул рот в улыбке. - Завод по кусочку не раздашь. Здесь можно так сделать. Подсчитываем стоимость всей собственности, делим на число жителей и выпускаем такие бумаги, где цена указана. Ну, скажем, тысяч по десять на каждого выйдет. Или там по двадцать... Немного, конечно.
      - Да уж, немного, - согласился Елка.
      - Но это только вначале немного, - поспешно добавил Рыжий. - А как экономика заработает, как тот же завод продукцию начнет выпускать, богатеть начнет, так и бумажки в цене повысятся. Через какое-то время там уже не десять тысяч, а все десять миллионов набежать может.
      - Так это у нас все, глядишь, миллионерами станут, - усмехнулся Елка.
      - Ну, все не все, а если кто с умом бумажками распорядится, кто, например, в тот же завод вложит, чтоб, значит, акционером стать, или в другое какое дело, тот может и миллионером, - сказал Рыжий.
      - А ежели не захочет? - поинтересовался Елка.
      - Ну, так бумажку всегда продать можно, - ответил Рыжий. - Только это невыгодно.
      - Мудрено как-то, - засомневался Большая Елка. - Я думаю, он твою бумажку продаст скорее. Или на бутылку сменяет. Ты-то сам непьющий, видать?
      Рыжий смутился и потупил взор.
      - Ладно, - сказал Елка, снова обращаясь к Колобку. - Раз у вас все так продумано, то, может, и впрямь попробовать стоит. Опять же - мировой опыт... Давай рискнем... Сколько, ты говоришь, времени на все это дело надо? Ну, чтоб механизм этот ваш заработал?
      - Года три, - ответил Колобок. - Возможно - четыре.
      - Не, - сказал Елка. - Это долго. Это народ не поймет. Давай за полгода. А?
      Колобок с Рыжим переглянулись.
      - Потребуется большая работа, - сказал Колобок. - Так вот, наскоком, не решить. Стабилизационные процессы, инвестиционная политика, конституционная реформа...
      - Ты погоди, погоди со своей наукой! - Елка хлопнул по столу. - Давай вот как сделаем. Я скажу, что за полгода все выправим. Ну, чтоб народ обнадежить малость. А там, ежели что, потянем чуток. Поймут люди. Вон сколько ждали! А вы уж поднатужьтесь, чтоб не очень долго.
      Он с надеждой посмотрел на приятелей-реформаторов. Те пожали плечами.
      - Не сумлевайтесь, ребята. Я ж - Президент. Вы только механизм этот ваш запустите. Штоб голодуха кончилась. А я всегда помогу. И народ поймет. Он же вон и истреблением занимался, себя не жалел, и злаки эти сеял от зари до зари, и нефть качал, когда велено было. А тут - такое дело. Поймут люди!
      Большая Елка поднялся и протянул Колобку руку.
      - Ну, будем считать - порешили!..
      Проводив гостей, Большая Елка вызвал Усача и Булатика. Те уже два часа томились в приемной, ожидая, пока он закончит свои беседы.
      - Все, мужики! - сказал Елка, шагнув из-за стола им навстречу. Большое дело начинаем. Хренация-либерзация... Наука, в общем.
      Булатик степенно кивнул.
      - Наука - это хорошо. Я сам, между прочим, профессор.
      - Вот и поддержи, раз профессор, - сказал Елка. - Подсуетись там, в Верхнем Совете. Ты ж у них начальник. Вместе супротив танков стояли, вместе и либерзацию начнем.
      - За Верхний Совет не беспокойтесь, - ответил Булатик. - Поддержим.
      - Вот и хорошо. - Елка повернулся к Усачу: - Ну, а ты что думаешь?
      Тот вытянулся по стойке смирно.
      - Есть!
      - Молодцы! - похвалил соратников Большая Елка. - Нам главное - вместе держаться. Дело-то нешуточное. Это тебе не злаки сеять, понимаешь.
      Усач разгладил усы и приосанился.
      - Наука наукой, а вот ещё порядок бы навести не мешало. Чтоб все чин чином было. Без порядка дело не сдвинешь. Я, к примеру, мог бы этим заняться. Чтоб всех жуликов - к ногтю! Уж я б их...
      - Ты погоди, - успокоил его Большая Елка. - Тебе дело тоже найдем. Ты - вице-президент. Значит, при мне должен быть постоянно. Может, и жуликов тебе поручим, а может, ещё что. Не суетись пока.
      Усач с Булатиком сели, Елка снова вернулся за свой дубовый стол и нажал кнопку на переговорном устройстве.
      - Чаю нам, - громко сказал он. - И не соединять меня ни с кем. Совещание у нас. По либерзации...
      * * *
      - Ли-бе-ра-ли-за-ция, - прочитал по слогам Надькин отец и поднял глаза на Кухтика. - Так это, значит, у их называется. Что ни новая власть, бляха муха, то новые байки. Во она, ихняя берзация! - Он вытащил из кармана и бросил на стол пачку скомканных бумажных денег. - Во, погляди! Тыща здесь. Да я б раньше на эти деньги... А щас что?.. Бутылки не купишь... Дожили, мать их!
      Кухтик сидел у окна и молча смотрел в сторону свалки-помойки. Он ещё минут десять послушал монолог Надькиного отца, потом встал и, сказав:
      - Дядь Вась, я пойду, - направился к двери.
      - Давай иди, малой, - махнул ему Надькин отец. - А я, пожалуй, на фанерку смотаюсь. Зарплату сегодня обещались выдать. Авось хоть в этот раз не надуют.
      Спустившись во двор, Кухтик осмотрелся вокруг. Густые кусты на пустыре тянули к небу кривые ветки. Листва их была темно-серой от пыли. Неяркое солнце светило сквозь белые облака. Короткое лукичевское лето подходило к концу. По ту сторону свалки-помойки на обветшалом фасаде здания, где некогда размещалась ЛИПА, висела большая вывеска "Инвестиционный Фонд "АНОМАЛИЯ"". Ниже синей краской было написано: "Сверхвыгодные вклады! 1000 процентов годовых!" По дорожке, ведущей вдоль свалки к главному входу, тянулась длинная очередь. Немного постояв, Кухтик побрел в сторону своей бывшей работы - к безвременно скончавшемуся Институту Пространственных Аномалий.
      Очередь у входа стояла молча. Лишь кое-где возникали короткие, быстро затухавшие разговоры.
      - Деньги берут и ваучеры берут, - расслышал он чей-то голос. Говорят, к зиме проценты всем выдадут.
      - Процент к зиме, только ежли больше десяти тыщ сдашь, - отозвался другой голос.
      - А как отдавать-то будут? - вопрошал третий. - Все деньги взад или ещё докладать можно?
      - Докладать, докладать, - ответили ему. - Чего ж забирать, коли процент растет.
      На том разговор угас. Кухтик отошел в сторону, поднялся на каменную ступеньку, вынул из кармана смятую пачку дешевых сигарет, достал спички и закурил. Прежде чем положить пачку обратно, он пересчитал сигареты. Оставалось семь штук. В месяц по талонам ему полагалось четыре пачки. Кое-что можно было иногда купить в магазине, если угадать время. Правда, очередь обычно выстраивалась ещё затемно, а он, натаскавшись тяжелых коробок на складе, где теперь работал, часто не мог утром продрать глаза.
      Кухтик курил и вспоминал безмятежные дни в институтской мастерской. Вспоминал академика, умершего год назад. Вспоминал лаборанта Беню, пропавшего неизвестно куда и только раз за это время забежавшего к нему, принеся в подарок банку тушенки из гуманитарной помощи. Тушенку, как помнится, они съели все вместе - с Надькиным отцом и Колькой, закусывая водку, которую тоже давали по талонам. Тогда еще, кажется, по две бутылки в месяц.
      - Ну, как дела, Игорек? - расслышал он за спиной и оглянулся.
      Невдалеке у дверей института стояли двое мужчин. Один - высокий, в строгом темном костюме, и другой, пониже, в распахнутой кожаной куртке, с толстой золотой цепочкой на шее.
      - Дела идут, - отвечал кожаный. - Народ балдеет.
      Высокий в костюме покосился на очередь.
      - Ну, ты не очень, не очень-то петушись, - сказал он.
      - Дураков не сеют, не жнут, - хохотнул его собеседник. - Лучше скажи, куда бабки пристроим? Я вот думаю, может, в кастрюльный вложить? Загибается совсем. По дешевке ухватить можно.
      Высокий взял его за плечо.
      - А вот думать, Игорек, тебе не надо. Ты делом занимайся.
      - Так я ж и занимаюсь, - слегка обиделся кожаный. - А насчет кастрюльного...
      - Насчет кастрюльного, - сказал человек в костюме, - выкинь из головы. Это у тебя головокружение от успехов. Деньги, Игоречек, портят человека. Логика мышления нарушается.
      - Да ладно тебе! - Кожаный отодвинулся и высвободил плечо.
      - Значит, так, - негромко сказал высокий мужчина, - завтра же все в зелень переведешь. Пока курс держится. Скоро вверх поползет. Так что все в баксы. Понял?
      - За бугор качнешь? - спросил кожаный.
      - Найдем, куда качнуть, - ответил ему высокий сухо. - И не надо лишних вопросов задавать. У меня и так голова от вопросов болит. Один господин Рогозин чего стоит.
      Услышав знакомую фамилию, Кухтик повернулся и съехал ногой со ступеньки. Говорившие разом смолкли. Высокий человек пристально посмотрел на него. Уши Кухтика стали красными. Он бросил на землю недокуренную сигарету, неловко растер её подошвой и зашагал прочь.
      Шагая вдоль молчаливой очереди, он чувствовал, что высокий и кожаный смотрят ему вслед. Но, может, это ему только казалось.
      Кухтик ускорил шаги и быстро свернул за угол. Перед ним открылась главная лукичевская площадь. Посреди на каменном постаменте стоял лысый бронзовый человек. У подножия пьедестала на грязных деревянных ящиках сидели несколько старушек, разложив перед собой на таких же ящиках кучки каких-то тряпок и пучки зелени.
      Кухтик остановился, посмотрел на памятник, на блеклое, с чередой облаков небо над головой бронзового человека и двинулся в обход площади. Пройдя мимо самого красивого в Лукичевске здания, он ещё раз свернул, миновал несколько улочек, прошагал вдоль длинного, похожего на барак магазина, где на дверях висел лист бумаги с надписью "Талоны за август отовариваются с 1 сентября", снова повернул и вышел к проходной кастрюльного завода.
      У дверей проходной он увидел мужчину с красным лицом и большим портфелем в руке. Мужчина стоял, обратясь к распахнутым дверям проходной, и что-то громко кричал.
      - Да пошли они все к едрене матери! - услышал Кухтик. - Так и передай! И пусть не звонят больше!
      Из проходной ему ответил хриплый, неразборчивый голос.
      - А я их в гробу видал! - выкрикнул краснолицый мужчина. - Мне за товар не платят, и я им платить не буду. Пусть хоть застрелятся!
      Он взмахнул портфелем, плюнул на землю и, бормоча что-то себе под нос, направился в сторону Кухтика. "Пропади оно все пропадом!" - расслышал Кухтик.
      Он подождал, пока краснолицый свернет в переулок, ещё немного постоял и пошел назад.
      Возвратясь к дому, Кухтик поднялся по лестнице, стены которой были исцарапаны надписями, а лампочки на площадках вывернуты, отыскал в полутьме замочную скважину и открыл дверь.
      Войдя, он остановился на пороге. Весь коридор, вплоть до дверей кухни, был заставлен листами фанеры. В конце коридора, прислонясь к стене, стоял Надькин отец.
      - Во, погляди, малой, погляди! - сказал он и ткнул пальцем в фанерный лист. - Эт знаешь что?
      Кухтик оглядел коридор и ничего не ответил.
      - Эт, малой, зарплата моя. Агась! - Надькин отец сделал шаг от стены и пнул фанеру ногой. - Во чо деится!.. Пошел деньгу получать. Думал, суки, хоть в этот раз выдадут. А мне фанеру суют. Не хошь, говорят, не бери. Денег-то все одно не будет. Нету у их денег. Понял?
      - Да-а-а, - протянул Кухтик, не зная, что сказать.
      - Вот те и да... Докатилися, мать твою!.. - Надькин отец стоял посреди коридора, опустив руки. - Да на хрен мне эта фанера? Я её и так сопру сколько надо. А и не взять нельзя... Во жисть!
      Кухтик шмыгнул носом, ещё раз поглядел на фанерные деньги и направился к дверям своей комнаты. У самых дверей Надькин отец нагнал его.
      - Слышь, малой? А еще, покамест меня не было, знаешь, чо моя учудила? - Он оглянулся и перешел на шепот: - Взяла, дура, все эти ваучера наши и в этой - как ее? - в "Аномалии" на ихние бумажки обменяла. Говорит, по зиме мильен давать будут. Совсем сдурела... Ты-то свой ваучер ешо не пристроил?
      - Нет, не пристроил, - ответил Кухтик.
      Надькин отец снова оглянулся.
      - Послушай, может, это... Может, у них там и впрямь чо дадут? А? Как думаешь?
      Кухтик пожал плечами.
      - Во жисть! - вздохнул Надькин отец. - Куды ни кинь, всюду клин!
      Он крякнул и пошел обратно по коридору.
      Переступив порог комнаты, Кухтик зажег свет, подошел к шаткому столу, за которым когда-то готовил уроки, сел, опустил плечи и подпер голову руками. За окном в темноте тоскливо шуршали листья. Он взял со стола лежавший там листок бумаги и рассеянно поглядел на него. На прямоугольном листке с тонкими разводами замысловатых линий была нарисована картинка белый дворец на берегу широкой реки - и стояла крупная надпись "10 000 рублей".
      Кухтик держал в руках свою долю собственности страны.
      Стоимость её равнялась стоимости двух пар ботинок.
      * * *
      - Подобная трактовка вопросов собственности, как мне представляется, связана с упрощенной конструктивистской интерпретацией общественного устройства, выхолащиванием основных понятий и приданием им субстантивного содержания, - закончил Колобок свою мысль.
      Он прервался и посмотрел в окно, обрамленное шелковистыми шторами. За окном в размытом сером пространстве висела мелкая сетка дождя. Наступила осень.
      Колобок вздохнул. На душе у него было муторно. Уже третий час, сидя в душном кабинете, он пытался объяснить президенту элементарные вещи.
      - Стимулирование притока инвестиций... Либерализация внешнеэкономических связей... Варьирование ставок налогов на прибыль, перечислял он. - Финансовые и кредитно-денежные рычаги воздействия...
      При каждом слове Большая Елка вздрагивал.
      - Конечно, - продолжал Колобок, - если рассматривать ситуацию как результат активности индивидов, каждый из которых эмпирически устанавливает границы областей деятельности...
      - Чи-и-иво? - произнес президент, часто заморгав.
      Колобок решил излагать свои мысли в более доступной форме.
      - Разумеется, - сказал он, - иногда в известном контексте можно выделить сегмент сложного и часто иерархически организованного целого как удобную модель для выяснения тех или иных свойств, оговорив границы сегмента. Но...
      Елка замычал и охватил голову руками.
      - Все, все!! - взмолился он. - Больше не надо!..
      - Но ведь основная концепция классического либерализма... вознамерился было продолжить Колобок, однако, взглянув на Большую Елку, умолк.
      - Послушай! Ты это... ты, понимаешь, того... Ты мне в другой раз объяснишь, - умоляюще произнес Елка.
      - Да я, собственно... Я только хотел сказать, что пока хозяйство функционирует на административных принципах...
      Президент опять схватился за голову.
      - Все! Давай закончим! Нам же с тобой сегодня ещё на Толковище идти. Или не помнишь?
      - Отнюдь, - сказал Колобок.
      - Во, во! Ты им там про "отнюдь" и расскажешь. И насчет принципов растолкуешь. - Елка быстро встал с кресла. - А теперяча - ступай!.. Ступай, родной!
      Колобок, вздохнув, поднялся и пошел к дверям.
      Миновав лабиринт коридоров Большого дворца, он вошел в свой кабинет размером чуть меньше президентского, сел за стол и тупо уставился в дальний угол.
      Дела шли скверно. Система реагировала не по правилам. Казалось бы, в стране, где почти совсем не осталось ни еды, ни полезных вещей, где уже не было дешевой нефти, чтобы продавать её соседям, где почти все деньги были истрачены на бессмысленные ракеты или пропали неизвестно куда, в такой стране жители не могли не понять, что теперь все зависит от них самих. Что никаким отнятием и поделением ничего не добьешься. (Да и отнимать и делить давно было нечего.)
      Но жители не понимали. Они, казалось, все ещё надеялись, что произойдет чудо, которое им обещали из года в год все преж-ние Предводители. Поначалу они смотрели на Колобка с надеждой. Особенно после того, как Елка пообещал им, что тот все вы-правит за полгода. Потом стали раздражаться и обвинять его во всех бедах - прошлых и нынешних. Как будто это он выкачал всю нефть, растратил все деньги, съел всю еду и украл все полезные вещи.
      По книжкам, которых Колобок прочел великое множество, предполагалось, что, получив наконец свободу и увидев, в каком бедственном положении они оказались, жители дружно возьмутся искать себе какое-то новое дело вместо бессмысленной работы на кастрюльных заводах. Ведь ракеты, которые там делались, никому были не нужны. И уж меньше всего - самим жителям. Ни есть эти ракеты, ни надеть их на себя, ни даже продавать друг другу было нельзя. Понять это казалось несложно.
      Но жители не понимали.
      Конечно, им приходилось туго. Денег у них становилось все меньше, потому что цены росли. Росли же они потому, что торговать себе в убыток торговцы не хотели. Назначать цены приказами было бессмысленно. Заставь он торговцев продавать дешевле, всю еду и полезные вещи скупили бы в один день. А от приказов ни того, ни другого больше не появилось бы.
      Чтобы начать производить полезные вещи, надо было срочно что-то делать с кастрюльными заводами, заполонившими всю страну. Но директора их, не желая ничего менять и боясь потерять свое место, убеждали работников, что, кроме ракет, на этих заводах делать ничего невозможно. Да и не нужно. И работники им верили.
      Им верили, а Колобку - нет.
      Сбережения жителей таяли с каждым днем. Но вместо того, чтобы объединиться и вложить их в какое-нибудь дело, они дружно тащили деньги к мошенникам, которые обещали умножить эти сбережения в сотни раз и, разумеется, тут же пропадали со всеми деньгами. Но почему-то ни самих себя, ни коварных мошенников жители не винили.
      Винили они Колобка. И у него же требовали вернуть им украденное.
      В деревнях, где из года в год всех заставляли сеять злаки тогда и там, где велели Начальники, некоторые жители, правда, поначалу решили сами заняться посевами. И у некоторых уже стало получаться. Но чем лучше у них получалось, тем почему-то больше их ненавидели соседи. Кое-где дома их даже поджигали в назидание другим умникам.
      Понять этого Колобок не мог. Ни в одной книжке ничего об этом не говорилось.
      Самое обидное, что в других странах, где тоже когда-то пытались устроить отнятие и поделение, а теперь тоже одумались, там жители вели себя по-другому. Правда, в тех странах свет Великой Идеи зажегся не так давно, как в стране Колобка, не всех прежних жителей удалось истребить и кое-кто ещё помнил, как жить по-другому. В его же стране таких почти не осталось.
      Но труднее всего ему приходилось с соратниками по работе. Собственно, это были не его соратники (взял бы он таких, как же!), а те, что работали в Большом дворце все прежние годы. Разогнать их он не мог. Во-первых, ему не позволил бы это сделать Большая Елка, который тоже, как-никак, был когда-то Местным Начальником, сам перевоспитался и думал, что можно перевоспитать остальных. Во-вторых, быстро набрать такое количество новых людей было просто нереально. Чтобы разобраться в тех бумажках, что наплодили прежние начальники, потребовалась бы уйма времени. А времени у Колобка не было.
      Оставшись в одиночестве, Центральная провинция испытывала большие трудности. Как, впрочем, и остальные. Но, несмотря на это, провинциальные президенты знаться друг с другом не хотели. Страдали от этого, естественно, жители. Начальники же - большие и маленькие - наоборот, извлекли для себя массу полезного. В каждой провинции (теперь - Совершенно Свободной Стране) создавались свои министерства, комитеты и прочие органы, число которых множилось день ото дня. Центральная провинция в этом смысле не была исключением. Каждое утро Колобок начинал с того, что выслушивал очередную просьбу о создании ещё одного министерства. Поначалу он упорно сопротивлялся. Тогда кандидаты в начальство шли к старым соратникам, сидевшим в Большом дворце. Те звонили Елке, поднимали шум, доказывая, что новый орган ну совершенно необходим, что без него все остановится (а остановить все было в их силах), и Колобку приходилось уступать. В конце концов он прекратил сопротивление, и вскоре министерств в Большом дворце стало больше, чем при любом Предводителе...
      Колобок почувствовал духоту, ослабил галстук и расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. В ту же секунду на столе зазвонил один из многочисленных телефонов. Он поднял трубку.
      - Так ты на Толковище-то собрался уже? - услышал он голос Елки. Давай поспешай, понимаешь. Не то опоздаем.
      Колобок взглянул на часы.
      - Хорошо, иду, - устало ответил он в трубку. - Сейчас иду...
      * * *
      Толковище Центральной провинции - первое после победы над заговорщиками - встретило Елку и Колобка шумом. При их появлении шум, правда, малость стих, но потом возобновился с новой силой. Большая Елка сел на свое место в президиуме. По правую руку от него расположился Булатик, по левую - Усач. Колобку, который выполнял обязанности Главного Министра, место в президиуме не полагалось. Он сидел в первом ряду - там же, где и остальные члены правительства.
      Елка смотрел в зал и пытался воскресить в памяти свое первое выступление, сразу после провала путча. С тех пор прошел уже почти год. Тогда члены Верхнего Совета, отсидевшие вместе с ним во дворце Центральной провинции три долгих дня, встречали его овацией. Здесь, на Толковище, рассчитывать на овации не приходилось.
      Толковище досталось Елке со старых времен, когда ещё не разбежались провинции, когда ещё существовала партия. Потому большинство сидящих сейчас в зале были прежними местными, то есть партийными, начальниками. Конечно, он мог бы тогда, сразу после победы, назначить новые выборы, чтобы скинуть их с насиженных мест. Он мог бы распустить Съезд-Толковище и оставить один Верхний Совет. Так было бы и проще, и правильнее. Но он этого не сделал. Как не сделал и многого другого, о чем сейчас сожалел.
      Елка вообще имел привычку сразу после драки впадать в какую-то спячку. Это за ним водилось всегда. В детстве, поколотив дворовую шпану, он запирался дома и по два-три дня валялся на диване, не зная, чем себя занять. Его стихией была борьба, и в отсутствие её он скучал.
      Победив прошлой осенью, он повел себя точно так же. Между тем перепуганные партийные начальники за год потихоньку пришли в себя. И вот теперь, глядя в зал, он видел, как они шушукаются на своих местах, обмениваются многозначительными взглядами и смотрят в его сторону без малейшего страха.
      "Ничего, - подумал Елка. - Рано радуетесь. Руки, понимаешь, коротки".
      За свою судьбу он не волновался. Снять его с должности Толковище не могло, ибо избирали Елку президентом (в отличие от Микки) все жители, а стало быть, только они могли сместить его с этого поста. Но вот заставить его убрать Колобка было членам Толковища под силу.
      "Фиг вам, - сказал про себя Большая Елка. - Не отдам!" Разумеется, он и сам порой задумывался, почему либерзация, которую Колобок проводит с такими мучениями, все никак не дает результатов. Не то чтоб его волновали мучения Колобка. В конце концов, тот сам напросился. Но вот то, что мучаются жители, Елку сильно расстраивало. В глубине души он понимал, что другого пути нет, однако уж больно долгим и тяжким оказывался этот путь. Все обещанные им сроки прошли, а жизнь не становилась лучше. Правда, Колобок предупреждал, что быстро не получится. Но ведь мог бы и поднапрячься.
      Впрочем, отступать теперь было поздно. Разве что затеять новое поделение. А значит - и истребление. Ибо поделения без истребления не бывает. Это Елка уже усвоил.
      Он встал и позвонил в председательский колокольчик...
      Работа Толковища продолжалась два дня. В первый день Местные Начальники, ещё не раскочегарившись, прощупывали Елку на прочность. То один из них, то другой пытался куснуть его с трибуны. Впрочем, без особого успеха. Некоторым - тем, кто ещё не до конца пришел в себя, - не хватало смелости. Другие были похрабрей, но их осаждали Елкины сторонники. Да и сам он время от времени рыкал со своего места, а пару раз даже занес над столом кулак. Это вызывало у Начальников мгновенную реакцию.
      Однако на второй день они осмелели. Упреки и угрозы посыпались на бедного Елку сплошным потоком. Он не успевал огрызаться.
      На помощь ему пришел верный Усач. Громыхая кулаком по трибуне, он крыл Начальников и защищал либерзацию. Хотя сам генерал Колобка не очень любил. Ему не нравилось, что тот стал при Елке вроде как главным помощником, а ему - вице-президенту - никто толком никакого дела не поручал.
      Булатик тоже не давал Елку в обиду. Он обращался с Начальниками, как со своими студентами, читал им мораль, морочил головы какими-то байками, отчего те, правда, ещё больше зверели.
      Колобок, которого Местные Начальники постоянно требовали к ответу, вышел и начал объяснять суть затеянных им реформ. Но как только он произносил слово "отнюдь" или ещё что-нибудь в этом роде, в зале начиналась истерика.
      В конце концов все окончательно переругались и у трибуны образовалась свалка. Большая Елка встал, грохнул по столу и прорычал: "Пр-р-рошу слова!"
      Галдеж прекратился. Елка, не торопясь, протопал на трибуну и начал речь.
      Говорил он отрывисто и недолго. Объяснил, что от своего не отступит, что "народ его не для того выбирал, понимаешь", что Начальники ни хрена не смыслят в либерзации (и во всем остальном тоже), что Колобка он им не отдаст (правда, и Колобку на всякий случай пару раз врезал), а под конец сделал длинную паузу и произнес:
      - Требую полномочий!
      - Каких ещё полномочий? - взвизгнули из первого ряда.
      - Во-о таких! - пробасил Елка и развел ручищами.
      Поднялся адский шум. Большая Елка, не обращая внимания на прыгающих по залу Начальников, вернулся на свое место и стал ждать, пока они перебесятся.
      Проходила минута, другая, но гвалт продолжался. Елка собрался было снова поработать кулаком, но в этот момент у микрофона, как черт из табакерки, вынырнул Булатик. Перекрывая шум, крикнул:
      - Го-ло-со-ва-ние!
      Начальники у трибуны задергались. Кто-то попытался вы-браться из общей кучи, кто-то начал размахивать руками и тоже рваться к микрофону. Однако Булатик стоял как скала.
      - Голосование! - повторил он. - Кто "за", прошу поднять руки.
      Елкины сторонники дружно взметнули ладони.
      - А кто "против"? - мягко спросил Булатик.
      Галдевшие Начальники снова стали что-то орать, сначала на него, потом друг на друга и в результате перегрызлись уже между собой.
      Булатик, как ни в чем не бывало, оглядел зал, улыбнулся и произнес волшебное слово:
      - Кон-сен-сус!
      Потом пару секунд помолчал и закончил:
      - Толковище закрывается... Всем - спасибо!..
      У выхода из зала Большая Елка подошел к Начальнику Верхнего Совета и крепко пожал ему руку.
      - Ну, выручил! - сказал он.
      - Ерунда, - скромно ответил Булатик. - Слабаки они против нас. Мы ж с тобой тут - два главных.
      - Ну, я-то, понимаешь, все ж поглавнее буду, - поправил его Елка. Али как?
      - Конечно, конечно, - быстро согласился Начальник Совета.
      - То-то же.
      Елка ещё раз стиснул его руку своей ладонищей и вразвалку пошел по коридору. Толпа расступилась перед ним с глухим ропотом.
      Булатик, оставшись у дверей, посмотрел вслед президенту, опустил глаза и негромко произнес:
      - Главный... Конечно, главный... Хотя...
      * * *
      - Хотя один хрен, - сказал Надькин отец. - Что те, старые, что эти новые. Жратвы все одно не видать. А цены вон, вишь, куда лезут. Это ж уму непостижимо!.. Нет, при старом режиме лучше было. Точно!.. Это Мишка, гад, все устроил. Трезвость объявил. Теперяча, конечно, выпивка вроде есть, да на какие шиши купить-то? Бардак!.. Вот при Вожде был порядок. Может, кого и сажали, а цены-то в аккурат кажный год снижались. Колбаса, помню, по рупь двадцать!.. Сказать кому - не поверят... Не, точно говорю - лучше было. Он мечтательно закрыл глаза.
      Колька, сидевший рядом с ним, повернулся к Кухтику.
      - Все масоны, суки, устроили. Все они.
      - Кто? - переспросил Кухтик.
      - Масоны... - Колька придвинулся к нему. - Они, падлы. Они нам всю жизнь гадят.
      Кухтик недоверчиво посмотрел на друга.
      - Чо, не знал? - спросил Колька. - А ты вон у меня газетку возьми, почитай. Мне мужик с кастрюльного дал. Там все про них написано. Страшное дело!..
      - Масоны - это кто? - задал вопрос необразованный Кухтик.
      - Как кто? Ну, эти...
      - Жиды, что ли? - вмешался в разговор Надькин отец.
      - Ну, они. Кто ж еще? - ответил ему Колька. - Только они теперь в масоны заделались. Маскируются, гады...
      - Жиды, они хитрые, - подтвердил Надькин отец.
      - Хитрые, хитрые. - Колька взял со стола недопитый стакан. - И главное, всюду пролезть норовят. Наверху, знаешь, их сколько! Думаешь, фигню эту с деньгами не они устроили? А скоро вообще всю власть захватят. Точно!
      - Вождя тоже, говорят, жиды извели, - сообщил Надькин отец. Врачи-вредители. Вы-то, поди, ни хрена и не знаете.
      - Что твой Вождь, - сказал Колька, снова ставя стакан на стол. - У них теперь заговор - чтоб весь мир под себя подмять. А уж нас - так в первую очередь.
      Кухтик переводил взгляд с Кольки на Надькиного отца, пытаясь осмыслить услышанное.
      - Ты вот что, ушастый, - тронул его за плечо Колька. - Ты Беньку этого больше к нам не води.
      - А Бенька при чем? - удивился Кухтик.
      - При чем, при чем... При том! Он же тоже из этих... Ну, может, сам-то и не масон, но хрен его знает. Все они одним лыком шиты.
      - Бенька тушенку принес, - попытался защитить приятеля Кухтик.
      - Дурак ты, ушастый, - сердито сказал Колька. - При чем тут тушенка? Еще хрен знает, где он эту тушенку взял.
      - В ЖЭКе взял, - убежденно произнес Надькин отец. - Там гуманитарку давали... Эх, а сейчас бы тушеночки с макарошками засадить!
      Разговор тут же перешел в новое русло.
      - Тушенки больше давать не будут, - поведал всем Колька. - Кончилась у них тушенка. Немцы, жмоты, больше не присылают. Мне Ирка сказала. Теперь будут сухое молоко давать.
      - Молоко? - Надькин отец всплеснул руками. - Да на хрен оно нужно? Консервы бы лучше слали.
      - Пришлют, как же, - пробурчал Колька. - А ежели и пришлют, то опять разворуют все. Вон телевизор смотрел. Там целыми вагонами тырят. В столице жрут еще, а тут...
      Все замолчали.
      - Ладно, пацаны, - сказал Надькин отец, тяжело поднимаясь с места. Давай глотнем на посошок да пошли. Мне завтра ни свет ни заря на рынок надо - фанеру толкать. А то снова день пропадет...
      Когда все ушли из кухни, Кухтик вымыл посуду и взялся за веник. Сегодня была его очередь убирать квартиру. Закончив подметать полы в кухне и коридоре, он пошел в свою комнату и завалился на кровать. Дел у него сегодня не было. Работа Кухтика на складе, где он весь год таскал ящики, закончилась неделю назад. Контора, которой принадлежал склад и о которой он толком ничего не знал, кроме того, что её называли "фирма", развалилась. Деньги за последний месяц ему, правда, выдали, хотя и не так много, как обещали. Половину из них он уже истратил.
      Кухтик лежал на кровати и смотрел в серый квадрат неба за раскрытым окном. За стенкой в Колькиной комнате лениво спорили о чем-то два женских голоса. Там по телевизору показывали фильм про жизнь в далекой стране за океаном. Несколько серий из этого длинного фильма он уже посмотрел, но понять, кто из героев кого любил, кого ревновал и на ком собирался жениться, так и не смог. Впрочем, все они выглядели людьми, в общем-то, сытыми, носили красивую одежду, жили в красивых домах, и в чем заключаются их проблемы, было не ясно.
      Полежав немного, Кухтик поднялся, подошел к окну и облокотился о подоконник. День подходил к концу. Внизу, под хлипкими осенними деревцами, на грязных ящиках торговали чем-то несколько старушек. Невдалеке, у покосившегося пивного ларька, в котором давно уже ничего не продавали, переминались с ноги на ногу два милиционера - толстый и тощий. У памятника Автору Идеи, привалившись к постаменту, сидели двое мужчин в рваных помятых куртках. Один держал в руках гармонь. Время от времени он дергал её, пытаясь растянуть мехи, но у него ничего не получалось. В окнах низких домов, окаймлявших площадь, кое-где стали зажигаться огни. На стене одного из домов висел старый выцветший транспарант, прославлявший перековку. Чуть выше был прикреплен большой плакат. Плакат изображал мужчину на лошади. Голову мужчины украшала большая белая шляпа. Рядом со всадником стояла огромная пачка сигарет. Надпись на плакате гласила: "COME IN COUNTRY MARLBORO!" Беня как-то перевел Кухтику эту надпись. Она означала: "ПРИХОДИ В СТРАНУ МАРЛБОРО!" Где находится эта страна и зачем туда надо идти, Кухтик спросить не успел.
      Вечерний свет, струившийся над площадью, постепенно стал приобретать розоватый оттенок. Дома, верхушки деревьев, бронзовый памятник казались размытыми какой-то дымкой. Внезапно дымка исчезла, воздух сделался необычайно чистым, прозрачным, и все вокруг озарилось яркими сполохами. Кухтик оторвался от подоконника, глянул в небо и обомлел.
      Над городом, перемещаясь и скрещиваясь, сверкали тонкие изумрудно-зеленые лучи. Исходили они откуда-то сзади, с той стороны дома. От свалки-помойки.
      Он зажмурился, пискнул и присел у окна.
      Когда Кухтик решился снова выглянуть наружу, первое, что он увидел, был длинный серебристый автомобиль.
      Автомобиль стоял на том самом месте, где ещё секунду назад возвышался памятник Автору Идеи. Сам памятник исчез, будто испарился.
      Кухтик завертел головой и протер глаза.
      Сомнений не было. Мир стал иным. Площадь, дома, деревья - все сказочно преобразилось. Там, где раньше находился закрытый пивной ларек, теперь стоял стеклянный павильон метров двадцать в длину, с витринами в рост человека. В витринах громоздились пирамиды диковинных банок, лежали горы фруктов, а между ними - какие-то немыслимые вазы с цветами. Чуть поодаль на стене дома виднелась вывеска: "Бар "У Лукича"". Дальше - ещё одна, с непонятными буквами: "KLM". Сама стена сияла свежей бледно-голубой краской, отчего дом казался абсолютно новым, только что выстроенным. Остальные дома выглядели точно так же.
      Кухтик высунулся из окна и увидел, что деревья внизу покрыты яркой зеленой листвой. Старушек на ящиках под ними не было. То есть там были старушки, но теперь они степенно прогуливались вдоль тротуара и смотрелись как нарядные куклы - в белых чепчиках, длинных платьях, с тонкими зонтиками в руках. Две из них прошли под самым окном. Одна вела на поводке крошечную собачонку с бантиком, другая обмахивалась раскрытым веером.
      - Люси, мой друг, - услышал Кухтик дребезжащий старушечий голос. - Не правда ли, пирожные у мадам Кулебкиной были отменны?
      - О Жаннет, ты, я вижу, неисправима, - отвечала вторая старушка. - Как можно? А диета?
      - Увы, мой друг, - отозвалась первая. - Это сильнее меня. Крем, розочки, буше, тарталетки!..
      - Ах, Жаннет, Жаннет, - покачала головой её спутница. - И в Париже ты делала то же самое. Поверь, дорогая, добром это не кончится.
      Старушки скрылись под пышной кроной деревьев. Снова переведя взгляд на серебристый автомобиль, Кухтик увидел возле него рослого человека в белом костюме. Тот, заслонившись ладонью от солнца, оглядывался вокруг.
      - Василий! - звучно произнес он. - Василий! Ты где?
      Словно отозвавшись на его возглас, из-за автомобиля вышли два милиционера. Кухтик с трудом узнал их. На обоих была новая, с иголочки, форма со множеством золотых нашивок и с блестящими жетонами на груди.
      - Василий! - громко повторил человек в белом костюме. - Где же ты, мать...
      - Простите, сэр! - обратился к нему тощий милиционер. - У вас проблемы?
      Увидев стражей порядка, человек смутился.
      - Эскъюзми! - пробормотал он. - Сорвалось...
      - Все о'кей! - сказал милиционер и вежливо козырнул. - Вам помочь? Мей ай хелп ю?
      - Хелп, хелп, - кивнул мужчина. - Василий, понимашь, бьюик свой припарковал не по делу. Он, падла...
      Мужчина снова смутился и покраснел, а милиционер укоризненно покачал головой.
      - Эскъюзми, - повторил мужчина. - Дело в том, джентльмены, что сэр Василий имел неосторожность оставить свой кар в не совсем удобном месте. Я, собственно, ничего не имел бы против, но у нас, видите ли, запланирована демонстрация... В защиту бездомных собачек... И машина может помешать проведению шествия.
      - Собачки? - деловито осведомился тощий страж. - Не извольте беспокоиться.
      Милиционер повернулся и внимательно оглядел площадь.
      Говорившие находились в нескольких десятках метров от Кухтика, но каждое их слово он слышал совершенно отчетливо, будто они произносили их совсем близко. Казалось, воздух обрел какие-то новые свойства и доносил до него любой звук с площади.
      - Сорри! - произнес милиционер, вновь повернувшись к автомобилю. - Не это ли ваш друг?
      Он указал на угол ближайшего дома. Кухтик посмотрел туда и увидел живописную группу. С десяток молодых розовощеких девиц выстроились цепочкой у стены, взявшись за руки. На них были узорчатые сарафаны и высокие кружевные кокошники. Перед шеренгой девиц на резном табурете сидел мужчина в широких синих штанах и красной рубашке. В руках у него была гармонь.
      Мужчина склонил голову, растянул мехи, и девицы хором запели:
      Приходи ко мне в страну Марылбо-о-ору.
      Привяжи свого коня у забо-о-ору...
      Гармонист улыбнулся, обнажив ряд ровных, ослепительно белых зубов. Девицы тряхнули длинными косами и продолжили:
      Как привяжешь ты коня у забо-о-ору,
      Так закурим мы с тобой Марылбо-о-ору.
      - Дык точно он! - воскликнул мужчина у автомобиля, глядя на гармониста.
      - Мы вам ещё нужны, сэр? - спросил у него нарядный милиционер, тоже сверкнув белозубой улыбкой.
      - Нет, нет! - расплылся мужчина. - Сэнк ю, сэнк ю!
      - Уэлкэм! - Оба милиционера козырнули и степенно направились в сторону девичьего хора.
      Остановившись возле поющих, один из них наклонился к человеку с гармонью и что-то тихо сказал ему на ухо. Тот прекратил играть, поднялся, поставил гармонь на табурет и рысцой затрусил к автомобилю. Девицы обступили ментов.
      - Вася, - сказал высокий мужчина, когда гармонист подошел к нему. Мон шер, ты меня огорчаешь!
      - Пардон, пардон! - засуетился тот. - Момент! Один момент!
      Он быстро открыл дверцу, нырнул внутрь, и через секунду машина тронулась с места. Отъехав к краю площади, она остановилась, пристроившись в хвост длинной вереницы припаркованных там автомобилей.
      Человек в белом костюме подождал, пока его друг отъедет, и двинулся к дому, на котором сверкала вывеска "Бар "У Лукича"". Из дверей бара навстречу ему вышел юноша с накрахмаленным полотенцем в руках.
      - Добро пожаловать! - поклонился он. - Милости просим... Заждались!
      Они несколько секунд постояли у входа.
      - Рады, рады! - донеслось до Кухтика. - Севрюжечки? Как всегда-с?
      - Пожалуй, - последовал ответ. - Севрюжечки... И насчет икорки распорядись, милейший.
      После чего оба скрылись за дверью.
      Кухтик, почти до пояса высунувшись из окна, озирался по сторонам. Он увидел, как давешний гармонист вылез из серебристой машины, подошел к соседнему автомобилю, наклонился к окошку и воскликнул:
      - Хау ду ю ду, Майкл!
      - И тебе хаю! - ответили ему, и наружу вылез толстяк в шляпе с широкими полями.
      - Как она, жизнь? - спросил толстяка гармонист. - О'кей?
      - А фиг лишь! - ответил тот.
      - Ты на скачки? - поинтересовался гармонист.
      - Увы, май дарлинг! - Толстяк развел руками. - Увы! Я - на биржу. Курс, сам знаешь, растет.
      - Растет, растет, - подтвердил гармонист. - Итс лайф.
      - Итс лайф, - согласился толстый. - Туды её в качель!
      Внезапно под окном Кухтика послышался странный шорох. Он посмотрел вниз и увидел, что в зеленых листьях деревьев появились маленькие оранжевые шары. Они покачивались и набухали прямо на глазах. Спустя минуту все кроны украсились огромными спелыми апельсинами. Ветви согнулись к самой земле под тяжестью бесчисленных плодов. Кухтик обомлел.
      С площади раздался протяжный свист.
      - Мишка! - заорал гармонист в красной рубахе. - Майкл! Гляди, чо творится!
      Толстяк у машины присел и раскрыл рот.
      - Ли-пе-си-ны! - прошептал он.
      - Оне! - крикнул гармонист. - Вона сколько!
      - За-дар-ма! - подпрыгнул на месте толстяк.
      Они быстро переглянулись и, не сговариваясь, бросились к деревьям. Расстегивая на бегу рубаху, гармонист подлетел к склоненным ветвям и стал лихорадочно срывать оранжевые шары. Его приятель, выкрикивая: "Во!.. Во!.. Там ещо, там!" - орудовал рядом.
      Под вывеской "Бар "У Лукича"" распахнулась дверь. На пороге показались человек в белом костюме и юноша с полотенцем в руке. Застыв на минуту, они дружно сорвались с места и понеслись через площадь. Мгновение спустя мужчина уже двумя руками обрывал плоды, утробно рыча при этом. Ногой он отпихивал юнца с полотенцем, который вцепился в толстую ветку и изо всех сил тряс её. Апельсины градом сыпались ему на голову. От стены голубого дома к деревьям, визжа, летели девицы в кокошниках.
      Кухтик отпрянул в глубь комнаты. Голова его шла кругом.
      Сзади раздался негромкий скрип. Он оглянулся. В дверях стоял Надькин отец. Лицо его было гладко выбрито. На шее под белым воротничком топорщился галстук-бабочка. Одет Надькин отец был в черный отглаженный фрак.
      - Гуд ивнинг, малой, - произнес он.
      Кухтику стало плохо, и он грохнулся на пол...
      III
      Время шло. Одна шестая часть суши земного шара семьдесят шестой год жила ожиданием.
      Отнятие и поделение ничем не закончились. То есть жителей стало меньше, но еды не прибавилось.
      Перековка и голосиловка в этом смысле также не оправдали надежд.
      Началась либерзация.
      Большая Елка, подперев голову рукой, с тоской глядел в просторный зал, где шестой час буйствовало очередное Толковище. Он чувствовал, что на этот раз дела его плохи. Начав с обычных требований об отставке Колобка, Толковище добралось и до самого Елки. Год назад ему ставили в вину пустые прилавки магазинов (которые опустели задолго до этого). Теперь прилавки вроде ломились от товаров. Но средств, чтобы их купить, у жителей не было. Хотя, честно говоря, дешевых товаров Колобок и не обещал. Он говорил лишь, что их будет много. Их много и стало. В отличие, правда, от денег.
      Жители между тем не хотели вдаваться в тонкости либерзации. Они просто хотели есть. Как и все семьдесят пять лет до этого.
      Впрочем, члены Толковища, сидевшие в зале, питались, по всей видимости, неплохо. Во всяком случае, изможденных среди них Елка не замечал. Но сейчас они представляли все население Центральной провинции и говорили исключительно от его имени. Особенно бывшие Местные Начальники.
      Однако ругали Елку не только они. Ругали все - и Начальники, ненавидевшие его по вполне понятным причинам, и Елкины сторонники, которых в зале тоже хватало. Первые обвиняли его в том, что он начал либерзацию и ведет её слишком быстро. Вторые - за то, что он ведет её слишком медленно. Получалось, что Елка кругом не прав и, что бы ни сделал, прав все равно не будет.
      Странно вел себя и верный Булатик. Он молча взирал на поносивших Елку ораторов, а изредка даже поддакивал им. Вообще Булатик за последнее время сильно изменился. У себя в Верхнем Совете он командовал по собственному усмотрению, все реже советовался с президентом и позволял Начальникам крыть того по поводу и без повода. На Елкины замечания он отвечал, что таковы законы демократии и что его, Булатика, задача - стоять на страже этой самой демократии до последнего. Когда Елка, обидевшись, заявил, что тоже кое-что смыслит в демократии, Булатик только с сомнением покачал головой. Все это настораживало президента. Он с каждым днем ощущал растущую пустоту вокруг. Увеличить темпы либерзации и тем самым подбодрить своих союзников он не мог. Еще немного, и жители окончательно впали бы в нищету среди изобилия товаров. Ведь большинство всю жизнь работали на кастрюльных заводах, продукция которых теперь оказалась не нужна, а стало быть, и денег им никто не платил.
      По складу характера Елка был человеком сердобольным. Даже долгое пребывание в Местных Начальниках не смогло вытравить в нем этой черты. Он искренне переживал, глядя на бедствующих жителей. Чтобы хоть как-то облегчить их страдания, он уступил просьбам Главного Казначея и, несмотря на возражения Колобка, разрешил напечатать немного лишних денег. Деньги быстренько напечатали и выдали рабочим простаивающих заводов. Те, естественно, бросились в магазины, чтобы купить хоть какой-то еды. Цены, естественно, сразу ещё больше взлетели, и жизнь в результате стала ещё хуже.
      Елка вспомнил, как тогда же вызвал Колобка к себе в кабинет.
      - Да запрети ты им, на хрен, поднимать цены! - заорал он на главного либерзатора.
      - И что потом? - спросил Колобок, глядя на него усталыми глазами.
      - Да жители хоть еды вдоволь купить смогут! - крикнул Елка.
      - И что потом? - спросил печальный Колобок.
      - Когда потом?
      - Ну, когда всю еду скупят?
      - Что потом, что потом! - набросился на него Елка. - Да потом ещё напечатаем денег, если уж на то пошло.
      - И еду тоже напечатаем? - спросил Колобок.
      Елка взъярился.
      - Ты хоть знаешь, что на кастрюльных заводах творится? Люди без работы сидят. Они ж не виноваты! Они ж заработали. И ещё заработают, если завод пустить.
      - А кушать ракеты будем? - спросил Колобок...
      Сейчас Елка вспоминал тот разговор и свою ярость со смешанными чувствами. Он вроде был прав, заботясь о жителях. Но и бесчувственный Колобок был прав. Однако признавать этого Елке не хотелось. Тогда, накричав на печального либерзатора, он прогнал его с глаз долой. Но что с того? Проблемы-то все остались...
      Елка сидел в президиуме и ждал, когда же объявят перерыв. Наконец ораторы устали. Зазвонил колокольчик. Он смотрел, как они покидают зал, направляясь к выходу, чтобы после обеда наброситься на него с новой силой.
      Дождавшись, пока зал опустеет, Елка поднялся и вышел в маленькую дверь. Она вела в коридор, тянувшийся к его кабинету. Президенту необходимо было собраться с мыслями. Но не успел он войти в кабинет и опуститься в кресло, как на пороге возник Усач.
      - А тебе чего? - спросил его Елка, которому больше всего хотелось сейчас побыть одному.
      - Поговорить надо, - заявил генерал и решительно подошел к столу.
      - Ну, о чем говорить-то? - Елка сидел, не глядя на Усача.
      - Вот, вот! С кем угодно говоришь, только не со мной! - Вице-президент заходил взад-вперед, явно нарываясь на скандал. - Все сам норовишь сделать. Мне не доверяешь!
      Большая Елка вяло отмахнулся, не желая продолжать беседу. Но Усача уже понесло.
      - Я что тебе, сержант какой, что ли? Просил же - поставь за порядком следить. Я б вмиг порядок навел. Да я полком командовал! Я б всех - к ногтю! И деньги б были, и работа. Все б было! А сейчас? - Он расхаживал по кабинету, заводя сам себя. - Да ты погляди, до чего дошли! Что делается! Бардак, как в паршивой деревне!
      - Как в деревне, говоришь? - остановил его Елка. - А ты что, и в деревне был?
      Ему хотелось осадить не в меру разгулявшегося рубаку.
      - Я везде был! - взвился Усач. - Да я, если хочешь знать...
      - Отлично! - Не дав ему договорить, Елка встал с кресла. - Вот деревней теперь и займешься. Будешь за прокормление отвечать. Идет?
      Усач побледнел и остановился.
      - Я?
      - Ты! - ответил Елка, прищурясь. - Ты ж работы хотел? Вот тебе работа. Займешься, порядок наведешь. С коровами там и вообще... Али не хочешь?
      Усач закусил губу, глянул на него исподлобья и, ни слова не говоря, вышел из кабинета. Дверь с грохотом захлопнулась.
      Еще одним врагом у Елки стало больше. Он снова сел в кресло и безвольно опустил голову. Надо было принимать какое-то решение. Вариантов осталось немного.
      - Да, Колобок, - тихо произнес Елка. - Видать, отработал ты свое. Скушают тебя, Колобок... А что делать?
      Через три часа, покидая Толковище, Большая Елка снова шел по тому же коридору к дверям своего кабинета. Сзади, постепенно стихая, гудел зал заседаний. Все расходились. Рядом с президентом по ковровой дорожке тяжело ступал коренастый мужик, чем-то напоминавший директора кастрюльного завода, где Елка работал в молодости.
      - Вот такие дела, Степаныч, - сказал Президент Центральной провинции, усаживаясь за стол. - Такие вот дела, понимаешь. Надо теперь, стало быть, тебе впрягаться... Потянешь?
      Новый Главный Министр потер ладонью загривок.
      - Чего уж там, - сказал он. - Дело есть дело. Где наша не пропадала. Как-нибудь сладим.
      - Ты в рынке-то этом секешь что-нибудь? - спросил Большая Елка. - Ну, в либерзации этой?
      - Разберемся. Найдем дорогу. Чай, не в лесу... - Преемник Колобка кивнул на картину с медведями. - Рынок, он и есть рынок. Лишь бы не базар.
      - Да, хозяйство тебе досталось нелегкое, - посочувствовал ему Елка.
      - Ничего, выгребем, - ответил Степаныч.
      - Ох, выгреби, выгреби, - с мольбой в голосе произнес Елка. - Только уж ты, понимаешь, как-нибудь полегче греби. А то вон Колобок вишь куда заплыл. Видать, на весла шибко налег. Так уж ты, Степаныч, смотри, не того... Не налегай слишком, понимаешь. Как-нибудь зигзагом давай. Немного туда, немного - сюда. Глядишь, так лучше получится.
      - Попробую... Может, куда и догребем. - Степаныч пожал плечами.
      - Ну, давай. Греби, греби, дорогой, - произнес Елка с надеждой.
      * * *
      - Все под себя греби, - сказал Третий Заместитель Второго Помощника. Не будь дураком. Греби сколько можешь.
      - Да стремно как-то. - Четвертый Заместитель, сидевший рядом в глубоком кожаном кресле, поежился. - Оно, конечно, все нынче гребут. Вот только не проколоться бы. Раньше-то проще было. А теперь все как сдурели. Не тому отстегнешь, наедут, замочат, пикнуть не успеешь.
      - А ты нос по ветру держи. Врубайся. Сумеешь расклад усечь - в долю возьмут. Не сумеешь, пеняй на себя.
      - Эх, мать! Такие деньжищи кругом гуляют, - вздохнул Четвертый. - Вон Сенька Косой на трубе сидит, лицензии подмял, стрижет, падла, как с куста.
      - Да, там лимонов немерено, - согласился Третий. - У него Васька Хмырь офшорку на Канарах сварганил, туда сливает. На подставные счета.
      - Живут же люди! - Четвертый вытянул ноги и, скрестив руки на животе, запрокинул голову. - Петька Жук вон у Банкира шестерит, а упаковался весь дальше некуда. Ему счас лафа. Твердыш вверх ползет, на одних кредитах сколько наварить можно!
      - Ничего, - сказал Третий, - трансферты через нас идут. Попридержи чуток и здесь наваришь.
      - На местах много берут, - процедил Четвертый, - каждая сявка свое оторвать норовит. Словно с цепи сорвались.
      - Прижмешь, поделятся. - Третий Заместитель достал из кармана коробочку таблеток, вынул одну и, поморщившись, проглотил. - Собачья жизнь. Мотор барахлить начал. Вчера полдня докладную писал. Завтра хозяин к боссу идет.
      - А босс-то как? - поинтересовался Четвертый.
      - А никак. В спячку впал. Витька намедни ему сводку носил. У них, вишь ли, из какого-то Лукичевска-Хренычевска бумага пришла. Фигня там какая-то творится. Не то свихнулись все разом, не то нажрались поголовно. Изобилие, понимаешь, им пригрезилось. Массовый гипноз, что ли? А может, просто деньги клянчат.
      - Ну, и что он?
      - Кто?
      - Ну, босс?
      - А чего босс? Говорю ж - в спячке. Его пока жареный петух не клюнет, он не пошевелится. И слава Богу. Лишь бы опять на танк не полез.
      - Лукичевск - это где? - Четвертый повернул голову и посмотрел на соседа. - Вроде название знакомое.
      - Да хрен его знает. Тебе-то не все ли равно?..
      * * *
      В Лукичевске наступила осень. Третья с тех пор, как Кухтик вместе с Беней и покойным академиком пережидали в столичной гостинице смутные дни заговора. Теперь уже Кухтик плохо помнил то время. Все происшедшее тогда казалось ему каким-то нереальным. Ящики с приборами, на которых сидел печальный Иванов-Бермудянский, ночные бдения в растревоженном городе, толпы людей на улицах, встреча со старшиной Халявой - все отошло куда-то, словно подернулось туманом.
      Кухтик второй месяц сидел без работы. Изредка ему удавалось пристроиться на день-другой потаскать товар в каком-нибудь ларьке, коих множество расплодилось вокруг главной площади. Но платили там немного, хотя и платили сразу. Сегодня он опять безрезультатно прошлялся весь день по городу и теперь молча сидел за шатким столом, ожидая, пока сварится в кастрюле пачка пельменей - его скромный вклад в общий с Колькой котел. Сам Колька, одетый в черную рубашку, расхаживал по кухне и спорил с Надькиным отцом, сидевшим напротив Кухтика.
      - Порядок, - говорил Колька, - порядок наведем. Жидов прищучим, чернозадых выкинем, демократов и коммуняк - тоже.
      - Ты насчет коммунизьма не очень-то! - Надькин отец разгладил рукой лежащую на столе газету. - Дерьмократов с нашими в одну кучу не мешай. Мы с ими сами разберемся.
      - Во! Ты ещё за жидов заступись! - Колька встал у двери и прислонился спиной к косяку. - Они всю кашу заварили. Истребление устроили. Церкви порушили. Государя убили.
      - Мне твой Государь по фигу, - сердито сказал Надькин отец. - А жидов нам не вешай. Кто в Лукича стрелял?
      - Твой Лукич сам из них, - парировал Колька. - Ты не смотри, что наши с вами сейчас заодно. Вот задавим демократов, очистим землю от всех этих, там разберемся.
      - Уж больно ты шустрый стал. - Надькин отец усмехнулся. - Смотри, чтобы наши с вами опосля не разобрались. Мы - сила, а вы кто? Вы это - как его? - попутчики. Токмо при дерьмократах и разгулялись. А наши придут, ещо посмотрим.
      - Ладно тебе, - примирительно сказал Колька. - Чего собачиться? Пока одно дело делаем. Чем базлать, давай лучше порубаем. Вон пельмени сварились.
      Надькин отец устало махнул рукой и потянулся за ложкой.
      - Хрен с тобой, - сказал он. - Пожрем уж. Хоть и всухомятку.
      - Пожрем, однако, - деловито произнес Колька. - Но все одно наше время придет. Запрыгают ещё у нас эти масоны с демократишками. Всех к ногтю прижмем!
      Он сел на колченогую табуретку и погрозил кому-то кулаком в сторону окна.
      * * *
      Большая Елка стоял на трибуне, размахивая кулаком. Но испытанный, верный аргумент в этот раз уже не срабатывал. На каждый его взмах зал отвечал свистом и криками. Недовольство Начальников грозило перерасти в бунт. Напрасно он озирался в сторону Булатика, сидевшего за спиной. Тот окончательно переметнулся на сторону Елкиных врагов. Опоры искать было негде.
      Полгода назад Толковище добилось замены Колобка на Степаныча. Новый глава правительства поначалу, казалось, всех устраивал. Либерзация не то чтобы закончилась, но сильно притормозила. Степаныч умел ладить со всеми министрами, был мужиком немногословным и даже бывшим партийцам внушал уважение. Но изменить мировых законов, по которым, как объяснил Колобок, теперь все развивалось, он, понятное дело, не мог. Законы эти требовали закрыть большинство кастрюльных заводов и перевести их на выпуск чего-то полезного. Но где взять для этого денег, в законах не говорилось. Требовалось выпускать больше новых товаров, качество которых было бы лучше заморских. Но о том, как это сделать, законы молчали. То есть они как бы подразумевали, что делать вещи плохого качества станет невыгодно, ибо покупать их при наличии заморских никто не станет. Их и не покупали. Но и лучших не делали.
      Степаныч пыжился как мог. Но мог-то он немного. Подкидывал деньги то одному заводу, то другому, старался разделить пирог по кусочкам, но пирог на глазах уменьшался. Денег не было. Чтобы они появились, требовалось переустроить те же заводы. А чтобы переустроить их, требовались опять же деньги. Получался какой-то заколдованный круг.
      Елка пробовал достать денег за границей. Он поехал в страну Америку, где некогда гостил Микки. Встречали его там приветливо. Нынешний ихний Президент, сменивший Миккиного друга Ронни, оказался свойским мужиком, притом совсем ещё молодым. Он гулял с Елкой по лужайке у своего белого домика, хвалил либерзацию и даже отвалил немного деньжат. В долг. Но всех проблем это не решало. Требовалось гораздо больше.
      Сам Степаныч к либерзации сперва относился настороженно. Однако, покрутившись и поняв, что другого пути нет, кроме как двигать вперед по той же дороге, которой топал весь мир, тоже потихоньку начал превращаться в либерзатора. Месяц назад Елка даже уговорил его взять в заместители свергнутого Толковищем Колобка.
      Теперь ему и это аукнулось.
      Бывшие соратники Елки разошлись в разные стороны. Булатик окончательно подмял под себя Верхний Совет, где Елку изо дня в день обливали помоями, сам стал главным критиком и расходился все пуще. Усач, затаивший обиду за свое назначение, недолго думая, снюхался с ним. Сейчас, сидя в первом ряду, он генеральским басом подбадривал свистунов.
      - Ну что, будем голосовать? - спросил с председательского места Булатик.
      Елка, ещё не закончивший речь, резко обернулся к нему.
      - Какое голосование?
      - Как какое? - невозмутимо ответил Булатик. - По отрешению.
      Толковище уже битый час обсуждало один вопрос - об отрешении Елки от власти. Терпение Начальников иссякло, и они решили идти напролом.
      - Не можете вы меня снять! - крикнул Елка в лицо Булатику. - Нету у вас такого права, понимаешь!
      - Нет, есть, - спокойно ответил Начальник Верхнего Совета.
      - Фиг вам! - Елка снова повернулся в сторону галдящего зала. - Я покамест ещё главный!
      - Нет, мы главные, - произнес за спиной Булатик, и зал ревом поддержал его.
      - Не можете! - снова выкрикнул Елка.
      - Нет, можем. - Голос Булатика был ровным и даже каким-то занудным.
      - Где записано, что можете? - рявкнул Елка.
      - А где, что не можем?
      Елка осекся. Записано нигде не было.
      Он начал лихорадочно припоминать Главный Закон Центральной провинции, сохранившийся ещё со старых времен, латаный-перелатаный на последних Толковищах и вконец запутанный оттого, что все кому не лень вносили в него поправки - и сторонники Елки, и партийные начальники.
      - Голосуем, - объявил со своего места Булатик.
      В зале начался кавардак. Кто летел к трибуне, кто орал с места, кто крутил головой, дергая соседей за рукав и не понимая, что происходит. Усач залез на стул, размахивал свернутой в трубку газетой и рычал: "Смир-р-рно!" Никто из присутствующих не обращал на него внимания. Большинство кучей столпились в проходе.
      Напрасно Елка грохотал своим кулаком по трибуне, напрасно Булатик хрипел в микрофон про консенсус. Никто никого не слушал.
      - Все, - сказал выдохшийся Булатик. - Все! Закрываем. В другом месте разберемся. - Он рванул на себя микрофон и из последних сил прохрипел в него: - Х-х-хватит! Все! Конец!!!
      * * *
      "Неужто конец?" - крутилось в голове Елки.
      Президент ехал по улицам города в длинной черной машине. Впереди, мигая красными и синими фонарями, мчалась другая машина. Еще одна, такая же, замыкала кортеж. Елка смотрел в окно. Там за темным стеклом тянулись фасады домов, потом промелькнул сквер и открылась площадь. В дальнем краю её виднелась большая толпа. Над толпой вздымались флаги и транспаранты. Тонкая цепочка милиционеров, выставив перед собой квадратные щиты, сдерживала митингующих. Машина резко свернула вбок и прибавила скорость. Через минуту показались ворота Большого дворца. Автомобиль проехал по широкой аллее и остановился у парадного входа. Охранник, ехавший на переднем сиденье, быстро выскочил наружу и открыл заднюю дверцу. Президент, наклонив голову, выбрался из машины.
      Поднявшись к себе в кабинет, Елка вызвал Степаныча.
      - Видел, что на улицах делается? - спросил он, хмуро глядя в окно.
      - Видел, - ответил тот. - По телевизору с утра показывают. Милиция улицы перекрыла. А они - камнями. Я уж министра послал разбираться. Не дело это.
      Степаныч тяжко вздохнул.
      - Не дело, не дело, - проворчал Елка. - Да что ж это такое творится!
      Он вскочил и отпихнул кресло ногой.
      - Может, обойдется еще, - неуверенно сказал Степаныч. - Ну, пошумят, разойдутся... Правда, заводилы у них там из Верхнего Совета воду мутят. Как бы до драки не дошло. Сомнут ведь милицию.
      - Что происходит! Что происходит! - Елка нервно взмахнул рукой, задев картину с медведями. - Да есть власть или нет?
      - Власть... - Степаныч потупился. - Так вроде и они - власть. Вон Совет на завтра министров вызвал. Там это... ну, в общем...
      Он замолчал и уставился в пол.
      - Бардак! - Елка занес кулак над столом. - Не может так продолжаться, понимаешь! На части страну разорвут!
      - Это верно, - поддакнул Степаныч. - Однако...
      - Чего - однако? - Елка сверкнул глазами, поднял второй кулак, но тут же взял себя в руки. - Все! Кончать пора.
      Он сел и выхватил из пачки, лежавшей на столе, лист бумаги.
      - Все. Пишу указ, - сказал он сквозь зубы. - Разгоню на фиг, понимаешь.
      - Кого? - настороженно спросил Степаныч.
      - Совет, вот кого! А заодно и Толковище это. Новые выборы будут. И новый Главный Закон принимать надо. Не то взорвется все, к чертовой матери. Опять в истребление скатимся. Хватит! Наистреблялись уже.
      - Не согласятся они, - сказал Степаныч. - Добром не уступят.
      - И я не уступлю! - Елка быстро водил пером по бумаге. - Новый Главный Закон напишем, на этот, как его, на референдум вынесем. Пусть жители решают. А заодно они и Совет выберут. Без всяких там Толковищ. Это ещё Консенсус, старый поганец, Толковище придумал. Сходняк, понимаешь, устроить решил. Как в партии, мать ее! Прости меня, Господи... Все! Хватит! Подписываю!
      Большая Елка сжал в пальцах перо и размашисто вывел подпись.
      * * *
      - И вот здесь подпишите. - Бывший Помощник Местного Начальника подвинул Кириллу Рогозину раскрытую папку.
      Кирилл, не глядя, подписал документ.
      - А что там с этим фондом произошло? - спросил он. - С "Аномалией" этой?
      - Да лопнул фонд, Кирилл Петрович, - сказал бывший Помощник, а ныне Главный Исполнитель в городе Лукичевске. - Стандартная ситуация. Вклады пропали. Концов не найти. До чего же все-таки наивны люди!
      - И что дальше?
      - А что дальше? Я указания дал разобраться. Счета арестованы, как полагается. Только на тех счетах - с гулькин нос. Сам удивился.
      Кирилл положил локти на стол, сцепил руки, оперся о них подбородком и сомкнул веки. Ему нестерпимо хотелось сейчас же заснуть и проспать прямо здесь, в кресле, часов пять-шесть. Всю ночь он провел в здании Совета, где под окнами шумная толпа требовала вернуть свои, вложенные в проклятую "Аномалию" деньги. Объяснить разъяренным вкладчикам он ничего не смог, да его никто и не слушал.
      - И на кастрюльном волнения, - "обрадовал" его Главный Исполнитель. Денег требуют. Месяц уже без работы сидят. И за прошлый месяц зарплата ещё не пришла... Непонятно, что и сказать народу. Полный развал, Кирилл Петрович.
      - Развал... - эхом отозвался Кирилл.
      - Да уж. Развал. - Из уст бывшего Помощника прозвучал тяжкий вздох. Развал, извиняюсь, Кирилл Петрович... И не только здесь. Как поглядишь кругом - немного достижений у нас получается. Кроме разве что демократии... Такой вот, извиняюсь, итог.
      - И давно вы демократом стали? - не открывая глаз, поинтересовался Кирилл.
      - А я, простите, демократом никогда не был. И не претендовал... Это по вашей части... Я - чиновник, - ответил Главный Исполнитель бархатным голосом.
      - Радуетесь? - спросил Кирилл устало.
      - Чему ж тут радоваться? За народ вот только обидно. Такие, понимаешь, надежды лелеял. А в результате что?
      Поддерживать разговор у Кирилла не было сил. Он поднял голову и заставил себя открыть глаза. Бывший Помощник Местного Начальника смотрел на него с сочувствием.
      - Пойдите, Кирилл Петрович, выспитесь, - мягко сказал он. - Власти тоже отдых требуется... Помните наш первый разговор? Я ж говорил тогда: власть - штука тонкая. Взять её можно, а вот удержать...
      Кирилл ничего не ответил, с усилием встал, оттолкнулся рукой от стола и направился к выходу.
      * * *
      - Власть... власть, - твердил Большая Елка, стоя у окна и глядя на город, покрытый серым туманом. - Да что ж это за власть такая? Много ль проку с нее?
      Столица третий день бурлила. Подписывая свой грозный указ, Елка рассчитывал, что Булатик проявит благоразумие и не станет сопротивляться. Но, похоже, он не на того нарвался. Начальник Верхнего Совета ответил на указ Елки своим указом. Точнее - законом. Согласно принятому на Совете закону президент отстранялся от власти за все свои мерзости, гадости и покусительство на демократию. Новым, временным, президентом Совет назначил Усача. Это было уже слишком.
      Елка велел послать милицию, чтобы образумить строптивцев. Но те заперлись во дворце Центральной провинции и отказались его покинуть. Милиция окружила здание, однако на большее не решалась. Ситуация складывалась идиотская. С разных концов города к окруженному Совету стали стягиваться сторонники Булатика и просто обозленные либерзацией жители. Таких оказалось немало.
      Партийные начальники, заседавшие в Верхнем Совете, метали в Елку громы и молнии. Они призывали людей выходить на демонстрации и не подчиняться столичным властям. Обстановка стала накаляться. Большая Елка предложил Совету начать переговоры, но переговоры зашли в тупик. Что делать дальше, было неясно.
      Потеряв выдержку, Елка велел отключить в Совете воду, электричество и телефонную связь. Но это только ещё больше обозлило засевших там и увеличило число их сторонников. Поняв, что совершил глупость, Елка приказал снова дать воду и свет. Но это уже ничего не меняло.
      - Власть... власть... - бормотал Елка, стоя возле окна.
      Два года назад он добился этой власти, приехав в тот самый дворец, где сейчас сидели его недруги. Проведя там долгие часы - может быть, лучшие часы в своей жизни, - он победил Миккиных козлов-заговорщиков. Он получил власть, чтобы сдвинуть наконец с места тот воз проблем, вокруг которых Микки ходил год за годом вместе со своей партией. Большая Елка получил эту власть. И эти проблемы - тоже.
      За два года он вроде бы сделал много. Во всяком случае, ему так казалось. Он разогнал партию. Правда, разогнал, как выяснилось, на время. Спустя год партийные начальники, оправясь от испуга, снова создали её, хотя уже и не в том виде, что прежде. Демократия это, оказывается, допускала... Может, надо было, к черту, запретить её навсегда за все, что она сотворила? Но Елка, который сам много лет пробыл в партии, не мог на это решиться.
      Он начал либерзацию. Может, он начал её не так, как следовало? Но как следовало, никто не знал. Точнее, все советовали, что делать, но все советовали по-разному. А делать что-то было надо. И делать немедленно, потому что ни еды, ни полезных вещей к его приходу уже почти не осталось. Теперь вроде бы всего было в избытке. Но избыток этот не радовал жителей. И не мог радовать, пока они оставались нищими. Порой Елке казалось, что телегу, в которую он впрягся, с места просто не сдвинуть.
      Может, он плохо объяснял жителям все тонкости либерзации? Ведь ни о чем подобном они отродясь не слышали. Может, лучше поняв, что он затеял, поняв, что путь будет долгим и трудным, они начали бы учиться жить по-новому, сами начали бы устраивать свою жизнь, а не ждать, когда снова запустят кастрюльные заводы? Но пока получалось, что либерзация вроде как жила сама по себе, а жители - сами по себе.
      Может, он мало гонял жуликов, что слетелись на эту самую либерзацию, как мухи на мед? Они-то в отличие от жителей приспособились быстро. Им-то в отличие от жителей ничего объяснять было не надо.
      Может, он позволил наплодить кучу лишних чиновников, что, как и прежде, ни хрена не делали и делать не хотели? Да и были-то они в большинстве своем из тех - прежних. Может, в этом он был виноват?..
      - Власть... власть... - словно эхом отзываясь на собственный голос, повторял Елка.
      Зачастую он уже не мог понять, чего больше в этой, полученной им власти - сладости или горечи. Но и об отказе от неё ни разу не помышлял. Она - власть - стала частью его самого. Вне её он себя представить уже не мог. Громя противников, переставляя с места на место, тасуя, словно колоду карт, своих чиновников, он погружался в нее, как в черный бездонный омут. Она и тяготила его, и притягивала, как гигантский магнит. Порой он уже не различал, чего больше в его жизни - борьбы за когда-то начатое им дело или борьбы за эту треклятую власть. Просто за власть как таковую...
      Но сейчас времени на размышления не оставалось. Сейчас в одночасье могло рухнуть, могло развалиться все - и его дело, и его власть.
      Большая Елка тер лоб ладонью и слышал, как сзади надрывается в телевизоре чей-то голос. Обернувшись, он посмотрел на экран. Там, размахивая флагами и палками, бушевала толпа.
      "Все!" - сказал он самому себе и потянулся к длинному ряду кнопок на переговорном устройстве...
      Через пятнадцать минут перед Елкой стоял Главный Судья Центральной провинции.
      - Кончать надо все это! - Елка кивнул в сторону телевизора. - Или я, или Совет!.. Кончать надо... Все!
      Он с трудом удержался, чтобы не сорваться на крик.
      - Послушайте... - Судья стоял, потупившись, разглядывая ковер под ногами. - Может, не надо так? Может, как-то по-другому решить?
      - Как по-другому? - взъярился Елка.
      - Ну, может, вот выборы эти... Может, пусть вас всех заново изберут?
      - Кого - всех?
      - Ну, и Совет, и вас... Может, вы сейчас вместе уйдете, а жители потом снова выберут, кого захотят?
      - Что значит - снова? - Глаза Елки налились кровью. - А если они не того выберут?.. Если - кого из этих? Вон из тех...
      Он снова ткнул в телевизор.
      - ... из тех, кто им дубины раздал?
      - Ну, значит... - Судья замолчал, не договорив.
      - Да ты понимаешь, что начнется?! - Елка был вне себя от гнева. - Это ж новое поделение начнется! По-де-ле-ние!!
      - А... если народ хочет... поделения? - тихо спросил Главный Судья.
      - Да не выдержит он ещё одно поделение! Не выдержит!! - заорал Елка.
      - А как же демократия? - спросил Судья ещё тише.
      - Какая демократия?!
      Елка обхватил голову руками. Мысли его окончательно перепутались.
      - Демократия... - повторил Судья. - Ведь вы...
      - Да хрен с ней, с демократией! - закричал Елка. - Хрен с ней! Пусть я не демократ, понимаешь. А эти вот что, демократы?!
      Большая Елка подскочил к телевизору, с силой ударил по нему рукой.
      - Да нельзя так, - произнес Судья. - Нельзя... Не простят вас потом...
      - Не простят?.. Не простят, говоришь?.. Ну и хрен с ним!.. Бог простит!
      Елка метнулся к столу, схватил телефонную трубку и прокричал в нее:
      - Министра обороны ко мне! Немедленно!
      * * *
      В лукичевском небе светили тусклые звезды. В Кухтикиной комнате за столом сидели Колька и Надькин отец. Сам хозяин примостился рядом на табуретке. Бутылка с вредной жидкостью стояла посреди стола в окружении трех тарелок. На тарелках лежали вареные картофелины. Открытая банка тушенки украшала незатейливый натюрморт.
      - ...и вот, понимаешь, на помойке-то нашей эта хреновина и прячется, вещал Надькин отец, размахивая руками. - А откуда взялась - неведомо.
      - Да слышали уже... - вяло отозвался Колька, ковыряя картофелину.
      - Ты слышал, а я видел, - возбужденно прошептал Надькин отец. - Там чо делается, знаешь? Там это, значит... Там кто мимо пройдет, тот вроде как в круге каком завертится. Точно! Сам раз попал... Идешь, значит, идешь. Вроде как вперед топаешь. А она, стерва, тебя по кругу водит. Ага... Час может водить, а то и больше. Ну, натурально!.. Главное, тебе-то чудится, что прямо держишь. И добро бы по пьяни. А то у меня же с утра росинки во рту не было. Чтоб я сдох!.. Ну, думал, кранты!.. Битый час водила, зараза. И со всеми так. Не веришь?
      - Масоны все, - лениво сообщил Колька. - Их работа.
      - Масоны, масоны... - проворчал Надькин отец. - Нет там, на хрен, никаких твоих масонов. Ни фига там нет. Кусты одни. Но только, говорят, исходит от неё что-то. От помойки этой. Погань какая-то.
      - Один бес. Все равно - они, - сказал Колька и, тяжело подняв голову, оборотился к Кухтику: - Ты вот что, ушастый. Ты давай к нам записывайся. Бить их, гадов, будем... И чернозадых. И дерьмо-кратов этих... И краснозадых - тоже.
      - Ты красных не трожь! - стукнул по столу Надькин отец.
      - Ладно, ладно, - произнес Колька заплетающимся языком. - Не шуми. А дерьмократам все одно крышка. Вон - слышь...
      Он указал пальцем на стену. Через стенку из соседней комнаты доносились неясные звуки.
      - Не глухой. Слышу... А чо у тя там? Радио, что ли? - проворчал Надькин отец.
      - Как чо? - Колька отвалился от стола. - Махаловка там. По телику весь день гоняют. Ирка моя все не ложится, смотрит. Наши в столице власть берут. Хошь глянуть?
      Колька, шатаясь, поднялся со стула. Встал и Надькин отец. Они двинулись в коридор. Кухтик доел картофелину и поплелся следом.
      Сквозь дверной проем Колькиной комнаты виднелся мерцающий экран телевизора. Показывали столицу. Над широкой, освещенной огнями улицей висел густой сизый дым. В дыму, медленно перемещаясь, двигались темные пятна.
      Что-то знакомое почудилось Кухтику в этой картине. Он вытянул шею и вгляделся в экран.
      Тяжелые, неуклюжие машины, урча, ползли по асфальтовой полосе.
      В город входили танки.
      IV
      Большой голубой шар накренился, подставил лучам желтой звезды верхнюю свою половину, и на шестую часть суши пришла весна.
      Весеннее солнце съело грязные сугробы, покрывавшие улицы городов Кухтиковой страны, растопило толстый лед на озерах и реках, теплые лучи заскользили с юга на север и добрались до столицы.
      Вслед за теплом появились певчие птицы, расселись на ещё голых деревьях, на карнизах столичных домов, на высокой кирпичной стене, окружавшей Главный дворец столицы. Весна делала их веселыми и беспечными. Одна из пичужек осмелела настолько, что перелетела стену, вспорхнула на верхушку самого большого дерева, проскакала по ветке и заглянула в ближайшее окно дворца.
      За окном, в просторном кабинете, под картиной с двумя медведями в массивном кресле сидел человек. Лицо его было печально.
      Большая Елка встречал весну без радости и без обычного для него в это время года подъема. За последние месяцы он сильно сдал. Покончив прошлой осенью с бессмысленным Толковищем, разогнав с помощью танков взбунтовавшийся Верхний Совет, он взвалил на свои плечи вину за все, что произошло на столичных улицах, за сотню с лишним погибших защитников Булатика и его компании. Груз этот давил на него. Елка чувствовал себя безмерно усталым и опустошенным. Хотя, если разобраться, виноват был не он один, но и противная сторона - тоже.
      Сразу вслед за разгоном бунтарей прошли выборы нового Верхнего Совета, а также референдум по новому Главному Закону Центральной провинции. Жители одобрили Закон и избрали своих представителей в Совет, который теперь именовался Мыслище. Впервые за семьдесят с лишним лет им пришлось выбирать депутатов не из членов одной партии, а из нескольких разных. Партий этих за год расплодилось видимо-невидимо. Правда, по большей части состояли они из десятка-другого членов, которым, видимо, надоело собираться и болтать о жизни между собой просто так, не объявляя себя при этом партией. Вреда от них никакого не было, как, впрочем, и пользы. Жители о партиях толком ничего не знали, кроме разве что названий. При этом Елка заметил, что чем мельче и неизвестнее была организация, тем более громкое название она норовила себе придумать. Поскольку все партии принято было именовать сокращенно - по первым буквам слов, входящих в название, то вскоре от обилия этих сокращений у него распухла голова. Была, например, партия, называвшая себя ННН, что означало "Неисчислимый Народный Натиск". Входили в неё от силы полтора десятка бывших Местных Начальников. Название другой ВВВ - расшифровывалось как "Великое Вселенское Воинство". Состояла она не то из девяти, не то из десяти отставных полковников. Была ещё ППП "Предельно Прогрессивная Партия", точного числа членов которой никто не знал, как неизвестно было, существуют ли они вообще. Имелась и РРР "Радикальный Революционный Размах". Ее члены, в количестве шести человек, собирались по выходным на одной из городских площадей и размахивали самодельными флагами, призывая жителей махать вместе с ними. Помахав часа полтора, все расходились.
      Были, правда, организации посерьезнее и побольше. Одну из них составляли бывшие члены партии, которой когда-то руководил Первый Демократ и которая досталась ему в наследство ещё со времен Автора Великой Идеи. Три года назад Елка её распустил, но его сторонники усмотрели в этом нарушение демократии, и Миккина партия снова возродилась. Была она теперь, конечно, числом поменьше да и власти уже не имела, но, судя по всему, надеялась снова набрать силу. Недовольство жителей либерзацией постоянно увеличивало её ряды.
      Сторонники Большой Елки тоже создали партию. Возглавил её Колобок, который, даже будучи не у дел, продолжал поддерживать Президента во всех своих выступлениях. Елка очень рассчитывал, что именно эта партия получит большинство в Мыслище.
      Но вышло иначе. Хотя Колобок набрал немало голосов, однако ещё больше получили члены бывшей Миккиной партии. Кстати, новое её руководство самого Микки ненавидело посильнее, чем Елку, считая - не без основания - Первого Демократа виновником своего развала.
      Сюрпризы на этом не кончились. Неожиданно большое число мест получила партия, созданная всего год назад каким-то совершенно неизвестным человечком, которого никто всерьез не воспринимал. Возник он непонятно откуда, занимался непонятно чем, к тому же идеи имел абсолютно бредовые. Завлекая жителей в свою партию, он обещал им в случае победы всех моментально накормить (а также напоить вредной жидкостью, что многих привлекало куда сильнее), обещал снова покорить все отделившиеся провинции, а заодно и более дальние страны, обещал снова запустить все кастрюльные заводы и за три месяца сделать из страны рай (видимо, с помощью тех же кастрюль). Словом, обещал кучу всего и всем без исключения. На своих митингах он нес полную чушь и прыгал по трибуне, как клоун. Члены других партий считали его просто идиотом.
      Тем не менее огромное число жителей предпочли именно Клоу-на. Почему они так поступили, сказать было трудно. Возможно, отчаявшись в который раз дождаться сытой жизни, они и впрямь поверили тому, что он говорил. Или заставили себя поверить. Возможно, они сделали это, просто чтобы насолить Елке, затеявшему непонятную им либерзацию. Но, так или иначе, новая партия - ЛЛЛ, то есть "Лига Левых Либералов", прочно обосновалась в Мыслище.
      Сидя в кресле, Большая Елка смотрел по телевизору первое заседание вновь избранных депутатов. Брызжа слюной, с трибуны вещал Клоун: "Из всех партий, - орал он, - только мы... То есть - я... Я есть самая что ни на есть единственная и самая что ни на есть лучшая партия!.. И мы всех видали в гробу!.. То есть - я!.." Елка встал, выключил телевизор и в сердцах сплюнул.
      * * *
      - ...А на вас на всех нам наплевать!.. Однозначно! - закончил Клоун и сошел с трибуны.
      Он, прищурясь, оглядел зал, где в креслах сидели ничтожные людишки из каких-то там партий-неудачников, надул щеки и прошествовал на свое место. Посидев для порядка пару минут, Клоун демонстративно громко зевнул, поднялся и направился к выходу. Он хлопнул на прощание полированной дверью, прошагал по мраморному полу, прислушиваясь к эху собственных шагов, поднялся по широченной лестнице, остановился перед кабинетом с надписью "Депутат Мыслища, лидер партии ЛЛЛ" и потянул за бронзовую ручку.
      Оказавшись внутри, Клоун медленно подошел к глубокому креслу, издал протяжный вздох и бухнулся на черную кожу.
      - Ну и работенка! - громко пожаловался он самому себе.
      Труднее всего Клоуну было играть роль клоуна. Но он сам вы-брал для себя этот путь и отступать не собирался. Наконец жизнь его, до сего дня муторная и бестолковая, приобрела долгожданный смысл.
      Два года назад, отчаявшись найти себе место среди таких же, как он, мелких клерков, толпами снующих по столице, Клоун решил заняться политикой. Недолго думая, он объявил о создании партии, хотя ни целей, ни программы её, честно говоря, придумать ещё не успел. С названием тоже были трудности. Большинство звонких словес уже расхватали конкуренты, плодя свои куцые организации изо дня в день. Затеряться в этой толчее было страшнее всего. Но тут Клоуну крупно повезло. В одно прекрасное утро его прямо на улице остановили два широкоплечих молодых человека и, ничего не объясняя, привезли в мрачное серое здание на одной из центральных площадей. Затолкнув сильно струхнувшего партийца в огромный кабинет, они велели ему не рыпаться и ждать дальнейших событий. Вспотевший от неизвестности, он простоял в томлении полчаса. Затем дверь отворилась и вошел некто в сером.
      - Садитесь, - предложил хозяин кабинета.
      Клоун сел.
      - Вы, говорят, партию организуете? - полюбопытствовал серый, разбирая на столе бумажки.
      - Я?.. Ну, да... то есть...
      - Партию, значит, - сказал хозяин, не дослушав его. - Что ж, дело хорошее.
      У Клоуна засосало под ложечкой.
      - А что, нельзя? - Он захлопал глазами и привстал со стула.
      - Нет, почему же? Можно, - успокоил его серый. - Даже нужно.
      Клоуну стало совсем не по себе.
      - Я... - начал он.
      - Да вы не беспокойтесь так, - сказал человек в сером. - Дело хорошее. Демократия должна быть демократичной. Не так ли?
      - Яволь! Оф кос! Си! - ответил Клоун, припомнив сразу все языки, которые некогда изучал в филологическом институте.
      - Вот видите, как славно... - Серый одобряюще кивнул ему. - Создавайте на здоровье. А мы вам поможем. Будет у вас партия... Кстати, как вам название "Лига Левых Либералов"? Под-ходит?
      - А... а почему "либералов"? - спросил несколько осмелевший Клоун.
      - Ну, как же... Либерализация в стране намечается. Вы что, не слышали?
      - Нет, почему же... слышал, - пробормотал Клоун. - Только я полагал, что вы... что вы не...
      Хозяин кабинета ласково посмотрел на него и снова кивнул.
      - Все правильно... Допустим, что мы, скажем так, не совсем одобряем... Но вот тут вы нам и поможете.
      - То есть как помогу? - не понял Клоун. - А партия? Она же это... Вы же, извиняюсь, сказали "либеральная".
      - Ну, милейший, - улыбнулся серый, - чего ж тут непонятно? Ну, посмотрите на себя. Послушайте себя. Да кто ж после этого либералов всерьез воспринимать станет?
      Клоун, услышав это, решил было обидеться, но вовремя передумал.
      - Что ж, - сказал он, потупившись. - Я, в общем, готов. Но дело-то не во мне. Партия, она, знаете ли, расходов требует. Так сказать, материальной поддержки...
      Он быстро сообразил, чего от него хотят. Предложенная игра ему не очень нравилась, но перспективы открывались заманчивые. Конечно, попадать в зависимость от серого не хотелось, однако выйти из этого кабинета, отказавшись, значило поставить крест и на партии, и на себе. Согласиться же - означало разом обскакать всех конкурентов.
      - Ну так как? - послышался вопрос.
      - Да я, в общем-то... - Клоун постарался сделать максимально тупое лицо. - В общем-то... конечно... Но почему "левая"?
      - Ну, как же, голубчик? Левая, демократическая. Без этого нельзя. Название так название. Чтоб от него и демократией, и либерализмом за версту разило. Вы у нас и будете олицетворять демократию. А нести можете что угодно. Чем глупее, тем лучше. Только побольше эмоций. Мы ж вас за это и выбрали. Играйте в полную силу.
      Будущий глава партии вытер вспотевший лоб. "Хрен с вами. Поиграем", решил он.
      С этого дня Клоун стал вживаться в образ клоуна. Далось это не просто и не сразу. По многу часов, кривляясь перед зеркалом, он оттачивал свою роль и постепенно научился входить в неё мгновенно, в любой обстановке. Лидеры других партий не принимали его всерьез. Да и жители ходили на его митинги, как на концерты. Желающих вступить в партию было немного, однако постепенно вокруг начал образовываться устойчивый кружок недоумков. Говорить с ними было не о чем, но привлечь толпу зевак они помогали. Молва о левых либералах распространялась все шире. Корреспонденты газет и телевидения старались не пропустить его выступлений. Разумеется, они выставляли его в своих репортажах полным кретином. Но зато упоминали о нем почти ежедневно. А другого от них и не требовалось. Клоун быстро усвоил золотое правило настоящего политика - неважно, что о тебе говорят, важно, чтобы говорили как можно чаще. Неся по кочкам и демократов, и их противников, мешая при этом в своих речах лозунги и тех и других, он с каждым разом собирал все большую аудиторию. Со временем к нему стали проявлять интерес не только болваны и люмпены. Известность партии росла, и многие решили получше к ней приглядеться. Среди них были и люди с немалыми средствами. Вложить эти средства в него некоторые сочли выгодным. Он же, ощутив свою значимость, стал проявлять все больший напор. С теми, кто некогда помог ему стать на ноги, Клоун теперь предпочитал встречаться пореже. Они было вознамерились приструнить доморощенного либерала, но тут грянул заговор с танками на улицах, началась неразбериха в кабинетах серого здания, как и в других кабинетах столицы. Бывшим попечителям стало не до него. Клоун вздохнул с облегчением.
      За год с небольшим он окончательно превратился в крупную политическую фигуру. Речи его не стали более осмысленными (этого он делать и не собирался), но некое подобие идеологии в них зазвучало. Идеология эта была проста, как табуретка. Каждому избирателю надлежало обещать то, чего он хотел. Любителям вредной жидкости - побольше отравы. Их страдающим женам непьющих мужей. Бедным жителям - кучу денег, которые он отберет у богатых. Богатым - ещё большую кучу, которую они получат в случае его прихода к власти. Главное - обещать всем и все. Ни один нормальный чело
      век ни в одной нормальной стране всерьез это не воспринял бы. Но огромная масса жителей ещё со времен истребления и поделения настолько изувечила мозги, что утратила способность критически оценивать любые слова.
      Соперников Клоун не боялся. Одни из них мрачно корпели над своими программками, которых никто, кроме них самих, не читал. Другие постоянно искали союзников, умудряясь расплеваться с любым союзником через месяц. Третьи пытались просветить темный народ (общаясь в основном друг с другом). Но истинным знатоком народа был только он. Он, и никто другой!
      Клоун сидел в кресле, откинув голову, и пытался набраться сил перед возвращением в зал. Постоянно играть роль клоуна было делом нелегким. Порой он замечал, что все больше сживается с ней и уже плохо отличает игру от реальной жизни. Эта полуреальная жизнь несла его, как речной поток. Но другой он уже представить себе не мог. Да и не хотел.
      Он встал, шагнул к зеркалу и скорчил страшную рожу. Вышло неплохо. Он выпятил челюсть и защелкал зубами. Получилось тоже ничего. Он засунул руки в карманы и прошелся по кабинету. Идти в зал не хотелось.
      - А, наплевать! - сказал Клоун и снова уселся в обитое черной кожей кресло.
      * * *
      - Плевать, - ответил Кирилл Рогозин Вениамину Шульману. - Плевать мне на то, что говорят. Я свое дело делал как мог... А вообще не до споров мне сейчас, Беня. Устал я. - Кирилл закрыл глаза, опустил руку с недокуренной сигаретой и умолк.
      Пять дней назад в его кабинет вошел новый хозяин. Кирилл помнил, как с утра готовился к этому моменту. Он помнил, как встал, приветствуя бывшего Местного Начальника, как постарался выжать из себя улыбку. Улыбка получилась хреновой - он видел это по глазам вошедшего. Хотя, надо сказать, тот держался вполне пристойно. Добивать не стал. Только малость съехидничал, осведомясь, не утомился ли господин Рогозин на его месте.
      - Есть немного, - попытался сохранить лицо Председатель Совета.
      - Да-а... - протянул бывший Партийный Начальник. - Понимаю... Вот и выборы вы как-то без подъема провели.
      Выборы и впрямь прошли вяло. Попытки Кирилла общаться с жителями кончались всегда одним и тем же - полным молчанием зала или двумя-тремя колючими вопросами. Смотреть в глаза людям, которые когда-то доверились ему, было для Кирилла испытанием тяжким. Объяснять им, что повсюду живется не лучше, что случались и более трудные времена, он не хотел. Они жили здесь и сейчас. Что же до трудных времен, то не для того они его выбирали, чтобы снова пережить очередную разруху. Вдаваться в научные рассуждения о переходном периоде, о грехах прежних вождей он не мог. Те поступали точно так же, валя один на другого. К тому же списывать все на прежние ошибки было просто лукавством. Своих наворотили немало.
      Глядя, как Бывший Начальник по-хозяйски осваивается в кабинете, Кирилл заметил, что со времени их последней встречи тот сильно изменился. Речь его стала более гладкой, раскованной, без прежней кондовости. Костюм на нем был не отличим от костюмов новых столичных бизнесменов, наезжавших порой по каким-то своим делам в Лукичевск. Даже двигался он теперь как-то вальяжнее.
      "Нет, все-таки они перековались, - подумал Кирилл. - Завершилась-таки их перековка. Вот теперь действительно, кажется, завершилась".
      Кирилл вспоминал свой первый приход в это здание. Он помнил каждого из тех, кого привел тогда за собой. Многих сейчас было не узнать. Заняв комнаты и комнатушки со столами и столиками, они думали, что и впрямь берут власть в свои руки. Кто из них был готов к этой власти, включая его самого? Большая часть на второй же день утонула в ворохе бумажек, не зная и не понимая, что делать. Другие рубили сплеча, отдавая кучу бессмысленных распоряжений и подписывая все, что им подсовывали расторопные секретарши. Третьи сидели, надув щеки, почитая себя начальниками. Смотреть на это было день ото дня все труднее. Но куда как труднее оказалось самому разобраться в идиотской системе, сложившейся за годы до его появления здесь. Об идиотизме этой системы он немало читал и сам не раз объяснял её порочность другим. Но система имела свою внутреннюю логику, опиралась на жесткую, годами выкованную структуру. Никто из взявшихся её разрушить не мог противопоставить ей ничего подобного, не удосужился заранее подготовить себя и других к тому, чтобы перехватить рычаги, отпущенные струхнувшими водителями. К тому же испуг у тех быстро прошел. Заменить всех было невозможно. Большинство повсюду остались на своих местах. Распоряжения, которые Кирилл получал из столицы, порой вызывали у него бессильную злость. А ещё чаще нагоняли тоску. Казалось, и там ничего не меняется. Разве что воровать стали больше. У бывших начальников исчез страх - единственный стержень, на котором держалась система. Но некоторые ещё хоть сохранили память о нем. Новые же, не испытывающие вообще никакого страха, быстро освоились в наступившем хаосе, умело использовали его и зачастую искусно поддерживали. На самом верху без конца менялись руководители (тоже по большей части - из бывших). Чехарда эта сопровождалась потоком новых дурацких бумаг, противоречащих одна другой. Вольготно чувствовали себя только те, кто и раньше умел ловить рыбу в мутной воде. Благо возможности для них открылись широкие. То, что прежде обделывалось втихую, теперь стало делаться открыто и с помпой. Немудрено, что жители, едва сводившие концы с концами, глядя на эту вакханалию, все чаще вздыхали о прошлом. В Лукичевске бывшему Местному Начальнику для своей победы на выборах даже не пришлось слишком напрягаться.
      Сейчас, сидя в крохотной комнатке Бени, Кирилл старался забыть обо всем.
      - Ну, а у тебя что новенького? - спросил он друга, чтобы хоть как-то поддержать беседу.
      - Да ничего нового, - ответил тот. - Вот, в конторе какой-то подрабатываю. "Акционерное общество", так, кажется, у них это называется. За компьютером сижу, отчеты клепаю. Фуфло, конечно, но жрать-то надо.
      - А что они там делают? - вяло поинтересовался Кирилл.
      - Черт их знает. - Беня пожал плечами. - Как везде. Воздухом торгуют. Липа сплошная. Вот через час на работу идти, так уже тошно.
      - Эх, ЛИПА, ЛИПА, - вздохнул Кирилл. - А что там насчет вашей аномалии толкуют? Что это там за экстрасенсы на помойке объявились?
      Беня махнул рукой.
      - Не хочу говорить. Слава Богу, что Бермудянский не видит. Царство ему небесное.
      Они помолчали, взяли со стола граненые рюмки и, не чокаясь, выпили.
      - А ты куда теперь? - спросил Беня бывшего Председателя Совета.
      - Да вот, представь себе, приглашение получил.
      - Какое приглашение? - Беня, вознамерясь было снова наполнить рюмки, остановился и поставил бутылку на стол.
      - Да такая, понимаешь, история... Помнишь Тольку Звягина? Он нынче в Штатах. Представляешь?.. Вчера позвонил, зовет к себе. Старую специальность вспомнить. Физик ему нужен.
      - Поедешь? - тихо спросил Беня.
      - Не знаю... Может, и да... Устал я тут, Беня. Не пробить здесь ничего. Аномалия тут у нас, Бенечка. Вот уж где аномалия! Не чета той, вашей. Здесь, чтобы стронулось что-то, два поколения смениться должны. Не меньше. Мозги измениться должны.
      - Да кто ж их без вас менять будет? - Беня наклонил голову и тоскливо посмотрел на друга.
      - А пусть кто угодно... Ты-то сам ещё линять не надумал? У тебя ж специальность хорошая. Не век же в лавке сидеть. С такой-то головой, как у тебя. Да и родители твои, я слышал, уехали.
      - Уехали, - сказал Беня.
      - Ну, и как они там?
      - По-всякому. Правда, отец вот пишет, что на старости лет человеком себя почувствовал. Жизнь, конечно, не сахар, но зато каждая сволочь пятым пунктом в морду не тычет... Он здесь с этим намыкался. Думал, хоть при новой власти не услышит... Достали они его. Старик ведь всю жизнь тут проработал. Мосты проектировал. Всю войну прошел. А теперь вот...
      - М-да... - произнес Кирилл. - Я тебе, конечно, не судья, но на твоем месте плюнул бы на все. Ты уж меня извини, но тебе самому-то не надоело эти листки на заборах читать? Всю эту галиматью коричневую? Откуда только взялись, подонки?
      - Взялись... - вздохнул Беня. - Болота разворошить - гниль всплывает... Да не в них дело. Дело в тех, кто сверху смотрит и слова не пикнет.
      Он отодвинул от себя бутылку и закончил:
      - А может, и вправду уехать? Плюнуть на все и уехать...
      * * *
      - Раз плюнуть! - сказал Игорек, переворачиваясь на спину. - Вот эту, в черном купальнике, закадрить - раз плюнуть.
      Он зажмурил глаза от нестерпимо яркого солнца, поерзал на тонкой подстилке и повернул голову. Ровный песчаный пляж тянулся до самого горизонта. У кромки воды прохаживались редкие фигурки, перемещаясь размытыми силуэтами на фоне бесконечного моря. Два цвета приглушенно-желтый и пронзительно-голубой - делили пространство на равные части.
      - Полный кайф! - произнес Игорек. - Майорка, скажу я тебе, это полный кайф... А ту, в черном, я сегодня вечером в кабаке точно склею. Увидишь...
      Бывший и нынешний помощник бывшего и нынешнего Местного Начальника посмотрел на него с укоризной.
      - Тебе бы, Игорек, не о девочках, тебе бы о делах подумать, - сказал он.
      - Слушай, не канючь, а? - Игорек потянулся и раскинул руки, дабы загар мог равномерно распределяться по телу. - Дай отдохнуть. Тех деньжищ, что на фьючерсах качнули, до конца жизни хватит.
      - Денег много не бывает, - спокойно заметил Помощник. - По-настоящему большие деньги ты, дорогой, ещё не нюхал. Вон видишь яхту? Там, слева? - Он откинулся в шезлонге и указал в сторону моря.
      - Где? - Игорек нехотя приподнял голову. - Вон та, что ли?
      - Она, - сказал Помощник.
      - Ну?
      - Вот тебе и ну. Конкурент твой смоленский, между прочим. Его лодочка... И домик тот, у шоссе, на который ты рот разевал. И ещё кое-что покруче.
      - Иди ты!
      - Эх, Игорек, Игорек... - Помощник Местного Начальника взял стоявшую в тени под шезлонгом запотевшую жестяную банку, повертел в ладонях и приложил к щеке. - Учиться тебе еще, дорогой... Учиться, учиться и учиться, как завещано нам.
      - Когда же он, сволочь, подняться успел? - задумчиво спросил Игорек, продолжая смотреть на яхту. - Его ж, козла, на нефти кинули.
      - Ты за него не беспокойся, - сказал Помощник. - Он хорошо прикрыт. Это тебя с медью кинуть могут. Расслабился ты что-то не в меру. А ситуацию отслеживать надо, любезный. Ежедневно отслеживать.
      - Я на двух задницах - и у нас, и в столице - сидеть не могу, ответил Игорек. - Ты бы им сам отстегивал. И с чуркой этой из министерства бы разобрался. У меня рук не хватает.
      - Там твоя наличка крутится, - напомнил Помощник. - Потерять не боишься?
      - Да наплевать, - сказал Игорек. - Здоровье дороже... Наплевать.
      * * *
      - Наплевательское отношение к делу, понимаешь, получается, - сурово произнес Большая Елка. - Наплевательство, понимаешь, и начихательство!
      Елка, насупив брови, посмотрел на Степаныча. Главный Министр стоял, виновато уставившись в пол.
      Второй час Президент разносил своего премьера, тыча время от времени пальцем в толстый доклад, лежавший перед ним на столе.
      - Это что у тебя здесь за цифири стоят? - Он выдернул листок из папки с докладом.
      - Это? - Степаныч, не поднимая головы, краем глаза глянул на листок. Это сводный баланс. Ну, показатели, значит. Обобщенные.
      - Показатели... - проворчал Елка. - И чего же они у тебя тут показывают?
      - Падение показывают... - вполголоса ответил Степаныч.
      - Хм... Падение, говоришь... А чего у тебя падает?
      - Все падает. - Степаныч ещё ниже опустил голову.
      - Что, прям-таки все?
      - Нет, - сказал Степаныч. - Кое-что растет. Долги, например.
      - Долги, значит?.. А отчего же они растут, понимаешь?
      - Оттого что инвестиций нету. Денег никто вкладывать не хочет. Ну, чтоб заводы там поднять и вообще... Я и здесь искал, и за границей искал. У них-то денег много, но не хотят. В долг дают, хоть и со скрипом. А чтоб в заводы или куда ещё вкладывать - не хотят. Боятся.
      - Чего боятся-то?
      - Ну, говорят, законы у нас непонятные. Риску много.
      - Так пускай Мыслище законы примет. Ты б им подсказал, чего надо. А то вон куда катимся, понимаешь! - Елка недовольно отодвинул рукой пухлую папку.
      - Да не примут они, - вздохнул Степаныч. - Там у них каждый свое твердит. Одни кричат, что родину, мол, распродадим, другие талдычат, что условия ещё не созрели. А чтоб условия созрели, экономику поднять надо. А чтоб экономику поднять, инвестиции нужны. А чтоб инвестиции были, законы нужны. А для законов, значит, условия ещё не созрели. А чтоб условия созрели...
      - Погоди, погоди! - Большая Елка взялся ладонью за лоб. - Ни хрена не пойму. Карусель какая-то получается!
      - Вроде того, - подтвердил Степаныч. - Только денег-то все равно нет. Вон и зарплату платить нечем.
      - Что ж, - удивился Елка, - у тебя народ без зарплаты работает?
      - Да вот, работают... - развел руками Степаныч. - Чтоб зар-плату им заплатить, налоги со всех собрать надо. А чтоб налоги собрать, у всех деньги должны быть. А чтоб деньги были, зарплату за-платить надо. А чтоб зарплату...
      - Остановись! - Елка окончательно потерял нить разговора. - Ну чего-то же они делают? Продукцию-то выпускают, понимаешь? Ее ж, понимаешь, продать можно. А продав, деньги получить. Из денег тех им зарплату выдать. Так?
      - Так-то оно так, - уныло ответил Степаныч. - Только продукцию ту никто не берет. Чтоб брали, она хорошего качества быть должна. А чтоб качество было, заводы перестроить надо. А чтоб заводы перестроить, опять же деньги нужны. А чтоб деньги появились, инвестиции требуются. А чтоб инвестиции появились...
      - Кончай! - выкрикнул Елка. - Понял я! То есть ни хрена не понял, но больше не могу!
      Он встал, походил по кабинету и снова уселся в кресло. Посмотрев на свой необъятный стол, заваленный папками разных цветов и размеров, он ощутил одно желание - лечь на все эти папки, закрыть глаза и заснуть.
      - Ну придумай ты что-нибудь, - устало сказал он Степанычу. - Напрягись там со своими министрами. Сколько их у тебя нынче? До хрена, поди?
      Степаныч замялся.
      - Много их, много, - подтвердил он.
      - И эти-то получают зарплату небось? - спросил Елка. - Может, тебе их поразогнать? И деньжат бы сэкономил, и другие зашевелились бы. Сидят ведь сиднем. Знаю я их. Сам в министрах ходил.
      - Да не их одних много, - постарался свернуть в сторону Степаныч. Вон и генералов у нас немерено. А на армию денег тоже нет - такую махину содержать. Министр обороны-то прямо вам подчиняется. Может, их тоже...
      - О генералах я и сам знаю, - оборвал его Елка. - Но тут, понимаешь, все не так просто...
      На эту тему ему говорить не хотелось. Министр обороны и впрямь расплодил генералов без счета. Но уговорить его сократить армейских начальников было невозможно. Обострять отношения с ним Елка не мог - он помнил, что обязан министру победой над Булатиком. Да тот и сам при случае не упускал возможности напомнить об этом.
      - Так ведь и с моими не просто, - пожаловался Степаныч.
      - Чего не просто? - Елка был рад, что удалось соскочить с генеральской темы. - Вон этого толстого, зама своего прогони.
      - Его нельзя, - сказал Степаныч, - он на трубе сидит.
      - На какой ещё трубе? Ты чего несешь? Может, у тебя там кто на жердочке сидит или ещё на чем?
      - Да на газовой трубе он, - разъяснил Степаныч, - по которой газ идет. Его трогать нельзя.
      Премьер сам до своего назначения сидел на трубе и бывших соратников обижать не собирался.
      - Других потряси, - пробурчал Елка. - Их у тебя целый полк, если не больше.
      Степаныч сделал несчастное лицо.
      - Да сокращал я, пробовал. Так их же потом куда-то пристроить надо.
      - Это верно, - согласился Елка. - Кадры терять нельзя. Я вот своих помощников подсократил малость, так для каждого по комитету создать велел. И ты создай.
      - Ну, если так... - отозвался Степаныч.
      Елка понял, что сморозил что-то не то.
      - Ладно, - сказал он, снова ощутив непреодолимое желание заснуть. Ступай пока. Потом договорим. День сегодня тяжелый... Иди...
      Как только за Степанычем захлопнулась дверь, Большая Елка сгреб в кучу несколько папок и уронил на них голову. Навалившись грудью на стол, он случайно нажал одну из многочисленных кнопок.
      Пискнул тихий гудок, и в ту же секунду на пороге возник Старший Охранник. Увидев спящего Елку, Охранник на цыпочках приблизился к нему и встал рядом.
      - М-мэ-э-э... - промычал Елка, с великим трудом поднимая голову. Т-т-ты?
      - Я, я, - успокоил его Охранник. - Не извольте беспокоиться.
      - М-м-мне это... мне еще... газеты просмотреть... - Большая Елка ткнул в пачку газет, лежавшую на краю стола.
      - А вот газетки читать не надо, - сказал Охранник. - В газетках гадости пишут.
      Он осторожно взял Елку за плечи и снова опустил его голову на папки с бумагами.
      - Я... это... мне... это... мне надо... - забормотал Елка, проваливаясь в сон.
      - Не извольте беспокоиться. Все сделаем-с! - шепотом произнес Старший Охранник.
      На тумбе рядом с Елкиным столом часто замигала красная лампочка. Охранник молниеносным движением снял трубку одного из десяти телефонов и поднес её к уху.
      - Слушаю, - сказал он. - Нет... Президент сейчас не может... Я - за него...
      Елка спал, и ему снился заросший вереском сосновый бор. Под огромным стволом сосны, завалившись на бок, храпел могучий бурый медведь. Лохматая шкура его мерно вздымалась от храпа.
      "Хорошо тебе, косолапый, - с завистью прошептал во сне Елка. - Спишь себе, понимаешь. И на все-то тебе, понимаешь, наплевать..."
      * * *
      На-пле-вать! А мне на-пле-вать!.. - услышал Кухтик где-то совсем близко и открыл глаза.
      - Мне на это дело наплевать. Пущай деньги плотют, засранцы, продолжал чей-то голос.
      Кухтик повернулся и увидел сидевших рядом с ним на садовой скамейке двух мужчин в расстегнутых грязных фуфайках.
      - Это ж надо! Третий месяц не выдают, - произнес один из сидящих. Совсем оборзели, гады. Хрен ли мне с того, что у них, вишь ли, продукцию никто не берет. Я у станка откорячился, ты мне мое отдай. Директор, морда, сам-то в карман по мильону в месяц кладет. Машка с бухгалтерии рассказывала. Наплодил жулья кругом. Аренда-шмаренда там всякая. Сидят, деньгу втихаря качают. А в цехе деталей готовых по углам навалено. Так он же, падла, опять за свое: не берут, мол, не берут... Раньше брали небось!
      - Да, - подтвердил его собеседник. - На швейке и того хуже. Сырья у них ни хрена нету. С зимы стоят. Бабы вон на демонстрацию идти собрались. А уж их если раскочегаришь...
      - Фигня все, - сказал первый. - С местных что возьмешь? Надо в столицу ехать, министрам этим стекла повышибать. Всю страну развалили, сволочи.
      - Эт точно, - кивнул второй.
      Кухтик поднялся со скамейки и, протирая заспанные глаза, пошел по пыльной улице, покрытой россыпью первых осенних листьев. Отработав целую неделю в подсобке какой-то очередной фирмы, он к воскресенью выматывался так, что часто засыпал там, где садился. Вот и сегодня, выйдя из дома и дошагав без всякой цели до окраины города, он присел на скамейку и тут же задремал.
      В Лукичевске стояла на редкость теплая осень. Кухтик шел по выщербленному асфальту улицы, которая незаметно превратилась в грунтовую дорогу, ведущую к тенистой роще. Деревья, вскоре окружившие его, ещё не были тронуты желтизной. Кухтик шел, глядя себе под ноги. Вдруг дорога резко свернула вбок. Он поднял голову и увидел стоявший прямо в лесу большой дом из красного кирпича. Блестящая островерхая крыша возвышалась над входом. Кухтик решил подойти поближе, дошел почти до самого крыльца, выложенного розовым камнем, как неожиданно откуда-то из-за дома появились два милиционера. Те самые - толстый и тощий.
      - Куда? - насупясь, произнес толстый.
      - Я... а что?.. - пробормотал Кухтик.
      Тощий жестом указал ему на дорогу. Не успел Кухтик повернуть обратно, как дверь в доме открылась и на розовые ступеньки вышла женщина в длинном платье.
      - Вы к кому? - спросила хозяйка.
      Что-то знакомое, давным-давно слышанное почудилось Кухтику в её голосе. Он взглянул в лицо женщины, и уши его запылали. Прянично-селедочный запах, прилетевший невесть откуда, из глубины памяти, смешался с запахом хвои.
      - Так к кому вы? - повторила хозяйка дома.
      Он стоял, втянув голову в плечи, и не мог пошевелиться. Женщина в длинном платье спустилась чуть ниже, пристально посмотрела на него и подняла брови:
      - Это что, ты?
      - Йя... - прошептал Кухтик одними губами.
      Толстый милиционер кашлянул и обернулся к хозяйке. Та, не глядя, махнула ему рукой, и оба охранника мгновенно скрылись за кирпичным углом.
      - Ты откуда взялся? - спросила Она, подойдя почти вплотную.
      - Ну... я... оттуда... - Кухтик показал пальцем куда-то вбок.
      Она оглядела его с головы до ног, потом, секунду подумав, взяла за рукав.
      - Может, зайдешь?
      Пот выступил у него на лбу.
      - А... ты что?.. Ты... здесь живешь? - запинаясь, спросил он.
      - Здесь, здесь, - сказала Она. - Пошли...
      Такой дом он видел только однажды - в фильме по телевизору. Кухтик сидел на широком диване, покрытом чем-то шелковистым и мягким. В дрожащих руках он сжимал стакан, в котором высвечивалась золотистая жидкость и плавали маленькие кусочки льда. Отпечатки его потных пальцев покрывали стекло.
      - Ну вот, - сказала Она, присаживаясь с ним рядом. - Вот и встретились.
      Кухтик не ответил, лишь часто заморгал и облизнул пересохшие губы.
      - А у меня, вот видишь, теперь жизнь какая?
      - Какая... - словно попугай, повторил он.
      - Вот такая. - Она отпила глоток из стакана, который держала, покачивая в ладони, и положила другую руку на спинку дивана. - Так вот теперь живу. Муж в банке работает. Директором... Жаль, в отъезде он, а то б познакомила.
      Кухтик тоже попытался отпить глоток золотистой жидкости, но поперхнулся. Она тихо рассмеялась и тронула его за колено.
      - Музыку хочешь включу?
      Кухтик судорожно мотнул головой. Белый высокий потолок дрогнул и закачался...
      - ...Длинный ты какой. И тощий. А это что? Шрам у тебя здесь?.. Да ты не лежи так, подвинься, тут места много. Вон, подушка упала. Хочешь, я ещё выпить принесу?.. Нет, это радиотелефон. Можешь позвонить... Почему некуда?.. Не трогай, щекотно... Вот на, держи... Со льдом... Что смотришь, растолстела я, да?.. Ну, скажешь тоже. Смешной ты парень. Сам-то как живешь?.. Ну-ну... А мне теперь плевать на них на всех. Хватит, покувыркалась. Я жить хочу. Понимаешь? Нагляделась на жизнь эту собачью. Тоже девчонкой о принце мечтала. Потом в училище, общага, на швейке работала, пока папаня не спился. Потом лабаз этот чертов. Тому дай, этому дай. И себе ещё надо. И сестре послать. Там у них вообще голодуха была. Набегалась, натаскалась сумок с подсобки. А иначе как? Думаешь, сладко? Ты тогда, помнишь, о папаше своем рассказывал. У меня родичи тоже по тридцать лет отбарабанили. Мать - в горячем цеху. А в результате что? Нет, пусть оно все катится к чертям собачьим. Наслушалась байки ихние. Старикам всю жизнь лапшу на уши вешали, а те - как ослы за морковкой. Нет уж, теперь я сама о себе позабочусь. Пусть хоть на сто частей все развалится! Думают, они обворовывали, так у них воровать не станут?.. Ты пей, пей. Вон там фрукты лежат, возьми... Мне их не жалко. Они, что ли, нас жалели? Я б хоть завтра умотала куда глаза глядят, да только мне покамест и здесь хорошо. А что там завтра будет... Нет, не холодно мне. Сам лучше укройся... На таких вот, как ты, они всю жизнь и ездили. А сами у кормушки паслись. Теперь по углам тащат, думают, снова на дураков нарвались. Фиг им!.. Не волнуйся ты, глупый. Никто сюда не придет. Ментов этих видел? У нас в общаге раньше шмон наводили. Теперь вот здесь стоят как миленькие. А днем старух на площади гоняют. Им только со старухами и воевать. Что счас, что раньше. Тебя, что ли, думаешь, они охраняли? Они тех козлов, что тебе мозги пудрили, от тебя же, дурака, охраняли. Гнилье все кругом, не видишь разве? Сто лет уже как прогнило... Ладно, давай лучше выпьем. Наплевать на все это. Наплевать и забыть...
      * * *
      Кухтик уныло брел по ночному городу. Сухие палые листья шуршали у него под ногами. В одном из окон на первом этаже тускло светилось окно. Приблизившись, Кухтик глянул туда и остановился. В освещенной комнатке за столом перед каким-то прибором, похожим на телевизор, согнувшись, сидел человек. Кроме него, в комнате никого не было.
      Человек за столом пошевелился, выпрямился, и Кухтик с изумлением узнал в нем Беню. Того самого Беню, которого не видел уже, почитай, год. Разом забыв свои горестные мысли, он обрадовался, поднялся на цыпочки и тихонько постучал по стеклу. От стука его Беня вздрогнул, потом быстро обернулся.
      - Это я, - сказал Кухтик, заулыбался, приложил к окну ладонь и поскреб пальцами.
      Беня вскочил со стула и побежал к дверям...
      - Да не надо... Ты не отрывайся, если работаешь. Я ж только на минутку, - приговаривал Кухтик, видя, как друг его разгребает на столе бумаги, освобождая место для чайника.
      - Нет уж, мы с тобой сейчас чайку попьем! - Возбужденный Беня неловко повернулся и скинул пачку бумаг на пол. - Да черт с ними! Фуфло все это! Ты садись давай. Вот сюда садись.
      Кухтик сел на предложенный стул и оглядел комнату. Кроме стола с непонятным прибором, в ней стоял ещё один маленький стол, заваленный бумажными рулонами. По стенам тянулись полки, на которых тоже лежало много бумаг и каких-то коробок.
      - А это что? - Кухтик показал на прибор с экраном.
      - Это? Это компьютер, - ответил Беня, закончив возиться с чайником и присаживаясь рядом с ним. - Видел такой?
      - Не.
      - Ну вот погляди... Видишь, клавиши тут. А эта хреновина - дисплей называется.
      - И что он делает? - спросил Кухтик.
      - Кто? Компьютер? Ну, считает и вообще...
      Кухтик осторожно потрогал гладкие клавиши и повернулся к приятелю.
      - Ты, значит, здесь работаешь? А чего так поздно?
      - Ай! - Беня махнул рукой. - К утру программу надо сварганить. Вот сижу... Рыночная экономика... Да мне не привыкать. Я, помнишь, и в лаборатории по ночам сидел.
      - Ага, - сказал Кухтик. - А это что за фотография у тебя здесь стоит?
      Он кивнул на яркую красивую карточку, прислоненную к картонной коробке. С фотографии смотрел человек в пестрой рубашке, сидевший на ступеньках небольшого домика, выкрашенного белой краской.
      - Да вот Кирилл прислал. Помнишь Кирилла?
      - Это который у нас работал?
      - Ну!.. В Америке он сейчас. Живет там. Письмо вот написал.
      - Здорово, - сказал Кухтик, рассматривая фотографию.
      - Здорово, здорово. - Беня встал и выключил закипевший чайник. Давай-ка чаю попьем. Вот только пожевать у меня ничего не осталось. Были вафли, да все стрескал.
      - Мне ничего не надо, - сказал Кухтик. - Я сытый.
      - Ну, ладно. - Беня разлил чай в два стакана и достал из ящика стола стеклянную банку с сахаром. - Вот угощайся.
      - А ты чего в Америку не поехал? - спросил Кухтик друга, отхлебывая горячий чай.
      - Я-то?.. - Беня помолчал. - Ну, во-первых, туда, понимаешь ли, не враз уедешь. Не ждет там нас никто особенно. Да и ждать не обязан. Верно ведь?
      Кухтик пожал плечами.
      - А во-вторых, - продолжил Беня, помешивая ложкой в стакане, - мне пока и здесь ничего. Работа, правда, дурацкая. Но вот зато если деньжат до весны заработаю, может, к родичам своим съезжу. Если, конечно, не лопнет контора.
      - А родичи у тебя где? - спросил Кухтик.
      - Они у меня далеко, в другой стране. У моря они живут. Там, Кухтик, тепло. Все время тепло.
      - Хорошо там, наверное, - сказал Кухтик. - А здесь зима скоро. Холодно будет. Опять топить не станут...
      Беня допил свой чай и поставил стакан на стол.
      - Хреново тебе живется сейчас небось? - спросил он у Кухтика.
      - Да не. Мне ничего, - ответил Кухтик. - Только вот знаешь, Беня. Я вот подумал... Какая-то жизнь у нас нескладная все время получается. Не такая какая-то... Колька говорит, из-за масонов все.
      - Масоны? - переспросил Беня. - Ну, масоны - страшные люди.
      - Не, я серьезно. - Кухтик увидел, что глаза у Бени смеются. - Может, и не из-за них это. Но только кто-то же есть, наверное? Не может же быть, чтобы мы сами с собой столько лет все это устраивали? Правда?
      - Правда, - подтвердил Беня. - Только это не масоны. Это - тунгусы. Это они с эскимосами все нам устроили.
      - Да ну тебя! - сказал Кухтик. - Ты все шутишь.
      Беня отодвинул чайник и хлопнул его по плечу.
      - Ладно, не бери в голову! Ты посиди немного еще, а я сейчас закончу, и вместе домой пойдем. Прогуляемся заодно. Идет?..
      * * *
      Облака в ночном небе рассеялись, и над Лукичевском светилась россыпь крохотных, словно булавкой наколотых в черной материи звезд. Посреди темной площади высилась глыба с очертаниями коренастой человеческой фигуры. Площадь была безлюдна, и каждый шаг Кухтика гулко отдавался эхом в пустом пространстве.
      - Послушай, Бень, - спросил Кухтик, - а вон там что за звезды? Мы в школе проходили. Только я забыл.
      - Вот там? Это Орион. Видишь - три звезды, цепочкой такой. И вон выше - ещё две. И вот снизу. Видишь?
      - Ага, вижу, - сказал Кухтик. - А эта, как её, Большая Медведица где?
      - Вон... - Беня указал на звезды, светившие над самой головой черного памятника. - А вот это, вон там, за домом твоим, это созвездие Лиры.
      - Где помойка, что ли?
      - Ну да, в той стороне.
      - Слушай, Беня, а что на помойке-то происходит? Кругом все чего-то рассказывают. Будто опять там какая-то аномалия образовалась, вроде той, что академик говорил.
      Беня остановился, пошарил по карманам и вытащил пачку сигарет. Он чиркнул спичками, осветив в темноте лицо, и протянул сигарету Кухтику.
      - Возьми, закури... На помойке, говоришь?
      - Ага.
      - Ну, судя по всему, прав был наш академик. Только знаешь, мне после того случая неохота обо всем этом думать... Есть она или нет, я не знаю. Только если и есть, то кому сейчас до нее?.. Все эти фокусы, что здесь происходят, трудно, конечно, объяснить. Но я думаю, лучше нашу аномалию в покое оставить. Пусть живет сама по себе. Кругом и без того бедлам. Может, и лучше, что никто ею не занимается. Глядишь, сама исчезнет. А нет, так когда кончится эта суматоха, тогда и разберутся.
      - А давай сейчас пойдем посмотрим, - предложил Кухтик. - Счас темно, никого нет. А то утром психи эти набегут, кружиться начнут. Они ж там целый день скачут. Видел?
      - Да видел я, - отмахнулся Беня. - И все эти сказки слышал насчет того, что подойти к ней нельзя, что круг там какой-то... Ходил я туда. И ничего. Подошел... Дурь все это. Средневековье. Не забивай себе мозги.
      - Нет, круг там есть, - сказал Кухтик. - В него ещё Надькин отец попал. Он трезвый был, не врет. Только это не всегда случается. То он есть, то нет. Правда.
      - Хорошо, - согласился Беня. - Давай пойдем, если тебе так охота.
      Они направились в обход Кухтикова дома, прошли вдоль темной, с провалами окон стены, миновали заросший колючками двор и вышли к свалке-помойке. На фоне черных кустов Кухтик разглядел белеющее пятно.
      - Кто это там? - тихо спросил он.
      - Где? - отозвался Беня.
      - Да вон!
      В нескольких шагах от них, опираясь о высокую палку, стоял человек. На палке был прикреплен белый бумажный лист. "Руки прочь от лукичевской земли! Нет жидомасонскому заговору!" - с трудом разобрал Кухтик слова на плакате. Человек стоял молча, глядя куда-то вдаль. Фигура его в темноте казалось плоской, словно вырезанной из картона.
      - Здравствуйте, - робко произнес Кухтик.
      Фигура молчала.
      - Здрасте, - повторил Кухтик, не зная, что ещё сказать хранителю помойки.
      - Изыди, сатана! - раздалось во тьме.
      Беня взял Кухтика за локоть и слегка потянул назад.
      - Пошли, - сказал он. - Маразм крепчает.
      - Да чего он! - Кухтик выдернул руку и сделал шаг к картонной фигуре. - Чихать я на него хотел! Возьму и пойду!
      Он сделал ещё шаг и вдруг увидел, что воздух впереди начал как-то странно светлеть. Темнота, ещё секунду назад висевшая вокруг, расступилась. Очертания густых, покрытых листвою кустов явственно проступили на фоне голубоватого зарева.
      Помойка светилась.
      Кухтик оступился и, заслонясь ладонью от света, попятился. Черный картонный человек оглянулся, присел, издал глухой визг, отшвырнул палку с плакатом и бросился прямо на него. Чуть не сбив Кухтика с ног, он пронесся мимо, продолжая тихо визжать. Кухтик инстинктивно отпрянул назад.
      - Стой! - крикнул сзади Беня. - Стой!
      Кухтик и без того замер, глядя на испускавшую голубовато-зеленый свет свалку-помойку.
      - Значит, есть-таки она... - завороженно произнес Беня у него за спиной. - Значит, все-таки есть...
      V
      И прошла осень. И наступила зима.
      И прошла зима. И наступило лето.
      И большой шар по-прежнему вращался вокруг желтой звезды, подставляя ей то один свой бок, то другой.
      И жители одной шестой части суши по-прежнему ждали лучших времен.
      - Ну что за жизнь! Что за жизнь, понимаешь, - приговаривал Большая Елка, меряя шагами свой кабинет. - Бьешься, бьешься, понимаешь, изо дня в день, а все - как об стенку горох!
      Минуло уже больше трех лет с того осеннего дня, когда он, полный сил, карабкался на броню зеленого танка, чтобы произнести оттуда свою героическую речь. С каждым годом Елка вспоминал тот памятный день все с большей тоской. Куда-то разбрелись прежние друзья и соратники. Усач, стоявший тогда бок о бок с ним во дворце Центральной провинции, переметнулся на сторону Елкиных врагов и выступил против него вместе с Булатиком. Обоих пришлось отправить в тюрьму, откуда их, впрочем, скоро освободили по требованию Мыслища. Елка и сам был не против освобождения, поскольку иначе пришлось бы затевать суд, снова ворошить былое, вспоминать о танках в столице и обо всем, о чем вспоминать ему не хотелось. Но гораздо тяжелее было видеть, что за все прошедшие годы со времени его победы над Миккиными друзьями-заговорщиками да и со времени недавней победы над Булатиком мало что изменилось. Если не считать затеянной Колобком либерзации. Но плоды её были пока что не в меру горькими. Конечно, Большая Елка понимал, что иначе поступить не мог, что, не доверься он тогда Колобку, все могло бы быть ещё хуже. Он хорошо помнил, сколько денег, сколько товаров и сколько еды для прокормления жителей у него оставалось, когда занял он кабинет Первого Демократа. Но что с того? Плохое забывается быстро, и теперь многим жителям прежняя их жизнь казалась лучше, чем нынешняя. Во всяком случае, та, что была у них до времен перековки. Она и была для многих лучше. По крайней мере - привычнее. Хотя именно тогда разбазарили Предводители ценную нефть, тогда понастроили кучу кастрюльных заводов, тогда проспали все что можно и отстали от остального мира на долгие годы. Но Предводителей давно уже не было в живых и отвечал теперь за все он - Президент Большая Елка.
      Глядя на то, что происходит вокруг, Елке порой хотелось за-браться куда-нибудь в темный угол, заснуть и ни о чем не думать. Часто он и впрямь по несколько месяцев пребывал в каком-то полусне, вяло реагируя на окружающий мир. Приходя в себя, Елка обнаруживал вокруг уйму невесть откуда взявшихся новых чиновников, которых, как выяснялось, назначили с его согласия. Все они перли к нему со своими докладами, изображали кипучую деятельность, но деятельность эта по большей части сводилась к бесконечной грызне друг с другом. Хорошо еще, что половину из них не пропускал к нему Старший Охранник, сам решая, кого допустить к Президенту, а кого - нет.
      Елка устал от всего. От плохих новостей, которые каждый день сообщали газеты. (Хорошо, что Охранник и газеты подбирал не из самых ругательных, а то совсем бы жить расхотелось.) Устал он от вечных доносов друг на друга, которые строчили ему соратники. (Слава Богу, что и доносы Охранник отсеивал, а не все давал прочитать.) Устал он от раздумий о новых выборах в Мыслище. Выборы должны были состояться зимой, и на них собиралась вылезти уже без малого сотня партий.
      О партиях ему особенно не хотелось думать. Число их не поддавалось никакому здравому рассудку. А утомленному Елкиному рассудку - тем более. Кроме партии Колобка, на которую он понадеялся на прошлых выборах, но которая не оправдала ожиданий (Колобка жители, понятное дело, не очень любили), была ещё одна, вроде бы приличная партия. Возглавлял её Кучерявый. Тот самый, что приходил к нему со своей программой насчет трехсот дней, необходимых для достижения полного счастья. Судя по всему, Кучерявый был парень с причудами и даже партию свою назвал по чудному - не то "Груша", не то "Абрикос". В общем - что-то из фруктов. Предлагал он, по сути дела, то же, что Колобок, но последнего нес по кочкам. В чем заключались их разногласия, Большая Елка не понимал. Однако, судя по тому, что обе партии - и Колобка, и Кучерявого - друг друга на дух не переносили, разногласия эти все же имелись. И немалые. Другие партии, поддерживавшие Елку, представляли собой небольшие группки и, хоть назывались всякими громкими именами, реальной силы не имели. К тому же партийные лидеры постоянно воевали друг с другом, выясняя, кто из них больший демократ и кто к кому по этой причине должен присоединиться.
      Из партий, представлявших угрозу для Елки, выделялись, пожалуй, две. Первая - это партия Клоуна, имевшая уже много мест в Мыслище. Но Клоун все-таки был идиотом, а жители окончательно ещё с ума не сошли. Поэтому Елка надеялся, что хотя многие снова и проголосуют в знак протеста за клоунскую партию, но у большинства хватит ума не плевать себе в щи, лишь бы насолить повару. Второй партией была некогда единственная в стране партия Микки. Точнее - партия Автора Великой Идеи. Возродившись, она с каждым днем набирала вес. Каждый Елкин промах добавлял новых сторонников. Руководил ею бывший Партийный Начальник, которого Елка помнил ещё со времен своего пребывания в Высшем Органе. Коренастая фигура с лысеющей головой тогда часто мелькала в коридорах Большого Дворца. Соратники между собой звали его Толстолобик. Был он не то чтобы шибко умен, но и глупостями вроде борьбы с жидкостью подобно Лихачу не занимался. Служил Толстолобик в отделе, который отвечал за мысли, а потому связи имел немалые. Отдел этот всегда считался в партии главным.
      Впрочем, сейчас Елке было не до Толстолобика. Расхаживая по кабинету, он пытался сосредоточиться и вспомнить, кого вызвал сегодня утром к себе для доклада. На память Елка не жаловался. Он мог легко запоминать множество цифр, фактов, фамилий, чтобы при случае огорошить своих нерадивых соратников, привыкших вешать начальству лапшу на уши. Но сейчас проклятая сонливость делала его совершенно неспособным мыслить. Наконец, собрав остатки воли, он вытащил из памяти необходимые сведения. Прийти должны были министр обороны и министр внутренних дел. Докладывать им надлежало о росте преступности и о положении в армии. Кто из них за что отвечал, он вспомнить не мог. "Черт с ним, пускай идут. Там разберемся", - решил Елка и велел секретарю вызвать первого докладчика.
      В кабинет вошел министр внутренних дел. Был он тощ, растерян и глядел на Президента глазами школьника, не выучившего урок.
      - Ну, - спросил Президент. - За что отвечаешь?
      - За... за внутренние дела, - угодливо согнувшись, ответил министр.
      - Ага... И что у нас там внутри?
      Министр засуетился, выхватил из-под мышки папку и начал лихорадочно переворачивать страницы.
      - Рост возрос на ноль целых шесть десятых, - бубнил он, - при общей раскрываемости ноль две... Снижение показателей на ноль семь... Превышение уменьшения - ноль девять... Возрастание сползания на двена...
      - Заткни фонтан, - сказал Президент. - Помолчи.
      Министр прервался на полуслове. Большая Елка потер виски и устало посмотрел на него.
      - Говори по-человечески, - произнес он. - Чего с преступностью-то?
      - С преступностью?
      - С ней, с ней. - Елка начал сомневаться, того ли он вызвал.
      - Преступность... она того... растет она... - виновато молвил министр.
      - Растет, говоришь? - насупился Елка. - Хреново, значит, работаете.
      Борец с преступностью пошел красными пятнами и вновь уткнулся в свою папку.
      - По состоянию на первое ноль шестое, - забормотал он, - общее количество составило шестьсот тысяч двести шестьдесят шесть, что превышает показатели...
      - Да кончай ты бубнить! - Елка с трудом удержался от желания долбануть по столу. - Объясни толком. Много преступников?
      - Много... - выдавил тощий докладчик.
      - Твои берут? - спросил Елка.
      Министр окончательно залился краской и чуть слышно ответил:
      - Все берут... не только мои.
      - Да не о том я! - рявкнул Елка. - Преступников, спрашиваю, берут али нет?
      - Берут, берут, - закивал головой министр. - Только много их больно стало. И не всякого враз возьмешь. Его повяжешь, а за ним целый хвост тянется. Станешь хвост тащить, а тебе - по рукам.
      - Кто - по рукам? - изумился Елка.
      - Как кто? Ну, вот эти... - Внутренний министр посмотрел на него с опаской. - Эти, которые...
      - Главари, что ли? Мафия? - спросил Елка.
      - Ну, зачем мафия? Я ж так не сказал. - Министр облизнул пересохшие губы и боязливо осмотрелся по сторонам.
      - Не пойму я, - сказал Елка. - Говори яснее. Мешает тебе кто? Так и скажи. И работай, понимаешь, а не крути задницей. Преступность чтоб искоренил! Я вон декрет издал, чего тебе еще? Работать надо. Понял?
      Тощий вспотевший человечек понуро склонил голову.
      - Понял... - ответил он, сжавшись.
      - Ну, а раз понял, так иди...
      Следующим перед Елкой предстал министр обороны по фамилии Грач. Не в пример первому докладчику был он крайне упитан, выглядел вполне довольным собой. Войдя в кабинет, Грач щелкнул каблуками и бодро прошагал по ковровой дорожке к столу.
      - Прибыл по вашему распоряжению! - отрапортовал он и сразу расслабился, одарив Президента фамильярной улыбкой.
      - Ну, как дела? - спросил его Елка. - Проблемы есть?
      - Проблемы есть, - подтвердил Грач. - Денег нету.
      - Так я ж тебе выделил вроде недавно? - Большая Елка взял карандаш и начал вертеть его в руке, ожидая очередной кляузы.
      - Да разве ж это деньги? - ухмыльнулся министр. - Так, на раз пожрать. Еще в прошлом месяце схавали. У меня солдат голодный сидит. Боеготовность падает.
      - А куда тебе солдат-то столько? - задал Елка свой обычный вопрос. Говорил же - сократи ты их. Тебе ж легче будет.
      - Не, никак нельзя, - вздохнул Грач. - У меня от количества солдат количество генералов зависит. В каждой дивизии по семь генералов. Это раз. В каждом округе на дивизию по тридцать восемь. Это - два. В генштабе на округ по шестьдесят девять. Это - три. В министерстве... В министерстве я не считал. Но помню, что много... Нет, тут ничего трогать нельзя. Все посыплется.
      Елка решил малость осадить его.
      - Да чем заняты генералы твои? Их в одной столице вон сколько. Я тут в газете вычитал, дачи они себе в основном строят.
      - Вранье! - убежденно сказал министр. - Чистое вранье. И провокация... Глумление, очернение, разложение и ущемление... Все врут, суки!
      - Уж больно ты крут... - Елка заерзал в кресле. - Пошто их так, газетчиков-то?
      - Суки и есть! - повторил Грач. - И насчет дач - врут, гаденыши. Не дачи это, а стратегические объекты. Там подвалы - по шесть метров. На случай ядерной войны.
      - Ну, если на случай войны, - пошел на попятную Елка.
      - Во, во! А то поливают грязью... - Министр гневно передернул плечами. - Денег дадите?
      - Погоди ты с деньгами. - Большая Елка решил оттянуть неприятный момент, полез в стол и вытащил бумажку со старыми записями. - Вот, гляди. Тут давеча мне записку прислали. Городишко такой есть. Лу-ки-чевск называется. Так вот пишут, что там дела какие-то непонятные творятся. Территория там, вишь ли, куда-то запропастилась. Ну, вроде того, что пропала. Не то её кто у нас захватил, не то мы захватили, а они обратно умыкнуть норовят. В общем - непорядок.
      - Эт мы враз! - бодро вякнул золотопогонный Грач. - За два часа справимся. Одним полком.
      - За два часа, говоришь?
      - А фиг лишь? Одним полком... Не хрен делать! - ответил министр. - А как насчет деньжат?
      - Да будут тебе деньги. Будут. - Елка насупился и спрятал бумажку обратно в стол. - Пойми ты, всем не хватает. Не один ты у меня!
      - Я не один, - согласился Грач. - Нас много...
      Выпроводив Грача, Большая Елка почувствовал, что смертельно устал. Неудержимое желание заснуть снова охватило его. Но спать было нельзя. Он закряхтел, поднялся с кресла, медленно волоча ноги, подошел к большому книжному шкафу, открыл дверцу и пошарил рукой за книгами. Нащупав там что-то, он потянул это что-то на себя. Послышались глухой звон и бульканье.
      Что дальше делал Президент - неизвестно.
      * * *
      Лукичевское лето было в разгаре. Над широкой площадью, заставленной ларьками, кружились хлопья тополиного пуха. Пух оседал на фанерные вывески, размалеванные яркими красками, на плоские крыши ларьков, на бронзовый памятник, стоявший в центре площади. Огромная лысая голова Автора Великой Идеи была засижена голубями, и пух, оседавший на ней, делал учителя всех вождей похожим на седого дряхлого старца.
      Кухтик сидел на стуле в Колькиной комнате и от нечего делать крутил ручки телевизора. Неделю назад он снова стал безработным и теперь каждое утро начинал с того, что обходил город, читая редкие объявления на фонарных столбах. Серьезной работы никто не предлагал. В одном из объявлений он вычитал, что требуются распространители заморских лекарств. Кухтик пришел по указанному адресу. Его встретил молодой стриженый парень и всучил коробку с непонятными надписями.
      - Будешь дилером, - сказал работодатель. - Толкнешь товар, получишь комиссионные. На покупателя при, как танк. Говори - экстралекарство. Лечит все: старение, облысение, грыжу, рак, импотенцию. Для мужиков на импотенцию напирай. Понял?
      Кухтик кивнул и взял в руки коробку.
      - Бабки гони, - сказал парень.
      - Что? - не понял Кухтик.
      - Бабки давай, говорю. Двести зеленых. За первую партию. Продашь дороже - остальное твое.
      Лицо Кухтика сделалось грустным. Стриженый посмотрел на него, все понял, отнял коробку и сказал: вали! С тех пор объявления о торговых операциях Кухтик пропускал, не читая. А других не было. Попадались, правда, листки, которые начинались словом "Продам", но их он тоже не читал, так как ничего покупать не собирался. Да и не смог бы при всем желании.
      Кухтик пощелкал телевизионным переключателем и стал смотреть какой-то фильм. С середины. Впрочем, и с середины все было ясно. Двое грабителей со страшными рожами взламывали сейф в огромной комнате, увешанной коврами и уставленной золотыми подсвечниками величиной с уличный фонарь. Руки у взломщиков тряслись. И, как выяснилось, не зря. Только успели они открыть железную дверцу, тут же на пороге возник мускулистый мужчина, обвешанный пистолетами. Он прыгнул через всю комнату, своротил пару столбов-подсвечников и открыл ураганную стрельбу. Грабители заметались из угла в угол, также беспрерывно паля из револьверов во все стороны. Мускулистого пули не брали. Он приседал, катался по полу, срывал со стен ковры, вышибал стекла в окнах и вообще разносил квартиру в щепки. Бандиты тоже старались. Но песенка их была спета. Обливаясь кровью, они заползли под стол...
      В этот момент неожиданно раздалась музыка и на экране появилась женщина в белом махровом халате. "Вы ещё не испытали блаженства от новых тампонов "Тампакс"? - спросила она у Кухтика. - Новый "Тампакс" - это то, что вам нужно!" Женщина повернулась несколько раз, раскинув в стороны руки. "Почувствуйте легкость и свободу! - предложила она ему. - Забудьте о всех неудобствах!" Еще немного покружившись, женщина в белом исчезла. Ее сменил толстяк в клетчатой рубашке. Он сидел за столом, уплетая из большой тарелки макароны. Чуть дальше стояла вторая тарелка, на которой лежала курица неимоверных размеров. У Кухтика заурчало в желудке. "Анкл Бенц!" представился толстый, достал откуда-то из-под стола пузатую бутыль, отвернул пробку и начал поливать макароны ярко-красным соусом. "Анкл Бенц, Анкл Бенц", - повторял он без конца свое имя, словно боялся забыть его. Вылив на тарелку с макаронами пол-литра соуса, клетчатый толстяк снова принялся запихивать их в рот. Сожрать все он не успел. Экран мигнул, и перед Кухтиком предстала ещё одна женщина. На этот раз - почти голая. Точно ли она была голой, сказать он не мог, потому что показывали её только до пояса. Женщина держала в руках кусок мыла и, закрыв глаза, обнюхивала его со всех сторон. Слов она не произносила, только нюхала и нюхала, не поднимая век. Добром это не кончилось. Кусок выскользнул у неё из рук и залепил весь экран. "Камэй! Париж!" - произнес чей-то громкий голос, и снова появились два окровавленных бандита...
      Дела у грабителей шли совсем плохо. Мускулистый, судя по всему, всадил в каждого не меньше десятка пуль. Но несчастные ещё ползали. Их мучитель, то появляясь, то исчезая в дыму, продолжал расстреливать горемык. Патронов в каждом пистолете, надо полагать, было не меньше, чем в автомате Калашникова, из которого Кухтику пришлось пару раз пострелять в армии. Квартира, где происходил бой, напоминала уже развалины. Ни от ковров, ни от подсвечников ничего не осталось. Если это было жилье мускулистого, то никаких денег из спасенного сейфа ему на ремонт не хватило бы. Если же он геройствовал в чужой квартире, то хозяева могли запросто пристрелить его самого за все, что он учудил с их жилплощадью.
      Фильм продолжался. Мускулистый все стрелял и стрелял, а грабители все ползали и ползали. Конца этому не предвиделось. Кухтик снова взялся за ручку переключателя, но тут за окном послышался странный звук. Казалось, откуда-то издалека приближается не то с десяток тракторов, не то колонна тяжелых грузовиков-самосвалов. Он поднялся и подошел к окну. На площади все было спокойно. Кухтик высунулся, посмотрел по сторонам, но тоже ничего нового не заметил. А гул тем временем становился все сильнее. От него уже подрагивали листья на деревьях, растущих внизу. Заинтригованный Кухтик слез с подоконника и направился по коридору на кухню. Здесь было совсем шумно. Он быстро дошагал до окна, открыл раму и увидел перед собой свалку-помойку. Вокруг помойки никого не было. Не было никого и вдали - у здания института. Рев моторов шел со стороны рощи, раскинувшейся справа от дома. Кухтик посмотрел туда, и глаза его округлились.
      Через рощу, сминая тонкие осины и густые кусты, к помойке выползал танк. Оглушительно рявкнув, он выбросил из-под гусениц комья земли, повел длинным стволом и остановился. Вслед за ним из рощи показались ещё два танка. Потом - ещё два. Окружив свалку-помойку большим полукольцом, они замерли.
      Кухтик отпрянул от окна, повернулся и побежал к дверям квартиры. Через минуту он был уже во дворе.
      Над рощей висело облако выхлопных газов. В глубине среди кустов и деревьев Кухтик разглядел мелькающие фигуры людей в камуфляже. Там же стояли три бронетранспортера и несколько грузовиков.
      Из-за дома со стороны площади к помойке стал кучками собираться народ. Откуда-то появились и экстрасенсы в своих балахонах. Десяток мальчишек подобрались вплотную к танкам, тыкали в них пальцами и что-то громко обсуждали между собой. У входа в институт показалась небольшая группа человек пять-шесть. Они стояли на ступеньках, размахивая руками. Кухтик обошел двор, приблизился к первому танку и остановился поодаль.
      - Первый взвод! - услышал он команду. - Становись!
      Камуфляжные фигурки засуетились и выстроились цепочкой. На головах у них были полукруглые шлемы. Такой экипировки Кухтик ещё не видел. Он рискнул подойти поближе, споткнулся о сломанный ствол осины, чуть не упал, а выпрямившись, остолбенел.
      Впереди, в двух шагах, затянутый в пятнистую форму, стоял... старшина Халява.
      - Куда прешь? - грозно выкрикнул старшина. - Ослеп, что ли?
      Кухтик обмяк и сел на землю.
      - Товарищ... - пробормотал он. - Товарищ... старшина.
      Лицо у Халявы вытянулось.
      - Кухтик?!
      - Я, - тихо ответил Кухтик.
      - Е-мое!.. - Старшина явно не верил своим глазам. - Ты откуда здесь взялся?
      - Из дому... - произнес Кухтик, поднимаясь. - Я здесь живу.
      - Где живешь?
      - Вон там. - Кухтик указал в сторону своего дома.
      Быстро оглянувшись на цепочку солдат и махнув им рукой, старшина подошел к нему.
      - Вот те на! Опять, значит, свиделись. Это ж надо!
      - А вы здесь как? - спросил Кухтик, ощутив до боли знакомый запах гуталина, кожи и отглаженной солдатской робы.
      Халява помедлил с ответом.
      - Мы-то?.. А мы это... прибыли конституционный порядок наводить. Вон эмвэдэшников нам придали. Внутренние войска. Вишь, красавцы стоят, показал он на солдат в шлемах. - Будем территорию зачищать. Формирования у вас тут, говорят, объявились. Незаконные.
      - У нас? - переспросил Кухтик.
      - Ну да. Ежли по карте, то аккурат здесь. Хотя, может, и напутали чего. Это теперь запросто. - Старшина вздохнул. - Бардак, Кухтик. Кругом бардак.
      - Ага, я помню, - подтвердил Кухтик, воскресив в памяти свою армейскую жизнь.
      - Да что ты помнишь! - горестно произнес Халява. - То ещё рай был. Небо и земля, мать твою, супротив нынешнего.
      - А где у нас эти... формирования? - спросил его Кухтик, оглядывая помойку. - Здесь вроде нет никого.
      Старшина тоже всматривался в кусты и кучи битого кирпича.
      - Замаскировались они, что ли? - как бы сам себе пробурчал он. - Здесь должны быть. Точно.
      Халява снова обернулся к солдатам и негромко скомандовал:
      - Цепью. Вперед! Проверить!
      Одна, за ней другая цепочка двинулись к свалке, сдергивая на ходу автоматы. Достигнув первых кустов, они вдруг рассыпались, словно наткнувшись на невидимую стену. Цепь отступила, снова было попыталась продвинуться, но так и не смогла преодолеть незримое препятствие. Это повторялось два или три раза.
      - Стой! - крикнул старшина. - Назад!
      Солдаты, не опуская автоматных стволов, начали пятиться. Халява подбежал к ним, ткнул пальцем в нескольких самых рослых, остановил их и повел вперед, за собой. Остальные залегли в траве.
      Добежав, пригнувшись, до края помойки, группа во главе со старшиной откатилась назад. Проделав все ещё раз с тем же успехом, они отступили обратно к роще.
      - Это что же за фигня тут у вас? - спросил старшина, остановившись возле Кухтика и вытирая со лба капли пота. - Что за погремушки, едрена вошь?
      - Не зна-аю... - протянул Кухтик. - Помойка там.
      - Вот те и помойка! - Халява закусил губу. - Помоечка, мать ее!
      Тем временем стоявшие возле рощи зеваки образовали толпу. Снующие в передних рядах о чем-то громко кричали, указывая на помойку. Мальчишки свистели и прыгали от радости, глядя на солдат с автоматами.
      - Халява! - раздалось сзади.
      Старшина, а вместе с ним и Кухтик обернулись. Из-за стоящих в роще грузовиков выбежал и построился взвод. От строя отделился офицер с погонами капитана.
      - Убрать людей! - приказал он и направился к месту, где стоял Халява.
      Солдаты начали оттеснять толпу.
      - А это кто? - спросил капитан, указывая на Кухтика.
      - Это со мной. Проводник, - быстро ответил старшина. - Из местных.
      - Ладно, пускай останется. - Капитан окинул Кухтика быстрым взглядом и пошел назад, к грузовикам.
      С шумом и криками толпа двинулась за угол дома. Пространство вокруг свалки-помойки опустело. Очистилась и площадка у входа в институт. В окнах его замелькали фигурки солдат, потом и они исчезли.
      - Заряжай! - донеслось откуда-то сбоку.
      - Что, стрелять будете? - испуганно спросил Кухтик.
      Старшина Халява всплеснул руками, выругался и, крикнув ему:
      - Стой где стоишь! Не двигайся! - побежал в глубь рощи.
      - Снаряды, снаряды где?! - услышал Кухтик.
      - Да хрен их знает!.. Народ увели?
      - Увели... вроде.
      - А эти где?
      - Кто эти?
      - Ну, эти... формирования.
      - Не знаю.
      - Дом очистили?
      - Какой дом?
      - Да вон стоит, мать твою!
      - Не знаю. Капитана спроси.
      Из грузовиков посыпались солдаты, выстроились и побежали к подъездам Кухтикова дома. Рассредоточившись по парадным, они стали выводить жителей. Поднялся страшный галдеж. В толпе жильцов Кухтик заметил фигуру Надькиного отца с листом фанеры в руках. Остальные тащили, кто что мог. Кто чемоданы, кто - узлы, кто - ворох белья. Двое мужиков пытались вытолкнуть из парадной шкаф. Солдаты бегали вокруг, стараясь взяться за руки и направить беженцев в сторону от помойки.
      Прошло не меньше получаса, пока вокруг свалки снова воцарилось безлюдье. В воздухе разносились только отрывистые слова команд и громкая ругань:
      - Заряжай!
      - Нечем, блин! Снаряды сперли!
      - А это что, мать твою?!
      - Да не те это! Не те снаряды... Сперли, паскуды! Со склада сперли!
      - Рассыпаться!.. Справа заходи! Справа, козлы!
      - Да снаряды-то где? Снаряды!!
      - Заряжай, твою мать!!
      - Пошел ты!!
      Группа солдат - зеленых, в касках, и пятнистых, в круглых шлемах, спотыкаясь, бросилась в сторону институтского здания. Над рощей громыхнул залп. Перед самым входом в институт взметнулись столбы огня, дыма и мелких камней. Часть солдат упала на землю. Урча моторами и поводя из стороны в сторону круглыми башнями, к институту двинулись два бронетранспортера. До ушей Кухтика донеслась частая пулеметная дробь. Новая группа солдат бежала за машинами, стреляя из автоматов по окнам. Оттуда повалил дым. Снова грохнули пушки. Верхний этаж здания дрогнул, рассыпался на куски, и весь институт окутала серая пыль.
      - Куда палят, суки?! - заорал чей-то истошный голос.
      - Взвод!.. Где первый взвод, мать твою?!
      Вокруг помойки все смешалось - рваные цепочки солдат, разрывы снарядов, зигзагами ездившие в дыму бронетранспортеры, грузовик, вылетевший из рощи и тут же застрявший в глубокой яме.
      - Прицел!.. - услышал Кухтик. - Да разверни ты их на хрен, дубина!.. Разверни, говорю!!
      - Огонь!!!
      - Какой огонь?! Куда?! Свои там!
      Танки, стоявшие невдалеке, начали медленно разворачивать стволы. Из-за кустов, весь в грязи, с перекошенным лицом, появился Халява.
      - Кухтик?
      - Я здесь, - пискнул Кухтик.
      Старшина схватил его за руку и потащил в сторону.
      - Беги отсюда, сынок! Беги, тебе говорят!
      Кухтик стоял, растерянно крутя головой.
      - А вы? - ляпнул он старшине.
      - Ты что, сдурел? Не видишь, что делается?!
      Халява обхватил руками голову и качался, повторяя как заведенный:
      - Козлы, козлы!.. Что делается!.. Козлы!..
      - Они что, по дому стрелять будут? - испугался Кухтик.
      - По какому ещё дому?! - заорал старшина. - Беги отсюда, тебе сказано! Ну!!
      - Это мой дом, - тихо ответил Кухтик.
      - Где?!
      - Вон там.
      Лицо Халявы посерело. Он сорвал с головы фуражку и побежал к танкам.
      Дальше случилось то, что показалось Кухтику дурным сном.
      Пять танков задрали вверх стволы. Из стволов вырвались снопы пламени.
      А затем...
      Затем все пространство вокруг озарилось каким-то ярким зеленым светом.
      Из пушки каждого танка... медленно-медленно... выползли заостренные болванки снарядов. Отбрасывая блики зеленого света, снаряды поплыли в воздухе, направляясь к помойке. Они двигались плавно, как в прозрачной воде, чуть заметно вращаясь на фоне белых пушистых облаков.
      Прошла минута, потом еще...
      Снаряды неторопливо скользили по воздуху, сопровождаемые тягучим, урчащим звуком. Это был не гул и не рев. Казалось, большой невидимый зверь протяжно воет на одной ноте.
      Солдаты, попадавшие до того на землю, поднялись и, запрокинув головы, смотрели в небо.
      - Ма-а-ать!! - раздалось из ближайших кустов.
      Прошло ещё не меньше минуты. Доплыв до помойки, все пять снарядов неожиданно стали разворачиваться, описали дугу, сверкнули яркими точками и двинулись назад.
      - Отступа-а-ать!! - закричал кто-то из рощи.
      Зеленые и пятнистые солдаты побежали к машинам. Несколько человек тащили носилки с лежавшими на них ранеными или убитыми. Танки взвыли моторами и, ломая деревья, попятились. Солдаты стали забираться в кузова машин. Оттуда на землю падали снарядные ящики, мотки проволоки и вещевые мешки. Крытые брезентом грузовики, надсадно ревя и обдирая ветки, скрывались в глубине рощи. Вслед за ними ползли бронетранспортеры.
      Кухтик стоял, не в силах пошевелиться. Совсем рядом с ним прогрохотал транспортер. Он увидел, как Халява остервенело машет двумя руками, высунувшись из люка.
      - Бе-е-еги!! - донеслось до него. - Бе-е-еги!!
      Кухтик опомнился, сорвался с места и со всех ног пустился наутек...
      * * *
      - Забегали демократишки, засуетились, - бросил на ходу Толстолобик, меряя коридор большими шагам. Едва поспевающий за ним соратник угодливо закивал.
      Триумф Толстолобика приближался. Грядущие выборы сулили ему удачу. К возглавляемой им партии стремились примкнуть все новые группы и группки противников Елкиного курса. И хотя были они невелики, из людишек состояли не шибко надежных - по большей части, честно говоря, горлопанов, но зато количество их росло день ото дня. Поскольку каждый примкнувший первым делом норовил обговорить для себя право на кресло в Мыслище, а кресел этих явно на всех не хватало, Толстолобик решил создать блок под собственным руководством. Дисциплина в блоке была жесткой - под стать дисциплине в его собственной партии, где все решалось исключительно сверху. Таким образом, вопрос о том, кому и сколько мест достанется, решали руководители. Главным же руководителем был, естественно, он.
      Примкнувшая мелюзга поутихла. Организация получила название "БББ", что означало "Блок Бесконечного Благоденствия". Число её сторонников по мере приближения выборов увеличивалось. Жители старались вступить в новый блок, поскольку очень хотели благоденствия, которого никогда не видели. Бывшие начальники - поскольку раньше всегда его имели и желали обрести снова. Движение недовольных Большой Елкой и его либерзацией ширилось.
      - Что у нас там в массах? - строго спросил Толстолобик семенящего рядом соратника.
      - Энтузиазьм растет, - откликнулся тот.
      - А что у них там в верхах?
      - Рейтинг падает, - доложил соратник.
      - Это хорошо, - задумчиво сказал Толстолобик. - Низы не хотят, а верхи не могут. Все по науке.
      - Бессмертное учение ширится во всю ширь! - Соратник забежал чуть вперед и глянул на него снизу вверх. - Под мудрым руководством руководящей силы.
      Толстолобик удовлетворенно хмыкнул.
      - Материалы к пленуму готовы? - спросил он.
      - Так точно! - ответил соратник и снова скрылся за спиной.
      - Головокружения от успехов не наблюдается?
      - Никак нет!
      - А уклонизма и оппортунизма?
      - Упаси Боже!
      - Бог есть субстанция материальная, - изрек Толстолобик. - В данный момент частично допустимая как элемент совокупляемости народа с партией во благо Отечества.
      Он хотел было осенить себя крестным знамением, но решил, что это излишне. Никто, кроме холуя соратника, его не видел.
      - Доклад прочтете? - спросил соратник.
      - После, - отмахнулся Толстолобик. - Мне на митинг сегодня. С людями общаться. Надо речь подготовить.
      - В трудах весь. В трудах! - залебезил сзади соратник. - Прямо как Автор Идеи!
      Толстолобика стало подташнивать. Он устремил взгляд вверх, дошел до массивных дверей кабинета и остановился. Соратничек подскочил к нему, согнулся в поясе, схватился зубами за бронзовую ручку и, пятясь, открыл дверь.
      - Тут останься! - бросил ему Толстолобик. - Партия будет думать.
      Он вошел, увидев краем глаза, как холуй выпустил ручку из зубов и вытянулся по стойке смирно. Тяжелая дверь захлопнулась.
      - Бог в помощь родному ЦК! - донеслось из коридора.
      * * *
      - Мы с вами не в Центральном комитете, - произнес Кучерявый. Единомыслия здесь не ждите.
      В одной из комнат Мыслища вокруг большого стола собрались человек двадцать. Тут были лидеры всех групп, так или иначе поддерживающих Большую Елку. Решался вопрос о выдвижении единых кандидатов на предстоящих выборах. Сам Кучерявый себя к ярым сторонникам Елки не относил. Конечно, то, что либерализация необходима, он понимал. Но методы, какими проводили её Президент с Колобком, им отвергались. Кучерявый хотел, чтобы не только жулики и проходимцы пользовались новыми возможностями, но чтоб и жителям что-то доставалось. Разумеется, оснований подозревать Колобка в любви к жуликам у Кучерявого не было. Однако тот, по его мнению, слишком увлекся теорией, позволил наплодить вокруг себя массу чиновников, позволил развернуться всякого рода прохиндеям и совсем забыл о простых людях. Жителей надо защищать, считал Кучерявый, и делать это обязано правительство. А если оно не может их защитить, то на фиг такое правительство нужно.
      - Ваша политика, - говорил он, обращаясь к Колобку, - ведет страну в тупик. Она недальновидна, непродуктивна, некомпетентна, неадекватна, некорректна, нелогична, нелепа и негуманна. Она бесперспективна, беспочвенна, бессмысленна, беспредметна, беспорядочна, беспощадна, беспомощна, бесстыдна и безнадежна. Она к тому же алогична, аморальна, аморфна и анемична. Она противоестественна, противоправна и противоречива... Хотя в целом идеи ваши я разделяю.
      - Еще антиисторична она и антидемократична, - поддержал Кучерявого лидер Всемирной Демократической партии, присутствую-щей здесь в полном составе - то есть в количестве двух человек.
      - Отнюдь, - заметил, вставая со своего места, Колобок. - Упрекать нас в антидемократичности нелепо. Согласно либеральному миропониманию одним из краеугольных принципов социального порядка является защита субъективных прав личности при безусловном доминировании законности. Что касается конкретных действий, то необходимость экономической стабилизации путем последовательной либерализации хозяйственной жизни и интеграции в систему мирохозяйственных связей вам, полагаю, ясна. Как и большинству жителей.
      Со стула поднялась молодая женщина - глава партии ДДД. Что означало "Дело Деловых Демократов".
      - Добронравие, добропорядочность, доброжелательность, - сказала она, не надо путать с доверчивостью и добродушностью. Демагогическая, декларативная, деморализующая и демобилизующая сущности такого подхода очевидны. Дезинформированность, дезорганизованность и дезориентированность являются сегодня наиболее опасными факторами. Дееспособность и деловитость необходимы нам больше всего. Поэтому предлагаю выделить нашей партии пять первых мест в списках кандидатов.
      - Ни фига себе! - возмутился сидевший на подоконнике лидер одной из партий. - Исподволь использовать искусственно и искусно искаженную информацию в исключительно индивидуальных интересах - это, извиняюсь, интеллектуальное интриганство. Избитость, изъезженность, изветшалость, иезуитство и изворотливость подобных методов знакомы нам издревле. Я понимаю искушение извратить известные истины, исхитриться избегнуть изоляции, извернуться и изведать исключительность избранности. Но нельзя же так!.. Тогда нам тоже - пять первых мест!
      - Постойте, постойте! - вмешался Колобок. - Первые пять мест уже распределены. О чем мы спорим?
      - Как распределены? - возмутились сразу несколько партийцев. - А мы?
      - Господа, - попытался урезонить всех Колобок. - Давайте сначала определимся в целях. Давайте согласуем программы. Будет ещё время заняться списками.
      Кучерявый встал и ехидно усмехнулся.
      - О каком согласовании может идти речь? Мы же расходимся в принципиальных вопросах. Я лично не намерен ни с кем объединяться.
      Комната наполнилась шумом.
      - И мы сами пойдем! - выкрикнул кто-то.
      - И мы!
      - И мы!
      Колобок опустился на стул и понурил голову.
      - Идиотизм какой-то, - прошептал он...
      * * *
      - Идиотизм, полный идиотизм! - проворчал Клоун. - Дурак на дураке сидит и дураком погоняет!
      Он лег на диван и заложил руки за голову. Над ним на стене висел его собственный портрет в золотой раме.
      - Понабежали, шаромыжники, - громко сказал сам себе Клоун. - Вылезли из углов, политики хреновы! Обложили со всех сторон!
      Фортуна отвернулась от Клоуна. Пока он гримасничал, устраивая в Мыслище свои концерты, собирал на митингах толпы зевак и разглагольствовал перед корреспондентами, на горизонте сгущались тучи. Недовольным жителям, отдавшим ему свои голоса на выборах два года назад, Идиот успел надоесть. Ничего нового и вразумительного он не говорил, поскольку это не входило в программу. Толку от его завываний не было никакого. Разве что повеселиться, глядя на экран телевизора. Жители привыкли к нему, как к хорошо знакомому провинциальному шуту. Столичные журналисты ещё собирались на пресс-конференции, ожидая, какой очередной фокус он там отколет и кого обольет грязью на этот раз. Клоун старался изо всех сил, ругался как последний извозчик, кричал, что всех на свете изведет под корень, что установит новый порядок в стране, в мире, а также в ближайших районах Галактики. Но и это со временем приедалось. Между тем обиженных либерзацией жителей все больше прибирал к рукам Толстолобик. Партия его, известная ещё с давних времен, хотя и уложила в свое время миллионы их предков в могилы, тем не менее сумела использовать нынешние лишения. Толстолобик убеждал, что теперь будет вести себя по-другому, осчастливит наконец всех и устроит настоящее, справедливое поделение. Не сумевшие в большинстве своем приспособиться к новой жизни, видя вокруг безнаказанно гуляющих жуликов и вороватых чиновников, жители верили Толстолобику, как верили когда-то Автору Идеи, затем Великому Вождю и всем следующим Предводителям. Те, кто был истреблен в давние времена, уже обратились в прах, от всех прежних грехов своей партии Толстолобик походя открещивался или старался их вовсе не вспоминать. Теперешние же Елкины грехи он разоблачал с гневом и страстью. Благо разглагольствовать выучился, ещё будучи на подхвате у партийных начальников в Высшем Органе. Никто из них, кроме Микки и Старого Друга, гладко излагать мысли, как правило, не умел. Речи им готовил отдел, в котором состоял Толстолобик.
      Клоун несколько раз попытался обскакать Толстолобика, объявляя, что тоже не против поделения, но сделает это лучше и быстрее, чем тот. Однако соревноваться с партией, которую - явно или тайно - поддерживали бывшие Местные Начальники, снова получавшие власть там, где жителям приходилось туго, он, конечно, не мог. Туго же было везде. А потому партия Толстолобика собирала под свои знамена все больше людей.
      Тогда Клоун стал заигрывать с Толстолобиком, намекнув ему как-то, что неплохо бы объединить усилия. (При условии, конечно, что он, Клоун, получит в новом Мыслище достаточно мест.) Но Толстолобику такой союзник был теперь на фиг нужен. Связывать свой образ с надоевшим всем шутом он не собирался.
      Клоун попытался примазаться к Колобку, заявив, что всю жизнь боролся с партией Толстолобика и исповедовал демократию. Но тот с ним даже разговаривать не стал, хотя у самого дела шли из рук вон плохо. Все его заумные дружки-демократы раскололись на мелкие группки, спорили друг с дружкой до хрипоты, с каждым днем теряя сторонников, и без того немногочисленных.
      Лежа на диване, Клоун глядел в потолок и мысленно материл всех подряд. Что делать, он не знал. Ходили сплетни, будто и Большая Елка надумал организовать какую-то свою партию. Толком о ней никто ничего не слышал, но Клоун чувствовал, что президент может наконец очнуться от спячки и подложить ему ещё одну свинью.
      - И ты, пень еловый, на мою голову, - страдальческим голосом произнес он...
      * * *
      Большая Елка сидел, глубоко задумавшись. Приближались выборы в Мыслище. Он понимал, что ничего хорошего они ему не сулят. Жители мучились от тягот либерзации, терпение их истощалось, и позиции противников Елки крепли. Сколько раз за прошедшие два года он ловил себя на мысли, что взялся за неподъемное дело. Сколько раз у него опускались руки. Сколько раз хотелось все бросить, сдаться и отступить. Но сдаваться и отступать он не умел. Картина огромной, запруженной народом площади, посреди которой на грозном танке стоял он - Президент Центральной провинции, каждый раз возникала перед глазами в минуты отчаяния. Понадеявшись на него, жители год за годом терпели все выпавшие на их долю лишения. Ворчали, митинговали, проклинали его, но терпели. Порой Елка сам изумлялся, насколько терпеливый народ попался ему. Конечно, за долгую историю провинции им приходилось выдерживать и не такое. Было и истребление, в которое втянул их Автор Идеи, была и большая война, было безумное сеяние злаков. Было все. Любой другой народ в любом другом месте давно бы вымер или поголовно сошел с ума. А его народ терпел. Терпел и умудрялся выжить. Правда, понять нынешние идеи либерзации жителям было, может, ещё труднее, чем поверить в простую идею отнятия и поделения. Хотя идея эта всегда оборачивалась только отнятием и ничем другим обернуться не могла.
      Борьба за либерзацию выматывала не только жителей. Елка чувствовал, как сам зверски измочалился. Хоровод соратников и советников, министров и замминистров, помощников и прислужников кружился вокруг, постоянно разрастаясь. Кипучая бездеятельность их во всем, что не касалось собственных интересов, давно уже ни для кого не была секретом. При этом каждый тянул одеяло в свою сторону. Даже мелкие клерки. Казалось, никто из них давно уже не обслуживает никого, кроме самого себя.
      А тем временем враги Большой Елки пользовались каждой его промашкой. Благо промашек он совершал немало. Те же чиновники, что ни говори, плодились и множились при его молчаливом согласии. Иногда, выходя из оцепенения, Елка вознамеривался разогнать половину из них, к чертовой матери. Он писал грозные указы, повелевал разобраться с бездельниками и с преступниками (хотя порой уже трудно было понять, где чиновник, а где преступник). Но указы эти как-то сами собой растворялись в пространстве. Одновременно ему подсовывали на подпись бумажки о назначении новых чиновников.
      Все это происходило на глазах у жителей, которые теперь благодаря расцветшей демократии могли при желании узнать правду. Знал её и Толстолобик, громивший эту самую демократию на своих митингах.
      Партия Толстолобика рвалась в Мыслище и вполне могла рассчитывать на победу. Даже Клоун, взлетевший наверх два года назад, не составлял теперь ему конкуренции.
      Надо было срочно что-то предпринимать.
      Елка сидел за столом, уставившись в лист бумаги. Там были написаны названия всех партий, выдвинувших своих кандидатов. От обилия их у Елки рябило в глазах. Он повернулся к переговорнику и велел вызвать Степаныча.
      Главный Министр вошел к нему, волоча под мышкой сразу несколько папок.
      - Докладать? - обреченно спросил он.
      - Погоди с докладом, - сказал Елка, вставая с кресла. - Тут есть дела поважнее.
      - Сымать кого будете? - В голосе Степаныча звучала усталость, не меньшая, чем у самого Елки.
      - Да нет, не то. Есть у меня, понимаешь, для тебя задание. Партию организовать надо.
      - Какую партию? - удивился Степаныч.
      - Такую! - Елка развел руками. - Всеобщую.
      - Как это - всеобщую?
      - Ну, такую, большую. Чтоб всех, понимаешь, привлечь. А назовешь её партию, значит, - "Наша крыша".
      - Чья? - не понял Главный Министр. - Наша с вами?
      - Да не наша! Всехняя, я же сказал. Всех жителей.
      - Не знаю, право, - вздохнул Степаныч.
      - А чего знать-то? Давай организовывай. Министры к тебе вступят, местные начальники - кто с Толстолобиком ещё не снюхался. Там, глядишь, и другой народ набежит. Не все ж за толстолобым пойдут. Голова-то у людей есть, хоть и несладко живется.
      - Ладно, - промямлил Главный Министр. - Воля ваша.
      - Во-во! Иди, принимайся за дело.
      Степаныч повернулся и уныло побрел к дверям.
      Большая Елка встал у окна, отодвинул портьеру, глянул на улицу. Над столицей в темном сумрачном небе кружились белые пушинки первого снега.
      * * *
      Кухтик шел по заснеженной улице Лукичевска. Приблизившись к площади, он свернул за угол, оказался в тесном проулке, прошел ещё немного, ещё раз свернул и вышел к своему дому. Добираться сюда ему теперь приходилось кружным путем, потому что все другие подходы были закрыты. Перед домом, рассекая белое пространство двора, тянулась высокая изгородь. Толстые, покрытые изморозью столбы соединялись между собой рядами колючей проволоки. Вдоль изгороди, засунув руки в карманы пятнистой куртки, ходил человек с автоматом за спиной. Он приблизился к Кухтику, окинул его безразличным взглядом и побрел дальше.
      На дальнем краю огороженной свалки-помойки возвышалось разрушенное здание Института Пространственных Аномалий. Верхние этажи его щерились зубьями обгорелых, развороченных стен. Кусты на самой свалке были не тронуты и стояли, топорща заиндевелые ветки. Зато роща представляла собой жалкое зрелище. Порушенные стволы деревьев торчали из снега, запорошенные воронки и ямы виднелись повсюду. Тех деревьев, что уцелели, осталось немного. Приглядевшись, он заметил между ними то появлявшиеся, то исчезавшие черные фигуры.
      Одна из фигур двинулась в его сторону, и вскоре на окраине рощи возник мужчина в ватнике, тащивший по снегу тяжелый деревянный ящик. Достигнув изгороди, он лег на землю, приподнял нижний ряд проволоки, прополз под ним и выволок за собой свою ношу. Все происходило шагах в десяти от Кухтика.
      Кухтик решил посмотреть, что будет дальше. Он увидел, как часовой у изгороди обернулся, выпустил изо рта белое облако пара и, не торопясь, направился к нарушителю. Тот тоже не выказывал особого беспокойства. Подпустив к себе пятнистого с автоматом, мужчина в ватнике что-то негромко сказал ему, полез за пазуху и сунул тому в руку какой-то пакет. Часовой кивнул и пошел назад. Мужчина же поволок ящик дальше и вскоре скрылся за углом Кухтикова дома.
      Тут же из рощи, ступая прямо по следу первого нарушителя, показался второй. Этот двигался, правда, не так уверенно и все время оглядывался по сторонам. В руках у него был ящик размером поменьше. Кухтик вспомнил, что в таких ящиках в армии таскали патроны. Возле проволоки мужчина встал на колени и начал разгребать снег. Видимо, искал место, где пролез первый. Наконец отыскал, лег на бок и выбрался наружу.
      Возня у забора снова привлекла внимание часового. Он снова направился к злополучному месту. Увидав его, нарушитель, засуетился и чуть не выронил ящик. Часовой остановился рядом, молча наблюдая за его действиями.
      - Чо? - услышал Кухтик голос мужчины.
      - Ничо, - ответил часовой.
      Второй нарушитель поставил ящик у ног и стал отряхивать ватник.
      - Чо, опять трясти пришел? - угрюмо произнес он.
      Часовой молчал.
      - Ну, нету у меня. Нету... В другой раз принесу, - сказал мужчина.
      - В другой и возьмешь, - спокойно ответил часовой.
      Мужчина в ватнике ударил ящик ногой.
      - Кончай! Не будь гадом. Чо выпендриваешься? Завтра принесу.
      - Когда принесешь, тогда заберешь, - сказал часовой.
      - Да пропади ты пропадом! - Мужчина сплюнул на снег.
      - Не больно-то! Не больно-то! - Часовой подошел к ящику и сапогом пододвинул его к себе. - Раздухарились больно. Порядку не знаешь?
      - Пошел ты! - Мужчина в ватнике отступил от него на шаг. - Погоди, подловят тебя, как того, новенького. Не возрадуешься.
      - Против власти прешь? - нахмурясь, спросил часовой.
      - Тоже мне власть, - пробурчал мужчина со злостью. - Хрен с бугра! Ну погоди, устроим мы скоро вашим правителям-демократам веселую жизнь! И вам вместе с ними.
      - От демократа слышу, - огрызнулся пятнистый.
      Кухтик растер замерзшие щеки и пошел к дому...
      * * *
      - Да вот пишут, демократия победила, - тоскливо сказал Степаныч.
      Он положил на стол перед президентом свежий номер газеты и тяжко вздохнул. Елка, опустив на газетный лист ладони, уставился в потолок.
      Чуда не случилось. Выборы кончились скверно. Победил Толстолобик. Конечно, он не захватил Мыслище полностью, но получил там почти половину всех мест. Еще процентов десять досталось партии Клоуна. Новая партия, которую по указанию Елки сколотил Степаныч, набрала тоже чуть больше десяти процентов. Это было провалом.
      В Мыслище оказалась и партия Кучерявого. Но, как она поведет себя там, оставалось неясным. Большого Елку Кучерявый мог поддержать, а мог и выступить против. Хотя он всегда называл себя демократом, демократия его с Елкиной демократией постоянно расходились. Не то чтобы Кучерявый был совсем против либерзации. Однако все, что бы ни делал Колобок, а позже - Степаныч, он почитал неверным. Секрета о том, какие действия, с его точки зрения, верны, Кучерявый при этом не выдавал.
      Сам Колобок на выборах потерпел сокрушительное поражение. За его партию жители не отдали и пяти процентов голосов. Для таких партий мест в Мыслище не полагалось.
      Сразу, как только стали известны результаты выборов, Елка созвал у себя совещание. Сейчас перед ним за длинным столом сидел его главный помощник, рядом - Степаныч со своим заместителем и Старший Охранник - все те, кто обычно принимал самые важные решения.
      - М-да... Хреново выступили, - произнес Елка, оторвав взгляд от хрустальной люстры. - Продули, понимаешь.
      - Да уж так получилось, - промямлил Степаныч.
      - Главное - не волнуйтесь. Главное - себя поберечь, - сказал помощник Елки, заглядывая в глаза шефа.
      - Не фиг меня успокаивать, понимаешь, - проворчал Большая Елка. Дождешься теперь покоя, как же!
      Проклятая сонливость и слабость снова охватили его. Не хотелось ни думать, ни шевелиться.
      - Может, их разогнать, пока не поздно? - предложил Старший Охранник.
      - Ну, нет уж, - ответил Елка, с трудом раскрывая рот. - Хватит.
      По новому, только что принятому Главному Закону президент не мог распустить Мыслище в первый год после выборов. О других способах борьбы он старался теперь даже не вспоминать.
      Кроме провала в Мыслище Елку мучил ещё один, может быть, даже более тяжкий вопрос. Согласно тому же Закону в следующем году должны были состояться выборы президента. Нынешняя победа Толстолобика не оставляла сомнений, что к президентскому креслу рванет именно он. Других конкурентов, появись они в любом количестве, можно было не опасаться. А вот у Толстолобика имелись теперь все шансы занять высший пост.
      - Ладно, с Мыслищем ясно, - преодолевая себя, вымолвил Елка. - Что с президентскими-то выборами делать будем?
      - Позвольте мне? - сказал, подняв руку, помощник Степаныча.
      Большая Елка чуть шевельнул пальцем в его сторону.
      - Говори.
      Помощник встал. Это был тот самый Рыжий, который когда-то появился в Елкином кабинете вместе с тогда ещё никому не ведомым Колобком. Отвечал он в правительстве за дележку имущества, что по-научному называлось "привантизация", и наворотил с этим делом немало. Бумажки его, с помощью которых жители должны были обогатиться, так и не сработали. Кто теперь в стране чего имел, какими путями получил и что с той собственностью делал, оставалось загадкой. Но надо отдать ему должное, линию свою Рыжий гнул упорно. Работал сутками и пахал как вол. Каких только собак на него не вешали, кто только не пытался его скинуть, он молча вкалывал, приводя в исступление всех, кто выступал против привантизации. Внутренним чутьем Большая Елка осознавал правоту Рыжего. Никто из Предводителей, распоряжаясь всеми заводами и фабриками, ничем, кроме ракетных кастрюль, жителей в достатке не обеспечил. Получи сами жители - те, что порасторопнее, - эти заводы, все, может, пошло бы и по-другому. Однако мало кто из них был готов к такому обороту событий. Бумажки свои они не знали толком, куда девать, продавали их жуликам или просто меняли на вредную жидкость. Денег, чтобы начать свое дело, у них, как правило, не было. Землю им так и не отдали, несмотря на Елкины попытки пробить в Мыслище нужный закон. И постепенно все стало разваливаться. Жулики, разумеется, не собирались вкладывать средства в производство полезных вещей, а предпочитали всякие аферы, которые давали быструю прибыль. Еду завозили из-за границы, потому что, не имея своей земли, сельские жители продолжали работать по-старому. А горожан на посев и уборку злаков теперь гонять было нельзя, потому как демократия.
      Словом, привантизация вместе с либерзацией оказалась делом мучительным, тяжким и долгим. Даром что наука.
      - Полагаю, - сказал Рыжий, - нет другого пути, кроме как проводить выборы. Риск, конечно, велик. Но и альтернативы я лично не вижу.
      Без научных загогулин он выражаться не мог.
      - Опасное дело, - произнес Степаныч. - Хотя ежели по закону, то вроде не обойти.
      - А я так думаю, - сказал Старший Охранник, - погодеть бы надо с этими выборами. Не время сейчас.
      - А как годеть-то? - Елка опять с трудом заставил себя вымолвить фразу. - Закон, чай, сами писали.
      - Не всякий закон хорош, - сказал Охранник. - Мне ваше здоровье дороже. Надорветесь только. А шансов - ноль.
      - Нет, - возразил ему Рыжий. - Так не получится. Либо по закону, либо опять заваруха начнется. Что же до шансов, то у меня есть предложение.
      - Ну? - сказал Елка и, обессиленный, замолчал.
      - Недовольство вызвано не столько вами, сколько нами... - Рыжий обвел рукой присутствующих.
      - Однако ты это... за всех-то не говори, - обиделся Степаныч.
      - Извините. Я в первую очередь имею в виду себя, - поправился Рыжий. А потому... а потому предлагаю начать кампанию с того, что отстранить меня от должности.
      - Во дает! - Елкин помощник покрутил пальцем у виска.
      - Элементарная тактика, - невозмутимо продолжил Рыжий. - Надо учитывать настроение электората.
      Кого он имел в виду, Елка не понял. Возможно, Рыжий так обозвал Толстолобика.
      - Дурак, - сердито сказал он. - Ты же умный. Чего ж тебя снимать?
      - Да горячится он, - пробасил Степаныч. - Сам не знает, что говорит.
      - Отнюдь, - произнес Рыжий любимое колобковское слово. - В тактическом плане это ход верный. Увидите - рейтинг поднимется.
      Что там поднимется и почему, Елка опять не понял. Подняться могли разве что остатки волос на башке Толстолобика. От удивления.
      - Отменять надо выборы. Нечего тут мудрить, - сказал Старший Охранник. - А эти, в Мыслище, пусть только рыпнутся. Можно и особое положение ввести.
      - Ладно! - выдавил из себя Большая Елка и встал.
      Голова его была неимоверно тяжелой. Ноги - ватными. Он обвел всех взглядом из-под полуопущенных век и подвел черту:
      - Будут выборы... И не хрен воду в ступе толочь... Я решил... Будут!..
      Оставшись один в своем кабинете, Елка несколько минут сидел с закрытыми глазами. Принятое им решение вызрело неожиданно, но в правильности его сомнений не было. Вот только проклятая голова продолжала гудеть и неудержимо клонило в сон.
      Он наклонился, открыл нижний ящик стола, пошарил в нем, нащупал что-то гладкое и булькающее и потащил на себя.
      Что дальше делал Президент - неизвестно.
      VI
      Шел пятый год либерзации.
      На одной шестой части суши, как и на всей планете, зеленели деревья и распускались цветы.
      Как и повсюду на большом шаре, здесь пели птицы, звенели ручьи и шелестели первые листья.
      Как и повсюду в мире, жители радовались теплу, открывали окна и смотрели на голубое весеннее небо.
      В остальном все было иначе.
      Комната, в которой сидел Большая Елка, напоминала военный штаб. На столах были разложены карты и донесения. У многочисленных телефонов сидели люди с покрасневшими от бессонницы глазами. Прижимая к уху телефонные трубки, они что-то быстро записывали на листках бумаги.
      Шла подготовка к выборам.
      Началась она месяц назад, но уже успела полностью изменить ритм Елкиной жизни. Пожалуй, никогда с тех пор, как пять лет назад забрался он на свой танк, Большая Елка не чувствовал такого прилива сил. Он снова ввязался в бой. Он полез в драку, и занятие это в наибольшей степени отвечало его естеству.
      Противников набралось много. Самым серьезным был, конечно, Толстолобик. Прочно укрепившись в Мыслище, он полагал, что уже близок к заветной цели. Оставалась ерунда - стать президентом. Все прогнозы, на которые не скупилась пресса, предсказывали Толстолобику победу. Елкины шансы оценивались гораздо ниже.
      Клоун тоже, разумеется, попер в президенты. Вряд ли ему что светило, но выступления его жители посещали охотно. Наряжаясь в полувоенный френч, он развешивал позади себя карту, тыкал в неё указкой и рассказывал, где установит свой новый порядок. Карту приходилось часто менять, потому что после каждого митинга она превращалась в решето.
      Кроме Толстолобика и Клоуна, в борьбу вступили ещё несколько кандидатов. Среди них был и Кучерявый, решивший доказать наконец, что его программа не хуже других. Сути программы он, правда, пока не раскрыл.
      К великому удивлению Елки, свою кандидатуру решил выставить Микки. На что он рассчитывал, оставалось загадкой. Сторонники Зюзика Толстолобика почитали Первого Демократа врагом и отступником. Сторонники Елки тоже шибко не жаловали, понимая, что время его прошло. Два раза в ту же реку не войти. Правда, бывшего президента шестой части суши все это, похоже, не смущало. Один из приятелей Елки случайно попал на банкет, где Микки убеждал всех, что народ предпочтет именно его. Может, он имел в виду какой-то другой народ.
      Был ещё кандидат, который начал все больше беспокоить Большую Елку. Представлял он собой фигуру весьма колоритную. Здоровый детина, всю жизнь прослуживший в армии и доросший до генерала. Причем служил, судя по всему, не за страх, а за совесть. По этой причине вдрызг разругался с Грачом, осмелясь возражать ему, несмотря ни на какие погоны. Министр вздумал приструнить подчиненного, но только подлил масла в огонь. Боевой генерал обозвал Грача пустозвоном (что, строго говоря, было недалеко от истины), плюнул на все и ушел из армии. А став гражданским, ударился в политику.
      У жителей кандидат пользовался симпатией. Говорил, что думал, рубил сплеча, разносил штафирок и бюрократов, не стеснялся поливать Елку, но и Толстолобику время от времени вставлял клизму. Выглядел он эдаким медведем, который ничего и никого не боится. Это тоже прибавляло ему популярности.
      Елкин приятель рассказывал, что на том самом банкете жена Микки, увидев фотографию генерала, воскликнула: "Смотри, дорогой! Помнишь, я тебе индейских вождей показывала? Так вот этот - вылитый Белый Орел!" На что Микки, как уверял приятель, страшно осерчал и рявкнул на жену: "Хватит с меня одного индейского вождя!"
      Программа генерала была ясной и четкой. Являла она собой набор фраз из армейского Устава. На митингах он вел себя, как в казарме. Елка вначале считал его солдафоном. Однако постепенно выяснилось, что Белый Орел не так прост. То ли пообтесавшись среди политиков, то ли просто будучи от природы мужиком неглупым, он умело играл роль лихого вояки, но с корреспондентами общался грамотно и порой весьма умно отвечал на вопросы. Те преследовали необычного кандидата стаями, отчего известность его росла день ото дня.
      В Елкином штабе постоянно следили за всеми выступлениями всех участников схватки. Толстолобик, как и предполагалось, упирал на новое поделение. На первых порах это давало ему неплохую аудиторию. Но поскольку он твердил постоянно одно и то же, то многих жителей это начало утомлять. Никаких других слов, кроме цитат из Автора Великой Идеи, Толстолобик в речах не использовал. Может, он и решился бы изречь что-то новенькое, но вынужден был то и дело оглядываться на бдительных, задубелых соратников. Толстолобик хорошо знал историю своей партии. Случайно упасть в пруд ему не хотелось.
      Кучерявый говорил проникновенно и искренне. Убеждал жителей, что добро лучше зла, что порядочность лучше подлости, а честность лучше вранья. Говорил, что знает, как облегчить их жизнь. (Будто кто-то из кандидатов обещал им другое.) Говорил, что Елкины чиновники много воруют. (Будто кто-то из жителей об этом не знал.) Говорил вообще много разумных и правильных слов. На чем и заканчивал выступление.
      Микки ограничивался тем, что хвалил свою перековку. А генерал, как всегда, рубил из Устава.
      Елкин штаб заседал днем и ночью, разрабатывая стратегию. Командовал в штабе Рыжий. Он таки настоял на своей отставке, но Большая Елка был не таким болваном, чтобы лишиться одного из самых способных помощников. И оказался прав.
      Когда работа закончилась, они с начальником штаба заперлись в кабинете.
      - Ну, и какую же линию изберем? - спросил Елка. - Какой курс, понимаешь, наметим?
      Слова "линия", "курс", "программа" въелись в него со времен пребывания в Местных Начальниках.
      - Езжайте в народ, - сказал Рыжий. - Выступайте. Говорите. Общайтесь.
      - Это понятно. А слушать-то будут? И что говорить? Как генерал - не умею, как Толстолобик - не хочу.
      - Говорите, что думаете.
      - Так ведь каяться придется. Вон сколько наворотили.
      - Кайтесь.
      - А как заплюют?
      - Не без этого.
      - М-да!.. - Елка почесал в затылке. - Думаешь, поверят?
      - Должны поверить, - сказал Рыжий. - Люди-то живые. И сердце - не камень... Пускай сердцем выбирают.
      - Сердцем - это хорошо, - задумчиво произнес Елка. - Только, поди, желудок-то у них тоже есть.
      - Желудок есть, - согласился Рыжий. - Но альтернативы нет. Или новая жизнь, или опять поделение.
      - Про поделение понял, - сказал Елка. - А про эту бабу твою Альтернативу - не очень.
      - Ну, это - выбор, значит. К примеру - из двух зол. Скажем, пускай мы для них пока зло, но...
      - Да уж, добра покамест от нас не густо, - перебил Елка.
      - Ладно. Пусть считают, что зло. Ну а что, поделение - лучше? Не все ж с ума посходили.
      - Значит, сердцем, говоришь? - Елка задумался. - Ну, а ежели они ни сердцем, ни желудком? Ежели головой выбирать надумают?
      - Нет, головой мы ещё не готовы, - ответил начальник штаба. - Ежели б головой, то скорее всего Колобка бы выбрали. Он умнее других.
      - Да не любят они Колобка! - сказал президент.
      - А у нас вообще умных не любят, - вздохнул Рыжий. - У нас - либо желудком, либо - сердцем. Сердцем, я думаю, шансов больше. Так и назовем кампанию - "Выбирай сердцем".
      - Что ж, - сказал Елка. - Давай попробуем...
      * * *
      Кухтик лежал животом на подоконнике. Под ним шумела главная площадь города Лукичевска. Справа и слева от памятника Автору Великой Идеи стояли две толпы, разделенные узким проходом. По обе стороны прохода были натянуты веревки. Вдоль этой свободной полосы лениво прохаживались несколько милиционеров. В центре каждой толпы возвышался сколоченный из досок помост. Над одним полоскалось на ветру множество красных флагов, над другим тянулся огромный синий транспарант со словами: "Голосуй, не то облажаешься!"
      Люди, составлявшие правую от Кухтика толпу, были возрастом помоложе. Они громко хлопали в ладоши, время от времени кричали что-то и свистели, заложив в рот пальцы. На помосте с синим транспарантом расположился оркестр. Стоявший перед оркестром парень объявил, что сейчас выступит столичный ансамбль "Еловый Бор". Это объявление публика встретила дружным ревом. Из толпы на помост поднялись несколько девиц. Парень выкрикнул: "Последний хит!.. "Приходи ко мне под елку!"" Молодежь снова зашумела. Девицы взмахнули руками и начали петь, покачиваясь в такт музыке.
      Тем временем слева от Кухтика разворачивалось другое действо. На краю помоста, утыканного красными флагами, встал рослый мужчина, поднес к губам микрофон, и голос из мощных динамиков за его спиной перекрыл поющий ансамбль.
      - Доколе?! - крикнул мужчина в толпу. Ответом ему был глухой ропот. Доколе терпение нашего народа будет терпеть антинародные действия?!
      Люди, окружившие помост, зароптали громче. Можно было понять, что терпеть далее они не намерены.
      - Так давайте же все как один отдадим свои голоса нерушимому блоку под руководством! - громко призвал мужчина.
      Толпа зарукоплескала. Мужчина продолжил речь, время от времени заглядывая в бумажку, которую держал в руке.
      - Группа "Елки-Моталки!" - донеслось с правой стороны.
      Четверо парней в кожаных куртках выскочили на помост. Каждый взял по микрофону на длинном шнуре и почти засунул его себе в рот.
      - Елы-палы!! - закричал один из певцов.
      Крик его заглушил на миг оратора из левой толпы.
      - Елы-ы-ы!! - подхватили трое других парней. Оркестр грянул во всю мощь. Обличителя на левом помосте совсем не стало слышно...
      Понаблюдав за митингующими, Кухтик слез с подоконника, отошел в глубь комнаты и уселся перед телевизором. Показывали рекламу. Толстый в клетчатой рубашке по имени Анкл Бенц опять жрал свои макароны. Потом весь экран заняла картинка с видом столицы. Кухтик узнал тот большой дом, возле которого они с Беней когда-то грелись у ночных костров, спасая демократию. Вслед за этим перед ним возник Первый Демократ. Кухтик уже подзабыл, как тот выглядит. Он порадовался, что рядом нет Надькиного отца, который точно начал бы орать, поскольку до сих пор не мог спокойно вспоминать про борьбу за трезвость.
      Первый Демократ стал говорить речь. Он вспоминал перековку и убеждал Кухтика, что хочет, чтобы всем жилось лучше. Кухтик тоже хотел бы, чтобы всем лучше жилось. В этом у них не было расхождений. Оратор говорил, что сейчас всем живется плохо. Кухтик и с этим был полностью согласен. Первый Демократ заявил, что знает, как все поправить. Правда, не сказал, кто мешал ему сделать это раньше. Больше ничего путного Кухтик от него не услышал.
      Демократа сменил симпатичный кучерявый парень с добрым и умным лицом. Он сказал, что грядут выборы и что намерен предложить жителям свою программу. Кухтику стало интересно. Но кучерявому не дали ничего сказать каких-то два кретина. Вынырнув неизвестно откуда, они запели частушки. Оба голосили, сидючи на заборе, который тянулся вдоль раздолбанной сельской улицы.
      Первый, подбоченясь, вывел:
      На заборе я сидю,
      На Григория глядю!..
      Второй подхватил:
      Сидя на заборе, я
      Выберу Григория!
      Про кого они пели, Кухтик не понял. Может, про кучерявого. Но это вряд ли. Не стал бы человек с таким умным лицом подбирать себе в дружки таких остолопов.
      Сам кучерявый больше не появился. Дураков на заборе сменил мужчина в ярко-желтом кителе. Погон и орденов на кителе не было, но выглядел мужчина воинственно. В руке, словно шпагу, он держал тонкую школьную указку. За спиной его висела карта. Точно как та, на которой Кухтик когда-то не смог отыскать страну Америку.
      - Всех задавим! - грозно сказал мужчина. Он выпятил губу и, не глядя, стал через плечо тыкать указкой в карту.
      - И этих... И этих... И этих...
      Так продолжалось минуты две. Затем, видимо утомившись, грозный мужчина бросил указку на стол.
      - Всем крышка! - заявил он. - Однозначно!
      Кухтику стало не по себе. К счастью, желтый в кителе скоро пропал, и на экране раскинулось широкое зеленое поле.
      По полю брели две коровы. При ближайшем рассмотрении одна из них оказалась быком. Крутолобый производитель остановился, пожевал жвачку и повернулся к корове. Она томно глянула на него и спросила человеческим голосом:
      - Кого выбирать-то будем, Вань?
      Бык, немного помолчав, ответил:
      - Голосуй за Ивана, Мань. Он мужик справный. Хороший мужик!
      - Ты у меня самый хороший, - сказала корова и прильнула к бычьей шее.
      - Нет, Мань. Он - лучше, - вздохнув, произнес бык...
      На этом передача закончились. Экран мигнул, появилась женщина в махровом халате и сообщила Кухтику, что с тампонами "Тампакс" он не пропадет...
      * * *
      Кампания по выборам президента развивалась стремительно. Большая Елка едва успевал читать рапорты своего штаба. Судя по отчетам, рейтинг возрастал. (Елка уже выучил это слово и больше не вздрагивал, когда его произносили.) У Толстолобика же, наоборот, с рейтингом дела шли неважно. Те жители, что отдали ему свои голоса на выборах в Мыслище, по-прежнему собирались голосовать за него. А вот новых сторонников что-то не прибавлялось. Вообще было заметно, что Толстолобик малость растерян. Начав с грозных заявлений о неминуемом Елкином поражении, он вел агитацию без особых изысков. Долдонил одно и то же, сыпал цитатами из Автора Идеи, в общем, держался, как заурядный Местный Начальник. Поскольку жители в свое время наслушались таких немало, то и на митинги его ходили как бы по старой привычке. А молодняк и вовсе не шел. Елка же действовал совсем иначе. Памятуя о стратегии, разработанной штабом (Рыжий постарался), он к каждой аудитории искал свой подход. С теми жителями, что постарше, вел себя как добрый отец. И они мало-помалу оттаивали. (Ну, напортачил папаша. С кем не бывает?) Перед молодняком мог и сплясать, и песенку подхватить. Отчего те просто балдели. Постепенно все это дало результаты. Большая Елка начал догонять Толстолобика, и вскоре они пошли голова в голову. Здесь Толстолобик засуетился. Не в силах придумать ничего своего (в Высшем Органе это не поощрялось), Толстолобик начал копировать стиль противника. Елка споет, и Толстолобик споет. Елка спляшет, и Толстолобик спляшет. Однако поезд уже ушел. Рейтинги их сравнялись.
      Остальные кандидаты безнадежно отстали. Микки зациклился на своей перековке, хотя о ней уже мало кто, кроме него самого, вспоминал. Слишком быстро летело время. Клоун рычал с экранов, брызгал слюной, менял костюмы, но и его время, похоже, закончилось. Кучерявый сеял разумное, доброе, вечное. Словно вел школьный урок, а не боролся за пост президента. К тому же реклама, которую придумали ему явно какие-то бывшие затейники, могла понравиться разве что Клоуну.
      Правда, оставался ещё один противник - Белый Орел. Кампания его строилась хаотично. Средств в неё особых никто не вкладывал, потому что генерал слыл темной лошадкой. Что он, собственно, хочет и что намерен делать, став президентом, оставалось тайной. Однако на митинги его шли охотно. Хриплым басом своим он мог перекрыть любую толпу. В выражениях Орел не стеснялся, что многим жителям тоже нравилось. К несчастью для него, генерал не был политиком и потому думал, что можно взять одним голосищем. Сам понять эту ошибку он не мог, а штаб его состоял сплошь из бывших полковников. В советчики они не годились. Перечить начальству армия отучала не хуже партии.
      Тем не менее рейтинг у генерала тоже мало-помалу рос, что не могло не беспокоить Елку. Он решил поговорить с Белым Орлом.
      Получив его предложение, генерал сперва чуть покочевряжился, но потом согласился. Они встретились в одной из комнат Большого дворца. Орел приехал спозаранку, чтобы избежать лишней шумихи.
      - Привет, - сказал Елка, встретив его в дверях.
      - Здорово, коли не шутишь, - ответил генерал.
      - Садись, побеседуем, - предложил Елка.
      - В союзники клеишь? - ухмыльнулся генерал. - Не выйдет. Две тысячи на двоих не делятся.
      - Да погоди ты, не рыкай, - осадил его Большая Елка. - Я и сам рычать горазд.
      Белый Орел поубавил спеси, прошел к креслу и сел. Елка расположился напротив.
      - В серьезное дело влез, - сказал он генералу. - Чай, хлопотно с непривычки?
      - Ничего, как-нибудь сдюжим. Не там прорывались.
      Долго вилять было не в Елкиных правилах.
      - Не выдюжишь ты один, - сказал он. - Тех же денег не хватит. Хочешь, помогу?
      - Орлы с руки не едят, - гордо ответил Белый Орел.
      - Так я ж от чистого сердца, - сказал Елка.
      - От сердца, говоришь? А тебе-то какой резон?
      - Резон простой. Первым ты все равно не выйдешь, а от Толстолобика голоса отберешь. Или он тебе ближе?
      - Оба вы хороши, - ответил генерал. - Но тот уж совсем козел.
      - Так что, договорились?
      - А коли я вторым выйду? - спросил Белый Орел. - Со мной тягаться не побоишься? Я ж не ручной. В бирюльки играть не буду. По стенке размажу.
      - Лучше с тобой, чем с толстолобым, - искренне признался Елка. - Хотя у тебя морда тоже - будьте-нате!
      - На себя посмотри, - ответил Орел.
      - Хорошо, - сказал Большая Елка. - Предположим, не будешь ты вторым. Третьим будешь. Тогда со мной задружишься?
      - Да уж не с Толстолобиком, - пробасил генерал. - Только просто так не пойду. С условием: в тот же день жлобов своих выкинешь. Я в навозе по уши стоять не намерен.
      - Всех, что ли? - оторопел Елка.
      - Для начала - некоторых. Того же Грача, к примеру. Чтоб погоны не пачкал. А там поглядим. И ещё одно. Ежели кого нового брать надумаешь только с моего согласия. Идет?
      Елка задумчиво хмыкнул.
      - Круто берешь, - сказал он.
      - А я вообще - крутой, - ответил Белый Орел.
      Беседовали они долго...
      * * *
      И вот настал день, которого Елка ждал с трепетом.
      Утром жители начали опускать бумажки в избирательные урны. С разных концов страны в столицу стекались сведения о том, сколько из них, где и за кого отдали свои голоса. В Елкином штабе все сидели, затаив дыхание.
      К вечеру картина стала ясна.
      Президентом Центральной провинции на второй срок остался Большая Елка!
      Радостные крики и вопли заполнили комнату, где размещался штаб. Все бросились обнимать и поздравлять друг друга. Рыжий запрыгал на одной ноге, потом рухнул на диван и закрыл руками лицо. Сам Елка едва сдерживался, чтобы не заорать или не заплакать. Жители - те жители, которые пятый год терпели все тяготы и лишения либерзации, которые поносили Елку на всех углах, которым он до сих пор так и не смог дать обещанной лучшей жизни, они - в большинстве своем - все-таки сохранили веру и не захотели возвращаться назад, к поделению. Несколько минут его распирало от счастья. Затем внезапно страшная, неимоверная усталость сковала все тело. Президент опустился на диван рядом с Рыжим и, подобно тому, уткнул лицо в ладони...
      И все пошло по новому кругу.
      Толстолобик принял результаты выборов с кислой мордой, но супротив фактов переть не стал. Клоун покричал, что все сговорились, продались друг другу и снюхались с заграницей. А жители, мол, не те бумажки не туда опустили. Но этим все и закончилось. Кучерявый тоскливо поздравил президента и пожелал ему успехов в его неправильной работе. Микки, получив свой один процент, уехал на дачу зализывать раны. Генерал же, который занял третье место - после Елки и Толстолобика, - сдержал офицерское слово и стал Елкиным помощником.
      Грача Елка с должности снял. Пришлось ему расстаться и со Старшим Охранником. Почувствовав, что Белый Орел набирает силу, тот шибко взревновал, начал плести интриги и вконец запутался. Вместе с ним слетели со своего места один из министров и один из заместителей Степаныча. Прохиндеи были - ещё те.
      Сделав Белого Орла одним из главных своих соратников, Елка, похоже, сильно обеспокоил всех остальных. Играть по правилам, которые были приняты во дворце (а правила эти мало изменились со времен Предводителей), генерал не умел. Да и не очень стремился. Функции его заключались в том, чтобы бороться с разного рода жуликами. Но кипучей натуре этого показалось мало. Он ежедневно выкладывал Большой Елке на стол предложения об организации всего и вся. Елка читал их, вздыхал и откладывал в сторону. Одновременно с этими бумагами на стол его ложились другие, где любая генеральская затея раскритиковывалась в пух и прах. Конечно, Елке хотелось многое поменять, расшевелить чиновников и заставить их работать, а не только писать кляузы друг на друга. Но тронуть такую махину было непросто.
      Генерал тем временем развернулся. Оставив, видимо, жуликов на потом, он продолжал влезать во все дела, крыть бездельников и вносить свои предложения. На этой почве осложнились его отношения с Рыжим, которого Елка тоже назначил помощником. Тот, будучи работягой, бездельников также не шибко жаловал, но считал, что и шашкой махать не нужно. Предпочитал обкладывать их разного рода инструкциями, надеясь взять не мытьем, так катаньем. Генерал же подобных штучек терпеть не мог. С каждым днем они расходились все больше. Глядя на это, Елка только разводил руками. В сущности, каждый из них был по-своему прав. "Если бы, - думал он, - вместо того чтоб собачиться, взялись бы они оба за руки... Если б Белый Орел чуть порыжел, а Рыжий бы побелел малость, цены бы такой парочке не было!" Но мечты его оставались мечтами. Слишком упрям был Рыжий. Слишком крут был генерал...
      Каждый месяц приносил Елке все новые хлопоты. Переизбрав его на второй срок, жители ожидали, что теперь-то начнется долго-жданное улучшение. Но волшебной палочки у Большой Елки не было. Приходилось расхлебывать старые беды. Приходилось постоянно искать деньги, которых, как всегда, не хватало. Приходилось думать о том, как переделать наконец проклятые кастрюльные заводы, из которых многие надо было просто закрыть. Однако что делать с жителями, которые там работали, было не ясно. Они требовали зарплату. Платить её - означало отнимать у других, которые делали полезные вещи, учили детей или лечили тех же жителей от болезней. Но и не платить подолгу было нельзя. В конце концов, не с их же ведома понастроили эти чертовы заводы в таком количестве.
      И в довершение, как всегда, приходилось вертеться в идиотском кругу чиновников, которых он сам назначил и которые ему же морочили голову, плодясь и размножаясь уже по своим законам. Приходилось шпынять Степаныча, заставляя придумать что-то с деньгами, зарплатами и заводами. Но и тот волшебником стать не мог.
      Президент начал сдавать. Все чаще пошаливало сердце, и врачи настояли на том, чтобы он лег в больницу.
      В последний день перед тем, как отправиться на лечение, Елка пришел в свой кабинет рано утром. Сквозь белые шторы пробивались желтые лучи восходящего солнца. Он подошел к окну, потянул за шнур, и тонкий атласный шелк неслышно взмыл вверх.
      Стоя перед массивной оконной рамой, Большая Елка перебирал в памяти дни, месяцы, годы, проведенные в этом огромном здании, в этом кабинете, помнившем всех прошлых вождей и предводителей. На секунду ему показалось, что тень каждого из них маячит у него за спиной и все они смотрят ему в затылок. Большую часть жизни провел он под их взглядами. Да и теперь зачастую не мог избавиться от этого ощущения.
      Взявшись осуществлять то, что никогда по-настоящему не было ему знакомо, он наворотил кучу ошибок. Он менял чиновников и приближенных. Он обретал веру и терял надежду. Он буйствовал и впадал в спячку. Он упивался властью, и власть эта отравляла его...
      В огромном кабинете у окна с атласными шторами стоял бывший директор кастрюльного завода, бывший Местный Партийный Начальник, бывший член Высшего Органа... Старый, усталый, больной человек... Президент Большая Елка.
      Распахнув раму, Елка глянул вниз. Прямо под ним громоздилось мрачное сооружение из красного камня. Там в прозрачном стеклянном ящике лежал мертвый человек. Лежал уже много лет, наблюдая из-под закрытых век за каждым, кто подходил к этому окну.
      Времени у покойника было много. Он никуда не спешил...
      * * *
      В больнице Елку мурыжили основательно. Все места, куда можно было уколоть, искололи. Все анализы, которые можно было взять, взяли. Но отпускать не собирались.
      Прошел месяц. Наступил ещё один тягучий больничный день. Большая Елка лежал в своей просторной палате и глядел в потолок. Рядом, пристроившись на жестком стуле, сидел Степаныч с папкой в руках.
      Беседа длилась уже полчаса. Напичканный лекарствами Елка порой упускал нить разговора, а спохватившись, с трудом вспоминал, о чем говорит Главный Министр. К тому же тот явно все время что-то недоговаривал.
      - Ну, не темни, - сказал Елка, очередной раз вернувшись из краткого забытья. - Выкладывай. Вижу же - не про все рассказал.
      - Да вот тут, понимаете, заварушка одна наметилась, - посмурнев, промямлил Степаныч.
      - Давай, давай... Все одно узнаю.
      Взгляд Степаныча забродил по стенам.
      - Да тут... понимаете... В общем, доложил мне тут один из помощников, что генерал наш вроде того, что маленький бунт намечает. Власть вроде как захватить собирается... Не знаю уж, что и думать.
      - Белый Орел? - вскинулся Елка.
      - Он самый.
      Кровать под Елкой прогнулась.
      - А черт! Не удержался все ж! Чуял я, что на мое место метит. Бонапарт хренов!.. Пригрел, понимаешь, на груди.
      - Так что делать-то с ним теперь? - спросил Степаныч. - Как поступить?
      - Что делать, что делать!.. Снять к чер-р-ртовой матери! - зарычал Президент. - Завтра же указ напишу.
      Елка сжал кулаки, откинулся на подушку. Полежав молча несколько минут и придя в себя, он спросил:
      - Ну, а как там вообще? Что в столице-то происходит?
      - Волнуются все, - сказал Степаныч, нагнувшись к изголовью кровати. Вон вчера даже Толстолобик позвонил. Спрашивал, как, мол, самочувствие. Он теперь везде только о вашем здоровье и говорит.
      - Фиг ему! Не дождется... - произнес Елка и закрыл глаза.
      - Может, пойду я? - спросил Степаныч.
      - Погоди... Расскажи-ка еще. Как в правительстве? Справляетесь?
      Степаныч нахмурился.
      - Ежли по правде - не очень. Мыслищем теперь Толстолобик заправляет. Давят на нас. А мы - что? Это ж не ихнее поделение. Нам, чтоб дело вести, надо деньги где-то достать, налоги собрать. А с налогами, сами знаете как. Да и заводы стоят по-прежнему. С зар-платой туго. И вообще туго. Куда ни кинь.
      - Опять все то же! - тихо выдохнул Елка. - Господи, да что ж это за жизнь!
      Сердце его защемило, перед глазами пошли черные круги.
      - Плохо мне, Степаныч, - прошептал Елка. - Плохо мне... Устал я...
      * * *
      Обнаженный Елка лежал на гладком белом столе. Большая яркая лампа светила прямо ему в лицо. От двух высоких железных ящиков со множеством ручек, кнопок и стрелок к телу его тянулись гибкие провода.
      Елка скосил глаза и увидел стоящего невдалеке человека в светло-зеленом халате. На руках его были надеты тонкие резиновые перчатки. Половину лица закрывала матерчатая повязка.
      Приблизившись к столу, врач наклонился.
      - Сейчас вы заснете, - сказал ласковым голосом зеленый доктор. - Все будет хорошо.
      - Ты ножичек-то помыть не забыл? - спросил Елка, попытавшись изобразить улыбку.
      - Не забыл, не волнуйтесь, - в тон ему ответил человек в маске.
      - Ну, тады - режь!..
      * * *
      Большая Елка спал. Ему снился дивный сказочный сон. Ему снились все жители. Сразу. Все 150 000 000. Они собрались на необозримом бескрайнем поле, поросшем свежей весенней травой. В центре стоял он - Президент Елка. Жители, взявшись за руки, водили вокруг него хоровод. Лица их были светлы, радостны и беззаботны. Выглядели они сытыми, бодрыми и энергичными. Они смотрели на Большую Елку с любовью и теплотой.
      Они улыбались ему.
      Они прощали ему все его грехи и ошибки...
      * * *
      Кухтик стоял на углу площади. Мимо него, размахивая флагами и вздымая над головой портреты, шла длинная колонна жителей Лукичевска. Лица их были пасмурны и угрюмы. Из окна красивого дома на шествие с любопытством смотрел бывший и нынешний Местный Начальник. Впереди колонны двигались несколько мужчин с красными повязками на рукавах. Один играл на гармошке, ещё один держал коробку с рупором и микрофоном. Время от времени, поднося микрофон к губам, он выкрикивал что-то грозное про порядок и поделение. Колонна дружно отвечала сотнями голосов.
      - По-де-ле-ние!.. По-де-ле-ние!! - неслось над площадью...
      От колонны отделилась грузная фигура в потертом плаще. Кухтик узнал Надькиного отца. Тот шел, покачиваясь, и нес в руках две зеленые бутылки. К нему, тоже выйдя из колонны, присоединились два милиционера - толстый, с усами, и тощий, с плоским смуглым лицом.
      Заметив Кухтика, Надькин отец замахал бутылкой.
      - Эй, малой!.. Давай к нам!
      Кухтик, поняв, что не отвертеться, медленно направился к ним.
      - Во, малой! И ты, значит, тут. Молодец! Сейчас в лесок пойдем, обмоем праздничек... - Надькин отец указал в сторону свалки-помойки.
      - Туда нельзя, - сказал Кухтик. - Там проволока.
      - Это кому нельзя? - возмутился Надькин отец. - Нам нельзя?.. Фигня, малой! Нам все можно!
      Он обхватил за плечи двух милиционеров, и все втроем они двинулись к Кухтикову дому. Опустив руки, Кухтик поплелся следом.
      В заборе из колючей проволоки была проделана большая дыра. Возле нее, прислонившись к столбу, сидел часовой. Рядом в густой траве лежал автомат.
      - Здорово, Петруха, - сказал толстый милиционер, взял из рук Надькиного отца одну бутылку и поставил на землю рядом с автоматом. - Мы с мужиками пройдем, погуляем?
      Часовой лениво кивнул.
      В роще было прохладно и тихо. Лишь со стороны площади изредка доносились приглушенные голоса да звуки гармошки. Покореженные стволы деревьев заросли вереском. В воронках и ямах поблескивали черные зеркальца воды.
      - Во благодать! - сказал Надькин отец, опускаясь на большой пень. Здеся и погуляем.
      Два милиционера пристроились рядом на поваленном стволе. Кухтик стоял, понуро глядя на всю компанию. Справа от него за редкими ветками кустов тянулась свалка-помойка. Над помойкой кружили вороны.
      - Садись, малой. В ногах правды нет, - сказал Надькин отец.
      Кухтик сел на заросший вереском ствол, рядом с толстым милиционером.
      - Ну, давай отметим! - Надькин отец поднял зеленую бутылку и хлебнул из горла...
      Незаметно стало смеркаться. В темнеющем небе одна за другой зажигались бледные звездочки. Милиционеры сидели, расстегнув пуговицы на синих мундирах, и неторопливо беседовали между собой. Надькин отец время от времени встревал в разговор. С площади все ещё доносились неразборчивые голоса. Время от времени шум нарастал, и оттуда хором неслось:
      - По-де-ле-ние!.. По-де-ле-ние!
      - Ну, посидели, пора и честь знать, - сказал, потягиваясь, Надькин отец.
      Кухтик встал и отошел к кустам помочиться. Только он закончил свое нехитрое дело и повернулся, чтобы идти назад, как роща озарилась вспышкой. Казалось, в небо взлетела яркая зеленая ракета. Кухтик поднял голову. Никакой ракеты не было видно. Он снова посмотрел на поляну, где сидела компания, и тихо охнул.
      Надькин отец лежал за пнем, сжимая в руках пустую бутылку. Рядом с ним распластались два милиционера. А между ними и Кухтиком посреди заросшей поляны разгуливали невесть откуда взявшиеся три человека. Точнее, разгуливали только двое из них, а третий сидел чуть поодаль. Вглядевшись в одного из гуляющих, Кухтик с изумлением узнал знакомое со школьных лет лицо Автора Великой Идеи. Во всяком случае, сходство было поразительным.
      Другим был Великий Вождь. Точно такой, как на портретах, которые полчаса назад несла колонна демонстрантов.
      Третий - совершенно незнакомый человек - сидел на пне, где ещё недавно пил жидкость Надькин отец. Лицо его выглядело хмурым и заспанным. Одет он был в красную рубашку и толстую поддевку с оторочкой из меха.
      Голова у Кухтика закружилась.
      Между тем никто из троих гостей не обращал на него никакого внимания. Равно как и на лежащих за пнем милиционеров и Надькиного отца. Создавалось такое впечатление, что они находятся в каком-то своем мире, отделенном от Кухтика невидимой прозрачной стеной.
      Автор Великой Идеи, прохаживаясь взад-вперед, читал газету с фотографией нынешнего Президента.
      - Все идет хорошо, - говорил он, потирая руки. - Все идет архиправильно... Важно не упустить момент... Сегодня - поздно, завтра рано. Послезавтра - в самый раз!
      Узрев сидящего на пне мужика в поддевке, он подошел к нему и присел на соседний пень.
      - Вы, товарищ, кто будете? - спросил Автор Идеи.
      - Я - Лукич, - хмуро ответил мужик.
      - Вот те на! - всплеснул руками Автор Идеи. - И я - Лукич. Очень приятно познакомиться. Оч-ч-чень! Вы, товарищ, давно, извиняюсь, померли? Обо мне, должно быть, не слышали? Истребления нашего не застали?
      - Не слыхал я ни о чем, - ответил ему Лукич-первый.
      - Жаль, очень жаль!..
      Сзади к Лукичам подошел Великий Вождь.
      - Пойдем, в белочек камушками покидаем, - предложил он Автору Идеи.
      - Вы, батенька, что, не видите? Я с народом беседую, - недовольно отозвался Автор.
      Усатый Вождь хмыкнул и отошел в сторону.
      - Ну, и как вам в здешних краях? Не правда ли, чудный городишко? спросил Лукич-второй Лукича-первого. - В ссылке здесь хорошо, должно быть.
      - Ничо городишко, - отозвался первый Лукич. - Токмо загажен больно. Городовых не видать. А кабаки справные.
      - Архиинтересные наблюдения! - заложив пальцы за обшлага жилетки, сказал Автор Идеи. - Вот, помню, в Цюрихе...
      - А чо там за бугай на тумбе стоит? - перебил его Лукич-первый. - Кому памятник-то? Я-то думал - мне поставят. Ведь живот положил. А они, нехристи, лысого какого-то вместо меня.
      Автор Великой Идеи торопливо надвинул кепку на лоб.
      - Отчего бы нам о продразверстке не поговорить? - прищурясь, спросил он.
      Сзади опять подошел Вождь.
      - Ну-у, камушки-то кидать пойдем? - протянул усатый.
      Автор Идеи вздохнул и поднялся.
      - Вечно вы со своими глупостями, - сказал он Вождю. - Вам, батенька, национальным вопросом заниматься надо, а не белочек гонять... Ну уж ладно. Пойдем, поохотимся...
      Они медленно двинулись в глубь рощи. Лукич-первый остался сидеть, тоскливо подперев голову.
      Не успели Автор с Вождем пройти несколько шагов, как навстречу им из-за деревьев выскочил маленький лысый человечек с початком какого-то злака в руке.
      - Э-э! Ты здесь откуда? - оторопело спросил Вождь.
      Лысый глянул на него и с ужасом отпрыгнул назад.
      - Стой, гад! - крикнул ему Великий Вождь. - Попался, сучья лапа! Думаешь, не знаю про тебя ничего? - Он оглянулся по сторонам и заорал:
      - Лаврентий!!
      На крик его никто не отозвался. Прошла минута, и с другой стороны, раздвинув ветки, вышел дородный мужчина с лохматыми, густыми бровями на отечном лице.
      - Догогые товарыщы... - сказал он. - Есть предложэние закончить дыскуссию... Прэния были плодотворны... С чуйством глыбокого удовлэтворэния...
      Бровастый мужчина шлепнул губами, задумался и, медленно опустившись в траву, уронил голову. Послышался легкий храп.
      - Ты меня на испуг не бери! - взвизгнул за деревом лысый с початком. Сам на себя посмотри... Тиран! Узурпатор!.. Чего с народом-то натворил!
      Вождь рванул китель за ворот.
      - Ах ты, говно колхозное! Меня учить вздумал! Да у меня все... Да я тебя!.. Волюнтарист сраный! Сломал порядок! Распустил народ! На основы покусился, вонючка лысая!
      - А вот насчет лысых не надо! - Из воронки вылез человек в испачканном костюме, с большим лысеющим лбом и аккуратно зачесанными остатками редких волос. - Это недопонимание, товарищи. Это, знаете ли, надо расширить и углубить. В общем контексте, понимаете ли... Посмотреть ещё надо, где собака порылась. И кто есть ху.
      Автор Великой Идеи удивленно повернулся к нему.
      - Вы, батенька мой, кто будете? - спросил он. - Уж не ревизионист ли?
      - Извините. К вам лично я претензий не имею, - ответил мужчина. - Вы, так сказать, правильно все предначертали. Мы, извиняюсь, учение ваше чтим. И не позволим, так сказать, подкидывать нам разные чуждые мысли. Но с учетом момента... Частично, я извиняюсь...
      - Убью всех! - заорал Великий Вождь. - Мудаки!.. В пыль сотру!..
      Два милиционера вжались в землю. Надькин отец, вытаращив глаза, смотрел на поляну.
      Вдруг необычный свет, заполнявший пространство, померк и сзади, со стороны свалки-помойки, послышался легкий протяжный свист. В ту же секунду поляна очистилась. Все стоявшие там исчезли, словно растворились в вечерних сумерках.
      Кухтик оглянулся. Над помойкой, уходя высоко в небо, горел тонкий изумрудный луч.
      - Матерь Божья! - произнес Надькин отец.
      Оба дрожащих милиционера заторможенно, словно во сне, поднялись с травы и, обогнув Кухтика, как лунатики, побрели в сторону свалки-помойки. За ними двинулся и Надькин отец. Ноги Кухтика напряглись, потом расслабились и сами собой поволокли его вслед за всеми...
      Помойка излучала слабое зеленоватое свечение. На самом краю её среди куч битого кирпича стоял непонятно откуда взявшийся гладкий блестящий цилиндр, похожий на огромный стакан из сверкающего металла. Прямо за ним тонкой горящей спицей бил вверх луч изумрудного света. В боку цилиндра виднелось продолговатое отверстие, словно овальная дверца, ведущая внутрь стакана. Там было темно. От нижнего края дверцы к земле спускалась легкая лесенка. На ступеньках её сидело какое-то зеленое существо, похожее на маленького человечка, ростом чуть больше метра. Лицо его напоминало лицо Чебурашки из мультика. Большие глаза прикрывали выпуклые зеленые веки. Волос на голове не было.
      Человечек держал в руках что-то вроде туфли. Он ощупывал её несоразмерно длинными гибкими пальцами и, казалось, весь погрузился в это занятие.
      - Еж твою... - произнес Надькин отец.
      Зеленое существо подняло голову и посмотрело на них огромными зрачками, отражавшими свет, словно два черных блюдца.
      - З-здравствуйте, - негромко сказало оно.
      Надькин отец икнул. Кухтик стоял как вкопанный. Наконец, судорожно открыв рот, он ответил:
      - Здрасте...
      Зеленый человечек чуть заметно качнул головой, и тотчас напряжение, сковавшее Кухтиково тело, исчезло.
      - Приятно познакомиться, - сказал человечек. - У вас, случайно, гвоздика не найдется? Подошва отвалилась.
      Незнакомец показал Кухтику свою туфлю.
      - Э-э-э!.. Вы это... вы, гражданин, откуда здесь? - запинаясь, спросил, видимо, пришедший в себя тощий милиционер.
      - Оттуда... - Человечек поднял длинный палец к звездному небу.
      - Откель? - изумился Надькин отец.
      - Оттуда, - повторил человечек. - Видите, вон там. Сектор четыре. Система два-три-шесть-восемь... У вас, если не ошибаюсь, это называется "Созвездие Лиры".
      Два милиционера одновременно нерешительно шагнули вперед.
      - Вы того, гражданин, - кашлянув, сказал толстый. - Нарушаете... Здесь не положено... Попрошу документики.
      - Извините, - сказало существо, - но мы давно здесь. Просто не хотели вас беспокоить... Пространственный купол... Автономная зона... Однако не стоит так волноваться. Исследования завершены. Через шесть минут мы улетаем.
      Милиционер снова кашлянул и, подумав, взялся рукой за кобуру на поясе.
      - Непорядок, гражданин... Надлежит пройти... Для выяснения, так сказать. Там все и расскажете. И насчет зоны - тоже.
      Толстый кивнул в сторону площади.
      - Простите, но боюсь, что не смогу вам помочь, - сказал человечек. Эксперимент завершен.
      - А вы... А вы... Почему... - Кухтик проглотил слюну. - А почему вы здесь, в аномалии сидели? Почему не показывались?
      - Нет мотивации для контакта, - грустно ответил человечек на ступеньке. - Слишком велико расхождение базовых ценностей.
      - Гр-ражданин! - строго крикнул толстый милиционер. - Прошу за мной! В противном случае вынужден буду применить...
      Он быстро расстегнул кобуру и вытащил из неё блеснувший в темноте пистолет. На человечка это не произвело никакого впечатления. Он снова погрузился в изучение своей туфли.
      - Окстись, Василий! - дернул милиционера за рукав Надькин отец. - Бес с ним! А то ещё разнесет всех, к чертовой матери.
      - Я ему разнесу! - Толстый направил пистолет в сторону блестящего стакана. - Гражданин!.. Предупреждаю!..
      Зеленый человечек продолжал заниматься туфлей.
      - Кончай, Василий... Кончай! - Надькин отец попятился назад. - Хрен с ним!
      - Встать, сука! - крикнул милиционер и, зажмурившись, нажал на курок.
      Громкое эхо выстрела разнеслось над помойкой. Вспышка озарила блестящий цилиндр. И в свете её Кухтик увидел, как человечек на лестнице быстрым движением вскинул ладонь, растопырил пальцы и что-то ловко схватил в воздухе. Словно поймал муху.
      - Спасибо, - произнес маленький пришелец с созвездия Лиры. - Это подойдет.
      Он повертел в пальцах серую продолговатую пулю и проткнул ею подошву своей туфли. Легонько постучал по туфле кулачком, после чего надел на ногу. Затем вздохнул и поднялся.
      - Увы, мне пора, - сказал человечек.
      - Во гад! Заговоренный... Точно джинн этот, с бутылки! - воскликнул сзади Надькин отец.
      Зеленый человечек тем временем начал подниматься по лесенке. Остановившись на последней ступеньке, он повернулся и своими глазами-блюдцами обвел свалку-помойку.
      Вокруг блестящего цилиндра темнели мрачные силуэты густых кустов. Груды заросшего мусора, банок, кирпичей и камней вздымались повсюду. Где-то там, глубоко под ними, лежали остатки старых разрушенных домов, помнивших ещё купца Лукича. Вперемешку с ними покоились обломки памятника Великому Вождю. Там же валялись бетонные глыбы от стелы с изречениями Смелого Соратника. Сгнившие доски, ржавая проволока, колеса старых телег, куски разломанных машин, безголовые гипсовые бюсты, покореженные водопроводные трубы, осколки бутылок, ведра, примуса, керосинки - все это перемешалось и поросло колючей травой.
      Зеленый человечек поднял голову к небу. Высоко над ним сверкала россыпь бледных, бесконечно далеких звезд.
      - По-де-ле-ние!.. - донесся откуда-то с площади нестройный хор голосов.
      Человечек глянул на стоявших поодаль Кухтика, Надькиного отца и двух милиционеров.
      - Ну, что скажете на прощание? - наклонив круглую безволосую головку, спросил он.
      Наступило молчание.
      - Эй ты, зеленый! - крикнул, прячась за милиционеров, Надькин отец. Деньги давай!
      Пришелец ничего не ответил.
      - Деньги давай, мать твою! - снова выкрикнул Надькин отец.
      Человечек сделал шаг в темный провал за овальной дверцей цилиндра. Блестящий периметр дверцы стал стягиваться к центру, и вскоре место, где она находилась, полностью слилось с остальной поверхностью. Гладкий стакан из неведомого металла дрогнул и приподнялся в воздух. Изумрудный луч за ним потускнел и погас.
      Медленно вращаясь, цилиндр описал дугу. Зависнув над краем помойки, он на секунду остановился, а потом заскользил к Кухтикову дому, с каждым метром поднимаясь все выше.
      Во рту у Кухтика пересохло. Все тело его охватила мелкая противная дрожь. Кухтик тихо пискнул, оторвал от земли занемевшие ноги и, спотыкаясь о кочки, рытвины, битые кирпичи, бросился вслед за улетавшим стаканом.
      Он бежал, обдирая лицо ветками черных кустов. Из-под рваных ботинок его летели острые камни и перемешанный с грязью мусор.
      Кухтик кричал на бегу.
      - Простите нас! - кричал он. - Простите нас!.. Мы больше не будем!.. Простите... Простите нас!..
      Санкт-Петербург, 1996 г.