Часа за три мы их переловили и вернулись в Фермоскиру, где и передали трутней храмовым, которые будут их охранять. Сегодня же жрицы проведут отбор. До агаповессы допускаются лишь сильные, здоровые экземпляры.
Во время отбора на лицах пленников было написано недоумение. Все знали, что раз в год амазонки пленяют мужчин, но для чего – никому неизвестно. Сейчас, когда отобрали лучших, они стали подозревать, что их ждет рабство. Но догадки оставались догадками. Никто не собирался им что-либо объяснять. С трутнями запрещено разговаривать.
На следующий день всех мужчин омыли священными водами Фермодонта – только после этого амазонка могла позволить себе прикоснуться к ним.
Через день начнется агаповесса. Амазонки на семь дней уйдут в "долину любви". Накануне я осталась во дворце с Калисто. Не то, чтобы она дрейфила, скорее боролась с брезгливостью. Конечно, она не откажется, пойдет до конца – по другому для амазонки немыслимо, но ей это неприятно. Хотя царица старалась скрыть свои чувства. Но не сегодня ночью и не от меня.
Понимая, что беспокоит мою царицу, я очень старалась не затрагивать этой темы, и ее пыталась отвлечь. Не без успеха, надо отметить. И все же, уже под утро, Калисто попросила:
– Мелета, я бы очень хотела, чтобы ты была моей хранительницей во время агаповессы. Я понимаю, что моя просьба может показаться в чем-то жестокой, ты…
Я приложила палец к ее губам, заставляя замолчать, и ответила:
– Конечно, я буду твоей хранительницей. Я сама хотела это предложить. Так я буду уверена, что все хорошо.
– Спасибо.
Хранительницы… фигуры довольно значительные на агаповессе. Ни одна амазонка не может войти в "долину любви" без хранительницы. Обычно это близкие подруги, сестры. Если таковых нет, то хранительницей избирается одна из храмовых амазонок. Их роль – охранять наездниц от трутней в момент наибольшей уязвимости первых. А по истечении семи дней агаповессы именно хранительница убивает трутня. На утро восьмого дня количество трупов должно соответствовать количеству трутней. Только так.
– Прости, – вновь заговорила Калисто, положив голову мне на плечо. – Я вынуждаю тебя ходить днем, а ведь тебе очень неприятен солнечный свет.
– Не смертельно, – отмахнулась я. – Перетерплю. Обо мне не беспокойся.
Глава 32.
Первый день агаповессы – день выбора. Едва ли не вся Фермоскира собралась на площади перед храмом Артемиды. Ошарашенных, нервно озирающихся мужчин выстроили в один длинный ряд. За ними, ощетинившись мечами, стояли храмовые амазонки, готовые незамедлительно пресечь малейшую попытку к побегу.
Выбор проходил по старшинству: царица, полемарха, кодомарха, командующие сотнями, рядовые амазонки, гоплитки, метеки. Те, кто не ходил в поход, обычно покупают трутня, или их им дарят. Я, из спортивного интереса, отловила трех и, если царица никого из них не выберет, то их продадут.
Происходящее сильно напоминало невольничий рынок или выставку племенных (или не очень) жеребцов. Но за единственным исключением – никто не расхваливал товар.
Царица выбирала очень придирчиво, то и дело украдкой переглядываясь со мной. И это было не лишено резона. Став вампиром, я стала очень тонко различать людские недостатки, как бы их не скрывали. Наконец, выбор Калисто пал на мужчину чуть за тридцать. Хорошо развитая мускулатура, ни грамма лишнего веса, ясные глаза, в которых светился ум. Он старался держаться достойно, хотя я чувствовала его страх. Превосходный экземпляр, о чем я и сообщила одним коротким кивком. Царский перст указал на трутня, и его тотчас выставили из общего ряда в сторону. Остальные амазонки продолжили выбор. Это завершилось лишь к полудню.
Потом всех трутней увели, и Священная провозгласила:
– Возлюбленные дочери Фермоскиры! Все мы отказались от мужчин, ибо первый из наших законов: "Увидишь мужчину – убей!". Но один раз в год, в день празднеств агаповессы, амазонка может лечь с мужчиной, ласкать его, дабы через положенный срок иметь от него дочь. В эти семь дней агаповессы закон не действует. Празднуйте, дочери Фермоскиры!
После речи Священной, царица так же поздравила воительниц, и напомнила, каков их долг на утро восьмого дня. Только затем амазонки отправились в "долину любви". Она находилась за Фермоскирой, почти у самого Фермодонта, почти полностью окруженная лесом. А в эти дни ее окружало еще и плотное кольцо охранниц.
Сейчас вся "долина любви" была расцвечена шатрами. В каждом из них, на ковре из козлиных шкур, трутень ожидал ту, которая его выбрала. Его руки по-прежнему связаны. Войдя, амазонка разрежет путы и угостит его вином.
Я лично проводила Калисто в царский шатер. Когда за ней опустился полог, чувствовала я себя отвратительно. Ревность? Да нет, не совсем. Отвращение. Моя возлюбленная царица, без особого на то желания, собирается… будто в грязи вывалиться. Чувство отвращения и ненависти к скотам (а именно так амазонки называли мужчин), вдалбливаемое с детства, пустило глубокие корни. Я готова была скорее убить себя, чем стать той женщиной, какие они за стенами Фермоскиры.
Так как мое присутствие непосредственно возле Калисто не требовалось, я удалилась в свой шатер, по соседству с царским. На самом деле эти два шатра составляли единое целое, но внутри разделялись перегородкой, которая, впрочем, не могла стать для меня серьезным препятствием. Так что я была относительно спокойна. Правда, через несколько часов, я прокляла свой острый слух, из-за которого очень хорошо слышала все происходящее в соседнем шатре.
Так что семь дней проходили довольно напряженно. Мне было искренне жаль Калисто. Она даже как-то осунулась. Но высказать вслух свою жалость – означало оскорбить царицу. Поэтому она не жаловалась, а я не жалела. Но, проводя с трутнем вечер и ночь, она к рассвету приходила в мой шатер, и устало садилась рядом.
Конечно же, я ни о чем не спрашивала. И так все ясно. Только понимающе обнимала. Иногда мы прогуливались по долине. Через пару дней мы уже начали даже с юмором относиться к происходящему. Хотя энтузиазма и желания возвращаться к трутню у Калисто не прибавлялось.
Наконец-то седьмой день! Я его встречала едва ли не с ликованием. Скоро все закончится. Перед тем, как вернутся к своему трутню, дабы провести с ним последнюю ночь, Калисто предложила мне:
– Перед тем, как избавится от трутня, ты можешь питаться от него.
Я удивленно заломила бровь. На самом деле идея была хороша, так как всю агаповессу я воздерживалась от… питания. Калисто это знала, поэтому и сказала:
– Ты ведь голодна, и сильно.
– Да, но…
– А ему будет все равно, – и Калисто скрылась за пологом шатра, оставив меня в некотором недоумение. Но ее предложение казалось очень и очень заманчивым. Уже третий день голод сжигал меня изнутри, подступая к самому горлу. Скоро он станет невыносимым.
В ожидании, я занялась чисткой меча. Он уже блестел, как зеркало, когда над долиной пронесся трубный звук. Сигнал, возвещающий, что агаповесса закончилась. Закон "Увидишь мужчину – убей!" – вновь вступил в силу. К тому времени, когда рог протрубит еще раз (где-то через час), все мужчины в Фермоскире должны умереть. Настал час Хранительниц.
Одним отточенным движением отправив меч обратно в ножны, я вошла в царский шатер. Калисто сидела на ковре из козьих шкур, с абсолютно бесстрастным выражением лица. Мужчина пытался устроить голову у нее на коленях, но та не позволяла.
Мое появление трутень встретил хмельной улыбкой. Я тоже ответила ему улыбкой, хотя моя более походила на звериный оскал. Калисто права, не стоит отказываться от крови, которая сама плывет в руки.
Мужчина отпрянул с ругательством – видно увидел мои клыки. Но он уже обречен, только не знает об этом. Моя рука гранитной плитой легла на его плечо, рывком разворачивая к себе. При этом мой взгляд был обращен на Калисто. За все время она ни разу не видела, как я питаюсь. Не знаю, как она это себе представляла, но этой темы мы никогда не касались. И вот теперь у нее на это зрелище было место в первом ряду. И она смотрела, широко открыв глаза.
Я властно притянула к себе мужчину. Он попытался было закричать, но я поймала его взгляд, и крик умер, так и не родившись. Проведя рукой по шее, я заставила его повернутся так, чтобы мне стало удобнее. Потом одно мимолетное движение, и клыки вонзились в плоть, точно в вену. Горячий поток хлынул в рот, и как только я ощутила чуть солоноватый металлический вкус, весь остальной мир перестал существовать. Я пила и пила, прижимая к себе добычу. Кровь есть кровь, и пол тут не имеет значения.
Мой голод был велик. Но даже вампир на последней стадии истощения не сможет выпить человека досуха. Поэтому, когда я оторвалась от трутня – он был еще жив, хотя и в глубоком обмороке. Но это не на долго. Вытерев рот тыльной стороной ладони, я выхватила меч и вонзила его точно в сердце мужчины. Он вскрикнул и затих. Навсегда.
Отпихнув от себя бездыханный труп, я посмотрела на Калисто. Ту, казалось, нисколько не тронула судьба трутня. Наверняка, так оно и было. Она только спросила:
– У тебя так… всегда?
– Нет. Обычно я куда более… аккуратна. Те, кто дают мне кровь, практически не испытывают боли. Их сознание одурманивается приятными ощущениями, а потом они ничего не помнят.
– Понятно, – кивнула царица.
Мы замерли в шаге друг от друга. В другой ситуации я бы притянула ее к себе, но не знаю, как она отнеслась к проявлению моей сущности "во всей красе". Поэтому я стояла в нерешительности. Видно, поняв, что меня тревожит, Калисто сама обняла меня и попыталась поцеловать, но я отстранилась, сказав:
– Не стоит, ты почувствуешь кровь.
– Нашла чем пугать! – усмехнулась царица. Закрыв мне рот поцелуем.
Когда мы прервались, я сказала:
– Пойдем. Скоро протрубит рог.
– Да-да. Мне нетерпится вернуться во дворец. Подальше от этих… скотов, – она брезгливо покосилась на тело, распростертое на полу.
Мы покинули шатер, и туда тотчас юркнули храмовые амазонки – чтобы убрать тело. Трупы тщательно пересчитают, чтобы быть уверенными, что ни один из трутней не сбежал.
Уже во дворце, нежась в кровати и время от времени издавая смешки, так как мои руки то и дело пробегали по ее телу, Калисто проговорила:
– Надеюсь, усилия этих дней не пропали втуне.
Моя рука замерла на ее животе, я зарылась носом в волосы царицы, и только затем проговорила:
– Нет, не пропали.
– Откуда ты знаешь? – она повернулась так, чтобы видеть мое лицо.
– Чувствую, – я старалась подобрать наиболее подходящее объяснение. – Изменилось твое ощущение… твой запах. Я уверена, что ты уже носишь в своем чреве дитя, – я не удержалась и погладила плоский, подтянутый живот.
Калисто перехватила мою руку. Наши взгляды встретились. В ее глазах плескался вопрос: "Это правда?", а в моих читался не менее красноречивый ответ: "Да.". Вслух Калисто проговорила:
– Пресветлая Артемида, пусть это будет дочь!
Глава 33.
Надо сказать, беременность никак не повлияла на Калисто. Во всяком случае, она так думала, продолжая исправно нести царские обязанности, участвовать в походах, опять же, ежедневные тренировки. Я же, в свою очередь, не спускала с нее глаз. Заботилась, чтобы царица достаточно ела, не слишком уставала, в походах не спала на земле, так как считала, что должна быть ровней с остальными амазонками. Порой мы едва ли не ссорились из-за этого, но я всегда была готова привести кучу железных аргументов, так что в конце-концов она сдавалась.
Конечно, на последних месяцах Калисто приходилось уже тяжеловато. О верховых поездках не могло быть и речи. Я позаботилась, чтобы у царицы под рукой всегда была колесница. Калисто жаловалась, что я хочу сделать из нее, амазонки, неженку. На что я возражала, что после родов лично буду гонять ее на тренировках, а пока пусть изволит себя поберечь.
Чем меньше оставалось до родов, чем чаще Калисто задумывалась, кого же носит под сердцем. Я видела, как это беспокоит ее, но ничем помочь не могла. Не могла утверждать со стопроцентной вероятностью. Единственное, что я могла сделать, так это вместе с Калисто принести жертву Артемиде.
Наконец, настала пора изготовить колыбель для ребенка. Амазонки издревле делали их из щитов и трех ремней. Вот и все. Главное выбрать правильный щит: достаточно большой, чтобы ребенку не было тесно, и глубокий – чтобы он не выпал. И еще, щит должен был участвовать в успешной битве. Считалось, что это принесет будущей наезднице удачу.
Выбирая нужный, мы полдня провели в оружейной, пока не остановились на легком и прочном щите с гравировкой – с ним Калисто одержала много побед. А сделать колыбель – это уже дело техники.
С этой колыбелью амазонка придет в храм – рожать. Девочку сразу заберут в паннорий – там жрицы будут выхаживать ее козьим молоком. Ведь матери должны нести службу. Через пять лет дочь узнает, кто ее мать. Если ж у амазонки родился мальчик – через пять лет ей отдадут пустой щит. Мальчиков убивают сразу после рождения. Хотя, в принципе, наездницы знают, кто у них родился. Раньше обычай требовал закрывать лицо роженицы во время родов, но ему не следовали уже давно.
Первые схватки начались у Калисто под вечер – что очень удачно для меня с моим теперешним ночным образом жизни. Через полчаса мы были уже в храме. Я собиралась все время находиться с царицей, о чем и заявила Священной. Та утерла со лба пот – рожениц было много, временами не хватало помощниц, и сказала, махнув рукой:
– Хорошо. Будь с ней. Заодно поможешь. У нас уже просто не хватает рук.
Одна из жриц проводила нас в отдельный покой – большая роскошь, где и оставила, велев позвать, когда начнутся роды. Я зажгла факелы и устроила Калисто поудобнее на узкой койке. Схватки становились все чаще, но царица стоически терпела боль. Кричать считалось недостойным амазонки, и уж тем более царицы.
Роды начались ближе к полуночи. Калисто сдерживала крик, кусая губы. Священная принимала ребенка. Я же, чтобы хоть как-то облегчить муки царицы, держала за руку, стараясь впитать в себя ее боль. Как ни странно – получалось. И так хорошо, что Калисто сама взяла меня за руку.
Так что ребенок пришел в этот мир не причинив особых трудностей матери. А так как это были вторые роды, то все прошло быстро. Наследница царицы амазонок родилась вместе с утреней зарей, возвестив о своем приходе громким криком.
– Девочка! – облегченно вздохнула Калисто, и это облегчение просто словами было не передать.
– Твоя дочь, – улыбнулась я.
– Скорее наша, – ответила царица, все еще крепко сжимая мою руку.
Жрица завернула малышку и понесла к купели, дабы омыть ее в священных вода Фермодонта. Потом ее отдадут в паннорий. Девочку нарекли Пенсифилея.
Так в нашей жизни появился новый огонек, который, как ни странно, связал нас еще крепче. Пенсифилея… Для нас просто малышка Лея. Шустрое и ловкое дитя, взявшее у матери цвет глаз и волос.
До пяти лет жизнь девочек обособлена. Их учат и с ними занимаются жрицы-педотрибы, девочки отделены от своих матерей. Вся их жизнь – паннорий. Но царица всегда может навещать воспитанниц, чем она, а порой и мы вместе, беззастенчиво пользовались. Да сколько раз я пробиралась к малышке ночной тенью! Частенько оставляя на постельке девочки маленький подарок.
Честно говоря, Лея во многом превзошла свою мать и с самого детства проявляла завидные таланты. Лучше всех держалась в седле, и метала детское копье. Лея с честью выдержала испытание козлятниц в праздник матерей. В этот же день она узнала, кто ее мать.
Девочек выстроили согласно результатам испытания. Потом каждую жрица брала за руку, подводила к матери, и представляла друг другу.
Одну из первых вывели Пансифилею. Подведя девочку к царице, жрица проговорила:
– Калисто, царица Фермоскиры, это твоя дочь – Пенсифилея, – и уже девочки, – Пенсифилея, – это твоя мать, царица Фермоскиры Калисто, – и вложила маленькую ладошку в руку женщины.
Она притянула к себе девочку, я чуть приобняла Калисто за плечи. Большего здесь, на публике, мы позволить себе не могли. Но у нас еще будет время. Сегодня Пансифилея впервые войдет в свой дом. Через два дня она должна будет вернуться в паннорий – ее обучение продлится до пятнадцати лет, но теперь она сможет бывать дома.
Уже всех девочек представили матерям. Тех, чьи матери погибли, тотчас удочерили жрицы – обычная практика. Потом раздали щиты тем амазонкам, у кого родился мальчик.
Девочка поначалу вела себя очень тихо, даже робко. Ведь с самого детства ее учили, что к царице нужно относиться не иначе, как с величайшим почтением. Лея очень гордилась, что ее мать царица Фермоскиры, но потребовалось время, чтобы преодолеть неловкость. Но все утряслось. Через неделю, в свое следующее посещение, Лея начала демонстрировать нам всю необузданность детского характера.
Мы с Калисто продолжали навещать ее и в паннории, радуясь успехам и поддерживая в редких неудачах. Лея привязалась к нам обеим, не делая особо разницы между матерью и мной. Поначалу это даже немного смущало меня, но Калисто уверила, что это, наоборот, очень хорошо, что она всегда хотела разделить со мной радость материнства.
А девочка так быстро росла! Для меня время до ее совершеннолетия, когда ей исполнилось пятнадцать, пролетело как один миг. И вот уже эфебку Пенсифилею посвящают в амазонки. День нашей гордости! Лея стала высокой, сильной. Взгляд цепкий, порой жесткий и дерзкий. Свои волосы она остригла, и они едва прикрывали высокие скулы. Говорила, что иначе они мешаются, но я подозревала, что дело не только в этом. К тому же она обладала цепким умом.
Когда Лее вручали оружие, доспехи и коня, Калисто тихо сказала мне:
– Она станет хорошей царице.
– До этого еще далеко, – так же тихо возразила я.
Тогда еще никто из нас не подозревал, что именно слова Калисто окажутся ближе всего к истине. На Фермоскиру надвигались черные времена, времена огромного горя, которое всегда будет звучать в моей душе и бесповоротно изменит меня.
Глава 34.
Пенсифилее шел шестнадцатый год. Она уже несколько раз водила свою сотню, чаще со мной. Но никогда с Калистой. Неписаный закон гласил, что не след покидать город одновременно и царице, и наследнице. Фермоскира не должна остаться без руководства.
В бою Лея вела себя разумно, показала, что она хороший стратег. Большинство походов были удачными. Мы возвращались с богатой добычей. Но это везение затянулось.
Наши соседи вновь решили поднять голову, объединиться против нас. Разведка показывала, что они стягивают войска к нашим границам. Дурной признак. Мы стали срочно принимать меры, а точнее готовиться к полномасштабной войне, которой не было лет десять.
Разведчицы донесли, что они собираются ударить через два дня, утром. Мы решили их опередить и нанести упреждающий удар двадцатью конными сотнями. Калисто сказала, что сама поведет войска. Священная благословила ее, и мы ринулись в бой.
Нашей атаки, действительно, не ожидали, но на их стороне оказалось численное преимущество. Завязался кровавый бой. Мы просто прорубались сквозь строй противника. Конечно, у нас были потери, но с их стороны полегло больше. Бой достиг своего пика, когда должен был определиться решающий перевес, но произошло непредвиденное.
Копейщики пытались взять нас в кольцо, вражеские лучники тоже не бездействовали, битва шла неистовая. Ненадолго водоворот сражения разделил нас с Калисто. Сотня рассеялась вокруг, стараясь прикрыть спину царицы. В результате не доглядели за конем. Одна из стрел глубоко вонзилась в круп. От боли Несс вздыбился. То, что произошло дальше, навсегда каленым железом запечатлелось в моей памяти. На краткий миг Калисто оказалась выше всех сражающихся, и этого оказалось более чем достаточно для вражеской руки.
Свист копья, казалось, нарочито медленно пронзающего царицу насквозь. Против стрелы нагрудник бы устоял, но копье оказалось ему не по силам. Всхлип пронзаемой плоти показался мне перекрывающим шум битвы.
Я просто выпрыгнула из седла, оказавшись на Нессе как раз в тот момент, когда его передние копыта вновь коснулись земли. Я подхватила Калисто, не давая ей выпасть из седла. Подобрав поводья, я дала сигнал к отступлению. Моя сотня тотчас выстроилась, отрезая меня от противника. А я развернула коня и погнала его к Фермоскире. Только сейчас я позволила себе посмотреть на рану Калисто, и похолодела. Копье пронзило сердце, оставив от него жалкие ошметки. Царица умирала.
Каким-то непостижимым образом она пришла в сознание. Закашлялась кровью и едва слышно проговорила:
– Честь… амазонки… умереть… в бою… Прости…
Последний хриплый вздох, и я с ужасом поняла, что держу в руках безжизненное тело. Я не заплакала. Я взревела, как раненый зверь. Ничего человеческого. Все эти годы я боялась, что мое проклятье падет на нее, она тоже станет вампиром. Этого не произошло. Но сейчас я бы все на свете отдала, чтобы было не так. Поздно…
В Фермоскиру я возвращалась пустая, как будто жизнь ушла и из меня тоже. Остался только один огонь, одна жажда – жажда мести.
Я помню, как Пенсифилея выбежала навстречу, и лицо ее стало белым, как мел, когда она увидела Калисто у меня на руках. Мы обе окровавлены. Из груди царицы все еще торчит копье. Я несла Калисто через всю Фермоскиру к храму, и амазонки выстроились в ровный строй. Когда я возложила ее на носилки из щитов и двух копий, все наездницы опустились на колено, отдавая последнюю дань уважения царице.
Лея, как и остальные, встала на колено. Но я положила руку ей на плечо, жестом веля встать. Она – будущая царица. Девушка встала. Ее плечи тряслись, глаза блестели от готовых пролиться слез. На ее хитоне остался кровавый отпечаток моей ладони.
В Фермоскиру пришел день траура. Лучшим мастерам было приказано изготовить саркофаг, в который поместят прах царицы после сожжения. А пока тело обмыли, облачили в лучший хитон и доспехи. Я наблюдала за этим с какой-то пустой отстраненностью. Только Лея вызывала во мне какое-то подобие человеческих чувств.
Когда мы остались одни, она глухо спросила:
– Как это произошло?
Я рассказала. Она слушала и в конце сказала:
– Они должны заплатить!
– Они заплатят, обещаю. Я позабочусь.
– Я пойду с тобой.
– Нет, Лея. Ты теперь царица Фермоскиры. Ты нужна своему народу. Сейчас особенно. Ты не можешь так рисковать.
– Раз я царица, то мне решать, – заартачилась было Пенсифилея, но, столкнувшись с моим тяжелым взглядом, тотчас присмирела, пробормотав, – Прости.
Я обняла Лею, проговорив:
– То, что произошло, большое потрясение для всех нас. Но ты должна учиться мыслить и поступать как царица Фермоскиры. Да, не легко. Особенно сейчас. Но нужно!
– Я… я постараюсь.
Ночью состоялось погребение. Костер, на который возложили тело Калисто, по обычаю поджигают четверо: преемница трона, Священная, полемарха и кодомарха. Все, кроме наследницы, в черных хитонах. Она в белом.
Едва занялся погребальный костер, Священная возложила на Пенcифилею царский венец. Клятва верности, и вот она уже новая царица Фермоскиры. Но мое дело еще не закончено. Сейчас, когда на агоре собрались все наездницы, лучшего момента не сыскать. Я заговорила:
– Отныне Пенсифилея наша царица. И я, как и все, приношу ей клятву верности. Но Калисто не отомщена! Мы должны доказать нашу силу, доказать, что никому не позволено убивать наших цариц! – по площади прокатился одобрительный гул. – Я клянусь отомстить! Кто со мной?
Над агорой поднялся лес копий – не осталось ни одной равнодушной наездницы. Каждая понимала, что убийство царицы – это ужасное оскорбление и вызов. Так что вся Фермоскира готова была последовать за мной. Очень хорошо. Я продолжила свою речь:
– Наши враги думают, что мы сметены и растеряны, что погружены в траур. Да, наша утрата велика, но не время предаваться скорби! Менее всего недруги ожидают нашего нападения сейчас! Так объявим же ночь Алых Мечей!
На миг агора затихла, так как подобного не случалось несколько поколений, но потом восторженно подхватила мой призыв.
Ночь Алых Мечей… Все наездницы Фермоскиры готовились к атаке. В городе не звучало веселых песен. Только барабаны отбивали мрачную дробь погребальных плясовых. Все амазонки облачились в черные хитоны. Я его и не снимала.
Перед походом мы принесли агнца в жертву Артемиде, кровью которого я выкрасила себе половину лица от лба до подбородка – знак мести. Священная вручила мне меч Артемиды, благословляя. Лея стояла рядом в длинном царском хитоне, какая-то потерянная. Так хотелось обнять ее, сказать, что все будет хорошо. Но сейчас не время и не место.
Мы напали, едва на землю спустилась ночь. Я наконец-то могла дать волю своей ярости, питаемой жаждой мести и горечью потери. Я хотела, чтобы они все заплатили за содеянное. Все! А разъяренный вампир, возглавляющий сотни амазонок – это страшное зрелище. Воплощение ужаса!
Это даже был не бой, а резня. Цель не победить, а утопить врага в крови. И она была повсюду! Мы везде сеяли смерть. Я рубила налево и направо. Пронзая, отрубая. Одному, прыгнувшего было на лошадь позади меня, я свернула шею голыми руками. Жажда тотального разрушения владела мной. Пламя горя, горя по той, что люблю, я пыталась затушить кровью врагов. Не скажу, что получалось.
В знак нашей мести мы убивали мужчин: всех, что попадались нам на глаза, не взирая на возраст. Мы в своей ярости просто смели объединенную армию наших соседей и двигались дальше, устраивая ту же резню в деревнях, городах,
К утру мы вернулись в Фермоскиру. Все конечно. На сотню стадий вокруг не осталось ни одного мужчины. Мы убили всех. Такого триумфа амазонки еще не знали. Триумф, омраченный трауром.
Меня едва не на руках отнесли во дворец. Я слышала, как наездницы перешептывались, что меня, должно быть, и впрямь благословила сама Артемида. Ведь сегодня они словно бок о бок с богиней дрались, таковы были мои сила и неистовство.
Но мне было все равно. Я отдала меч Священной, и пошла в свои покои во дворце, на ходу расстегивая шлем и нагрудник. Ремни плохо поддавались, так как были заскорузлыми от крови. Так что одну из завязок я просто разорвала.
Первая попытка отодрать доспех почему-то не увенчался успехом. И я поняла, почему. У меня из спины торчали три стрелы. Наверное, в меня попали, когда я в одиночку стала прорубаться сквозь строй противника. Странно, а я даже не заметила, как это случилось… да и сейчас боли не чувствовала. Пришлось их обломать, потом аккуратно снять доспех и вынимать по одной.
За этим занятием меня и застала Пенсифилея, осторожно пробравшаяся в покои. Она тут же кинулась мне помогать и преложила позвать рабынь, чтобы они перевязали меня.
– Нет, в этом нет необходимости, Лея. Спасибо.
– Но если будет нагноение?
– Это вряд ли, – ответила я, резким движением выдергивая вторую стрелу.
Из раны вышло пару сгустков крови, потом она в мгновение ока затянулась. Так же произошло и с третьей стрелой. Лея смотрела на меня, широко распахнув глаза, и, наконец, выдала:
– Ты и правда благословенная богами!
– Скорее проклятая, – криво усмехнулась я. – Просто меня не так-то легко убить, – мой голос звучал пусто, безжизненно.
– И… тебе не больно? – очень личный вопрос, так как амазонки презирают боль.
– Нет, Лея, не больно. Физическая боль для меня практически не существует. Эти стрелы – ерунда.
– Но тебе нужно вымыться. Ты вся в крови!
О, она была права! Нижнюю часть хитона, не прикрытую доспехом, можно было выжимать от крови. Ноги, руки, лицо – все перемазано алым. Кровь… и даже не хочется. Голод молчит, затаился. Да что теперь до него?
Лея суетилась вокруг. Словно ей нужно было что-то делать, чтобы не думать, не зацикливаться на горе. Я позволила ей отвести себя в купальню. С трудом содрала хитон и погрузилась в бассейн. Вскоре вода стала грязно-розовой.
Я вздохнула. Пенсифилея поддерживала меня, словно боялась, что я утону. И тут во мне будто-то что-то щелкнуло. Я как-то разом осознала, как похожа девушка на свою мать. Калисто… Горе и боль утраты навалились на меня всей своей тяжестью, словно вода из прорвавшейся плотины, опалив разум, сметая все.
Сиплым голосом я попросила Лею оставить меня. Слава Артемиде, она сразу послушалась и не увидела моего состояния. Выть хотелось! Или хотя бы разрыдаться. Но слез не было. Только боль, перед которой любая физическая – ничто! Она сдавливала горло и, не в силах найти выхода, выжигала все внутри, самую душу. Я могла лишь закрыть лицо руками и тихо подвывать.
Прошло не меньше четверти часа, прежде чем я смогла взять себя в руки. Я поняла одно: жизнь ушла. Остались только боль и опустошение.
Глава 35.
Первое, что я сделала после ночи "Алых Мечей", это заказала саркофаг и себе тоже. Мастерицы, конечно, посмотрели на меня, как на ненормальную, но перечить никто не решился. Мой заказ выполнили.
Тоска и боль не отпускали ни на минуту, хотя я честно пыталась вернуться к жизни. Я нужна была Фермоскире и, прежде всего, Пансифилее. Девушке предстояло научиться править. Я помогала ей, старалась изо всех сил. И получалось. Я исправно несла обязанности полемархи и не только, удачно проводила военные походы и вела дела внутри города, но радость ушла из моей жизни.
Черному ястребу подрезали крылья, лишили неба. Только Лея и удерживала меня. В конце-концов она была мне как дочь. Я любила ее так же, как и ее мать. Но…
Лею очень волновало мое состояние. Не раз и не два мы с ней разговаривали на эту тему.
– Мелета, зачем ты так себя мучаешь? – в который уж раз вопрошала она, садясь рядом и обнимая. – Ты словно здесь и одновременно не здесь. Будто отрешилась от мира.
– Это мой путь, Лея, – мягко отвечала я.
– Я знаю, как сильно ты любила маму. Даже вернулась ради нее из страны мертвых. Но сейчас это уже похоже на безумие! Со дня ее смерти уже годы прошли, а ты продолжаешь носить траур. Прошу, оглянись на мир живых, возьми кого-нибудь в свою постель. Живи!
