Прозрачные звёзды: Абсурдные диалоги

      — Проститутки на самом деле лучшая часть нашего общества. Они обычно становятся такими, потому что они лучше других. Сейчас, правда, это изменилось, потому что появились валютные проститутки. Но во времена моей молодости это были женщины, которые были лучше других. Для этого было множество причин, которые за три минуты не перечислишь.
       — Они жертвуют как бы своей жизнью?
      — Всякая женщина жертвует собой. Но к женщинам, которых называют проститутками, по-моему, еще и относятся несправедливо. Я говорю совершенно серьезно и искренне. Вы обращали внимание, что они первыми признали Христа? Только я вовсе не оспариваю Вашего высокого мнения об уме Вашего приятеля-милиционера.
       — Вам понаслышке или биографически известно выражение «мой тип женщины», «искра, пробегающая между мужчиной и женщиной»?
      — К сожалению, биографически.
       — Описать можете?
      — Могу прочесть стихотворение, в прозе не умею.
       — Скажите, как Вы думаете, что бывает после нашей смерти?
      — Есть два ответа на подобный вопрос, данные великими людьми, которые мне близки. Флобер, например, говорил, что только дурак рассчитывает, что его будут читать после смерти. Я пишу потому, что мне это нравится. И другой человек, если не великий, то значительный, Борхес, говорил, что ему противна мысль, что его после смерти кто-то будет читать.
       — Вы более дорожите общением с несколькими людьми, которые считают Вас гениальным человеком?
      — Никто меня не считает гениальным человеком, надеюсь. Благодарю вас, но предпочту общаться с теми, кто не считает меня гениальным человеком.
       — А каким? Заурядным, посредственным?
      — Не знаю, но во всяком случае, если бы меня считали гениальным, мне было бы неприятно.
       — Отчего Вы думаете, что бездарно проживаете свой день?
      — Потому что я никогда не успеваю осуществить то, что должен был бы. На этот вопрос дал точный ответ Лев Толстой. Он говорил, что гладких, жуирующих писателей и мыслителей не бывает. Если человек мыслитель или писатель, то он все время чувствует, что он мог бы сказать то, что спасло бы всех людей, а не сказал еще. Я чувствую то же.
      76
 
       — Вы больше философ или верующий человек? Например, не просыпались ли Вы с благодарностью за то, что проснулись?
      — Я только так и просыпаюсь, иначе я не просыпался бы. Я вообще не философ, я верующий.
       — Вот Вас и в Израиле, и в Москве знает только узкий круг людей. Приставкина, Бондарева, Солоухина знают, а Вас — нет. Вы никогда не заботились о славе?
      — Тот узкий круг, о котором Вы говорите, знает меня много лучше, чем широкая публика о людях, которых Вы назвали. Знают лишь их имена. Я предпочту, чтобы меня знали в моем узком кругу, но знали действительно.
       — Можно ли к Вам обратиться как к специалисту по преступности. Вот марксисты, виновные в гибели миллионов, или убийца, зарезавший двадцать человек — то есть, нелюди, — нет ли в их деятельности элемента чуда, который присущ творчеству Моцарта, Пушкина?
      — Я протестую против термина «нелюди» — к сожалению, они люди, и все человеческое им не чуждо.
       — Владимир Борисович, есть ли какая-то идея, вокруг которой группируются все события Вашей жизни?
      — Это Бог. Но, правда, это не идея.
       — Но, очевидно, Вы можете вывести и идею?
      — Нет, идею Бога вывести я не могу. Бог — это нечто больше. Символ веры — он у всех одинаковый. Другое дело, для меня он может значить то, что не значит больше ни для кого.
       — Подходили ли Вы когда-нибудь к черте, подойдя к которой, себе сказали: лучше бы я не дожил до этого? Какая-нибудь катастрофа, несчастье?
      — Нет, не подходил к такой черте. В катастрофе человек зовет Бога на помощь. К черте подходит человек, жизнь которого пуста. А в условиях катастрофы даже неверующий просит Бога спасти его.
       — А вопрос — зачем Вы появились и живете — Вас интересует?
      — Нет. Меня интересует другое — вот я появился и живу. Живу, как живется. То, что Вы предлагаете, слишком абстрактно. Анализировать надо ситуацию, в которой находишься, чтобы никого не обидеть.
       — Представьте, что по метеоусловиям планеты люди могут видеть звезды раз в сто лет. Вам повезло, и Вы можете их наблюдать. Вы будете смотреть на звезды? Сколько времени?
      — Смотря какие дела у меня будут. Если нужно будет читать лекцию, я буду читать лекцию. Главные звезды видишь внутри себя.
       — Скажите, Вам люди надоели?
      — Нет. И потом, что такое — вообще люди? Некоторые конкретные люди надоели, другие — нет.
       — Какой человек Вам делается любопытен?
      — Которого я люблю. Это понять можно сразу, только встретившись.
       — Вам не кажется, что Вы занимаетесь слишком усердно своим маленьким делом, в то время как умеете «глаголом жечь сердца людей»?
      — Они и так обожжены слишком. Я стараюсь лечить ожоги. «Дневные раны сном лечи», сказал Тютчев.
      77
 
       — Предположим, Вы идете на лекцию и видите страшную автокатастрофу. Вот три вида поведения —кто-то старается помочь, кто-то глазеет, кто-то в ужасе бежит. Что Вы сделаете?
      — Пошел бы на лекцию. Там меня ждут. Если бы просто гулял, постарался бы помочь, сообразно условиям.
       — Вы обдумываете обстоятельства смерти? Возмущены ею?
      — Мне интересно, но отношусь спокойно. Наверное, это самое интересное событие. Но не могу говорить здесь, а то не о чем будет говорить на лекции... У меня есть впечатление, что я уже переживал смерть. На самом деле я только об этом и говорю. Но не прямо — если я буду все время повторять: Вы умрете, Вы умрете — слова эти утратят значение.
       — Представьте, к власти пришли изуверы и сочинили соответствующие законы. Например, нельзя разговаривать с родными и близкими, а лишь с посторонними. В тюрьму не сажают, но штрафуют. Недовольным присылают визу на дом и оплачивают проезд. Вы здесь останетесь или уедете?
      — У Бертольда Брехта есть афоризм: «Если правительству не нравится народ, пусть себе выберет другой». Это же относится и к гражданину. Я себе другой народ выбрать не могу. Не знаю, уеду ли я. От самого себя не уедешь. Даже если я уеду, я никуда не уеду.
       — Давайте я Вас похороню. Кстати, «я тебя породил, я тебя и убью» — кто это сказал?
      — Тарас Бульба.
       — Никто из тех, кого я интервьюировал — артисты, или писатели — не могли вспомнить, что это Гоголь...
      — Им о многом другом надо думать. Им надо думать, как бы угодить власти. Они больше, чем я получают. Поэтому они не помнят таких вещей.
       — Так, представьте, Вы умираете. Что Вам жальчее всего оставлять?
      — Женские глаза.
       — Будьте добры, задайте мне несколько вопросов.
      — По существу, я тоже задавал Вам вопросы, и Вы отвечали на них, вероятно; более полноценно, чем я Вам. Я полагаю, что аудитория теперь Вас знает лучше, чем она знает меня. Вы не заметили, что вопросы я Вам задавал в большей степени, чем Вы мне. Это мое скромное искусство.
       — Вы полагаете, что одинаково говорят о себе и задающий вопросы, и отвечающий на них?
      — Человеку иногда только кажется, что он задает вопросы. Вы мне исчерпывающе отвечали, благодарю Вас.
      78
 

 

Бедрос Киркоров

 

Я БУДУ РАД, ЧТО ВСЕ ПРОШЛО И Я ВИЖУ СНОВА

 
      Девицы Филиппа:
      Пусть будет радость спутницей твоей
      И сердце никогда от боли не заплачет!
      Твой балет. Они же — о Филиппе:
      эксцентричный, экстравагантный, энергичный, сексуальный, капризный, добрый, смешной, строгий, чуткий, непредсказуемый, противоречивый, упрямый — упорный до упрямства.
       — Если судить по Вашему облику, Вы очень доверчивый человек. Но Вы себя знаете не только по облику, Вы доверчивый?
      — Лицо обманывает даже умного. Отдаю Вам долг. Я сразу увидел Вас умным. А про доверчивость, если можно так сказать по-русски, моя — среднего размера, Вот у Филиппа — сумасшедший размер.
       — Вам знакомы такие выражения: «гвоздь программы» и «куй железо, пока, горячо»?
      — (С радостным выражением.) Да, конечно! И люблю.
       — Как Вы думаете, будет ли неизбалованный русский читатель, да еще массовой или бульварной газеты, получать удовольствие, если мы начнем бросать его из бани моих «серьезных» вопросов в снег Ваших веселых ответов, или наоборот, когда я научусь у Вас задавать веселые вопросы, а Вы станете серьезно на них отвечать?
      — Ну мне кажется, что удовольствие конечно от этих неожиданных чередований и перемен он получит.
       — Тогда попробуем, из давно остывшего железа, выковать гвоздь нашего интервью. Скажите, это правда или легенда, что Филипп полюбил Аллу в восемь лет?
       —(Убежденно.) Да, правда, я свидетель. Произошло это, когда он смотрел ее на «Золотом Орфее». Полюбил ее песню «Арлекино», полюбил ее творчество, а потом, видно, в зрелом возрасте, полюбил и исполнительницу.
       — Я думаю, читателю будет интересно, скорее всего, когда он обнаружит нашу с Вами искренность. Вы так же считаете?
      — Принципиально — да. Но Вы меня немного напугали бульварным читателем, и я хочу его напугать, как бы это ни трудно было. Но пугаю. Один умный писатель сказал, и я это люблю, не как артист, а по человечески: «Ценность того, что говорят — не зависит от искренности слов». Так кажется правильно.
       —Тогда я попробую немедленно разоблачить Ваши «ценности» и если получится, вперед будете правдивым.
      — (Счастливо улыбается.) Договорились. Интересно услышать.
      — Только я могу это сделать, вооружившись острой темой политики. Это журналисту не надо вооружаться, а я скорее писатель, а вернее ни то ни другое. Знаете, за двумя зайцами... Мне кажется, что все 80 лет меня убеждала и власть и, мягко говоря, бесправные журналисты, что нельзя и шагу сделать, не думая о политике. И как видите, убедили. Вместо того, чтобы с Вами беседовать, возьму сейчас я вслух «подумаю», например, о торговле оружием, с которой бедная родная наша власть борется прежде всего остального и чем энергичнее борется, тем больше там и сям оружия продается
      80
 
       и покупается. С чем же она еще борется? Забыл. Ах, вот. Кровавая нефть, уплывающее золото, иностранные инвесторы, отечественные жулики. Новых 80 лет не хватит, чтобы перечислить, а тем более сообра...
      — (Мягко перебивает. Выражение страдания, что перебивает.) Вы собирались меня разоблачать. Я не очень политику люблю... Ну, хорошо. Не умеете по-другому, разоблачайте как умеете.
       — Извините, это почти все. Если Вы замечали, что ораторы, убеждающие народ в своей любви к нему... когда хотя бы однажды Вы понимали, что эти лжецы и кровососы — первые ненавистники доверяющих им людей, то зачем Вам быть на них похожим?
      — (Утешительно улыбаясь.) Нет. У Вас лучше получается не разоблачать человека (видите, никак не могу это слово приручать), а давать бодрость. Дело в том, что у политиков одно на душе, а на языке другое. Но есть и хорошие, европейские. И даже Ельцина начало мне нравилось, а теперь нет. Но все равно любая политика — это хоть и не искусство, но об этом приходится думать. И все люди средних размеров ума или доверчивости — или что-то еще, любят всегда свое. Много будет чести политикам, если поменять для них убежденность или что-нибудь важное.
       — Ну давайте о другом. Вы знаете, что у тех людей, которых коснулась смерть, было ощущение, как будто промелькнула вся жизнь. Представьте себе, что за час нашей беседы пробежит вся лента Вашей жизни. Вы будете рады или это Вас будет тяготить?
      — Я буду рад, что все прошло и я вижу снова.
       — Мы с Вами одного возраста, но этот вопрос не меня одного интересует. Вы мне можете сказать об ощущении всей Вашей жизни? Она промелькнула как один день или тянулась долго-долго?
      — (Неуверенно.) Наверное, промелькнула. Да, (Уверенно.) очень быстро, просто мгновение.
       — Вы знаете на своей шкуре пользу контрастного душа, или когда из бани в снег выпрыгиваешь?
      — Да, я это делаю: от холодного в горячее. Но только здесь, в Союзе, в России. Очень хорошее ощущение.
      — Каких Вы знаете своих предков, кого любите из них? О ком-нибудь сегодня вспомните впервые, себе на удивление?
      — У меня был дед. Такой солидный человек. Он был крупный человек, два метра ростом, широкоплечий человек. Никогда не носил шляпы, не надевал пальто. Никогда не болел, он был спартантом. Я правильно говорю? Никогда не занимался спортом. Он был сапожником по профессии. Был очень разумный, у него до конца оставалась ясная память.
      Моя мама тоже как-то взяла от него все это, тоже была разумной женщиной. Папа был более легкомысленным. Вот этих людей я вспоминаю. Я также вспоминаю бабку.
       — Вспышка жизни, которая может быть промелькнет, как мы назовем ее — вспышкой счастья или каким-нибудь другим словом?
      — Светло, светло, светло, но и шума было много. Было разочарование. Борьба была тяжелая.
       — Вы согласны со мной, что у Вас очень открытое лицо, и, наверное, Вы этим гордитесь. Вы невольно стремитесь быть правдивым или Вами был дан обет Богу или самому себе?
      81
 
      — Самому себе? Это не припоминаю. Может, было в юности, когда мотался туда-сюда, врал что-то. Где-то обманывал в юности. Когда искал дорогу. В зрелом возрасте этого не было.
       — Вы точно помните, что в юности сказали себе: «Я не хочу этого делать?»
      — Ну, были моменты, когда определился, что по этому пути идти нельзя. Был друзья, которые пошли по этому пути. Друзья закончили плохо, так называемы школьные друзья.
       — Согласитесь ли Вы, что какими бы правдивыми не становились люди, до конца не излечишься.
      — Ну да, да.
       — Я тоже такой «больной», но давайте знать и прощать это друг другу. Ложь это когда подлость, когда ради корысти ты кого-то обманываешь. Вот что называется ложью в словаре Даля.
      — Да, да.
       — Скажите, а в возрасте 8 лет Вы себя помните, какой Вы были?
      — Я был трудолюбив. Драчливым не был, но был очень непослушный. Я делал много таких вещей, за что и получал. Был темпераментный, не мог усидеть спокойно!
       — Любимое Ваше занятие от 8 до 12 лет: футбол, рогатка, плавание?
      — Нет, плавание любимым занятием у меня не было, хотя на море родился, но не научился плавать. Я очень любил заниматься уборкой, поддерживать порядок. Это сохранилось и по сей день. Меня мучит беспорядок в квартире.
       — Теперь Вы даже, можно сказать, предпочитаете одиночество самой приятной беседе?
      — Да, это меня больше устраивает.
       — Тогда объясните, что Вам дает одиночество?
      — Я уже 2 года в одиночестве. Оставаться в одиночестве меня вынуждает работа, потому что я сейчас готовлю концертную программу, буду выступать, хотя на пенсию вышел.
       — Два слова, что это за концерты?
      — Концерты, мои концерты, которые я пою.
       — А может так быть, злые языки говорят, что Филипп так высоко поднялся от того, что это сделала Алла?
      — Нет, он до этого был на высоте, до этого был популярный. Именно он сделал ей предложение, когда был звездой. Союз знал его уже. Когда он уже в Америке, Австралии, Израиле несколько раз был, в Германии.
       — Может быть он ждал, ему было неловко? Может быть он и раньше предпринял бы какие-то шаги?
      — Он до того момента не хотел открываться, пока не стал бы популярным. Иначе подумали бы, что она сделала ему славу.
       — Допускаете Вы, что за счет популярности Вашего сына Вы сделаетесь более популярным со своими концертами?
      — Может быть, да. Его знают уже больше, чем меня. (Весело.)
       — Жаль, что «гвоздь программы» может быть только один. Но будем его рубить на кусочки. Например, скажите, что Вы чувствуете, как сложатся его отношения с женой?
      82
 
      — Это только в руках Господа, одного Господа. Как сложится, никто не сможет предвидеть, что будет завтра. Вот пойдешь и кирпич упадет на голову... Никто не располагает, как бы сказать, сведениями, никто не может предначертать свой путь. Я не думаю, если бы предсказал философ, какой-нибудь гадальщик, что все так и будет. Обмануться в своих предсказаниях легко, поэтому что будет дальше — не знаю. Я знаю только, что они счастливы, и он и она. А как дальше будет это...
       — У родителей чаще всего есть какие-то претензии, обиды» в 90 % случаев им не нравится выбор сына или дочери.
      — Меня сто процентов устраивает. Лишь бы ему было хорошо.
       — Мне кажется Вы видите пик, кульминацию счастья, но ведь счастье не бывает долговечно, так может ли случиться, что один из них похоронит другого?
      — Это опять их дело.
       — Это реальность или мечта на Ваш взгляд?
      — Ну, нет... Это, знаете, трудно сказать. Кто кого похоронит. Может получиться он ее, или она его. Это все в руках Божьих.
       — Вы верите, что каждый доживет до смерти другого?
      — Нет этого предначертания.
       — А Вы сами как были счастливы с женщинами, как в этом смысле сложилась Ваша жизнь?
      — У меня были отношения очень хорошие. Свою супругу я любил и люблю еще. И дело в том, что ее нет, но все равно .У меня никогда не бывает такое, что я принимаю ее смерть. Жалею, что она так рано ушла, что так случилось. Но мне кажется, что одному мне будет тяжело, поэтому не знаю как сложится дальше, я за себя сказать не могу. Может увижу человека, понравится мне и я женюсь второй раз.
       — А до того как Вы нашли вашу жену, Вы были влюбчивы, развратны?
      — Разврат — нет, но влюблялся.
       — Вы влюблялись?
      — Влюблялся я. Они убегали, я убегал от них, они за мной гнались. Бывало.
       — Вы не принесли горя никакой девушке, которую обманули?
      — Нет. Я расставался по-хорошему.
       — И в этом виноваты дед, мама, кровь какая-то?
      — Нет, я просто никому не давал обещаний, что я женюсь. Давай ляжем, поживем, а потом бросить? Этого не было.
       — Что Вас делало таким добрым и порядочным человеком?
      — Я увлекался своим творчеством, своим вокалом. Например, я когда начал заниматься, мне педагог сказала: «Имей в виду за тенорами бегает очень много девушек, женщин. Это вредно для голоса, значит надо быть аккуратным». Я этого принципа придерживался. Поэтому не курил, не пил. Этих слабостей человеческих у меня не было.
       — Где больше популярен Филипп, в Болгарии или Союзе?
      — В Союзе, в Союзе популярен.
       — Отчего так получилось?
      — Потому что он начал в Союзе. Родился в Москве, учился в Москве, начал в Москве выступать. Я тоже начал в эстраде. Я до этого был классическим, пел оперные партии и тому подобное. Постепенно перестроился на эстраду. Здесь меня наибольше, чем в Болгарии узнали.
      83
 
       — Скажите, когда, наконец, была эта свадьба, и они решили жить вместе, здесь тоже Вам повезло, это все было у Вас на глазах или он подготавливал Вас?
      — Нет, не подготавливал. Он поставил перед фактом. Когда уже пошел к ней, сказал 13-го обручаемся. Потом 15-го он поехал в Ленинград на гастроли, звонит мне и говорит: «Паспорт принеси мой, будем расписываться с Аллой», и поэтому я отнес паспорт и присутствовал на свадьбе, когда расписывались.
       — Замечательно. Вы, наверное, были больше счастливы чем они, потому что любовь — это всегда и страдания, а Вы умеете не страдать?
      — Да, да...
       — Раз я узнал о Вашем горе, сколько времени у Вас нет жены?
      — Два года с половиной.
       — Как Вы думаете, когда Вы почувствовали, что зарубцевалась рана?
      — Нет, еще не зарубцевалась. Еще открыта рана, да.
       — Вы знаете, что все великие мира советуют не предаваться скорби. Инстинктивно умеете это делать?
       —Нет, не слышал об этом, чтобы все великие стремились не предаваться скорби.
       — Да, даже запрещают.
      — Да, да, может быть. Я слышал о том, что если мы быстро их забудем, они быстро улетят в другие сферы, они их притягивают, их к себе со своими мыслями. Я это слышал. Пока это все трудно.
       — Как бы ни был знаменит Филипп, как бы он ни был счастлив, расскажите, пожалуйста, о минусах его жизни.
      — Минусы его характера — он очень доверчивый. Он сначала открывается человеку во всем. Хотя мы ему говорим, что этот человек не очень хороший. Он говорит — нет, для меня хороший, а когда уже его обманывают, только тогда он убеждается. До этого он не слышит нас. Были такие случаи, знаете, у каждого артиста, есть свой директор. Но у него были проблемы с такими директорами. Все его обманывали. Все говорили ему неправду. Говорят одну цену, дают другую, рассчитываются по-другому. Лучше бы сказали мне правду, говорит, я бы пошел на это. А когда узнает, что его обманывают, он не терпит.
       — Когда Вы убеждаетесь, что опять он ту же ошибку делает, Вы позволяете себе сердиться, крикнуть на него?
      — Нет, нет. Я вообще и сейчас не вмешиваюсь в его дела, вообще не вмешивался в его дела. Никто — ни мать, ни я, не вмешивались. Он сам очень разумно оценивает, что и как. Но иногда очень доверчиво относится к некоторым. Некоторые входят ему в душу, находят какие-то уголки, дорожки, а потом начинают его использовать. Но он с ними сам справляется.
       — Вы верующий человек?
      — Да, да...
       — Но тем не менее случайностям отводите какую-то роль в жизни каждого человека.
      — Да, да, да.
       — Именно это случайность называется? А не подошло бы больше: дьявол. Вы также как в Бога в дьявола верите видимо?
      — Нет, в дьявола я не верю, в черта не верю. Он отсутствует.
       — Тогда от чего столько горя?
      84
 
      — Никому я плохого не делал. Когда мне плохое делают, даже тогда я плохое не делаю. Я оставляю, потом посмотреть, когда кто-то другой ему плохо делает. Я это вижу, этого человека. Вот он мне сделал, а вот сейчас получил не от меня, а от другого. Я это вижу.
       — Как Вы тогда объясняете катастрофы, беды, болезни?
      — Это промысел Божий. Это уже идет, видно, это Божье дело, как говорят. Это его .Все в Боге кроется. Все от природы, все это там. Никто не может определить — вот это завтра, вот это случится.
       — И даже не надо об этом думать как он все это устраивает?
      — Да, да.
       — Так, «Гвоздики наши». Что Вы видите, наблюдая, кто у них лидер? Кто больше жалеет другого? Кто чаще бывает неправ?
      — Ну, мне кажется, здесь может быть Филипп бывает иногда не прав, потому что он более молодой, более допускает ошибки. Она более разумная, она более разумно оценивает... Дело в том, что он очень, очень хорошо верит ей. И просто она влияет на оформление его характера, поэтому здесь трудно сказать.
       — А Вы не жалеете, может быть слишком много опеки, может быть лучше, если бы он самостоятельно развивался?
      — Он все самостоятельно делает свое.
       — Отчего наши дети любят нас меньше, чем мы их, а часто просто ненавидят, избегают, стыдятся, стесняются. Филипп Вас любит меньше чем Вы его?
      — Я думал об этом. Вот, например, я знаю мама моя за меня умирала. Я, конечно, ее любил тоже как сын, но видно меньше любил, а она за меня все. И вот так я сейчас чувствую. Это закон жизни. Бог это так сделал.
       — И спрошу Вас, но многие люди не отвечают. Не насилуйте себя. Вы сильный человек, справились бы пережить самое страшное несчастье для отца — смерть сына? Вы будете жить?
      — Да, да. Это вообще страшный вопрос. Я не знаю.
       — То есть будете бороться, а справитесь ли не знаете? От того — что грех не только собой кончать, но даже и умирать?
      — Да, конечно. Конечно.
       — Слава, это избитое место, штамп, но слава портит человека. Славой называются медные трубы, после огня и воды. Пожалуйста, расскажите, как это отразилось на Филиппе.
      — Слава, нет, мне кажется, что он не испортился от славы. Нет, он остался такой какой был, если только чуточку там что-то такое изменилось. Как говорится более капризный, или не капризный, я бы сказал требовательный. Нет, слава его не портила. Нисколько не испортила.
       — Не вспомните ли Вы какой-то фантастический пример его отзывчивости, доброты?
      — Вот 3 года назад он получил какую-то крупную сумму и решил эту крупную сумму дать церкви. Около стадиона на проспекте Мира есть церковь. Он узнал, что эта церковь нуждается в деньгах... И пошел туда и всю сумму отдал. 3 года назад это было 300 тысяч и столько он денег отдал. Огромные деньги — отдал туда этой церкви. И они точно сейчас реставрируют в данный момент, и тогда, когда, как говорил Филипп, получилось так, что мать отпевали в этой церкви. Видите как.
      85
 
       — А доброта в обыденной жизни?
      — Да, он добрый, он добрый.
       — Не вспомните, как он поступил совершенно необычным образом с кем-нибудь?
      — Он многих прощает. Он не злопамятный. Он прощает, но, как сказать, другой человек поступил бы более резко, а он прощает. Он более мягкий в этом отношении.
       — Скажите, он был свидетелем, откуда это идет? Вы никогда с женой не ругались?
      — Нет, нет. Он это не видел ни разу, не видел как мы ругались. Он очень трудоспособный. Закончил с золотой медалью. Ни разу мы не говорили ему: садись, делай уроки или что-нибудь. Он очень старательный. Он хотел везде быть первым: в школе, в музыкальном училище. Стремился делать точно, хорошо, приходил и сразу садился делать уроки. «Иди поиграй — нет, пока не сделаю — не пойду». И вот так и был везде первым. Хочу прочесть его единственное стихотворение, написанное им в 12 лет:
      «Падает снег и на улице холод // 1-ое января // Грустно становится // хочется думать // Годы пропали зря. // Годы летели, летели как птицы // Летели как птицы. — Куда? // Куда неизвестно, но быстро летели // Без совести и стыда. // Уже мне 12, полжизни прожито // 1-ое января. // Грустно становится, хочется думать // Годы пропали зря».
       — Еще скажите, сколько людей неудачников, маленьких людей, у которых нет профессии, 90% выбирают профессию случайно и ненавидят свою работу от того, что работа не любимая. В какой мере это у Вас ,у Филиппа и у Пугачевой.
      — Я о себе могу сказать. Я по работе — как бы люблю есть работу, а не она чтобы ела меня. Я люблю работать. Я люблю, чтобы я ее понимал, чтобы работа меня ждала. Я должен делать ее. И ее делая, я изобретаю, как лучше. И открываю какие-то ступени быстрого, хорошего порядка вещей, книг. В ходе работы я нахожу еще какие-то детали, которые меня радуют. Я никогда не проклинал работу.
       — Последний вопрос. Что с лентой? Промелькнула Ваша жизнь?
      — Вот мы долго чинили диктофон, починили, хотя кто-то вставлял палки в колеса. И в кружение, движение ленты жизни, так же мешая съемке, кто-то «вставлял палки», но она пошла...
      86
 
 

 
 

Юрий Рост

 

Я ВРАТАРЬ. ЛОВЛЮ И ПРОПУСКАЮ

 
       — Юра, я Вам минут двадцать не буду верить. Вам это ничего?
      — Это совершенно необязательно. Вы не священник, а Я к Вам не исповедоваться пришел.
       — Как Вы думаете, это одной природы разочарование — любовное или когда друга теряешь? Одинаковую ли боль Вы испытываете?
      — Никогда меня друзья не предавали, такого опыта у меня нет. Что касается боли, то, если разочаровался, то и боли никакой нет.
       — Вы только держала в руках книгу «Роза мира» Даниила Андреева? Или прочли?
      — Прочел, но не всю. И если Вы о ней что-то хотите спросить — предупреждаю, у меня очень плохая память. Читаю я достаточно много, но практически ни цитировать, ни читать стихи не могу.
       — Андреев полагает, что дьявол также существует, как и Бог. А что Вы думаете?
      — Я Вам скажу чужое, что мне нравится. Был один человек, его спросили: «Бог есть?» А было это, когда все, относящееся к религии, не поощрялось. И он ответил: «Бог — не знаю, а черти есть».
       — Есть какая-нибудь идея, вокруг которой бы группировались все факты, события Вашего существования?
      — Надежда, наверное.
       — Не могли бы Вы сказать, на что Вы надеетесь?
      — На Бога, прежде всего. Во-вторых, на жизнь. В-третьих, на дружбу и любовь.
       — Вы ведь знакомы с Майей Плисецкой? Не могли бы охарактеризовать ее одним словом?
      — И писал о ней, и снимал. Одним словом — думаю, подходит «великая».
       — Вы не читали ее книгу?
      — Нет.
       — Обложку ее книги украшают слова: «Я вынесла из жизни нехитрую философию: люди не делятся на классы, на расы — они делятся на хороших и плохих. И хороших во все времена было меньше». Вы согласны?
      — Не знаю. Мне попадалось очень много хороших людей. Поскольку я дорожу своими отношениями и чувствами, я общаюсь с хорошими. Поэтому мне кажется, что их не так уж мало.
       — Если бы Вам пришлось как бы заново начать жить, о чем бы Вы тосковали, жалели, что не могли захватить с собой из прежней жизни?
      — О незахваченной памяти.
       — Представьте себе фантастическую ситуацию. По метеоусловиям нашей планеты люди никогда не видели, ничего не слышали о звездах. И вот однажды на одну ночь небо расчистилось, и люди увидели звезды. Будет ли для них это выдающимся событием?